Замечательная книга Швейцер - редкий пример по-настоящему авторской биографии. Привнесение 'я' и собственных толкований в биографическую прозу не ново, но настолько редко что и сегодня звучит свежо. Книга импонирует, прежде всего, любовью, участием и живым авторским интересом к судьбе и творчеству Цветаевой. Язык книги - живой, вдумчивый и невычурный - огромная редкость в наши дни.
Цветаевское детство, как и пушкинское, не проходило в особой близости с семьёй. Отец был весь - в занятиях музеем, а мать, с её надрывным стремлением вкачать культуру в детей, к тому же открыто любила Асю больше чем Марину. Может быть, в её бесконечных поисках любви Цветаева пыталась заполнить тот холод в груди оставшийся от не-отношений с отцом и матерью? Интересно как история её детства аукнулась и в цветаевской семье: сложные отношения с детьми, диковатость детей, безусловное предпочтение Мура Але. Была ли Цветаева хорошей матерью? Любой родитель знает как мучителен этот вопрос. Что значит быть хорошим родителем? Есть ли здесь какие-либо общие правила? Вкладывать в детей душу? Заниматься их образованием? Стремиться вдохновлять их достоинством собственной жизни? Цветаева безусловно служила высоким, гордым и бескомпромиссным примером для своих детей. Об этом говорил Мур в своём письме Але сравнивая настоящую мать с искусственной Ахматовой. Но как объяснить всплеск Али, незадолго до её отъезда обратно в Москву, о 'всем известной' 'лжи' Цветаевой? Швейцер описывает некоторые отношения Цветаевой с детьми, но так и не находит им объясниения: с одной стороны 'пусть лучше стихи страдают', но она погуляет с Муром; в Париже оплачивала дорогие уроки живописи для Али, Муру позволила съесть всю банку варенья присланного из Швейцарии. С другой стороны: привязывание Ирины к ножке стула, 'бесконечные ограничения' более старшего Мура, высказывание Але её второсортности по сравнению с братом... Но кто мы такие чтобы судить? Не приведи господь такую судьбу как у Цветаевой. Какими бы мы оказались родителями при данности мало кем понимаемого таланта единственно которым живёшь, в эмиграции пребывая поэтом (который и живёт-то только словом), в условиях жестокой нужды, когда мечтаешь о мраморах Каррары, а думаешь о том из чего бы приготовить тарелку каши своим детям и как бы обогреть жильё? Может быть, в условиях собственного не-детства и своей невыносимой судьбы Цветаева на самом деле превзошла как мать всяческие ожидания? И Аля и Мур рoсли необыкновнно духовно богатыми рядом с матерью. По-видимому, ни та ни другой не были счастливыми детьми.
В целом, отношения между людьми не являются сильной стороной книги Швейцер. Книга так и не раскрывает любили ли Сергей и Марина друг друга. И вобще - как складывались их отношения после Коктебеля. Что значила для них обоих их совместная жизнь в виду многочисленных цветаевских увлечений? В начале книги Швейцер, со слов Эренбурга, отмечает что Цветаева 'лепила' Эфрона. В таком случае, оказала ли она влияние на его Добровольчество и работу в НКВД? И то и другое - виды максимализма, который был скорее присущ Цветаевой чем Эфрону, даже с его наследственными революционными традициями. Интересная параллель между Цветаевой и Ларой Антиповой из 'Доктора Живаго'. Обе любят мужей материнской любовью. С приходом революции в жизнь обеих входит несогласие с позицией мужа. Стрельников становится убер-советским чтобы таким образом 'завоевать' семью. Может быть, Эфрон тоже стал убер-советским для Цветаевой? С детства болезненный и романтичный Эфрон рядом с пышущей здоровьем и бескомпромиссной Цветаевой. Каким образом мог он жить под стать её таланту, её максимализму? Становясь сначала ультра-белогвардейцем, а затем ультра-советским, не стремился ли он жить под стать ультра-Цветаевой? В Марининых романах Эфрон 'предоставлял ей свободу, устранялся'. Были ли его военные и политические изыски видом такого устранения? Как бы то ни было, влияние Цветаевой на Эфрона осталось за пределами книги.
Многие черты характера Цветаевой в книге не рассматриваются. Каким человеком была Цветаева? Добрым (стремилась разделить последнюю кастрюлю картошки со знакомым) или эгоистичным (могла и украсть)? Были ли у неё интересы помимо стихов? Она не интересовалась живописью, а о музыке (помимо занятий под надзором матери) не упомянается - но не удивительно ли это для творческого человека? Даже литература и поэзия: помимо того что она не любила Толстого и Достоевского и любила Гёте и Рильке, чем она жила? Чем были для неё дети: предметом гордости, внимания, любви, суррогатом собственного не-детства, помехой, сосудами для излияния её России? Кем были для неё её многочисленные увлечения? Была ли она счастлива в замужестве? Без попытки ответов на такого типа вопросы книга всё же остаётся впечатлениями пусть доброжелательного и вдумчивого, но стороннего наблюдателя. И чувствуется это особенно остро в биографии Цветаевой: контраст некоей дистанции книги от Цветаевой и цветаевской безграничности. Книга по тону получилась более ахматовская чем цветаевская.
Начиная с детства и кончая Елабугой, Цветаева была одиноким человеком и ещё более одиноким поэтом. Она много страдала от этого и искала отклика в людях. Отрешённость отца, жёсткость и нелюбовь матери, неприятие в литературных и общественных кругах, неприкаянность в любви... Истосковавшаяся по участию, Цветаева не могла разделить даже с Пастернаком дружбу Рильке. Отчаянные попытки вырастить детей равносущными и любящими, и их подростковая независимость, явившаяся, видимо, последней каплей. Думаю, что пожизненное одиночество являлось определяющей чертой судьбы Цветаевой и главной причиной её самоубийства.
Книга Швейцер построена не совсем обычно: вокруг людей. Главы 'Сергей', 'Аля', 'Сын' взбалтывают банальность усыпительной и усыпательной хронологии биографий. Интерес такого подхода омрачён лишь тем что тема отношений между людьми в книге не вполне раскрыта. Растила Цветаева детей в 'бесконечных запретах' или жертвовала для них всем, даже стихами? 'Лепила' она Эфрона или 'шла за ним как собака'? Интересно было бы увидеть биографию Цветаевой где в качестве глав выбирались темы её жизни (а не годы, и даже не люди): 'Одиночество', 'Сердобольность', 'Иностранная, особенно немецкая, подоплёка творчества', 'Тяжёлый быт', 'Максимализм'...
Я уверен что творчества и жизни Цветаевой хватит на вдохновение ещё не одного поколения читателей. Как говорила о Цветаевой Вероника Долина, 'Твоего пламени - все мои искры'. Книга Швейцер - при некоторых своих недостатках - одна из наиболее ярких таких искр.