Бенцианов Игорь Михайлович : другие произведения.

По погодным условиям

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:


По погодным условиям.

Не обещайте деве юной

Любови вечной на Земле

Б.Окуджава

   Сейчас холодная осень, дождь стучит в окно, принесенный ветром желтый каштановый лист сползает по мокрому оконному стеклу. Тогда тоже желтел капрон палатки под лучами тувинского солнца, но теплый воздух кружил голову хвойным ароматом, и шумел не дождь, а таежная река. То путешествие я считаю лучшим в своей коллекции. И до него и после него у меня случались походы романтичные, авантюрные, напряженные и веселые. Но только в тот год в Туве эти прилагательные слились в одной волшебной фразе. Однако со временем восторг уходил, а приходили другие чувства. Сначала неловкости, потом вины, потом остались только теплые воспоминания.

----*----

   - Сейчас я зайду к министру, - сообщил Коля, руководитель нашего похода, - Он уже здесь.
   Мы стояли на втором этаже деревянного знания министерства лесного хозяйства Тувы. Еще недавно министерство называлось леспромхозом, а нынешний министр директором. Быстро делаются карьеры в автономных республиках.
   Для похода на Ка-Хем требовался пропуск от Минлесхоза, и с утра мы его безуспешно добивались. Без пропуска не пускают в самолет до поселка Кунгуртук, откуда начинался наш сплав. Летом другого транспорта туда не было.
   Через 10 минут Коля вышел из кабинета с бумажкой в руке; перед подписью каллиграфически и со вкусом выписано "министр". Пропуск был всем хорош, но нам разрешалось пройти реку Улуг-О, а не Ка-Хем. А по тем временам Ка-Хем считался эталоном, и мы не собирались от него отказываться.
   - "Новый полицмейстер взяток не берет, и не будет брать еще три месяца. Шё вы хотите? Такая должность, запросы выше" - процитировал Валик.
   - Есть тут один человек, - сказал задумчиво Коля, - раньше на пропусках сидел, да турнули его. Я с ним уже поговорил, но... В общем, у меня точно не выйдет. Может вам попробовать? От своего имени? Вместе он нас не видел.
   - А как его зовут, где искать? - спросил я
   - Владимир Степаныч его зовут. Да вон он, внизу, идите!
   Мы ссыпались на улицу и с широкими улыбками подошли к неопределенно одетому, слегка поддатому мужику.
   - Здравствуйте, Владимир Степаныч! А мы с Валентином опять к вам!- Я уважительно пожал его растерянную руку, - Не забыли нас?
   Владимир Степаныч сделал значительное лицо. Сознаваться в забывчивости и в отсутствии всякого отношения к министерству он не собирался.
   - Помню, как же, как же... - протянул он. - А чего нужно?
   - Да, как обычно, пропуск в район Ка-Хема.
   - Сложно, сейчас особенно сложно - сообщил он и не соврал.
   - Так Степаныч, не к министру же нам идти? - при упоминании министра Степаныч посуровел.
   - В общем, так, ребята. Берите бутылку водки и бутылку коньяка и ко мне домой через час. Поговорим, посмотрим. Адрес помните? - по нашей просьбе Степаныч освежил в нашей памяти адрес и ушел.
   - Это он водку планирует с нами выпить, а коньяк для души, - догадался Валик.
   Зашли в магазин, тогда в Кызыле имелся вполне приличный коньяк, взяли на всякий случай три бутылки коньяка, до водки решили не опускаться - южный шик, знаете - ли. Коля отбыл в аэропорт, там, на рюкзаках в ожидании маялись Серега и Мирон.
   Оставалось немного свободного времени, и грело душу предчувствие удачи с пропуском. Мы лениво шли по Кызылу, гордой столице советской Тувы. Пришли в парк, "любимое место отдыха горожан". Вечерело, горожане и точно приступили к любимому виду отдыха. Некоторые уже отдыхали лежа. Вышли на берег. Тут сливались две могучих реки, Бий-Хем и Ка-Хем. Тут начинался Улуг-Хем, Великий Енисей.
   С Бий-Хема на наш берег шел катамаран. Размеренно поблескивали под заходящим солнцем мокрые лопасти весел. По воде раскатывался запев загребного:
   - Входит в гавань черный клипер...
   - Дай, парни, дай парни! - дикими голосами подхватили гребцы
   - Интересно кто там шкипер?
   - Дай, парни, дай парни! - вторили гребцы
   Катамаран легко пересек сильное течение. Еще несколько последних в этом сезоне гребков и катамаран выполз на берег. Весла вскинулись вверх, и пещерный рев шести бородачей заставил шмыгнуть в кусты любопытную собаку. Праздная публика, привыкшая к непринужденным манерам водников, оставила сцену причаливания без внимания.
   - А вот кому противень титановый! - заорал в пространство один из бородачей.
   - Мне! - сказал я, проявляя южную реакцию на халяву. Бородач подал мне роскошный противень и назвался:
   - Миша. Из Минска. Сплавляемся с Баш-Хема. А вы?
   - А мы только вылетаем на Ка-Хем.
   - Достойно. В аэропорту стоите? Нам нужны независимые члены жюри и эксперт. У нас вечером состоится кулинарно-обжорное пари.
   - Стоим в аэропорту. Экспертам ничего копать не придется? Если нет - то порядок, представим.
   - Тогда до вечера, коллеги.
   Миша вернулся к своим, а мы пошли дальше. Мы шли мимо шара с надписью "Центр Азии", мимо дома бывшего правителя Тувы, теперь гостиницы обкома, мимо самого обкома, где сделали ручкой уже знакомому второму комсомольскому секретарю с исконно тувинской фамилией Бондаренко. Вот и дом Виктора Степаныча. Позвонили, он сразу открыл, ждал нас.
   Тактическая схема получения пропуска по этому варианту предполагалась такой: сначала пропуск, а уж потом вакхические игры. Степаныч провел нас на кухню, апартаментами не удостоил.
   - Второй сорт не брак, - шепнул мне Валик, - Ближе к закуси, у нас ведь только коньяк, а есть сильно хочется.
   Как оказалось, в тактике Степаныч стоял на наших позициях: сначала дело, а уж потом обмыв. Стоял он, впрочем, не твердо, видимо успел добавить. Увидев три бутылки коньяка, он прямо расцвел:
   - Вот! Сразу видно порядочных людей! А этот Николай Валентинович Давиденко... - он полностью запомнил Колькины фамилию имя и отчество! - Так он мне деньги совал! Мне! Деньги! - и Степаныч в сильных выражениях описал своё отношение к денежным взяткам и людям, их предлагающим. Явившись, так сказать, с борзыми щенками, мы не ошиблись.
   - Так. Твоё ФИО! - Степаныч достал из кухонного стола чистый бланк пропуска с печатью и прицелился в меня ручкой.
   Я сидел онемевший. Милиционеры на посадке сверяли документы на имя руководителя: паспорт, маршрутную книжку, погранпропуск и пропуск минлесхоза. Все должно совпадать, нечего по одному пропуску кататься разным группам и лишать людей честных приработков.
   - ФИО давай, чего молчишь! - требовал Степаныч.
   - Лабуденко Никодим Вениаминович - неведомо кем озаренный, уверенно сфантазировал я.
   - Так... Вениаминович... - выводил на бланке Степаныч - ну и отчество у тебя, - он немного помедлил, - Да и имя, тоже...
   Валик не удержался и захрюкал в носовой платок. Смешно ему, значит. Я взял готовый пропуск, спрятал в нагрудный карман рубашки и застегнул пуговичку клапана для гарантии. Инициалы совпадали, а преобразовать Лабуденко в Давиденко, не представляло проблем, если учесть чертежные навыки Валентина.
   Валик немедленно разлил, стараясь отвлечь Степаныча от неуместных размышлений о сходстве ФИО. В три рюмки Степаныча первая бутылка вошла целиком. Выпили за встречу. Степанычу хорошо легло на старые дрожжи. Наши организмы, ослабленные городской жизнью, машиностроительными проблемами и дневной диетой, коньяк встряхнул и перевел в состояние эйфории. Пропуск на руках! Есть повод порадоваться! Степаныч метнул на стол немногочисленные харчи, мало сочетающиеся с ванильно-шоколадными тонами дагестанских коньяков. Опустевшая вторая бутылка ушла под стол, её, по предложению Степаныча, выпили за людей хороших. Видимо, в отношении людей у него имелись и другие варианты.
   - Ника! Веньяминыч! Твою... - орал Виктор Степаныч и лез чокаться ко мне с третьей, до краев наполненной, рюмкой. Валик откровенно ржал в углу, вечер переставал быть томным. Мы доели колбасу с селедкой и черным хлебом, и допили коньяк. Лицо от выпитого одеревенело. Казалось бы - чего там пить?! По три рюмочки коньяка. А может, закуска не соответствовала?!
   - Степаныч, мы засиделись у тебя - сказал я, вспомнив любимую сцену из фильма "Бег". К тому же Валентин со своими очками и крайне интеллигентным внешним видом хорошо тянул на приват-доцента.
   Степаныч проводил нас. В тесной прихожей он зацепился воротником за низко подвешенные маральи рога, замычал, и принялся слегка подпрыгивать в попытках освободится. Рога нависали над его головой, в реальном интерьере спонтанно возникла великолепная трехмерная футуристическая инсталляция.
   Ну почему? Почему я тогда не оперировал такими понятиями, а ощущал себя вполне счастливо?
  

***

   В зал ожидания мы ввалились с победными криками, размахивая пропуском и пританцовывая на манер маленьких лебедей.
   - Нажрались на халяву, - резюмировал Мирон. Пропуск его интересовал мало. Прежде всего, он ощущал себя рыбаком, и это давало ему право на легкую брутальность в поведении.
   - Вы пойдите к тувинцам, там, в углу, - продолжил Мирон, - они вам на двутавре сыграют. В углу, и точно, человек двадцать тувинцев окружили музыканта. Он задумчиво щипал струны дутара, вызывая восторг у соплеменников и тоску у европейцев.
   - Дутар, Мирон, дутар. Народный щипковый инструмент, - уточнил, и, похоже, не в первый раз, наш гитарист Серега.
   - Не знаю, - вредничал Мирон, - пиандрос знаю, виалончлен знаю, а дутар не знаю.
   Решив вопрос с пропуском, Коля озаботился другой проблемой. У нас отсутствовал завхоз. То есть до вылета завхоз фигурировал (или фигурировала?), но её в последний момент услали на долгожданные курсы. Правда, она успела подготовить завхозный блокнот, в котором расписала всё меню, рецепты, суточные выдачи, аварийные варианты, раскладку по участникам и так далее. Добровольцев на эту должность не находилось. Валентин, будучи в должности группового финансиста, предупредил, о возможности возникновения высшей формы империализма в случае его назначения. А именно, слияния банковского и промышленного капиталов, а это нам чуждо. Серега сослался на подготовку к будущему отцовству, вроде хорошее питание, когда-то этому вредило! Я, на правах кинооператора, отстранился от грубой бакалейной прозы, могущей повлиять на задуманный тонкий лиризм, а также и суровую мужественность предполагаемого фильма. Мирон же, как наиболее практичный, поинтересовался льготами. Льготой Коля заявил освобождение от дежурств. Выдал продукты и иди рыбачить. Это вполне устраивало Мирона. К тому же в блокноте все расписано. Он взял заветный блокнот, сунул его в задний карман и куда-то исчез.
   Вернулся Мирон через полчаса, чем-то сильно озабоченный.
   - Тут такое дело... - сказал он. - Я туалет посетил.
   - Готовишь организм к перелету? И как?
   - Блокнот выпал из кармана. Вниз. Лежит там сейчас.
   Туалет аэропорта Кызыл демонстрировал степень цивилизации автономной республики, проект ваяли местные дизайнеры в традициях классического минимализма. То есть туалет представлял собой деревянный домик над глубокой ямой, перекрытой настилом из толстой доски на бревенчатых лагах. В этом сортире, на недосягаемой глубине и лежал драгоценный блокнот.
   Отсмеявшись, мы начали мозговой штурм. Большинство из вариантов опускаю по этическим соображениям. Самый безобидный: взять ручку с тетрадкой и переписать блокнот, глядя на подлинник в Колин командирский бинокуляр (память о разгрузке машины на артскладе во время военных сборов), перелистывая страницы телескопической удочкой Мирона. От обсуждений захотелось свежего воздуха, пришлось выйти из зала ожидания.
  

***

  
   Я стоял, облокотившись на деревянную стену аэропорта, и бездумно смотрел на окружающий пейзаж. Подозрительно большое и красное солнце почти закатилось. Его косые лучи не грели, на Кызыл и долину Енисея уже наползла тень. Только подсвеченные солнцем лысые горы резко выделялись на темном фоне идущего с верховий грозового фронта. В аэропорту техники гоняли реактивный двигатель, при смене оборотов он первобытно подвывал. Потом двигатель заглох и только степной ветер посвистывал в ветках немногочисленных деревцев вокруг здания да крупный, будто вулканический, песок хрустел под ногами.
   В хмельном забвении я почему-то размышлял о звездном часе. О миге, когда ты главный, лучший, непревзойденный. Но беспомощно бились мысли мои в пустоте. И не находили ничего подобного в моей жизни. Вдруг вспомнился наш старый конструктор. Давным-давно, на монтаже в Тюро-Таме получил он травму, головы, кстати сказать. "И был отвезен в медпункт на машине замминистра!", - в который раз рассказывал нам он, подняв палец и сделав паузу, подчеркивая значимость момента. Тогда и настал его звездный час, пусть даже с травмой головы. А у меня и такого не нашлось.
   Хмель отступал, на его место пришла странная тоска, но тут в облаках пыли подкатил снизу последний автобус из Кызыла и привез давешних минчан.
   Миша одобрительно покивал на мой коньячный выхлоп. Ожила трансляция, диспетчер перенес рейсы на завтра и отключил все освещение, кроме дежурного. Местные жители уехали домой, минчане начали готовиться к отвальному вечеру.
   Кроме нас в потемневшем зале ожидания осталась только девушка в светлом плаще, белых туфельках на стройных ножках и шелковом платке на шее. Она одиноко сидела под лампочкой дежурного освещения и читала пухлую книгу. "Альфред де Мюссе. Избранное", подглядел я.
  

***

  
   Вскоре минчане пригласили нас к табльдоту. Табльдот сервировали на свежем воздухе, рядом с аэровокзалом. Уже стемнело, горел костер, освещая стол из листа фанеры на четырех добротных ящиках с трафаретной надпись ЗИП РЛС, навевающих мысли о плохой охране складов аэродрома. Подобные же ящики служили скамьями. На листе причудливыми группками разложены плавленые сырки, вскрытые консервы, хлеб. Стояли несколько свечей в стеклянных банках. Веджвудский и Лиможский фарфор отсутствовал, так как его высочество минский адмирал велел все по-походному. Колбаса в те времена фигурировала в дефиците, поэтому наш сервилатно-горилочно-фруктовый вклад встретили одобрительными восклицаниями. Мирон от себя лично добавил кокосовый орех, полученный в подарок от брата-моряка. С орехом табльдот стал ближе к названию.
   Уселись, налили водку в аэрофлотовские пластиковые чашечки, но обнаружилось отсутствие Валентина. Через минуту он появился с давешней девушкой.
   - Это Галина, - сообщил Валик. - Она из Иркутска, летела домой, но рейс отменили.
   - Здравствуйте, - чуть смущенно сказала девушка. Я быстренько подвинулся и она села рядом. Валик дернул усом, подвинул Мирона, уселся, и общество наконец-то выпило за знакомство.
   Галя пить не стала, но с удовольствием пощипала виноград. Тем временем Миша ввел нас в курс дела относительно пари. Как оказалось, в пешей части похода они остро испытывали дефицит углеводов. Белков и жиров тоже, но углеводов особенно. Один из участников, - встань, Гриша, поклонись! - Гриша исполнил. Итак, теперь уже известный нам Гриша, в период обострения углеводного дефицита вслух мечтал о бисквитных пирожных. Он их дегустировал в кулинарном магазине города Кызыл перед выходом на маршрут. И сгоряча, находясь под влиянием здорового чувства голода и таёжной эйфории, пообещал съесть за один присест 20 штук.
   Жажда зрелищ занимает одно из первых мест в перечне причин, толкающих беспечных горожан в таежно-порожные дебри. Но на момент озвучивания Гришиных мечтаний беспечные горожане под дождем вкушали обеденный сухарь, и упомянутая жажда имела некий перекос в сторону урбанистических наслаждений. Гришу поймали на слове, в процессе прохождения маршрута отшлифовали условия пари, и вот пришел день, вернее вечер, истины.
   Итак, пари: испытуемый Гриша должен съесть в течение 40 минут 20 бисквитных пирожных из известного магазина, запивая их любым количеством любой жидкости на свой выбор. Включая жидкость для разжигания примусов и другие аперитивы. Психологическое давление на испытуемого, а равно и поддержка его третьими лицами разрешалась, но без физического контакта. Принятие пищи до начала пари не контролировалось и оставлялось на усмотрение испытуемого. Представили второго участника пари, предъявили приз - перевязанную новым шнурком от кеда (вместо бантика) бутылку Кизлярского (опять, черт возьми!) коньяка. Наконец, внесли поднос с пирожными, на котором красовались договорные двадцать плюс одна штука, для экспертизы. Независимый эксперт, в нашем случае единогласно избранная Галя, подтвердила вкусовые качества. Выпили по второй, Миша засек время и за неимением гонга крякнул в утиный манок. Пари открылось!
   Первые пять пирожных ушли у испытуемого за 5 минут. Он откусывал, жевал и глотал в едином механическом ритме, вдвое перекрывая расчетную норму времени. После чего наступила небольшая пауза. Тут Гриша выпил водки, хитроумно пытаясь вызвать приступ ложного аппетита, и прикончил еще 2 штуки.
   Миша комментировал события. Он искусно картавил, называл испытуемого "батенькой", происходящее архиважным событием современности и ярким подтверждением выдающихся качеств человека нового типа. Человек нового типа, тем временем, довел счет до десяти, после чего изъявил желание походить. Далеко ходить ему не разрешили, тогда он с опаской попрыгал и стоя съел еще два пирожных.
   Нужно отдать должное неведомым нам кулинарам Кызыла! В продукции скромных тружеников перфектными оказались не только вкусовые, но и весовые составляющие. Однако это сыграло плохую шутку с несчастным Григорием. К тому же бисквитные пирожные, с известным со времен убийства Распутина обволакивающим действием, начисто нейтрализовали водку. Ложный аппетит у испытуемого никак не появлялся.
   Время шло, и публика его не теряла. Поднимались тосты, с аппетитом (отнюдь не ложным) подъедалась закуска, пари шло уже как бы вторым планом.
   Я успел выспросить у Гали причину ночевки в аэропорту. Она в то лето окончила второй курс иркутского университета. Приехала к тетке и намеревалась с ней улететь на пару недель в горы, в некую геологическую партию. Но тетку срочно командировали в Москву, и горы улыбнулись. Они с теткой вместе приехали в аэропорт, тетка улетела московским рейсом, и тут все остальные рейсы задержали. Семья тети на югАх, ключа у Галки нет, остается ждать погоды и даже не у моря.
   Тут Миша крякнул селезнем и вернул внимание к пари.
   - Осталось 10 минут, майне гершафтен! Делайте ваши ставки!
   Испытуемый с бодрым видом подсел к подносу и повторил рекорд первого раунда. 5 штук - 5 минут. Последнее пирожное из этой серии шло трудно. Отчаявшись дождаться ложного аппетита, Гриша запивал бисквиты водой. Осталось три штуки, вечная проблема "последней мили". Григорий принялся жевать 18-е пирожное. Процесс оставил гнетущее впечатление. Его челюсти двигались, но глотательные движения отсутствовали.
   - Тройная норма килокалорий! - громко сказал очкатый минский эрудит. Начиналось психологическое воздействие.
   - Девушка! - обратился эрудит к Галине - Знаете, чем грозит организму гиперкалорийность?
   - ???
   - Хуже! Он может приобрести устойчивую идиосинкразию к сладкому!
   В это время в горах полыхнула зарница, зловеще подсветив низкие тучи. Испытуемый только и ждал повода.
   - Чтоб я, да за бутылку, пусть неплохого, коньяка, на всю жизнь от сладкого отказался??! Никогда!
   Секунданты Гриши выбросили на ринг полотенце. Сам испытуемый неверными шагами удалился в ночь.
   - Плакал мой блокнот, - прокомментировал его уход Мирон.
   С приза сняли шнурки и разлили присутствующим, включая Галину, по 40 грамм коньяка. Оставшиеся пирожные разделили: одно Галине, второе всем. Вернувшийся Григорий от своей порции сладкого отказался в резких выражениях. Потом распили нашу горилку, и мы с Мишей, ставшим уже моим водным братом, обняв друг друга за плечи, дуэтом начали длинный, полный сложных аллегорий, тост. Как говорено классиками: "И тут Остапа понесло". Риторическая река несла нас по шиверам силлогизмов, в тот момент в части коллективного творчества мы запросто могли составить устойчивую конкуренцию упомянутым уже классикам. А также братьям Гонкур. Или Гримм. Наконец, к облегчению нетерпеливых слушателей, мы завершили свои длинные коллективные периоды, и допили горилку.
   Пока я парил в потоках красноречия, на моем месте возле Гали оказался наш Николай. Он, размахивая руками для убедительности, вроде как убеждал её, она же качала головой, с сомнением поглядывала на Кольку, но слушала с интересом. Я подсел к Валентину.
   - Мы одинаково трактуем эту пантомиму? - спросил я, кивнув на Колю.
   - Наверно. По документам нам нужен шестой участник, непременно женского пола, и её фото на маршруте в отчете. К тому же мы остались без завхоза.
   Свечи на столе погасли, монолит вечера рассыпался. Кто-то еще оживленно обсуждал рецепт жарки рыбы методом "в тельняшке" или технологию клейки катамарана, а кто-то молчал, глядя в огонь. И что стояло за этим молчанием? Грусть, мечты, сомнения, воспоминания? Молчание у костра, кто не прошел через него?
  
   После паузы двинулись в аэропорт ночевать.
   - Идешь с нами? - спросил я у Гали, - Я тебя уверяю, не пожалеешь, рыбу ловить будем, хорошие фотки снимать будем!
   - Не знаю. Утро вечера мудреней.
   Еще с вечера я присмотрел себе спальное купе. В зале плотник отгородил угол под киоск Союзпечати. Стройка ещё не завершилась, внутри пахло стружками, лежали прилавки и большой, оббитый пенопленом, щит из толстой фанеры с надписью: "Решения партии в жизнь!". Собственно решения ещё отсутствовали.
   Я уложил этот щит на лавки, получилось просторное лежбище. В зале укладывались спать на скамейки, кустарно обклеенные бумагой под красное дерево. Серега назвал дерево скорее железным, чем красным. Я позвал Галину в свой киоск.
   - Партия помнит о своих дочерях, Галя. И приготовила им ложе.
   - Ты не похож на парторга.
   - Ви, мон шер.
   - МА шер, поручик. МА шер. Ваш французский язык отдаёт коридором.
   - Экскюзэ муа, графиня, - промямлил я и тем исчерпал свои знания французского языка почти наполовину. Зато я отдал Гале свой спальник.
   - А вы, поручик?
   - Не впервой, ваше сиятельство! Не извольте беспокоиться! - перешел я на кучерский сленг.
   - Вот меня и тревожит, ваше "не в первой". Впрочем, подите поручик, мне надобно переодеться!
  
   В темном зале наши уже умостились спать, минчане еще сидели в своём углу, еле слышно тренькала гитара. Из-за двери дежурного по аэровокзалу тихонько подвывал радиоприемник. Дежурный медленно крутил ручку настройки, доносилась морзянка, комичная восточная речь, поставленный голос Севы Новгородцева, музыка, опять морзянка. На морзянке дежурный останавливался подолгу, и я представил его в прошлом в виде радиста на зимовке на острове Врангеля. Вой пурги за крохотным окном, тявканье собак из упряжки в сенях и писк морзянки в наушнике...
  
   Когда я вернулся в очаг политпросвета, Галка уже переоделась в черный шерстяной треник. В нем она выглядела как статуэтка эбонитового дерева. А свои роскошные волосы она закрутила косой вокруг затылка на манер Леси Украинки.
   Мы поболтали еще минуту, потом она укуталась в спальник и замолчала. Я надул спасжилет вместо подушки, укрылся штормовкой, в голове крутились неясные образы, пейзажи, потом все вытеснило Галино лицо, и я заснул. День выдался суматошный.
  

***

  
   Разбудил меня голос диктора, вновь отложившего рейсы. Спалось сладко и тепло, оказывается, ночью меня укрыли. Галка сидела и смотрела на меня.
   - Бон матен, поручик.
   - Бонжур, мадемуазель. Что ваш авион?
   - Отменен мой авион. Коля говорит, на местные рейсы вылетел самолет-разведчик. Вот даст погоду, и полетим.
   - Значит, МЫ полетим??
   - Полетим.
   Тут пришел жаворонок-Колька и потащил умываться, а потом завтракать с минчанами. За завтраком он представил нашу новую участницу. А также объявил сбор снаряжения для неё. Миша отдал свой спальник-одеяло, а испытуемый Гриша спасжилет.
   - Гришке жилет стал маловат, - прокомментировал эту жертву малорослый минский эрудит и принес Галине гидрокостюм и рюкзачок для радиальных выходов. Остальное у неё имелось, ведь в горы собиралась. Коля записал адреса жертвователей. Минчане отправились в город скупать колониальные товары, мы пошли в диспетчерскую ждать вестей. В диспетчерской Коля ходил в своих, ну а мы контрабандно уселись среди пения умформеров и непонятных междометий из динамика после которых старший смены сказал:
   - Борт на Кунгуртуг пойдет. Но только один Л-410. Желающих много. Объявим тебя, Коля, спецрейсом, а то проходу не дадут.
   Мы покивали и через полчаса прошли спецконтроль и забрались в авион.
   Л-410 - маленький двухмоторный чешский самолетик. Выглядел он элегантно, слово "авион" ему шло, а рюкзаки на ковровом полу смотрелись неуместно. Здесь куда более уместным оказалось бы вместительное дюралевое брюхо АН-2. Впрочем, больше на ЭЛках я в тайгу не летал, там они себя не оправдали.
   Кроме нас в салоне сидело два тувинца с лицами партийных функционеров. И действительно, начался сенокос, они летели его обеспечивать, потому борт пропустили несмотря на спорную погоду. Сенокос, стало быть, продажа алкоголя в Кунгуртуке запрещена.
  
   На мой взгляд, размеры ВПП аэропорта Кызыл позволяли ЭЛке взлетать даже поперек полосы, но летчики предпочли классическую схему. Мелькнул под колесами белый забор противочумной станции, уплыло назад зеленое пятно Кызыла с великими реками, потянулись безжизненные, голые горы. Над ними висели плотные шапки облаков. В облаках нас потрясло, потом они начали редеть, а горы внизу покрываться лесом.
   Хлопцы играли в карты, Галка дремала, тувинцы читали местную и центральную прессу, а я смотрел в иллюминатор. Вокруг ни поселков, ни дорог. Вот в межгорной котловине блеснуло зеркальцем озеро с вытекающей из него речушкой. Неплохо бы поставить палатку вон там, в устье ручья, где скалы расступаются. Порыбачить пару дней, сходить на хребет, поснимать. А вечером развести костер и посидеть у огня. Но и озеро ушло под крыло и никогда больше я не увижу его.
  
   Второй пилот пощелкал рацией и в салоне вдруг заорала Пугачева с уместным сейчас хитом "Улетай, туча!". Настроение сменилось.
   Перевалили очередной хребет, обороты двигателей упали, самолетик начал снижаться в Тере-Хольскую котловину. Низко прошли над озером Тере-Холь с остатками уйгурской крепости. Вот до сих пор не знаю, кто такие эти уйгуры? И почему они соорудили крепость на острове? Кто им настолько досаждал в этих глухих местах? Ленив и нелюбопытен, увы.
   Между тем мы приземлились на коровий выпас, по совместительству служивший аэродромом. На кочках шасси хрустнуло-звякнуло, но летчики уже подрулили к ограде летного поля. Развлечений в Кунгуртуке немного и всё не занятое в сенокосе туземное население вышло поглазеть на прибытие самолета. Летчики выкинули мешок с почтой и сокрушенно осматривали шасси.
   Прибывшие с нами функционеры уехали на газике, уехал мотоцикл с почтой, ушел Коля в поссовет за отметкой в маршрутке, предварительно услав Серегу, Мирона и Галку в магазин за деликатесами. За яблочным повидлом в частности. Остались я с Валентином, да группка тувинцев в стороне.
  

***

  
   Все глухие таёжные поселки чем-то похожи, будь они на Кольском полуострове, на Камчатке или в Туве. Потемневшие деревянные дома, вечный хлам на задворках, грядки с картошкой, покосившиеся заборы в пятнах лишайника, антенная мачта над почтой и флаг над поссоветом. Кунгуртук ничем не выделялся из перечня. Разве только характерным внешним обликом населения.
   От группки отделился тувинец с хищными чертами лица и подошел к нам.
   - Водка есть? - без предисловий спросил он. Мы с Валиком переглянулись.
   - Откуда водка? Сенокос, - мирно сказал я.
   - В Кызыле ж нет сенокоса, - зло бросил он.
   - Да нет у нас водки. Спортсмены мы, не видишь? - сказал Валентин и поправил очки.
   - А раз нет водки - зачем прилетел сюда?! - с ненавистью сказал абориген и отошел. Мы переглянулись еще раз. Неожиданно много экспрессии содержала заключительная фраза.
   - Надо срочно дергать отсюда, - сказал Валик.
   - И возможно скорей, - согласился я.
   Тут приехал на ГАЗоне Коля с нашими фуражирами, мы покидали в кузов рюкзаки, забрались сами и поехали к реке. До неё оставалось 7 километров.
   По приезду к реке, не успев выслушать наших предостережений, находящийся в приподнятом настроении Коля плеснул шоферу пол стакана водки из фляги. Этот широкий жест оказался ошибкой, и мы скоро это поняли. А пока мы живо поставили палатки на береговой террасе и наскоро перекусили. За время перекуса Коля провел краткий инструктаж по технике безопасности в таёжных условиях и методике общения с местным населением. В основном это предназначалось для Сереги и Галины. Серега прежде из Европы вообще не выезжал, парень он был доверчивый, и, скажем так, осторожный. Колины рекомендации мы разбавляли различными фактами нападения на беспечных туристов. В частности медведей и беглых заключенных. Мирон еще придумал скрывающихся по сей день в тайге белогвардейцев, но для достоверности мы этот факт отмели. Серега слушал внимательно. Поели, оставили Галку переписывать продукты, и ушли в лес рубить жерди для рамы.
  
   Лес вблизи стоянки уже прилично пощипали предыдущие группы, стройных деревцев не осталось. Но тут Коля за сильно вытянутым, подсохшим болотом (видимо старицей) увидел ровные стволы. Обходить болото представлялось долго и лениво, поэтому мы осторожно пошли напрямик. Серега болот боялся больше чем белогвардейцев и пошел в обход по тропе. Мы удачно перешли болото и сели на тропе подождать Серегу, завершавшего свой фланговый марш.
   - Идет, идет! - зашептал Мирон, - Топором помахивает! - и все попрятались за деревья вдоль тропы.
   Едва только Серега миновал нас, я заревел медведем (в моём понимании), а Валентин добавил грубым голосом пару фраз из лагерного лексикона. Это возымело неожиданно сильный эффект. Серега нечленораздельно выкрикнул энергичную фразу, подпрыгнул, в прыжке зачем-то косо рубанул топором лиственницу, за которой прятался Мирон и замер, присев на полусогнутых ногах и держа топор наотлет в позе Конана-варвара. Наступила тишина. Мирон осторожно высунулся из-за лиственницы и потрогал пальцем свежую зарубку. Мы с Валиком от хохота попадали на ягель, Коля терпеливо ожидал конца представления. Серега обозвал нас, но скоро отошел. Он вообще был добряк.
   Коля с Мироном принялись пилить, Серега начерно обтесывал жерди, а Валентина и меня за легкомыслие назначили на поносные работы. То есть носить жерди в лагерь. Мы отнесли первую партию, и нашли Галку встревоженной. Недавно приезжали верхами двое туземцев, требовали выпить.
   - Злые такие. Я сказала ничего нет. Думаю, они еще приедут.
   После чего я остался с Галкой в лагере и занялся веслами, а Валик побежал к нашим. Скоро они вернулись с полным комплектом жердей для рамы и весел и вовремя вернулись. Я уже вел обоюдоострую беседу с жертвами алкогольной зависимости. На этот раз их оказалось трое и тоже верхами. Чертов шофер нахвастался, и среди аборигенов начались волнения. Они вели себя крайне агрессивно, а притороченные к седлам ружья придавали аборигенам уверенности и аргументов.
   - Зарядил бы я сейчас этому говоруну в торец, - сказал Мирон. - Я и сам выпить не против, так не наезжаю ж на Коляна?!
   - Ладно, ладно, охолонь. Будет вам и дудка, а сейчас не свисти, - заметил Коля.
   Спровадили и троих. Валик пообещал перед следующим походом по Туве проштудировать "Рассказы южных морей" Джека Лондона. Или "Белое безмолвие".
   К вечеру связали раму и сделали весла. Надувать гондолы и вязать их к раме решили утром. Перед ужином ко мне подошел Коля.
   - Есть тут предложение одно... - протянул он. - У Галки спальник от минчан, тоненькое одеяло. Она в нем замерзнет. А у тебя одеяло пуховое... - он замолчал; я ждал обещанного предложения, - В общем, давай так: я отдаю Галке свой спальный мешок, он теплый, а мы с тобой спим в моей палатке. Под спины минское одеяльце, сверху твоё пуховое, будет тепло. Что скажешь?
   Ну что тут можно сказать? Предлагал Коля, может быть, и правильно. Только его капроновая двухместная палатка выглядела уж очень маленькой и тесной. И не люблю я спать с мужиком под одним одеялом. А второй палаткой взяли мой 4-х местный чум. Мы сшили его из верхушки парашюта, в плане он напоминал гайку, по углам имелось много места для шмоток, одна стойка посередине, сверху надежный полиэтиленовый тент. В нем в непогоду и шесть человек удобно размещалось; в карты поиграть или еще чего.
   - А чего мы без Галки решаем? Пошли, спросим её, - ответил я. Подошли. Коля изложил.
   - Я бы лучше с поручиком, в чуме, - ответила Галка.
   Коля поглядел на меня, я довольно развел руками, и тут прискакал целый табун местных кентавров, наступило время родео.
   Как победить толпу? Правильно, её нужно раздробить или возглавить. Второе не получалось и мы дробили. Мирон, превозмогая себя, расспрашивал своего визави о мушках на хариуса, Коля солидно беседовал о сенокосе, и так далее. Наконец кентавры уехали.
   Еще доносился из-за деревьев глухой стук копыт и раздраженные переговоры туземцев, а Мирон неуверенно предложил по стопочке.
   - Непогано бы напряжение снять, - объяснил он, - А то этот местный абориген прилип ко мне насчет водки, как разведенная продавщица насчет выключатель починить, - не вполне понятно объяснил он.
   Однако Коля объявил мораторий на алкоголь, и наша этническая толерантность ослабла, а ксенофобия, напротив, усилилась, хотя конфликт временно вышел из острой фазы и перешел в вялотекущую.
   На ночь вещи затащили в палатки, дежурного решили не выставлять, бессмысленно. Положили в костер пень и разошлись спать.
   В чуме на стойке висел Серегин фонарик и подсвечивал в купол, они с Мироном укладывались на своей половине. Галка в любимом тренике уже забралась под пуховик, нырнул под него и я. Мирон потушил фонарик.
  
   Мне совсем не спалось. А можно заснуть, когда рядом лежит стройная, миниатюрная блондинка? Блики от костра уже не просвечивали через капрон палатки, по ту сторону стойки мерно сопел Мирон, во сне невнятно забормотал Серега. Я чувствовал Галкино теплое плечо, и по дыханию догадывался - она тоже не спит.
   - А вдруг ночью на нас нападут? - шепотом спросила она.
   - Не нападут. Ты другого бойся, - ответил я, повернулся и обнял её.
   - Я так и думала! - она попыталась убрать мою руку, но на поцелуй вдруг ответила. Но ответила так неумело и несмело, мне стало не по себе. Она повернулась ко мне и вдруг принялась шептать мне на ухо поток размышлений, обид, и риторических вопросов. Ничего конкретного она не говорила, но истоки этих обид крылись там, в Иркутске. И не даром она сорвалась к тетке. И с нами она пошла назло кому-то, желая сделать самостоятельный поступок, может быть даже вызывающий поступок. И ей хотелось выговориться, бедной девочке...
   Я слушал её, иногда возражал, иногда посмеивался. А когда она иссякла, сказал, "не бойся, никто тебя тут не обидит и жизнь, поверь, хороша, и времени у тебя на все более чем достаточно". Банально конечно, но ей не собеседник тогда нужен был, а слушатель.
   Она выговорилась и почти сразу заснула, уложив голову мне на плечо. Заснул и я, и мне приснилось, будто мы с Галкой заключили договор. А когда проснулся так и не вспомнил предмет договора.
  

***

  
   Утром Коля дал команду: "немедленно надуться, увязаться и выйти". Катамаран уже стоял на воде, мы привязывали последний рюкзак, когда подскакали уже хорошо заведенные страждущие и жаждущие. Всадники вертелись над нами на низкой береговой террасе, неумело матерясь, они требовали водки. Валентин поставил нос судна на струю, вода подхватила катамаран и мы вышли на середину реки. Аборигены помчались за нами вдоль реки, пронзая воздух боевым криком кочевников и потрясая ружьями. Вдруг один за другим ударило два выстрела. Картечь хлестнула по воде метрах в трёх перед носом, а над головами противно проныла пуля. Но нас просто пугали. Судьба легендарного комдива группе не грозила.
  
   Течение мягко унесло катамаран за поворот, туземцы отстали, еще поворот, и наступила долгожданная тишина реки. Но мы вошли в неё не так, как полагалось. Эти мамелюки лишили нас особенного удовольствия, удовольствия первого выхода на реку. Хотелось неторопливо опустить катамаран на воду, почувствовать, как она снимет его тяжесть с рук. Потом обстоятельно привязать рюкзак, расположить на нем карту и прочие нужные на воде вещи, похлопать по баллонам - не спустили?- подстрогать ножом незаметные бугорки на весле, навязать стремена (тогда мы не знали о канойной посадке), усесться и... "Пошли!". На воде прохладно, сидеть мягко, река чуть покачивает баллоны, капельки воды стекают с весла в реку многозначительными многоточиями...
   А получилось скомкано и торопливо. Особенно переживал Мирон. Он не успел наладить спиннинг, а ведь милое дело, пока товарищи гребут, сказать: "Я кину пару раз?", встать и покидать схода минут десять. Но Коля торопил нас совершенно правильно. Предсказать утреннее настроение жертв эндемичного сухого закона не представлялось возможным.
  
   Река Балактыг-Хем в районе Кунгуртука еще имеет течение. Она неторопливо несла нас в невысоких берегах. Обедать стали на красивой поляне, но Коля не дал насладиться послеобеденной ленью. "Вперед, вперед, нужно уйти дальше от поселка, местные тропы знают, мы по реке до обеда три часа шли, а они на лошадях сюда, может, и за час доскачут". Хотя мы понимали, Коле не терпится выйти на настоящую воду, и местные тут не при чем! И мы шли и шли. Весь день небо оставалось ясным и безоблачным, а теперь оранжевый закат полыхал над Тере-Хольской котловиной, предвещая звездную и холодную ночь.
  
   Ночевать стали по партизанскому принципу, в стороне от троп. Место выбрали и точно скрытое. Деревья нависали над узкой и спокойной рекой, противоположный берег зарос высоким кустарником до самой кромки воды, за нашей поляной стеной стоял густой лес.
   Меня каждый раз радостно удивляет преображение неуютной поляны в аккуратный бивак. Казалось бы трава, кусты, коряги и ветки - полная дикость. Но вот через час стоит пара палаток, догорают в костре коряги, рядом уложены несколько обтесанных лесин в качестве скамеек и стола, от палаток к воде и костру нарисовались тропки - уютное, обжитое место. И уходить с такой стоянки всегда чуточку жалко.
   По случаю первого дня на воде был дан закрытый товарищеский ужин. Я отошел к реке с котелком и стоял у воды, на несколько минут отрешившись от действительности. Звезды мерцали над головой, ночной заморозок упал на долину. Трава покрылась инеем и хрустела под ногами, инеем ощетинился и катамаран. Полыхал костер, бросая отсветы на реку и наши палатки. Кусты чернели на фоне палаток клочьями ночи, и ночь стояла вокруг нашего маленького лагеря.
   Ужинали, разумеется, у костра.
   - Тонкой плёночкой покроемся? - спросил Мирон.
   Термин "тонкая плёночка" требует пояснения. Каждый год в мае мы сплавлялись по Большому Зеленчуку на Кавказе. Начинали с верховий, почти от снега, вода холоднючая, гидрокостюмы отсутствовали, неопрен ещё не придумали. Кто-то из девчонок обмотал фигуру полиэтиленовой пленкой для защиты от воды. Тут же это предложили сделать и Мирону, но Мирон отказался, мол, пленочкой я и без вас покрылся, и в доказательство предъявил початую флягу со спиртом.
   - Обязательно покроемся! - ответил Коля и расплескал алкоголь в пластиковые чашечки (прости, Аэрофлот!)
   Водка огненным шаром прокатилась по горлу, разговор стал живей и громче. Налили по второй, за Галкино водное крещение. Тут и она выпила немножко. Костер пылал, лица раскраснелись. От огня? От водки? Мирон упоенно пересказывал вчерашние Серегины приключения на тропе. В его интерпретации топор уже летел бумерангом в Мирона, круша кусты на лету. Через пару месяцев кусты превратятся в деревья, былина обладала высоким запасом для легендирования. Валик вспомнил Зеленчук, где мы влетели под "расческу" и Мирон завис на ней, а нас унесло. Мирон долго болтался в ветках над водой в оранжевом авиационном спасжилете. Жилет и весло мешали ему залезть на дерево, а в воду прыгать ему никак не хотелось. Но пришлось.
   Истории сыпались из каждого и рассказывались они Галке, ибо остальные оказались либо участниками, либо свидетелями. Хохот стоял страшный. Мирон предложил пить "по Брежневски", то есть 50 грамм, 100, 150 и баста! Коля предложение признал заманчивым, но отклонил ввиду наличия отсутствия кремлевских винных подвалов. Потихоньку навалился сон, и все разошлись по палаткам.
   - Слушай, Галка, - спросил я, - Отчего это ты рискнула пойти с нами? Незнакомые мужики лет на десять старше, тайга...?
   - Да, по вас разве не видно? У вас на лице высшее образование нарисовано. А в тайге я не в первый раз. Мы на первом курсе на Хамар-Дабан в поход ходили, и с тетей Наташей в экспедиции тоже.
   Заснул я с легким чувством, но фоном к нему, пусть почти неслышным, прозвучали ти-ти-ти-таа Бетховена. Я словно уже знал итог, и в этом знании жила печаль.
  

***

  
   До чего же славное настало утро! Коля бегал вокруг палаток, смущал солнышком и чУдной погодой, но никто не вылез, пока это самое солнышко не осветило поляну и не растопило иней. Костер уже трещал, вода в котелках грелась, хорошо иметь адмиралом жаворонка.
   По натуре я человек очень ленивый, до самозабвения, как говаривал Фигаро. Но со вкусом предаваться лени в походное утро не так просто, а имея в руководителях бойкого Николая вообще не просто. Нужно знать определенный приём, а именно: сразу сложить свои вещи в рюкзак, увязать его и отнести на берег. И потом можно блаженно сидеть у костра, или покидать блесну, или побриться, пока не налетел комар, распуганный ночным холодом. Правда существует опасность быть задействованным на общественных работах. Но утром таких работ немного, разве поддуть катамаран или снять тент. Однако это мелочи. Зато в группе обязательно найдется копун, который методически укладывает рюкзак по писанным и неписанным правилам, будто ему сейчас идти с ним через два перевала. И все его ждут, но это ждут не тебя.
  

***

  
   Итак, мы вышли почти во время, хотя выйти вовремя по Колькиной схеме означает: встать в 7 утра и в 7-30 быть уже на воде. Ему вообще полагалось стать горником, там они на перевал в 3 часа ночи выходят. Или в два... Но кто такой горник? Это человек, стирающий носки в высокогорном ручье, истоке реки, по которой я потом поплыву.
   В таких или подобных размышлениях я сидел посреди реки на своем баллоне, лениво макая весло в воду. Шел уже второй час сплава, течение замедлялось, наконец, оно исчезло и на весло приходилось налегать. Река страшно петляла, перешейки между меандрами в петлях чрезвычайно малы. Иной раз с правого берега получалось за 20 секунд перейти на правый же берег излучины, в точку, куда катамаран приплывет через час. Серега всерьёз высказал опасение о попадании в тувинский вариант петли Мебиуса и начал со вкусом развивать эту мысль.
   А жизнь в петлях шла своим чередом. Хлопотала на топляке норка, изредка плескала рыба, высоко в небе кружил хищник. Солнце тоже крутилось вокруг нас, то слепя глаза, то подталкивая в спину. Из-за деревьев начал проглядывать недалекий горный хребет, справа впал приток, река Сарыг-Эр и река изменилась. Во-первых, Балактыг-Хем стал называться Ка-Хемом (хотя не все так считают), во-вторых, появилось приличное течение. Хребет сплошной стеной стоял уже перед нами, непонятно, куда нырнет река. Ущелье открылось неожиданно, река втянула нас в него, еще поворот и ущелье захлопнулось, оставив Тере-Хольскую котловину за спиной.
   Мирон уже давно орал: "Вот хлюпнул хариус! Вот еще! Надо становиться и покидать!" Но Коля, ведомый инстинктом руководителя, тянул вперед, к порогам.
  
   Справа выплыла скала с хорошо заметной пещерой, за ней устье реки Теннус. Через шесть лет я поведу группу с совсем другим составом на реку Бусэин-Гол. Мы пойдем к ней пешком отсюда, от пещеры, вверх по реке Теннус, потом через перевал и болота к монгольской границе. Много слышавший о Ка-Хеме Алик будет обхаживать меня. "Ну его к черту, этот Бусин-Гол! Тащиться туда через перевал, да по болотам! А Ка-Хем - вот он! И заявлен запасным вариантом, и вообще! А, шеф?! А?!" Но, никогда не возвращайся туда, где однажды был счастлив. И я уйду на Бусэин-Гол.
   Коля протянул еще полчаса, вот мы подошли к первому каскаду порогов "Лестница", где и стали ночевать. Я совершенно не помню саму стоянку. Наверняка лагерь приютился на невысокой терраске, среди деревьев, где удобно натянуть тент. Наверняка близко к воде и с удобными камешками в реке. Наверняка Мирон сразу убежал вниз ловить хариуса, а Коля чуть позже ушел за ним посмотреть пороги, но спиннинг взял тоже, ведь рыбак он заядлый и самолюбивый. И наверняка они поймали, не так уж много, но на уху точно. И Мирон обязательно плеснул в уху водки, иначе вкус не тот.
   Но, повторяю, это реконструкция. Помню только появившийся шум реки. Теперь он будет с нами постоянно. Ровный, уверенный сейчас, спокойный и беспечный на "Кольцах", угрожающий и мощный на Мельзейском каскаде, обвально-ревущий в "Щеках".
  
   После ужина с ухой мы валялись в палатке и трепались. На стойке Серега закрепил пустую консервную банку, приладил в неё свечку и она уютно освещала наш чум. Галка все не появлялась. Уже ушел спать Коля, (Галка дежурила с ним, разжалованный Мирон дежурил с Валиком, я с Серегой), а Галка еще возилась у костра, звякала котелками. Мы обсуждали первую удачную рыбалку. Мирон собирался завтра перемотать все мушки, ругал красную, на неё не случилось ни одной поклевки, только на желтую. Также он ругал Колину манеру делать удилище для спиннинга на месте из подручных материалов. Но Коля тогда числился среди фанатов уменьшения веса снаряжения. Он все повторял сомнительный лозунг: "Надо облегчаться!" и даже черенок ложки посверлил, для облегчения. Позже Коля узнал зоновскую трактовку ложки с дыркой и от этой формы облегчения отказался.
   Наконец Галка влезла в палатку, задула свечу и нырнула на своё место под одеялом. Мирон привел последний аргумент против самодельного удилища (стоишь с этим дубьём, будто Балбес в Пёс-Барбосе) и длинно зевнул. Серега помалкивал, рыбалка его не увлекала. В чуме стало тихо, только зудел недобитый с вечера комар. И еще пахло свечкой. Мы лежали с Галкой в обнимку и тихонько целовались.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Прошел наверно час. Уже не зудел комар, неудачно севший мне прямо под руку на голое плечо. Галка с вздохом прижалась ко мне и поцеловала в щеку. Я чмокнул её тоже.
   - Что, Малыш? - спросил я. - Что-то не так?
   - Все так, все так, - ответила она.
  

***

  
   Утром меня разбудил Серега, пришла наша очередь дежурить. Против своего правила я вылез из палатки без вещей и спальника, под ним пригрелась Галка, у неё в запасе еще 30 сладких утренних минут.
   Солнце еще не заглянуло в ущелье, но уже осветило лысую гору на правом берегу. Надрав бересты и ругнув на всякий случай Колю за отсутствие углей, разожгли костер и поставили котелки на таганок.
   По части костра я и Николай придерживаемся разных теорий. В частности в дебюте я отдаю безоговорочное предпочтение методу "колодец", а Коля "шалашику", в миттельшпиле мы не имеем принципиальных расхождений, но в отношении эндшпиля наши мнения полярны. Я предпочитаю на ночь кинуть в костер солидное бревно или еще лучше пень. Коля категорически против этого; аргументы у него такие: "Вдруг ветер раздует и кинет угли на палатки?" Какой, к черту, ночью ветер, скажите мне? А если он и есть - ну, тогда уж и не бросай пень. Конечно, может дерн загореться, может, какие-то резоны тут таились. А в моих мотивах почти никаких резонов. Ну, разве утром угли в костре еще тлеют, однако и спичкой разжечь недолго, дуй еще на эти угли... Однако мне нравилось покормить костер, таился в этом неведомый мне психологический излом: вот я ушел, а отчасти благодаря мне, костер живет, светит...
   Каскад порогов "Лестница" прошли медленно. Рыбалка вышла на первое место в перечне предпочтений, на многообещающих участках становились, наперегонки бежали со спиннингами наперевес на лучшие места, но ловилось плохо. После "Лестницы" шел спокойный и красивый участок. Почему-то его называют "Кольца", хотя особенных колен река не выбрасывает.
   Держалась чудесная погода. Вечерами подолгу сидели у костра, Галка называла эти посиделки "Клуб любителей поговорить о рыбе". Стоит - ли рассказывать о ночах? Лучше я вспомню день.
  
   К вечеру из-за поворота появился скальный островок. Он напоминал кораблик, пришвартованный к обрывистому правому берегу. Покрытый деревьями островок вытянулся по течению и кончался просторной террасой с песчаным пляжем. Конечно, тут полагалось дневать.
   Утром накупались и принялись готовиться к рыбалке. Однако выяснилось досадное обстоятельство: рыбачить неоткуда! Правая протока узкая и мелкая, берег обрывистый, неудобный. С острова ничего не ловилось, хариус прыгал у левого берега.
   Коля принялся собирать ихтиологическую экспедицию. Решили так: вшестером переправимся на катамаране на левый берег, потом я с Галкой вернусь на остров, а часа через четыре они нам покричат, и мы их заберем.
   - А ты чего не идешь рыбачить? - простодушно спросил меня Серега.
   - Он свою рыбку уже поймал, - ответил за меня Валик.
   Я открыл рот для достойного ответа, но тут прибежала Галка с веслом и в купальнике.
   - Ты, Галка, глаза набиваешь, чисто сварка, - сказал Мирон, знавший толк в методах сварки и их побочных воздействиях.
   "Как это повлияет на сварку?". Этот пункт занимал первое место в системе жизненных эталонов Мирона, так сказать являлся мерилом его непростого бытия. Этим пунктом Мирон вместо алгебры поверял гармонию жизни. Мирон работал сварщиком в закрытом цеху, под бдительным надзором варил там детали для заправочных систем ракетных комплексов и большинство жизненных событий, кроме рыбалки, разумеется, рассматривал через призму качества сварки. Как правило, на сварку ничего не влияло. Опоздал поезд, забыл Мирон дома гондолу от катамарана, ушла от него жена - "На сварку это не повлияет"! - поразмыслив секунду, извещал Мирон, и жизнь продолжалась. Лишь один раз, в Кызыле, я услыхал противоположную оценку. На центральной площади шла уборка, бравый труженик приподнял заднюю крышку мусоровоза, за неимением штатного упора подпер её метлой и принялся громадной грабаркой забрасывать мусор внутрь. Общеизвестно: можно бесконечно наблюдать за течением вод, пламенем костра и чужой работой. Некоторые ещё добавляют в этот перечень кассира, выдающего зарплату. Мирон стоял на тротуаре, опершись на дерево, и медитировал, глядя на размеренные движения дворника. Заметив остановившийся взгляд Мирона, работяга изменил ритм и стал напоминать красноармейца Сухова, щегольски правившего косу в своих снах. То есть он бросал в зловонное нутро лопату мусора, горделиво озирал окрестности, бросал еще лопату, и снова изображал Нарцисса. Очередной бросок возгордившийся дворник сделал не глядя, и немедля судьба наказала его за гордыню, сбросила, так сказать, с сияющих высот. Описав широкую дугу, лопата выбила метлу из упора, тяжеленная крышка повернулась на петлях, грохнула его по спине и буквально внесла беднягу внутрь кузова. Из темных глубин донеслись невнятные, энергичные восклицания, но новоявленный Иона возопил явно не к господу своему. Наконец, крышка отворилась, и был он извергнут из глубин, полный не ангельского смирения, но жажды отмщения.
   "А вот это на сварку может немножечко повлиять!" - сказал в тот раз Мирон и покинул зону уборки, правильно оценив ищущий взгляд и тяжелую лопату в мозолистых руках мастера чистоты.
  
   Отплыли. По случаю великолепной погоды из одежды на мне имелись только шорты. Ихтиологи снарядились не так легкомысленно. Штормовки, гидры, снасть, сумка для рыбы. Галка, посоветовавшись с Колей, выдала каждому черный железобетонный сухарь из бородинского хлеба и по конфетке.
   Когда рыбачки вышли на берег, катамаран задрал нос и от наших с Галкой усилий глиссером полетел домой. На острове Галка сразу куда то ускакала, а я вытащил кат, защелкнул чалочный карабин на ближайшей сосне, отвязал от рамы свой спиннинг и немного покидал на струю к левому берегу. Ничего не клевало, полдень. На том берегу рыбачки разделились, Мирон с Серегой пошли вверх по течению, а Коля с Валиком вниз.
   Я ещё побросал немного, поймать рыбку не сильно горело, просто таежное солнце грело спину, а ветерок отогнал уцелевших после ночных заморозков комаров.
   Охота на хариуса динамична, но голова при этом почти свободна. Ноги плотно стоят на плоском камне, поворот корпуса и резкий бросок. Удилище смотрит в небо, слившись с рукой, подбитый свинцом поплавок срывается с хлыста, летит по элегантной баллистической траектории и уносит леску на быстрину к левому берегу. Всплеск! Выбрать слабину, заставить поводки с мушками плясать на струе. Теперь плавно сматывать леску и, щуря глаза от солнечных бликов, следить, не прыгнет ли хариус. А в голове пусто! Всплывают обрывками образы, ситуации. Иногда завод с сорванным совещанием по моей тематике за этот месяц, но прочь, прочь! И снова только ущелье, тайга и шум реки.
  
   - Мсье так увлечен рыбалкой? - колокольчиком прозвучал Галкин голос с береговой терраски, я обернулся. На уровне глаз оказалась умопомрачительно неуместная в тайге белая мини-юбка. Ниже юбки обнаружились стройные ножки, а выше имела место блузка с парой синих полосок и золотым якорьком. Нужно сильно постараться сохранить всё в рюкзаке, практически не помяв.
   - Нравится тебе мой матросский костюмчик? - кокетливо спросила она.
   - Я скорей назвал бы его охотничьим, - ответил я. - И в этом ты хотела идти в экспедицию с теткой?
   - Вы, поручик, излишне прагматичны! - довольно ответила она и спрыгнула ко мне на берег, отчего юбка вздулась сверх всяких пределов.
   - Ну как, поймал? Клюёт хотя бы?! - она потерлась щекой о моё плечо.
   - Клюёт, - ответил я и положил спиннинг на землю. - Позвольте предложить вам руку, графиня?!
   - Куда вы меня ведете, поручик?
   - В библиотеку. Перечтем столь любезного вам Альфреда де Мюссе.
   - Не знаю, вправе ли я оставаться с вами наедине, поручик. Что скажут в свете?
   - Всю неделю вы скрывались в темноте, графиня. Пора показаться в свете.
   Время существовало отдельно от нас, а пространство сузилось до размеров палатки.
   Прошел час. Или два? Я лежал, обнимая прижавшуюся ко мне Галочку. В голове шумело, веки слабели и опускались сами собой... забытьё... сон...
  
   Я выплыл из сонной истомы от треска кедровки, примостившейся прямо на сосне над палаткой. Галка смотрела на меня, забавно подперев подбородок ладошками.
   - Графиня, скоро вернутся рыбаки. А заварим им чаю?! - сказал я.
   - Я ж говорила, ты прагмат...
   Она надела мою рубашку, закатав в ней рукава, и вылезла из палатки. Солнце через сосны косыми лучами освещало поляну. Синеватый дымок слегка вился над костром. Я поставил таганок, подбросил дров, а Галка сбегала с котелком по воду, сверкая запретным из-под задиравшейся рубашки.
   Сухие дрова разгорелись почти невидимым жарким огнем, мы сидели в обнимку и смотрели на поляну с соснами, реку и ущелье. Пахло хвоей, рекой и костром. А вот О.Генри резюмировал бы так: "Этот воздух имело смысл упаковывать в банки и продавать в Нью-Йорке по 20 центов за галлон".
   Потом Галка пожелала обнять сосну, мол, это ей положено по гороскопу. Она прислонилась к сосне, я полюбовался, а потом истолковал это желание по Фрейду. Галка рассмеялась и с разбегу прыгнула прямо на меня, обняв меня руками и ногами.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
   - Вроде кричат? - спросила неуверенно Галка.
   - Вроде, - согласился я.
   Мы оделись, вылезли из палатки и вышли на берег. Погода быстро менялась, солнце затянули тучи, по ущелью тянуло холодным ветром. О шортах и купальнике уже не могло быть и речи.
   Мирон с Серегой стояли напротив острова, снизу по камням подходили Коля с Валиком. Мы подогнали катамаран на ту сторону и через пять минут в полном составе вернулись на остров. В процессе рыбалки с Колей произошел неприятный инцидент. В своём вечном поиске лучшего местечка он вылез на крутопадающую в реку гладкую гранитную плиту, поскользнулся, мягко брякнулся на плиту и начал медленно сползать в реку. Для торможения Коляша задействовал живот, ноги и руки со спиннингом, но этого оказалось мало. И он принялся "тормозить небритой мордой" как образно выразился Валентин, наблюдавший за процессом с обливняка. "Раньше надо было головой работать" поливалентно прокомментировал событие Мирон.
  
   Рыбы надергали много. Пока Галка разливала чай, я разобрал улов. Больше всех поймал Коля, но Мирон умудрился вытащить двух приличных ленков и сейчас с азартом описывал оба эпизода. На мой взгляд, хариус среднего размера вкусней и чистить его проще, но ловить ленка, конечно, спортивней.
   После чая поклонники жареной рыбы сели её чистить, старались успеть до дождя. А жарили рыбу уже в сумерках, сидя под тентом. Дождик потихоньку срывался, в верховьях то и дело сверкали зарницы.
   Хариуса в походных условиях готовит вся группа и делается это так: на длинную палку (или весло) привязывается проволокой противень. С другой стороны палку держит специально обученный человек, он работает подобно башенному крану. Дальнейшая циклограмма процесса выглядит примерно следующим образом: костер должен гореть ровно, облизывая противень языками пламени с четырех сторон. За этим следит еще один человек. Нагретый противень с маслом поворачивается влево на 90 градусов к специалисту, который обваливает чищенную и подсоленную рыбу в муке, кладет её на противень и добавляет масло по мере необходимости. После чего, потяжелевший противень суется в самый огонь. Масло начинает скворчать, пениться, иной раз из-за изменившейся геометрии противня собирается в одном углу. Тогда противень опирается на специально забитый колышек или камень и масло растекается. Рыба же золотится и пахнет самым соблазнительным образом. Когда сторонний наблюдатель визуально расценит эту порцию окончательно сгоревшей, палка поворачивается в противоположном направлении. Там еще один специалист переворачивает, а потом и снимает рыбу выструганной лопаточкой и укладывает её в большие миски или котелок. Далее цикл повторяется. Свободные от процесса члены группы сидят рядом, жадно поглядывая на готовый продукт, и изредка умудряются оторвать готовое перышко с понтом попробовать на соль. Конечно, в принципе двое дежурных легко справятся с этим нехитрым делом, но антураж, антураж!
   Ужинали под тентом. Дождь лил, ночью он не прекратился. Утренний дождь до обеда, вечерний дождь до утра. Моя любимая примета себя оправдывала.
  
   ...зачем я пишу о какой-то рыбе?! Ведь иное переполняло меня тогда. Или нет? Или все так и жило в симбиозе? И любовь, и река, и пороги, и рыба. Наверное, так и есть. Ведь нудил же я однажды Галке за заляпанные грязью мои новенькие кеды?! Ведь хотелось написать романтический рассказ с ностальгией. А получилась, словно натужная попытка снять хорошее фото. Сделаешь вроде замечательный кадр, и передний план, и задний план, и освещение правильное, и натура необыкновенная, а на отпечатке, увы, ничего особенного. Не смог, не получилось, не сподобил господь. Ладно.
  

***

  
   - Косматый облак надо мной кочует, - констатировал Валик, глянув утром на низкое хмурое небо. Тучи слоями ползли по ущелью, река вспухла и помутнела, сырость и холод овладели миром.
   Мы подходили к Мельзейскому каскаду, Коля сидел на кате сосредоточенный и молчаливый.
   Каскад встретил мощной и длинной шиверой. Пороги пошли один за другим. На сложных порогах мы высаживали Галку с кинокамерой и фотоаппаратами. Потихоньку приближались к его кульминации, порогу N22 по нашей карте. Прошли еще пару жестких порогов и вот он, убивец!
   Скользя на мокрых от дождя камнях, пошли смотреть. Просмотр добавил холодок в спине, но появился и кураж. Страховать нас некому, Галка это не сумеет. На всякий случай оставили ей спички, нож, сухарей: бог-весть, вдруг дело пойдет плохо, вдруг нас заломает и унесет к чертовой матери или на другой берег.
  
   Пошли. Самоуверенной щепкой идем входной шиверой. Уходим чуть влево, обходя камни, и попадаем в быстроток с мощными валами. В конце его делит на неравные части треугольный валун, величиной с РАФик. Вода накатывается на него и падает по обе стороны. Слева вроде не пройти, нам нужно правей. Ставим катамаран лагом в потоке и пытаемся уйти вправо. Наш с Мироном борт принимает валы, рама трещит, кат тяжело раскачивается, сдернуть его со струи не получается. Нос поднимает валом, Мирон промахивается веслом мимо воды и чуть не выпадает за борт. Еще три секунды. Влетаем в мощную бочку, но скорость есть, груженый катамаран сходу пробивает её. А валун уже надвигается, правые гребцы ничем не могут помочь. "Может, влево проскочим?", но Коля кричит: "Вправо, вправо, вправо!!!". Вот нос вроде начал смещаться, но валун рядом. "Занеси!!!" кричит Коля, а я уже и так повис на весле, забрасывая корму. Не успеваем. Нос проходит, но корма налетает на пологую грань, едва успеваю убрать ногу с внешнего борта. Удар, хруст, скрежет весла по облизанному водой камню, меня вместе с гондолой выносит вверх по гладкой поверхности валуна, Мирон уже внизу проваливается в "бочку". Время замирает - перевернет????? - нет, корма падает и я уже с головой в пене. Выныриваем из "бочки", все на месте, мокрые, словно поплавки. На берегу Галка замерла, прикрыв рот ладошкой. Машу ей веслом - нормально, не боись! Уходим со струи и чалим к берегу.
   - Вот это приложило! Как твоя нога?? - спрашивает меня Коля.
   - В порядке, успел убрать.
   - Я думал, это твои кости хрустят.
   - Если б кости - не расслышал бы за матюгами!
   Катамарану досталось. Сорвана левая кормовая обвязка, лопнула левая продолина. Но это легко чинится. Галка запрыгивает на своё место и спрашивает: "Неужели вы всерьёз думаете, что управляете катамараном? Вас просто так несет!" Общий хохот, эйфория еще в крови, подначки, смех. Мирон выливает воду из карманов штормовки, ему советуют поискать там рыбку.
  
   Ах, этот адреналин после успешного прохождения! Упоение осознанным риском, острая гамма впечатлений! Сначала легкий мандраж перед выходом, но он исчезает с первым гребком. Потом работа, удовольствие от удачного маневра, секундное, но томительное ожидание на кульминации и восторг победы. Весла вверх, крик, ребячество, конечно. Но мы будем серьёзны дома, и то не всегда. А в походе то и дело лезут лексика и манеры беспризорников.
  
   Справа открылось устье реки Мельзей, немедленно стали на ремонт и ночевку.
   К вечеру дождь стих. Хариус в мутной воде не брал, решили ночью половить ленка на мышь в устье притока. Валентин с Серегой остались в лагере у костра сушить вещи. Я по сей день признаю только один метод сушки - на себе, Коля и Мирон тоже. Мирон вообще аскет, ему лишь бы рыба ловилась, а Коля азартный. Что ж это такое?! Мирон поймал, а он нет? Меня он в расчет не брал. Мне же захотелось испытать новую конструкцию искусственной мышки, приманки на хищного ленка. И Коля, и Мирон оперировали деревянными мышками, обшитыми сверху кусочком меха и обвешанными со всех сторон тройниками. Я же сделал мышь по совету киевлян, с которыми параллельно шел в Якутии в прошлом году. При строительстве дома между панелями закладывается уплотнение, кругляк из губчатой резины. Так вот кусок такого кругляка размером с огурчик, с приклеенным в верхней трети обточенным куском пенопласта, с тройниками в конце и работал у меня вместо мыши. Неожиданно Галка попросилась со мной порыбачить. Ясное дело, я не возражал, только попросил одеться потеплей.
  
   Мы шли с Галкой почти в полной темноте, конкуренты убежали вперед. На камнях я протягивал ей руку, она легко опиралась на неё, спрыгивала с камня и чуть приваливалась ко мне. Порог шумел выше, а тут река текла поспокойней.
   Я, по моей всегдашней лени, далеко от лагеря не пошел, место казалось многообещающим, в воде угадывались несколько обливняков, за которыми вполне мог прятаться хищник. Правда берег сзади оказался неудобным, крутая осыпь из больших валунов спускалась к самой воде. Но выводить рыбу местечко вроде нашлось, и я сделал первый заброс.
   Когда ловишь ночью важно запомнить силу броска и положение туловища. Ведь место падения мыша не видно, если ленок клюнет на него и промажет, в следующий раз нужно кинуть туда же. Для этого и требуется мышечная память. Я бросал и бросал приманку, меняя угол и силу броска. Галка стояла выше и тоже прислушивалась. Вдруг раздался характерный шлепок. Это ленок почувствовал приманку и шлепнул по ней хвостом, прежде чем схватить под водой. Я бросил в том - же направлении, еще шлепок. Галка стояла, подняв к верху палец, и азартно шептала: "Клюёт, клюёт!" Наконец спиннинг резко повело в руках, и я крутанул катушку, подсекая. Ленок дал свечу, и началась борьба. Я сразу чуть ослабил тормоз, боец мне попался серьёзный, и упускать его не хотелось, да еще в Галкином присутствии. Я подтягивал его удилищем, отпускал, сматывал леску, опять тянул. Раз он так крепко и надолго встал против течения, что я испугался зацепа. Наконец стали видны серебряное брюхо и брызги от прыжков. Я тянул, не давая ему слабины, а он почувствовал мелководье и дал настоящий бой. Наконец удалось выдернуть его на узенькую береговую бровку, и тут он сорвался-таки с крючков! Хватать руками нельзя, рыба тут же выскользнет, и я двумя руками просто выбросил ленка вверх на камни. Он ударил хвостом по ним, соскользнул и упал прямо в воду к моим ногам. Подняв тучу брызг, я опять выбросил его вверх сапогом, попытался схватить под жабры, но он выскочил, однако я опять успел выбросить его вверх. Я хватал его руками, он выскальзывал, я успевал выбросить вверх на осыпь, и опять все повторялось. В ушах била кровь и стоял Галкин азартный визг. Наконец я упал на него, прижал телом, больно ударившись ребрами о камни, и сунул пальцы под жабры. Ленок попался достойный, килограмм на пять! Мы посадили его на кукан, я достал спиннинг из воды и сел отдышаться. Брюки снова пропитались водой, вся сушка пошла к черту.
  
   Итак, снасть себя проявила, улов есть. И по сей день я ловлю на резину. Правда, в поход на Дальний Восток Степан, по кличке Ахал-Текинец, сделал мне мышь из пенопласта с грузом. Человек он увлекающийся, в своих увлечениях доходящий до крайностей. И не лишенный художественного дара. Поэтому мышь он вырезал со всеми анатомическими подробностями, острые ушки, вытянутый нос, глазки из бисера - китайская миниатюра! Кидать её на съедение хищникам рука не поднималась, и она по сей день лежит в шкафу.
   Тут Галка слезла с моих колен и попросилась половить. Бросать она не умела, поэтому бросок делал я, передавал ей удилище и она крутила катушку. Вдруг опять раздался шлепок, и удилище повело! Галка кинулась отдать спиннинг мне, но это её улов! Теперь я стал играющим тренером. "Спиннинг ниже!" "Не давай слабины!" "Не рви!" Наконец, ленок на берегу, он поменьше и сидит на крючке крепко. Я хватаю его, и мы с Галкой кричим в голос "УРА!".
   В лагере горел костер, конкурентов еще не было.
   - Ты что, в воду упал? - спросил Валентин. - Мы тут слышали, как Галка кричит. Поймали что-нибудь?
   Я показал улов, и они не сразу поверили, что второго ленка поймала Галка. Я уже успел обсохнуть, когда вернулись Коля и Мирон. Они несли по два небольших ленка и спорили, чьи тяжелей.
   - А вы поглядите на эту парочку, - двусмысленно сказал им Валентин.
   Подвешенные на сук ближайшего дерева наши красавцы мутно серебрились в свете костра. Преимущество использования композитных материалов в ночной рыбалке на хищника получило практическое подтверждение.
  

***

  
   И опять пришла ночь, долгожданная и наполненная. Утром по обычаю Николай выскочил из палатки первым, потом из нашего чума лениво вылез второй дежурный, Мирон.
   - Ну, хорошо спалось? - бодро спросил его Коля.
   - Да спалось... Соседи за стойкой опять трахались всю ночь, вот так и спалось, - внятно ответил Мирон.
   Галка подскочила, оглянулась на Серегу, (тот спал, укутавшись в спальник с головой) и принялась лупить меня кулачками по голой груди. Но, вот, без сердца. Похоже, ей скорее было смешно, чем неловко.
  
   Участок между Мельзейским каскадом и "Щеками" запомнился лишь благодаря паре эпизодов. Мы обедали у безвестного зимовья. Отобедали и отплыли, а через километр Коля обнаружил отсутствие описания и карт, он забыл их в избе. Срочно причалили, почему-то не к берегу, а к острову, отделенному от берега протокой. Коля перешел протоку вброд и побежал к избе. Протока оказалась глубокой, течение приличным, и к возвращению Коли участники похода собрались у брода с фотоаппаратами в надежде, что его смоет. Коля шел бродом, сунув карты в нагрудный карман анораки, размахивая руками для удержания равновесия (брать весло вместо шеста он не стал), успевая делать руками в нашу сторону неприличные жесты. Мол, не дождетесь! Так оно и вышло, мы не дождались. А жаль, меня в прошлом году смыло в протоке с фотоаппаратами у него на глазах, и он только орал с берега: "Я ж вам говорил!". Было мне тогда только одно утешение, среди намокших камер болтался у меня на груди и его "Зенит".
   Вот такой немудреный фрагмент из жизни водников.
   Описание второго эпизода займет немного больше места и несколько выпадает из контекста... впрочем нет, пожалуй не выпадает, поэтому продолжу.
   В отличие от первых сплавов по майским Зеленчуку и Черемошу, а также благодаря, так сказать, мышечной памяти о ледяной воде, мы обзавелись защитными средствами. Резиновыми разумеется. Топовой моделью был черный, с желтыми вставками и трикотажной изнанкой костюм аквалангиста "Садко". В дело шел только комбинезон, составлявший одно целое с бахилами. Если подпоясать его ремнем, желательно офицерским, то уровень шика и защиты от воды достигал экстремума максимум. Разумеется, недостатков у комбинезона хватало. В частности, оберматериал, может быть, и великолепно вел себя при парении в океанских глубинах, но любое соприкосновение с сучковатой таежной реальностью было для него губительным. Вторым отрицательным качеством был конденсат. В конце дня комбез для просушки вывешивался на ближайшем деревце и, вытянув ноги, зловеще раскачивался над головами владельца. А подпись к этой картине могла быть только одна: "Приведено в исполнение"! Но самым главным недостатком костюмов "Садко" было почти полное отсутствие их на складе турклуба.
   Серега не ходил в любимчиках у кладовщицы и "Садко" у него не было. Но! Советский резинпром предлагал альтернативу, а именно костюм аквалангиста прибалтийской выделки, имевший, как вторая жена, полный набор недостатков жены первой, плюс собственные. Зато костюм был доступен по цене 25 рублей в магазинах спорттоваров. Вместе с тем, если комбез "Садко" на подошве бахил имел хоть какое то утолщение и рифление, то тонкую прибалтийскую резинку на ступнях предполагалось защитить ластами. Однако мысль о сплаве на катамаране в ластах поверх костюма аквалангиста извлекает из глубин подсознания зловещие фантазии на манер Босха. Как паллиатив обладатели прибалтийских резиновых изделий, и автор в том числе, покупали кеды максимального размера, которые и защищали от таежных превратностей резину бахил, шерстяные носки и, заодно, ноги хозяина.
   Годом раньше Серега обзавелся кедами вьетнамского производства, причудливо декорированными рыжими подпалинами, поскольку кеды имели происхождение из сгоревшего обувного магазина в Тынде, где администрация собрала уцелевшую обувь в кучу и продавала трудящимся Севера любую пару на выбор за 50 копеек. Серега покупкой гордился, поскольку сэкономил на этой операции верных 3.50 а то и 4 рубля. Мирон в той же куче подобрал себе чУдную пару югославских мокасин фирмы "Партизан" одного размера и фасона, но разного цвета: черный и рыжий. Если б он был блондином, то живо напомнил бы известного персонажа. На наши шуточки он хладнокровно выдал сакраментальное: "На сварку это не повлияет". По приезду домой Мирон задул мокасины в цеховой малярке секретной краской с мнимой функцией поглощения радарного излучения. И, уверяю вас, ни у кого в цехе, включая начальника, не было более элегантной рабочей обувки. Разве что в конце года с праздной целью посетил цех какой-то кандидат в члены политбюро, но туфли у него были тривиального черного цвета.
   Итак Серега расслабленно сидел на носу, лениво макал весло в воду, реагируя таким образом на нудные призывы Коли погрести еще немного, а там и обед. Невесомо грело хилое солнышко, вода тихонько журчала между баллонами. Вдохновленный опасной ересью Коляши, проявившейся в попытках перекинуть мостик между скоростью сплава и временем остановки на обед Валентин рассуждал о пространстве, скорости и времени, жонглируя Эйнштейновскими постулатами. Возникла живая дискуссия, в ходе каковой удалось отвлечь Колю от мыслей о скорости и сосредоточить его мозг на времени. И тут Мирон спросил в пространство: "Чей это кед плывет?". Впереди и точно плыл кед, над водой торчал лишь его наполненный воздухом носок. После секундного замешательства Серега отчаянно выкрикнул: "Мой!", сотрясение воздуха оказалось фатальным, кед булькнул на прощанье и ушел под воду. Кому суждено утонуть, тот не сгорит. Но какая блестящая судьба! Родиться во Вьетнаме, гореть и выжить в Якутии, дважды пересечь одну шестую часть света и, наконец, погибнуть при исполнении служебного долга в Туве.
   Серега пригорюнился, но тут мы пристали для обеда, он нашел пару березок, ободрал их как липки, и, оперируя знаниями, полученными в детстве при чтении русских народных сказок, сплёл себе лапоть на лишенную доспехов правую ногу. Лапоть развалился к вечеру, видимо, Серега читал афанасьевский вариант сказок, так что проблема осталась.
   На следующий день мы стали пообедать в устье ручейка - обычная практика Николая. Пока дежурные суетились с таганком, мы с Мироном прихватили спиннинги и с целью "покидать" пошли вверх по течению ручья по еле заметной тропинке. Тропинка вывела на поляну со старым кострищем и тремя бревнами, выложенными буквой "П", - классическая туристическая стоянка. На костровых рогульках висела пара кроссовок огромного размера с изрядно подгорелыми пятками, но с добротными шнурками. Видимо, хозяин зазевался во время сушки, дожигать обувь не стал, а шнурки оставил на память лешему. Или русалке.
   Вот тут и проявилась разница в классе. На мои жалкие предложения заставить Серегу станцевать, или отказаться от "тонкой пленочки", или заставить поддувать катамаран до конца похода Мирон отрицательно качнул головой, спрятал один кроссовок за пазуху, а второй, хоронясь, принес на берег и сунул между камнями, где его вскорости самостоятельно и совершено даром нашел ничего не подозревающий Серега. Кроссовок вполне подошел и даже как-то гармонировал своей горелой пяткой с горелыми пятнами на вьетнамском кузене.
   О готовящемся психологическом этюде уже знали все. Как в любом медицинском процессе был выбран принцип "Не навреди". То есть ничему не удивляться, провокационных вопросов не задавать, а, главное, не улыбаться и честно смотреть в глаза если что.
   Мирон дал Сереге сутки покоя и следующим вечером поменял правый кроссовок на левый, предварительно намочив близнеца и притрусив песком. Утром Серега бодро натянул гидру и вдруг замер с погорельцем в руке. Он повертел его в руках, пожал плечами и испытывающим взглядом обвел своих лучших друзей. Но все было в порядке, Мирон вязал к раме спиннинг, я подстругивал ножом весло, Галка уютно умостилась между рюкзаками, Коля листал описание, Валентин лениво щурился на солнце.
   - Слушай, Валик, - спросил Серега, - не помнишь, какой вчера я нашел кроссовок, правый или левый?
   - Ну, ты даешь, Серый, ты что, опять потерял? - невозмутимо ответил Валентин.
   - Нет, не потерял...
   Выдерживая общую стратегическую линию, Валентин разговор не поддержал, а Серега тему не развил, но весь день вел себя, так сказать, задумчиво-отстраненно, иногда пожимая плечами или высоко поднимая брови в каких-то внутренних диалогах. Лишь после обеда он развел руками и в отчаянии выкрикнул: "Не, ну я был уверен, что он правый!" и испытывающе обвел всех глазами. И снова мы отделались междометиями. Вечером Серега даже не расчехлил гитару, сидел у костра, упершись остановившимся взглядом в огонь.
   Через пару дней, ночью, Мирон совершил обмен повторно, а утро началось со страшных ругательств Сереги, которые, тем не менее, выкрикивались, так сказать "без сердца". Мучимый бессонницей, он, против всех обыкновений, встал раньше, обнаружил изменения и все понял.
   - Я думал я с ума сошел! - с явным облегчением делился он с нами своими переживаниями. - Я, когда нашел его, сразу порадовался, мол, мало того, что нашел обувку, да тут еще и размер подходит, и как раз правый! Утром обуваюсь - левый! А пятка горелая, шнурок родной... Как так??? И вы все молчите, никто вопросов не задает...
   Налицо явный случай "Стокгольмского синдрома" когда жертва проникается теплыми чувствами к свом мучителям.
  

***

  
   Мы подошли к "Щекам" в ненастье и высокую воду. Коля надеялся на снижение уровня воды за ночь, но вышло наоборот, все до одного забитые с вечера ступеньками колышки закрылись водой, то и дело срывался дождь, а в верховьях он шел не переставая. "Щеки" - это извилистое, узкое ущелье длиной километров 12, с отвесными берегами и отсутствием троп вдоль воды. Высоко, вдоль обрыва, по правому берегу идет "прилавок", терраса, на которой есть тропа. Выйти на прилавок из ущелья можно далеко не везде. Препятствия в "Щеках" в целом простые - слив, валы, бочка, прижим. Но из-за высокой воды и отвесных берегов ошибок "Щеки" не прощают. А кроме ошибок могут быть и случайности, вроде застрявшей поперек течения обглоданной водой лиственницы или еще чего.
   Галка волновалась больше нас, ведь ни одного сложного порога она не проходила, а тут сразу такое. Да и у остальных сосало под ложечкой.
   - Ну, хлопцы, ощетинились! - сказал Коля, и мы оттолкнулись от берега.
   Нервная дрожь (или от холода?) сразу отстала. Катамаран уверенно шел по быстротокам первых шивер. Ущелье сдвинулось, обступило, скалы замелькали рядом. Вот и первая веха. Вехами в "Щеках" называют скальные острова. Всего их три и это прекрасный ориентир. Веха сузила русло, кат качало на высоких валах, скалы тянулись к нам. После вехи началось. Мы влетали в бочки, оттабанивались от прижимов, крутые валы накрывали с головой. А сверху подсыпал и подсыпал холодный дождь.
   Для передышки и просмотра стали в улово, под скалу. Тотчас с противоположного берега сошел в воду камнепад тонны в три мощностью. Обломок размером с телевизор, бешено вращаясь, долетел почти до середины реки.
   - Оцэ була булька! - прокомментировал Мирон.
   Коля просмотрел вверх и махнул рукой: "Что там разведывать, по струе и вперед!".
   Прошли вторую веху. Началось самое сложное, но пройденный кусок добавил уверенности. Так часто бывает, думаешь все, я понял эту реку, и вдруг выползает нечто и ставит тебя на место. Этим "нечто" оказались два могучих слива после вехи. Жесткий вал так врезал Мирона, что он на секунду потерял дыхание, у Валентина смыло очки, и они повисли на шее на заблаговременно привязанной резинке. Вал докатился и до нас с Коляшей. Он в этот момент отчаянно кричал: "Держать, держать!!!", но хлебанул воды и закашлялся. А у меня с каски сбило пластиковый козырек, он упал на глаза и перекрыл видимость. Через секунды второй вал ударил чуть сбоку, смыл Серегу внутрь катамарана и прошелся по Галке. Третий вал не девятый, он поменьше, мы выровняли кат, и Коля велел осмотреться в отсеках.
   В отсеках в целом оказалось в порядке. Галка отфыркивалась, Серега еще болтался внутри на поперечинах, у Николая смыло рабочий комплект карт, а у меня накидку, небрежно засунутую в карман рюкзака. Отплевавшийся Мирон спросил у Коли, назачем он сунул в валы именно наш баллон? На что Коля резонно ответил, мол, не свой же баллон ему подвергать ударам. Мелькнула третья скальная веха, можно расслабиться, скоро "Щекам" конец.
   Это расслабление оказалось роковым. Мы потеряли скорость, мягко и ровно вошли в мощную бочку. Вдруг корма вместе со мной провалилась в пену, Кольку же подняло на мощном грибе. Я потерял ориентировку, успел схватиться за раму и провалился во тьму с головой. Снизу ударил поток, катамаран попытался сделать носовую свечку, и тут нас сломало. Сломало, впрочем, только заднюю перекладину. Привязанный к ней мой спиннинг уцелел.
   - К берегу, к берегу! - орал Серега.
   - Кой черт "к берегу"? - отвечал Коля. Дойдем и так.
   Нас вихляло и шатало, но катамаран управлялся, а валы слабели. "Щеки" кончались. Река выпустила нас через строгие скальные ворота, за ними открылась Стрелка, слияние Ка-Хема и Кызыл-Хема.
  
   Тут нужно остановиться на еще одно отступление, хоть я и так наплодил их немало. Я привык именовать реку Ка-Хемом от слияния Балактыг-Хема и Сарыг-Эра. Но существует мнение, что Ка-Хем начинается только тут, на Стрелке. В топонимические тонкости я не стану вдаваться, я так привык, и так было принято в те времена, когда мы туда шли. Мирон, например, употребляет это название совсем в другом контексте. Когда ему нужно отказать кому-то он просто говорит: "А Балактыг-Хем тебе!" сопровождая речь кратким выразительным жестом.
  
   Стрелка может быть самое красивое место в мире (из тех, что мне пришлось увидеть, разумеется). Во всяком случае, я тогда так считал. Уже потом я увидел Кроноцкий залив с мыса Копыто в свете восходящего солнца, с перламутровым океаном на первом плане и строгими конусами вулканов на втором. И остров Шикотан, с дикими скалами на входе в бухту и изломанными океанскими ветрами елями. И мыс Столбчатый на Кунашире, где лава вливалась в океан и кристаллизовалась гигантскими карандашами. Даже сейчас у меня на столе лежит пятиугольный срез с такого карандаша, соседствуя с причудливым обломком в железистых натеках из Долины Гейзеров.
   А мрачное озеро Лама и падающие в него суровые склоны плато Путорана? И много других чарующих мест. Но до сих пор я отдаю первенство Стрелке. Может быть оттого, что не видел Большого каньона в Штатах? Или Гималаев? Амазонки? Антарктиды? Наверно и не увижу никогда.
  
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
   СТРЕЛКА: Участок суши, обычно в виде острого клина между двумя сливающимися реками.
   Большой энциклопедический словарь.
  
   Именно острого клина! Именно так Стрелка и выглядела. Огромный скальный клин, поросший лесом.
   Со стороны Ка-Хема в скалах присутствовала лестница из жердей, но мы обошли Стрелку, вошли в воды Кызыл-Хема, прошли немного вверх по течению, зачалились в удобной бухточке и поднялись на Стрелку. Мне пришлось побывать тут еще два раза, с интервалом в три года, но то было время её расцвета.
   На самом краю мыса стоял резной столб с табличками от проходивших ранее групп, а под столбом в каменном сейфе в непромокаемых мешках лежали журналы посещения, где имелись записи самого разного содержания. В центре покоился на громадных плахах стол, вытесанный из бревен с такими же солидными скамьями и отдельно шахматный столик с креслами. За табличкой с надписью "колодец" высокая скала отвесно обрывалась в реку, и даже в мутноватой из-за дождей воде угадывались темные спины хариусов. Наличествовала и табличка "Туалет", она вращалась на осях, и имела надписи "занято" на лицевой стороне и "свободно" на обратной. Сам туалет был достаточно удален от жилой зоны и представлял собой каркас из жердей с крышей. Для ностальгирующих по комфорту личностей имелось лакированное сиденье и привязанная к перекладине цепочка с фаянсовой ручкой, имитирующей сливную часть. Основной процесс, впрочем, предполагал классическую таежную технологию.
   Места для палаток чисто выметены, и намусорить тут? Нет, это решительно невозможно!
   А вид, вид с мыса! Прямо перед Стрелкой в реке стоял характерный для этих мест остров-кораблик. Вода набегала на него, обтекала, создавая буруны и усы. Уже не один раз замечено - островок оставлял впечатление небольшого пароходика, тяжело идущего вверх по течению. Ущелье тут немного расширялось, на правом берегу четко виден край лавового потока, его и называют "прилавок".
  
   В давние времена вулканы активно извергались в верховьях Кызыл-Хема и залили ущелье лавой почти до верха. Даже не могу представить себе картину этого катаклизма. Потом лава остыла, река потихоньку пропилила себе русло на прежнюю глубину. Более слабые притоки этого сделать не смогли, их долины получились "висячими" и притоки падают с прилавка в реку неслышными серебряными лентами. Прилавок слоистый, видно, более поздние потоки лавы наползали на застывшие ранние.
   Пару лет назад приблизительно в этих краях в первый раз лизнул меня по сердцу странный страх при виде лавового потока. Черными волнами застывшая лава громоздилась вдоль реки, мертвая и мрачная. Катамаран шел и шел мимо лавы, а мы молчали, чем-то подавленные. И позже, уже на Камчатке, на краю кальдеры вулкана Узон нахлынет дежа-вю при виде лавовых потоков. С той поры в вулканических краях будет выплывать из подсознания генетический, сладкий страх.
  
   Через три года мы придем с Николаем на Стрелку по Кызыл-Хему, с реки Белин. Ахал-Текинец вырежет табличку из белого камня с именем нашего турклуба. Она будет выгодно смотреться среди потемневших деревянных. А еще через три года я приведу сюда свою группу с Бусэин-Гола. И найду картину почти полного разгрома. Туристический тотемный столб будет повален и сожжен, дневники уничтожены. Кому захотелось сотворить такое?! Туристам? Тот, кто забредает сюда, имеет достаточную культуру. Староверам, издавна заселившим берега Кызыл-Хема? Нет, они не пьют, и нет у них синдрома озлобленности. Остаётся только гадать и строить предположения. Но не пойман - не вор!
  
   Итак, мы стояли на Стрелке, ей еще предстоял упадок и ренессанс. Напряжение сплава спадало. Вечерело и холодало, дождь перестал, но вместо него из низких туч падали снежинки. С дровами на Стрелке плохо, слишком много групп тут бывает. Разумеется, можно углубиться в лес и там, как в Яндексе, найдется все. Но в лесу капли воды с деревьев и кустов осыпаются за шиворот, и холодно представить, будто ты тянешь и тянешь тяжелую лесину за ветку с мокрой корой. Если б не такая погода... Можно и задневать, полюбоваться на реку, поиграть в карты, порыбачить, сходить на прилавок с фотоаппаратом. Если б не такая погода... Коля прикинул время на сбор дров и с вздохом дал команду живо сменить поперечину и отплывать. А снег шел и шел...
  
   Кызыл-Хем добавил воды вдвое, река стала много мощней, но спокойней. Вот на правом берегу (тут приличные места для стоянки на правом берегу) нарисовалась стоянка. Верный себе Мирон потребовал места "чтоб покидать", но Серега, стуча зубами, посулил Мирону столь любезный ему Балактыг-Хем. Стали, дров хватало, прежде всего, развели большой костер, а уж потом поставили палатки и натянули тент.
   Костер пылал, Галка одела мой шерстяной треник, его мягкая шерсть быстро согревает, а все её вещи оказались напрочь мокрые. Кроме морского костюмчика, надеюсь. В крайнем случае, пришлось бы одеть его, не знаю насчет Галочки, а меня бы это быстро согрело. Она стащила влажную обувь и с босыми ногами села у костра, я согрел для неё свои грубые вязаные носки, но её щеки порозовели не скоро.
   Остальные тоже сушились, Серега поленился снимать брюки и подпалил их прямо на себе. Валентин стоял у костра в волейбольных трусах, брюками он помахивал над огнем, в пояс и штанины Валентин вставил крест-накрест палочки для создания тяги. Искры метеорами пролетали через ускоритель штанин и выстреливались на листву соседней березки, ткань угрожающе парила, как фумарольное поле.
   Только Коля хлопотал у котелков у второго, маленького, костра, да Мирон все пытался поймать рыбу по темноте.
   На ужин Коля вскрыл командирский запас спирта. Галке тоже налили граммулечку и заставили выпить. От спирта она непроизвольно замотала головой, замахала ладошкой у рта. Сон сразу сморил её, и она ушла в палатку. Я успел подогреть наш спальник, она закуталась и сразу уснула.
   Ушли спать и Коля, и Мирон, бросив свою одежду чмокающей кучей под катамаран. Мы остались втроём. Костер догорал, бросая блики на раскрасневшиеся лица, молчание висело над поляной. Но не усталость была тому причиной. Всякий поход - это возвращение, это длинная дорога домой. И "Щеки" стали последним пройденным перевалом, теперь только спуск, все покатилось к концу.
   Серега с Валентином притащили с берега комель лиственницы, положили его на раскаленные угли. Стояла непривычная тишина, это исчез шум порогов, сопровождавший раньше все ночевки. Только изредка всхлипывала водоворотами река, да тяжелая капля стукала по тенту. Неслышно падали редкие снежинки, с кончиков кедровых игл свисали капли, отблескивая в свете языков пламени.
   Наконец и я ушел в палатку, положил под себя почти высохшие брюки и залез под спальник. Галка сонно прижалась ко мне, я чмокнул её и вдруг почувствовал слезинку.
   - Что, Малыш? - спросил я.
   - Просто так, - шепнула она. - День тяжелый.
   Она крепче прижалась ко мне. От холода? От усталости? От треволнений в "Щеках"? Наверное, все-таки от другого. Я молча гладил её по плечу, слов у меня не нашлось.
  

***

  
   Утро встретило холодом. Снег забелил ущелье до половины, свинцовые тучи закрыли хребты. Река легко несла нас, впереди ждали именные пороги: Панфиловский, Васильевский, Байбальский и прочие. Еще с вечера сделали некое блюдо, называемое почему-то шербет. Значит так: три пачки печенья покрошить некрупно (уже сделано естественным путем в рюкзаке у Сереги), выложить на кусок полиэтиленовой пленки, посыпать какао, залить сгущенкой, перемешать. Закатать в пленку в виде колбасы и положить на ночь в недосягаемое никому холодное место.
   Застывший шербет раздали на завтрак, его оказалось много, и Серега припрятал кусок в качестве карманного питания на сплаве. Вскорости после отплытия он достал его и, нарочито чмокая, принялся есть мелкими кусочками. Воду он черпал ладонью из реки.
   Мирон прыгнул на Серегу (скорей на шербет) спиной совершенно неожиданно, что говорит о полной потере бдительности в группе. Бросок не удался. Мирон упал на баллон, а его вытянутая в сторону шербета рука угодила Сереге по причинному месту, нарушив на время детородную функцию. На баллоне Мирон не удержался и боком сполз в реку, что послужило Сереге слабой компенсацией.
  
   Пороги шлись легко. Однажды причалили у пустой деревни, Чадарлыг кажется, обозначенной на Колиной карте непривычным словом "монастырь". Там и точно жили две старухи-староверки, 70 и 80 лет. Вообще весь этот участок издавна освоен староверами, сейчас он по рассказам переживает возрождение, но в те времена там царило запустение. Еще в деревне стояла восхитительная, но неисправная водяная мельничка.
   Вот и столица староверской долины, село Ужеп. Сплошь бородатые мужики, в их лексиконе нет слова "спирт", разве что в качестве средства для снятия смолы со шкурки соболя. Зато часто и со вкусом произносится не слишком принятое тогда слово "коммерция". Мы тоже делаем коммерцию. На очень ценимую тут капроновую веревку вымениваем маральи рога, каждому по комплекту. Обе стороны довольны сделкой, мужикам чуть неудобно за такой, по их мнению, неравноценный обмен. Женщины тоже удивили, молоды, хороши собой и бойкие на язык. Не все, правда. А кузня, оснащенная по последнему слову техники 19 века?! А почта? Валентин пожелал дать телеграмму. На почте ответили: "Радио нет, но завтра пойдет в поселок Эржей конь, он вашу телеграмму и отправит". Через день в Эржее мы и точно встретили коня из Ужепа, для порядка с ним шел почтальон, но уже никто не сомневался, что конь справился бы и сам.
  
   Последняя ночевка случилась у нас вблизи брошенного села Шуй. Над рекой стояла отличная баня, и мы принялись её топить. Палатки поставили в стороне от покинутых домов. К сумеркам все поспело: парилка, горячая вода, чай и веники. Горели две ослопные свечи в предбаннике и парилке. Эти свечи делаются из обычных, путем увеличения диаметра размягченным парафином (участок литья по выплавляемым моделям, только вечером, когда нет мастера).
   Галка попросилась помыться первой, против правил, мы ей разрешили. Минут через двадцать она вышла в черном тренике и белом полотенце на голове, распаренная и румяная, и ускакала в палатку. Я тоже не собирался особенно париться, хлопцы же засели надолго.
   Галка ждала меня.
   - Замерзла тут сама?
   - Ага, - она томно потянулась, - Что ты так долго?
   Мы понимали - эта ночь у нас будет последней.
  
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
  
   На берегу заржали и заигогокали.
   - Хлопцы в реку побежали, - уточнил я. На ясном небе сияла луна, но отчего-то ночь оказалась теплой.
   - И я хочу побегать по мокрой траве! - встрепенулась Галочка. Она стала на коленки и высунула голову из палатки. Я скользнул взглядом по её нежным плечам и тонкой талии, томительно переходящей в круглую попку.
   - Прямо гитара! - заметил я.
   - Что гитара?
   - Фигурка у тебя - гитара.
   - А ты, значит, гитарист, виртуоз?
   - Я любитель...
   - Да уж, причем большой!
   Она выскочила нагишом на улицу и действительно побежала по траве. Я сидел на пороге и ждал. Галка вернулась с мокрыми и холодными ногами.
   - Быстро домой! - сказал я, - Точно все женщины ведьмы.
   - Да, ведьмы! Вот приворожу тебя! - я молча растирал ей ноги.
   Снизу от бани кто-то шел к нам, я быстренько оделся.
   - Коля жертвует последний спирт, пошли, посидим в предбаннике, там столик и свечи, - сказал подошедший Валентин. Он покопался в палатке, достал Колькин НЗ. Из чума вылезла вполне одетая Галочка, мы взяли продукты, и пошли к бане.
   Разложились в предбаннике на столике. Из открытой двери парилки тянуло влажным теплом и пахло распаренными вениками. Пламя свечей колебалось, выхватывая из темноты то лица, то бревенчатые стены. Серега меланхолично перебирал струны на гитаре, словно он чувствовал свою невеселую судьбу. Потом Серега тряхнул головой, для начала врезал "Хамар-Дабан", и понеслась.
   Утром лагерь проснулся от ужасных проклятий Коли. В проклятиях настоящей страсти не чувствовалось, поэтому из палаток вылезли неторопливо. А кто и вообще не вылез, только высунул наружу взлохмаченную голову.
   Оказалось Коля заныкал от общества кусок шербета, положил его в наружный карман рюкзака, а то ли мыши, то ли бурундук этого ему не простили, прогрызли карман насквозь. Шербет, разумеется, исчез. В погоне за крошками ночные воры прогрызли и основную ткань, в центре рюкзаке зияла роскошная дыра. Момент, безусловно, болезненный, поэтому обычных комментариев не последовало. Укладывались молча, только Валентин невозмутимо порадовался:
   - Повезло тебе, Коляныч.
   - Это мне повезло?!
   - А если б ты в штаны положил? Да в них и заснул, а они что-нибудь отгрызли? Вот и дыра в твоих семейных отношениях.
  
   Отплыли. Река понесла мимо пологого склона с покинутыми домами, березовой рощи, Татьяниного ключа...
   Что за странная у меня аберрация? Может быть, я смотрю издалека, события наплывают друг на друга, цепляются и вытаскивают из памяти новые и новые фрагменты? Вот немедленно вспомнился наш второй визит в Шуй, через три года. Мы выгребали на втором катамаране к берегу, Коля давно причалил. С крутого обрыва нам кричал Валера, человек чрезвычайно заводной.
   - Пацаны!!! Тут классная баня!!! Надо топить!!! Давайте топор!!!
   Мы перегребали сильное улово, Володя напряженным голосом ответил:
   - Валера... Ты подождешь, пока мы причалим? Или тебе кинуть топор с воды?!
   От Вовиного сдержанного, но полного внутренней силы, ответа Валеру немного попустило, но он все одно зашел в воду по колено и уже молча ждал топор. Я выскочил и пошел к той самой поляне, где Колькина команда уже целилась расставлять палатки. И вдруг в выбитой траве я увидел колышек, мой самодельный нержавеющий колышек с колечком под шляпкой от растяжек чума, забытый нами тогда. Я вытащил колышек и показал его Коле. Он засмеялся и помотал головой от удовольствия.
  
   Итак, мы отплыли. Шуй скрылся за поворотом, начались шиверки, пороги. Последний порог долго жевал нас, Коля что-то командовал, но все смотрели на берег. Порог выплюнул нас прямо в село, к магазину, почте с Ужепским конем, песцовой ферме и причалу теплохода "Заря". На этом теплоходе мы и ушли в Кызыл.
   На "Заре", то ли от кроветворного красного вина, то ли от тепла салона начали гореть щеки, воздух показался душным, а гул двигателя громким и назойливым.
  

***

  
   В Кызыле Галка уехала от нас к тетке, пообещав вернуться утром. Она тоже хотела улететь первым рейсом. В аэропорту палатки ставить поленились и спали на тех же скамейках из "железного" дерева. Отвальный вечер у нас не получился. Лениво пожевали городскую еду, и завалились. Видимо настоящий отвальный вечер состоялся в Шуе, в бревенчатой бане при свете свечей.
  
   Галка приехала утром в своём сером плащике, с прической и умеренным макияжем. Скоро объявили посадку на её рейс. Хлопцы попрощались и ушли, а я остался проводить.
   Мы стояли у деревянной стены аэропорта, она положила руки мне на плечи, а я под плащом обнимал её за талию. Не удержавшись, я повел рукой ниже.
   - Сумасшедший! Тут не тайга! - она смотрела мне прямо в глаза, - Знаешь, я, наверно люблю тебя, - сказала она тихо.
   И опять я смолчал. Репродуктор объявил об окончании посадки на её рейс. Мы пошли к спецконтролю, Галя перешла через магнитную рамку, остановилась и обернулась. Если бы только рамка стояла между нами! Галочка стояла, и вдруг сделала шаг ко мне. Даже не шаг, её словно качнуло в мою сторону.
   - Иди, Малыш, - сказал тогда я. - Иди, опоздаешь, нужно идти. Она наклонила голову и пошла, не оборачиваясь в уже пустой тамбур, именуемый ужасным словом "накопитель", а потом из его темноты на летное поле. Она больше не обернулась ни разу. Ан-24, натужно звеня винтами, взлетел на Иркутск, я проводил его взглядом до самых гор, а потом вернулся к своим.
  
   Скоро объявили и наш рейс на Красноярск-Москву. Мы тащили маральи рога в салон в качестве ручной клади, Валентин доказывал возмущенным стюардессам, что это наши рога, грозился сдать анализ крови для доказательств. Я не участвовал в таком замечательном шоу. А восхитительная сцена в салоне после взлета, когда Коля и Мирон открыли мешки с соленой рыбой для проветривания, а командир объявил по трансляции: "Уважаемые пассажиры! Просим вас немедленно обуться!"? Но и она оставила меня безучастным. Странное оцепенение нашло на меня. Подскочила температура, знобило, в ушах стучала кровь, в глазах стоял туман. Не помогли ни водка, ни вечная аэрофлотовская курица. Так я долетел до Москвы.
  

***

  
   Из Москвы я собирался ехать не домой, со всеми, а в Ленинград. Хлопцы забрали мой рюкзак и уехали. Себе я оставил только сумочку из парашютной ткани с мелочами и подарками. В Ленинграде на главпочтамте меня должно ждать письмо "до востребования". А в письме будет и телефон и адрес.
   Сначала я собирался день походить по Москве, взять билет на ночной поезд и выспаться в вагоне. Я бесцельно блуждал по огромному городу, сидел в скверах на лавочках, пил приторную теплую воду, два раза у меня проверяли документы. Но стало совсем худо и, посчитав, что успею в Питер до закрытия почтамта, я взял билет на ближайший скорый поезд. В вагоне я сразу забылся в дурманном полусне, тоска и болезнь душили меня.
   На почтамт я, разумеется, опоздал. Стемнело и заметно похолодало. Я шел по направлению к Невскому проспекту и перебирал варианты. Письмо с адресом недоступно, знакомых в Питере нет. Гостиница? Где? И есть ли свободные места? И ни черта нет денег. Слева угрюмо темнел Исаакиевский собор, для ночевки явно непригодный, справа сияла огнями не менее недоступная "Астория". Впереди вырисовывалась невеселая перспектива ночевки на вокзале.
   Правда весь мой опыт (или врожденный оптимизм) говорил: ничего страшного, что-нибудь, да подвернется. Уже не раз, когда судьба закрывала мне дверь, в самый отчаянный момент она же открывала окно. Простодушно я считаю себя счастливчиком. И привычно положившись на "авось" я вступил в улицу Герцена, по образу отца Федора в Дарьяльском ущелье, тем более что по улице тянуло холодом, словно с ледника. Зачем-то мне понадобилось узнать точное время, мои отсыревшие часы барахлили.
   - Прошу прощения, не откажите в любезности, скажите, пожалуйста, который час? - предельно вежливо обратился я к невысокому пухленькому прохожему. Повышенный уровень вежливости предполагал компенсировать суточную щетину на лице и температурный блеск в запавших глазах.
   - Пол десятого, - ответил он, скользнув по мне взглядом. Я стоял в невеселых размышлениях.
   - Простите, - вдруг повернулся ко мне прохожий. - У вас что-то случилось? Вы выглядите расстроенным.
   - Ничего особенного не случилось, - ответил я, - Я проездом в Питере, планировал встречу тут, а не получилось. Вот и все.
   Он несколько секунд поразмышлял, а потом предложил:
   - Может быть, переночуете у нас? Дом рядом, его освобождают под реконструкцию, мы переезжаем. То есть, мебели уже почти нет.
   - Да бог с ней, с мебелью, я неприхотлив.
   - Тогда... - он снова помедлил, - мне нужно позвонить, предупредить. И прохожий отошел к телефонной будке. Я стоял в ожидании. Он скоро вернулся и протянул мне руку.
   - Меня зовут Сеня, все в порядке, пойдемте, - я пожал мягкую Сенину руку и назвался. Мы пошли по Герцена, скоро свернули в неопрятную подворотню и оказались в классическом питерском дворе-колодце. Остался позади бодрый шум улицы, фонари, автомобили, золотые шары офиса SAS. Мы пересекли пустой и темный двор и вошли во вторую подворотню с арочным сводом и глубокими царапинами на кирпичах.
   Слабый тревожный зуммер уже пробивался сквозь моё болезненное отупение. В центре подворотни вдруг оказался дверной проём, зашли в него, поднялись на второй этаж, миновали темные галереи и коридоры и оказались перед дверью, оббитой черным, потертым дерматином.
   Сеня поковырялся ключом в замке, распахнул дверь и пропустил меня вперед. Я вошел, Сеня прошел следом, щелкнул выключателем, загорелась тусклая лампочка, свисавшая с высокого потолка на длинном запыленном шнуре. Вместе с пылью в воздухе висела тишина, лишь сзади возился с замком Сеня. Я стоял в коридоре, передо мной распахнутые, высокие, метра три, пожалуй, двустворчатые двери в абсолютно пустую комнату. Её окно выходило на улицу, свет ртутных ламп освещал дубовый паркет, набранный из непривычно широких плах и прислоненную лицом к стене огромную картину в золоченой раме. Нарисовавшийся в моём воображении образ интеллигентной семьи, чая за непринужденной беседой и мягкого дивана в гостиной стремительно разваливался.
   Сеня, наконец, управился с замком и повел меня по коридору. Прошли мимо второй комнаты и оказались на кухне, она напоминала стоящий спичечный коробок. Когда-то роскошную квартиру местные Швондеры умудрились перегородить и поделить, причем, судя по обрывкам лепки на потолке, кухня получилась из четверти гостиной. Из мебели на кухне имелась ванная с колонкой и газовая печка.
   - А где же семья, Сеня? - спросил я.
   - Все уже на новой квартире. Это я тут задержался. Ты пойди в комнату, посмотри репродукции, а я пока заварю чай.
   Я вышел из кухни, в размышлениях, когда это мы успели перейти на "ты" и куда он звонил.
   Роскошная литая ручка на дверях во вторую комнату, закрашенная неведомым эстетом, наверное еще до блокады, разболтанно повернулась, двери распахнулись, я нашарил на стене выключатель и зажег свет. Размером комната напоминала первую, но мебель имелась. У двери стоял старый темный шкаф, у окна раскладушка, между ними изящный столик со столешницей белого мрамора и пара венских стульев. Над столиком висело несколько репродукций. У противоположной стены стояла еще одна картина, и лежал свернутый в трубку ковер.
   Я подошел к столику, его столешница оказалась обезображенной затянутыми темной грязью глубокими зарубками, похоже, революционные балтийцы именно здесь рубили голову гидре контрреволюции. На мраморе стояла розетка с подсохшим вареньем и сахарница с ложечками.
   Репродукции на стене оказались весьма качественными и на отличной бумаге. Я запомнил только две: на первой холодное море накатывалось на песчаный пляж, вдали стоял темный лес. На мертвенно-белом песке пляжа что-то разбросано, приглядевшись, я различил человеческие органы. Вторая картина изображала женщину в виде комнаты, или комнату в виде женщины с гипертрофированными подробностями анатомии.
   Мои неясные догадки превращались в уверенность. Тут зашел Сеня с чайными чашками в обеих руках.
   - Ну вот, сейчас попьем чайку, потом ты примешь душ, а я сделаю тебе массаж! Я большой мастер по массажу, вот увидишь! - бодро заявил он.
   - А кроме массажа, чем ты занимаешься? - спросил я, размешивая сахар мятой ложечкой с вензелем и еле различимой надписью "В.Ашмаринъ" на обратной стороне.
   - Я искусствовед, репродукции это хобби, вообще я специализируюсь по фарфору. Вот посмотри на свою чашку, - он указал на мою чашку с отбитой ручкой и стершейся позолотой по кобальту. - Это Императорский фарфоровый завод. А у меня чашка поповского фарфора, только ручка тоже отбита, и трещина. Для экспозиции не годится. А ведь в Германии даже соорудили завод, специализировавшийся на подделке изделий поповского завода.
   Я слушал Сеню и размышлял. От чая загорелись щеки, я совсем размяк, ночевка среди вокзальных сквозняков представилась мне невыносимой. Он не казался мне опасным, но куда он звонил? Вдруг набегут еще искусствоведы с запасными ключами?
   - В общем, так, Сеня, - сказал я, прервав его лекцию, - Массажа не будет, вышла ошибка.
   - Но друг мой, - смешался Сеня, - Ведь мы собирались в душ?!
   - Сеня, ты же видишь, я неважно себя чувствую, где мне можно лечь?
   - Вон там, на раскладушечке мы отлично поместимся! - воспрянув, ответил он. Но время сантиментов прошло, пришло время ставить все на свои места.
   - Нет! - жестко сказал я. - На раскладушечке ляжешь ты, а я тут, на ковре! - с этими словами я поднялся, пнул свернутый ковер, раскатил его наполовину, положил под голову свою сумку и улегся.
   Я лежал головой к окну, там в углу скрипел раскладушкой и умащивался под пледом донельзя расстроенный Сеня. Ртутный свет с улицы освещал шкаф и неприкрытые двери. По полу тянуло сквозняком, я уже с сожалением подумал о вокзале, а тут еще Сеня повел длинные речи об условностях, о мире новых ощущениях, на пороге которого, быть может, я стою. Я рявкнул на него, и он обиженно замолчал.
   Свет из окна мешал, я согнул руку в локте и положил её на глаза, так я привык засыпать в детстве, когда мама до полночи проверяла тетради. Но спать я не мог. Какой жалкий фарс играла со мной судьба! Еще два дня назад я обнимал Галку, я помнил её талию, мягкие губы, близкие, нежные глаза. Где она сейчас? Что с ней? Я её больше никогда не увижу, никогда, никогда, никогда! Тоска, тоска душила меня. А судьба зло смеялась надо мной, подсовывая этого толстячка. За все нужно платить, я платил унижением.
   Время бессмысленно тянулось, мне становилось все хуже, я не мог заснуть. Вдруг сзади скрипнула раскладушка, послышались тихие шпаги. Из-под руки я увидел - это Сеня крадется мимо меня к шкафу, яко тать у нощи. Заскрипела теперь уже дверь шкафа, он замер на секунду, снял с вешалки что-то темное и большое и, держа его перед собой на вытянутых руках, скользящей походкой наемного убийцы двинулся ко мне. Мертвый ртутный свет из окна освещал Сеню, я следил за ним, моё сердце ухало паровым молотом, отдавало в уши, ладони бессознательно сжались в кулаки.
   "Темную задумал мне сделать", подумал я, "не мытьём, так катаньем". "Ногой его, суку, в колено, перекатиться и вскочить. Если есть кто еще - стул в окно кинуть, шумнуть, а там видно будет"!
   Сеня подкрался, я начал медленно сгибать ногу, вроде во сне, и тут он укрыл меня до пояса тяжелым и теплым салопом, или шинелью, или пальто.
   - Сеня, спасибо, иди уже спать, ради бога, - поблагодарил с облегчением я. Он вздохнул и покорно ушел к себе. Под этим салопом я согрелся и мгновенно заснул, вроде провалился в яму.
   Утром я проснулся здоровым. Куда делась марь в глазах, температура и головная боль? Сеня еще спал, свернувшись калачиком под пледом. Я успел побриться и вскипятить чайник, когда он вошел на кухню, смущенно щурясь. Видимо, привыкший к ударам судьбы, он ни слова не упомянул о вчерашней ночной маяте. Мы пили чай с вареньем, и Сеня даже рассказал занимательную историю о случайно обнаруженном им во время ремонта тайнике в дверях, где хранились, увы, лишь прокламации времен революции 1905 года. После чая мы распрощались.
   Письмо с координатами уже ждало меня. Я зашел в телефонную будку и через минуту услышал знакомый сонный голос.
   - Ты уже приехал? Ночным поездом?
   - Нет, я приехал вчера, провел ночь в Питере с одним педиком, - ни капли не слукавив, отвечал я.
   - Опять эти твои шуточки. Ну, приезжай скорей, расскажешь про поход, про все приключения.
   - Разве все расскажешь? - неизменно правдиво ответил я и положил трубку.
   Я опять шел к Невскому, Исаакий благородно отсвечивал мне гранитом колон, а "Астория"..., но что могла предложить мне "Астория"? Сон в тепле, изысканные интерьеры, вышколенный персонал и полное отсутствие приключений.
   Во мне не осталось ни капли болезни. Видно благословенный салоп, ковер и дубовый паркет вытянули все на себя. А тоску они загнали глубоко внутрь, и это выяснилось довольно скоро.
  

***

  
   Прошел год. Мы вернулись в Камчатки, с незабываемого, первого в те края, теперь уже легендарного для всех, путешествия. А перед Камчаткой я исхитрился сходить на Алтай - море впечатлений! Но Ка-Хем в памяти жил отдельно. На Камчатке обострилась травма, заработанная в июне на Алтае. Я валялся в травматологии после операции, за окном висел нудный ноябрьский туман, а глазах у меня стояла Тува и Галя.
   И в январе я решился написать ей. Вложил в пакет много фотографий и слайдов, накропал бодрое, короткое, вполне дружеское и не более, письмо и с дрожью в сердце отправил. Ответ пришел мгновенно, похоже, она написала его сразу. В письме, выдержанном в том же дружеском тоне просматривался легкий упрек за полтора года молчания, вопросы о хлопцах и её новости. Она недавно вышла замуж, и ждала ребенка.
   Мы переписывались еще два года. У неё за это время родилась дочь. Почти в один месяц с моей дочкой, кстати. Ни разу Галка не написала мне первой, но ни одно моё письмо не осталось без мгновенного ответа. Был ли это её жизненный принцип или особое ко мне отношение - не знаю. В её письмах не нашлось места ни воспоминаниям, ни переживаниям. Добрый, спокойный, дружеский стиль.
   А у меня, беспутного, случилась встреча на Байкале, снова теплый луч судьбы коротко скользнул по мне. На Байкале всё случилось по-другому, и после этой встречи на жизнь я стал смотреть чуточку иначе. И на Тувинскую эскападу тоже. Наша переписка с Галкой потихоньку сошла на нет.
   Но я и сейчас чувствую вину перед ней. Среди десятков нежных слов, что я шептал в её ушко во тьме палатки или при свете таёжного солнца, не нашлось места слову "любимая". Я так и не сказал это, такое главное для неё слово. Чертов трус.
  
  
  
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"