Белый Волк Ладомир : другие произведения.

Бойцовые Коты Герцога Алайского

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками Юридические услуги. Круглосуточно
Оценка: 7.93*6  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Сборник рассказов и повестей на тему "Парня из преисподней" братьев Стругацких. Выложен без всякого согласования с авторами, так шо, жалуйтесь еси шо.

  
  
  
  

0x01 graphic

  

Бойцовые Коты

Герцога Алайского

  
  
   Бойцовые Коты -- подразделение (отряд спецназа), входящее в состав армии герцогства Алайского на планете Гиганда, описанное в произведении братьев Стругацких "Парень из преисподней". Подготовка кадров для этого подразделения ведется в "Школе Бойцовых Котов", расположенной в столице герцогства. Эмблема Бойцовых Котов -- "Чёрный зверь"; форма -- маскировочная куртка и штаны, ремень, берет, "тяжёлые рыжие сапоги с короткими голенищами"; личное оружие -- автомат. "Марш Боевых Котят" -- от первой строчки "Багровым заревом затянут горизонт" до последней "Бойцовый Кот нигде не пропадёт".
   Главным героем произведения является курсант III курса школы Бойцовых Котов Гаг. Его главным оппонентом является землянин прогрессор Корней Яшмаа.
  
  
   Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе, -- в голосе сухопарого зазвенел уставной металл, -- способная справиться с любой мыслимой и немыслимой неожиданностью, так?
-- И обратить её, -- подхватил Гаг, -- к чести и славе его высочества герцога и его Дома.
  

0x01 graphic

МАРШ БОЙЦОВЫХ КОТОВ

вариант конца 80-х годов XX века

Багровым заревом затянут горизонт,
И гул разрывов слышится вдали
Тропой войны идет Бойцовый Кот
И Кот в любой беде не пропадет!

Он счастлив, он смертям, как солнцу рад,
И он смеется, поднимаясь в бой,
Не подведет надежный автомат,
И рядом друг, он заслонит собой.

Припев:
А на эмблеме скалит Зверь клыки,
И кованый сапог вздымает пыль,
По бедрам хлопают тяжелые штыки, -
И Кот живет всем бедам вопреки.

Горит земля, как спичка на ветру,
И как костры, пылают города,
Бойцовый Кот идет, как на смотру,
И не свернет с дороги никогда.

Война - благословение земли,
Война - за приключеньями поход,
Алайский герцог нас ведет вперед,
Бойцовый Кот нигде не пропадет!

  
  
  
  
  

0x01 graphic

Аркадий Стругацкий, Борис Стругацкий

Парень из преисподней

1

  
   Ну и деревня! Сроду я таких деревень не видел и не знал даже, что такие деревни бывают. Дома круглые, бурые, без окон, торчат на сваях, как сторожевые вышки, а под ними чего только не навалено - горшки какие-то здоровенные, корыта, ржавые котлы, деревянные грабли, лопаты... Земля между домами - глина, и до того она выжжена и вытоптана, что даже блестит. И везде, куда ни поглядишь, - сети. Сухие. Что они здесь сетями ловят - я не знаю: справа болото, слева болото, воняет как на помойке... Жуткая дыра. Тысячу лет они здесь гнили и, если бы не герцог, гнили бы еще тысячу лет. Север. Дичь. И жителей, конечно, никого не видать. То ли удрали, то ли угнали их, то ли они попрятались.
   На площади около фактории дымила полевая кухня, снятая с колес. Здоровенный дикобраз - поперек себя шире - в грязном белом фартуке поверх грязной серой формы ворочал в котле черпаком на длинной ручке. По-моему, от этого котла главным образом и воняло по деревне. Мы подошли, и Гепард, задержавшись, спросил, где командир. Это животное даже не обернулось - буркнул что-то в свое варево и ткнул черпаком куда-то вдоль улицы. Поддал я ему носком сапога под крестец, он живо повернулся, увидел нашу форму и сразу встал как положено. Морда у него оказалась под стать окоркам, да еще небритая целую неделю, у дикобраза.
   - Так где у вас тут командир? - снова спрашивает Гепард, упершись тросточкой ему в жирную шею под двойным подбородком.
   Дикобраз выкатил глаза, пошлепал губами и просипел:
   - Виноват, господин старший наставник... Господин штаб-майор на позициях... Извольте вот по этой улице... прямо на окраине... Примите извинения, господин старший наставник...
   Он еще что-то там сипел и булькал, а из-за угла фактории выволоклись два новых дикобраза - еще страшнее этого, совсем уже чучела огородные, без оружия, без головных уборов - увидели нас и обомлели по стойке "смирно". Гепард только посмотрел на них, вздохнул, да и зашагал дальше, постукивая тросточкой по голенищу.
   Да, вовремя мы сюда подоспели. Эти дикобразы, они бы нам тут навоевали. Всего-то я только троих пока еще видел, но уже меня от них тошнит, и уже мне ясно, что такая вот, извините за выражение, воинская часть, из тыловой вши сколоченная, да еще наспех, да еще кое-как, все эти полковые пекари, бригадные сапожники, писаря, интенданты - ходячее удобрение, смазка для штыка. Имперские бронеходы прошли бы сквозь них и даже не заметили бы, что тут кто-то есть. Гуляючи.
   Тут нас окликнули. Слева, между двумя домами, был натянут маскировочный тент и висела бело-зеленая тряпка на шесте. Медпункт. Еще двое дикобразов неторопливо копались в зеленых вьюках с медикаментами, а на циновках, брошенных прямо на землю, лежали раненые. Всего раненых было трое; один с забинтованной головой, приподнявшись на локте, смотрел на нас. Когда мы обернулись, он снова позвал:
   - Господин наставник! На минуточку, прошу вас!..
   Мы подошли. Гепард опустился на корточки, а я остался стоять за его спиной. На раненом не было видно никаких знаков различия, был он в драном, обгоревшем маскировочном комбинезоне, расстегнутом на голой волосатой груди, но по лицу его, по бешеным глазам с опаленными ресницами я сразу понял, что это-то не дикобраз, ребята, нет, этот - из настоящих. И точно.
   - Бригад-егерь барон Трэгг, - представился он. Будто гусеницы лязгнули. - Командир отдельного восемнадцатого отряда лесных егерей.
   - Старший наставник Дигга, - сказал Гепард. - Слушаю тебя, брат-храбрец.
   - Сигарету... - попросил барон каким-то сразу севшим голосом.
   Пока Гепард доставал портсигар, он торопливо продолжал:
   - Попал под огнемет, опалило, как свинью... Слава богу, болото рядом, забрался по самые брови... Но сигареты - в кашу... Спасибо...
   Он затянулся, прикрыв глаза, и сейчас же надсадно закашлялся, весь посинел, задергался, из-под повязки на щеку выползла капля крови и застыла. Как смола. Гепард, не оборачиваясь протянул ко мне через плечо руку и щелкнул пальцами. Я сорвал с пояса флягу, подал. Барон сделал несколько глотков, и ему вроде бы полегчало. Двое других раненых лежали неподвижно - то ли они спали, то ли уже отошли. Санитары глядели на нас боязливо. Не глядели даже, а так, поглядывали.
   - Славно... - произнес барон Трэгг, возвращая флягу. - Сколько у тебя людей?
   - Четыре десятка, - ответил Гепард. - Флягу оставь... Оставь себе.
   - Сорок... Сорок Бойцовых Котов...
   - Котят, - сказал Гепард. - К сожалению... Но мы сделаем все, что сумеем.
   Барон смотрел на него из-под сгоревших бровей. В глазах у него была мука.
   - Слушай, брат-храбрец, - сказал он. - У меня никого не осталось. Я отступаю от самого перевала, трое суток. Непрерывные бои. Крысоеды прут на бронеходах. Я сжег штук двадцать. Последние два - вчера... здесь, у самой околицы... Увидишь. Этот штаб-майор... дурак и трус... старая рухлядь... Я его застрелить хотел, но ведь ни одного патрона не осталось. Представляешь? Ни одного патрона! Прятался в деревне со своими дикобразами и смотрел, как нас выжигают одного за другим... О чем это я? Где бригада Гагрида? Рация вдребезги... Последнее: "Держись, бригада Гагрида на подходе..." Слушай, сигарету... И сообщи в штаб, что восемнадцатого отдельного больше нет.
   Он уже бредил. Бешеные глаза его затянулись мутью, язык едва ворочался. Он повалился на спину и все говорил, говорил, бормотал, хрипел, а скрюченные пальцы его беспокойно шарили вокруг, вцепляясь то в края циновки, то в комбинезон. Потом он вдруг затих на полуслове, и Гепард поднялся. Он медленно вытащил сигарету, не сводя глаз с запрокинутого лица, щелкнул зажигалкой, потом наклонился и положил портсигар вместе с зажигалкой рядом с черными пальцами, и пальцы жадно вцепились в портсигар и сжали его, а Гепард, не говоря ни слова, повернулся, и мы двинулись дальше.
   Я подумал, что это, пожалуй, милосердно - бригад-егерь потерял сознание как раз вовремя. А то пришлось бы услышать ему, что бригады Гагрида тоже уже нет. Накрыли ее этой ночью на рокаде бомбовым ковром - два часа мы расчищали шоссе от обломков машин, отгоняя сумасшедших, лезущих под грузовики, чтобы спрятаться. От самого Гагрида мы нашли только генеральскую фуражку, заскорузлую от крови... Меня холодом продрало, когда я все это вспомнил, и я невольно взглянул на небо и порадовался, какое оно низкое, серое и беспросветное.
   Первое, что мы увидели, выйдя за околицу, был имперский бронеход, съехавший с дороги и завалившийся носом в деревенский колодец. Он уже остыл, трава вокруг него была покрыта жирной копотью, под распахнутым бортовым люком валялся дохлый крысоед - все на нем сгорело, остались только рыжие ботинки на тройной подошве. Хорошие у крысоедов ботинки. У них ботинки хорошие, бронеходы, да еще, пожалуй, бомбардировщики. А солдаты они, как всем известно, никуда не годные. Шакалы.
   - Как тебе нравится эта позиция, Гаг? - спросил Гепард.
   Я огляделся. Ну и позиция! Я прямо глазам своим не поверил. Дикобразы отрыли себе окопы по обе стороны от дороги, посередине поляны между околицей и джунглями. Джунгли стеной стояли перед окопами шагах ну в пятидесяти, никак не дальше. Можешь там накопить полк, можешь - бригаду, что хочешь, в окопах об этом не узнают, а когда узнают, то сделать уже все равно ничего не смогут. Окопы на левом фланге имели позади себя трясину. Окопы на правом фланге имели позади себя ровное поле, на котором раньше было что-то посеяно, а теперь все сгорело. Да-а-а...
   - Не нравится мне эта позиция, - сказал я.
   - Мне тоже, - сказал Гепард.
   Еще бы! Здесь ведь была не только эта позиция. Здесь вдобавок еще были дикобразы. Было их тут штук сто, не меньше, и они бродили по этой своей позиции, как по базару. Одни, значит, собравшись кружками, палили костры. Другие просто стояли, засунув руки в рукава. А третьи бродили. Возле окопов валялись винтовки, торчали пулеметы, бессмысленно задрав хоботы в низкое небо. Посередине дороги, увязнув в грязи по ступицы, ни к селу ни к городу пребывал ракетомет. На лафете сидел пожилой дикобраз - то ли часовой, то ли просто так присел, устав бродить. Впрочем, вреда от него не было: сидел себе и ковырял щепочкой в ухе.
   Кисло мне стало от всего этого. Эх, будь моя воля - полоснул бы я по всему этому базару из пулемета... Я с надеждой посмотрел на Гепарда, но Гепард молчал и только водил своим горбатым носом слева направо и справа налево.
   Позади раздались рассерженные голоса, и я оглянулся. Под лестницей крайнего дома ссорились два дикобраза. Не поделили они между собой деревянное корыто - каждый тянул к себе, каждый изрыгал черную брань, и вот по этим я бы полоснул с особенным удовольствием. Гепард сказал мне:
   - Приведи.
   Я мигом подскочил к этим охламонам, стволом автомата дал по рукам одному, дал другому, и когда они уставились на меня, выронивши свое корыто, мотнул им головой в сторону Гепарда. Не пикнули даже. Их обоих сразу потом прошибло, как в бане. Утираясь на ходу рукавами, они трусцой подбежали к Гепарду и застыли в двух шагах перед ним.
   Гепард неторопливо поднял трость, примерился, словно в бильярд играл, и врезал - прямо по мордам, одному раз и другому раз, а потом посмотрел на них, на скотов, и только сказал:
   - Командира ко мне. Быстро.
   Нет, ребята. Все-таки Гепард явно не ожидал, что здесь будет до такой степени плохо. Конечно, хорошего ждать не приходилось. Уж если Бойцовых Котов бросают затыкать прорыв, то всякому ясно: дело дрянь. Но такое!.. У Гепарда даже кончик носа побелел.
   Наконец появился ихний командир. Выбралась из-за домов, застегивая на ходу китель, длинная заспанная жердь в серых бакенбардах. Лет ему пятьдесят, не меньше. Нос красный, весь в прожилках, захватанное пальцами пенсне, как носили штабные в ту войну, на длинном подбородке - мокрые крошки жевательного табака. Представился он нам штаб-майором и попытался перейти с Гепардом на "ты". Куда там! Гепард такого морозу на него напустил, что он как-то даже ростом приуменьшился: сначала был на полголовы длиннее, а через минуту смотрю - змеиное молоко! - он уже снизу вверх на Гепарда смотрит, седенький такой старикашка среднего росточка.
   В общем, выяснилось такое дело. Где противник и сколько его, штаб-майору неизвестно; задачей своей имеет штаб-майор удержать деревню до подхода подкреплений; боевая сила его состоит из ста шестнадцати солдат при восьми пулеметах и двух ракетометах; почти все солдаты - ограниченно годные, а после вчерашнего марш-броска двадцать семь из них лежат вон в тех домах кто с потертостями, кто с грыжей, кто с чем...
   - Послушайте, - сказал вдруг Гепард. - Что это у вас там делается?
   Штаб-майор оборвал себя на середине фразы и посмотрел, куда указывала полированная тросточка. Ну и глазищи все-таки у нашего Гепарда! Только сейчас я заметил: в самом большом кружке около одного из костров среди серых курток наших дикобразов гнусно маячат полосатые комбинезоны имперской бронепехоты. Змеиное молоко! Раз, два, три... Четыре крысоеда у нашего костра, и эти свиньи с ними чуть ли не в обнимку. Курят. И еще гогочут чего-то...
   - Это? - произнес штаб-майор и кроличьими своими глазами посмотрел на Гепарда. - Вы о пленных, господин старший наставник?
   Гепард не ответил. Штаб-дикобраз снова нацепил пенсне и пустился в объяснения. Это, видите ли, пленные, но к нам они, видите ли, никакого отношения не имеют. Захвачены во вчерашнем бою егерями. Не имея средств транспорта, а также за недостатком личного состава для надлежащей охраны...
   - Гаг, - произнес Гепард. - Отведи их и сдай Клещу. Только сначала пусть допросит...
   Я щелкнул затвором и пошел к костру.
   Дикобразы заметили меня еще издали, разом замолчали и принялись потихоньку расползаться кто куда. А у некоторых, видно, ноги отнялись со страху: как сидели, так и сидят, выпучив глаза. А полосатые - так те аж серые сделались, знают нашу эмблему, крысоеды, наслышаны!
   Я приказал им встать. Они встали. Нехотя. Я приказал им построиться. Построились, деваться некуда. Белобрысый принялся было что-то лопотать по-нашему - я ткнул ему стволом между ребер, и он замолчал. Так они у меня и пошли - гуськом, понурившись, заложив руки за спину. Крысы. И запах-то от них какой-то крысиный... Двое - крепкие мужики, плечистые, а двое, видно, из последнего набора, хлипкие сопляки, чуть, может, постарше меня.
   - Бегом марш! - гаркнул я по-ихнему.
   Побежали. Медленно бегут, плохо. Белобрысый этот хромает. Тяжело раненный, значит, ногу в бане подвернул. Ничего, дохромаешь.
   Добежали мы до того края деревни, а там и грузовики - ребята увидели нас, заорали, засвистели. Я выбрал лужу побольше, положил пленных в грязь и пошел к переднему грузовику, где Клещ. А Клещ уже мне навстречу выскакивает - морда веселая, усики под носом торчком, в зубах костяной мундштук по моде старшего курса.
   - Ну, что скажешь, брат-смертник? - говорит он мне.
   Я ему докладываю: так, мол, и так, такое, мол, положение, а пленных обязательно сначала допросить. И уже от себя:
   - Про меня не забудь, Клещ, - говорю. - Все-таки я их сюда привел...
   А он на меня посмотрел, и у меня сердце сразу упало.
   - Котенок... - говорит. - Ты здесь развлекаться будешь, а Гепард там один? А ну, бери три двойки и дуй к Гепарду! Быстро!
   Делать было нечего. Не судьба, значит, не повезло. Посмотрел я на моих полосатиков в последний раз, закинул автомат за плечо, да и гаркнул что было силы:
   - Пер-рвая, вторая, третья двойки - ко мне!
   Котята горохом посыпались с грузовика: Заяц с Петухом, Носатый с Крокодилом, Снайпер с этим... как его... не привык я еще к нему, его только-только из Пигганской школы к нам перевели - убил он там кого-то не того, вот его и к нам.
   Я уж давно заметил, да никому не говорю: шлепнет Кот под горячую руку какого-нибудь штатского, сейчас - приказ по части. Такого-то и такого-то по кличке такой-то за совершение уголовного преступления расстрелять. И ведь ведут на плац, поставят перед строем лучших друзей, дадут по нему залп, тело в грузовик забросят на предмет бесчестного захоронения, а потом слышишь - видели его ребята либо на операции, либо в другой части... И правильно, по-моему.
   Ну, скомандовал я "бегом", и поскакали мы обратно к Гепарду. А Гепард там времени зря не теряет. Смотрю - навстречу нам жердина эта, штаб-майор, рысью пылит, а за ним колонна, штук пятьдесят дикобразов с лопатами и киркомотыгами, бухают сапожищами, потные, только пар от них идет. Это, значит, погнал их Гепард новую позицию копать, настоящую, для нас. Под домом напротив медчасти, смотрю, лопаты уже мелькают, и стоит ракетомет, и вообще движение в деревне, как на главном проспекте в день тезоименитства
   - дикобразы так и мельтешат, и ни одного не видно, чтобы был с пустыми руками: либо с оружием, но таких мало, а большинство волочат на себе ящики с боеприпасами и станки для пулеметов.
   Гепард увидел нас - выразил удовольствие. Двойки Зайца и Снайпера с ходу послал в джунгли в передовой дозор, Носатого с Крокодилом оставил при себе для связи, а мне сказал:
   - Гаг. Ты - лучший в отряде ракетометчик, и я на тебя надеюсь. Видишь этих тараканов? Бери их себе. Установишь ракетомет на той окраине, выбери позицию примерно там, где сейчас грузовики. Хорошенько замаскируйся, откроешь огонь, когда я зажгу деревню. Действуй, Кот.
   Когда я все это услышал, я не то что поскакал, я прямо-таки полетел к своим тараканам. Эти тараканы мои вместе с ракетометом увязли в грязном ухабе посередине дороги и намеревались, видно, всю войну там провозиться. Ну, я одному по уху, другому пинком, третьего прикладом между лопаток, заорал так, что у самого в ушах зазвенело, - заработали мои тараканы по-настоящему, почти как люди. Ракетомет из ухаба почти на руках вынесли и
   - марш-марш - покатили по дороге, только колеса завизжали, только грязь полетела, и - в другой ухаб. Тут уж пришлось и мне впрячься. Нет, ребята, дикобразов тоже можно заставить работать, нужно только знать - как.
   Значит, положение у меня было такое. Позицию я уже выбрал - вспомнились мне неподалеку от грузовиков густые такие рыжие кустики и плоская низинка за ними, где можно было легко врыться в землю так, что ни один дьявол со стороны джунглей не увидит. А я оттуда все буду видеть: и дорогу до самых джунглей, и всю деревенскую окраину, если попрут прямо через дома, и болото слева, если бронепехота оттуда сунется... И подумал я еще, что надо бы не забыть попросить у клеща несколько двоек для прикрытия с этой стороны. Ракет у меня в лотках двадцать штук, если только эти писаря по дороге сюда их не повыбрасывали для облегчения ноши... Ну, это мы сейчас посмотрим, а в любом случае, как только окопаемся, надо будет послать тараканов за пополнением. Страсть не люблю, когда в бою приходится экономить. Это уже тогда не бой, а я не знаю что... Времени хватит до сумерек, а когда они в сумерках попрут, вспыхнет эта дикая деревня, и будут они все у меня как на ладони - бей на выбор. Не пожалеешь, Гепард, что на меня понадеялся!..
   Вот эту последнюю мысль я машинально додумал, уже лежа на спине, а в сером небе надо мной, как странные птицы, летели какие-то горящие клочья. Ни выстрела, ни взрыва я не услышал, а сейчас и вообще ничего не слышал. Оглох. Не знаю, сколько прошло времени, а потом я сел.
   Из джунглей по четыре в ряд выползают бронеходы, плюют огнем и расходятся в боевой веер, а за ними выползает следующая четверка. Деревня горит. Над окопами дым, ни души не видно. Походная кухня рядом с факторией перевернута, варево из нее разлилось бурым месивом, идет пар. Ракетомет мой тоже перевернут, а тараканы лежат в кювете кучей друг на друге. Одним словом, занял я удобную позицию, змеиное молоко!
   Тут накрыло нас второй очередью. Снесло меня в кювет, перевернуло через голову, полон рот глины, глаза забило землей. Только на ноги поднялся - третья очередь. И пошло, и пошло...
   Ракетомет мы все-таки на колеса поставили, скатили в кювет, и один бронеход я сжег. Тараканов стало уже двое, куда третий делся - неизвестно.
   Потом - сразу, без перехода - я оказался на дороге. Впереди целая куча полосатиков - близко, совсем близко, рядом. На клинках у них кроваво отсвечивал огонь. Над ухом у меня оглушительно грохотал пулемет, в руке был нож, а у ног моих кто-то дергался, поддавая мне под коленки...
   Потом я старательно, как на полигоне, наводил ракетомет в стальной шит, который надвигался на меня из дыма. Мне даже слышалась команда инструктора: "По бронепехоте... бронебойным..." И я никак не мог нажать на спуск, потому что в руке у меня опять был нож...
   Потом вдруг наступила передышка. Были уже сумерки. Оказалось, что ракетомет мой цел, и я сам тоже цел, вокруг меня собралась целая куча дикобразов, человек десять. Все они курили, и кто-то сунул мне в руку флягу. Кто? Заяц? Не знаю... Помню, что на фоне пылающего дома шагах в тридцати чернела странная фигура: все сидели или лежали, а этот стоял, и было такое впечатление, будто он черный, но голый... Не было на нем одежды
   - ни шинели, ни куртки. Или не голый все-таки?.. "Заяц, кто это там торчит?" - "Не знаю, я не Заяц". - "А где Заяц?" - "Не знаю, ты пей, пей..."
   Потом мы копали, торопились изо всех сил. Это было уже какое-то другое место. Деревня была уже теперь не сбоку, а впереди. То есть деревни больше не было вообще - груды головешек, зато на дороге горели бронеходы. Много. Несколько. Под ногами хлюпала болотная жижа... "Объявляю тебе благодарность, молодец, Кот..." - "Извините, Гепард, я что-то плохо соображаю. Где все наши? Почему только дикобразы?.." - "Все в порядке, Гаг, работай, работай, брат-храбрец, все целы, все восхищены тобой..."
   ...И вдруг из черно-алой мути прямо в лицо ливень жидкого огня. Все сразу вспыхивает - и трупы, и земля, и ракетомет. И кусты какие-то. И я. Больно. Адская боль. Как барон Трэгг. Лужу мне, лужу! Тут ведь лужа была! Они в ней лежали! Я их туда положил, змеиное молоко, а их в огонь надо было положить, в огонь! Нет лужи... Земля горела, земля дымилась, и кто-то вдруг с нечеловеческой силой вышиб ее у меня из-под ног...
  

2

  
   Возле койки Гага сидели двое. Один - сухопарый, с широкими костлявыми плечами, с большими костлявыми лапами. Он сидел, закинув ногу на ногу, обхватив колено мосластыми пальцами. Был на нем серый свитер со свободным воротом, узкие синие брюки непонятного покроя, не форменные, и красные с серым плетеные сандалии. Лицо было острое, загорелое с ласкающей сердце твердостью в чертах, светлые глаза с прищуром, седые волосы - беспорядочной, но в то же время какой-то аккуратной копной. Из угла в угол большого тонкогубого рта передвигалась соломинка.
   Другой был добряк в белом халате. Лицо у него было румяное, молодое, без единой морщинки. Странное какое-то лицо. То есть не само лицо, а выражение. Как у святых на древних иконах. Он глядел на Гага из-под светлого чуба и улыбался как именинник. Очень был чем-то доволен. Он и заговорил первым.
   - Как мы себя чувствуем? - осведомился он.
   Гаг уперся ладонями в постель, согнул ноги в коленях и легко перенес зад в изголовье.
   - Нормально... - сказал он с удивлением.
   Ничего на нем не было, даже простыни. Он посмотрел на свои ноги, на знакомый шрам выше колена, потрогал грудь и сразу же нащупал пальцами то, чего раньше не было: два углубления под правым соском.
   - Ого! - сказал он, не удержавшись.
   - И еще одна в боку, - заметил добряк. - Выше, выше...
   Гаг нащупал шрам в правом боку. Потом он быстро оглядел голые руки.
   - Погодите... - пробормотал он. - Я же горел...
   - Еще как! - вскричал румяный и руками показал - как. Получалось, что Гаг горел, как бочка с бензином.
   Сухопарый в свитере молчал, разглядывая Гага, и было в его взгляде что-то такое, отчего Гаг подтянулся и произнес:
   - Благодарю вас, господин врач. Долго я был без памяти?
   Румяный добряк почему-то перестал улыбаться.
   - А что ты помнишь последнее? - спросил он почти вкрадчиво.
   Гаг поморщился.
   - Я подбил... Нет! Я горел. Огнемет, наверное. И я побежал искать воду... - Он замолчал и снова ощупал шрамы на груди. - В этот момент меня, наверное, подстрелили... - сказал он неуверенно. - Потом... - он замолчал и посмотрел на сухопарого. - Мы их задержали? Да?.. Где я? В каком госпитале?
   Однако сухопарый не ответил, и снова заговорил добряк. Как бы в затруднении он с силой погладил себя по круглым коленям.
   - А ты сам как думаешь?
   - Виноват... - сказал Гаг и спустил ноги с койки. - Неужели так много времени прошло? Полгода? Или год?.. Скажите мне прямо, - потребовал он.
   - Да что время... - сказал румяный. - Времени-то прошло всего пять суток.
   - Сколько?
   - Пять суток, - повторил румяный. - Верно? - спросил он, обращаясь к сухопарому.
   Тот молча кивнул. Гаг улыбнулся снисходительно.
   - Ну хорошо, - сказал он. - Ну ладно. Вам, врачам, виднее. В конце концов, какая разница... Я бы хотел только знать господин... - Он специально сделал паузу, глядя на сухопарого, но сухопарый никак не отреагировал. - Я бы хотел только знать положение на фронте и когда я смогу вернуться в строй...
   Сухопарый молча передвигал соломинку из одного угла рта в другой.
   - Я ведь могу надеяться снова попасть в свою группу... в столичную школу...
   - Вряд ли, - сказал румяный.
   Гаг только глянул на него и снова стал смотреть на сухопарого.
   - Ведь я - Бойцовый Кот, - сказал он. - Третий курс... Имею благодарности. Имею одну личную благодарность его высочества...
   Румяный замотал головой.
   - Это несущественно, - сказал он. - Не в этом дело.
   - Как это - не в этом дело? - сказал Гаг. - Я - Бойцовый Кот! Вы что, не знаете? Вот! - Он поднял правую руку и показал - опять-таки сухопарому
   - татуировку под мышкой. - Мне пожимал руку его высочество, лично! Его высочество пожаловал мне...
   - Да нет, мы верим, верим, знаем! - замахал на него руками румяный, но Гаг оборвал его:
   - Господин врач, я разговариваю не с вами! Я обращаюсь к господину офицеру!
   Тут румяный почему-то вдруг фыркнул, закрыл лицо ладонями и захохотал тонким противным смехом. Гаг ошеломленно смотрел на него, потом перевел взгляд на сухопарого. Тот наконец заговорил:
   - Не обращай внимания, Гаг. - Голос у него был глубокий, значительный, под стать лицу. - Однако ты действительно не представляешь своего положения. Мы не можем отправить тебя сейчас в столичную школу. Скорее всего, ты вообще никогда больше не попадешь в школу Бойцовых Котов...
   Гаг открыл и снова закрыл рот. Румяный перестал хихикать.
   - Но я же чувствую себя... - прошептал Гаг. - Я совершенно здоров. Или я калека? Скажите мне сразу, господин врач: я не калека?
   - Нет-нет, - быстро сказал румяный. - Руки-ноги у тебя в полном порядке, а что касается психики... Кто такой был Ганг Гнук, ты помнишь?
   - Так точно... Это был ученый. Утверждал множественность обитаемых миров... Имперские фанатики повесили его за ноги и расстреляли из арбалетов... - Гаг замялся. - Вот точной даты я не помню, виноват. Но это было до первого алайского восстания...
   - Очень хорошо! - похвалил румяный. - А как относится к учению Ганга современная наука?
   Гаг опять замялся.
   - Не могу сказать точно... Причин отрицать нет. У нас в школе на занятиях практической астрономией прямо об этом не говорилось. Говорилось только, что Айгон... Да, правильно! На Айгоне есть атмосфера, открытая великим основоположником алайской науки Гриддом, так что там вполне может существовать жизнь...
   Он перевел дух и с тревогой взглянул на сухопарого.
   - Очень хорошо, - снова сказал румяный. - Ну, а как на других звездах?
   - Что - на других звездах, прошу прощения?
   - Вблизи других звезд может существовать жизнь?
   Гага прошибла испарина.
   - Н-нет... - произнес он. - Нет, поскольку там безвоздушное пространство. Не может.
   - А если около какой-нибудь звезды есть планеты? - неумолимо налегал доктор.
   - А! Тогда может, конечно. Если около звезды имеется планета с атмосферой, на ней вполне может быть жизнь.
   Румяный с удовлетворением откинулся на спинку кресла и посмотрел на сухопарого. Тогда сухопарый вынул соломинку изо рта и поглядел Гагу прямо в душу.
   - Ты ведь Бойцовый Кот, Гаг? - сказал он.
   - Так точно! - Гаг приосанился.
   - А Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе, - в голосе сухопарого зазвенел уставной металл, - способная справиться с любой мыслимой и немыслимой неожиданностью, так?
   - И обратить ее, - подхватил Гаг, - к чести и славе его высочества герцога и его дома!
   Сухопарый кивнул.
   - Созвездие Жука знаешь?
   - Так точно! Эклиптикальное созвездие из двенадцати ярких звезд, видимое в летнее время года. Первая Жука является...
   - Стоп. Седьмую Жука знаешь?
   - Так точно. Оранжевая звезда...
   - ...около которой, - прервал его сухопарый, подняв мосластый палец,
   - имеется планетная система, неизвестная пока алайской астрономии. На одной из этих планет существует цивилизация разумных существ, значительно опередившая цивилизацию Гиганды. Ты на этой планете, Гаг.
   Воцарилось молчание. Гаг, весь подобравшись, ждал продолжения. Сухопарый и врач пристально глядели на него. Молчание затягивалось. Наконец Гаг не выдержал.
   - Я понял, господин офицер, - доложил он. - Продолжайте пожалуйста.
   Врач крякнул, а сухопарый мигнул несколько раз подряд.
   - А, - сказал он спокойно. - Он решил что мы продолжаем испытание психики и теперь даем ему вводную, - пояснил он врачу. - Это не вводная, Гаг. Это на самом деле так и есть. Я работал на вашей планете, на Гиганде, в северных джунглях герцогства. Случайно я оказался около тебя во время боя. Ты лежал на земле и горел, к тому же ты был смертельно ранен. Я перенес тебя на свой звездолет... Это такой специальный аппарат для путешествия между звезд... И доставил сюда. Здесь мы тебя вылечили. Это все не вводная, Гаг. Я не офицер и, конечно, не алаец. Я - землянин.
   Гаг в задумчивости пригладил волосы.
   - Предполагается, господин офицер, что я знаю ваш язык и условия жизни на этой планете. Или нет?
   Снова наступило молчание. Потом сухопарый сказал, усмехнувшись:
   - Ты, кажется, вообразил себя на занятиях по диверсионно - разведывательной подготовке...
   Гаг тоже позволил себе улыбнуться.
   - Не совсем так, господин офицер.
   - А как же?
   - Я полагаю... Я надеюсь, что командование удостаивает меня пройти спецпроверку для того, чтобы принять новое, весьма ответственное назначение. Я горжусь, господин офицер. Приложу все усилия, чтобы оправдать...
   - Послушай, - сказал вдруг румяный врач, поворачиваясь к сухопарому.
   - А может быть, так и оставить? Создать условия ничего не стоит. Ты ведь говоришь, что понадобится всего три-четыре месяца!
   Сухопарый помотал головой и принялся что-то говорить румяному на непонятном языке. Гаг с нарочито рассеянным видом осматривался. Помещение было необычайное. Прямоугольная комната, гладкие кремовые стены, потолок расчерчен в шахматную клетку, причем каждая клетка светится изнутри красным, оранжевым, голубым, зеленым. Окон нет. Дверей тоже что-то незаметно. У изголовья постели в стене какие-то кнопки, над кнопками - длинные прозрачные окошечки, которые светятся ровным, очень чистым зеленым светом. Пол черный, матовый... и кресла, в которых сидят эти двое, словно бы растут из пола, а может быть, составляют с ним одно целое. Гаг незаметно погладил пол босой ступней. Прикосновение было приятное, словно к мягкому теплому животному...
   - Ладно, - сказал наконец сухопарый. - Одевайся, Гаг. Я тебе кое-что покажу... Где его одежда?
   Румяный, поколебавшись еще секунду, наклонился куда-то вбок и вытащил словно бы из стены плоский прозрачный пакет. Держа его в опущенной руке, он снова заговорил с сухопарым и говорил довольно долго, а сухопарый только все энергичнее крутил головой и в конце концов отобрал пакет у румяного и бросил его Гагу на колени.
   - Одевайся, - приказал он снова.
   Гаг осторожно осмотрел пакет со всех сторон. Пакет был из какого-то прозрачного материала, бархатистого на ощупь, а внутри было что-то очень чистое, мягкое, легкое, белое с голубым. И вдруг пакет сам собой распался, рассыпался тающими в воздухе серебристыми искрами, и на постель упали, разворачиваясь, короткие голубые штаны, белая с голубым куртка и еще что-то.
   Гаг с каменным лицом принялся одеваться. Румяный вдруг сказал громко:
   - Но, может быть, мне все-таки пойти с вами?
   - Не надо, - сказал сухопарый.
   Румяный всплеснул белыми мягкими руками.
   - Ну что у тебя за манера, Корней! Что это за порывы интуиции! Ведь, казалось бы, все расписали, обо всем договорились...
   - Как видишь, не обо всем.
   Гаг натянул совершенно невесомые сандалии, удивительно ладно пришедшиеся по ногам. Он встал, сдвинул пятки и наклонил голову.
   - Я готов, господин офицер.
   Сухопарый оглядел его.
   - Как, нравится тебе это? - спросил он.
   Гаг дернул плечом.
   - Конечно, я предпочел бы форму...
   - Обойдешься без формы, - проворчал сухопарый, поднимаясь.
   - Слушаюсь, - сказал Гаг.
   - Поблагодари врача, - сказал сухопарый.
   Гаг отчетливым движением повернулся к румяному с лицом святого, снова сдвинул пятки и снова наклонил голову.
   - Позвольте поблагодарить вас, господин врач, - сказал он.
   Тот вяло махнул рукой.
   - Иди уж... Кот...
   Сухопарый уже уходил, прямо в глухую стену.
   - До свидания, господин врач, - сказал Гаг весело. - Надеюсь, здесь мы больше не увидимся, а услышите вы обо мне только хорошее.
   - Ох, надеюсь... - откликнулся румяный с явным сомнением.
   Но Гаг больше не стал с ним разговаривать. Он догнал сухопарого как раз в тот момент, когда в стене перед ними не распахнулась, а как-то просто вдруг появилась прямоугольная дверь, и они ступили в коридор, тоже кремовый, тоже пустой, тоже без окон и дверей и тоже непонятно как освещенный.
   - Что ты сейчас рассчитываешь увидеть? - спросил сухопарый.
   Он шагал широко, вымахивая голенастыми ногами, но ступни ставил с какой-то особой мягкостью, живо напомнившей Гагу неподражаемую походку Гепарда.
   - Не могу знать, господин офицер, - ответил Гаг.
   - Зови меня Корней, - сказал сухопарый.
   - Понял, господин Корней.
   - Просто - Корней...
   - Так точно... Корней.
   Коридор незаметно превратился в лестницу, которая вела вниз по плавной широкой спирали.
   - Значит, ты не против того, чтобы оказаться на другой планете?
   - Постараюсь справиться, Корней.
   Они почти бежали вниз по ступенькам.
   - Сейчас мы находимся в госпитале, - говорил Корней. - За его стенами ты увидишь много неожиданного, даже пугающего. Но учти, здесь ты в полной безопасности. Какие бы странные вещи ты не увидел, они не могут угрожать и не могут причинить вреда. Ты меня понимаешь?
   - Да, Корней, - сказал Гаг и снова позволил себе улыбнуться.
   - Постарайся сам разобраться, что к чему, - продолжал Корней. - Если-чего нибудь не понимаешь - обязательно спрашивай. Ответам можешь верить. Здесь не врут.
   - Слушаюсь... - ответствовал Гаг с самым серьезным видом.
   Тут бесконечная лестница кончилась, и они вылетели в обширный светлый зал с прозрачной передней стеной, за которой было полно зелени, желтел песок дорожек, поблескивали на солнце непонятные металлические конструкции. Несколько человек в ярких и, прямо скажем, легкомысленных нарядах беседовали о чем-то посреди зала. И голоса у них были под стать нарядам - развязные, громкие до неприличия. И вдруг они разом замолчали, как будто их кто-то выключил. Гаг обнаружил, что все они смотрят на него... Нет, не на него. На Корнея. Улыбки сползали с лиц, лица застывали, глаза опускались - и вот уже никто больше не смотрит в их сторону, а Корней знай себе вышагивает мимо них в полной тишине, словно ничего этого не заметив.
   Он остановился перед прозрачной стеной и положил Гагу руку на плечо.
   - Как тебе это нравится? - спросил он.
   Огромные, во много обхватов, морщинистые стволы, клубы, облака, целые тучи ослепительной, пронзительной зелени над ними, желтые ровные дорожки, а вдоль них - темно-зеленый кустарник, непроницаемо густой, пестрящий яркими, неправдоподобно лиловыми цветами, и вдруг из пятнистой от солнца тени на песчаную площадку выступил поразительный, совершенно невозможный зверь, состоящий как бы только из ног и шеи, остановился, повернул маленькую голову и взглянул на Гага огромными бархатистыми глазами.
   - Колоссально... - прошептал Гаг. Голос у него сорвался. - Великолепно сделано!
   - Зеброжираф, - непонятно и в то же время вроде бы и понятно пояснил Корней.
   - Для человека опасен? - деловито осведомился Гаг.
   - Я же тебе сказал: здесь нет ничего ни опасного, ни угрожающего...
   - Я понимаю: здесь - нет. А там?
   Корней покусал губу.
   - Здесь - это и есть там, - сказал он.
   Но Гаг уже не слышал его. Он потрясенно смотрел, как по песчаной дорожке мимо зеброжирафа, совсем рядом с ним, идет человек. Он увидел, как зеброжираф склонил бесконечную шею, будто пестрый шлагбаум опустился, а человек, не останавливаясь, потрепал животное по холке и пошел дальше, мимо сооружения из скрученного шипастого металла, мимо радужных перьев, повисших прямо в воздухе, поднялся по нескольким плоским ступенькам и сквозь прозрачную стену вошел в зал.
   - Между прочим, это тоже инопланетянин, - сказал Корней вполголоса. - Его здесь вылечили, и скоро он вернется на свою планету.
   Гаг сглотнул всухую, провожая выздоровевшего инопланетянина глазами. У того были странные уши. То есть, строго говоря, ушей почти не было, а голый череп неприятно поражал обилием каких-то бугров и узловатых гребенчатых выступов. Гаг снова глотнул и посмотрел на зеброжирафа.
   - Разве... - начал он и замолчал.
   - Да?
   - Прошу прощения, Корней... Я думал... это все... Ну, вот это все, за стеной...
   - Нет, это не кино, - с оттенком нетерпения в голосе сказал Корней. - И не вольера. Это все на самом деле, и так здесь везде. Хочешь погладить его? - спросил он вдруг.
   Гаг весь напрягся.
   - Слушаюсь, - сказал он осипшим голосом.
   - Да нет, если не хочешь - не надо. Просто ты должен понять...
   Корней вдруг оборвал себя. Гаг поднял на него глаза. Корней смотрел поверх его головы в глубь зала, где снова уже раздавались голоса и смех, и лицо его неожиданно и странно изменилось. Новое выражение появилось на нем
   - смесь тоски, боли и ожидания. Гагу уже приходилось видеть такие лица, но он не успел вспомнить, где и когда. Он обернулся.
   На той стороне зала, у самой стены стояла женщина. Гаг даже не успел ее толком рассмотреть - через мгновение она исчезла. Но она была в красном, у нее были угольно-черные волосы и яркие, кажется синие, глаза на белом лице. Неподвижный язык красного пламени на кремовом фоне стены. И сразу - ничего. А Корней сказал спокойно:
   - Ну что ж, пошли...
   Лицо у него было прежнее, как будто ничего не произошло. Они шли вдоль прозрачной стены, и Корней говорил:
   - Сейчас мы очутимся совсем в другом месте. Очутимся, понимаешь? Не перелетим, не переедем в другое место, а просто очутимся там, имей в виду...
   Позади громко захохотали в несколько голосов. Гаг, вспыхнув, оглянулся. Нет, смеялись не над ним. На них вообще никто не смотрел.
   - Заходи, - сказал Корней.
   Это была круглая будка вроде телефонной, только стенки у нее были не прозрачные, а матовые. В будку вела дверь, и оттуда тянуло запахом, какой бывает после сильной грозы. Гаг несмело шагнул внутрь, Корней втиснулся следом, и дверной проем исчез.
   - Я потом объясню тебе, как это делается, - говорил Корней. Он неторопливо нажимал клавиши на небольшом пульте, встроенном в стену. Такие пульты Гаг видел на арифметических машинах в бухгалтерии школы. - Вот я набираю шифр, - продолжал Корней. - Набрал... Видишь зеленый огонек? Это означает, что шифр имеет смысл, а финиш свободен. Теперь отправляемся... Вот эта красная кнопка...
   Корней нажал на красную кнопку. Чтобы не упасть, Гаг вцепился в его свитер. Пол словно исчез на мгновение, а потом появился снова, и за матовыми стенками вдруг стало светлее.
   - Все, - сказал Корней. - Выходи.
   Зала не было. Был широкий, ярко освещенный коридор. Пожилая женщина в блестящей, как ртуть, накидке посторонилась, давая им дорогу, сурово смерила взглядом Гага, глянула на Корнея - лицо ее вдруг дрогнуло, она торопливо нырнула в будку, и дверь за нею исчезла.
   - Прямо, - сказал Корней.
   Гаг пошел прямо. Только сделав несколько шагов, он тихонько перевел дух.
   - Один миг - и мы в двадцати километрах, - сказал Корней у него за спиной.
   - Потрясающе... - отозвался Гаг. - Я не знал, что мы умеем такие вещи...
   - Ну, положим, вы еще не умеете... - возразил Корней. - Сюда, направо.
   - Нет, я имел в виду - в принципе... Я понимаю, все засекречено, но для армии...
   - Проходи, проходи. - Корней мягко подтолкнул его в спину.
   - Для армии такая штука незаменима... Для армии, для разведки...
   - Так, - произнес Корней. - Сейчас мы находимся в гостинице. Это мой номер. Я тут жил, пока тебя лечили.
   Гаг осмотрелся. Комната была велика и совершенно пуста. Никаких следов мебели. Вместо передней стены - голубое небо, остальные стены разноцветные, пол белый, потолок, как и в госпитале, в разноцветную клетку.
   - Давай побеседуем, - сказал Корней и сел.
   Он должен был упасть своим сухопарым задом на этот белый пол. Но пол вспучился навстречу его падающему телу, как бы обтек его и превратился в кресло. Этого кресла только что не было. Оно просто мгновенно выросло. Прямо из пола. Прямо на глазах. Корней закинул ногу на ногу, привычно обхватил мосластыми пальцами колено.
   - Мы тут много спорили, Гаг, - проговорил он, - как с тобой быть. Что тебе рассказывать, что от тебя скрыть. Как сделать, чтобы ты, упаси бог, не свихнулся...
   Гаг облизал пересохшие губы.
   - Я...
   - Предлагалось, например, оставить тебя на эти три-четыре месяца в бессознательном состоянии. Предлагалось загипнотизировать тебя. Много разной чепухи предлагалось. Я был против. И вот почему. Во-первых, я верю в тебя. Ты - сильный, тренированный мальчик, я видел тебя в бою и знаю, что ты можешь выдержать многое. Во-вторых, для всех будет лучше, если ты увидишь наш мир... Пусть даже только кусочек нашего мира. Ну, а в-третьих, я тебе честно скажу: ты мне можешь понадобиться.
   Гаг молчал. Ноги у него одеревенели, заложенные за спину руки он стиснул изо всей силы, до боли. Корней вдруг подался вперед и сказал, словно заклиная:
   - Ничего страшного с тобой не произошло. Ничего страшного с тобой не случится. Ты в полной безопасности. Ты просто совершаешь путешествие, Гаг. Ты в гостях, понимаешь?
   - Нет, - сказал Гаг хрипло.
   Он повернулся и пошел прямо в голубое небо. Остановился. Глянул. Стиснутые кулаки его побелели. Он сделал шаг назад, другой, третий и пятился до тех пор, пока не уперся лопатками.
   - Значит... я уже там? - сказал он хрипло.
   - Значит, ты уже здесь, - сказал Корней.
   - Какое же у меня задание?.. - сказал Гаг.
  

3

  
   Одним словом, ребята, влип я, как ни один еще Бойцовый Кот, наверное, до меня не влипал. Вот сижу я сейчас на роскошной лужайке по шею в мягкой травке-муравке. Вокруг меня - благодать, чистый курорт на озере Заггута, только самого озера нет. Деревья - никогда таких не видел: листья зеленые-зеленые, мягкие, шелковистые, а на ветвях висят здоровенные плоды
   - груши называются - объеденье, и ешь сколько влезет. Слева от меня роща, а прямо передо мной дом. Корней говорит, что сам его своими руками построил. Может быть, не знаю. Знаю только, что когда меня назначали в караул у охотничьего домика его высочества, так там тоже был дом - роскошный дом, и строили его большие головы, но куда ему до этого. Перед домом бассейн, вода чистая, как увидишь - пить хочется, купаться страшно. А вокруг - степь. Там я еще не был. И пока неохота. Не до степи мне сейчас. Мне бы сейчас понять, на каком языке я думаю, змеиное молоко! Ведь сроду я никаких языков, кроме родного алайского, не знал. Военный разговорник - это, натурально, не в счет: всякие там "руки вверх", "ложись", "кто командир" и прочее. А теперь вот никак не могу понять, какой же язык мне родной - этот самый ихний русский или алайский. Корней говорит, что этот русский в количестве двадцати пяти тысяч слов и разных там идиом в меня запихнули за одну ночь, пока я спал после операции. Не знаю. Идиома... Как это по алайски-то будет? Не знаю.
   Нет, я ведь сначала что подумал? Спецлаборатория. Такие у нас есть, я знаю. Корней - офицер нашей разведки. И готовят они меня для какого-то особой важности задания. Может быть, интересы его высочества распространились на другой материк. А может быть, черт подери, и на другую планету. Почему бы и нет? Что я знаю?
   Я даже, дурак, сначала думал, что вокруг все - декорация. А потом день здесь живу, другой - нет, ребята, не получается. Город этот - декорация? Синие эти громады, что на горизонте время от времени появляются, - декорация? А жратва? Показать ребятам эту жратву - не поверят, не бывает такой жратвы. Берешь тюбик, вроде бы с зубной пастой, выдавливаешь на тарелку, и на тебе - запузырилось, зашипело, и тут надо схватить другой тюбик, его давить, и ахнуть ты не успел, как на тарелке перед тобой - здоровенный ломоть поджаренного мяса, весь золотистый, дух от него... э, что там говорить. Это, ребята, не декорация. Это мясо. Или, скажем, ночное небо: все созвездия перекошены. И луна. Тоже декорация? Честно говоря, она-то на декорацию как раз очень похожа. Особенно когда высоко. Но на восходе - смотреть же страшно! Огромная, разбухшая, красная, лезет из-за деревьев... Который я уже здесь день, пятый, что ли, а до сих пор меня от этого зрелища просто в дрожь бросает.
   Вот и получается, что дело дрянь. Могучие они здесь, могучие, простым глазом видно. И против них, против всей их мощи я здесь один. И ведь никто же у нас про них ничего не знает, вот что самое страшное. Ходят они по нашей Гиганде, как у себя дома, знают про нас все, а мы про них - ничего. С чем они к нам пришли, что им у нас надо? Страшно... Как представишь себе всю ихнюю чертовщину - все эти мгновенные скачки на сотни километров без самолетов, без машин, без железных дорог... эти их здания выше облаков, невозможные, невероятные, как дурной сон... комнаты-самобранки, еда прямо из воздуха, врачи-чудодеи... А сегодня утром - приснилось мне, что ли? - Корней прямо из бассейна без ничего в одних плавках взмыл в небо, как птица, развернулся над садом и пропал за деревьями...
   Я как это вспомнил, продрало меня до самых печенок. Вскочил, пробежался по лужайке, грушу сожрал, чтобы успокоиться. А ведь я здесь всего-то-навсего пятый день! Что я за пять дней мог здесь увидеть? Вот хоть эта лужайка. У меня окно прямо на нее выходит. И вот давеча просыпаюсь ночью от какого-то хриплого мяуканья. Кошки дерутся, что ли? Но уже знаю, что не кошки. Подкрался к окну, выглянул. Стоит. Прямо посреди лужайки. Что - не понимаю. Вроде треугольное, огромное, белое. Пока я глаза протирал, смотрю - тает в воздухе. Как приведение, честное слово. Они у них так и называются: "призраки". Я наутро у Корнея спросил, а он говорит: это, говорит, наши звездолеты класса "призрак" для перелетов средней дальности, двадцать световых лет и ближе. Представляете? Двадцать световых лет - это у них средняя дальность! А до Гиганды, между прочим, всего восемнадцать...
   Не-ет, от нас им только одно может понадобиться: рабы. Кто-то же у них здесь должен работать, кто-то же эту ихнюю благодать обеспечивает... Вот Корней мне все твердит: учись, присматривайся, читай, через три-четыре месяца, мол, домой вернешься, начнешь строить новую жизнь, то, се, войне, говорит, через три-четыре месяца конец, мы, говорит, этой войной занялись и в самое ближайшее время с ней покончим. Тут-то я его и поймал. Кто же, говорю, в этой войне победит? А никто не победит, отвечает. Будет мир, и все. Та-ак... Все понятно. Это, значит, чтобы мы материал зря не переводили. Чтобы все было тихо-мирно, без всяких там возмущений, восстаний, кровопролития. Вроде как пастухи не дают быкам драться и калечиться. Кто у нас им опасен - тех уберут, кто нужен - тех купят, и пойдут они набивать трюмы своих "призраков" алайцами и крысоедами вперемешку...
   Корней вот, правда... Ничего не могу с собой поделать: нравится он мне. Башкой понимаю, что иначе быть не может, что только такого человека они и могли ко мне приставить. Башкой понимаю, а ненавидеть его не могу. Наваждение какое-то. Верю ему, как дурак. Слушаю его, уши развесив. А сам ведь знаю, что вот-вот начнет он мне внушать и доказывать, как ихний мир прекрасен, а наш - плох, и что наш мир надо бы переделать по образцу ихнего, и что я им в этом деле должен помочь, как парень умный, волевой, сильный, вполне пригодный для настоящей жизни...
   Да чего там, он уже и начал понемногу. Ведь всех великих людей, на кого мы молимся, он уже обгадить успел. И фельдмаршала Брагга, и Одноглазого Лиса, великого шефа разведки, и про его высочество намекнул было, но тут я его, конечно, враз оборвал... Всем от него досталось. Даже имперцам - это, значит, чтобы показать, какие они здесь беспристрастные. И только про одного он говорил хорошо - про Гепарда. Похоже, он его знал лично. И ценил. В этом человеке, говорит, погиб великий педагог. Здесь, говорит, ему бы цены не было... Ладно.
   Хотел я остановиться, но не сумел - стал думать о Гепарде. Эх, Гепард... Ну ладно, ребята погибли, Заяц, Носатый... Клещ с ракетой под мышкой под бронеход бросился... Пусть. На то нас родили на свет. А вот Гепард... Отца ведь я почти не помню, мать - ну что мать? А вот тебя я никогда не забуду. Я ведь слабый в школу пришел - голод, кошатину жрал, самого чуть не съели, отец с фронта пришел без рук, без ног, пользы от него никакой, все на водку променивал... А в казарме что? В казарме тоже не сахар, пайки сами знаете какие. И кто мне свои консервы отдавал? Стоишь ночью дневальным, жрать хочется - аж зубы скрипят; вдруг появится, как из-под земли, рапорт выслушает, буркнет что-то, сунет в руку ломоть хлеба с кониной - свой ведь ломоть, по тыловой норме - и нет его... А как в марш-броске он меня двадцать километров на загривке тащил, когда я от слабости свалился? Ребята ведь должны были тащить, и они бы и рады, да сами падали через каждые десять шагов. А по инструкции как? Не может идти
   - не может служить. Валяй домой, под вонючую лестницу, за кошками охотиться... Да, не забуду я тебя. Погиб ты, как нас учил погибать, так и сам погиб. Ну, а раз уж я уцелел, значит, и жить я теперь должен, твоей памяти не посрамив. А как жить? Влип я, Гепард. Ох и влип же я! Где ты там сейчас? Вразуми, подскажи...
   Ведь они здесь меня купить хотят. Перво-наперво спасли мне жизнь. Вылечили, как новенького сделали, даже ни одного зуба дырявого не осталось
   - новые выросли, что ли? Дальше. Кормят на убой, знают, бродяги, как у нас со жратвой туго. Ласковые слова говорят, симпатичного человека приставили...
   Тут он меня позвал: обедать пора.
   Уселись мы за столом в гостиной, взяли эти самые тюбики, навертели себе еды. Корней что-то странное соорудил - целый клубок прозрачных желтоватых нитей - что-то вроде дохлого болотного ежа, - все это залепил коричневым соусом, сверху лежат кусочки и ломтики то ли мяса, то ли рыбы, и пахнет... Не знаю даже - чем, но крепко пахнет. Ел он почему-то палочками. Зажал две палочки между пальцами, тарелку к самому подбородку поднес и пошел кидать все это в рот. Кидает, а сам мне подмигивает. Хорошее у него, значит, настроение. Ну, а у меня от всех моих мыслей, да и от груш, наверное, аппетита почти не осталось. Сделал я себе мяса. Вареного. Хотел тушеного, а получилось вареное. Ладно, есть можно, и на том спасибо.
   - Хорошо я сегодня поработал, - сообщил Корней, уплетая своего ежа. - А ты что поделывал?
   - Да так. Ничего особенного. Купался. В траве сидел.
   - В степь ходил?
   - Нет.
   - Зря. Я же тебе говорю: там для тебя много интересного.
   - Я схожу. Потом.
   Корней доел ежа и снова взялся за тюбики.
   - Придумал, где бы тебе хотелось побывать?
   - Нет. То есть да.
   - Ну?
   Что бы мне ему такое-этакое соврать? Никуда мне сейчас не хотелось, мне бы здесь, с этим домом разобраться, и я ляпнул:
   - На Луне...
   Он посмотрел на меня с удивлением.
   - А за чем же дело стало? Нуль-кабина - в саду, справочник по шифрам я тебе дал... Набирай номер и отправляйся.
   Нужна мне эта Луна...
   - И отправлюсь, - сказал я. - Галоши вот только надену...
   Сам не знаю, откуда присловка эта у меня взялась. Идиома, наверное, какая-нибудь. Засадили они мне ее в мозг, и теперь она время от времени у меня выскакивает.
   - Что-что? - спросил Корней, приподняв брови.
   Я промолчал. Теперь вот на Луну надо. Раз сказал, значит, придется. А чего я там не видел? Вообще-то, конечно, не мешает посмотреть... Подумал я, сколько мне еще здесь надо посмотреть, и в глазах потемнело. И ведь это только посмотреть! А надо еще запомнить, уложить в башке все это кирпичик к кирпичику, а в башке и так все перемешалось, будто я уже сто лет здесь болтаюсь, и все эти сто лет днем и ночью мне показывают какое-то сумасшедшее кино без начала и конца. Он ведь ничего от меня не скрывает. Нуль-транспортировка? Пожалуйста! Объясняет про нуль-транспортировку. И вроде бы понятно объясняет, модели показывает. Модели понимаю, а как работает нуль-кабина - нет, хоть кол на голове теши. Изгибание пространства, понял? Или, скажем, про эту пищу из тюбиков. Три часа он мне объяснял, а что осталось в голове? Субмолекулярное сжатие. Ну, еще расширение. Субмолекулярное сжатие - это, конечно, хорошо и даже прекрасно. Химия. А вот откуда кусок жареного мяса берется?
   - Ну, что загрустил? - спросил Корней, утираясь салфеткой. - Трудно?
   - Башка болит, - сказал я со злостью.
   Он хмыкнул и принялся прибирать со стола. Я, конечно, как положено, сунулся ему помогать, только тут у них и одному делать нечего. Всего и приборки-то: в середине стола лючок открыть и все туда спихнуть, а уж закрывать и не надо, само закроется.
   - Пойдем кино посмотрим, - сказал он. - Один мой знакомый отличную ленту сделал. В старинном стиле, плоскую, черно-белую. Тебе понравится.
   Короче, пришлось мне тут же сесть и смотреть это кино. Куролесица какая-то. Про любовь. Любят там друг друга двое аристократов, а родители против. Есть там, конечно, пара мест, где дерутся, но все на мечах. Снято, правда, здорово, у нас так не умеют. Один там другого ткнул мечом, так уж без обману; лезвие из спины на три пальца вылезло и даже, вроде, дымится... Вот им еще, например, зачем рабы нужны. Замутило меня от этой мысли, еле я дотерпел до конца. Вдобавок курить хотелось дико. Корней, как и Гепард, курение не одобряет. Предложил даже излечить от этой привычки, да я не согласился: всего-то от меня изначального одно это, может быть, и осталось... В общем, попросил я разрешения пойти к себе. Почитать, говорю. Про Луну. Поверил. Отпустил.
   И вошел я в свою комнату, будто домой вернулся. Я ее сразу, как приехал, для себя переоборудовал. Тоже, между прочим, намучился. Корней мне, конечно, все объяснил, но я, конечно, ничего толком не понял. Стою посреди комнаты и ору, как псих: "Стул! Хочу стул!". Только потом понемногу приспособился. Здесь, оказывается, орать не надо, а надо только тихонечко представить себе этот стул во всех подробностях. Вот я и представил. Даже кожаная обшивка на сиденье продрана, а потом аккуратно заштопана. Это когда Заяц, помню, после похода сразу сел, а потом встал и зацепился за обшивку крючком от кошки. Ну и все остальное я устроил как у Гепарда в его комнатушке: койка железная с зеленым шерстяным покрывалом, тумбочка, железный ящик для оружия, столик с лампой, два стула и шкаф для одежды. Дверь сделал, как у людей, стены - в два цвета, оранжевый и белый, цвета его высочества. Вместо прозрачной стены сделал одно окно. Под потолком лампу повесил с жестяным абажуром...
   Конечно, все это декорация: ни жести, ни железа, ни дерева - ничего этого на самом деле здесь нет. И оружия у меня, конечно, никакого в железном ящике нет - лежит там один мой единственный автоматный патрон, который у меня в кармане куртки завалялся. И на тумбочке ничего нет. У Гепарда стояла фотография женщины с ребенком - рассказывали, что жены с дочерью, сам он об этом никогда не говорил. Я тоже хотел поставить фотографию. Гепарда. Каким я его в последний раз видел. Но ничего у меня из этого не вышло. Наверное, Корней правильно объяснил, что для этого надо быть художником или там скульптором.
   Но в общем мне моя конурка нравится. Я здесь отдыхаю душой, а то в других комнатах как в чистом поле, все насквозь простреливается. Правда, нравится она здесь только мне. Корней посмотрел, ничего не сказал, но, по-моему, он остался недоволен. Да это еще полбеды. Хотите верьте, хотите нет, но эта моя комната сама себе не нравится. Или самому дому. Или, змеиное молоко, той невидимой силе, которая всем здесь управляет. Чуть отвлечешься, глядь - стула нет. Или лампы под потолком. Или железный ящик в такую нишу превратится, в которой они свои микрокниги держат.
   Вот и сейчас. Смотрю - нет тумбочки. То есть тумбочка есть, но не моя тумбочка, не Гепарда, да и не тумбочка вовсе. Шут знает что - какое-то полупрозрачное сооружение. Слава богу, хоть сигареты в нем остались как были. Родимые мои, самодельные. Ну, сел я на свой любимый стул, закурил сигаретку и это самое сооружение изничтожил. Честно скажу - с удовольствием. А тумбочку вернул на место. И даже номер вспомнил: 0064. Не знаю уж, что этот номер значит.
   Ну, сижу я, курю, смотрю на свою тумбочку. На душе стало поспокойнее, в комнате моей приятный полумрак, окно узкое, отстреливаться из него хорошо в случае чего. Было бы чем. И стал я думать: что бы это мне на тумбочку положить? Думал-думал и надумал. Снял я с шеи медальон, открыл крышечку и вынул портрет ее высочества. Обрастил я его рамкой, как сумел, пристроил посередине, закурил новую сигаретку, сижу и смотрю на прекрасное лицо Девы Тысячи Сердец. Все мы, Бойцовые Коты, до самой нашей смерти ее рыцари и защитники. Все, что есть в нас хорошего, принадлежит ей. Нежность наша, доброта наша, жалость наша - все это у нас от нее, для нее и во имя ее.
   Сидел я так, сидел и вдруг спохватился: да в каком же это виде я перед ней нахожусь? Рубашка, штанишки, голоручка-голоножка... Тьфу! Я подскочил так, что даже стул упал, распахнул шкаф, сдернул с себя всю эту бело-синюю дрянь и натянул свое родимое - боевую маскировочную куртку и маскировочные штаны. Сандалии долой, на ноги - тяжелые рыжие сапоги с короткими голенищами. Подпоясался ремнем, аж дыханье сперло. Жалко, берета нет - видимо, совсем берет сгорел, в пыль, даже не сумели восстановить. А может, я его сам потерял в той суматохе... Погляделся я в зеркало. Вот это другое дело: не мальчишка сопливый, а Бойцовый Кот - пуговицы горят, черный зверь на эмблеме зубы скалит в вечной ярости, пряжка ремня точно на пупе, как влитая. Эх, берета нет!..
   И тут я вдруг заметил, что ору я Марш Боевых Котят, ору во весь голос, до хрипа, и на глазах у меня слезы. Допел до конца, глаза вытер и начал сначала, уже вполголоса, просто для удовольствия, от самой первой строчки, от которой всегда сердце щемит: "Багровым заревом затянут горизонт", и до самой последней, развеселой: "Бойцовый Кот нигде не пропадет". Мы там еще один куплет сочинили сами, но такой куплет в трезвом виде, да еще имея перед глазами портрет Девы, исполнять никак не возможно. Гепард, помню, Крокодила за уши при всех оттаскал за этот куплет...
   Змеиное молоко! Опять! Опять эта лампа в какой-то дурацкий светильник превратилась. Ну что ты будешь с ней делать... Попробовал я этот светильник обратно в лампу превратить, а потом плюнул и изничтожил совсем. Отчаяние меня взяло. Ну где мне с ними справиться, когда я с собственной комнатой справиться не могу! С домом этим проклятущим... Поднял я стул и снова уселся. Дом. Как хотите, ребята, а с домом этим все неладно. Казалось бы, проще простого: стоит двухэтажный дом, рядом роща, вокруг на двадцать пять километров голая степь, как доска, в доме двое - я и Корней. Все. Так вот, ребята, оказывается, не все.
   Во-первых - голоса. Говорит кто-то, и не один, и не радио какое-нибудь. По всему дому голоса. И не то чтобы ночью - среди бела дня. Кто говорит, с кем говорит, о чем говорит - ничего не понятно. Причем, заметьте, Корнея в доме в это время нет. Тоже, между прочим, вопрос: куда он девается... Хотя, кажется на этот вопрос я ответ нашел. Страху набрался, но нашел. А было так. Позавчера сижу я у окна и наблюдаю за нуль-кабиной. Она наискосок, в конце песчаной дорожки, шагах в пятидесяти. Потом слышу - в глубине дома вроде бы хлопнула дверь, и сразу же - тишина, и чувствую я, что опять остался в доме один. Так, думаю, значит, он не через нуль-кабину уходит. И тут меня как обухом по голове ударило: дверь! Где же это, кроме моей комнаты, в нашем доме двери, которые хлопать могут?
   Выскочил я из комнаты, спустился на первый этаж. Сунулся туда, сюда - коридор какой-то, светлый, окно вдоль стены... Ну, это как всегда у них. И вдруг слышу - шаги. Не знаю, что меня остановило. Притаился, стою не дышу. Коридор пустой, в дальнем конце дверь, обыкновенная, крашеная... Как я ее раньше не замечал - не понимаю. Как я коридора этого раньше не замечал - тоже не понимаю. Ну, это ладно. Главное - шаги. Несколько человек. Ближе, ближе, и вот - у меня даже сердце сжалось - прямо из стены на середине коридора выходят один за другим трое. Змеиное молоко! Имперские парашютисты, в полном боевом, в этих своих разрисованных комбинезонах, автомат под мышкой, топорик на заду... Я сразу лег. Один ведь, и ничего нет - голые руки. Оглянутся - пропал. Не оглянулись. Протопали в дальний конец коридора к той самой двери, и нет их. Дверь хлопнула, как от сквозняка, и все. Ну, ребята... Как дунул я обратно к себе в комнату - и только там опомнился...
   До сих пор не понимаю, что бы это могло значить. То есть ясно теперь, как Корней из дома исчезает. Через эту самую дверь. Но вот откуда здесь крысоеды взялись, да еще в полном боевом... И что за дверь?
   Бросил я окурок на пол, посмотрел, как пол его в себя втягивает, и поднялся. Страшновато, конечно, но надо же когда-нибудь начинать. А если начинать, то с этой двери. В саду на лужайке с грушей за щекой оно, конечно, приятнее... или, скажем, марши распевать, запершись в комнате... Высунул я за дверь голову и прислушался. Тихо. Но Корней - у себя. Может, это даже и лучше. В случае чего заору благим матом - выручит. Спустился я в этот коридор, иду на цыпочках, даже руки расставил. До этой двери я целую вечность добирался. Пройду десять шагов, остановлюсь, послушаю - и дальше. Добрался. Дверь как дверь. Никелированная ручка. Приложил ухо - ничего не слыхать. Нажал плечом. Не открывается. Взялся за ручку, потянул. Опять не открывается. Интересно. Вытер я со лба пот, оглянулся. Никого. Снова взялся за ручку, снова потянул, и тут стала дверь открываться. Со страху или от неожиданности я ее, проклятущую, опять захлопнул. В башке у меня пустота, и только одна мыслишка там прыгает, как горошина в бензобаке: не лезь, дурак, не суйся, тебя не трогают, и ты не трогай... И тут из меня и эту последнюю мыслишку вышибло.
   Смотрю: прямо на стене сбоку от двери маленькими аккуратными буковками написано по-алайски "значит". То есть там вообще-то много чего было написано, всего в количестве шести строчек, но все остальное была математика, причем такая математика, что я в ней одни только плюсы и минусы разбирал. Так это выглядело: четыре строчки этой самой математики, потом слово "значит", подчеркнутое двумя чертами, а потом еще две строчки формул, обведенные жирной рамкой, на ней у него грифель раскрошился, у того, кто писал. Вот так так... В бедной голове моей, в пустом моем бензобаке, такая тут толкотня поднялась, что я и про дверь забыл. Выходит, я не один тут, есть еще алайцы? Кто? Где? Почему я вас не видел до сих пор? Зачем вы это написали? Знак подаете? Кому? Мне? Так я же математики не знаю... Или вы эту математику развели только для отвода глаз? Ничего не успел я в этот раз додумать, потому что услыхал как меня зовет Корней. Я как полоумный сорвался с места и на цыпочках взлетел к себе. Кое-как бухнулся на стул, закурил и схватил какую-то книжку. Корней внизу гаркнул еще пару раз, а потом слышу - стучит в дверь.
   Это у него, между прочим, правило: хоть он и в своем доме, но никогда не войдет без стука. Это мне нравится. Мы к Гепарду тоже всегда стучали. Но сейчас-то мне было не до этого. "Войдите", - говорю и делаю на лице наивозможнейшую задумчивость, будто я так зачитался, что ничего не вижу и не слышу.
   Он вошел, остановился на пороге, прислонился к косяку и смотрит. По лицу ничего не понять. Тут я сделал вид, что спохватился, и притушил окурок. Тогда он заговорил.
   - Ну, как Луна? - спрашивает.
   Я молчу. Сказать мне нечего. В таких вот случаях мне всегда кажется, что он костерить меня начнет, но этого никогда не бывает. Так вот и сейчас.
   - Пойдем-ка, - говорит. - Я тебе кое-что покажу.
   - Слушаюсь, - говорю. И на всякий случай спрашиваю: - Прикажите переодеться?
   - А тебе в этом не жарко? - спрашивает он.
   Я только усмехнулся. Не смог удержаться. Вот так вопросик!
   - Ну, извини, - говорит он, словно мои мысли подслушал. - Пошли.
   И повел он меня, куда раньше никогда не водил. Не-ет, ребята, я с этим домом никогда не разберусь. Я даже и не знал, что в этом доме такое есть. В гостиной он ткнулся в стену рядом с книжной нишей - и открылась дверца, а за дверцей оказалась лестница вниз, в подпол. Оказывается, у этого дома еще целый этаж есть, под землей, такой же роскошный и освещен как бы дневным светом, но это не для жилья. У него там что-то вроде музея. Огромная комната, и чего там только нет!
   - Понимаешь, Гаг, - говорит он мне с каким-то странным выражением - с грустью, что ли? - Я ведь раньше работал космозоологом, исследовал жизнь на других планетах. Ах, какое это было чудесное время! Вот посмотри-ка! - Он схватил меня за руку и поволок в угол, где на черной лакированной подставке был растопырен какой-то странный скелет величиной с собаку. - Видишь, у него два позвоночника. Зверь с Нистагмы. Когда мы взяли первый экземпляр, то подумали сначала, что это какое-то уродство. Потом другой такой же, третий... Выяснилось, что на Нистагме обитает целый новый бранч животного мира - двухордовые. Их нет больше нигде... Да и на Нистагме только один вид. Откуда он взялся? Почему?
   И пошел, и пошел. Таскал он меня от скелета к скелету, руками размахивал, голос возвышал - я таким его еще не видывал. Здорово, наверное, он любил эту свою космозоологию. Или связаны были у него с ней какие-то особенные воспоминания.
   Не знаю. Из того, что он мне говорил, я, конечно, мало что понял и мало что запомнил, да в общем и не особенно старался. Какое мне до всего этого дело? Забавно было только на него смотреть, а уж эти зверюги!.. У него их, наверное, штук сто. Либо скелеты, либо целиком, словно бы вплавленные в такие здоровенные прозрачные глыбы (как я понимаю - для особой сохранности), либо просто чучела, как в охотничьем домике у его высочества, а то - одни только головы или шкуры.
   Вот во втором зале у него - мы как туда вошли, я даже попятился - вся стена справа завешана одной шкурой. Змеиное молоко! Длиной метров двадцать, в поперечнике метра три, а то и все четыре, аж на потолок краем залезает. И вся эта шкура покрыта не то пластинами, не то чешуей, и каждая чешуища - с хорошее блюдо, и каждая сияет чистейшим изумрудным светом с красными огоньками, так что вся зала от этой шкуры кажется будто зеленоватой. Я обалдел, глаз не могу оторвать от этого сияния. Это же надо, что на свете бывает! А головка маленькая, в мой кулак, и глаз не видно, а в рот палец не просунешь - как это оно питало свою тушу, непонятно...
   Потом смотрю - в конце залы вроде бы еще одна дверь. В темное помещение. Подошли поближе - да, ребята, это, оказывается, не дверь. Это, оказывается, пасть раскрытая. Ей-богу, дверь. И даже не в комнату дверь, а, скажем, в гараж. Или, может быть, в ангар. Называется эта зверюга - тахорг, и добывают ее на планете Пандора. А Корней мимо нее рассеяно этак прошел, как будто это черепаха какая-нибудь или, например, лягушка. А голова ведь - с два вагона хороших, в пасти всю нашу школу разместить можно. Это какое же должно быть тулово при такой голове! И каково его добывать было! Из ракетомета, наверное...
   Ну, чего там еще было? Ну, там всякие птицы, насекомые громадные... Нога мне запомнилась. Стоит посередине зала нога. Тоже залитая в этот прозрачный материал. Ну, страшная нога, конечно. Выше меня ростом, узловатая, как старое дерево, когти - восемь штук, такие у дракона Гугу изображают, каждый коготь как сабля... Ладно. Замечательно что? Оказывается, кроме такой вот ноги или, скажем, хвоста, ни в одном музее ничего от этого зверя нет. Обитает он на планете Яйла, и сколько лет за ним ни охотятся, а целиком добыть так и не сумели. Пули его не берут, газы его не берут, из любой ловушки он уходит, мертвыми их вообще никогда не видали, а добывают вот так - по частям. У них, оказывается, поврежденные части запросто отваливаются, некоторое время еще как бы живут - скребутся там или дергаются, - ну, потом, конечно, замирают... Да, нога. Я перед этой ногой стоял с раззявленной пастью, что твой тахорг. Велик все-таки создатель...
   Ну, ходим мы вот так, ходим, Корней рассказывает, горячится, а мне уже все это малость надоело, и стал я снова думать о своем. Сначала об этой надписи в коридоре, как мне с ней быть и какие я из нее выводы должен сделать, а потом меня снова чего-то свернуло на Корнея. Почему это, думаю, он один живет? Богатый ведь человек, самостоятельный. Где у него жена, где дети? Вообще-то какая-то женщина у него есть. Первый раз я ее еще в госпитале видел, они там через весь зал перемигивались. А потом она и сюда к нему приходила. То есть, как она приходила, я не видел, но вот как он ее провожал, до самой нуль-кабины довел - это у меня все на глазах было. Только у него с нею настоящего счастья нет. Он ей: "Я жду тебя каждый день, каждый час, всегда". А она ему: "Ненавижу; мол, каждый день, каждый час..." - или что-то в этом роде. Видали? А чего тогда приходила спрашивается? Только расстроила человека до последней степени. Она в эту кабину - фр-р-р! - и как не было, а он стоит, бедняга, и на лице у него опять эта тоска с болью пополам, как тогда в госпитале, и я наконец вспомнил, у кого такие лица видел: у смертельно раненных, когда они кровью истекают... Нет, у него в личной жизни неудача, я уж на что посторонний человек - простым глазом вижу... Может, он потому и работает днем и ночью, чтобы отвлечься. И бзик этот зоологический у него из-за этого... Отпустит он меня когда-нибудь из этого подпола, или так и будем здесь всю жизнь ходить? Нет, не отпускает. Опять чего-то объяснять начал. Половину-то хоть мы осмотрели? Пожалуй, осмотрели...
   Да-а, жило все это зверье, поживало за тысячи световых лет от этого места. Горя не знало, хотя имело, конечно, свои заботы и хлопоты. Пришли, сунули в мешок и - в этот музей. С научной целью. И мы вот тоже - живем, сражаемся, историю делаем, врагов ненавидим, себя не жалеем, а они смотрят на нас и уже готовят мешок. С научной целью. Или еще с какой-нибудь. Какая нам, в конце концов разница? И может быть, стоять нам всем в таких вот подвалах, а они будут около нас руками размахивать и спорить: почему мы такие, и откуда взялись, и зачем. И до того мне вдруг родными сделались все эти зверюги... Ну, не родными, конечно, а как бы это сказать... Вот говорят, во время наводнений или там, скажем, когда пожар в джунглях, хищники с травоядными спасаются плечо к плечу и становятся как бы даже друзьями, даже помогают друг другу, я слыхал. Вот и у меня такое же появилось чувство. И как на грех именно в этот момент я увидел скелет.
   Стоит в углу скромно, без особенной какой-нибудь подсветки, невелик росточком - пониже меня. Человек. Череп, руки, ноги. Что я, скелетов человеческих не видел? Ну, может, грудная клетка пошире, ручки такие маленькие, между пальчиками вроде бы перепонки, и ножки кривоватые. Все равно - человек.
   Наверное, что-то с моим лицом тут сделалось, потому что Корней вдруг остановился, посмотрел пристально на меня, потом на этот скелет, потом опять на меня.
   - Ты что? - спрашивает. - Не понимаешь что-нибудь?
   Я молчу, уставился на этот скелет, а на Корнея стараюсь не глядеть. Я ведь как ждал чего-нибудь такого. А Корней говорит спокойно:
   - Да-а, это тот самый знаменитый псевдохомо, тоже знаменитая загадка природы. Ты уже где-нибудь прочитал про него?
   - Нет, - сказал я, а сам думаю: сейчас он мне все объяснит. Он очень хорошо мне все объяснит. Да вот стоит ли верить?
   - Это удивительная история, - сказал Корней, - и в некотором роде трагическая. Понимаешь, эти существа должны были оказаться разумными. По всем законам, какие нам известны, должны. - Тут он развел руки. - Но - не оказались. Скелет - чепуха, я тебе потом фотографии покажу. Страшно! В прошлом веке научная группа на Тагоре открыла этих псевдохомо. Долго пытались вступить с ними в контакт, наблюдали их в естественных условиях, исследовали и пришли к выводу, что это животные. Звучало это парадоксом, но факт есть факт: животные. Соответственно с ними и обращались, как с животными: держали в зверинце, при необходимости забивали, анатомировали, препарировали, брали скелеты и черепа для коллекций. Как-никак, ситуация в научном смысле уникальная. Животное обязано быть человеком, но человеком не является. И вот еще несколько лет спустя на Тагоре обнаруживают мощнейшую цивилизацию. Совершенно непохожую ни на нашу земную, ни на вашу
   - невиданную, совершенно фантастической фактуры, но несомненную. Представляешь какой это был ужас? Из первооткрывателей один сошел с ума, другой застрелился... И только еще через двадцать лет нашли! Оказалось: Да, есть на планете разум. Но совершенно нечеловеческий. До такой степени не похож ни на нас, ни на вас, ни, скажем, на леонидян, что наука просто не могла даже предположить возможность такого феномена... Да... Это была трагедия. - Он вдруг как-то поскучнел и пошел из зала, словно забыл обо мне, но на пороге остановился и сказал, глядя на скелет в углу: - А сейчас есть гипотеза, что это вот - искусственные существа. Понимаешь, тагоряне их создали сами, смоделировали, что ли. Но для чего? Мы ведь так и не сумели найти с тагорянами общего языка... - Тут он посмотрел на меня, хлопнул по плечу и сказал: - Вот так-то, брат-храбрец. А ты говоришь - космозоология...
   Не знаю уж, правду он мне рассказал или выдумал все, чтобы мозги мне окончательно замутить, но только охота размахивать руками и излагать мне про всякие загадки природы у него после этого пропала. Пошли мы из музея вон. Он молчит, я тоже, в душе у меня какой-то курятник нечищенный, и таким манером пришли мы к нему в кабинет. Он уселся в свое кресло перед экранами, вынул из воздуха бокал со своей любимой шипучкой, стал тянуть через соломинку, а сам смотрит как бы сквозь меня. В кабинете у него, кроме этих экранов и ненормального количества книг, ничего в общем-то и нет. Даже стола у него нет, до сих пор не могу понять, что он делает, когда ему какую-нибудь бумагу надо, скажем, подписать. И нет у него в кабинете ни картин, ни фотографий, ни украшений каких-нибудь. А ведь он богатый человек, мог бы себе позволить. Я бы на его месте, если, скажем, наличности не хватает, шкуру бы эту изумрудную загнал, слуг бы нанял, статуй бы везде расставил, ковры бы навесил - знай наших... Правда, что с него взять - холостяк. А может быть, ему и по должности не положено роскошествовать. Что я о его должности знаю? Ничего. То-то он музей в подвале держит...
   - Слушай, Гаг, - говорит он вдруг. - А ведь тебе, наверное, скучно здесь, а?
   Застал он меня этим вопросом врасплох. Кто его знает, как тут надо отвечать. Да и вообще - откуда я знаю, скучно мне здесь или нет? Тоскливо
   - это да. Неуютно - да. Место себе не нахожу - да. А скучно?.. Вот человеку в окопе под обстрелом - скучно? Ему, ребята, скучать некогда. И мне здесь скучать пока некогда.
   - Никак нет, - говорю. - Я свое положение понимаю.
   - Ну и как же ты его понимаешь?
   - Всецело нахожусь в вашем распоряжении.
   Он усмехнулся.
   - В моем распоряжении... Ладно, не будем об этом. Я, как видишь, не могу уделять тебе все свое время. Да ты, по-моему, к этому и не стремишься особенно. Стараешься держаться от меня подальше...
   - Никак нет, - возражаю я вежливо. - Никогда не забуду, что вы мой спаситель.
   - Спаситель? Гм... До спасенья еще далеко. А вот не хочешь ли ты познакомиться с одним интересным субъектом?
   У меня сердце екнуло.
   - Как прикажете, - говорю.
   Он подумал.
   - Пожалуй, прикажу, - сказал он, поднимаясь. - Пожалуй, это будет полезно.
   И с этими непонятными словами подошел он к дальней стене, что-то там сделал, и стена раскрылась. Я глянул и попятился. Что стены у них здесь поминутно раскрываются и закрываются - к этому я уже привык, и это мне уже надоело. Но ведь я что думал? Думал, он меня с этим математиком хочет познакомить, а там - змеиное молоко! - Стоит там, ребята, этакий долдон в два с половиной метра ростом, плечищи, ручищи, шеи нет совсем, а морда закрыта как бы забралом, частой такой матовой решеткой, а по сторонам туловища торчат то ли фары, то ли уши. Я честно скажу: не будь я в мундире, я бы удрал без памяти. Честно. Я бы и в мундире удрал, да ноги отнялись. А тут этот долдон вдобавок еще произносит густым басом:
   - Привет, Корней.
   - Привет, Драмба, - говорит ему Корней. - Выходи.
   Тот выходит. И опять - чего я ожидал? Что от его шагов весь дом затрясется. Чудище ведь, статуя! А он вышел, как по воздуху выплыл. Ни звука, ни шороха - только что стоял в нише, а теперь стоит посередине комнаты и эти свои уши-фары на меня навел. Я чувствую: за лопатками у меня стена, и отступать дальше некуда. А Корней смеется, бродяга, и говорит:
   - Да ты не трусь, не трусь, Бойцовый Кот! Это же робот! Машина!
   Спасибо, думаю. Легче мне стало оттого, что это машина, как же.
   - Таких мы теперь больше не делаем, - говорит Корней, поглаживая долдона по локтю и сдувая с него какие-то там пылинки. - А вот мой отец с такими хаживал и на Яйлу, и на Пандору. Помнишь Пандору, Драмба?
   - Я все помню, Корней, - басит долдон.
   - Ну вот, познакомьтесь, - говорит Корней. - Это - Гаг, парень из преисподней. На Земле новичок, ничего здесь не знает. Переходишь в его распоряжение.
   - Жду ваших приказаний, Гаг, - басит долдон и как бы в знак приветствия поднимает широченную свою ладонь под самый потолок.
   В общем, все кончилось благополучно. А глубокой ночью, когда дом спал, я прокрался в тот самый коридор и под математическими формулами написал: "Кто ты, друг?"
  

4

  
   Когда они вышли к заброшенной дороге, солнце уже поднялось высоко над степью. Роса высохла, жесткая короткая трава шуршала и похрустывала под ногами. Мириады кузнечиков звенели вокруг, острый горький запах поднимался от нагретой земли.
   Дорога была странная. Совершенно прямая, она выходила из-за мутно-синего горизонта, рассекала круг земли напополам и уходила снова за мутно-синий горизонт, туда, где круглые сутки, днем и ночью, что-то очень далекое и большое невнятно вспыхивало, мерцало, двигалось, вспучивалось и опадало. Дорога была широкая, она матово отсвечивала на солнце, и полотно ее как бы лежало поверх степи массивной, в несколько сантиметров толщиной, закругленной на краях полосой какого-то плотного, но не твердого материала. Гаг ступил на нее и, удивляясь неожиданной упругости, несколько раз легонько подпрыгнул на месте. Это, конечно, не был бетон, но это не был и прогретый солнцем асфальт. Что-то вроде очень плотной резины. От этой резины шла прохлада, а не душный зной раскаленного покрытия. И на поверхности дороги не было видно никаких следов, даже пыли не было на ней. Гаг наклонился и провел рукой по гладкой, почти скользкой поверхности. Посмотрел на ладонь. Ладонь осталась чистой.
   - Она сильно усохла за последние восемьдесят лет, - прогудел Драмба.
   - Когда я видел ее в последний раз, ее ширина была больше двадцати метров. И тогда она еще двигалась.
   Гаг соскочил на землю.
   - Двигалась? Как двигалась?
   - Это была самодвижущаяся дорога. Тогда было много таких дорог. Они опоясывали весь земной шар, и они текли - по краям медленнее, в центре очень быстро.
   - У вас не было автомобилей? - спросил Гаг.
   - Были. Я не могу вам сказать, почему люди увлеклись созданием таких дорог. Я имею только косвенную информацию. Это было связано с очищением среды. Самодвижущиеся дороги очищали. Они убирали из атмосферы, из воздуха, из земли все лишнее, все вредное.
   - А почему она сейчас не движется? - спросил Гаг.
   - Не знаю. Все очень изменилось. Раньше на этой дороге были толпы людей. Теперь никого нет. Раньше в этом небе в несколько горизонтов шли, шли потоками летательные аппараты. Теперь в небе пусто. Раньше по обе стороны от дороги стояла пшеница в мой рост. Теперь это степь.
   Гаг слушал, приоткрыв рот.
   - Раньше через мои рецепторы, - продолжал Драмба монотонным голосом,
   - ежесекундно проходили сотни радиоимпульсов. Теперь я не ощущаю ничего, кроме атмосферных разрядов. Сначала мне показалось даже, что я заболел. Но теперь я знаю: я прежний. Изменился мир.
   - Может быть, мир заболел? - спросил Гаг живо.
   - Не понимаю, - сказал Драмба.
   Гаг отвернулся и стал смотреть туда, где горизонт вспыхивал и шевелился. "Черта с два, - угрюмо подумал он. - Как же, заболеют они!"
   - А там что? - спросил он.
   - Там Антонов, - ответил Драмба. - Это город. Восемьдесят лет назад его не было видно отсюда. Это был сельскохозяйственный город.
   - А сейчас?
   - Не знаю. Я все время вызываю информаторий, но мне никто не отвечает.
   Гаг смотрел на загадочное мерцание, и вдруг из-за горизонта возникло что-то невероятно огромное, похожее на косой парус невообразимых размеров, почти такое же серо-голубое, как небо, может быть - чуть темнее, медленно и величественно описало дугу, словно стрелка часов прошла по циферблату, и снова скрылось, растворилось в туманной дымке. Гаг перевел дух.
   - Видел? - спросил он шепотом.
   - Видел, - сказал Драмба удрученно. - Не знаю, что это такое. Раньше такого не было.
   Гаг зябко передернул плечами.
   - Толку от тебя... - проворчал он. - Ладно, пошли домой.
   - Вы хотели посетить ракетодром, - напомнил Драмба.
   - Господин! - резко сказал Гаг.
   - Не понимаю...
   - Когда обращаешься ко мне, изволь добавлять "господин"!
   - Понял, господин.
   Некоторое время они шли молча. Кузнечики сухими брызгами разлетались из-под ног. Гаг искоса поглядывал на бесшумного колосса, который плавно покачивался рядом с ним. Он вдруг заметил, что около Драмбы, совсем как давеча около дороги, держится своя атмосфера - свежести и прохлады. Да и сделан был Драмба из чего-то похожего: такой же плотно-упругий, и так же матово отсвечивали кисти его рук, торчащие из рукавов синего комбинезона. И еще Гаг заметил, что Драмба все время держится так, чтобы быть между ним и солнцем.
   - Ну-ка расскажи еще раз про себя, - приказал Гаг.
   Драмба повторил, что он - робот-андроид номер такой-то из экспериментальной серии экспедиционных роботов, сконструирован тогда-то (около ста лет назад - ничего себе старикашечка!), задействован тогда-то. Работал в таких-то экспедициях, на Яйле претерпел серьезную аварию, был частично разрушен; реконструирован и модернизирован тогда-то, но больше в экспедициях не участвовал...
   - В прошлый раз ты говорил, что пять лет простоял в музее, - прервал его Гаг.
   - Шесть лет, господин. В музее истории открытий в Любеке.
   - Ладно, - проворчал Гаг. - А потом восемьдесят лет ты торчал в этой нише у Корнея...
   - Семьдесят девять лет, господин.
   - Ладно-ладно, нечего меня поправлять... - Гаг помолчал. - Скучно, наверное, было стоять?
   - Не понимаю вопроса, господин.
   - Экая дубина... Впрочем, это никого не интересует. Ты мне лучше вот что скажи. Чем ты отличаешься от людей?
   - Я всем отличаюсь от людей, господин. Химией, принципом схемы управления и контроля, назначением.
   - Ну и какое у тебя, у дубины, назначение?
   - Выполнять все приказания, которые я способен выполнить.
   - Хе!.. А у людей какое назначение?
   - У людей нет назначения, господин.
   - Долдон ты, парень! Деревня. Что бы ты понимал в настоящих людях?
   - Не понимаю вопроса, господин.
   - А я тебя ни о чем не спрашиваю пока.
   Драмба промолчал.
   Они шагали через степь, все больше уклоняясь от прямой дороги к дому, потому что Гагу стало вдруг интересно посмотреть, что за сооружение торчит на небольшом холме справа. Солнце было уже высоко, на степью дрожал раскаленный воздух, душный острый запах травы и земли все усиливался.
   - Значит, ты готов выполнить любое мое приказание? - спросил Гаг.
   - Да, господин. Если это в моих силах.
   - Ну, хорошо... А если я прикажу тебе одно, а... м-м-м... кто-нибудь еще - совсем противоположное? Тогда что?
   - Не понял, кто отдает второе приказание.
   - Ну... м-м-м... Да все равно кто.
   - Это не все равно, господин.
   - Ну, например, Корней...
   - Я выполню приказ Корнея, господин.
   Некоторое время Гаг молчал. Ах ты скотина, думал он. Дрянь этакая.
   - А почему? - спросил он наконец.
   - Корней старше, господин. Индекс социальной значимости у него гораздо выше.
   - Что еще за индекс?
   - На нем больше ответственности перед обществом.
   - А ты откуда знаешь?
   - Уровень информированности у него значительно выше.
   - Ну и что же?
   - Чем выше уровень информированности, тем больше ответственности.
   "Ловко, - подумал Гаг. - Не придерешься. Все верно. Я здесь как дитя малое. Ну, мы еще посмотрим..."
   - Да, Корней - великий человек, - сказал он. - Мне до него, конечно, далеко. Он все видит, все знает. Вот мы сейчас идем с тобой, болтаем, а он небось каждое наше слово слышит. Чуть что не так, он нам задаст...
   Драмба молчал. Шут его знает, что происходило в его ушастой башке. Морды, можно сказать, нет, глаз нет - ничего не понять. И голос все время одинаковый...
   - Правильно я говорю?
   - Нет, господин.
   - Как так - нет? По-твоему, Корней может что-нибудь не знать?
   - Да, господин. Он задает вопросы.
   - Сейчас, что ли?
   - Нет, господин. Сейчас у меня нет с ним связи.
   - Что же он, по-твоему, не слышит, что ты сейчас говоришь? Или что я тебе говорю? Да он, если хочешь знать, даже наши мысли слышит! Не то что разговоры...
   - Понял вас, господин.
   Гаг посмотрел на Драмбу с ненавистью.
   - Что ты понял, раздолбай?
   - Понял, что Корней располагает аппаратурой для восприятия мыслей.
   - Кто тебе сказал?
   - Вы, господин.
   Гаг остановился и плюнул в сердцах. Драмба тоже сейчас же остановился. Эх, садануть бы ему промеж ушей, да ведь не достанешь. Это надо же, какая дубина! Или притворяется? Спокойнее, Кот, спокойнее! Хладнокровие и выдержка.
   - А до меня ты этого не знал, что ли?
   - Нет, господин. Я ничего не знал о существовании такой аппаратуры.
   - Так ты что же, дикобраз, хочешь сказать - что такой великий человек, как Корней, не видит нас сейчас и не слышит?
   - Прошу уточнить: аппаратура для восприятия мыслей существует?
   - Откуда я знаю? Да и не нужно аппаратуры! Ты ведь умеешь передавать изображение, звук...
   - Да, господин.
   - Передаешь?
   - Нет, господин.
   - Почему?
   - Не имею приказа, господин.
   - Хе... Приказ не имеешь, - проворчал Гаг. - Ну, чего встал? Пошли!
   Некоторое время они шли молча. Потом Гаг сказал:
   - Слушай, ты! Кто такой Корней?
   - Не понимаю вопроса, господин.
   - Ну... какая у него должность? Чем он занимается?
   - Не знаю, господин.
   Гаг снова остановился.
   - То есть как это не знаешь?
   - Не имею информации.
   - Он же твой хозяин! Ты не знаешь, кто твой хозяин?
   - Знаю.
   - Кто?
   - Корней.
   Гаг стиснул зубы.
   - Странно как-то у тебя получается, Драмба, дружок, - сказал он вкрадчиво. - Корней - твой хозяин, ты у него восемьдесят лет в доме и ничего о нем не знаешь?
   - Не так, господин. Мой первый хозяин - Ян, отец Корнея. Ян передал меня Корнею. Это было тридцать лет назад, когда Ян удалился, а Корней выстроил дом на месте лагеря Яна. С тех пор Корней мой хозяин, но я с ним никогда не работал и потому не знаю чем он занимается.
   - Угу... - произнес Гаг и двинулся дальше. - Значит, ты про него вообще ничего не знаешь?
   - Это не так. Я знаю про него очень много.
   - Рассказывай, - потребовал Гаг.
   - Корней Янович. Рост - сто девяносто два сантиметра, вес по косвенным данным - около девяноста килограммов, возраст по косвенным данным - около шестидесяти лет, индекс социальной значимости по косвенным данным - около ноль девять...
   - Подожди, - ошеломленно сказал Гаг. - Заткнись на минутку. Ты о деле говори, что ты мне бубнишь?
   - Не понял приказа, господин, - немедленно откликнулся Драмба.
   - Н-ну... например, женат или нет, какое образование... дети... Понял?
   - Сведений о жене Корнея не имею. Об образовании - тоже. - Робот сделал паузу. - Имею информацию о сыне: Андрей, около двадцати пяти лет.
   - О жене ничего не знаешь, а о сыне знаешь?
   - Да, господин. Одиннадцать лет назад получил приказ перейти в распоряжение подростка, по косвенным сведениям четырнадцати лет, которого Корней назвал "сын" и "Андрей". Находился в его распоряжении четыре часа.
   - А потом?
   - Не понял вопроса, господин.
   - Потом ты его видел когда-нибудь?
   - Нет, господин.
   - Поня-атно, - задумчиво произнес Гаг. - Ну и чем вы с ним занимались эти четыре часа?
   - Мы разговаривали. Андрей расспрашивал меня о Корнее.
   Гаг споткнулся.
   - Что ты ему сказал?
   - Все что знал: рост, вес. Потом он меня прервал. Потребовал, чтобы я ему рассказал о работе Яна на других планетах.
   Да-а. Такие, значит, дела... Ну, это нас не касается. Но какова дубина! Уж о доме его и спрашивать нечего, совершенно ясно, что ничего не знает. Все планы мои разрушил, бродяга... Зачем все-таки Корней мне его подсунул? Неужели я ошибаюсь? Вот дьявол, как же мне его проверить? Мне ведь шагу нельзя будет ступить, если я его не проверю!
   - Напоминаю, - подал голос Драмба, - что вы намеревались отправиться домой.
   - Ну, намеревался. А в чем дело?
   - Мы все больше отклоняемся от оптимального курса, господин.
   - Тебя не спросили, - сказал Гаг. - Я хочу посмотреть, что это там за штука на холме...
   - Это обелиск, господин. Памятник над братской могилой.
   - Кому? - с живостью спросил Гаг.
   - Героям последней войны. Сто лет назад археологи обнаружили в этом холме братскую могилу.
   Посмотрим, подумал Гаг и ускорил шаги. Дерзкая и даже страшная мысль пришла ему в голову. Рискованно, подумал он. Ох, сорвут мне башку! А за что? Откуда мне знать, что к чему? Я здесь человек новый, ничего этого не понимаю и не знаю... Да и не выйдет, наверное, ничего. Но уж если выйдет... Если выйдет - тогда верняк. Ладно, попробуем.
   Холм был невысокий, метров двадцать - двадцать пять, и еще на столько же возвышалась над ним гранитная плита, отполированная до глади с одной стороны и грубо стесанная со всех остальных. На полированной поверхности вырезана была надпись - старинными буквами, которых Гаг не знал. Гаг обошел обелиск и вернулся в тень. Сел.
   - Рядовой Драмба! - сказал он негромко.
   Робот повернул к нему ушастую голову.
   - Когда я говорю "рядовой Драмба", - по-прежнему негромко произнес Гаг, - надо отвечать: "Слушаю, господин капрал".
   - Понял, господин.
   - Не господин, а господин капрал! - заорал Гаг и вскочил на ноги. - Господин капрал, понял? Корыто деревенское!
   - Понял, господин капрал.
   - Не понял, а так точно!
   - Так точно, господин капрал.
   Гаг подошел к нему вплотную, подбоченился и снизу вверх уставился в непроницаемую матовую решетку.
   - Я из тебя сделаю солдата, дружок, - произнес он ласково-зловещим голосом. - Как стоишь, бродяга? Смирно!
   - Не понял, господин капрал, - монотонно прогудел Драмба.
   - По команде "смирно" надлежит сомкнуть пятки и развернуть носки, выпятив грудь как можно дальше вперед, прижав ладони к бедрам и оттопырив локти... Вот так. Неплохо... Рядовой Драмба, вольно! По команде "вольно" надлежит отставить ногу и заложить руки за спину. Так уши твои мне не нравятся. Уши можешь опустить?
   - Не понял, господин капрал.
   - Вот эти штуки свои, которые торчат, можешь опустить по команде "вольно"?
   - Так точно, господин капрал. Могу. Но буду хуже видеть.
   - Ничего, потерпишь... А ну-ка, попробуем... Рядовой Драмба, смирно! Вольно! Смирно! Вольно!..
   Гаг вернулся в тень обелиска и сел. Да, таких бы солдат хотя бы взвод. На лету схватывает. Он представил себе взвод таких вот Драмб на позиции у той деревушки. Облизнул сухие губы. Да, такого дьявола, наверное, ракетой не прошибешь. Я только вот чего все-таки не понимаю: Думает этот долдон или нет?
   - Рядовой Драмба! - гаркнул он.
   - Слушаю, господин капрал.
   - О чем думаешь, рядовой Драмба?
   - Ожидаю приказаний, господин капрал.
   - Молодец! Вольно!
   Гаг вытер пальцем капельки пота, выступившие на верхней губе, и сказал:
   - Отныне ты есть солдат его высочества герцога Алайского. Я - твой командир. Все мои приказания для тебя закон. Никаких рассуждений, никаких вопросов, никакой болтовни! Ты обязан с восторгом думать о той минуте, когда наступит счастливый миг сложить голову во славу его высочества...
   Болван, наверное, половины не понимает, ну да ладно. Важно вбить ему в башку основы. Дурь из него вышибить. А понимает он там или не понимает - дело десятое.
   - Все, чему тебя учили раньше, забудь. Я твой учитель! Я твой отец и твоя мать. Только мои приказы должны выполняться, только мои слова будут для тебя приказом. Все, о чем я говорю с тобой, все, что я тебе приказываю, есть военная тайна. Что такое тайна - знаешь?
   - Нет, господин капрал.
   - Гм... Тайна - это то, о чем должны знать только я и ты. И его высочество, разумеется.
   Крутовато я взял, подумал он. Рано. Деревня ведь. Ну ладно, там видно будет. Надо его сейчас погонять. Пусть с него семь потов сойдет, с бродяги.
   - Смир-рна! - скомандовал он. - Рядовой Драмба, тридцать кругов вокруг холма - бегом марш!
   И рядовой Драмба побежал. Бежал он легко и как-то странно, не по уставу и вообще не по-людски - не бежал даже, а летел огромными скачками, надолго зависая в воздухе, и при этом по-прежнему держал ладони прижатыми к бедрам. Гаг, приоткрыв рот, следил за ним. Ну и ну! Это было похоже на сон. Совершенно бесшумный полубег-полуполет, ни топота, ни хриплого дыхания, и не оступится ведь ни разу, а там же кочки, камни, норы... и ведь поставь ему на голову котелок с водой - не расплескает ни капли! Какой солдат! Нет, ребята, какой солдат!
   - Быстрее! - гаркнул он. - Шевелись, тараканья немочь!
   Драмба сменил аллюр. Гаг замигал: у Драмбы исчезли ноги. Вместо ног под совершенно вертикальным туловищем видно было теперь только туманное мерцание, как у пропеллера на больших оборотах. Земля не выдерживала, за гигантом потянулась, темнея и углубляясь на глазах, взрытая борозда, и появился звук - шелестящий свист рассекаемого воздуха и дробный шорох оседающей земли. Гаг еле успевал поворачивать голову. И вдруг все кончилось. Драмба снова стоял перед ним по стойке "смирно" - неподвижный, огромный, дышащий прохладой. Будто и не бежал вовсе.
   Да-а, подумал Гаг. С такого, пожалуй, сгонишь пот... Но в разум-то я его привел или нет? Ладно, рискнем. Он посмотрел на обелиск. Гадко это, вот что. Солдаты ведь лежат... Герои. За что они там дрались, с кем дрались - этого я толком не понял, но к ак они дрались - я видел. Дай бог нам всем так драться в наш последний час. Ох, не зря Корней показал мне эти фильмы. Ох, не зря... В душе у Гага шевельнулся суеверный ужас. Неужели этот лукавый Корней еще тогда предвидел такую вот минуту? Да нет, ерунда, ничего он не мог предвидеть, не господь же он бог все-таки... Просто хотел тоненько мне намекнуть, с чьими потомками я имею дело... А они здесь лежат. Сколько веков уже они здесь лежат, и никто их не тревожил. Будь они живы - не допустили бы, шуганули бы меня отсюда... Ну, ладно, а если бы это были крысоеды? Нет, пожалуй, все равно гадко... И потом, что за ерунда - крысоеды - трусы, вонючки. А это же солдаты были, я же своими глазами видел! Тьфу, пропасть, даже тошнит... А если бы здесь Гепард стоял рядом? Доложил бы я ему свое решение - что бы он мне сказал? Не знаю. Знаю только, что его бы тоже замутило. Тут бы всякого замутило, если он, конечно, человек.
   Он посмотрел на Драмбу. Драмба стоял по стойке "смирно", равнодушно поводя глазами-ушами. А что мне остается-то? Мыслишка-то правильная! Гаденькая - не спорю. Скользкая. Другому и в другое время я бы за такую мыслишку сам по рылу бы дал. А мне деваться некуда. Мне такой случай, может, никогда больше не представится. Сразу все проверю. И этого дурака проверю, и насчет наблюдения... Тут в том-то все и дело, что гадко. Тут бы никто не удержался, сразу бы за руку меня схватил, если бы мог. Ладно, хватит слюни распускать. Я это не для собственного удовольствия затеваю. Я не паразит какой-нибудь. Я - солдат и делаю свое солдатское дело, как умею. Простите меня, братья-храбрецы. Если можете.
   - Рядовой Драмба! - произнес он дребезжащим голосом.
   - Слушаю, господин капрал.
   - Приказ! Повалить этот камень! Выполняй!
   Он отскочил в сторону, не чуя под собой ног. Если бы здесь был окоп, он прыгнул бы в окоп.
   - Живо! - завизжал он, срывая голос.
   Когда он разжмурился, Драмба уже стоял, наклонившись, перед обелиском. Огромные руки-лопаты скользнули по граниту и погрузились в пересохшую землю. Гигантские плечи зашевелились. Это длилось секунду. Робот замер, и Гаг вдруг с ужасом увидел, что его могучие ноги как бы оплывают, укорачиваются на глазах, превращаясь в короткие, толстые, расплющенные внизу тумбы. А потом холм дрогнул. Послышался пронзительный скрип, и обелиск едва заметно накренился. И тогда Гаг не выдержал.
   - Стой! - заорал он. - Отставить!
   Он кричал еще что-то, уже не слыша самого себя, ругаясь по-русски и по-алайски, никакой нужды не было в этом крике, и он уже понимал это и все-таки кричал, а Драмба стоял перед ним по стойке "смирно", монотонно повторяя: "Слушаю, господин капрал, слушаю, господин капрал..."
   Потом он опомнился. Саднило в глотке, все тело болело. Спотыкаясь, он обошел обелиск кругом, трогая гранит дрожащими пальцами. Все было, как прежде, только у основания, под непонятной надписью, зияли две глубокие дыры, и он принялся судорожно забивать в них землю каблуками.
  

5

  
   Всю ночь я не мог заснуть. Крутился, вертелся, курил, в сад высовывался для прохлаждения. Нервы, видимо, разгулялись после всего. Драмба торчал в углу и светился в темноте. В конце концов я его выгнал - просто так, чтобы злость сорвать. В голову лезла всякая чушь, картинки всякие, не относящиеся к делу. А тут еще эта койка подлая - я ее засек, что она норовит все время превратиться в этакое мягкое ложе, на каких здесь все, наверное, спят, да еще, подлюга, посягает меня укачивать. Как младенца.
   Вообще-то не в том беда, что я заснуть не мог, - я по трое суток могу не спать, и ничего со мной не делается. А главное, что я думать не мог по-человечески. Ничего не соображал. Добился я вчера своего или не добился? Могу я Драмбе теперь доверять или нет? Не знаю. Следит за мной Корней или нет? Опять же не знаю. Вчера после ужина заглянул я к нему в кабинет. Сидит он перед своими экранами, на каждом экране - по рылу, а то и по два, и он со всеми этими рылами разговаривает. Меня как ножом ткнули. Представил я себе, как бешусь там на холме, истерику закатываю, а он сидит себе здесь в прохладе, смотрит на все это через экран и хихикает. Да еще, может быть, Драмбе радирует: валяй, мол, разрешаю... Нет, про себя я точно знаю, что я бы так не мог. Чтобы на моих глазах оскверняли святыню моего народа, а я бы при этом хихикал и на экранчик смотрел - нет, у меня бы так не получилось. Я вам не крысоед.
   А если у него такое задание, сказано ему: любой, мол ценой... Не знаю, не знаю. Давеча, когда я вернулся, он меня сначала встретил, как всегда, потом присмотрелся, насторожился и принялся расспрашивать, что да как. Отец родной, да и только. Я ему опять соврал, что башка болит. От степных запахов. Но он, по-моему, мне не поверил. Виду не подал, конечно, но не поверил. А я весь вечер за ним следил: будет он Драмбу допрашивать или нет. Нет, не допрашивал. Даже не поглядел на него... Ох, ребята, бедная моя голова! Хоть ложись на спинку, и пусть несет, куда несет.
   Так промаялся я до самого рассвета. Ложился, вскакивал, кружил по комнате, опять ложился, в окно высовывался, башку в сад свешивал, и в конце концов меня, видно, сморило - задремал я, положив ухо на подоконник. Проснулся весь в поту и сразу услышал это самое хриплое мяуканье - мррряу-мррряу-мррряу, - словно самого дьявола ангелы небесные душат голыми руками в преисподней, и мне в лицо из сада фукнуло горячим, как бы шипучим, ветром. Я еще глаз как следует не разлепил, а уже сижу на полу, рукою шарю автомат и высматриваю поверх подоконника, как из-за бруствера. И в этот раз я все увидел, как это у них делается, с самого начала до самого конца.
   Над моей круглой поляной, правей бассейна, загорелась в сумерках яркая точка, и потек от нее вниз и в стороны словно бы жидкий лиловый свет, еще прозрачный, еще кусты сквозь него видно, а он все течет, течет, и вот уже заполнил здоровенный такой конус вроде химической банки в четыре метра высотой, заполнил и тут же стал отвердевать, остывать, меркнуть, и вот уже стоит на поляне ихний звездолет класса "призрак", каким я его увидел в первый раз. И тишина. Первобытная. Даже птицы замолчали. Над поляной - рассветное серо-голубое небо, вокруг поляны - черные кусты и деревья, а посередине поляны - это серебристое чудище, и никак я не могу понять, то ли оно живое, то ли оно вещь.
   Потом что-то слабо треснуло, раскрылась в нем черная пасть, звякнуло, зашипело, и выбрался оттуда человек. То есть это я сначала подумал, что человек: руки у него были, ноги. Голова. Весь он был какой-то черноватый, что ли... либо закоптило его, либо обгорел... и весь он был обвешан оружием. Я такого оружия, ребята, никогда не видывал, но с первого взгляда мне ясно стало, что это именно оружие. Оно свисало у него с обоих плеч и с пояса и лязгало и брякало на каждом шагу. По сторонам он не глядел, а двинулся прямо к крыльцу, как в собственный дом, и шагал как-то странно, но я не сразу понял в чем тут дело, потому что глаз не мог оторвать от его лица. Оно у него тоже было черноватое, обгорелое, блестело и отсвечивало, и вдруг он поднял обе руки и принялся его с себя сдирать, как маску - да это, видно, и была маска, потому что он в две секунды с нею управился и с размаху шмякнул ее оземь. И тут меня прошибло потом в другой раз, потому что под этим черноватым, обгорелым, липким и лакированным у него оказалось второе лицо, уже не человеческое - белое, как камень, безносое, безгубое, а глаза - как плошки и светятся. Я на это лицо только взглянул и сразу понял: не могу. Стал глядеть ему на ноги - еще хуже. У него ведь почему такая странная походка была? Он по этой густой траве, по твердой земле шел, как мы с вами шли бы по зыбучему песку или, скажем, по трясине - на каждом шагу проваливался по щиколотку, а то и глубже. Не держала его земля, подавалась...
   У крыльца он приостановился на секунду и разом стряхнул с себя всю свою амуницию. Залязгала она, загрохотала, а он шагнул в дверь - и снова тишина. И пусто. Как в бреду. И звездолета уже нет, словно и не было никогда. Только черные дыры от поляны до дома да груда невиданного оружия у крыльца. Все.
   Очень мне захотелось протереть глаза, ущипнуть себя за ляжку и все такое, но я этого делать не стал. Я ведь Бойцовый Кот, ребята. Я весь этот бред отмел. Не впервой. Я только главное оставил: оружие! Впервые я здесь увидел оружие. Я даже одеваться не стал - как был, в одних трусах, махнул через подоконник со второго этажа.
   Роса была обильная, ноги мои моментально стали мокрые выше колен, и продрал меня озноб - то ли от этой сырости, то ли, опять же, от нервов. Около крыльца я присел на корточки и прислушался. Тихо, по-нормальному тихо, по-утреннему. Птички завозились, сверчок какой-то заскрипел. Мне до этого дела не было, я ждал голоса услышать. Нет, не слышно голосов. В этом доме ведь всегда так: не должно быть голосов - галдят, бормочут, переругиваются, причем кто - неизвестно, потому что Корнея в доме нет, шляется где-то, беса тешит. А вот когда, как сейчас, должны люди - или даже пусть не совсем люди, - но должны же они здороваться, друг друга по спинам хлопать, восклицать что-нибудь приветственное! Нет, тут у них будет тишина. Могила. Ладно.
   И вот сижу я на корточках и смотрю на эти штуки, которые передо мной лежат, даже на вид тяжеленные, гладкие, масленые, надежные. Никогда я таких не видел ни на картинках, ни в кино. Большой, видно, убойной силы аппараты, да вот беда, непонятно, с какой стороны к ним подступиться, за какое место их брать и на что нажимать. И даже прикасаться к ним как-то боязно: того и гляди - ахнет, костей не соберешь.
   В общем, я растерялся, и это было плохо, потому что на самом-то деле мне следовало бы сразу хватать что-нибудь и рвать когти. Ну, Гаг, давай! Давай быстро! Вот эту коротышку: ствол есть, вместо дула, правда, стекляшка какая-то, зато и рукоятка вроде бы есть, два плоских магазина по сторонам ствола торчат... Все. Нет у меня больше времени. Потом разберусь. Протянул я руку и осторожно взялся за рукоятку. И тут произошла со мной странная вещь.
   Взялся я, значит, за рукоятку. Рубчатая такая, теплая. Пальцы сомкнул. Тяну на себя. Осторожно, чтобы не брякнуло. Тяжесть даже почувствовал. А в кулаке - ничего. Сижу, как пьяный, гляжу на пустой кулак, а машинка эта как лежала на ступеньке, так и лежит. Я сгоряча ее хвать поперек - и опять под пальцами металл, твердое, тяжелое. Рванул на себя - опять ничего.
   И захотелось мне тут заорать во весь голос. Еле сдержался. Посмотрел на ладонь - ладонь в масле. Вытер ее о траву, поднялся. Разочарование, конечно, страшное. Все у них учтено, все рассчитано и предусмотрено, у гадов. Перешагнул я через эту груду бесполезного для меня железа и пошел в дом. Вижу: в холле, в углу, торчит Драмба. Зашевелил своими ушами, уставился, а мне на него и смотреть было противно. И уже хотел я подняться к себе, как вдруг подумал: а что, если... В конце концов, не все ли равно, у кого в руках будет машинка, у меня или у этого долдона?
   - Рядовой Драмба, - сказал я негромко.
   - Слушаю, господин капрал, - отозвался он как положено.
   - А ну-ка, иди за мной.
   Вышли мы обратно на крыльцо. Оружие лежит, никуда не делось.
   - Подай мне вот эту, крайнюю, - говорю. - Только осторожно.
   - Не понял, господин капрал, - гудит эта дубина.
   - Чего ты не понял?
   - Не понял, что именно приказано подать.
   Провались ты! Мне-то откуда знать, как это называется?
   - Как называются эти предметы? - спрашиваю.
   Драмба заработал ушами и рапортует:
   - Трава, господин капрал. Ступени...
   - А на ступеньках? - спрашиваю я и чувствую, что меня мороз по коже начинает продирать.
   - На ступенях пыль, господин капрал.
   - А еще?
   Впервые Драмба промедлил с ответом. Долго молчал. У него, видно, тоже шестеренка за шестеренку зашла, как и у меня.
   - Еще на ступеньках имеются: господин капрал, рядовой Драмба, четыре муравья... - Он снова помедлил. - А также всевозможные микроорганизмы.
   Он их не видел! Понимаете? Не видел! Микроорганизмы он видел, а железяки эти метровой длины видеть ему было не положено. Ему их видеть не положено, а мне - брать. Все, все предусмотрели! И тут я с досады, не сообразив, махнул босой ногой по самой здоровенной железяке, что на крыльце валялась. Взвыл я, палец отшиб начисто, ноготь сломал. А железяка как лежала, так и осталась лежать. Все. Это уже было последней каплей. Захромал я к себе, зубами скриплю, чуть не плачу, кулаки стиснул. Пришел, повалился на койку, и взяло меня отчаяние, какого не испытывал я аж с того дня, когда пришел на побывку домой и увидел, что не то что дома моего - всего квартала нет, одни горелые кирпичи громоздятся, и душит гарью. Почудилось мне в эти черные минуты, что никуда я не годен, ничего я не могу здесь сделать, в этом сытом и лукавом мире, где каждый мой шаг рассчитан и предусмотрен на сто лет вперед. И вполне может быть, что каждое мое действие, какое я еще только собираюсь совершить, они уже знают, как пресечь и обратить себе на пользу.
   И чтобы разогнать мрак, я стал вспоминать самое светлое, самое счастливое, что было в моей жизни, и вспомнил тот морозный ясный день, столбы дыма, которые поднимались в зеленое небо, и треск пламени, пожирающего развалины, серый от сажи снег на площади, окоченевшие трупы, изуродованный ракетомет в огромной воронке... А герцог идет вдоль нашей шеренги, мы еще не успели остыть, глаза еще заливает пот, ствол автомата обжигает пальцы, а он идет, тяжело опираясь на руку адъютанта, и снег скрипит под его мягкими красными сапожками, и каждому из нас он внимательно заглядывает в глаза и говорит негромко слова благодарности и одобрения. А потом он остановился. Прямо передо мной. И Гепард, которого я не видел, - я никого не видел, кроме герцога, - назвал мое имя, и герцог положил мне руку на плечо и некоторое время смотрел мне в глаза, и лицо у него было желтое от усталости, иссеченное глубокими морщинами, а вовсе не гладкое, как на портретах, веки красные и воспаленные, и мерно двигалась тяжелая, плохо выбритая челюсть. И все еще держа свою правую руку у меня на плече, он поднял левую и щелкнул пальцами, и адъютант поспешно положил в эти пальцы черный кубик, а я все еще не верил своему счастью, не мог поверить, но герцог произнес низким хриплым голосом: "Открой пасть, Котенок..." - и я зажмурился и открыл рот изо всех сил, почувствовал на языке шершавое и сухое и стал жевать. Волосы встали дыбом у меня под каской, из глаз покатились слезы. Это был личный его высочества жевательный табак пополам с известью и сушеной горчицей, а герцог хлопал меня по плечу и говорил растроганно: "О эти сопляки! Мои верные, непобедимые сопляки!.."
   И тут я поймал вдруг себя на том, что улыбаюсь во всю морду. Не-ет, господа, еще не все кончено. Верные, непобедимые сопляки не подведут. Не подводили там, не подведут и здесь. Повернулся я на бок и заснул, чем и кончилось это мое приключение.
   Это кончилось, зато другие начались, потому что тихий наш домик вдруг зашевелился. Раньше было как? Позавтракаем мы с Корнеем, потреплемся минут двадцать о том, о сем, и все, до самого обеда я один. Хочешь - спи, хочешь
   - книжки читай, хочешь - голоса слушай. А тут - не знаю, то ли кто-то этот ихний гадючник разворошил, то ли у них передышка какая-то кончилась, но только стало в нашем домике тесно.
   А началось все с того, что отправился я в тот коридор посмотреть, как там моя переписка. Честно говоря, ничего нового я увидеть не ожидал, однако смотрю - хо! - отозвался мой математик. Прямо под моим вопросом теми же аккуратными маленькими буковками было выведено: "Твои друзья в аду". Вот тебе и на! Что же это получается? "Кто ты, друг?" - "Твои друзья в аду". Значит, их тут несколько... Почему же не пишут, кто они? Боятся? И почему в аду? Нормальному человеку тут, конечно, несладко приходится, но в аду... Я посмотрел на эту крашенную дверь. Может быть, там тюрьма? Или что-нибудь похуже? Что же вы, ребята, толком ничего не сумели написать? Не-ет, этот коридорчик надо взять под наблюдение. Но это потом, а что мне сейчас написать? Чтобы они сразу все про меня поняли... Ч-черт, математики этой я не знаю. Может быть, у них в этой формуле все зашифровано. Напишу-ка я им, кто я есть, чтобы они знали, с кем имеют дело и на что я годен. Напишу я им... Я достал припасенный огрызок карандаша и нацарапал печатными буквами: "Бойцовый Кот нигде не пропадет". Очень мне понравилось, как я это придумал. Любому ясно, что я - Кот, что я бодр и готов к действию. Парашютистов этих я в гробу видал, ничего они мне здесь не сделают. А если это ловушка и затеял эту переписку Корней - что ж, пожалуйста, ничего такого я не написал.
   Ладно. За коридорчиком этим мы понаблюдаем. А сейчас пришла пора посмотреть, что же у них за этой дверью. Недолго думая, взялся я за ручку и потянул ее на себя. Открылась. Я думал - там комната какая-нибудь будет, или коридор, или лестница... ну что у людей за дверями бывает? Так вот там ничего такого не было. Камера там была. Три на три. Стены черные, матовые. В стене напротив торчит круглая красная кнопка. И все. Ничего больше в этой камере не было. Я когда эту камеру увидел, мне сразу расхотелось в нее заходить. Да ну их, думаю, к шутам, чего я в этом склепе не видел? Кнопок красных я не видел, что ли?
   Стою я в нерешительности и вдруг слышу сзади - голоса. Близко. Можно сказать, рядом. Ну, думаю, кажется, влип. Захлопнул дверь, зубы стиснул, оборачиваюсь. Переднему по горлу и - в сад, думаю, а там ищи меня, свищи...
   Но оказалось, что это не парашютисты. Выворачивает в коридор из-за угла какой-то человек с тележкой, с этакой платформой на колесиках. Я засунул руки в карманы и этакой ленивой походочкой двинулся навстречу. Коридор широкий, разминемся спокойно. А он уже близко со своей тележкой. Глянул я на него - змеиное молоко! - черный! Мне сперва даже показалось, что у него вообще головы нет, потом, конечно, присмотрелся и вижу: есть голова. Но черная. То есть вся черная! Не только волосы, но и щеки, уши, лоб, а губы красные, толстые, белки глаз так и сверкают, и зубы тоже. Это с какой же планеты его занесло сюда такого? Я прижался к стене, уступая дорогу изо всех сил - проходи, мол, не задерживайся, только не трогай... Не тут-то было. Конечно же, он вместе со своей тележкой останавливается около меня, ослепляет меня своими белками и зубами и хриплым нутряным голосом произносит:
   - По-моему, это типичный алаец...
   Я сглотнул, киваю.
   - Так точно, - говорю. - Алаец я.
   И он начинает говорить со мной по-алайски, но уже не хриплым басом, а приятным таким, нормальным голосом - тенором или, я не знаю там, баритоном.
   - Ты, - говорит, - наверное, Гаг. Бойцовый Кот.
   - Так точно, - говорю.
   - Ты, - спрашивает, - из Центра сейчас?
   Ну что я ему отвечу?
   - Н-никак нет, - говорю. - Я сам по себе...
   Я уже разглядел его и вижу, что человек как человек. Ну, черный... Ну и что? У нас на островах голубые живут, и никто им в нос не тычет. Одет нормально, как все здесь одеваются - рубашка навыпуск, короткие штаны. Только черный. Весь.
   - Ты, может быть, Корнея ищешь? - спрашивает он.
   Участливо так спрашивает. Совсем как Корней.
   - Вид у тебя какой-то взъерошенный, - спрашивает он.
   - Да нет, - отвечаю я с досадой. - Это я вспотел просто. Жарко тут у вас...
   - А-а... Так ты бы мундир свой снял, что ты в нем преешь... А Корнея ты пока лучше не ищи, Корней сейчас занят до предела...
   Чисто так говорит по-алайски, грамотно, и выговор у него такой столичный, с придыханием. Стильно говорит. Ну, объясняет он мне что-то про Корнея, где сейчас Корней и чем он занимается, а я все поглядываю на его тележку и, честно вам скажу, ребята, ничего уже не слышу, что он там мне говорит.
   Значит, так. Ну, тележка - она тележка и есть, не в тележке дело. А вот на этой тележке лежит у него громадный, вроде бы кожаный мешок. Кожаный и снаружи как бы маслом облитый, коричневый такой, вроде как куртка бронеходчика. Сверху он, значит, гладкий, без единой морщинки, а внизу весь какой-то смятый, весь в бороздах и складках. И вот там, в этих самых бороздах и складках, я еще в самом начале заприметил какое-то движение. Сначала думал - показалось. Потом... В общем, там был глаз. Оторвите мне руки-ноги - глаз! Какая-то складка там раздвинулась тихонько, и глянул на меня большой круглый темный глаз. Печальный такой и внимательный. Нет, ребята, зря я в этот коридор сегодня пошел. Оно конечно, Бойцовый Кот есть боевая единица сама в себе и так далее, но все-таки о таких встречах в уставе ничего не говорится...
   Стою я, держусь за стенку и знай себе долблю: "Так точно... Так точно..." А сам думаю: увези ты это от меня, в самом деле, ну чего ты здесь встал? И понял мой черный, понял, что мне надобно передохнуть. Говорит хриплым басом:
   - Привыкай, алаец, привыкай... Пойдемте, Джонатан.
   А потом по-алайски нормальным голосом:
   - Ну, будь здоров, брат-храбрец... Эк тебя скрутило. Да не трусь ты, не трусь, Бойцовый Кот! Это ведь не джунгли...
   - Так точно, - сказал я в сто сорок восьмой раз.
   Блеснул он своими белками и зубами на прощанье и двинулся с тележкой дальше по коридору. Поглядел я ему вслед - змеиное молоко! - Тележка-то катится сама по себе, а он рядом с ней вышагивает сам по себе, совсем отдельно, и уже раздаются опять голоса: один, значит, хриплый бас, а другой нормальный, но говорят они уже оба на каком-то неизвестном языке. И на лопатках у этого черного надпись полукругом: ГИГАНДА. Хороша встреча, а? Еще одна такая встреча, и я в собственные сапоги прятаться начну. "Привыкай, алаец, привыкай". Не знаю, может быть, я когда-нибудь и привыкну, но в ближайшие полста лет вы меня в этот коридор пряником не заманите... Досмотрел я, как они в этот склеп втиснулись, захлопнули за собой дверь, да и пошел от этого поганого места. Держась за стену.
   С этого самого дня стало у нас в домике тесновато. Валят валом. Через нуль-кабину прибывают по двое, по трое. По ночам и особенно под утро от "призраков" в саду сплошной мяв стоит. Некоторые вываливаются прямо из чистого неба - один в бассейн угодил, когда я утром купался, тоже устроил мне переживание. И все они к Корнею, и все они галдят на разных языках, и у всех у них дела, и у всех срочные. В холл выйдешь - галдят. В столовую придешь пищу принять - сидят по двое, по трое, кушают и опять же галдят, причем одни поели - другие откуда-то приходят... Я на это просто смотреть не мог: сколько они хозяйского добра даром переводят, хоть бы с собой приносили, что ли... Неужели не понимают, что на всех не напасешься? Совести у людей нет, вот что я вам скажу. Правда, надо им все-таки отдать справедливость. Все-таки мешков среди них с глазами я больше не заметил. Были среди них, конечно, довольно жуткие экземпляры, но чтобы совсем уж мешок - нет, таких больше не было. И на том спасибо. Я день терпел, два терпел, а потом от этого нашествия, честно скажу, ребята, просто сбежал. Возьмешь с утра Драмбу - и на пруды километров за пятнадцать от этого постоялого двора. Я там пруды нашел, роскошное место, камыши, прохлада, уток видимо-невидимо...
   Конечно, может быть, я поступил неправильно, смалодушничал. Наверное, я должен был там среди них ториться, подслушивать там, подсматривать, мотать на ус. Но ведь, ребята, я же старался. Сядешь где-нибудь в уголке в гостиной, рот раскроешь, уши развесишь - ни черта не понять. Галдят на непонятных языках, чертят какие-то кривые, мотают друг у друга перед носом какие-то рулоны голубой бумаги со значками, один раз даже карту империи вывесили, битый час по ней пальцами ползали... уж казалось бы, чего проще
   - карта, а так я и не понял, чего они друг от друга добивались, чего не поделили... Одно я, ребята, понял: что-то у нас там происходит или вот-вот должно произойти. Потому весь этот гадючник и зашевелился.
   Короче говоря, решил я предоставить инициативу противнику. Разобраться в обстановке я не умею, помешать им никак не могу, и остается мне рассуждать примерно так: раз они меня здесь держат - значит, я им зачем-то нужен, а раз я им нужен, то что бы они там не затевали, а рано или поздно ко мне обратятся. Вот тогда мы и посмотрим, как действовать. А пока будем на пруды ходить, Драмбу муштровать и ждать - может, что-нибудь подвернется.
   И между прочим, подвернулось.
   Как-то раз иду я на завтрак. Смотрю - за столом Корней. И притом один. Я последние дни Корнея редко видел, да и то вокруг него всегда народ толокся. А тут сидит один, молоко пьет. Ну, поприветствовал я его, сажусь напротив. И странно мне как-то стало - соскучился я по нему, что ли? Тут все дело, наверное, было в его лице. Хорошее у него все-таки лицо. Есть в нем что-то очень мужественное и в то же время, наоборот, детское, что ли? В общем, лицо человека безо всяких тайных умыслов. Такому и не хочется верить, а веришь. Разговариваем мы с ним, а я все время себе напоминаю: Осторожно, Кот, другом он тебе быть никак не может, не с чего ему быть другом, а раз он не друг - значит, враг... И тут он вдруг говорит ни с того ни с сего:
   - А почему ты, Гаг, мне вопросов не задаешь никогда?
   Вот тебе и на - вопросов я ему не задаю. А где мне ему вопросы задавать, когда я его целыми днями не вижу? И что-то мне так горько стало, и ужасно захотелось сказать ему прямо: "А чтобы вранья поменьше слушать, друг лукавый". Но я, конечно, этого не сказал. Пробормотал только:
   - Почему же не задаю? Задаю...
   - Понимаешь, - говорит он, и тон у него такой, будто он передо мной извиняется, - я ведь не могу тебе длинные лекции читать. Во-первых, у меня времени на это нет, сам видишь. И хотел бы с тобой побольше времени проводить, да не могу. А во-вторых, лекции - это, по-моему, скучища. Какой интерес выслушивать ответы на вопросы, которых ты не задавал? Или ты, может, иначе считаешь?
   Я растерялся, замычал что-то самому мне непонятное, и тут вваливаются в столовую двое, а за ними еще и третий. Сияют все трое, как начищенные медные чайники. И будто все втроем несут крошечную круглую коробочку и с этой коробочкой - прямиком к Корнею.
   - Она? - говорит Корней, поднимаясь им навстречу.
   - Она, - отвечают они чуть ли не хором и тут же замолкают.
   Я давно заметил, что при Корнее они не галдят. При Корнее они держатся как положено. Корней, надо думать, шутить не любит.
   Да. Уплетаю я какую-то вроде бы рыбу, запиваю горячим пойлом, а Корней эту коробочку берет двумя пальцами, открывает ее осторожно и вытягивает из нее узкую красную ленту. Эти трое дышать перестали. В столовой тишина, и слышно только, как галдят в гостиной. Корней эту красную ленточку рассмотрел внимательно - просто так и на свет, - а потом сказал негромко:
   - Молодцы. Размножьте и раздайте.
   И пошел из столовой. Только у самой двери спохватился, повернулся ко мне и сказал:
   - Извини, Гаг. Ничего не могу поделать.
   Я только плечом дернул - мне-то что... пожалуйста! Ну, из этих троих двое покатили за Корнеем, а третий остался и стал аккуратно укладывать эту красную ленточку обратно в коробочку. Я сижу злой, не люблю пищу принимать при посторонних. Но он на меня вроде бы и внимания не обращает. Он идет через всю столовую в угол, где у Корнея стоит какой-то шкаф не шкаф, сундук не сундук... ящик в общем, поставленный на попа. Я этот ящик сто раз видел и никогда на него внимания не обращал. А он подходит к этому ящику и сдвигает кверху какую-то шторку, и в стенке ящика образуется ярко освещенная ниша. В эту нишу он кладет свою коробочку и шторку опускает. Раздается короткое гудение, на ящике вспыхивает желтый глаз. Этот тип снова поднимает шторку... и тут, ребята, я есть перестал. Потому что смотрю - а в нише уже две коробочки. Этот тип опять опускает шторку - опять загудело, опять загорелся желтый глаз, поднимает он шторку - четыре коробочки. И пошел, и пошел... Я сижу и только глазами хлопаю, а он - шторку вверх, шторку вниз, гудок, желтый глаз, шторку вверх, шторку вниз... И через минуту у него этих коробочек набралась полная ниша. Выгреб он их оттуда, распихал по карманам, подмигнул мне и выскочил вон.
   Ничего я опять не понял. Да здесь никакой нормальный человек бы не понял. Но одно я понял: это надо же, какая машина! Я встал - и к ящику. Осмотрел его со всех сторон, даже попробовал сзади заглянуть, но голова не пролезла, только ухо прищемил. Ладно. А шторка поднята, и ниша эта так светом и сияет мне в глаза. Змеиное молоко! Я огляделся и хвать со стола мятую салфетку... Скатал ее в шарик между ладонями и бросил в нишу - издали бросил на всякий случай, мало ли что. Нет, все нормально. Лежит себе бумажка, ничего ей не делается. Тогда я осторожненько взялся за шторку и потянул ее вниз. Шторка легко двинулась, прямо-таки сама пошла. Щелк! И, как следует быть, загудело, зажглась желтая лампа. Ну, Кот! Потянул я шторку вверх. Точно. Два бумажных шарика. Я их оттуда вилкой осторожно выгреб, смотрю - одинаковые. То есть точь-в-точь! Отличить совершенно невозможно. Я их и так смотрел, и этак, и на просвет - даже, дурак, понюхал... Одинаковые.
   Что же это получается? Золотой бы мне сейчас, я бы в миллионах ходил. Стал я рыться по карманам. Ну, не золотой, думаю, так хотя бы грош медный... Нет гроша. И тут нашариваю я свой единственный патрон. Унитарный патрон калибра восемь и одна десятая. Нет, даже в этот момент я еще не соображал, что здесь к чему. Просто подумал: раз уж денег нет, так хоть патронов наделаю, они тоже денег стоят. И только когда в нише передо мной шестнадцать штучек медью засверкало, только тогда до меня наконец дошло: шестнадцать патронов - да ведь это же обойма! Полный магазин, ребята!
   Стою я перед этим ящиком, смотрю на свои патрончики, и такие интересные мыслишки в голове у меня бродят, что я тут же спохватился и поглядел вокруг, не подслушивает ли кто и не подсматривает ли. Хорошую они машину здесь себе придумали, ничего не скажешь. Полезная машина. Много я у них всякого повидал, но вот такую полезную вещь всего второй раз вижу. (Первая - это Драмба, конечно.) Ну что ж, спасибо. Собрал я патрончики свои, ссыпал их в карман куртки, оттянули они мне карман, и почувствовал я, ребята, будто забрезжило наконец что-то передо мной вдали.
   Машинкой этой я потом не раз еще пользовался. Запас патронов потихоньку пополнял; пуговица у меня оторвалась - я и пуговиц форменных на всякий случай два комплекта наделал; ну еще кое-чего по мелочам. Сначала я берегся, а потом совсем обнаглел: они тут же за столом кушают и галдят, а я стою себе у ящика и знай себе шторкой щелкаю. И хоть бы кто внимание обратил! Беспечный народ, ума не приложу, как это они собираются нашей планетой управлять при такой своей беспечности. Их же у нас перочинными ножиками резать будут. Ведь я здесь прямо у них на глазах мог бы всю их секретную документацию скопировать. Была бы документация... Они ведь на меня ну совсем никакого внимания не обращали. Хочешь подслушивать - подслушивай, хочешь подсматривать - подсматривай... Так, который-нибудь взглянет рассеяно, улыбнется тебе и - снова галдеть. Обидно даже, змеиное молоко! Все-таки я - Бойцовый Кот его высочества, не шпана какая-нибудь мелкая, передо мной такие вот шапки с тротуара сходили и шляпу еще снимали... Правда, не каждый день снимали, а только в дни тезоименитства, но все равно. Так и хотелось мне встать как-нибудь в дверях и гаркнуть по-гепардовски: "Смир-рна! Глаза на меня, тараканья немочь!" То-то забегали бы! Потом я, конечно, запретил себе на эти темы думать. Я свое достоинство унижать права не имею. Даже в мыслях. Пусть все идет как идет. Мне одному их всех по стойке "смирно" все равно не переставить. Да и нет передо мной такой задачи...
   Корней мой в эти дни совсем извелся. Мало того, что ему этот галдеж нужно было регулировать, так свалились на него еще и личные неприятности. Всего я, конечно, не знаю, но вот однажды вернулся я под вечер с прудов - усталый, потный, ноги гудят, - искупался и завалился в траву под кустами, где меня никто не видит, а я всех вижу. То есть видеть-то особенно было некого - которые оставались, те все сидели в кабинете у Корнея, было у них там очередное совещание, - а в саду было пусто. И тут дверь нуль-кабины раскрывается, и выходит из нее человек, какого я до сих пор здесь никогда не видел. Во-первых, одежда на нем. Которые наши - они все больше в комбинезонах или в пестрых таких рубашках с надписями на спине. А этот - не знаю даже, как определить. Что-то такое строгое на нем, внушительное. Материальчик серый, понял? - стильный, и сразу видно, что не каждому такой по карману. Аристократ. Во-вторых, лицо. Здесь я объяснить уж совсем не умею. Ну, волосы черные, глаза синие - не в этом дело. Напомнил он мне чем-то того румяного доктора, который меня выходил, хотя этот был совсем не румяный и уж никак не добряк. Выражение одинаковое, что ли?.. У наших такого выражения я не видел, наши либо веселые, либо озабоченные, а этот... Нет, не знаю, как сказать.
   В общем, вышел он из кабины, прошагал этак решительно мимо меня и - в дом. Слышу: галдеж в кабинете разом стих. Кто же это такой к нам пожаловал, думаю. Высшее начальство? В штатском? И стало мне ужасно интересно. Вот, думаю, взять бы такого. Заложником. Большое дело можно было бы провернуть... И стал я себе представлять во всех подробностях, как я это дело проворачиваю, - фантазия, значит, у меня разыгралась. Потом спохватился. В кабинете уже опять галдят, и тут на крыльцо выходят двое - Корней и этот самый аристократ. Спускаются и медленно идут по дорожке обратно к нуль-кабине. Молчат. У аристократа лицо замкнутое, рот сжат в линейку, голову несет высоко. Генерал, хоть и молод. А Корней мой голову повесил, глядит под ноги и губы кусает. Расстроен. Я только успел подумать, что и на Корнея здесь, видно, нашлась управа, как они останавливаются совсем недалеко от меня, и Корней говорит:
   - Ну что ж... Спасибо, что пришел.
   Аристократ молчит. Только плечами слегка повел, а сам смотрит в сторону.
   - Ты знаешь, я всегда рад видеть тебя, - говорит Корней. - Пусть даже вот так, на скорую руку. Я ведь понимаю, ты очень занят...
   - Не надо, - говорит аристократ с досадой. - Не надо. Давай лучше прощаться.
   - Давай, - говорит Корней.
   И с такой покорностью он это сказал, что мне даже страшно стало.
   - И вот что, - говорит аристократ. Жестко так говорит, неприятно. - Меня теперь долго не будет. Мать остается одна. Я требую: перестань ее мучить. Раньше я об этом не говорил, потому что раньше я был рядом и... Одним словом, сделай что хочешь, но перестань ее мучить!
   Корней что-то сказал, почти прошептал - так тихо, что я не уловил его слов.
   - Можешь! - говорит аристократ с напором. - Можешь уехать, можешь исчезнуть... Все эти... все эти твои занятия... С какой стати они ценнее, чем ее счастье?
   - Это совсем разные вещи, - говорит Корней с каким-то тихим отчаянием. - Ты просто не понимаешь, Андрей...
   Я чуть не подскочил в кустах. Ну ясно же - никакой это не начальник и не генерал. Это же его сын, они же даже похожи!
   - Я не могу уехать, - продолжает Корней. - Я не могу исчезнуть. Это ничего не изменит. Ты воображаешь, что с глаз долой - из сердца вон. Это не так. Постарайся понять: сделать ничего невозможно. Это судьба. Понимаешь? Судьба.
   Этот самый Андрей задрал голову, посмотрел на отца надменно, словно плюнуть в него хотел, но вдруг аристократическое лицо его жалко задрожало
   - вот-вот заревет, - он как-то нелепо махнул рукой и, ничего не сказав, со всех ног пустился к нуль-кабине.
   - Береги себя! - крикнул ему вслед Корней, но того уже не было.
   Тогда Корней повернулся и пошел к дому. На крыльце он постоял некоторое время - не меньше минуты, наверное, стоял, словно собирался с силами и с мыслями, - потом расправил плечи и только после этого шагнул через порог.
   Такие вот дела. Насели на человека. Ладно, не мое это дело. Жалко только его. Я бы, конечно, на его месте накидал бы этому сыночку пачек, чтобы знал свое место и не встревал, но только на Корнея это не похоже. То есть непохоже, чтобы он кому-нибудь мог пачек накидать... вернее, пачек-то он накидать мог бы, по-моему, кому угодно, силищи и ловкости он неимоверной. Видел я, как они однажды возились возле бассейна - Корней, а против него трое его этих... ну, офицеров, что ли... Как он их кидал! Это же смотреть было приятно. Так что насчет пачек вы будьте спокойны. Но тут дело в том, что без крайней необходимости он никому пачек кидать не станет... не то что пачек, резкого слова от него не услышишь... Хотя с другой стороны, конечно, был один случай... Как-то раз сунулся я к нему в кабинет - не помню уже зачем. То ли книжку какую взять, то ли ленту для проектора. Одним словом, дождь был в тот день. Сунулся и попал вдруг в полную темноту. Я даже засомневался. Не было еще такого, чтобы в этом доме среди бела дня попадал в темное помещение. Может, меня по ошибке в какую-нибудь кладовку занесло? И вдруг оттуда, из темноты - голос Корнея:
   - Прогоните еще раз с самого начала...
   Тогда я шагнул вперед. Стена за мной затянулась, и стало совсем уж темно, как в ночном тире. Я вытянул перед собой руки, чтобы не треснуться обо что-нибудь, двух шажков не сделал - запутался пальцами в какой-то материи. Я даже вздрогнул от неожиданности. Что еще за материя? Откуда она здесь, в кабинете? Никогда ее здесь раньше не было. И вдруг слышу голоса, и как я эти голоса услышал, так о материи и думать позабыл, и замер, и дышать перестал.
   Я сразу понял, что говорят по-имперски. Я это ихнее хурли-мурли где хочешь узнаю, сипение это писклявое. Говорили двое: один - нормальный крысоед, так бы и полоснул его из автомата, а второй... вы, ребята, не поверите, я сначала сам не поверил. Второй был Корней. Ну точно - его голос. Только говорил он, во-первых, по-имперски, а во-вторых, на таких басах, каких я до сих пор не то что от Корнея - вообще на этой планете ни от кого не слыхивал. Это, ребята, был настоящий допрос, вот что это было. Я этих допросов навидался, знаю, как там разговаривают. Тут ошибки быть не может. Корней ему этак свирепо: гррум-тррум-бррум! А тот, поганец трусливый, ему в ответ жалобно: хурли-мурли, хурли-мурли... Сердце мое возрадовалось, честное слово.
   Понимал вот, к сожалению, я только с пятого на десятое, да и то, что понимал, до меня как-то не доходило по-настоящему. Получалось вроде, что этот крысоед - не "армия", "столица" мне знакомы, а они то и дело повторялись. И еще мне было понятно, что Корней все время нажимает, а крысоед, хоть и юлит, хоть и подхалимничает, но чего-то недоговаривает, полосатик, крутит, гадина. Корней гремел все яростнее, крысоед пищал все жалобнее, и лично мне было совершенно ясно, что вот именно сейчас и следовало бы влепить как следует - я даже весь вперед подался, касаясь носом ткани, отделявшей меня от допросной, чтобы ничего не пропустить, когда эта сволочь завизжит и начнет выкладывать, чего от него добиваются. Но крысоед вдруг совсем замолчал - в обморок закатился, что ли? - а Корней сказал обыкновенным голосом, по-русски:
   - Очень неплохо. Вольдемар, вы свободны. Теперь попробуем подвести итоги. Во-первых...
   Так я, ребята, и не узнал, что там было во-первых. Засветили мне вдруг в лоб с такой силой, что стало мне светло в этом мраке, и очнулся я, ребята, уже в гостиной. Сижу на полу, глазами хлопаю, а надо мной стоит, потирая плечо, этот самый Вольдемар, здоровенный дядька, башка под самый потолок, лицо у него растерянное и расстроенное, смотрит он на меня из-под потолка и говорит - то ли укоризненно, то ли виновато:
   - Ну что же ты, голубчик? Что же ты там торчал в темноте? Откуда мне было знать? Ты уж извини меня, пожалуйста... Не ушибся?
   Я потрогал осторожно свою переносицу - есть у меня там переносица или ее уже вовсе нету, - кое-как поднялся и говорю:
   - Нет, - говорю. - Не ушибся. Меня ушибли - это было.
  

6

  
   Когда Драмба закончил ход сообщения к корректировочному пункту, Гаг остановил его, спрыгнул в траншею и прошелся по позиции. Отрыто было на славу. Траншея полного профиля с чуть скошенными наружу идеально ровными стенками, с плотно утрамбованным дном, без всякой там рыхлой землицы и другого мусора, все в точности по наставлению, вела к огневой - идеально круглой яме диаметром в два метра, от которой отходили в тыл крытые бревнами блиндажи для боеприпасов и расчета. Гаг посмотрел на часы. Позиция была полностью отрыта за два часа десять минут. И какая позиция! Такой могла гордиться его высочества Инженерная академия. Гаг оглянулся на Драмбу. Рядовой Драмба возвышался над ним и над краем траншеи. Огромные ладони его были прижаты к бедрам, локти оттопырены, уши опущены, грудь колесом, и от него, смешиваясь с запахом разрытой земли, исходила атмосфера свежести и прохлады.
   - Молодец, - сказал Гаг негромко.
   - Слуга его высочества, господин капрал! - гаркнул робот.
   - Чего нам теперь еще не хватает?
   - Банки бодрящего и соленой рыбки, господин капрал!
   Гаг ухмыльнулся.
   - Да, - сказал он. - Я из тебя сделал солдата, из разгильдяя.
   Он взялся за край траншеи и одним движением перебросил тело на траву, потом поднялся, отряхнул колени и еще раз осмотрел позицию - теперь уже сверху. Да, позиция была на славу.
   Солнце поднялось высоко, от росы не осталось и следа, луна бледным куском тающего сахара висела над западным горизонтом, над туманными очертаниями города-чудовища. Вокруг мириадами кузнечиков стрекотала степь, ровная, рыже-зеленая, на всем своем протяжении одинаковая и пустая, как океан. Однообразие ее нарушало лишь облачко зелени вдали, в котором краснела черепичная крыша Корнеева дома. Стрекочущая, напоенная пряными запахами степь вокруг, чистое серо-голубое небо над нею, а в центре - он, Гаг. И ему хорошо.
   Хорошо, потому что все далеко. Далеко отсюда непостижимый Корней, бесконечно добрый, бесконечно терпеливый, снисходительный, внимательный, неуклонно, миллиметр за миллиметром вдавливающий в душу любовь к себе, и в то же время бесконечно опасный, словно бомба огромной силы, грозящая взорваться в самый неожиданный момент и разнести в клочья Вселенную Гага. Далеко отсюда лукавый дом, набитый невиданными и невозможными механизмами, невиданными и невозможными существами вперемешку с такими же, как Корней, людьми-ловушками, шумно кипящий беспорядочной деятельностью без всякой видимой разумной цели, а потому такой же непостижимый и отчаянно опасный для Вселенной Гага. Далеко отсюда весь этот лукавый обманчивый мир, где у людей есть все, чего они только могут пожелать, а потому желания их извращены, цели потусторонни, и средства уже ничем не напоминают человеческие. И еще хорошо, потому что здесь удается хоть ненадолго забыть о гложущей непосильной ответственности, обо всех этих задачах, которые ноют, как язва, в воспаленной душе - неотложные, необходимые и совершенно неразрешимые. А здесь - все так просто и легко...
   - Ого! - произнес Корней. - Вот это да!
   Гаг подскочил на месте и обернулся. Корней стоял по ту сторону траншеи, с веселым изумлением оглядывая позицию.
   - Да ты фортификатор, - сказал он. - Что это у тебя такое?
   Гаг помолчал, но деваться было некуда.
   - Позиция, - неохотно буркнул он. - Для тяжелой мортиры.
   Корней был поражен.
   - Для чего, для чего?
   - Для тяжелой мортиры.
   - Гм... А где ты возьмешь мортиру?
   Гаг молчал, глядя на него исподлобья.
   - Ну ладно, это меня, в конце концов, не касается, - сказал Корней, подождав. - Извини, если помешал... Я тут получил кое-какие известия и поспешил, чтобы поделиться с тобой. Дело в том, что ваша война кончилась.
   - Какая война? - тупо спросил Гаг.
   - Ваша. Война герцогства Алайского с империей.
   - Уже? - тихо проговорил Гаг. - Вы же говорили - четыре месяца.
   Корней развел руки.
   - Ну, извини, - сказал он. - Ошибся. Все мы ошиблись. Но это, знаешь ли, добрая ошибка. Согласись, что мы ошиблись в нужную сторону... Управились за месяц.
   Гаг облизнул губы, поднял голову, снова опустил.
   - Кто... - он замолчал.
   Корней ждал, спокойно глядя на него. Тогда Гаг снова поднял голову и, глядя прямо ему в глаза, сказал:
   - Я хочу знать, кто победил.
   Корней очень долго молчал, по лицу его ничего нельзя было разобрать. Гаг сел - не держали ноги. Рядом из траншеи торчала голова Драмбы. Гаг бессмысленно уставился на нее.
   - Я ведь уже объяснял тебе, - сказал наконец Корней. - Никто не победил. Вернее, все победили.
   Гаг процедил сквозь зубы:
   - Объясняли... Мало ли что вы мне объясняли. Я этого не понимаю. У кого осталось устье Тары? Это может быть вам все равно, у кого оно осталось, а нам не все равно!
   Корней медленно покачал головой.
   - Вам тоже все равно, - устало сказал он. - Армий там больше нет - только гражданское население...
   - Ага! - сказал Гаг. - Значит, крысоедов оттуда выбили?
   - Да нет же... - Корней страдальчески сморщился. - Армий вообще больше не существует, понимаешь? Из устья Тары никто никого не выбивал. Просто и алайцы, и имперцы побросали оружие и разошлись по домам.
   - Это невозможно, - сказал Гаг спокойно. - Я не понимаю, зачем вы мне это рассказываете, Корней. Я вам не верю. Я вообще не понимаю, чего вам от меня надо. Зачем вы меня здесь держите? Если я вам не нужен - отпустите. А если нужен - говорите прямо...
   Корней закряхтел и с силой ударил себя по бедру.
   - Значит, так, - сказал он. - Ничего нового по этой части я тебе сообщить не могу. Вижу, что тебе здесь не нравится. Знаю, что ты стремишься домой. Но тебе придется еще потерпеть. Сейчас у тебя на родине слишком тяжело. Разруха. Голод. Эпидемии. А сейчас еще и политическая неразбериха... Герцог, как и следовало ожидать, плюнул на все и бежал, как последний трус. Бросил на произвол судьбы не только страну...
   - Не говорите плохо о герцоге, - хрипло прорычал Гаг.
   - Герцога больше нет, - холодно сказал Корней. - Герцог Алайский низложен. Впрочем, можешь утешиться: императору тоже не повезло.
   Гаг криво ухмыльнулся и снова окаменел лицом.
   - Пустите меня домой, - сказал он. - Вы не имеете права меня здесь держать. Я не военнопленный и не раб.
   - Давай-ка так, - сказал Корней. - Давай не будем ссориться. Ты плохо себе представляешь, что там у вас делается. А там такие, как ты, сколотили банды, им все хочется поставить скелет на ноги, а этого, кроме них, никто уже не хочет. За ними охотятся, как за бешеными псами, и они обречены. Если тебя сейчас отправить домой, ты, конечно же, примкнешь к такой банде, и тогда тебе конец. И дело, между прочим, не только в тебе, дело еще и в тех людях, которых ты успеешь убить и замучить. Ты опасен. И для себя, и для других. Вот так, если откровенно.
   Оказывается, Корней мог быть и таким. Перед Гагом стоял боец, и хватка у этого бойца была железная, и бил он в самую точку. Ну, что ж, за откровенность спасибо. Значит, теперь так и будем: ты мне сказал, но я тебе тоже сейчас скажу. Хватит строить из себя мальчика в штанишках. Надоело.
   - Значит, боитесь, что я там буду опасен, - сказал Гаг. Он уже больше не мог и не хотел сдерживаться. - Что ж, воля ваша. Только смотрите, как бы я ЗДЕСЬ не стал опасен!
   Они стояли по сторонам траншеи, лицом к лицу, и сначала Гаг торжествовал, что ему удалось вызвать это холодное свечение в обычно добрых до отвращения глазах великого лукавца, а потом вдруг с изумлением и негодованием обнаружил, что свечение это исчезло, и снова у него, сатаны, улыбочка, и глаза снова прищурились по-отечески, змеиное молоко! И вдруг Корней фыркнул, захохотал и закричал, разведя руки:
   - Кот! Ну кот и кот! Дикий... Ду-умай! - сказал он Гагу и постучал себя по темени. - Думай! Мозгами шевелить надо! Неужели ты зря здесь пятую неделю торчишь?
   Тогда Гаг резко повернулся и пошел в степь.
   - Думай! - в последний раз донеслось до него.
   Он шел не глядя под ноги, проваливаясь в сурчиные норы, спотыкаясь, царапая лодыжки колючками. Он ничего не видел и не слышал вокруг, перед глазами его стояло иссеченное морщинами землистое лицо с безмерно усталыми покрасневшими глазами, и в ушах звучал хрипловатый голос: "Сопляки! Мои верные, непобедимые сопляки!" И этот человек, последний родной человек, оставшийся в живых, сейчас где-то спасался, прятался, томился, а его гнали, охотились за ним, как за бешеным волком, вонючие орды обманутых, купленных, осатаневших от страха дикобразов. Чернь, сброд, отбросы - без чести, без славы, без совести... Вранье, вранье, не может этого быть! Лесные егеря, гвардия, десантники. Голубые Драконы... что, они тоже продались? Тоже бросили? Да ведь у них же ничего не было, кроме него! Они ведь жили только для него! Они умирали за него! Нет, нет, ложь, чушь... Они взяли его в стальное кольцо, ощетинились штыками, стволами, огнеметами... это же лучшие бойцы в мире, они разгонят и раздавят взбесившуюся солдатню... О, как они будут их гнать, жечь, втаптывать в грязь... А я - я сижу здесь. Кот. Поганый щенок, а не Кот! Подобрали бедненького, залечили лапку, ленточкой украсили, а он знай себе машет хвостиком, молочко тепленькое лакает и все приговаривает "так точно" да "слушаюсь"...
   Он споткнулся и упал всем телом в колючую сухую траву, и остался лежать, закрыв голову от нестерпимого стыда. Но ведь один же! Один против всей этой махины! И ребята, друзья мои в этом лукавом аду, замолчали, который день не откликаются, ни строчки, ни буквы - может, их и в живых уже нет... а может, сдались? Неужели же я ничего не могу?
   Он трясся, как в лихорадке, под палящим солнцем, в мозгу возникали, кружились, проносились совершенно невозможные, немыслимые способы борьбы, побега, освобождения... Весь ужас был в том, что Корней, конечно же, сказал правду. Недаром работала его машина, недаром съехались, сползлись, слетелись сюда все эти чудища с неведомых миров - сделали свое дело, разорили страну, загубили все лучшее, что в ней было, разоружили, обезглавили...
   Он не услышал, как подошел Драмба, но потной спине под раскаленной рубашкой стало прохладно, когда тень робота упала на него, и ему стало легче. Все-таки он был не совсем один. Он еще долго лежал ничком, а солнце двигалось по небу, и Драмба бесшумно двигался возле, оберегая его от зноя. Потом он сел. Голые ноги были исполосованы колючками. На колено вспрыгнул кузнечик, бессмысленно уставился зелеными капельками глаз. Гаг брезгливо смахнул его и замер, разглядывая руку. Костяшки пальцев были ободраны.
   - Когда это я? - произнес он вслух.
   - Не могу знать, господин капрал, - сейчас же откликнулся Драмба.
   Гаг осмотрел другую руку. Тоже в крови. Землю-матушку, значит, молотил. Родительницу всех этих... ловкачей. Хорош Кот. Только истерики мне и не хватало. Он оглянулся в сторону дома. Зеленое облачко едва виднелось на горизонте.
   - Много лишнего я сегодня наболтал, вот что... - сказал он медленно.
   - Дикобраз ты, а не Кот. Выдрать тебя некому. Угрожать вздумал, сопляк... То-то Корней закатился...
   Он посмотрел на робота.
   - Рядовой Драмба! Что делал Корней, когда я ушел?
   - Приказал мне следовать за вами, господин капрал.
   Гаг усмехнулся с горечью.
   - А ты, конечно, подчинился... - Он поднялся, подошел к роботу вплотную. - Сколько тебя учить, дубина, - прошипел он яростно. - Кому ты подчиняешься? Кто твой непосредственный начальник?
   - Капрал Гаг, Бойцовый Кот его высочества, - отчеканил Драмба.
   - Так как же ты, дикобраз безмозглый, можешь починяться кому-то еще?
   Драмба помедлил, потом сказал:
   - Виноват, господин капрал.
   - Э-эх... - произнес Гаг безнадежно. - Ладно, бери меня на плечи. Домой.
   Дом встретил его непривычной тишиной. Дом был пуст. Улетели стервятники. На падаль. Гаг прежде всего искупался в бассейне, смыл кровь и пыль, тщательно причесался перед зеркалом и, переодевшись в свежее, решительно зашагал в столовую. К обеду он опоздал, Корней уже допивал свой сок. Он с нарочитым безразличием глянул на Гага и снова опустил взгляд в папку, лежащую перед ним. Гаг подошел к столу, кашлянул и проговорил стиснутым голосом:
   - Я вел себя неправильно, Корней. (Корней кивнул, не поднимая глаз.) Я прошу у вас прощения.
   Говорить было невыносимо трудно, язык едва ворочался. Пришлось остановиться на секунду и крепко стиснуть челюсти, чтобы привести себя в порядок.
   - Конечно же, я... я буду все делать так, как вы приказываете. Я был неправ.
   Корней вздохнул и отодвинул от себя папку.
   - Я принимаю твои извинения... - Он побарабанил пальцами по столу. - Да. Принимаю. Правда, к сожалению, я виноват больше тебя. Да ты садись, ешь...
   Гаг сел, не сводя с него настороженного взгляда.
   - Видишь ли, ты еще молод, тебе многое можно простить. Но я! - Корней потряс в воздухе растопыренными пальцами. - Старый дурень! Все-таки в моем возрасте и с моим опытом пора бы уже знать, что есть люди, которые могут выдержать удар судьбы, а есть люди, которые ломаются. Первым рассказывают правду, вторым рассказывают сказки. Так что ты тоже прости меня, Гаг. Давай-ка постараемся забыть эту историю. - И он снова взялся за свои бумаги.
   Гаг ел какое-то месиво из мяса и овощей, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, словно вату жевал. Уши его пылали. Чушь какая-то опять получалась. Больше всего хотелось заорать и ударить кулаком по столу. Хватит строить из меня щенка! Хватит! Меня ударами судьбы не сломишь, понятно? Мы не из ржавого железа!.. Надо же, как повернул, опять я кругом дурак... Гаг плеснул себе в стакан из оплетенной бутыли с кокосовым молоком. Вообще-то говоря, я и на самом деле дурак. Он со мной как с мужчиной, а я как баба. Вот и получается - щенок и дурак. Не хочу об этом думать. Не надо мне твоей правды, не надо мне твоих сказок. То есть за правду тебе, конечно, спасибо - я теперь хоть понял, что ждать больше нечего, что пора дело делать.
   Корней поднялся, взял папку под мышку и ушел. Лицо у него было удрученное. Гаг, жуя и прихлебывая, поглядел в сад. На песчаную дорожку из густой травы выбрался большой кот рыжей масти, в зубах у него трепыхалось что-то пернатое. Кот угрюмо повел дикими глазами вправо, влево и заструился к дому - должно быть, под крыльцо. Давай, давай, работай, брат-храбрец, подумал Гаг. Мне бы как-нибудь до вечера дотянуть, а там можно будет и делом заняться. Он вскочил, сбросил посуду в лючок и, пройдя по дому на цыпочках, направился в тот самый коридор. Надписей не прибавилось. Друзья в аду молчали. Ладно. Значит, придется все-таки в одиночку. Драмба... Нет. На рядового Драмбу надежды плохи. Жалко, конечно. Солдат бесценный. Но веры ему настоящей нет. Лучше уж без него. Пусть только сделает то, что надо, а потом я его... Откомандирую.
   Он вернулся в свою комнату, лег на койку, заложил руки за голову.
   - Рядовой Драмба! - позвал он.
   Драмба вошел и остановился у двери.
   - Продолжай, - приказал Гаг.
   Драмба привычно загудел прямо с середины фразы:
   - ...никакого другого выхода. Врач, однако, был против. Он аргументировал свой протест, во-первых, тем, что существо, не принадлежащее к бранчу гуманоидных сапиенсов, не может быть объектом контакта без посредника...
   - Пропусти, - сонно сказал Гаг.
   - Слушаюсь, господин капрал, - отозвался Драмба и, помолчав, продолжал, на этот раз - с начала фразы: - На контакт вышли: Эварист Козак, командир корабля, Фаина Каминска, старший ксенолог группы, ксенологи...
   - Пропусти! - раздраженно сказал Гаг. - Что там было дальше?
   Внутри Драмбы заурчало, и он принялся рассказывать, как в зоне контакта вспыхнул неожиданно пожар, контакт был прерван, из-за стены огня раздались вдруг выстрелы, штурман группы семи-гуманоид Кварр погиб, и тело его не было обнаружено, Эварист Козак, командир корабля, получил тяжелое проникающее ранение в область живота...
   Гаг заснул.
   Он проснулся словно от удара мокрым полотенцем по лицу: где-то рядом разговаривали по-алайски. Сердце колотилось как бешеное, трещала голова. Но это был не сон и не бред.
   - ...Я обратил внимание на то, что большинство его работ написано в Гигне, - говорил незнакомый ломающийся голос. - Может быть, это вам поможет?
   - Гигна... - отозвался голос Корнея. - Позволь. Где это?
   - Это курортное местечко... западный берег Заггуты. Знаете, озеро такое...
   - Знаю. Ты думаешь...
   - По-видимому, он часто там работал... Жил, наверное, у какого-нибудь мецената...
   Гаг бесшумно скатился с койки и подкрался к окну. На крыльце Корней разговаривал с каким-то парнем лет шестнадцати, худым, белобрысым, с большими бледными глазами, как у куклы - явным и очевидным алайцем с юга. Гаг вцепился пальцами в подоконник.
   - Это любопытно, - задумчиво сказал Корней. Он похлопал парня по плечу. - Это идея, ты молодчина, Данг. А наши разини прозевали...
   - Его надо обязательно найти, Корней! - Парень прижал кулаки к узкой груди. - Вы же сами говорили, что даже ваши ученые заинтересовались, и теперь я понимаю - почему... Он на вашем уровне! Он даже выше кое в чем... Вы просто обязаны его найти!
   Корней тяжело вздохнул.
   - Мы сделаем все, что сможем, голубчик... Но знал бы ты, как это трудно! Ты ведь представления не имеешь, что там у вас сейчас делается...
   - Имею, - коротко сказал парень.
   Они помолчали.
   - Лучше бы вы меня там оставили, а его вытащили, - тихо проговорил парень, глядя в сторону.
   - На тебя нам повезло наткнуться, а на него - нет, - так же тихо отозвался Корней. Он снова взял парня за плечо. - Мы сделаем все, что в наших силах.
   Парень кивнул.
   - Хорошо.
   Корней снова вздохнул.
   - Ну, ладно... Значит, ты прямо в Обнинск?
   - Да.
   - Тебе там больше понравится. По крайней мере, там у тебя будут квалифицированные собеседники. Не такие дремучие прагматики, как я.
   Парень слабо улыбнулся, и они пожали друг другу руки - по-алайски, крест-накрест.
   - Что ж, - сказал Корней. - Нуль-кабиной ты теперь пользоваться умеешь...
   Они вдруг разом засмеялись, вспомнив, по-видимому, какую-то историю, связанную с нуль-кабиной.
   - Да, - сказал парень. - Этому я научился... Умею... Но вы знаете, Корней, мы решили пробежаться до Антонова. Ребята обещали показать мне что-то в степи...
   - А где они? - Корней огляделся.
   - Сейчас подойдут, наверное. Мы условились, что я пойду вперед, а они меня нагонят... Вы идите, Корней, я и так вас задержал. Спасибо вам большое...
   Они вдруг обнялись - Гаг даже вздрогнул от неожиданности, - а затем Корней слегка оттолкнул парня и быстро ушел в дом. Парень спустился с крыльца и пошел по песчаной дорожке, и тут Гаг увидел, что он сильно хромает, припадая на правую ногу. Эта нога у него была явно короче и тоньше левой.
   Несколько секунд Гаг смотрел ему вслед, а потом рывком перебросил тело через подоконник, пал на четвереньки и сразу же нырнул в кусты. Он неслышно следовал за этим Дангом, уже испытывая к нему безотчетную неприязнь, то брезгливое отвращение, которое он всегда чувствовал к людям увечным, ущербным и вообще бесполезным. Но этот Данг был алаец, причем, судя по имени и выговору, - южный алаец, а значит, алаец первого сорта, и как бы там ни было, поговорить с ним было необходимо. Потому что это был все-таки шанс.
   Гаг настиг его уже в степи, выждав момент, когда дом до самой крыши скрылся за деревьями.
   - Эй, друг! - негромко позвал он по-алайски.
   Данг стремительно обернулся. Он даже пошатнулся на покалеченной ноге. Кукольные глаза его раскрылись еще шире, и он попятился. Все краски сбежали с его тощего лица.
   - Ты кто такой? - пробормотал он. - Ты... этот... Бойцовый Кот?
   - Да, - сказал Гаг. - Я - Бойцовый Кот. Меня зовут Гаг. С кем имею честь?
   - Данг, - отозвался тот помолчав. - Извини, я спешу...
   Он повернулся и, хромая еще сильнее, чем раньше, пошел прочь прежней дорогой. Гаг нагнал его и схватил за руку повыше локтя.
   - Подожди... Ты что, разговаривать не хочешь? - удивленно проговорил он. - Почему?
   - Я спешу.
   - Да брось ты, успеешь!.. Вот так картинка! Встретились в этом аду два алайца - и чтобы не поговорить? Что это с тобой? Одурел совсем, что ли?
   Данг попытался высвободить руку, но куда там! - он был совсем хилый, этот недоносок из южан.
   Гаг ничего не понимал.
   - Слушай, друг... - начал он с наивозможной проникновенностью.
   - В аду твои друзья! - сквозь зубы процедил Данг, глядя на него с явной ненавистью.
   От неожиданности Гаг выпустил его руку. На мгновение он даже потерял дар речи. В аду твои друзья... Твои друзья в аду... Твои друзья - в аду! Он даже задохнулся от бешенства и унижения.
   - Ах ты... - сказал он. - Ах ты, продажная шкура!
   Задавить, на куски разодрать тварюгу...
   - Сам ты барабанная шкура! - прошипел Данг сквозь зубы. - Палач недобитый, убийца...
   Гаг, не размахиваясь, ударил его под ложечку, и когда хиляк согнулся пополам, Гаг, не теряя драгоценного времени, с размаху ахнул кулаком по белобрысому затылку, подставив колено под лицо. Он стоял над ним, опустив руки, глядел, как он корчился, захлебываясь кровью, в сухой траве, и думал: вот тебе и союзничек, вот тебе и друг в аду... Во рту у него была горечь, и ему хотелось плакать. Он присел на корточки, приподнял голову Данга и повернул к себе его залитое кровью лицо.
   - Дрянь... - прохрипел Данг и всхлипнул. - Палач... Даже сюда...
   - Зачем это? - произнес сумрачный голос.
   Гаг поднял глаза. Над ним стояли двое - какие-то незнакомые из местных, тоже совсем молодые. Гаг осторожно опустил голову южанина на траву и поднялся.
   - Зачем... - пробормотал он. - Откуда я знаю - зачем?
   Он повернулся и пошел к дому.
   Ломая кусты и топча клумбы, он напрямик прошел к крыльцу, поднялся к себе, упал ничком на койку и так пролежал до самого вечера. Корней звал его ужинать - он не пошел. Бубнили голоса в доме, слышалась музыка, потом стало тихо. Отругались воробьи, устраиваясь на ночь в зарослях плюща, завели бесконечные песни цикады, в комнате становилось все темнее и темнее. И когда стало совсем темно, Гаг поднялся, поманил за собой Драмбу и прокрался в сад. Он прошел в самый дальний угол сада, в густые заросли сирени, уселся там прямо на теплую траву и сказал негромко:
   - Рядовой Драмба. Слушай внимательно мои вопросы. Вопрос первый. По металлу работать умеешь?
  

7

  
   За завтраком Корней не сказал со мной ни слова, даже не поглядел на меня. Будто меня за столом и нет вовсе. Я, натурально, поджался, жду, что будет, и на душе, надо сказать, гадостно донельзя. Все время то ли вымыться хочется, то ли сдохнуть вообще. Ну, поел я кое-как, поднялся к себе, натянул форму - не помогает. Вроде бы даже еще хуже стало. Взял портрет ее высочества - выскользнул он у меня из рук, закатился под койку, я и искать не стал. Сел перед окошком, локти на подоконник поставил, гляжу в сад - ничего не вижу, ничего не хочу. Домой хочу. Просто домой, где все не так, как здесь. Что за судьба у меня собачья? Ничего ведь в жизни не видел. То есть видел, конечно, много, другому столько не присниться, сколько я наяву видел, а вот радости - никакой. Стал вспоминать, как герцог меня табаком одарил, - бросил, не помогает. Вместо его лица все выплывает этот хиляк, тощая его физия, вся в кровище. А вместо его голоса
   - совсем другой голос, и он все повторяет: "Зачем это? Зачем это?" Откуда я знаю - зачем?
   Потом вдруг распахнулась дверь, вошел Корней - как туча, глаза - молнии, - ни слова не говоря, швырнул мне чуть ли не в лицо пачку каких-то листов (это Корней-то! Швырнул!) и, опять ничего не сказав, повернулся и ушел. И дверью грохнул. Я чуть не завыл от тоски, пнул эти листки ногой, по всей комнате они разлетелись. Стал снова в сад глядеть - черно перед глазами, не могу. Подобрал листок, что поближе, стал читать. Потом другой, потом третий... Потом собрал все, сложил по порядку, стал читать снова.
   Это были отчеты. Корнеевы люди, которые, как я понимаю, были заброшены к нам, работали там у нас: кто дворником, кто парикмахером, а кто и генералом. И вот они, значит, докладывали Корнею о своих наблюдениях. Чистая работа, ничего не скажешь. Профессионалы.
   Ну, было там про этого парнишку, про Данга. Жил он, как и я, в столице и даже недалеко от меня, напротив зоопарка. Отца у него убили еще во время первого тарского инцидента. Он был ученый, ловил в устье Тары каких-то своих научных рыб, ну, там его ненароком и шлепнули. Остался он один с матерью. Как и я. Только мать его была интеллигентная и пошла в учительницы, музыку преподавала. А он, между прочим, сам тоже был парень с головой. Премии всякие в школе хватал, главным образом - по математике. У него способности были большие, вроде как у меня к технике, только больше. Когда началась эта война, он чуть ли не в самую первую бомбежку попал под бомбу, ребра ему поломало, правую ногу навеки изуродовало.
   И пока я, значит, брал Арихаду, подавлял бунты и ходил в десант в устье Тары, он круглосуточно лежал дома. Я не в укор ему говорю, он там намучился, может быть, еще больше меня: в ихний дом попало две бомбы, его газами отравило, дом весь потом выселили, остались они вдвоем с матерью в этой руине - не знаю уж, почему мать не захотела переезжать. И вот, значит, мать его каждый день уходила на работу, уже теперь не в музыкальную школу, а на патронный завод. Иногда на сутки уходила, иногда на двое. Оставит ему кое-какую еду, суп в ватник завернет, чтобы он мог дотянуться, - сам он с постели почти что и не вставал - и уйдет. Ну вот она однажды ушла, да и не пришла. Неизвестно, что с ней сталось. Этот Данг совсем уже загибался, когда на него случайно вышел Корнеев разведчик. В общем, жуткая, конечно, история. Прямо посреди столицы погибал от голода и холода парень, причем большой математический талант, даже огромный, и всем на него было наплевать. Так бы и подох, как собака под забором, если б не этот тип. Ну, он раз к нему пришел, два пришел, еду ему носит. А парень возьми его и расколи! Тот только рот разинул. А Данг ему вроде ультиматума: или вы меня отсюда к себе возьмете, в ваш мир то есть, или я повешусь. Вон, говорит, петелька висит, видите? Ну, Корней дал, конечно, распоряжение... Такая вот история.
   Там еще много чего было. Было там и о герцоге, и об Одноглазом Лисе, и о господине фельдмаршале Брагге, обо всех там было. Как они политику делают, как они развлекаются в свободное время... Я то и дело читать бросал, ногти грыз, чтобы успокоиться. И об ее высочестве тоже было. Оказывается, гоф-маршалом во дворце служил тоже человек Корнея, так что сомневаться не приходится. Это же не то что для меня материалы подбирались. Это ведь Корней их из какого-то дела надергал, прямо с мясом выдирал. Ну, ладно.
   Сложил я эти листки аккуратной стопочкой, подравнял, взвесил на руке и опять по комнате пустил. Вообще-то, если говорить честно, оставалось мне одно: пуля в лоб. Хребет они мне переломили, вот что. Добились своего. Весь мир в глазах перевернули вверх тормашками. Как жить - не знаю. Зачем жить - не понимаю. Как теперь Корнею в глаза смотреть - и вовсе не ведаю. Эх, думаю, разбегусь я сейчас по комнате, руки по швам и - в окошко, башкой вниз. И всему конец, хоть всего-то второй этаж. Но тут как раз приперся Драмба, требует очередной чертеж. Отвлек он меня. А когда ушел, стал я уже рассуждать поспокойнее. Целый час сидел, ногти грыз, а потом пошел и искупался. И странное вдруг у меня облегчение наступило. Словно какой-то пузырь болезненный у меня в душе надувался, надувался, а теперь вот лопнул. Словно я с какими-то долгами рассчитался. Словно я этим отчаянием своим какую-то вину перед кем-то искупил. Не знаю перед кем. И не знаю какую. И в голове у меня только одно: домой, ребята! По домам! Все мои долги, какие еще остались, - все они там, дома.
   За обедом Корней мне говорит, не глядя, сурово, неприветливо:
   - Прочитал?
   - Да.
   - Понял?
   - Да.
   На этом наш разговор и кончился.
   После обеда заглянул я к Драмбе. Вкалывает мой рядовой вовсю, только стружка летит. Весь в опилках, в горячем масле, руки так и ходят. Одно удовольствие было на него смотреть. Быстро у него дело продвигалось - просто на диво. А мне теперь оставалось только одно: ждать.
   Ну, ждать пришлось мне недолго, дня два. Когда машинка была готова, я ее сложил в мешок, отнес к прудам, собрал там и опробовал с молитвою. Ничего машинка, молотит. Плюется, но все-таки получилась она получше, чем у наших повстанцев, которые делали свои сморкалки вообще из обрезков водопроводных труб. Ну, вернулся я, сунул ее вместе с мешком в железный ящик. Готов.
   И вот в тот же вечер (я уже спать нацеливался) открывается дверь, и стоит у меня на пороге эта женщина. Слава богу, я еще не разделся - сидел на койке в форме и снимал сапоги. Правый снял, но только это за левый взялся, смотрю - она. Я ничего даже подумать не успел, только взглянул и, как был в одном сапоге, вскочил перед нею и вытянулся. Красивая она была, ребята, даже страшно - никогда я у нас таких не видел, да и не увижу, наверное, никогда.
   - Простите, - говорит она, улыбаясь. - Я не знала, что здесь вы. Я ищу Корнея.
   А я молчу, как болван деревянный, и только глазами ее ем, но почти ничего не вижу. Обалдел. Она обвела взглядом комнату, потом снова на меня посмотрела - пристально, внимательно, уже без улыбки - ну, видит, что от меня толку добиться невозможно, кивнула и вышла, и дверь за собой тихонько прикрыла. И верите ли, ребята, мне показалось, что в комнате сразу стало темнее.
   Долго я стоял вот так, в одном сапоге. Все мысли у меня спутались, ничегошеньки я не соображал. Не знаю уж, в чем тут дело: то ли освещение было какое-то особенное в ту минуту, а может быть, и сама эта минута была для меня особенной, но я потом полночи все крутился и не мог в себя прийти. Вспоминал, как она стояла, как глядела, что говорила. Сообразил, конечно, что она мне неправду сказала, что вовсе она не Корнея искала (нашла, где искать!), а зашла она сюда специально, на меня посмотреть.
   Ну, это ладно. Другая мысль меня в тоску смертную вогнала: понял я, что довелось мне увидеть в эту минуту малую частичку настоящего большого мира этих людей. Корней ведь меня в этот мир не пустил и правильно, наверное, сделал. Я бы в этом мире руки на себя наложил, потому что это невозможно: видеть такое ежеминутно и знать, что никогда ты таким, как они, не будешь и никогда у тебя такого, как у них, не будет, а ты среди них, как сказано в священной книге, есть и до конца дней своих останешься "безобразен, мерзок и затхл"... В общем, плохо я спал в эту ночь, ребята, можно сказать, что и вовсе не спал. А едва рассвело, я выбрался в сад и залег в кустах на обычном своем наблюдательном пункте. Захотелось мне увидеть ее еще раз, разобраться, понять, чем же она меня вчера так ударила. Ведь видел же я ее и раньше, из этих самых кустов и видел...
   И вот когда они шли по дорожке к нуль-кабине, рядом, но не касаясь друг друга, я смотрел на нее и чуть не плакал. Ничего опять я в ней не видел. Ну, красивая женщина, спору нет, - и все. Вся она словно погасла. Словно из нее душу живую вынули. В синих глазах у нее была пустота, и около рта появились морщины.
   Они прошли мимо меня молча, и только у самой кабины она, остановившись, проговорила:
   - Ты знаешь, у него глаза убийцы...
   - Он и есть убийца, - тихо ответил Корней. - Профессионал...
   - Бедный ты мой, - сказала она и погладила его ладонью по щеке. - Если бы только я могла с тобой остаться... но я правда не могу. Мне здесь тошно...
   Я не стал дальше слушать. Ведь это они про меня говорили. Прокрался я к себе в комнату, посмотрел в зеркало. Глаза как глаза. Не знаю, чего ей надо. А Корней правильно ей сказал: профессионал. Тут стесняться нечего. Чему меня научили, то я и умею... И я всю эту историю от себя отмел. У вас свое, у меня свое. Мое дело сейчас - ждать и дождаться.
   Как я оставшиеся три дня провел - не знаю. Ел, спал, купался. Опять спал. С Корнеем мы почти не разговаривали. И не то чтобы он меня не простил за тот случай или всякое там, нет. Просто он занят был по горло. Теперь уж до последнего предела. Даже осунулся. Народ к нам снова зачастил, так и прут. Не поверите - дирижабль прилетел, целые сутки висел над садом, а к вечеру как посыпались из него, как посыпались... Но вот что удивительно - за все это время ни одного "призрака". Я уже давно заметил: "призраки" у них здесь прибывают либо поздним вечером, либо рано утром, не знаю уж почему. Так что днем я как в тумане был, ни на что внимания не обращал, а как солнце сядет, звезды высыпят, так я у окна с машинкой на коленях. А "призраков" нет, хоть ты лопни. Я жду, а их нет. Я уж, честно говоря, тревожиться начал. Что это, думаю, специально? И тут он все на сто лет вперед рассчитал?
   За все это время только одно интересное событие и произошло. В последний день. Дрыхну это я перед ночной своей вахтой, и вдруг будит меня Корней.
   - Что это ты среди бела дня завалился? - спрашивает он меня недовольно, но недовольство это, я вижу, какое-то ненастоящее.
   - Жарко, - говорю. - Сморило.
   Сморозил, конечно, спросонья. Как раз весь этот день дождик с самого утра моросил.
   - Ох, распустил я тебя, - говорит он. - Ох, распустил. У меня руки не доходят, а ты пользуешься... Пойдем. Ты мне нужен.
   Вот это номер, думаю. Понадобился. Ну, конечно, вскакиваю, постель привел в порядок, берусь за сандалии, и тут он мне преподносит.
   - Нет, - говорит. - Это оставь. Надень форму. И оправься как следует... причешись. Вахлак вахлаком, смотреть стыдно...
   Ну, ребята, думаю, моря горят, леса текут, мышка в камне утонула. Форму ему. И разобрало меня любопытство, сил нет. Облачаюсь, затягиваюсь до упора, причесался. Каблуками щелкнул. Слуга вашего превосходительства. Он осмотрел меня с головы до ног, усмехнулся чему-то, и пошли мы через весь дом к нему в кабинет. Он входит первым, отступает на шаг в сторону и четко по-алайски произносит:
   - Разрешите, господин старший бронемастер, представить вам. Бойцовый Кот его высочества, курсант третьего курса Особой столичной школы Гаг.
   Гляжу - и в глазах у меня потемнение, а в ногах дрожание. Прямо передо мной, как приведение, сидит, развалясь в кресле, офицер-бронеходчик, Голубой Дракон, "Огонь на колесах" в натуральную величину, в походной форме при всех знаках различия. Сидит, нога на ногу, ботинки сияют, шипами оскалились, коричневая кожаная куртка с подпалинами, с плеча свисает голубой шнур - тот еще волк, значит... И морда, как у волка, горелая пересаженная кожа лоснится, голова бритая наголо, с коричневыми пятнами от ожогов, глаза, как смотровые щели, без ресниц... Ладони у меня, ребята, сами собой уперлись в бедра, а каблуки так щелкнули, как никогда еще здесь не щелкали.
   - Вольно, курсант, - произнес он сиплым голосом, берет из пепельницы сигаретку и затягивается, не отрывая от меня своих смотровых щелей.
   Я опустил руки.
   - Несколько вопросов, курсант, - сказал он и положил сигарку обратно на край пепельницы.
   - Слушаю вас, господин старший бронемастер!
   Это не я говорю, это мой рот сам отбарабанивает. А я в это время думаю: что же это такое, ребята? Что же это происходит? Ничего не соображаю. А он говорит, невнятно так, сглатывая слова, я эту ихнюю манеру знаю:
   - Слышал, что его высочество удостоил тебя... а-а... жевательным табаком из собственной руки.
   - Так точно, господин старший бронемастер!
   - Это за какие же... а-а... подвиги?
   - Удостоен как представитель курса после взятия Арихады, господин старший бронемастер!
   Лицо у него равнодушное, мертвое. Что ему Арихада? Опять взял сигарку, осмотрел тлеющий кончик, вернул в пепельницу.
   - Значит, был удостоен... Раз так, значит... а-а... нес впоследствии караульную службу в ставке его высочества...
   - Неделю, господин старший бронемастер, - сказал мой рот, а голова моя подумала: ну, чего пристал? Чего тебе от меня надо?
   Он вдруг весь подался вперед.
   - Маршала Нагон-Гига в ставке видел?
   - Так точно, видел, господин старший бронемастер!
   Змеиное молоко. Экий барин горелый выискался! Я с самим генералом Фраггой разговаривал, не тебе чета, и тот со второго моего ответа позволил и приказал: без званий. А этому, видно, как музыка: "Господин старший бронемастер". Новопроизведенный, что ли? А может, из холопов, выслужился... опомниться не может.
   - Если бы сейчас маршала встретил, узнал бы его?
   Ну и вопросик! Маршал - он был такой низенький, грузный, глаза у него все слезились. Но это от насморка. Если бы у него глаза не было или, скажем, уха... а так - маршал как маршал. Ничего особенного. В ставке их много, Фрагга был еще из боевых...
   - Не могу знать, - сказал я.
   Он снова откинулся на спинку кресла и снова взялся за сигарку. Не нравилась ему эта сигарка. Он ее больше в руках держал да обнюхивал, чем затягивался. Ну и не курил бы... вон бычок какой здоровенный, а я мох курю...
   Он подобрал под себя свои голенастые ноги, поднялся, прошел к окну и стал спиною ко мне со своей сигаркой - только голубой дымок поднимается из-за плеча. Думает. Мыслитель.
   - Ну, хорошо, - говорит, совсем уже невнятно, и получается у него "нухшо". - А нет ли у тебя... а-а... курсант, старшего брата у нас в Голубых бронеходцах?
   Даже морду не повернул. Так, ухо немножко в мою сторону преклонил. А у меня, между прочим, три брата было... могли бы быть, да все в грудном возрасте померли. И такая меня злоба вдруг взяла, на все вместе разом.
   - Какие у меня, змеиное молоко, братья? - говорю. - Откуда у нас братья? Мы сами сами-то еле живы...
   Он мигом ко мне повернулся, словно его шилом ткнули. Уставился. Ну чисто бронеход! А я вроде бы в окопе сижу... У меня по старой памяти кожа на спине съежилась, а потом думаю: идите вы все с вашими взорами, тоже мне
   - старший бронемастер драной армии... Сам небось драпал, все бросил, аж сюда додрапал, от своих же небось солдат спасался... И отставляю я нагло правую ногу, а руки завожу за спину и гляжу ему прямо в смотровые щели.
   Полминуты он, наверное, молчал, а потом негромко посипел:
   - Как стоишь, курсант?
   Я хотел сплюнуть, но удержался, конечно, и говорю:
   - А что? Стою как стою, с ног не падаю.
   И тут он двинулся на меня через всю комнату. Медленно, страшно. И не знаю я, чем бы это все кончилось, но тут Корней из своего угла, где он все это время сидел с бумажками, подает вдруг голос:
   - Бронемастер, друг мой, полегче... не заезжайте...
   И все. По опаленной морде прошла какая-то судорога, и господин старший бронемастер, не дойдя до меня, свернул к своему креслу. Готов. Скис Голубой Дракон. Это тебе не комендатура. И ухмыльнулся я всем своим одеревенелым лицом как только мог нагло. А сам думаю: ну, а если бы Корнея не было? Вышел бы Корней на минуту? Ударил бы он меня, и я бы его убил. Точно, убил бы. Руками.
   Он повалился в свое кресло, придавил наконец в пепельнице эту сигарку и говорит Корнею:
   - Все-таки у вас здесь очень жарко, господин Корней... Я бы не отказался от чего-нибудь... а-а... освежающего.
   - Соку? - Предлагает Корней.
   - Соку? А-а... нет. Если можно, чего-нибудь покрепче.
   - Вина?
   - Да, пожалуйста.
   На меня он больше не смотрит. Игнорирует. Берет у Корнея бокал и запускает в него свой обгорелый нос. Сосет. А я обалдел. То есть как это? Нет, конечно, всякое бывает... тем более, разгром... разложение... Да нет! Это же голубой дракон! Настоящий! И вдруг у меня как пелена с глаз упала. Шнурок... вино... Змеиное молоко, да ведь это же все липа! Корней говорит:
   - Ты не выпьешь, Гаг?
   - Нет, - говорю. - Не выпью. И сам не выпью, и этому не советую... господину старшему бронемастеру.
   И такое меня веселье злое разобрало, я чуть не расхохотался. Они оба на меня вылупились. А я подошел к этому горелому барину, отобрал у него бокал и говорю - мягко так, отечески поучаю:
   - Голубые Драконы, - говорю, - вина не пьют. Они вообще спиртного не пьют. У них, господин старший бронемастер, зарок: ни капли спиртного, пока хоть одна полосатая крыса оскверняет своим дыханием атмосферу Вселенной. Это раз. А теперь шнурочек... - Берусь я за этот знак боевой доблести, отстегиваю от пуговицы куртки и аккуратненько пускаю его вдоль рукава. - Шнурок доблести только по уставу вам положено пристегивать к третьей пуговице сверху. Никакой настоящий Дракон его не пристегивает. На гауптвахтах сидят, но не пристегивают. Это, значит, два.
   Ах, какое я наслаждение испытывал. Как мне было легко и прекрасно! Оглядел я еще раз их, как они меня слушают, будто я сам пророк Гагура, вещающий из ямы истину господню, да и пошел себе на выход. На пороге я остановился и напоследок добавил:
   - А при разговоре с младшим по чину, господин старший бронемастер, не велите себя все время величать полным титулом. Ошибки здесь большой, конечно, нет, только уважать вас не будут. Это не фронтовик, скажут, это тыловая крыса в форме фронтовика. И лицо обгорелое вам не поможет. Мало ли где люди обгорают...
   И пошел. Сел у окошка, ручки на коленях сложил - хорошо мне так, спокойно, как будто я большое дело сделал сижу, перебираю в голове, как все это было. Как Корней сначала только глазами хлопал, а потом подобрался весь, каждое мое слово ловил, шею вытянув, а у этого фальшивого бронемастера даже варежка открылась от внимания... Но, конечно, я недолго так себя тешил, потому что очень скоро пришло мне в голову, что на самом-то деле получилась какая-то чушь, получилось, что они засылают к нам шпиона, а я этому помогаю. Консультирую, значит. Как последняя купленная дрянь. Обрадовался, дурак! Разоблачил! Взяли бы его там, поставили к стенке, и делу конец... Какому делу? Не-ет, это все не так просто. Я ведь почему завелся? Меня этот Дракон завел. Мне ж на него смотреть тошно было. Раньше небось не тошнило, раньше пал бы я перед ним на колени, перед братом-храбрецом, сапоги бы ему чистил с гордостью, хвастался бы потом... Знаешь, я кому сапоги чистил? Старшему бронемастеру! Со шнурком!.. Нет-нет, разобраться надо, разобраться...
   Сидел я аж до самых сумерек и все разбирался, а потом пришел Корней, руку мне положил на плечо, прямо как тому... Дангу.
   - Ну, - говорит, - дружище, спасибо тебе. Я так и чувствовал, что ты что-нибудь заметишь. Понимаешь, мы его в большой спешке готовили... Человека одного спасти надо. Большого вашего ученого. Есть подозрение, что он скрывается на западном берегу озера Заггута, а там сейчас бронечасть окопалась, и никому туда проходу нет. Только своих принимают. Так что считай: ты сегодня двух человек спас. Двух хороших людей. Одного вашего и одного нашего.
   Ладно. Много он мне еще всякого наговорил. Прямо медом по сердцу. Я уж не знал, куда глаза девать, потому что когда я их, значит, консультировал, у меня, натурально, и в мыслях не было кого-нибудь спасать. Просто от злорадства у меня все это получилось. Ладно.
   - Когда же он отбывает? - спрашиваю. Просто так спросил - поток Корнеева красноречия немножко притормозить.
   - Утром, - отвечает. - В пять утра.
   И тут до меня дошло. Эге, думаю. Вот и дождался.
   - Отсюда? - спрашиваю. Уже не просто так.
   - Да, отвечает он. - С этой поляны.
   Так.
   - Угу, - говорю. - Надо бы мне его проводить, посмотреть напоследок. Может, еще что замечу...
   Корней засмеялся, снова потрепал меня по плечу.
   - Как хочешь, - говорит. - Но лучше бы тебе поспать. Ты что-то последнее время совсем от режима отбился. Пойдем ужинать, и ложись-ка ты спать.
   Ну, пошли мы ужинать. За ужином Корней был веселый, давно я его таким не видел. Рассказывал разные смешные истории из тех времен, когда работал он у нас в столице курьером в одном банке, как его гангстеры вербовали и что из этого вышло. Спросил он меня, где Драмба, почему его последние дни не видно. Я ему по-честному сказал, что Драмба у меня строит укрепрайон около прудов.
   - Укрепрайон - это хорошо, - говорит он серьезно. - Значит, в крайнем случае будет где отсидеться. Погоди, я освобожусь, мы еще настоящую военную игру устроим, все равно ребят нужно будет тренировать...
   Ну, поговорили мы про муштровку, про маневры; я смотрю, какой он ласковый да приветливый, а сам думаю: попросить его, что ли, еще разок? Добром. Отпусти, мол, меня домой, а? Нет, не отпустит. Он меня до тех пор не отпустит, пока точно не убедится, что я безопасен. А как его убедить, что я уже и так безопасен, когда я и сам не знаю этого? Да и не узнаю, пока там не окажусь...
   Расстались мы. Пожелал он мне спокойного сна, и пошел я к себе. Спать я, конечно, не стал. Так, прилег немножко, подремал вполглаза. А в три часа уже поднялся, стал готовиться. Готовился я так, как ни в какой поиск никогда еще не готовился. Жизнь моя должна была решаться этим утром, ребята. В четыре часа я уже был в саду и сидел в засаде. Время, как всегда в таких случаях, еле ползло. Но я был совершенно спокоен. Я просто знал, что должен эту игру выиграть и что по-другому быть просто не может. А время... Что ж, медленно там или быстро, а оно в конце концов всегда проходит.
   Ровно в пять, только роса выпала, раздалось у меня над самым ухом знакомое хриплое мяуканье, ударило по кустам горячим ветром, зажегся над поляной первый огонь, и вот - он уже стоит. Рядом. Так близко я его еще никогда не видел. Огромный, теплый, живой, и бока у него, оказывается, вроде бы даже шерстью покрыты, и заметно шевелятся, пульсируют, дышат... Черт знает, что за машина. Не бывает таких машин.
   Я переменил позицию, чтобы быть поближе к дорожке. Смотрю - идут. Впереди мой Голубой Дракон, шнурок у него болтается как положено, в руке стэк, это они хорошо додумались: у них ведь, если шнурок заслужил, то обязательно и стэк, я и сам об этом позабыл. В порядке мой Дракон. Корней шагает за ним следом, и оба они молчат - видно, все уже сказано, остается только руки пожать или, как у них здесь принято, обняться и на дорогу благословить. Я подождал, пока подошли они к "призраку" вплотную, чвакнул, раскрываясь, люк, - и тут я вышел из кустов и наставил на них свою машинку.
   - Стоять не шевелясь!
   Они разом повернулись ко мне и застыли. Я стоял на полусогнутых, приподняв ствол автомата, - это на тот случай, если кто-нибудь из них вдруг прыгнет на меня через все десять метров, которые нас разделяют, и тогда я встречу его в воздухе.
   - Я хочу домой, Корней, - сказал я. - И вы меня сейчас туда заберете. Без всяких разговоров и без всяких отсрочек...
   В рассветных сумерках лица их были очень спокойны, и ничего на них не было, кроме внимания и ожидания, что я еще скажу. И краем сознания я отметил, что Корней остался Корнеем, а Голубой Дракон остался голубым Драконом, и оба они были опасны. Ох, как они были опасны!
   - Или мы туда отправимся вместе, - сказал я, - или туда не отправится никто. Я вас тут обоих положу и сам лягу.
   Сказал и замолчал. Жду. Нечего мне больше сказать. Они тоже молчат. Потом Голубой Дракон чуть поворачивает голову к Корнею и говорит:
   - Этот мальчишка... а-а... совершенно забылся. Может быть, мне взять его с собой? Мне же нужен... а-а... денщик.
   - Он не годится в денщики, - сказал Корней, и на лице его ни с того ни с сего вдруг появилось то самое выражение предсмертной тоски, которое озадачило меня в первый раз еще в госпитале.
   Я даже растерялся.
   - Мне надо домой! - сказал я. Как будто прощения просил.
   Но Корней уже был прежним.
   - Кот, - сказал он. - Эх, ты, котяра... гроза мышей!
  

8

  
   Гаг продрался через последние заросли и вышел к дороге. Он оглянулся. Ничего уже нельзя было разобрать за путаницей гнилых ветвей. Лил проливной дождь. Смрадом несло из кювета, где в глиняной жиже кисли кучи какого-то зловещего черного тряпья. Шагах в двадцати, на той стороне дороги, торчал, завалившись бортом в трясину, обгорелый бронеход - медный ствол огнемета нелепо целился в низкие тучи. Гаг перепрыгнул через кювет и по обочине зашагал к городу. Дороги как таковой не было. Была река жидкой глины, и по этой жиже навстречу, из города, поминутно увязая, тащились запряженные изнемогающими волами расхлябанные телеги на огромных деревянных колесах, и закутанные до глаз женщины, поминутно оскальзываясь, плача и скверно ругаясь, неистово молотили волов по ребристым бокам, а на телегах, погребенные среди мокрых узлов, среди торчащих ножками стульев и столов, жались друг к другу бледные золотушные ребятишки, как обезьяны под дождем - их было много, десятки на каждой телеге, и не было в этом плачевном обозе ни одного мужчины...
   На сапогах уже налипло по пуду грязи, дождь пропитал куртку, лил за воротник, струился по лицу. Гаг шагал и шагал, а навстречу тянулись беженцы, сгибались под мокрыми тюками и ободранными чемоданами, толкали перед собой тележки с жалкой поклажей, молча, выбиваясь из последних сил, давно, без остановок. И какой-то старик со сломанным костылем на коленях сидел прямо в грязи и монотонно повторял без всякой надежды: "Возьмите ради бога... Возьмите ради бога..." И на покосившемся телеграфном столбе висел какой-то чернолицый человек со скрученными за спиной руками...
   Он был дома.
   Он миновал застрявший в грязи военный санитарный автофургон. Водитель в грязном солдатском балахоне, в засаленной шапке блином, приоткрыв дверцу, надсадно орал что-то неслышное за ревом двигателя, а у заднего борта в струях грязи, летящих из-под буксующих колес, бестолково и беспомощно суетились маленький военврач с бакенбардами и молоденькая женщина в форме, видимо медсестра. Проходя мимо, Гаг мельком подумал, что только этот автомобиль направляется в город навстречу общему потоку, да и он вот застрял...
   - Молодой человек! - услышал он. - Стойте! Я вам приказываю!
   Он остановился и повернул голову. Военврач, оскальзываясь, нелепо размахивая руками, бежал к нему, а следом кабаном пер водитель, совершенно озверелый, красно-лиловый, квадратный, с прижатыми к бокам огромными кулаками.
   - Немедленно извольте нам помочь! - фальцетом закричал врач, подбегая. Весь он был залит коричневой жижей, и непонятно было, что он мог видеть сквозь заляпанные стеклышки своего пенсне. - Немедленно! Я не позволяю вам отказываться!
   Гаг молча смотрел на него.
   - Поймите, там чума! - кричал врач, тыча грязной рукой в сторону города. - Я везу сыворотку! Почему никто не хочет мне помочь?
   Что в нем было? Старенький, немощный, грязный... А Гаг почему-то вдруг увидел перед собой залитые солнцем комнаты, огромных, красивых, чистых людей в комбинезонах и пестрых рубашках, и как вспыхивают огни "призраков" над круглой поляной... Это было словно наваждение.
   - Р-разговаривать с ним, с заразой! - прохрипел водитель, отодвигая врача. Страшно сопя, он ухватил автомат за ствол, выдернул его у Гага из-под мышки и с хрюканьем зашвырнул в лес. - Вырядился, супчик, змеиное молоко... А ну!
   Он с размаху влепил Гагу затрещину, и доктор сразу же закричал:
   - Прекратите! Немедленно прекратите!
   Гаг покачнулся но устоял. Он даже не взглянул на водителя. Он все глядел на врача и медленно стирал с лица след удара. А врач уже тащил его за рукав.
   - Прошу вас, прошу... - бормотал он. - У меня двадцать тысяч ампул. Прошу вас понять... Двадцать тысяч! Сегодня еще не поздно...
   Да нет, это был алаец. Обыкновенный алаец-южанин... Наваждение. Они подошли к машине. Водитель, бурча и клокоча, полез в кабину, гаркнул оттуда: "Давай!", и сейчас же заревел двигатель, и Гаг, встав между девушкой и врачом, изо всех сил уперся плечом в борт, воняющий мокрым железом. Завывал двигатель, грязь летела фонтаном, а он все нажимал, толкал, давил и думал: "Дома. Дома..."
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   0x01 graphic
  

Евгений Рою

Гиганда

Пролог

     
      Алай пылал. Его великолепные прежде здания, построенные на века, теперь лежали в руинах. Бункера и укрепрайоны, расположенные на окраинах столицы, были способны выдержать артиллерийский обстрел, бомбардировку и даже выстрелы тяжёлых имперских танков, но оказались бессильны против орбитального удара пришельцев.
      Центр города ещё находился в руках личной Гвардии герцога Алайского, но защищать было уже некого - первые удары были нанесены по роскошному герцогскому дворцу и зданию правительства. Страна в одночасье оказалась обезглавленной.
      Речной и Заводской кварталы удерживали Голубые Драконы - последние, оставшиеся в живых храбрецы, давшие клятву отомстить за смерть герцога. Школу Бойцовых Котов защищать было практически некому, так как все курсанты были досрочно повышены в звании и брошены на самые важные участки нового фронта. Возможно, большей части из них уже не было в живых. Однако преподаватели и наставники решили биться до последней капли крови, и теперь Школа была похожа на ежа, ощетинившегося пулемётами и ракетомётами, торчащими из окон.
      - Господин старший наставник Герд! - к хмурому пожилому человеку, сосредоточенно осматривающего окрестности Школы в бинокль, подбежал рядовой, - радиограмма от господина генерала Картука!
      Интересно, что же может писать генерал Картук? Герд вспомнил последнюю встречу с ним, неделю назад, когда казалось, что Алай можно будет отстоять. Тогда генерал казался вполне довольным, стоя в новеньком, с иголочки, голубом мундире, и осматривая первую линию укреплений. Интересно, где он сейчас? Ведет своих Драконов в последнюю атаку? Или лежит, зажимая смертельную рану, весь в крови? Или кричит под жуткими пытками захватчиков?
      - Можешь радоваться, рядовой, - проворчал старший наставник, прочитав бумагу, - два часа назад поступили сообщения о гибели императора крысоедов и падении их столицы. Одним врагом меньше.
      На площадь перед Школой выехало несколько боевых машин инопланетян, каждая размером с два бронехода. Зловеще поблёскивали стволы орудий неимоверной мощи. Герд уже видел их в действии: странные сверкающие шары влетали в здания, за доли секунды превращая их в обгорелые развалины. Говорят, плавились даже камни...
      - Готовиться к атаке! - закричал Герд, бросаясь к ракетомёту. В очередной раз он пожалел, что рядом не было лучшего ракетомётчика прошлого года выпуска, Бойцового Кота Гага.
      Откуда ему было знать, что именно в это самое время Гаг, наставив автомат, сделанный роботом Драмбой, на 'прогрессора' Корнея Яшмаа, требует отправить его обратно на родину? Родину, которая была Гагу милее этой проклятой планеты с обществом, которое, пользуясь своим технологическим превосходством, насильно заставляет другие народы подчиняться их власти. Всего этого Герд не знал. Не знал он и того, что всего через несколько минут залп плазменного орудия танка 'Прогресс' превратит всю Школу, вместе с находящимися внутри защитниками, в дымящуюся груду оплавленных кирпичей.
     

Глава 1.

     
      Их было семеро. Шесть егерей и барон Трэгг - всё, что осталось от сто двадцать второго егерского полка, оборонявшего предместья Алая. Теперь они, измученные, покрытые пеплом и сажей, в окровавленных бинтах и изодранных мундирах, пробирались на запад - в Гарданский лес.
      - Ты точно уверен, что тебе дали правильные координаты? - тяжело дыша, спросил Трэгг у радиста.
      - Так точно, господин барон! - отозвался тот, - Если бы чёртова рация... Ой, простите.
      Барон махнул рукой:
      - Хватит! Ты не зелёный курсант, можешь даже похуже выражаться.
      - Так вот, господин барон, - продолжил радист, - если бы чёртова рация, пророк Гагуга её дери, змеиное молоко, не разрядилась, я бы выяснил получше. Но те координаты, по которым мы идём, я запомнил точно.
      Барон вздохнул, и скомандовал:
      - Привал, ребята! Всё равно уже целых три часа идём по этому проклятому лесу. Костёр не разводить, обойтись сухим пайком...
      Пока егеря отдыхали, Трэгг отошёл подальше, и прислонился к дереву, обхватив голову руками. Он машинально отметил, что деревья в этой части леса толстые, пуля их не прошибёт. Так то пуля, подумал Трэгг, а не красные световые лучи оружия пришельцев, которые и пробивают даже броню бронехода.
      И тут Трэгг наконец-то решился. Он вытащил из кобуры личный револьвер, когда-то подаренный ему самим, ныне покойным маршалом Нагон-Гигом, открыл рот и вставил туда ствол. Палец задрожал на курке.
      'Прощайте, братья-храбрецы', подумал Трэгг и закрыл глаза. Однако осуществить задуманное ему не дали.
      - Лоялисты! - закричал бегущий дозорный, и тут же упал, пронзённый лучом.
      'Чёрт возьми, даже застрелиться не дадут спокойно', подумал Трэгг, увидев в бинокль серебристую форму 'Прогрессивной армии Гиганды'. Было их человек двадцать, и вёл их, как обычно, офицер-землянин в тяжёлом бронекостюме.
      - А не по нашу ли это душу пришли? - спросил один егерь у второго.
      - Вряд ли, - ответил второй, перезаряжая автомат, - обычный карательный отряд, прочёсывали лес, да и наткнулись. Змеиное молоко, патронов всего обойма!
      - Залечь! - скомандовал Трэгг, - одиночными - огонь!
      Первый залп повалил на землю двух лоялистов. Однако сразу же послышался свист, и несколько лучей прожгло радиста вместе с рацией, висевшей у него на спине.
      - Егеря! Огонь по пришельцу! - закричал Трэгг.
      Однако бронекостюм выдержал. Трэгг подумал, что граната была бы весьма кстати, но гранаты не было. Последнюю использовал Сыч, когда был тяжело ранен - подорвал себя и ещё нескольких лоялистов, пришедших добивать его.
      Помощь пришла неожиданно. Откуда-то с тыла 'холопов' послышался взрыв. Раздались крики. Землянин обернулся, и в ту же секунду ещё один взрыв снёс ему полголовы. Бронекостюм, уже с мёртвым человеком внутри, покачнулся и упал на землю.
      Воспользовавшись неожиданной поддержкой, Трэгг вскочил:
      - Вперёд! Сто двадцать второй егерский, вперёд!!!
      'Холопы' совсем обезумели от страха, и побросав оружие, побежали. Однако егеря стреляли метко, и ни один и лоялистов не ушёл.
      - Обыскать трупы! Собрать оружие, боеприпасы и жратву! - распорядился Трэгг, а сам пошёл в ту сторону, откуда слышал выстрелы. Продираясь сквозь кустарник, он увидел несколько гильз от патронов и подствольного гранатомёта.
      На земле сидел человек в форме Бойцовых Котов, и морщась, перевязывал себе рану на руке. Рядом лежал странный автомат с устройством для метания гранат под стволом, по всей видимости, самодельный.
      Увидев Трэгга, человек изумлённо посмотрел на него:
      - Господин барон? Бригад-егерь Трэгг?
      Барон был изумлён не меньше:
      - Я тебя знаю! Змеиное молоко, ведь ты тогда был в джунглях с Гепардом!
      - Простите, что не могу отдать честь, господин барон, рука ранена. Честь имею, Бойцовый Кот Гаг.
     
      - Так значит, всё наше командование...
      - Да, Гаг. Герцога накрыли первым ударом вместе с дворцом, маршал Нагон Гиг погиб при штурме генерального штаба, фельдмаршал Брагга застрелился последней пулей, где Одноглазый Лис - неизвестно.
      Гаг стиснул кулак, но выстоял, и спросил:
      - Очаги сопротивления, господин бригад-егерь?
      Трэгг хмыкнул:
      - Гаг, мы не в штабе, давай без званий. Значит, так: мы идём к Восьмому форту, который где-то в этих лесах. Форт секретный, я сам про него услышал вчера вечером. По рации передали, что там держит оборону генерал Фрагга. А около озера Заггута, как ты сам, верно слышал, генерал Картук окопался, с Голубыми Драконами. Хорошо так окопался, с танками, с артиллерией.
      - А что же по нему с орбиты не ударили? - наивно спросил Гаг.
      - Ха! Ты где всё это время был, Гаг? - удивился Трэгг, - ведь все об этом только и говорят, дескать, не посрамили честь великой алайской науки...
      Гагу было противно лгать, но он уже давно решил, что расскажет всю правду только Одноглазому Лису, как главе разведки, и поэтому сказал:
      - Я тяжело ранен был, отлёживался в деревне какой-то, не помню уже....
      - Охо-хо! - воскликнул барон, - а на небо не глядел, да? Когда наш экспериментальный спутник протаранил их чёртову орбитальную станцию, такой салют был, два дня с орбиты обломки падали!
      Гаг обрадовался:
      - Так значит, они не смогут связаться, в случае чего, со своей планетой?
      Трэгг задумался, затем ответил:
      - Двадцать световых лет... Не знаю. За этим - к яйцеголовым надо, или к Лису. А где сам Лис - неизвестно. Может, тоже где-то окопался. Мы узнаем наверняка, если доберёмся до форта, там должны знать.
     
      Радиопереговоры
     
      - Трэгг вызывает Восьмой форт, приём!
      - Восьмой форт на связи, с кем имею честь?
      - Бригад-егерь барон Трэгг с остатками сто двадцать...
      - Змеиное молоко! Зачем мне подробности? Сколько вас?
      - А с кем я говорю?
      - С тобой говорит Гарбор, начальник штаба двадцать второй дивизии!
      - Тогда ясно. Пророк Гагуга, у нас скоро опять рация накроется! Мы подобрали её у убитых 'холопов', которые шли к вам!
      - Благодарю, барон! Наши позиции пока не раскрыты. Так сколько вас?
      - Я, четверо егерей и один Бойцовый Кот!
      - Чёрт. Невелика подмога, ну да ладно. Пострарайтесь добраться к полудню. Отбой.
      - Конец связи, Восьмой форт.
     
      При виде громадного форта, сделанного из массивных бетонных блоков, Гаг ощутил, что для герцогства ещё не всё потеряно. Такой форт мог обороняться довольно долго, даже учитывая дьявольские технологии пришельцев, которых Гаг навидался за время своего пребывания на Земле.
      Впрочем, хорошее настроение несколько улетучилось, когда, подойдя поближе, Гаг увидел, что гарнизон форта составляют ополченцы.
      - Чёртовы дикобразы, змеиное молоко! - воскликнул Трэгг, - с такими каши не сваришь!
      Форт ограждал забор из колючей проволоки и два ряда траншей. Когда отряд подошёл поближе, их окликнули с вышки:
      - Стой! Кто идёт?
      - Свои! - ответил барон, размахивая знаменем своего полка, которое, как выяснилось, он сохранил на груди.
      Встречать их вышел лично генерал Фрагга, который поприветствовал их такими словами:
      - Наконец-то настоящие солдаты! Это, как я полагаю, барон Трэгг?
      Трэгг отдал честь и щёлкнул каблуками.
      - А это кто? - Фрагга посмотрел на Гага, - Бойцовый Кот? Я тебя уже где-то видел...
      - Так точно, господин генерал, - отрапортовал Гаг, - празднование по случаю взятия Арихады!
      - Верно, - сказал Фрагга, - помню, брат-храбрец... Эх, - вздохнул он, - тогда было хорошо... Враг - такой же, как и мы, простой, никаких технологий, солдаты да бронеходы. А сейчас - не успеешь подойти, как издали лучами своими расстреляют, шаровыми молниями врежут, да ещё сверху какая-то непонятная машина прилетит, у которой крыльев нет, зато наверху три доски вращаются... Ну да ладно. Трэгг, дай своим егерям отдохнуть, а сам вместе с Гагом иди за мной.
     
      Лифт доставил их на подземный уровень, где находился штаб. Собственно, это была просторная комната со столом в центре и какими-то приборами у левой стены. Около громадной карты континента, висевшей на стене, стоял какой-то высокий человек. Услышав шаги, он обернулся, и у Гага мороз пробежал по коже. Этим человеком был Одноглазый Лис.
      За всё время, пока существовала алайская разведка, пожалуй, у неё не было такого талантливого руководителя, как Лис. На его счету были десятки успешно проведённых операций. Тут был и взрыв танкового завода, находящегося в Эрнехаде, столице Империи, и аэродрома близ озера Кармайра, и наконец, уничтожение верховного руководства имперской разведки за месяц до инопланетного вторжения.
      - Так-так, знакомые лица! - холодно произнёс Лис, - герой-'антибронеходчик', егерь Трэгг, и Гаг, Бойцовый Кот, герой битвы за Арихаду. Великолепно. Господин Фрагга, наконец-то у нас есть что-то лучше ополченцев.
      - Господин Лис, - произнёс Фрагга, - я уже два дня рассылаю шифрограммы, и на них откликнулись только несколько рот дикобразов. А настоящих солдат - только вот... Они и четверо егерей.
      - Они, четверо егерей, и бронекостюм пришельца, господин Лис! - торжествующе произнёс Трэгг. Гаг на него покосился, и вспомнил, как они тащили этот проклятый костюм по трое, постоянно меняясь. Но оно того стоило. Сам же Гаг давно решил, что именно сейчас надо всё рассказать.
      - Господин глава разведывательной службы! - выпалил Гаг, и сразу же выложил всё, что с ним приключилось за последний месяц.
      Когда он закончил, Лис словно окаменел, у Фрагги отвисла челюсть, а Трэгг, подойдя к Гагу, пощупал его лоб:
      - Ты, братец, верно, болен. Перегрелся на солнышке.
      - Стоп! - сказал Лис. Положим, всё это правда. Но где доказательства?
      - Доказательства? - переспросил Гаг, - автомат. Вот он. Ручаюсь, вы не найдёте у нас такого металла. А ещё то, что я знаю их язык.
      Лис щёлкнул пальцами, прибежали двое техников, забрали автомат, Лис тем временем продолжил:
      - Его изучат, как и бронекостюм. Господин Фрагга, я думаю, Гаг и Трэгг заслужили повышение по званию?
      - Разумеется.
      - Итак, Гаг теперь прапорщик, а Трэгг - фельд-егерь.
      Гаг не переставал поражаться, как Лис может сохранять такую невозмутимость. Человек с другой планеты вернулся, другой бы на его месте с ума от радости сошёл, а Лису всё равно.
      Лис тем временем произнёс, обратившись к генералу:
      - Позволите, я обрисую обстановку? Я наладил связь с некоторыми агентами в Империи, теперь уже, верно бывшей, и вот что они сообщают.
      Глава разведки подошёл к карте и взял в руки карандаш. Все напряжённо следили за ним.
      - Итак, Империя. Как вы все знаете, в Империи было ещё несколько захваченных герцогств помимо нашего. Агенты доносят мне, что неделю назад, воспользовавшись ситуацией, южное герцогство Зандар провозгласило независимость. К власти пришла военная диктатура во главе с маршалом Зинджином.
      - Господин глава... - произнёс Гаг.
      - Просто Лис.
      - Господин Лис, получается так, что Империя не представляет угрозы?
      - Всё не так просто, Гаг, - произнёс Лис, - тогда она была врагом, не скрою. Но сейчас целая Империя была бы полезнее разрушенной. Вместе у нас было бы больше шансов выжить в этой неравной схватке.
      - Господин Лис! - выкрикнул Трэгг, - объединиться с крысоедами?!
      - Одни мы долго не продержимся... - проговорил глава разведки, - впрочем, насколько я знаю, основные части во главе с Императором успели уйти из столицы, и поэтому выжили.
      Гаг, весь похолодев, спросил:
      - А что с имперской столицей?
      Лис ответил просто:
      - Первый орбитальный удар. Эрнехады больше нет, господа. Вот, ознакомьтесь с отчётами разведки.
     
      Сводные данные, полученные от агентуры внешней разведки разведывательной службы Его Высочества герцога Алайского:
     
     1. Имперская столица стёрта с лица земли каким-то неизвестным оружием. Взрыв был виден на расстоянии более пяти тысяч стандартных единиц, а зона поражения составила пятьсот стандартных единиц. Число погибших - около шести миллионов человек.
     2. Семья Императора, высший генералитет и руководство Церкви св. Хариомера ещё за неделю до атаки выехали в правительственный бункер в лесах Аргарлаха, сведения об их гибели ошибочны.
     3. Основные силы Империи заняли оборону в этих лесах. Управление ими не утеряно. Возглавляет штаб маршал Арнирадх. Есть данные об восьмой танковой армии под руководством верховного бронемастера Хирлаха. Вероятно, некоторое количество авиации тоже сохранилось, в этом случае командовать ими может авионик Хредгарк (его командирский дирижабль был замечен).
     4. Отрывочные сведения приходят из Зандара. Известно, что во главе страны стал маршал Зинджин. Возможно, его ближайшие соратники, генералы Манзонг и Менкаур тоже заняли руководящие посты.
     5. Почти неизвестна ситуация в Элианских джунглях. Есть крайне ненадёжные данные, что там появился влиятельный вождь по имени Эльюхайльм.
     
     Сводные данные, полученные от агентуры внутренней секретной полиции разведывательной службы Его Высочества герцога Алайского:
     
     1. Имеются данные о дислокации двадцать второй бронеходной дивизии под командованием генерала Картука около озера Заггута.
     2. Имеются данные о дислокации шестой, восьмой и десятой пехотных дивизий и второй ударной гвардейской танковой дивизии в районе горного хребта Дерганг.
     3. Имеются данные о многочисленных разрозненных группах Бойцовых Котов, егерских рот и бронеходных полков, оказывающих беспорядочное сопротивление.
     4. Имеются данные о концентрационном лагере близ устья реки Тары. Предположительно там находится около пятидесяти офицеров высшего ранга и несколько членов герцогского дома. Имеются данные из непроверенного источника, что дочь герцога выжила и находится именно там.
     
      - Всё понятно, господа офицеры? - проговорил Лис, убедившись, что все прочитали доклад, - можете идти отдыхать. В этом бункере полно свободных комнат.
     
      Гаг долго не мог заснуть. Он думал о том, что судьба в очередной раз играет с ним злую шутку. Затем он подумал о том, что Корней его обманул, и что земляне не такие уж 'ангелы во плоти'. Затем он подумал о Гепарде, о том, как бы он сейчас пригодился всем.
      Внезапно Гаг понял, что Одноглазый Лис ведёт себя уж очень спокойно. Это было очень странно - в такой ситуации, что сложилась сейчас на Западном Континенте, не было ничего, что могло бы внушить оптимизм. Если Лис и вправду захотел связаться с имперскими частями, то Голубые Драконы никогда не встанут на его сторону - такого предательства они не потерпят. И притом, они же дали клятвы...
      С дикобразами легче, но поскольку они не регулярные части, а ополченцы, то боевой дух у них гораздо ниже. Скорее всего, они просто разбегутся в первом же сражении. Если ещё не разбежались, то только потому, что здесь Фрагга. Один вид его придавал храбрости любому трусу.
      'Интересно, - подумал в очередной раз Гаг, - почему никто не обратил внимание на то обстоятельство, что я побывал у захватчиков дома, на их планете'? Не верят? И тут же ответил сам себе - сейчас это не имеет никакого значения. Вот если бы, скажем, он нашёл их слабые места...
      Поворочавшись ещё немного, Гаг постепенно начал засыпать. Погружаясь в сон, он думал о том, что дикобразов можно было бы заставить воевать, дав им хороших командиров. Но где их взять?
     

Глава 2.

     
     - Восьмой Форт вызывает гвардии генерала Каргрина, приём.
     - А-а, какого чёрта... На связи.
     - С Вами говорит Одноглазый Лис.
     - Опа! Какие люди, змеиное молоко!
     - Каргрин, Вы пьяны?
     - Да! А у меня есть повод! За неделю несколько моих гвардейцев застрелились. Дикобразов от дезертирства удерживает только Гринда... не думаю, что его хватит надолго. А позавчера в штаб попала бомба с этой летающей бутылки, как её... вертол... чёрт, проклятые семьжуковцы! Короче, у меня теперь нет офицеров. Вообще! Как с этого не нарезаться, как свинья?
     - Генерал, Вы не хотите присоединиться к нам? Поодиночке с нами быстро расправятся. Вместе же мы сможем защитить государство.
     - Какое государство?!
     - Герцогство Алайское, Вы, часом, не забыли?
     - Какое Герцогство, если герцога убили?
     - Жива его дочь. По закону престолонаследия...
     - Ага! Так она у вас в форте?!
     - Нет ещё, но мы знаем, где она нахо...
     - Вот когда будет у вас, тогда и предлагайте! Только учтите - у меня осталось не так много вина...
     - Генерал! Вы забываетесь!
     - Это Вы забываетесь, Лис! И знайте, если через три дня ваши войска не освободят принцессу, то помощи не ждите!
     - Генерал...
     - И да, когда мне надоест пить, я поступлю так, как уже сделали самые умные мои солдаты - пущу себе пулю в висок. Всего хорошего, Лис. Конец связи.
     
      Гаг проснулся от криков, которые доносились из-за двери главного помещения штаба. Кричал, по всей видимости, барон Трэгг.
      - Это самоубийство, Лис! Змеиное молоко, я не для того сюда пробивался с боями, что подохнуть на следующий день!
      Гаг быстро надел форму и зашёл в комнату. Отдал честь, Лис кивнул, мол, вольно. Комната не изменилась, только вот вместо карты континента висел план-схема какого-то укреплённого лагеря. Лис с Фраггой сидел за столом, а перед ними стоял красный от злости Трэгг, сжимая кулаки.
      - Ах, вот и ты! - воскликнул барон, - скажи, могут ли шесть человек убить сотню?
      - Если эта сотня безоружна, господин барон...
      - Вот! Если безоружна! А если там сотня холопов с тремя офицерами-семьжуковцами?
      Гаг похолодел, поняв, зачем Лис показал вчера им отчёты разведки. Кинув взгляд на карту, он ужаснулся: оборонительные сооружения изображённого на ней лагеря были великолепны. Неужели он...
      Как бы угадав его мысли, Лис заявил:
      - Если у нас в руках будет законный наследник престола, мы сможем начать переговоры со всеми силами, которые находятся на материке, как представители легитимной власти.
      - Господин Лис, разрешите вопрос? - получив утвердительный кивок, Гаг продолжил: - конечно, Вы можете приказать, но этот лагерь... Я прочитал подробный отчёт. Его можно взять только бронепехотой, а лучше танком. Как шесть человек...
      - Чёрт возьми, Кот! - заорал Фрагга, - ты что, струсил?
      - Не струсил, - твёрдо ответил Гаг, - но мы погибнем напрасно. Нам нужен по меньшей мере один огнемётный бронеход и снайпера.
      Фрагга вскочил, выбежал, и через минуту вернулся, неся какую-то коробку. Поставив её на стол, он сказал:
      - Электромагнитная бомба. Последняя. От сердца отрываю.
      - Понимаешь ли, Гаг, - добавил Лис, видя замешательство Кота, - упор ставится не на штурм, а на комариные укусы. ЭМ-бомба выведет из строя всю электронику, а потом...
      - А потом - динамит! - воскликнул Фрагга, - взорвёте стену и вперёд!
      - И притом, - вкрадчиво сказал Лис, - Вы же не оставите в беде дочь своего друга, Гагрида?
      - ЧТО?! - возопил Трэгг таким тоном, что, казалось, стены комнаты сейчас дадут трещину.
      - Алгарра, дочь покойного генерала, находится в этом лагере.
      Трэгг задумался. Всё же генерал был его другом, и именно он поспешил ему на выручку. И именно поэтому его бригады больше нет.
      Он повернулся к Гагу и сказал:
      - Кот! Не кажется ли тебе, что стать героем - весьма неплохо?
      - Господин Трэгг, героем - неплохо, мёртвым героем - не очень...
     
      Одноглазый Лис всё же согласился отдать бронеход, один из десяти оставшихся. Ещё он выделил два грузовика для тех, кого удастся спасти. Перед выездом Лис ясно дал понять, что если будет стоять выбор между остальными пленными и Галгайей, выбрать нужно именно принцессу.
      Бронеход оказался мало того, что почти новым, да ещё и с полными баками горючего, что позволяло ему маневрировать. Грузовики были похуже - с крытым брезентом кузовом, горючего же хватало только еле-еле на дорогу в оба конца. Трэгг решил оставить их где-нибудь в укромном месте, чтобы не подвергать опасности.
      До лагеря было неблизко - две тысячи стандартных единиц, или двадцать километров по-земному. Гаг знал земной язык в совершенстве, и поэтому шансы на удачный исход операции были немного выше. План же заключался в том, чтобы Гаг, пользуясь знанием языка, сумел бы пронести в лагерь ЭМ-бомбу. Затем её дистанционно взрывали, и пользуясь замешательством врага, атаковали лагерь огнемётами и гранатами.
      Сидя на броне двигающейся боевой машины, Гаг размышлял о том, как быстро течёт вокруг жизнь. Находясь на Земле, он привык к размеренному и медленному течению времени, когда за целую неделю ничего не происходило. Теперь же не прошло и двух дней, как он уже едет вершить судьбу всего герцогства, а может быть, и всей Гиганды.
      - Что пригорюнился, Гаг? - спросил его барон, увидев, как Кот угрюмо уставился на автомат. Автомат этот был тот самый, с которым он пришёл в форт. Лис каким-то чудом сумел наладить их производство всего за одну ночь, и уже было сделано десять штук, так что хватило всем егерям, водителям и ещё один остался про запас.
      - Да ничего, господин барон...
      - Что ты заладил 'господин барон' да 'господин барон'? Просто Трэгг! Мы же с тобой теперь братья по оружию!
      - Кто я такой? - вздохнул Гаг, - Кот? Всё мое подразделение перебили, Гепард вот...
      - Ты, извини меня, единственный алаец, побывавший на Земле!
      Гаг вспомнил, что он не единственный. Вспомнил предателя Данга, и его всего передёрнуло. 'Твои друзья в Аду!'. Вот тебе и алайское братство...
      - Придумал уже, как новую модель автомата назовёшь? - спросил Трэгг.
      - Пусть будет 'Гагрид'.
      - Это хорошо, - Трэгг вздохнул, - хороший был человек. Мы с ним, как братья... И дочь его помню, бойкая, весёлая. Жаль его. Помнишь тот бой, где Гепард погиб? Очнулся я тогда, вижу, деревня горит, и танки стоят. Наши. Думал, сейчас и свидимся... А это Брагга подоспел. Говорит, так и так, мои соболезнования, нет больше Гагрида, ковровая бомбардировка.
      Трэгг ещё раз вздохнул и обхватил голову руками. Гаг решил не говорить ему о том, что лично видел сгоревший командирский танк, чтобы не расстраивать старого ветерана ещё больше.
     
      Лагерь был укреплён хорошо - вокруг деревянного частокола виднелись рвы и надолбы, за стенами стояли автоматические пулемётные вышки. Ворота охранялись патрулём из холопов и двумя турелями. Гаг, направляясь к ним, в который раз отметил, что нужно напомнить егерям забрать их оружие, которое было слишком хорошее для того, чтобы оставить его врагу.
      Подойдя к воротам, он гаркнул что есть силы на земном:
      - Посылка для вашего командования! Немедленно пропустить!
      Гаг был уверен, что никто из холопов не понял ни слова, но одного того, что это был язык пришельцев, хватило, чтобы патрульные почтительно расступились и открыли ворота. Кот прошёл мимо, удивляясь беспечности охранников. Сам бы он проверил документы со всей тщательностью, будь перед ним даже сам Нагон-Гиг.
      Всё остальное прошло без сучка, без задоринки. Гаг передал коробку стоявшему у штаба часовому и пошёл обратно к воротам, по пути приметив расположение бараков и казармы лоялистов. Через десять минут Гаг уже бежал по направлению к небольшой рощице, где укрылись егеря с бронеходом.
      - Готово? - спросил тяжело дышащего Гага Трэгг.
      - Готово, взрывай.
      Трэгг нажал кнопку на дистанционном взрывателе.
      Так получилось, что коробку в это самое время осматривали все три офицера-семьжуковца, и взрыв, который получился слабее взрыва гранаты, смог разнести в клочья головы землян, склонившихся над бомбой. Таким образом, группе захвата повезло вдвойне.
      Мощный электромагнитный импульс мгновенно вызвал перегорание всех электронных систем обороны. Отключились турели и радиосвязь.
      - В бронеход! Быстро! - заорал Трэгг.
      Бронеход на полной скорости промчался по дороге, протаранил ворота и снёс их, затем, ворвавшись во двор лагеря, стал поливать из огнемёта выбежавших из казарм лоялистов. Они превращались в живые факелы, падали на землю и катались в тщетной попытке сбросить с себя одежду и потушить пламя.
      Гаг выскочил из бронехода, короткой очередью срезал подбежавшего холопа, затем крикнул:
      - Похоже, в этом здании, - он указал на небольшой дом, - и есть принцесса! Трэгг, освободи из бараков пленных и пусть они возьмут себе оружие с тел убитых!
      - Сделаем... - начал было Трэгг, но тут спохватился: - ты чего же это, простолюдин, бароном командуешь, а?
      - Сам сказал, - усмехнулся Гаг, - без 'господинов баронов' обойдёмся!
     
      Зайдя в дом, Гаг тут же услышал женский крик. Забежав в одну из комнат, он увидел выжившего лоялиста, который схватил... змеиное молоко, он схватил принцессу!
      Галгайя была связана, а лоялист приставил ей к затылку пистолет. Он понял, что происходит на улице, и поэтому решил спасти свою жизнь таким варварским способом. Увидев Гага, он медленно произнёс:
      - Значит, слушай сюда, фашистский недобиток. Если что-то пойдёт не так, я пристрелю вашу проклятую Галгайю... Брось автомат!
      - Ты что же, свол...
      - Брось автомат!
      Гаг повиновался. Холоп, удостоверившись, что ему больше ничего не угрожает, зловеще проговорил:
      - Прикажи своим меня не трогать. Я выйду отсюда с принцессой, а потом...
      Что должно было быть потом, Гаг так и не узнал. Глаза лоялиста выпучились, он издал протяжный стон и упал на пол. В шее у него торчала шпилька. Принцесса, по всей видимости, потеряла сознание от волнения, так как она тоже упала.
      Из-за спины принцессы вышла другая девушка, в военной форме. Очевидно, она и применила предмет женского туалета в таком странном для него качестве.
      - Чего встал пнём, Бойцовый Кот? - она кивнула на автомат, - бери оружие и пошли. Это ведь ты сейчас такого шуму наделал?
      Девушка была, конечно, не так красива, как Галгайя, но Гаг внезапно почувствовал какое-то новое для себя чувство... очень странное чувство. Голова ничего не соображает, сердце жаром горит... Он смотрел на неё и не мог оторваться от этих прекрасных рыжих волос, коренастого, плотно сбитого тела, прекрасных зелёных глаз. Кроме того, её лицо было похоже... на кого?
      - Змеиное молоко! - воскликнула рыжая, - ну что ты стоишь, как столб! Автомат в одну руку, принцессу в другую и пошёл!
      - Я не... - Гаг наконец-то попытался заговорить, и почему-то сразу сказал глупость, - не смею прикасаться своими грязными солдатскими лапами до тела...
      - Ага! - вскричала рыжая, - значит, убивать - на это солдатские лапы только и годятся, да? Хорошо же, сама её донесу.
      Гаг всё же опомнился, поднял автомат и повесил его на плечо, затем помог рыжей поднять принцессу, и вместе они понесли её бесчувственное тело на улицу.
     
      Бывшие военнопленные уже успели собрать световые винтовки и теперь выстроились перед бараками. Их было около пятидесяти человек, все младшие офицеры, только что выпустившиеся из академий, и взятых в плен во время штурма Алая.
      - Будет чем дикобразов подбодрить, а, ребята? - выкрикнул барон, расхаживая по площадке перед штабом, - короче. Сейчас дойдём до леса, сядем на грузовики и поедем прямо в объятья к Одноглазому Лису и генералу Фрагге. Нам нужны офицеры позарез.
      Тут подошли Гаг со своей новой напарницей, неся принцессу. При виде их барон кинулся навстречу и поспешил обняться с рыжей:
      - Алгарра! Ты жива!
      - Здравствуйте, дядя Трэгг! - в свою очередь воскликнула рыжая, поцеловав барона в щеку, по которой внезапно заструились слёзы.
      - Вы... - понял внезапно Гаг, - вы - это...
      - Можно и на ты, Кот, мы всё же ровесники, - отозвалась Алгарра, - кстати, где-то я уже твою физиономию видела, не подскажешь, где?
      - В газетах... - неуверенно произнёс Гаг. Он испытывал жесточайшее чувство стеснения, как ребёнок. Змеиное молоко, подумал Кот, я даже перед десантом на правый берег Тары так не волновался.
      - Точно, в газетах! - Трэгг наконец-то вырвался из объятий, - это герой войны! Гаг-ракетомётчик, он первый вошёл в Арихаду во время её штурма! И именно он поднял флаг над губернаторским дворцом!
      Флаг, вообще-то, поднял Заяц, но Гаг решил, что дополнительная слава ему не помешает, тем более, в глазах Алгарры.
      - Так! - внезапно спохватился Трэгг, - мы тут обнимаемся, а враг уже, может быть, подкрепление выслал тем, кого мы убили. Эй, офицерский корпус, до вон той рощи бегом - марш! Там грузовики, которые вас доставят прямиком на базу! - затем, обернувшись к Гагу, он спросил: - что с принцессой?
      - Возможно, нервное истощение, - ответил Гаг, - до сих пор лежит.
      Подумав несколько секунд, Трэгг указал на бронеход:
      - Положите её туда, и пусть водитель гонит, что есть силы. В форте хорошие медики, может и приведут её в чувство. Ну что, Гаг, - горделиво усмехнулся он, - мы - спасители династии!
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

0x01 graphic

  
  
  

Кот и Дева

Олег Верещагин

  

Посвящается всем Бойцовым Котам Герцогства Алайского.

  
  

ОТ АВТОРА

     
   "Парня из преисподней" А. и Б.Стругацких я прочёл, кажется, лет в 12 или чуть больше. Кстати говоря, большинства их произведений я тогда ещё не читал; вообще сборник "Стажёры", попавший мне в руки, был как бы не первой их книгой, с которой я познакомился.
      "Путь на Амальтею" и "Стажёры" мне просто-напросто очень понравились и не вызвали ни малейшего негатива. Я даже, помнится, пробовал писать продолжения (а точнее - дополнения) - тетрадки с ними до сих пор у меня лежат в числе прочих "творений" тех и более ранних лет. "Малыша" я, должен признаться, не очень понял, хотя и прочёл до конца не без удовольствия - просто интересно было написано, а я умел читать интересно написанные книги, даже не понимая ещё их глубинных смыслов и утешая себя тем, что "вырасту, перечитаю и разберусь".
      Но "Парень из преисподней" неожиданно вызвал у меня самый настоящий внутренний бунт.
      Самым интересным было то, что я не мог для себя отчётливо сформулировать его причины. Вроде бы "всё было в порядке". И тем не менее - я страшно обиделся за Гага. И опосредованно взбунтовался и против в принципе очень даже нравившейся мне Земли описанного там будущего. Я отдавал себе отчёт, что эти две позиции как-то мало соотносятся друг с другом. Что Гаг, как ни крути - эсэсовец, самый настоящий. Что в той войне обе стороны были неправы, а теперь началась революция и всё должно наладиться. Нет, понимаете, я во всём этом себе отлично отдавал отчёт, вот что смешно. И тем не менее меня от всего этого тошнило. Кончилось тем, что я в споре с одним взрослым человеком (читавшим эту книгу и начавшим разговор с двенадцатилетним пацаном - пусть и умным и начитанным - слегка снисходительно) выпалил: "Да они уроды просто! Забрали парня с Родины, всё у него отняли, веру ему искалечили и выбросили обратно! Уроды! Уроды!" Это практически дословно моя первая реплика в том споре.
      Мой взрослый оппонент растерянно заткнулся. Нет, потом - и быстро - он отыскал какие-то слова, как я помню. Но мальчишки отлично умеют находить вот такие крохотные, на миг мелькнувшие щели во взрослой броне. Я упрямо лупил в неё - и в конце концов тот человек с натянутым смехом сообщил пришедшей маме, что я очень умный и своеобразно мыслящий мальчик. И поспешно покинул поле боя в раздолбанной броне, покачиваясь от полученных беспорядочных яростных ударов, а я так и остался стоять на своей позиции, тяжело дыша и сжимая в руках боевой топор, тоже еле держась на ногах - но от великолепного пьянящего ощущения Победы. Победы над куда более умелым, сильным и умным противником - за счёт веры и ярости.
      Возможно, я уже тогда предчувствовал, что не пройдёт и двух лет, и я в какой-то степени начну повторять путь Гага. И будет он долгим, печальным и тяжким. От гордой уверенности до того, что я буду Служить Империи - до растерянного одиночества на её руинах, переплавившегося в яростную ненависть... Но это уже психология - может, ничего я и не предчувствовал такого. А тогда я просто безоговорочно, раз и навсегда, принял сторону капрала Бойцовых Котов. Не подыскивая более никаких обоснований своей стороне. Это потом я начал их искать и нашёл, когда повзрослел. Может, и что-то потерял в этих поисках - ведь есть вещи, которые НЕЛЬЗЯ доказывать. Им надо просто ВЕРИТЬ. Как поверил тогда я...
      ...Впоследствии я убедился, что интеллигентствующая антифозно-антивоенная поделка - пусть и талантливо написанная! - возмутила не меня одного. И очень этому порадовался. Очень.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Я от всей души благодарю

М.Успенского за повесть "Змеиное молоко"

и Е.Рою за рассказ "Гиганда".

  
   0x01 graphic

* * *

Личной гвардии Герцогини Алайской -

гвардии павшей, но не сдавшейся и не предавшей,

ПОСВЯЩАЕТСЯ.

     
      В гвардейском кошатнике царила обычнейшая атмосфера вечерней казармы. То есть - дневальный сидел на тумбочке, прислонясь к стене, и кемарил впрок, дежурный сидел за столиком и просто дремал около телефона (профессионально держа глаза открытыми и внимательными), в туалете двое сидели на подоконнике, жевали заныканный на складе во время разгрузки перечный табак и вспоминали редкую для Котов вещь - семьи - а в большом ухоженном помещении (будь оно поменьше раз в сорок и не таким людным и не украшай его длинная стойка со снаряжением и оружием - напоминало бы довольно дорогой гостиничный номер) спальника сотня Котов единственного ещё остававшегося в Школе младшего курса просто-напросто отдыхала. То есть - они читали и писали письма, разговаривали, пели или противу устава валялись на койках и даже дремали, хотя до настоящего отбоя оставалось не так уж и долго. Высокие окна были намертво задёрнуты чёрными занавесями - светомаскировку соблюдали неукоснительно, столицу не то чтобы засыпали бомбами, но бомбили частенько несмотря на все усилия двух истребительных бригад, прикрывавших небо над городом и заводские окраины.
      На крайней от дальней стены койке кадет Тур-Найс соизволили читать газету. Кадет был бароном-южанином того самого типа, с которого любят рисовать агитационные плакаты про нашу геройскую юную надежду, которая стоит несокрушимой стеной на пути крысоедских орд - а газета, которую он читал, была насквозь оппозиционной, "Столичное Эхо", отобранной ещё четыре дня назад во время увольнительной в город. Продавца-лоточника Тур-Найс несильно и мимоходом - он торопился на свидание - побил, выручку конфисковал, тираж вывалил в реку, а один экземпляр по природному любопытству и дотошности сунул в карман парадного кителя, где и обнаружил его сегодня утром. Ну а сейчас решил поразвлечься чтением.
      На последней страничке газеты были, тем не менее, совершенно внеполитические спортивные новости, почему газета и не отправилась сразу после обнаружения в ящик для мусора. Но в данный момент Тур-Найс не без интереса читал первую страничку, кое-какие куски зачитывая вслух своему другу и соседу по проходу кадету Миро.
      Миро тоже был южанином, но из семьи, жившей в Центральном Алае давным-давно, чуть ли не со времён Завоевания. Собственно, семьи как таковой Миро не помнил с такого возраста, что даже не особо страдал от её отсутствия.
      - ...защитники кровавого герцогского режима, - с выражением, хорошо поставленным ясным голосом, читал Тур-Найс, - беспринципные наймиты жестоких палачей народа и отпрыски насквозь прогнивших дворянских родов - вот что такое так называемые Бойцовые Коты, своим внешним видом оскверняющие улицы нашего измученного города...
      - Так и сказано, - с искренним интересом уточнил Миро, - что наймиты и отпрыски?
      - Так и сказано, - Тур-Найс сел и зевнул, вежливо прикрыв рот газетой. - Тёмно-синим по светло-жёлтому. Показать?
      - Не надо, я верю... Мне просто интересно, каким образом вот лично я могу быть наймитом и отпрыском, - лениво сказал Миро. - Ну хорошо, вот ты - Тур-Найс, у тебя и фамилие сплошь дворянское, и корни в почву уходят, так скаааать, на поколения чуть ли не до основателей Герцогства...
      - Глубже, - поправил барон со спокойным самодовольством. - Наш род старше рода Герцогов Алайских, и...
      - Я и говорю - трахтором не выкорчуешь, - согласился Миро и продолжал: - Вот ты точно наймит и отпрыск. Это они правду сказали синим по серому. А я-то тут при чём?
      - Ни папки не знал я, ни мамки, - дурашливо пропел кто-то с соседней койки. Там с интересом прислушивались... -
      Водил меня Герцог за лямки...
      - Примерно так, - кивнул Миро.
      Тридцать второй барон Тур-Найс своим поставленным ясным голосом выразился непечатно и завалился обратно на кровать - дочитывать наконец недельной давности спортивную колонку. Потом вдруг опустил листки и резко сказал:
      - Я знаю одно: если стрюки в каком-то сортирном листке пишут такое, - он тряхнул газетой, - и им не вырывают языки клещами - то в Герцогстве что-то не ладно.
      - Гнусные происки имперцев, - предположили с другой стороны казармы. - Они купили редактора за пять синекожих девственниц и ящик дефицитного табаку. Не, ну а чего?! Нормальная цена...
      Тур-Найс ухмыльнулся:
      - Ничччего подобного, вот "чего". В Империи творится такая же чехарда. Это я знаю точно. Дворянином быть не только приятно-с, но иногда и полезно-с.
      - Тогда дикари с южных островов решили нам всем отомстить за то, что мы им принесли свет и мир и унесли у них всё, что подвернулось под руку, - предположил тот же голос.
      Дружный хохот потряс казарму. Тур-Найс печально и укоризненно-возвышенно огляделся:
      - Куда я попал? - грустно спросил он. - Я что - сирота? Нет. Не сирота. Не подкидыш. Я не сидел на мостах нашего славного города, следя за богатыми автомобилями большими и грустными невинными глазами, протягивая худую детскую руку за подаянием... - кто-то бурно зарыдал, где-то оптимистично застучали сапогом о сапог... - ...и запуская другую в карман рыдающей над моим несчастьем дамы из этого автомобиля... Мой почтенный отец - офицер Дворцовой Гвардии. Старший брат - Голубой Дракон. И я мог бы уже сейчас сидеть за рычагами именного бронехода! - кто-то с сомнением кашлянул - в том возрасте, в каком находились почти все Коты в помещении, рычаги провернёт один из десятка, и Тур-Найс был всё-таки не из их числа - но барон не обратил на кашель внимания и продолжал: - А я, как последний дурак...
      - ...вот-вот, - согласился Миро спокойно. Тур-Найс покосился на него с отвращением:
      - В конце концов - я выше этой пикировки, - гордо закончил он разговор.
      После чего улёгся на койку и отгородился газетой от мира окончательно.
      А Миро уселся на табурет, открыл их общую с Тур-Найсом тумбочку и достал толстый блокнот, в который записывал все невоенные лекции подряд. Со стороны могло показаться, что парнишка собирается повторять что-то к школе.
      Но Миро осторожно достал из пространства между картонной крышкой и надорванным чёрным клеёнчатым переплётом небольшую цветную фотографию. Поместил её так, чтобы со стороны ничего не было видно. И замер, не сводя с фотографии глаз.
      Красивая девушка с тонким гордым лицом, чуть повернув светловолосую голову и выставив вперёд обнажённое плечо в окантовке белого платья, отделанного синеватым жемчугом, сейчас смотрела на него одного.

* * *

      По традиции все подразделения Бойцовых Котов - бригада трёхполкового состава и столичная школа-интернат с тремя двухлетними курсами - считались личными частями Его Высочества Герцога. Как и парашютная бригада Стервятников с её школой, весь Корпус Бронеходчиков "Голубой Дракон", первые пять полевых отрядов Лесных Егерей и, конечно, полк дворцовой гвардии. Но Коты всё-таки стояли наособицу. Их патроном всегда была старшая из дочерей Герцога Алайского - до замужества.
      В настоящее время - герцогиня Марриу.
      Ей было совсем мало лет, когда отец ей познакомил с Бойцовыми Котами. Самое странное - так мало лет, что больше она из тех времён ничего не помнила. А вот эта картинка была невероятно яркой и очень живой. Как отец вынес её на крыльцо большого здания (она тогда ещё не знала, что это школа Котов), под яркое, праздничное какое-то, солнце. Был очень тёплый день. И флаги были яркими, и небо, и вообще было очень-очень красиво. И с нею на плече пошёл вдоль строя "больших мальчишек", про которых тихо сказал ей на ухо: "Дочка, вот, смотри, это - твои защитники и воины. Будь им сестрой и госпожой их сердец..." Они шли, а мальчишки провожали её весёлыми взглядами - такими, что они все ей сразу понравились, и она безо всякой команды замахала с плеча отца (на нём она была выше всех) ладошкой и звонко закричала что-то. Кажется: "Ал-ай-а!" - видимо, в детскую память врезалось это приветствие. Герцог сбил шаг от удивления (она это ощутила), а строй как-то удивлённо вздохнул и вдруг ответил разом, как один человек: "Ал-ай-аааааа!!!" Тогда отец остановился и передал её в первые же - а их оказалось много - протянутые руки. Она так и поплыла над строем - из рук в руки - и ей совсем не было страшно, она только смеялась и глядела на весёлые лица внизу. Это были очень-очень хорошие мальчишки...
      ...Это было двенадцать лет назад. Через шесть лет началась война, и она, уже взрослая... почти взрослая... держась за руку отца, смотрела, как уходит на фронт первый полк бригады. Все те, кто нёс её на руках на том смотру, были в этом полку.
      Первый полк почти в полном составе погиб, отбивая натиск имперских бронечастей на Северный выступ.
      Имперцы не преодолели линии обороны. Оставили перед нею больше полусотни сгоревших в жесть новейших бронеходов, почти семь тысяч трупов - и не преодолели.
      Из восьмисот человек полка уцелели семеро. Все они были ранены. И не раз...
      ... - Ваше Высочество.
      Она обернулась. Резко, с гневом. Потому что знала, кто именно пришёл и зачем он пришёл.
      Гофмаршал отца стоял в дверях приёмной.
      - Что, нашлись места? - спросила она, делая шаг от окна, возле которого стояла, пренебрегая опасностью. Впрочем, окно выходило в парк Рогатого Дворца - а парк лежал за основным зданием, и в нём было ещё тихо. Атаковали с парадного подъезда. Сюда доносился лишь грохот стрельбы, да и то искажённо и отдалённо, словно какой-то дикий салют. Это и правда было дико. Всего каких-то пару дней назад она и представить себе не могла, что кто-то - да кто угодно, хоть имперцы! - будет атаковать дворцовый комплекс. Это было невероятно и невозможно.
      А сам вопрос был задан с иронией. В смертельно-опасно медлившем маленьком кортеже Герцога Алайского свободное место было лишь одно. Для неё. И сейчас она более всего боялась, что следом за гофмаршалом войдут двое-трое телохранителей отца, скрутят - и... Смешно. Она ничуть не боялась смерти. А вот этого - боялась. Что её силой заставят нарушить слово, которое она сама дала себе. Именно такие слова - не нарушают, хотя их никто не слышит. И невольно смотрела за плечо гофмаршала.
      Но вошёл - сам отец. Один. Быстро, хотя и тяжело, появившись откуда-то сбоку. Замер на миг у дверей, коротким жестом отослал гофмаршала. И пошёл на дочь, словно в атаку - чтобы сломить сопротивление.
      На врага так идут, чтобы убить. А на неё он шёл - чтобы спасти...
      ...Атаковавших Рогатый Дворец повстанцев было примерно вдвадцатеро больше, чем державших оборону Котов-младшекурсников. И вооружены они были совсем неплохо, а кое у кого - и немало у кого - имелся и реальный военный опыт, которым как раз никто из Котов не обладал.
      И всё-таки третья атака завершилась тем же, чем и первая, и вторая - оставив среди разбитых беседок, на развороченных тропинках, среди аккуратных садовых кустов и возле искусственных ручейков новые трупы и нудно стонущих или истошно орущих раненых, атакующие поспешно отхлынули за ограду и снова открыли густую, беспорядочную, злую стрельбу. Около брошенного лёгкого ракетомёта ещё что-то вопил и махал пистолетом широколицый смуглокожий северянин в жёлтом кожаном плаще - видимо, из этих, новолидеров - пока барон Тур-Найс, устроившийся на крыше у левого "рога" (с запрещённой напрочь сигареткой в оскаленных зубах и прочно сидящей в руках длинной снайперской винтовкой), не снизошёл до надоевшего крикливого дурака, безбожно коверкавшего священный алайский язык - и не вдудонил пулю ему в правое ухо. Желтоплащный густо рыгнул кровью, крутнулся, словно в весёлом сельском танце - и повис грязной жёлтой тряпкой на длинном стволе...
      ...Всё это было в целом понятно. Часть повстанцев шла сюда элементарно грабить. В их тухлых мозгах с трудом умещалась мысль, что главным сокровищем Рогатого Дворца была коллекция полотен знаменитого Урагга, собранная покойной женой герцога. Им мерещились какие-то неясные, но манящие груды золота, бриллиантов и невиданных яств в подвалах. Жадность не давала им плюнуть на всё и уйти - а трусливая осторожность крысы не давала и броситься на штурм "как следует".
      Большинством же двигал обычный страх. Страх за свою жизнь, страх за то, что призовут на службу (или уже призвали) и отправят воевать в дальние дали на северо-восток, умирать за совершенно им лично не нужные устья никогда ими не виданных рек, к ним - как им казалось - не имевших никакого отношения. Те, кто призывал и отправлял, те, кто затевал эти войны - они сидели вот в таких дворцах.
      И что они - эти, из дворцов, эти поджигатели и убийцы - что они сами и их дети командовали в этих войнах, умирали в этих войнах, что они были впереди в этих войнах - об этом вонючая от потного страха толпа с оружием постаралась забыть. (А те же, кто не мог забыть - были и такие, и немало их было, надо сказать! - они уже оказались на другой стороне и сражались за неё, потому что иначе не могли - не могли предать. Не могли предать, даже если дело, за которое они сражались, явно было проигранным...)
      А слов о том, что устья рек - это пути в океан и дальше по океану, что это дешёвая вкусная еда на каждом прилавке, что это выход в большой мир для начавшего задыхаться в глубине континента перенаселённого Герцогства - этих слов они не понимали. Не понимали, хотя начальное образование давным-давно было обязательным и бесплатным, и в школах им показывали эти устья на картах.
      Да плевать мне на это. Я жить хочу. Я, я, Я хочу жить, а остальное пошло в жопу!
      Вот за эту великую возможность оставаться живым - пусть и в жопе - они и шли на штурм. Но это было тоже плохой мотивацией для того, чтобы бежать на пули. Как ни крути. Поэтому у Котов снова и снова получалось отбиваться.
      И, конечно, было ещё одно.
      Для мальчиков из кошатника слово "честь" было такой же их частью, как рука или нога. Безрукий или безногий - калека. И бесчестный - тоже. А для повстанцев слово "честь" было в лучше случае смешным словом из вкривь прочитанных по складам книжек.
      Вот только пули, выпущенные бесчестными трусами, тоже находят цель. Хотя и реже, намного реже, чем пули смельчаков. Но трусов было вдвадцатеро больше - и вдвадцатеро чаще сыпались на Котят их пули...
      ...На крыше негде было как следует установить пулемёт, и Тур-Найс выругался. Отсюда он видел, что за оградой наискось слева перебегают, низко пригибаясь, фигуры атакующих - и каждый из них нёс в руках по два одноразовых ракетомёта. Трубки со стрелообразными красными набалдашниками были совсем недавней разработкой, предназначенной для того, чтобы герцогская пехота могла бороться с бронеходными армадами Империи в одиночку, без поддержки артиллерии и своих бронесил - их вечно не хватало... На фронт они только начали поставляться - а на складах уже лежат, видимо, в больших количествах. Поздравляю всех, зззззмеиное ммммолоко! Сэкономили, накопили, придержали... КОЛ! ВАМ! В! ЖООООПУ!
      Насколько барон помнил - били эти штуки не так чтобы далеко. Но зато могли пробить не только броню машины - но и стену. Запросто. Пулемёт бы сюда...
      Он уже почти решил спуститься и втащить сюда - хоть как-то - пулемёт, хоть лёгкий, а с ним и пару парней. Но неожиданно испугался. А что, если там, внизу, уже нет никого живых, что, если он последний защитник Рогатого Дворца?! И что, если пока он будет лазить туда-сюда - начнётся новая атака?

0x01 graphic

      Но эти же мысли придали ему бодрости и вернули ушедшую было отвагу. Даже если он один... что ж. Тогда он будет защищаться один. Как воины древности. Как те, кто пришёл сюда с далёкого юга, ныне погибшего юга, кто на бронированном бронзой коне, с длинным копьём в правой руке и Зверем у левой ноги, ведя за собой отряды готовых насмерть драться за плодородную, непаханую от века землю, свободных крестьян, разогнал, втоптал в землю и истребил горластые орды живших тут злобных плосколицых чудовищ.
      Он сам себе сейчас казался одним из тех воинов. Всерьёз. У него была винтовка и был отцовский пистолет, подарок - на последний миг, если что.
      Барон Тур-Найс уселся удобней и стал стрелять. Стрелять, насвистывая хорошо знакомое и родное: "...горит земля, как спичка на ветру, и заревом пылают города! Бойцовый Кот идёт, как на смотру - и не свернёт с дороги никогда..."
      Он сделал одиннадцать выстрелов, и мелодично цокающие гильзы летели вниз. Девять раз - попал. Когда он стрелял в последний, одиннадцатый, раз - струи свинца нащупавших его двух станковых пулемётов уже зло выплясывали вокруг, дробя в осколки позолоченную черепицу.
      Тур-Найс передёрнул затвор, потом согнулся от боли, выдохнув тоненько "ой...", зажал живот - как бывало делал, когда в детстве объедался чего-нибудь и получал законное возмездие от природы. Привалился плечом к огромному Рогу, поморщился, с трудом отнял правую руку от живота, подобрал оброненную винтовку.
      Рука была красной.
      И, не выпуская больше оружия, тридцать второй барон Тур-Найс мёртвый покатился к краю крыши. Беззвучно упал вниз - в грохоте, разрывах и рёве новой начавшейся атаки...
      ... - Я остаюсь.
      - Ты сошла с ума? - взгляд герцога был холодным и жёстким. - Ты рехнулась, дочь? Я прибегаю сюда сам, я трачу время на то, чтобы уговаривать сумасшедшую? Я думал, ты шутишь, когда мне это передали. Но ты сошла с ума?
      - Нет, отец, - Марриу покачала головой - с туго стянутыми в два узла пышными волосами, в парадном мундире Бойцовых Котов, она сейчас казалась взрослее своих лет и была особенно решительной. Поэтому, именно поэтому герцог замолчал. - Я - твоя дочь и твоя кровь, но я не могу быть продолжением рода, ведь так? Я благодарна тебе за то, что ты сам прибыл за мной сюда, но... но я не Власть. Я - я Символ. Символ для мальчиков, которые сейчас погибают там... рядом с нами, отец. А ты тратишь время на то, чтобы уговаривать девушку. Уезжай. Спеши. И пусть знают все, что Герцог - спасён благодаря храбрецам. А Дева Тысячи Сердец - отдала своё сердце им - погибшим. И пусть зная - попробуют сокрушить это знание! - она гордо откинула голову, и необъяснимым образом стала выше Герцога. Он даже отпрянул, изумлённо глядя на дочь... Но потом голова склонилась, и узкие белые руки - без перчаток, с аккуратными овальными ногтями - взяли безвольно висящую правую ладонь мужчины и прижали к губам. Потом Марриу снова выпрямилась, но уже не гордо, а просто, с улыбкой... - Прощай, отец, - сказала она негромко. - Делай дело мужчины - спасай Отечество. Спасай Будущее нашей нации. А я сделаю дело женщины - спасу Любовь и Веру. Спеши. Тебя ждут люди, и они рискуют жизнью...
      ...В Чёрном Зале у парадной широкой лестницы бой перешёл в рукопашную. Истошные крики, удары, лязг стали, отвратные звуки, сопровождающие подобные схватки - и дикобразья толпа, почти смешно давя друга в дверях, с воем и визгом выкатилась наружу. Через сорванные с могучих стальных петель каменные двери, через осыпавшиеся разбитые витражи внутрь ливнем посыпались пули, со звоном и жиканьем рикошетируя от тёмного камня, высекая искры, с унылым хлюпаньем и цоком на излётах скакали туда-сюда...
      Котят оставалось мало. И почти не было патрон. В рукопашной они потеряли относительно бунтовщиков больше, чем в перестрелках - мужики, хоть и трусливые - это мужики, а котята были мальчишками... И всё-таки и тут счёт шёл - два-три дикобраза за одного гвардейца. Драться с бешеными полоумными мальчуганами в рукопашной показалось дикобразам едва ли не страшней, чем "просто" идти в атаку или перестреливаться. Казалось, эти ненормальные одержимы только одной мыслью - убить - и слух, что герцогские врачи специально накачивают воспитанников Школы - с самого начала учёбы - специальными препаратами, обрёл почти достоверную реальность. В самом деле, не могут же они просто так... это невозможно же...
      ...Но счёт шёл - и кончился. Теперь это было ясно. Они лежали за баррикадой из мебели на средней площадке лестницы. Их было пятеро. Пулемёт с одной неполной лентой. По десять-пятнадцать патрон на брата к автоматам. По паре гранат. И холодняк.
      Их было пятеро, двое - раненые, и пока Миро считал свои патроны, Дель-Грат умер. Его контузило, когда взрывом вышибло двери, и не слишком-то торопившиеся в рукопашную дикобразы долго топтали подкованными сапожищами пытавшегося приподняться котёнка, стараясь посильней покалечить и сорвать ремень и эмблему с рукава. А он не давал. И не развёл пальцев, даже когда его всё-таки вытащили. При этом погибли ещё трое, но дать вонючему скоту забить ногами гвардейца - значило, плюнуть себе же в честь. А честь - это не жизнь. Жизнь дана на время. Честь - навсегда.
      Его вытащили.
      И только теперь его руки - которыми он закрывал не голову, не солнечное, а пряжку ремня и шеврон - упали.
      - Зря она осталась, - сказал Волло, прикоснувшись пальцами к свежей повязке на месте левого глаза. - Хорошо, что левый, целиться удобней.
      Ему не ответили.
      В зале разорвались одна за другой несколько брошенных вслепую снаружи - чтобы подбодрить себя - гранат.
      Начиналась новая атака. И с лестничной площадки ей ответил шквал огня.

* * *

      Она стояла в Мозаичном Коридоре, в косом четырёхугольнике света, падавшего из окна, совершенно спокойно, держа в правой, опущенной вдоль бедра руке - пистолет, подарок непутёвого старшего брата... где-то он сейчас? Восемь зарядов этому трусливому быдлу, девятый - себе. Обидно лишь, что погибать придётся в бою не с врагом, отважным, свирепым, жестоким и чающим строить на твоём трупе свой Высокий Замок - а всего лишь с этими тварями, которых и в битву-то ведёт - страх. Мол, война за прекращение всех войн, никогда больше, братья...
      Трусы.
      Красивые губы девушки хищно изогнулись. На миг ей подумалось: хотя бы одну верную дивизию сюда. И даже без отца... Она бы повела её сама. И прошла бы по улицам, как...
      ...Стрельба за поворотом коридора вспыхнула, всхлипнула судорожно последний раз - и умерла. Стало тихо. Очень тихо. Это было странно и страшновато, и героические мысли оборвались, а рука с пистолетом вскинулась сама собой, потому что эту тишину вдруг прорезали какие-то странные, шаркающие и неровные, шаги.
      Ближе. Ближе. Ближе. Рядом. Вот он!..
      ...А потом она опустила пистолет, резко выдохнув.
      Из-за поворота вышел Кот.
      Он еле шёл, волочил ноги и то и дело, шатаясь, стукался плечом в стену. Обе руки - судорожно втиснуты в живот. Позади Кота хлюпало, с его рук - капало длинными струйками. Он бросил по коридору взгляд, снова толкнулся плечом и упал. Начал вставать - не смог - но Её Высочество уже оказалась рядом.
      - Мы... их... отбили... - выдохнул в три приёма Кот, повернув к девушке ещё совсем детское лицо - волосы длинной, по моде младшего курса, чёлки прилипли ко лбу. - Но они сейчас... перег... перегр... руппи-ру-ют-ся и пойдут снова. А я - последний. Простите, Ваше Высочество. Больше никого нет. Коты кончились. Мы защищали вас, как могли. Мы... мы не смогли...
      И улыбнулся виновато.
      Только сейчас она узнала Кота - его звали Миро, дочь герцога видела его не раз и не два, но был он совершенно обычный мальчик - беловолосый, с обожающими голубыми глазами и неловкий во всём, что не касалось дел войны, даже просто в "гражданской" походке - запомнила просто потому, что отец ещё в раннем детстве велел ей знать Котов по именам. От них остаются только имена, сказал отец как-то раз. И уже ничего не сделаешь, можно только помнить имена.
      Она потом задавалась вопросом: сколько же имён помнит Герцог?
      Это было уже недавно, после того, как случилось небывалое, и была взята Арихада со всеми её портовыми сооружениями и крупнейшим аэропортом - десантники выпрыгивали прямо на полосу из разбивающихся планеров, тут же вступали в бой, так и не дав ни одному бомбардировщику врага взлететь... а те, кто не успел и не смог выпрыгнуть, но выжил - горели и стреляли через огонь из обломков, пока могли... в то время, как старшие Коты-курсанты, спешно переброшенные из столицы по едва-едва освободившимся ото льда рекам, прорвались в центр города на броне и разом, одним страшным ударом, прикончили штаб имперской армии, буквально размазав перед этим усиленный охранный полк... Отец вернулся оттуда почти без сил. Старый, больной. У него начала трястись голова, едва она выгнала всех и осталась с ним одна - тряслась голова, а из глаз катились слёзы. Никогда она не видела раньше, чтобы отец плакал. Даже когда умерла мама. А тут - он сидел на диване, плакал, и слёзы падали на тёмный паркет между обутых в красные герцогские сапоги ног.
      Она уложила его, дала успокоительное, долго сидела с ним. Но когда он в забытьи начал называть имена - и называл их, и называл, и называл, а в кратких перерывах стонал и бормотал: "За Арихаду... представлены... о скотство, о скотство... посмертно... будь я проклят, простите меня, мальчики, простите..." - она не выдержала и убежала. И позвала лейб-медика - спокойно позвала, мол, с герцогом всё в порядке, надо только проконтролировать. Герцог очень устал. Очень устал.
      Ей потом снился голос отца.
      Хорошо, что ей не придётся долго помнить имена.
      Хорошо.
      Миро завозился в её руках, он что-то хотел сказать, что-то важное, что-то намного большее, чем его боль и его жизнь. Марриу улыбнулась.
      - Тише, Миро. Помолчи. Я знаю, что ты хочешь сказать, Кот. Не надо этих слов. Просто отдохни.
      Лицо мальчика осветилось улыбкой, превратившей его - окровавленное, закопчённое, помеченное мукой - в светлый лик юного небесного духа.
      - Вы знаете моё имя? - прошептал он и закрыл глаза.
      Наклонившись к нему, Её Высочество опустилась на колени, удобней устроила умирающего - прижав к себе, обняв и чуть покачивая. Потом, помедлив, поцеловала в губы. Голубые глаза вновь открылись, Кот улыбнулся снова:
      - Парни передохли бы от зависти, - выдохнул он. - Как же мне повезло... жаль, что не расскажу им ничего здесь... Но ничего... я там... мы там ещё...
      Потом глаза умирающего сделались сосредоточенными, он повёл за спину правой рукой и покачал головой в ответ на мягкую попытку девушки помешать ему двигаться.
      - Ваше Высочество... у меня граната... возьмите её... и не бойтесь. Только обнимите меня крепче. Пожалуйста.
      - Да, - она кивнула. - Но ты не спеши. Сначала я всё расстреляю. У меня девять пуль, и я хочу их оставить на память здесь.
      - Хорошо, - чёрные от пороховой копоти и высохшей крови пальцы прочно сжали небольшой грубый цилиндрик - даже не крашеный, красить уже не успевали. - Хорошо. Не бойтесь.
      - Я не боюсь, - и гордо добавила; может быть, эта гордость звучала смешно за шаг до смерти, но была всё равно её частью, неотделимой и важной: - Я дочь герцога, Миро.
      - А я - боюсь, - выдохнул Кот. - Боялся, то есть... теперь - теперь - нет...
      Он затих, еле слышно дыша. Чуть покачивая его, без мыслей, в каком-то странном ожидании, Марриу смотрел на коридор - там, где он поворачивал на лестницу, всё обрывалось, начиналась темнота. И в этой темноте рождались, множились и крепли звуки.
      Лязг. Голоса. Гул. Шум катился сюда. Ближе, ближе, ближе. И это было уже - всё.
      Когда толпа - безликая, похожая на рисунок, по которому вкось небрежно прошлись ластиком - ворвалась в коридор, Марриу начала стрелять. Она выстрелила пять раз, ни разу не промахнувшись, хотя и не целилась. Потом, когда шарахнувшиеся было обратно повстанцы снова сунулись в коридор, опомнившись, поняв, что там нет никого, кроме девушки с пистолетом - ещё четыре раза, снова не дав ни единого промаха. Но их это уже не останавливало, и рисунок обрёл черты лиц, похожих на морды ночных чудовищ, странным образом одушевлённые злой радостью понимания и узнавания.
      Уронив пистолет, она вспомнила, как отец говорил - гранаты военного производства часто не срабатывают. Миро был без сознания, и она всё сделала сама. И потом, уже вырвав скобу, облегчённо услышала злое шипение запала, и в те оставшиеся до взрыва пять секунд - в те пять секунд, которые оставались от этой жизни - в те пять секунд, когда грохот сапог и ликующие вопли бросившихся к ней повстанцев заполнили Мозаичный Коридор полностью, как мутный вонючий поток, прорвавший последние плотины - в эти пять секунд она ещё успела поцеловать Миро по-настоящему и сказать ему:
      - Я тебя очень люблю.
      Её схватили за волосы и рванули.
      Потом было яркое, бесшумное и безболезненное бронзовое пламя.
      Мгновенное.

* * *

      Обороняющим северную окраину разрушенной столицы повстанцам терять было нечего. Здесь собрались те, кто уже давно был внесён в списки спецслужб, как прочно отметившийся в зверствах, предательстве, безудержном грабеже. Здесь было полно полубандитов с севера и даже синекожих чернорабочих с верфей, увлёкшихся недавними безнаказанными грабежом и убийствами.
      Здесь знали, что всех в плену ждёт петля на ближайшем дереве или фонаре. Поэтому ни ковровая бомбёжка, ни долгий артобстрел, ни атака трофейных имперских бронеходов не поколебали непреклонного страха обороняющихся. Им было плевать, что столица за их спинами уже отбита высаженными прямо на крыши десантниками и ударом штурмовых групп с южной окраины. Страх был слишком велик, чтобы сдаться.
      Сейчас они снова спасали свою шкуру. Никакой словесной трескотни - только голый расчёт: смерть в бою легче смерти в руках офицерских трибуналов молодого Герцога. Потерявший отца и сестру, сам как из-под земли выскочивший, он был беспощаден. И собрал вокруг себя таких же - как стальную броню. И откуда они только взялись!!! И как у них получилось... ведь уже всё было кончено... Невольно вспоминались высмеиваемые пророчества о "Последних Временах", когда всё будет кончено, "смерть будет как петля - со всех сторон и неизбежная"... но - если только не придут "люди из стали" - и "один погонит сто, а десять - десять тысяч..."
      А теперь - всё и правда было кончено... для них. Для оборонявших эту позицию на окраине города.
      Потому что сожжённые кварталы "угнетателей"; валяющиеся у подъездов трупики детей с разбитыми об угол головами; повешенные за ноги в мешках из собственной спущенной на голову кожи "враги новой жизни"; задранные на окровавленных, сведённых ужасной мукой женских и девичьих телах платья; распятые на передках раскатывающих по онемевшему от кошмара городу грузовиков раздетые тела последних защитников столицы, котят из Школы; наконец - просто тупые и сладостные кучи сранья на мозаичных полах - это всё было на них. Они это знали. И сейчас пришёл час платить.
      Лучше было заплатить именно так.
      Они были готовы ко всему. Да, ко всему...
      ...кроме этого.
      Со стороны наспех вырытых окопов атакующих - белый песок, выброшенный с глубины на брустверы, чётко отмечал их границу - вдруг ясно, отчётливо, сперва тихо, а потом всё громче и громче покатилась маршевая песня.
      Над линией последней обороны так и не ставшего реальностью "нового мира" - мира дикобразов и крысоедов - пронеслось шевеление, единое недоумённое движение. Многие из сидевших там знали эту звенящую боевой медью пронзительную песню - "Кошачий марш". Но слова - слова, которые пел хор полудетских, хотя уже грубеющих, голосов, перекрывший вой и шипение металлической музыки - эти слова были совсем новые... какие-то другие...

...Это навсегда, ребята -

Верить в то, что сердцу свято...

      А потом над белой чертой поднялись трое. Поднялись трое - и пошли вперёд через дымящееся, искалеченное окраинное поле.
      По бокам, закусив мундштуки оскаленными белыми зубами, маршировали, отмахивая шаг стеками, два молодых офицера. А между ними и впереди них...
      ...Впереди, твёрдо ступая, шёл рослый парнишка с непокрытой белокурой головой. Он нёс на тяжёлом чёрном древке с бронзовыми кольцами, увенчанном гербом Алайского Дома - прямой ладонью - кроваво-багровое полотнище, на котором золотом были вышиты девушка, обнимающая бойцового кота. Над вышивкой было написано -

ГВАРДИЯ БЕССМЕРТНА !

      - а ниже -

ЗА ДОМ И ДЕВУ !

      И следом за ним поднимались прямо под обрушившийся истошный пулемётный огонь гвардейцы Возрождённой Бригады Бойцовых Котов. Молчаливые и сосредоточенные, без касок или даже беретов.
      Поднимались и шли - неспешно, как на прогулке. Вот только не было это прогулкой.
      А побежали они вперёд, лишь когда в окопах повстанцев, словно бы в изумлении, один за другим замолчали пулемёты, кто-то истошно, оглушительно взвизгнул: "Не умирают они, драпаем, братцы!" - и оттуда слепо ломанулись по направлению к караулящему их городу потные, объятые потусторонним ужасом толпы.
      Вот тогда гвардейцы побежали - легко, как на школьных занятиях по бегу - примыкая к автоматам длинные тесаки и выхватывая топорики.
      Знамя летело впереди. Казалось - его несут сотни невидимых рук. Невидимых, но крепких и дружных.
      Остановить этот полёт - не было силы ни у кого во Вселенной.
     
     
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

Михаил Глебович Успенский

Змеиное молоко

От Автора

  
   Имена братьев Стругацких я услышал давным-давно - страшно сказать, в 1957 году. По радио анонсировали "Страну багровых туч", и книжку я, разумеется, добыл. Ну, тут все и началось. Из отцовской электробритвы я смастрячил модель вездехода "Мальчик", приделав с боков пару гаечных ключей и гусеницы от игрушечного трактора. В дальнейшем творчество Стругацких я использовал с менее пагубными последствиями, то есть сам стал сочинять всякие межпланетные похождения. Каждая новая книга или публикация Стругацких становились событием, и я до сих пор прекрасно помню, где и при каких обстоятельствах приобрел ту или иную книгу - где приобрел, а где и замылил.
   Думаю, излишне говорить о роли, которую сыграли братья Стругацкие в моей литературной судьбе. Но подражать не хотелось, поэтому пришлось с большим трудом искать собственный стиль. Но, благодаря, именно им я понял, что такое стиль вообще.
   А сколько других авторов открыл я для себя благодаря им!
   Если в тексте попадалась цитата, нужно было всенепременно выяснить, откуда именно она взялась. Только писателя Строгова я нигде не нашел, но сильно подозреваю, что Аркадий и Борис Натановичи зашифровали таким образом советского классика Георгия Мокеевича Маркова, у которого, как известно, есть роман "Строговы".
   И первые претензии к Советской власти у меня возникли именно из-за того, что она прекратила одно время печатать Стругацких. Более существенные претензии появились позже.
   Поэтому я охотно принял предложение участвовать в данном сборнике. Сначала собирался написать третью часть к "Понедельнику" и "Сказке", но потом подумал, что это было бы слишком легко и очевидно, вот и выбрал "Парня из преисподней", где, казалось бы, уже все точки расставлены. И попробовал поставить этого парня с ног на голову...
  
   Михаил Успенский
  

0x01 graphic

  

"Жаба хитра,

Но маленький хрущ с винтом

Много хитрей ее."

Барон Хираока

  
  

Глава первая

  
   ...И поднимаю я несчастную свою башку, и гляжу, куда этот старый хрыч в стеклах показывает, а там - отцы-драконы - висит на рояльной струне Бойцовый Кот в полном боевом. Язык почти до пояса вывалился, а глаза уже шипучие мухи повыели.
   Знать я его, конечно, не знал, лычки-то первого курса. Когда его к нам в Школу взяли, я уже вовсю геройствовал в устье Арихады. Но чтобы здесь, в столице, кто-то на Кота осмелился руку поднять...
   - Сами видите, молодой человек - гражданское население озверело, ловит солдат и устраивает самосуд. Так что вы вместо мундирчика наденьте что-нибудь другое, или хотя бы этот халат сверху накиньте...
   - Ну уж нет, господин военврач, - говорю. - Форму с меня только с мертвого снимут. Гуманисты хреновы, демократы... Правительство национального доверия... Котенка удавили и радуются...
   - Давайте ящики разгружать, - суетится мой доктор.
   - Сейчас, господин военврач. Не торопите меня, - говорю, - а то я сильно торопиться начну, и беда получится...
   Шоферюга это дело услышал, лезет из кабины, а с ним драться все одно что с рядовым Драмбой, будь ты Бойцовый Кот, будь ты сам дракон Гугу. У него ряшка шире колесного колпака.
   - Обождите, - говорю. - Люди вы или не люди?
   Достаю нож, подпрыгиваю, одной рукой цепляюсь за козырек перед входом, другой перерезаю струну и успеваю подхватить удавленного Котенка. Нож ему при этом еще в бок вошел - прости, брат-храбрец, тебе нынче без разницы.
   Отнес его на клумбу. Тяжелый он был, как все мертвяки. Но я там, у Корнея, здорово поправился. Наверное, у самого герцогского сыночка на столе такого не бывало, что я там ел... Только к чему это при покойнике вспоминать?
   Таскали мы эти ящики, таскали - потом выхожу я на госпитальное крыльцо с лопатой, чтобы бедолагу этого зарыть. Божедомов, поди, теперь днем с огнем не сыщешь.
   Земля мягкая. Да сколько я ее, земли этой, за войну перекидал!
   Наверное, куча получилась бы выше госпиталя.
   Был я уже в этом госпитале. Меня там от дистрофии пользовали, а дистрофия, доложу я вам, это такая штука: пойдешь в сортир, а тебя отдача от струи на стенку швыряет.
   Темнеет. Скоро звезды появятся. Солнце земное, поди, тоже выпялится, только мне его не различить среди прочих. Вот наше солнце я с Земли видел, Корней показывал. Звезда как звезда, не подумаешь, что родная...
   Эх, звезда моя родная, столица дорогая, Айда-Алай, Сердце Алая... Что же с тобой сделали! В бухте танкеры горят, Холм Павших Ангелов, кажется, до основания снарядами снесли, Брагговка наша лихая, разбойная, тоже в огне, а герцогский дворец... Лучше не видеть сейчас его тому, кто раньше видел...
   И, главное, кто все это натворил? Свои и натворили. Да возьми столицу крысоеды - и то, наверное, такого не было бы. Крысоеды здания и барахло берегут по причине жадности своей и лени, и если уж куда войдут, то назад ни за что не выйдут, так и останутся жить. Командир-крысоед скорее роту зря положит, чем хоть одно стеклышко разобьется. Да и чего ему людей жалеть, коли крысоедихи зараз по десятку рожают с преступной целью создать демографическое давление? Правда-правда, в "Боевом листке" писали. И не щелкопер какой-нибудь, а известный писатель Лягга, тот самый, что эпопею "Алайские зори" создал в священном творческом экстазе, живой останусь - надо будет прочитать, очень, говорят, душевная книжка...
   Но недолго мне пришлось мечты мечтать - подкатывает к госпиталю машина, и не просто машина, а спецвегикул службы безопасности. Она вроде бронехода, только маленькая. И даже башенка на крыше вращается.
   Понятное дело. Кто-то из госпитальной обслуги во имя идей мира и гуманизма звякнул и доложил, что, мол, живой Бойцовый Кот, кровавый наймит кровавого герцога, прикинулся санитаром, страшась сурового, но справедливого народного гнева.
   Вылезают из машины двое. Их у нас яйцерезами зовут - сами понимаете, за эффективные методы следствия. Вот за ними, яйцерезами, никто не охотится, они всякой власти нужны, а если это и не кадровые яйцерезы, а их освобожденные подследственные - так еще хуже. Шинели черные, до каблуков, а вместо военных картузов - зеленые колпаки вроде тех, что инсургенты во время Первого Алайского Восстания носили. Традиции сохраняют, змеиное молоко!
   Один похож на соленую рыбу, которую только что из банки вынули, а второй - на рыбу же, и тоже соленую, но в банке оставленную, отчего ей, костлявой, обидно.
   - Ступай сюда, котяра, - кличет один. - Поговорить надо.
   - Никак нет, господа, - отвечаю. - Прикомандирован к госпиталю, нахожусь в распоряжении боевого лекаря господина Магга...
   Тут мой доктор, словно бы услышав, что о нем речь, из госпиталя выходит.
   - В чем дело? - спрашивает. Голос у него негромкий, но убедительный. Меня же вот убедил грузовик из грязи выталкивать.
   Правда, убедил-то больше шоферюга, но все же...
   - Эй, дедуля, - кличет второй яйцерез. - Топай сюда, руки из карманов вытащи...
   Змеиное молоко! У моего старичка звание, приравненное к майорскому общевойсковому, а эти, небось, не выше сержанта. Но подходит старичок, и руки из карманов вынул.
   - Документы ваши попрошу, - говорит врач. И даже руку протягивает.
   - Слышь, документы ему! - обрадовался яйцерез.
   А второй моего врача даже не ударил. Он просто снял с него очки, уронил и раздавил сапогом.
   Ах ты ж, тварина пучеглазая, думаю. Дедуля мой сто раз под смертью ходил, пока вакцину эту вез, чтобы ты, гаденыш, от поноса не окочурился...
   В общем, лопата моя в руках словно напополам порвалась: черенком одному в диафрагму, а штыком - второму в кадык. Только перестарался я маленько - забыл, как поправился на корнеевых харчах.
   Снес яйцерезу голову, словно легендарный Голубой Палач предателю-маркизу. Да и первый, надо полагать, не жилец.
   Сзади шум какой-то слышу, грохот. Оглядываюсь - змеиное молоко! В спецмашине-то третий был, водила. Он уже, поди, башенку на меня успел развернуть, а в башенке-то крупнокалиберный пулемет-двадцатка, патроны у него величиной с мужской причиндал островного дикаря в боевом состоянии, и когда попадает такая штука в человека, мало хорошего от него остается...
   Только не выстрелит уже водила-яйцерез, потому что лежит его спецвегикул на боку, и ствол пулеметный только зря асфальт ковыряет.
   А из-за машины выходит любезный мой шоферюга и руки от грязи отряхает. Все-таки недаром в авточасти берут этих ребят с южного побережья, да иначе и нельзя: дороги у нас сами знаете какие, в основном пердячим паром преодолевать приходится...
   Подбегает господин военврач: как вы могли, как вы могли, это бесчеловечно... Молчи, дедуля, говорю, потому что водила там, у себя внутри, сейчас по рации со своими связывается, и скоро будет здесь яйцерезов столько, сколько ты в жизни микробов не видел в свой микроскоп. А спецвегикул машина серьезная, прочная, ее не всякая граната возьмет, да и нет у нас никакой гранаты, разве что шоферюга твой разломает яйцерезный экипаж голыми руками, как сват свадебный пирог.
   Шоферюга же лучше придумал - заткнул выхлопную трубу ветошью, а яйцерез с перепугу мотора не заглушил и скоренько посинел весь.
   - Уходить надо, господин военврач, - говорю. - Наверняка успел он своих вызвать.
   Он, конечно, запротестовал - врачебный долг, Присяга Здоровья Нации, но шоферюга рявкнул: "Да что с ним разговаривать, зараз-за!", сгреб своего непосредственного начальника в охапку, побежал к своему грузовику и запихнул старичка в кабину.
   Я тоже яйцерезов дожидаться не стал, пристроился третьим с краю, чтобы господин военврач, чего доброго, не выскочил свой долг выполнять. Шоферюга дал по газам, и полетели мы по выщербленному асфальту так, что любо-дорого. Только вот куда лететь-то, думаю, на всех дорогах блокпосты, нас и останавливать никто не будет, а влепят нам бронебойный снаряд в бок, и все дела.
   - Рули, - говорю, - в Брагговку. Там сейчас все горит синим пламенем, но подвальчик какой ни на есть мы себе найдем.
   Фонари в городе не горят - некогда господам гуманистам такими мелочами заниматься, надо господам гуманистам святую месть творить, пацанов в военной форме отлавливать...
   А это у них поставлено на славу: вот уже и сирены завыли со всех концов, вот уже и тревога объявлена. На полном ходу пролетаем площадь Оскорбленной Невинности - там нам вслед кто-то стрелять начал, но несерьезно, из полицейского пистолета. Вот уже и Зеленый Театр, но только не зеленый он теперь, а черный, и тут бегству нашему приходит конец.
   - Горючка вышла, - говорит шоферюга. - Как мы до госпиталя-то дотянули - ума не приложу.
   - Нужно идти в городской магистрат, - оклемался наш костоправ, - все объяснить, организовать вакцинацию...
   - Они вам, господин военврач, организуют, - отвечаю. - Они нас первым делом расстреляют, а вторым делом разбираться начнут, кого расстреляли и за что. Оружие гражданским в руки попало - страшное дело.
   - Наверное, вы правы, - приуныл мой дедуля.
   Вылезли мы из грузовика и огляделись. До Брагговки еще топать и топать. Развалин, чтобы отсидеться, поблизости нет, потому что и домов никаких здесь не было - парковая зона. Но деревья в основном зимой на растопку пустили, одни пеньки торчат. Яйцерезы надо всем городом осветительные ракеты вывешивают, будто такая уж я важная персона.
   Автомат мой самодельный водила еще когда в кусты выкинул. У господина военврача по уставу должен быть личный десятизарядный "фельдмаршал", но, боюсь, кобура у господина военврача набита слабительным да рвотным. Чтобы пациента, значит, с двух концов несло. Шоферюга, значит, будет яйцерезов по одному хватать, а я их таблетками пичкать стану для понижения боевого духа...
   И слышу я какой-то шум в конце бывшей аллеи. Только собрался я врача с шоферюгой на землю положить и сам положиться, а уже поздно.
   Подлетает к нам длиннющий черный "ураган" - не иначе, в герцогском гараже конфискованный. Сирена не работает, и фары не горят. А я даже лопату свою смертоносную захватить не догадался.
   Ладно, думаю, если они сразу стрельбу не откроют, одного-двух я с собой прихватить успею, да и шоферюга дуриком помирать не станет, не та порода...
   Отъезжают дверцы вбок. Один человек сидит в "урагане". Зато какой. Я его раньше только на снимках в спецжурналах видел.
   Одноглазый Лис сидит за рулем, начальник контрразведки Его Алайского Высочества.
   - Здорово, курсант, - говорит. - Как бы дождик нынче не собрался...
   И после этих слов сознание мое покинул Бойцовый Кот Гаг, лихой курсант, парень хороший, но глуповатый, и снова я стал самим собой - полковником контрразведки Гигоном, наследным герцогом Алайским.
  

Глава вторая

  
   Доклад у меня был подробный и обстоятельный. Я чертил графики, составлял списки, рисовал схемы и карты. Время от времени Одноглазый Лис включал во мне Гага и расспрашивал о том, что Бойцовый Кот видел в доме Корнея Яшмаа, с кем встречался и каким разговорам был слушателем. Снова став полковником Гигоном, я слушал записи рассказов Гага и в который раз удивлялся, что у нас с ним совершенно разные голоса. Все-таки хороша эта система - двое в одном. Котяру, как видно, принимали за полного болвана (полным-то болваном он как раз не был), и обсуждали при нем совершенно серьезные вещи, смысл которых мог понять только полковник Гигон.
   Вот господин Корней открывает Гагу глаза на скотскую сущность правящей алайской династии, вот он показывает ему донесения земных агентов... Многих из них мы уже засекли, но еще парочка имен не помешает. Брать нужно всех, всех до одного. Только их же и в Империи полным-полно, генерал, вот у меня и на Империю список, но как мы их там-то будем искать?
   - Не беспокойтесь, ваше высочество, - сказал Одноглазый Лис и закурил вонючую самокрутку. - По проблеме вторжения мы давно и успешно сотрудничаем с имперской службой безопасности. Вам я этого, простите, не сообщал.
   У меня перехватило горло. В то время как два государства несколько лет яростно терзали друг друга, их разведки, оказывается...
   Да еще без моего ведома... Я хотел тут же вызвать расстрельную команду, но передумал. И неизвестно еще, кому подчиняется нынче расстрельная команда. Поэтому я сказал только:
   - Хорошо, господин генерал. И давайте так: до коронации я для вас никакое не высочество, а полковник Гигон, подчиненный вам по службе.
   Так нам обоим будет легче.
   Действительно, стало легче. Мы перебрасывали друг другу через стол листочки с именами и приводили их в систему.
   - Баругга, сержант военно-архивной службы, он же Семенков Густав Адольфович...
   - Регистратор мэрии Гинга, он же Михельсон Карл Иванович...
   - Госпожа Гион, супруга коменданта дворца - ого! - она же Ольга Сергеевна Кулько... Ну, эти у меня всегда под рукой.
   - Полковник шифровальной службы Крэгг, он же Игорь Степанович Шелдон...
   - Старший наставник школы Стервятников Генуг, он же Виктор Жанович Пшездецкий...
   Много, много их было - тех, что именовали себя прогрессорами.
   Нам с генералом подали чай с бисквитами, мы поглощали пищу, не видя ее, и все раскладывали и раскладывали на огромном генеральском столе проклятые карточки. Все это были, судя по рассказам Гага и редким моим встречам в доме Корнея, прекрасные, превосходные люди, искренне желавшие добра несчастной Гиганде, проделавшие для достижения этого добра огромную работу, часто грязную, часто кровавую, часто неблагодарную и безмерно опасную - знай они, конечно, все до конца. Жаль было их, но...
   Мне пришла вдруг в голову шальная, невозможная мысль.
   - Ваше превосходительство, не располагает ли наше... вернее, наши ведомства сведениями о людях с кожей совершенно черного цвета?
   Одноглазый Лис посмотрел на меня с изумлением, и даже, кажется, нашлепка на пустой глазнице вытаращилась.
   - Черного? А почему не оранжевого? Впрочем...
   Он щелкнул пальцами, и откуда-то ниоткуда возник его не имеющий ни лица, ни возраста референт. Генерал прошептал ему что-то на ухо, и, не успели мы разложить очередной десяток карточек, возник снова и доложил, что да, на главном острове Архипелага Тюрю в племени Бодрствующих В Ночи занимается отправлениями языческого культа некий Ауэо по прозвищу Черный Ведун, и ведун этот, по сведениям этнографов, черен, как совесть тирана.
   - Этнографы, надо же, - хмыкнул генерал. - Я думал, они все в армии...
   - Послать туда кого-нибудь можно? - спросил я.
   - Не забывайте, полковник, что мы в подполье. Впрочем... Да те же этнографы. Они ведь у нас и о здоровье туземцев пекутся, да и не они даже, а Его Алайское Высочество...
   - Нельзя его там оставлять, - сказал я. - Хоть один останется, такого натворит! Особенно этот, Вольдемар Мбонга. Он, генерал, знаете ли...
   - Пока не знаю, - сказал Одноглазый Лис, заполняя карточку. - Возьмем в общем порядке.
   Я вдруг представил себе, как Вольдемар Мбонга высаживается с "призрака" где-нибудь у нас в Смердящих Ключах, бредет по проселочной дороге и спрашивает у встреченной старухи, как пройти в столицу. И слышит в ответ: столица-то недалече, да только я, сынок, сколько лет в Алайском герцогстве живу, а негра ни разу не видела...
   Потом нам подавали обед или ужин - окон-то в подземельях не бывает. И только тогда я решился задать свой вопрос.
   - Ваше превосходительство, - сказал я. - Как погиб мой отец?
   Одноглазый Лис вытер губы салфеткой, вздохнул и рассказал как.
   Он не опускал никаких подробностей, как и полагается разведчику. Он рассказывал не сыну, он информировал сотрудника. Монотонным голосом, как по бумажке. Называя все вещи своими именами либо медицинскими терминами. Рассказ получился долгим, как и агония герцога Алайского.
   Я откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Мы никогда не были особенно близки с отцом - он занимался охотой, политикой и войной, не одобрял моего беспорядочного чтения и занятий живописью, запретил встречаться с молодой баронессой Трэгг, а когда запрет был нарушен, запихал меня в разведшколу и громовым своим голосом наказал Одноглазому в случае чего попросту меня расстрелять, за что господин генерал не только не понесет ответственности, но даже получит поощрение... А ежели юный герцог будет находиться в привилегированных по отношению к остальным курсантам условиях, то расстрелян будет как раз сам господин генерал...
   - Так, - сказал я. - А мама?
   - Герцогиня выжила, - ответил генерал, и, клянусь, глаз его увлажнился. - Но вам лучше ее не видеть. Во всяком случае - пока. Врач, которого вы притащили с собой - сущая находка...
   Вот, значит, как. Господа прогрессоры, буде окажутся у меня на собеседовании, станут, конечно, отрицать всякую свою причастность к перевороту, либо заявят, они этого не хотели, это народ, доведенный до отчаяния столетиями голода, эксплуатации и войны, сам поднялся в порыве гнева и замучил своих мучителей. А они только собирали здесь информацию... Змеиное молоко, да кому на Земле нужна информация о Гиганде? Кому там так уж хочется знать об эпидемиях, штыковых атаках, спаленных селах и разрушенных городах? Десятку психов вроде Корнея? И лгут они, даже сами себе лгут, что не вмешиваются, не могут они не вмешиваться, натура у них такая... Ладно, когда это... как его... правительство национального доверия (или народного единства?) будет вздернуто на площади Оскорбленной Невинности, мы объявим народу, что спустились на Гиганду с неба, как писалось в пестрых книжках, которые серьезные люди и за книжки-то не считали, спустились с неба хитрые и злые завоеватели с целью поработить вольный народ Гиганды, либо поедать наших младенцев, либо проводить над нами бесчеловечные опыты, либо вывозить наши природные богатства, либо... ну да есть специалисты, придумают что-нибудь. Здесь нужна большая ложь, ибо правда слишком ужасна.
   А мама всегда хотела видеть меня просвещенным государем вроде прадеда моего, герцога Иннга, покровителем искусств, она подсовывала мне старинные яркие альбомы, часто водила в дворцовую галерею и объясняла аллегорический смысл полотен Урагга и гравюр Гринга, летом мы обычно объезжали старинные замки, и у каждого замка была своя история, своя легенда...
   - Полковник, ужин окончен, - напомнил Одноглазый Лис.
   Значит, это был ужин. На мой вопрос, откуда здесь, под землей, появились такие обширные и удобные залы, кто и когда оборудовал здесь гаражи, мастерские, госпитали, кто накопил такое количество оружия и военной техники, генерал ответил, что начал всю эту затею его предшественник, Черный Гром, и держал все втайне даже от правящего дома, а потом тайну эту передал преемнику. "Приходилось и мне молчать, мальчик, - говорил Одноглазый Лис. - Боевая техника числится списанной или погибшей в бою, оружие и припасы... Ну, признайся я, что тут творится, сейчас же угодил бы под трибунал. Все до последнего патрона - фронту, говорил герцог, до последней банки тушенки..." И прав оказался старый хитрец, потому что убежище Его Алайского Величества нынче было занято - правительство народного доверия (или национального единства?) скрывалось там сейчас, то ли от народа, то ли от нации в целом. Я с большим удивлением узнал, что в правительство это вошел заместитель министра обороны, старший мажордом дворца, младший конюший, библиотекарь, какой-то солдат и двое заклепщиков с Бронемашинного. На кой дьявол там заклепщики, они ведь глухие, подумал я. Впрочем, если учесть, что старшего мажордома зовут Андрей Яшмаа. Андрей Корнеевич Яшмаа... До него добраться будет трудно. Но необходимо. До него - в первую очередь.
   Видимо, придется его просто убить, сразу и внезапно, без нашей медицинской комедии. Не поверит, да и не допустят к нему чужого врача наши же холуи... Так, ездил наш мажордом в отпуск? Наверняка да. А куда ездил? Разумеется, на Землю. А где жил на Земле? Ну, конечно же, у Корнея Яшмаа. Мог его Гаг там видеть? То есть наоборот, мог ли он видеть Гага? Корней меня, то есть Гага, всем показывал.
   Видел, ответил Гаг Одноглазому Лису. Видел, ваше превосходительство, вот как вас сейчас. Он еще с папашей, господином Корнеем, то есть, пререкался. Чего, говорит, мать мучишь? В семье у них нелады, а чего, спрашивается, делить, когда на Земле всего навалом? С жиру бесятся, ваше...
   Лис брезгливо заткнул Гага и стали мы думать, как подобраться к Андрею Корнеевичу.
   - И все-таки он нам нужен живой, - сказал Лис. - Ведь Яшмаа, как я понял, курирует именно Гиганду?
   - Будет он у нас, - сказал я. - Будет живой. Только поеду я сам.
   - Ваше высочество, - сказал Лис. - Вы не имеете права рисковать...
   - Полковник Гигон, - сказал я. - На задание поедет полковник Гигон.
   А если дело сорвется, то и герцог Алайский никому не понадобится.
  

Глава третья

  
   Дорога в столицу оказалась неожиданно длинной - тогда, ночью, на черном "урагане" они доехали до убежища куда быстрее. Дождь кончился еще заполночь, асфальт просох, и только в неглубоких воронках поблескивала вода, а что творилось в глубоких, то там и творилось.
   Выезд из убежища - герцог решил, что оно с полным правом носит название "Нариангга", что значит "лисья нора" - был замаскирован по всем правилам военного искусства и даже сверх того. За рулем санитарной машины - старенькой, побитой осколками, сидел Гугу - так герцог прозвал своего шофера. Гигон то и дело взглядывал на его перевязанную голову и ухмылялся - уж больно дерзкой и невыполнимой была вся затея. В фургоне санитарки сидели и лежали раненые, числом десять, и стоял в фургоне гнусный гангренозный запах, и бинты были все в крови.
   - Не сунутся, - сказал Гугу. Руки его были в белых нитяных перчатках. - Сейчас все заразы опасаются, себя берегут. Кому охота войну пройти, уцелеть, а потом дристать, покуда мозги из задницы не полезут... Извините, ваше высочество.
   - Опять высочество? - рявкнул герцог. - Нас с твоим высочеством первый же патруль повяжет, и сто раз прав будет, змеиное молоко! Угог меня зовут, санитар Угог, и сейчас не я твой начальник, а ты мой!
   Он снова играл роль Бойцового Кота, но на этот раз сам - ведь кодовое слово было известно только Одноглазому, а с тем мало ли что может случиться за это время? Все-таки человек в возрасте, битый, многажды раненый... Так что ж, потом до конца жизни в Бойцовых Котах ходить? Да и недолго эту роль играть, но играть уж придется на совесть...
   - Не возьму в толк, котяра, - сказал Гугу, выполняя приказ герцога, - как мы эту войну проиграли.
   - Тебе виднее, - сказал герцог. - Меня здесь не было, я по лазаретам валялся, по санаториям отдыхал.
   - Сводки, главное дело, благоприятные, - продолжал шофер. - Ну, сводкам-то у нас мало кто верит, но вот и ребята, которых с передовой к нам направляли, тоже рассказывали, что, мол, перешли в контрнаступление, выбили крысоедов из Красных Мельниц, загнали в леса и там всех пожгли. Говорят, генерала Дрыггу из штрафного лагеря освободили, вот он все это и возглавил. И десантная бригада с Архипелага самовольно прибыла - не хотим, говорят, синежопых сторожить, когда отцы-матери в опасности. Старый герцог собирался было каждого десятого расстрелять за нарушение Устава, но потом только рукой махнул и приказал выдать по бутылке на рыло из своих погребов. На аэродроме тогда еще одна целая полоса оставалась - вот они и полетели. Спустились крысоедам в тыл, разгромили авиабазу, еще чего-то там... В общем, все ходят как именинники, мечтают о вступлении в Каргон - и тут на тебе! Говорит радиостанция военно-революционного комитета! Династия низложена, кровавый герцог... - он покосился на полковника Гигона, - ну, в общем, низложена династия.
   - И все согласились? Я имею в виду там, на фронте?
   - Так у крысоедов-то то же самое получилось! Они фронт открыли, а идти в Каргон уже ни горючки нет, ни машин, а главное - сил уже нет, воевать-то не за кого. Генерал Дрыггу застрелился - я, говорит, за какую-то другую страну воевал. Ну, а как врага не стало, тут старые счеты начались, начали потихоньку офицерам грубить, а потом и резать. Тут еще городские в войсках крутятся, подначивают - повернуть оружие, стало быть, против своих же угнетателей. Эх, если бы крысоеды не подвели, мы бы до сих пор победоносно воевали!
   - Нравится воевать, что ли? Ты же санитар.
   - Молчи, котяра! Знаешь, сколько я вашего брата на спине перетаскал? Может, дивизию, может, больше.
   - Молчу, - поспешно сказал герцог. - Откуда же городские взялись?
   - Городские-то? То ли не знаешь - из города. Как это у них называется... Союз борьбы какой-то. Кого-то с кем-то. Не зря у нас в деревне городских все время бьют. Даже сборщиков налогов все время били. Налог платили, а сборщиков били... Им, которые к нам в деревню приезжали, начальство даже приплачивало за риск... Про это особая сказка-легенда есть, будто бы при вашем... то есть молодого герцога прадеде это все началось. Сборщики вернутся в город - жалуются. Ну, пришлют карателей, перепорют всю деревню, а на следующий год - та же история. Надоело это старому герцогу Инггу, сам пожаловал. Что вы, сукины дети, говорит, моих слуг обижаете? Я ведь спалю ваши дома, вот уж попляшете! И выходит к нему тогдашний староста и говорит так жалобно: "Ваше Алайское Высочество, ну не любим мы городских!". Тогда обнял его старый герцог и говорит, что, мол, алайским крестьянином крепка земля наша, бейте их сколько влезет, только подати в срок платите...
   - А с какой радости их слушать-то стали? - спросил Гигон, пропустив мимо сознания всю эту в высшей степени занимательную историю.
   - А кого больше слушать? Небось из ваших-то никто не приехал, - шофер осекся.
   - Некому было приезжать, - сказал герцог. - Они тут власть делили.
   - Вот пакость, - сказал шофер. - Ты смотри - весь бетон снесли, как же мы поедем? И когда успели, кому теперь бомбить?
   Действительно, впереди вместо пусть плохого, выбитого и раскрошенного бетона, тянулась полоса грязи, в которой утонул даже гравий подушки. На первых же метрах машина взревела, основательно, до ступицы, зарывшись в жидкую дорогу.
   Герцог покорно взялся за ручку дверцы, но Гугу взревел:
   - Сиди, зараза, без тебя обойдемся, бери баранку - весу-то в тебе против моего...
   И сам вылез и заорал:
   - Эй, покойнички, вылезай - в землю ложиться будем!
   Было слышно, как в фургоне завозились легко- и тяжелораненные.
   Кряхтя и стеная, они с удивительной легкостью и проворством вытолкнули грузовик, начали таскать с обочин бревна, камни, обломки бетона и подкладывать их под колеса. Герцог только головой мотал да успевал выруливать, куда надо.
   Солнце поднялось уже довольно высоко. По обе стороны дороги тянулся лес, и все верхушки у всех деревьев были срезаны на одной высоте, словно гигантская бритва просвистела в воздухе. Герцог попробовал прикинуть, что же за боевые действия тут велись - и не определил. Зато определил, что впереди белеет какое-то строение.
   - Гугу, - перекрывая рев мотора сказал он. - Кажется, блок-пост впереди...
   - Зараза, - сказал шофер. - Снова в одиночку придется... Эй, покойнички, давайте-ка назад в гробик!
   Раненые охотно полезли в фургон, отчего машина основательно осела.
   Так, под рев мотора и Гугу, они кое-как добрались до вагончика, крашеного белым, и долго еще ждали, когда оттуда соизволит выйти какое-нибудь начальство.
   - Они, падлы, дорогу и разорили - чтобы к ним на скорости не подскочили да не перестреляли, - сказал Гугу. Бинты на его голове были густо заляпаны грязью, да и перчатки на руках уже не были белыми.
   - Ну и глупо, - сказал герцог. - Мы бы уже сто раз их обошли и тепленькими взяли.
   - Стратег, - уважительно сказал Гугу. - Прямо маршал Нагон-Гиг.
   Из вагончика вальяжно, почесывая все места, вышел человек в солдатской форме, типичный дикобраз. Размерами дикобраз не уступал шоферу, но весь был какой-то рыхлый, белесый и вроде даже бы заплесневелый. Плесенью от него и несло.
   - Бумаги давай! - потребовал он.
   - Зачем тебе бумаги? Ты же неграмотный, - сказал герцог, но бумаги подал. Дикобраз сделал грамотное лицо и долго изучал документ, шевеля губами.
   - Что в фургоне? Оружие? Наркотики? Бабы?
   - Бабы, бабы, - сказал герцог. - Иди потрахайся.
   Дикобраз обошел машину, лязгнул дверцей фургона и вернулся на удивление быстро.
   - Да вы с ума сошли! Вы же их не довезете! Лучше давайте их здесь пристрелим, чтобы не мучились...
   - Добрый какой, - сказал Гугу. - А разве у вас в столице не знают, что доктор Магга придумал лекарство от всех болезней?
   - От всех? - не поверил дикобраз.
   - От всех, - подтвердил Гугу. - Кроме дурости твоей.
   - Змеиное молоко! А сам-то ты кто такой? Морду замотал, чтобы беглого аристократа не узнали?
   Гугу заревел еще сильнее того, как ревел, выталкивая машину. Он ревел о том, как трижды горел в бронеходе в то время как господа дикобразы отсиживались в окопах, о нравственном облике господ дикобразов, о некоторых особенностях интимной жизни господ дикобразов, о поведении жен господ дикобразов во время войны, о благороднейшем происхождении детей господ дикобразов, о том, как господа дикобразы...
   - Ой, хорошо... - сказал заслушавшийся дикобраз. - Штатскому человеку и не понять, как хорошо. Да, аристократы так не могут, один генерал Дрыгга мог, за это они его и извели, сволочи...
   В это время дверь вагончика снова распахнулась, оттуда показалась качающаяся фигура в черной шинели и зеленом колпаке.
   - Ох, яйцерез мой оклемался, - с испугом сказал дикобраз. - Ко мне яйцереза приставили для верности, вот я его и пою всю дорогу, чтобы не донес... У вас выпить есть? Не себе прошу, вам же лучше...
   Герцог с сожалением достал из бардачка фляжку и протянул дикобразу.
   - Есть, есть у них! - радостно заорал дикобраз в сторону вагончика.
   И добавил негромко: - Вы проезжайте быстрей от греха, а то он тут с похмелья у меня человек пять расстрелял...
   Гугу не надо было долго уговаривать.
   - А чего мы его не убили-то? - с удивлением спросил он, когда блокпост остался позади.
   - Мы же не яйцерезы, - сказал герцог.
   - Яйцерезы, не яйцерезы, а только они у меня, когда порядок наводить станем, эту дорожку будут языками вылизывать.
   - А ты веришь, что станем порядок наводить? - спросил герцог.
   - Возил бы я тебя иначе, котяра! - ответил Гугу и сунул в рот дорогую сигарету из личных запасов герцога Алайского.
   Скоро внизу, в долине, показалась и столица. Дым стелился над ней, дым от многочисленных пожаров, и не все из них мог погасить дождь. Серая ладонь дыма принакрыла развалины герцогского дворца, громаду торгового центра, сгоревшие сады, шестигранник министерства обороны, взорванный мост через Иди-Алай, исторический музей, построенный безумным архитектором в виде древней усыпальницы, стадион боевых искусств на триста тысяч зрителей, старинный театр, который по привычке именовали Императорским, заводской район, откуда в основном и поднимались клубы дыма, и страшно было даже представить, что может гореть, скажем, на фабрике синтетического топлива, поскольку компоненты были сплошь токсичные - а надо всем этим торчал из дымного покрывала согнутый гвоздь Радиобашни.
   Они проехали последний рубеж обороны - рубеж, который так и не понадобился, зато кому-то очень понадобилось привести его в полную негодность. Тут и там валялись сорванные взрывом боезапаса башни врытых в землю бронеходов, колпаки дотов, изготовленные из армированного бетона, были расколоты ударами чудовищной силы, словно вышел из моря пацифист ростом до неба и принялся приводить в исполнение свою давнюю мечту.
   Может, это и к лучшему, подумал герцог, по крайней мере, въезд свободен, если только, конечно, наши далекие друзья не привезли сюда что-нибудь посерьезнее... Хотя не должны бы, это против их принципов.
   На блок-постах их останавливали еще дважды, но в первый раз Гугу снова провел словесную артподготовку, и помогло, а во второй раз бородатый яйцерез, вполне грамотный, стал очень пристально приглядываться к герцогу, но тут один из раненых в фургоне издал столь жалобный предсмертный вопль, что проняло даже яйцереза.
   Они доехали до условленного места. Гугу загнал машину во двор.
   Похоже, что жильцы покинули этот район, и понятно - район был аристократический, престижный. Все тут уже на десять рядов разграбили, а чего утащить не смогли - расколотили. Посреди двора стояла бывшая скульптура Морской Девы работы самого Тругга. От скульптуры остались одни ласты на постаменте. Герцог бывал раньше в этом доме.
   Их встретил бывший капрал дворцовой стражи, немолодой и небритый мужик с подбитым глазом. Герцога он, конечно, узнал, несмотря на стриженую голову и грязно-зеленый халат санитара, но виду не подал, потому что виду подавать было нельзя, только вздохнул глубоко и выкатил из-за угла мотоцикл "Прыгунчик", некогда принадлежавший хозяйскому сыну. Герцог и мотоцикл узнал. Не новый, но шикарный, со всеми хромированными причиндалами и очень мощный. Как раз на таких сейчас и катались оборванцы.
   - Располагайтесь, - сказал герцог шоферу, и тот выпустил истосковавшуюся раненую братию из фургона. Братия выстроилась в шеренгу по росту, хотя рост у всех был примерно один, соответствующий стандарту личной гвардии герцогов Алайских. - Ждите меня до вечера. Если не вернусь... - он подумал и продолжил: - Значит, не вернусь. Тогда капрал выводит вас из города по своему усмотрению.
   Он еще раз осмотрел Гугу, оценил свою работу. Издали сойдет.
  

0x01 graphic

  
   Да и вблизи сойдет, ведь времени присматриваться не будет. Не должно быть.
   По городу бродили какие-то самодельные патрули, иногда со страху стреляли по окнам, в которых им чудились снайперы старого режима. На Цветном кольце его остановил патруль настоящий - двое полицейских и яйцерез на спецмашине.
   - Угог, - прочитал в герцоговом документе яйцерез. - Это где ж такие имена дают - Угог? В карательных отрядах, наверное?
   - В школе младших лекарей, - спокойно ответил полковник Гигон. - Тут же написано.
   - Ты погляди! - всплеснул руками яйцерез. Он был, точно, не кадровый, а сидел всю жизнь в какой-нибудь пивнухе да ждал, не поставит ли добрый человек кружечку. - Кого ни возьми - то санитар, то дворник, то парикмахер. Только защитников кровавого режима не сыщешь. Поедем-ка в участок, там разберемся...
   Видно было, что полицейским, как и дикобразу, стыдно водиться с подобным типом - полицейские не попали на фронт по причине преклонных лет.
   - Вы же видите - это донесение от самого доктора Магга самому вице-премьеру, - терпеливо объяснял герцог. - Рапорт об эпидемической обстановке, господин... эээ...
   - Господ нынче нет! - похвалился яйцерез. - Само слово это отменено...
   - Как же друг к другу обращаться? - не выдержал, спросил герцог.
   Яйцерез глубоко задумался.
   - Ну, не знаю, - объявил он. - Будем, наверное, говорить "мужчина", "женщина" и так далее... Как прикажут, так и будем обращаться! - внезапно побагровел он. - Слезай с мотоцикла, марш в машину!
   - Мужчина Тигга, - обратился к нему один из полицейских. - Ну-ка этих санитаров куда подальше. Мало ли чего он у себя в больничке нахватался? Тут, на вольном воздухе, бацилл обдувает, но в замкнутом пространстве кабины...
   Яйцерез внезапно побледнел - то ли от ученых слов, то ли от чего другого. Он зажал нос пальцами, вернул герцогу документы, стал яростно плевать на ладони и как бы мыть их слюнями. Усатый полицейский подмигнул герцогу и рявкнул:
   - Чего встал, клистирная трубка? Пробку на дороге создать хочешь? Проезжай!
   Что характерно, на "клистирную трубку" его высочество нисколько не обиделся.
   Жители в основном сидели по домам - у кого были дома, а бродили по улицам, кроме патрулей, какие-то подозрительные пьяные компании с узлами. Иногда такая компания мчалась в роскошном открытом автомобиле - патрули стреляли вслед, но больше для острастки. Да, настоящих солдат здесь вешали, а грабителям жилось привольно...
   Вот, мстительно думал герцог Гигон, получайте, чего хотели. Вы полагали, что добрые алайцы, скинув ненавистный гнет, немедля приступят к изучению наук и изощрению искусств. Но куда же господин Яшмаа-младший смотрит? И вообще, если вы прогрессоры - так прогрессируйте, змеиное молоко! Чего вы ждете? Пока мы все тут друг друга перегрызем или передохнем от заразы?
   Он промчался мимо Императорского театра - теперь в нем заседало Народное Собрание, то есть вполне любительская труппа.
   Краем глаза он успел заметить, что над венчающей театр башенкой развевается флаг, оскорбляющий своей расцветкой даже самый невзыскательный вкус.
   Да, подумал герцог, хорошо, что у них больше нет этого...
   Сикорски. Тот бы наверняка выкурил Лиса из его норы и взял в заместители. На пару они бы почистили столицу не хуже ночных водометных машин. Гигон вспомнил холодный взгляд на стереоснимке в доме Корнея и содрогнулся. И сразу же подумал о Данге - как он там один, продержится ли, выполнит ли задуманное или придется блефовать?
   Если не прилетит Каммерер, говорил Данг, если мне удастся отвлечь Каммерера на себя, то план вполне выполним. Выполним даже теперь, после переворота.
   Герцог проезжал примерно в том же месте, где всю их компанию подобрал черный "ураган". За парковой зоной начиналась зона охраняемая, бункер номер один, убежище для августейшей семьи и ее окружения.
   Ему и в детстве не нравилось это место.
  

Глава четвертая

  
   На главной площади Арканара стоит памятник, отлитый из превосходной ируканской бронзы. Памятник изображает человека в длиннополой одежде и с мудрым, добрым, всепонимающим лицом.
   Голова человека при этом располагается отнюдь не на плечах, а держит он ее, как военную фуражку, на сгибе локтя левой руки, правой рукою благословляя прогуливающихся по площади горожан в ярких праздничных одеждах. Правой же ногой мужчина попирает омерзительного уродца с двумя мечами в коротких лапках и гипертрофированными гениталиями, что является верным признаком нечистого.
   Изображает памятник невинноубиенного Рэбу-мученика, а попираемый представляет собой проклятой памяти дона Румату Эсторского, чьи преступления возмутили даже обитателей изрыгнувшей его преисподней, каковые обитатели были вынуждены утащить своего зарвавшегося собрата обратно во тьму. По традиции в день свадьбы к памятнику приходят молодожены - попросить у святого мученика побольше детишек и поплевать на уродца.
   Стереофотография, изображавшая площадь с памятником, висела в кабинете председателя КОМКОН-1 Жан-Клода Володарского с целью напомнить посещавшим кабинет Прогрессорам о неблагодарности их работы. Сам Жан-Клод Володарский, разместив свои сто двадцать килограммов в покойном кресле и распушив усы, был исполнен тихого, спокойного, но стойкого негодования.
   - Не кажется ли вам, уважаемый друг Каммерер, что ваше ведомство начинает брать на себя несвойственные ему функции?
   Максим глядел на экран сонными, ничего не понимающими глазами. Со времен Большого Откровения никаких чрезвычайных происшествий практически не было, а была такая уж лютая рутина, что впору самим устраивать заговоры и разоблачать их по мере возможности. Максиму уже не раз случалось засыпать прямо за рабочим столом, что вызывало к жизни среди младших сотрудников массу шуток самого дурного пошиба.
   - Не кажется, дорогой Жан-Клод, - сказал он наконец. - Хотелось бы мне, разнообразия ради, хоть немного пофункционировать, но увы...
   - Я уже обращался в центр БВИ, - сказал Жан-Клод. - Они отсылают к вам, поскольку закрывать и секретить можете только вы.
   - Ему же дана власть связывать и развязывать, - меланхолично пробормотал Максим. - Ну что там у вас?
   - Как будто не знаете? - усы Жан-Клода поднялись вверх и по ним, кажется, даже побежали небольшие синие искры. - На БВИ закрыт доступ к информации по Гиганде. Ко всей информации - понимаете?
   - Понимаю, - сказал Максим, ничего не понимая.
   С первых дней появления самого института Прогрессоров их деятельность всегда была на виду и под контролем. Дети в интернатах играли в рейд барона Пампы по ируканским тылам, женщины обсуждали очередные наряды прекрасной герцогини Соанской, мужчины толковали о том, как можно поразить прославленного фехтовальщика при Эсторском дворе, дона Мао, левым мечом на четвертом выпаде.
   Прогрессорство было в моде. Потом барон Пампа умер от старости в своем родовом замке Бау, герцогиню Соанскую перестали спасать от полноты все портновские ухищрения, а несравненного дона Мао без всяких выпадов зарезал в гнусном трактире какой-то удачливый оборванец. Прогрессорство стало таким же привычным делом, как выпас китовых стад.
   Потом какому-то умнику в Совете пришло в голову засекретить Прогрессорство в принципе. На всякий случай. По крайней мере, Каммерер, просматривая протоколы тех лет, никаких серьезных резонов не нашел, но врачи и учителя, всегда представленные в Совете подавляющим большинством, запрет охотно наложили по причине своей традиционной консервативности. В результате на Саракше явился совершенно непредсказуемый Мак Сим, принялся активно сокрушать челюсти и башни противобаллистической защиты. А в Совете явился совершенно разъяренный Сикорски, и все вернулось к обычному порядку. С тех пор никаких попыток в этом роде не предпринималось, и вся информация снова стала общедоступной - за исключением случаев, касающихся тайны личности. Некоторым Прогрессорам не хотелось, чтобы окружающие знали об их профессии. Но фронтовые сводки с Гиганды, схему миграции племен на Сауле или что-нибудь в этом роде мог получить любой школьник - с разрешения Учителя, разумеется.
   - Она что, пароль требует? - спросил Максим, чтобы спросить хоть что-нибудь.
   - Да какой пароль! - махнул толстой лапой Володарский. - Есть у нас темы и под паролем, чисто служебные, но дело не в этом. БВИ ведет себя так, будто никакой Гиганды не существует в принципе.
   - Добро, - сказал Максим. - Сейчас разберусь. Будь на связи.
   Он отключил экран и только сейчас позволил себе облиться холодным потом. Вмешаться в деятельность БВИ было невозможно по определению - система сама себя контролировала, ремонтировала и профилактировала. Он существовала вместе с человечеством, но и отдельно от него. Это был верный, надежный, неподкупный и всеведущий секретарь каждого обитателя Земли. Нет, явно этот толстый дьявол (Максим с сожалением подумал о собственных лишних килограммах) что-то перепутал и запаниковал.
   Он развернул кресло к пульту БВИ и набрал:
  
   "ГИГАНДА".
  
   "Сейчас, - думал он. - Сейчас я тебя, паникера, распоряжусь поставить к ближайшей стенке. Чтобы служба медом не казалась..." На экране БВИ возникло:
  
   "СВЕДЕНИЙ НЕТ".
  
   Тут Максим вспомнил, что Гиганда - это самоназвание, а первооткрыватель зарегистрировал ее как Ареойю.
   БВИ ответила, что таки да, есть планета с таким названием в системе звезды ЕН 01175, да вот беда - не водится на этой планете ничего живого, кроме трех видов лишайников.
   Фальсификация - это было уже серьезно. Никто из землян, включая обслуживающий персонал БВИ, не мог войти в систему настолько глубоко, чтобы заменить одни сведения другими.
   Максим почесал в затылке и вызвал раздел
  
   "ПРОГРЕССОРСТВО".
  
   Явилось прогрессорство во всей силе и славе своей, и значились охваченными этой высшей мерой любви и гуманизма и Арканар, и Надежда, и Саракш, и Саула, и даже Ковчег с его одиноким жителем, но Гиганды не было. Не было планеты, на единственном обитаемом континенте которой шла бесконечная, затяжная война, планеты, в которую Прогрессоры вбухали чертову уйму труда, средств, своих жизней, наконец, не было такой планеты, не было, не было...
   Максим откинулся на спинку кресла, досчитал до ста, потом осторожно, одним пальцем, набрал:
  
   "МАРШАЛ НАГОН-ГИГ".
  
   Эта личность давно и прочно вошла в историю военного искусства, поскольку рядом с маршалом довольно бледно выглядели и Чингисхан, и Наполеон, и даже Жуков Георгий Константинович мог бы служить у господина маршала в лучшем случае ординарцем - настолько Нагон-Гиг превосходил их в мастерстве, расчете и жестокости. За пятнадцать лет его маршальства крошечное мятежное Алайское герцогство за счет империи Каргон вдесятеро увеличило свою территорию, каждый раз несокрушимо укрепляя рубежи. У имперцев появилось уже примитивное огнестрельное оружие, но маршала это нисколько не смущало, он велел ковать двойные кирасы и пер себе вперед, вешая имперских полководцев и милостиво обласкивая наиболее мужественных солдат противника. Разведка у маршала была поставлена превосходно, провианта всегда имелось в достатке, боевой дух дивизий постоянно поддерживался знаменитыми военными оркестрами, исполнявшими марши, ставшие популярными даже на Земле по причине высочайшей музыкальной культуры, и, если бы тогдашний Алайский герцог, возревновавший к воинской славе НагонГига, не отравил его на очередном победном пиру, то от империи Каргон осталось бы одно воспоминание. Если проводить земные аналогии, маршал являл собой нечто среднее между Валленштейном и Суворовым, причем с Александром Васильевичем его роднила страсть к военным афоризмам, многие из которых были взяты на вооружение Прогрессорами.
   Несмотря на все это, на экране появилось:
  
   "СВЕДЕНИЙ НЕТ".
  
   - Ничего, - сказал Максим и через силу улыбнулся. - Перегрузилась наша системочка, устала она обслуживать обленившееся человечество... Сейчас она отдохнет, системочка наша, и перестанет наша системочка валятеньки дурачочка...
   Поворковав таким образом несколько минут, Каммерер дрожащими руками вызвал раздел "МАРШАЛЫ", но и там не обрел вожделенного Нагон-Гига. В течение какого-то времени он тупо изучал боевую биографию Ким Ир Сена, после чего набросился на клавиатуру и принялся набирать все известные ему персоналии Гиганды, равно как и топонимы, гидронимы и прочее.
   БВИ на все отвечала:
  
   "СВЕДЕНИЙ НЕТ".
  
  
   "ГЕРЦОГ АЛАЙСКИЙ",
  
   - в очередной раз набрал Максим.
   Вместо сакраментального отказа на экране появилась кровавая растопыренная пятерня в кругу, по кругу же шла надпись корявыми буквами:
  
   "ОТОЙДИ, СМЕРД!".
  
   Это были фамильный герб и девиз герцогов Алайских.
  

Глава пятая

  
   Убежище именовалось нынче "Штаб-квартирой Союза борьбы за освобождение Алая", и проникнуть в него было не легче, чем в прежние времена. Герцог охрип, доказывая, что должен вручить рапорт самому господину вице-премьеру, поскольку у него, младшего лекаря Угога, есть для господина вице-премьера еще устное сообщение, ни для чьих других ушей не предназначенное. Его несколько раз обыскали самым грубым образом, но обыскивали столь неумело, что он даже пожалел об оставленном пистолете. Потом, наконец, смилостивились и отвели в дезинфекционную камеру и долго там поливали почему-то жидкостью для уничтожения лобковых вшей - очевидно, она была тут у них единственным средством, сохранившимся в изобилии.
   - Только к господину старшему мажордому... виноват, вице-премьеру, тебя все равно не пропустят, - предупредил канцелярист. - Он и так ночей не спит, почернел весь...
   Герцог подумал, что "старший мажордом" по-алайски звучит вполне грамотно, а по-русски тавтология получается.
   Размахивая с таким трудом полученным пропуском, герцог шагал вдоль неимоверно длинного коридора, выкрашенного в унылый зеленый цвет. Его обгоняли и мчались навстречу ему на велосипедах многочисленные курьеры и посыльные, но все равно было понятно, что ни одно донесение, ни один приказ не поступят по месту назначения в срок. Возле всех дверей стояли часовые, стараясь соблюдать какое-то отвратительное подобие строевой выправки.
   "Однако, я опаздываю" - подумал полковник Гигон, взглянув на вмурованные в стену часы, но сразу понял, что часы остановились - и надолго.
   У нужной ему двери стоял тощий мальчонка. На нем как на вешалке болтался парадный мундир старшего бронемастера со споротыми нашивками, а вместо автомата поперек груди висела дедовская винтовка.
   - Как стоишь? - рявкнул герцог. - Кто так службу несет? Ты конюшню охраняешь или слугу народа?
   Конюшни у герцогов Алайских охранялись не в пример лучше.
   - Виноват, - сказал часовой и попробовал подтянуться. - Виноват, господин... э-э-э... - он безуспешно пытался определить чин и звание стриженного парня в каком-то подозрительном халате.
   - Командир медицинского отряда Угог, - подсказал герцог, сильно повысив себя в чине. - Ступай и доложи - по делу, не могущему иметь отлагательств. Специальный доклад департамента народного здоровья при подкомитете тотальной вакцинации...
   Он подумал, что во времена смут и потрясений хорошо подвешенный язык значит куда больше, чем самый изобильный печатями документ. Мальчонка открыл дверь и вошел, но почти тут же вылетел под настоятельным воздействием пинка, а в двери показался очень важный и очень довольный собой господин в хорошем костюме и с явной военной выправкой. Господин очень старался выглядеть старше своих лет.
   - Что это за скотина тут смеет... - начал он и осекся. Герцог внимательно глядел ему в лицо и холодел.
   - Гаг? - шепотом спросил господин.
   Герцог кивнул.
   - Тебя же убили, - так же шепотом сказал господин.
   - А ты меня хоронил? - ухмыльнулся герцог.
   От сердца отлегло.
   Нарвался он не на внимательного придворного, а на Бойцового Кота, сослуживца Гага, наверняка, судя по ряшке, капрала.
   - Хорошо устроился, капрал, - сказал он. - Непыльно устроился...
   Референт, небось?
   Капрал-референт втянул его в прихожую.
   - Вот как кликну часовых... - неуверенно сказал капрал. - Ты разве не знаешь, что Бойцовые Коты теперь вне закона?
   - Кликни, отчего не кликнуть, - сказал герцог. - Эть, змеиное молоко! Я, значит, Бойцовый Кот, а ты у нас, значит, Порхающая Принцесса.
   - За меня поручились, - сказал капрал-референт. - Я чист перед народом...
   - Это ты-то чист? А кто крестьян-дезертиров в Буром Логу...
   - Тише! - прошипел референт. - Молчи, брат-храбрец. Я тебя не видел, ты меня не видел...
   - Нет уж, - сказал герцог, закипая гневом Гага. - Это я чист - которую неделю искупаю вину перед народом в санитарной службе, людей спасаю, змеиное молоко! А ты тут на усиленном пайке отсидеться думаешь? Нет уж, у нас на фронте все пополам было, и здесь должно быть все пополам!
   - Все-таки зря тебя не убили, - пожаловался капрал-референт. - Сволочь ты, Гаг! Всех ребят убили, и господина старшего наставника Диггу убили, - он неожиданно шмыгнул носом, - а ты все живой!
   - Пожалуй, я сяду, - сказал герцог и действительно оседлал стул задом наперед.
   - Уходи, всем святым прошу, - заныл капрал-референт. - Меня погубишь, мать погубишь... Я тут подженился еще, квартирку хорошую заняли, раньше там господин управляющий парком жили... Уходи, а работу я тебе найду, хорошую работу, может, даже телохранителем устрою...
   - Пожалуй, я и закурю, - герцог достал из кармана халата обрывок газеты и кисет.
   - Только не это! - шепотом завопил капрал. - Господин вице-премьер сами не курят и другим не велят, и чтобы в их присутствии...
   Отцы-драконы! Да у тебя и газетка старорежимная, за ее хранение теперь знаешь что полагается?
   - Успокойся, брат-храбрец, - сказал герцог. - Представь, что лежим мы с тобой в окопчике, над нами крысоедовские бомбовозы второй заход делают - и сразу успокоишься...
   - Да? И, между прочим, крысоедами ругаться теперь тоже запрещено. Крысоеды нынче эти... ну... братский народ Каргона, вот!
   - Слушай меня внимательно, дурак, - сказал герцог, но курительные принадлежности все-таки спрятал. - Слушай внимательно. У меня для господина вице-премьера донесение, да такое, что ежели я его не доставлю, не сносить мне головы. И тебе не сносить головы, ежели ты меня до него не допустишь. А если доложишь, то может нам обоим выйти награда и крупное повышение... Вот и соображай.
   - Все равно без доклада нельзя, - заныл капрал-референт. - А как я про тебя доложу? Санитаришка пришел, весь в дерьме?
   - Скажешь - пришел человек, принес известие от Вольдемара.
   Запомнил? От Вольдемара, мол, срочное сообщение.
   - От Вольдемара... - капрал помотал головой. - Что это за слово такое - вольдемара? Наркота какая-нибудь новая?
   - Не твоего ума дело, - сказал полковник Гигон. - Двигай быстрее. А то закурю! - угрожающе добавил он.
   Референт скрылся за металлической дверью. Старший мажордом вступил в свою должность сравнительно недавно, по рекомендации предшественника, не имевшего наследников по мужской линии. Видеть молодого герцого Алайского он мог только на портретах, поскольку молодой герцог в то время уже вовсю отрабатывал свою легенду в качестве курсанта школы Бойцовых Котов. А вот Гага он, конечно, запомнил...
   - Господин Андрей! - герцог рванулся навстречу вышедшему, даже стул уронил. - Господин Андрей, большая беда! - как бы от волнения он заговорил по-русски.
   Вице-премьер в полувоенной форме, высокий, светловолосый и очень похожий на отца, глядел на него с нескрываемым удивлением.
   Потом все понял, и, схватив за рукав халата, ввел герцога в кабинет.
   - Ты с ума сошел, Бойцовый Кот! - сказал он. - Нет, все-таки отец зря с тобой нянчился. Ты что, не знаешь, что должен помалкивать?
   - Вовсе я не должен помалкивать, господин Андрей, - с достоинством парировал герцог. - Подписки я вам никакой, между прочим, не давал. И господин Корней говорил, когда меня... э-э... провожал: болтай, мол, чего хочешь, мало ли в войну людей спятило?
   - С вами спятишь, - сказал Андрей Яшмаа, сел за свой роскошный стол и обхватил голову руками. - Что у тебя за беда? Нынче у всех беда.
   - Господин Андрей, - герцог говорил быстро, захлебываясь - так всегда выглядит убедительнее, - докладываю: вчера с Архипелага прилетел гидроплан. Синекожие восстали, порезали персонал метеостанции. Вот на гидроплане раненых и привезли. А среди них - господин Вольдемар, весь такой, я извиняюсь, черненький... Да что я, господина Вольдемара не помню, как он меня в спортзале швырял?
   Наши говорят, он туземцев удержать пытался, вот они его и... того. Он очень плох был, повезли мы его в госпиталь, а там не принимают, говорят, почернел уже весь, велели сжечь, не распостранять... Ну, чуть не сгребли нас с ним заодно, только я ведь по себе знаю, что ваша медицина мертвого подымет... Я его завез в одно тайное место, он там чуть в себя пришел, узнал меня и велел мне прямо к вам... Какая-то информация у него - вопрос жизни и смерти, говорит.
   - Ничего не понимаю, - сказал вице-премьер. - У него же аварийный передатчик вмонтирован в...
   - Может, чего и вмонтировано было, - сказал полковник Гигон, - а только били его так... На совесть били, руки, ноги - как студень. На обезбаливающем его держу, да какое у нас обезбаливающее... Сука ты штатская! - завопил он вдруг, имитируя солдатскую истерику. - Друг у тебя подыхает, а ты в кабинетике! Или, может, у вас черных за людей не считают, как у нас синежопых? Так и скажи, я пойду и дострелю его, я уже смотреть не могу, как он там, на соломе вонючей...
   - Успокойтесь, - ледяным голосом сказал Андрей Яшмаа. - Сейчас поедем.
   Он подошел к стене, сдвинул в сторону картину, изображающую маршала Нагон-Гига в момент распределения трофеев между личным составом. За картиной обнаружился сейф. Яшмаа-младший достал из сейфа большой черный саквояж, потом пистолет нездешней работы, повертел оружие в руках и положил обратно в сейф.
   - Только ребят с собой посмелее возьмите, которые заразы не боятся, - посоветовал герцог.
   Ребят господин бывший старший мажордом взял всего троих, должно быть, и вправду самых смелых. Конечно, если бы речь пошла о простом алайском чиновнике, тот бы для важности роту охраны прихватил, а мы, господа прогрессоры, стало быть, скромно, по-простому... Тем лучше.
   От места в просторном правительственном "урагане" герцог наотрез отказался:
   - Я вперед поеду, буду показывать дорогу, а то там сейчас везде перегорожено.
   Он знал, что треск мотоцикла предупредит всю группу еще квартала за четыре.
   Назад поехали с ветерком. Патрули испуганно жались к стенке, полицейские отдавали честь, грабители, побросав узлы, укрывались в переулках.
   Во дворе особняка все было тихо, только у стены сидел легкораненный и пытался из обломков мрамора составить погибший шедевр. Сидел легкораненный на ручном пулемете, но об этом знал только герцог.
   Андрей Яшмаа вылез из машины и дал знак двум своим костоломам прихватить носилки. Костоломы завозражали, что это не их костоломное дело, но герцог добавил злорадно: ничего-ничего, хлебните чуток нашей санитарской доли! Что за прелесть эти земляне, подумал он, а вроде такие же люди...
   В импровизированном лазарете стояла вонь, раненые расположились вдоль стен и у входа, а посреди зала стоял роскошный обеденный стол и с изрубленными в святой злобе краями. На столе лежал, укрытый уцелевшей шитой золотом портьерой человек огромного роста. Голова и лицо его перевязаны были донельзя грязными бинтами, виднелся только совершенно черный нос, да такая же черная могучая некогда рука бессильно свисала вниз. Бывший капрал дворцовой стражи стоял возле стола в медицинском халате, а для убедительности, дурак, крутил в руках клизму.
   Андрей Корнеевич Яшмаа поставил саквояж, кинулся к раненому на грудь. И сейчас же черные руки накрепко обхватили вице-премьера свободного Алая поперек туловища, оставляя черные следы на его светлом френче.
   Двое костоломов так и застыли с носилками в руках, почувствовав приставленные ножи, а третий застыть не захотел...
   Легко- и тяжелораненные действовали быстро и слаженно.
   Господину премьер-министру заклеили рот липкой лентой, руки и ноги связали специально приготовленной веревкой из кожи водяной змеи - его высочество хорошо знал выдающиеся способности землян.
   - Не дергайтесь, господин Яшмаа, - сказал герцог Алайский. - Ничего особенного не происходит. Просто наша военная разведка проводит запланированную еще за три года до этого дня операцию "Прогрессор".
  

Глава шестая

  
   По всем правилам следовало ударить в колокола громкого боя, объявить чрезвычайное положение, а может быть, даже всеобщую мобилизацию, поскольку произошел сбой в системе, являвшейся, по сути дела, одним из столпов Земли и Периферии.
   Ничего этого делать Максим Каммерер не стал.
   Вместо этого он плотно позавтракал, насильно запихивая в себя каждый кусок, выпил огромный бокал китового молока и вернулся на свое рабочее место.
   Примерно за месяц до этого заявила о себе очередная организация - Лига Невмешательства. Председатель Лиги, некто Ангел Теофилович Копец, в ультимативной форме потребовал ликвидировать институт прогрессорства в целом, а сэкономленные средства направить... Максим уже и забыл, какое применение собирался найти сэкономленным средствам Ангел Теофилович Копец, смуглый бородатый молодой человек в солнечных очках.
   "Посмотрим", - решил Максим и затребовал у БВИ сведения о Копце, о Лиге, равно как и запись их единственной беседы.
  
   "СВЕДЕНИЙ НЕТ"
  
   - охотно откликнулся экран.
   "Надо связаться с кем-нибудь из люденов, - подумал он. - Логовенко, помнится, обещал всяческую помощь в случае угрозы...".
   Но вот так, сходу, запросто, связаться с люденами было невозможно - разве что кто-нибудь из них по случайному капризу окажется на Земле, и, что еще более невероятно, пожелает поболтать с представителем КОМКОН-2. Но людены ни в каком БВИ не нуждаются, прогрессорством не интересуются...
   Стоп. Тойво Глумов. Тойво Глумов два года проработал Прогрессором как раз на Гиганде. Еще до войны. Занимал довольно скромную должность в Имперском банке Каргона. Предотвратил, помнится, ограбление этого банка, положив всю банду на пол и продержав ее в таком состоянии до приезда полиции, за что назначен был начальником охраны и награжден орденом Беззаветной Доблести, дающим право на земельный участок и неотдание чести военным чинам ниже бригадного генерала...
   На самом подъеме карьеры Тойво Глумов подает рапорт об отставке, не приводя при этом сколько-нибудь веских аргументов. Лев Абалкин, помнится, никаких рапортов не подавал вовсе, покинул Саракш самовольно и даже, кажется, убил кого-то при этом. Абалкин, один из "подкидышей", начинает искать "детонатор" и в результате гибнет от пули Рудольфа Сикорски. Тойво Глумов начинает искать Странников и в результате становится одним из люденов...
   Максим вызвал послужной список Тойво Глумова. Как он и ожидал, по обновленным сведениям БВИ Тойво Глумов по окончании школы Прогрессоров ни на какой Гиганде не работал, за полным отсутствием таковой во Вселенной, а работал он почему-то учеником зоотехника на ферме "Волга - Единорог", после чего этого бесценного зоотехника взял ни с того ни с сего к себе на работу некто Максим Каммерер... КОМКОН-2 в ту пору остро нуждался в зоотехниках с прогрессорским образованием...
   Странная мысль пришла ему в голову, но в нынешнем положении никакая мысль не могла быть особенно странной.
   Тойво Глумов узнал на Гиганде о Странниках то, о чем сказать либо не захотел, либо не решился. Узнал что-то определенное, такое определенное и страшное, что полностью уверился в их нынешнем весьма деятельном существовании, и уверенностью этой заразил весь КОМКОН-2. А потом, убедившись в своем человеческом бессилии, предпочел стать люденом... Скрыться в людены. Удрать в людены.
   Сказаться в люденах... И все наши толкования Большого Откровения ложны: это просто убежище, эмиграция в виду угрозы нашествия.
   Спасутся праведные. Отсидятся в своем непонятном мире, пока Странники будут сворачивать наше небо, как свиток... Но для начала они свернут БВИ. Впрочем, это в каком-то смысле одно и то же.
   Максим припомнил некий древний роман, в котором страшного злодея приговорили к разрушению личности. Сначала в восприятии злодея исчезла Луна, потом звезды, потом начали пропадать люди, дома, вещи... Здесь будет то же самое, только в информационном пространстве.
   Он соединился с КОМКОН-1. Жан-Клод Володарский тоже был весьма растерян.
   - Не могу связаться с Гигандой, - сказал он.
   - Естественно, - ответил Максим. - Коль скоро никакой Гиганды не существует, то и связи с ней быть не может... Ты лучше помозгуй, ЖанКлод, без паники, на тему "Гиганда - Странники". Все же рапорты через тебя проходили, припомни как следует, что же мы, без БВИ никуда не годимся? Мы разведчики, Жан-Клод.
   - Это мы разведчики, - сказал Володарский. - А вы контрразведчики.
   На Гиганде и вокруг нее, насколько я помню, никаких следов деятельности Странников не наблюдалось, кроме куска янтарина в Имперской кунсткамере...
   - Уже много, - сказал Максим. - Вспоминай, вспоминай. Боюсь, нам теперь только на собственные мозги придется рассчитывать.
   - Вольдемар Мбонга докладывал, что в легендах жителей Архипелага Тюрю рассказывается о неких неопределенных существах, пытавшихся докопаться до Сердца Мира, но сурово наказанных за это местными божествами...
   - Так, - сказал Максим. - Книги ведь должны быть, монографии на эту тему... Слушай, Жан-Клод, собери-ка ты все сведения по Гиганде в простых, непритязательных библиотеках, да загрузи их в БВИ по новой!
   Не сидеть же сложа руки.
   - Некогда мне по библиотекам лазить, - грустно ответил Володарский. - У меня на Гиганде люди сидят без связи, я теперь не знаю - может, эвакуировать всех оттуда?
   - Не пори горячку, - сказал Максим. - Разведчики, бывало, годами без связи сидели во враждебных государствах. Потерпят твои Прогрессоры, клятву давали... Да и причем здесь Гиганда?
   - А причем здесь Странники? - спросил Володарский. - Может, у нас на Земле второй Бромберг народился, повернулся на Прогрессорстве и начал гадить...
   - Ты представляешь себе Бромберга, гадящего в БВИ? - поинтересовался Каммерер.
   - Да, народился Бромберг, - сказал Жан-Клод. - И повернулся Бромберг. Только он не на прогрессорстве повернулся, а на Странниках.
   Максим Бромберг.
   - Спасибо, конечно, - сказал Максим. - Тебе, я полагаю, знаком некто Ангел Копец?
   - Еще бы, - сказал Володарский. - Всю плешь этот Ангел мне проел, дьявол его задери. Большой знаток гигандской истории. И хочет стать хранителем этой истории, только чтобы она была, значит, в полной неприкосновенности...
   - Так вот нету в БВИ никакого Ангела Копца, - сказал Максим. - И плешь тебе проедал информационный фантом Странников. А мы снова, как всегда, все прошляпили.
   - Да брось ты, в самом деле, - сказал Жан-Клод. - Вас лечить надо всем КОМКОНом, а еще лучше - отправить на Пандору ловить голыми руками этих... ну, хвосты у них еще ядовитые... и зубы... Вы сами спокойно не живете и людям не даете. В старину такие, как ты, все жидомасонов под кроватями искали. Ребята уже вовсю по БВИ лазят, причину ищут, и найдут, никуда не денутся. Сам Морихира лазит, помирать передумал... Надо же - информационный фантом! Сто раз вы своих Странников накрывали, и сто раз же за собачий хвост хватались.
   - Массаракш, змеиное молоко! Я тебя всего лишь спросил, не ваша ли это работа с Гигандой. Выяснил, что не ваша. И не морочь мне голову Странниками - снова опозоритесь.
   - Кто у тебя отвечает за Гиганду?
   - Как кто? Вестимо, Корней. И пока Корней за нее отвечает, я спокоен. Солидный человек, кроманьонец. К тому же сын у него там работает...
   - Где сейчас Корней?
   - Я с утра справлялся, секретарь говорит - вылетел на Гиганду.
   Там у нас сейчас полным ходом идут социальные преобразования...
   - Знаю я ваши преобразования, - сказал Максим. - Сам преобразовывал. Народу при этом положил - страшное дело... Ладно, будь у себя, я еще несколько версий прогоню.
   - Гони, - разрешил Володарский и отключился.
   Максим несколько минут глядел на погасший экран и представлял, что будет, если экран этот никогда уже больше не оживет.
   - Будем ходить друг к другу в гости, - сказал он вслух и набрал номер Аси Глумовой.
  

Глава седьмая

  
   Глава военно-революционного Совета Свободной Алайской Республики, бывший заместитель министра обороны, бывший бригадный генерал Гнор Гин был доволен. Более того - он был счастлив.
   С эпидемией удалось справиться неожиданно быстро.
   Оказалось, что славные алайские микробиологи во главе с военлекарем второго ранга Маггой, несмотря на нищенские субсидии, не сидели сложа руки, а выработали весьма эффективную вакцину, могущую спасти больного едва ли не на последней стадии.
   Мало того, вопреки царящему бардаку и разрухе, удалось сохранить медицинский персонал и значительную часть парка санитарных фургонов. Эти фургоны, отмеченные традиционной эмблемой птицы Бу, чьи яйца, по легенде, давали человеку вторую жизнь, носились сейчас по всей республике, не минуя самых глухих ее уголков, разнося животворную жидкость с помощью одноразовых шприцов, производство которых тоже чудом удалось наладить.
   Алайский народ, забывший в неизбывном своем великодушии прошлые обиды, охотно поделился и вакциной, и шприцами с братским народом бывшей Империи, ныне Каргонской Демократии. За эту помощь Гнору Гину удалось безо всякой стрельбы выторговать у новоиспеченного соседнего правительства не только спорное устье Арихады, но и некоторые другие стратегически важные территории, на которые герцоги Алайские даже и не собирались посягать.
   Санитарные фургоны ездили по кварталам бедноты, по конторам, по сохранившимся предприятиям, где их встречали, как родных, и бравые санитары, которых судьба оберегла от бесславной гибели за чужие интересы, быстро и споро ставили уколы.
   Докладывали, правда, что у некоторого (впрочем, ничтожно малого) числа людей вакцина вызывает своеобразную аллергическую реакцию, в результате которой вакцинируемый засыпает воистину богатырским сном на двое суток, но все уснувшие тут же доставляются в соответствующий медицинский центр, где им оказывается необходимая помощь.
   Адъютант мельком заметил, что среди уснувших, к сожалению, оказалось немало активистов нового режима, незаменимых специалистов и вообще нужных и неординарных людей.
   - Они слишком много работали в последнее время, - сказал премьер-министр нового правительства. - А всякая вакцина, как известно, ослабляет организм. Наша власть позаботится о них, брат-адъютант. Пусть отдохнут. Они это заслужили...
   Вояка Гнор Гин был никакой, и штабник никакой, но зато выслужился из самых низов, специализируясь на организации военных парадов и показательных учений. Поскольку во время войны этих полезных мероприятий не проводилось, он слонялся по министерству, выискивая нарушения формы одежды и страшно раздражая герцога.
   Наконец терпение Его Алайского Высочества лопнуло, и он распорядился отправить господина генерала на передовую, но тут как раз и начались народные волнения, был зверским штурмом взят дворец, и, по решению восставших (никого из главарей генерал сроду в глаза не видел) правительство предложили возглавить старому солдату, верному сыну народа Гнору Гину, который не запятнал свое честное имя, гоня на убой цвет алайской нации.
   Это была сущая правда. Гнору Гину не доверяли даже призыв резервистов. Герцог тоже держал его в министерстве в качестве сына народа.
   - А что там с братом вице-премьером?
   - Ищут, брат-премьер. Сами знаете, в каком состоянии у нас безопасность, - сказал адъютант. По всем статьям самое место было брату-адъютанту не здесь, а на восстановительных работах, но генерал к нему уже привык, а привычки его становились отныне законом.
   Гнор Гин знал, в каком состоянии безопасность. Яйцерезы, как только начался штурм дворца, защищать Его Алайское Высочество не стали за недосугом, поскольку яростно принялись жечь свои же архивы.
   Подготовлены архивы к уничтожению были много загодя - честно говоря, все время были готовы. И все, в общем, остались довольны.
   - Без архивов работать нельзя, - глубокомысленно сказал генерал, подумал и добавил: - А с архивами жить нельзя.
   Сказано было отменно, в духе маршала Нагон-Гига.
   - Референт на допросе показал, что брата вице-премьера выманили обманом. Некто Гаг, бывший курсант школы Бойцовых Котов...
   - Гаг, Гаг... - премьер-министр нахмурился. - Помнится, ловили уже некоего Гага... А что слышно о молодом герцоге? Покуда он жив, у кровавого подполья есть знамя.
   - Найдем, брат-премьер, - сказал адъютант. - Нет в республике дома, где сможет это отродье палача найти приют. Всякий честный алаец...
   - Не на митинге, - оборвал его Гнор Гин. - А только чтобы голову его - об это место!
   И постучал по крышке стола.
   - Референта расстрелять? - осведомился адъютант.
   - По необходимости, - туманно ответил премьер.
   - Пора, брат-премьер, - напомнил адъютант.
   Гнор Гин подошел к зеркалу. Новая форма, сшитая по его собственному эскизу, сидела, как влитая. Он поправил услужливо поданной расческой седые виски. Не хуже покойного герцога выгляжу, не беспокойтесь, только вот презрительности этой проклятой в глазах нет, а есть в глазах усталость и серьезная государственная озабоченность...
   Разномастно одетые часовые в коридоре отдавали честь по-старому, поскольку нового ритуала еще не выработали, а честь начальству отдай и не греши. Ох, ведь в интенданстве, должно быть, солдатского новья видимо-невидимо, если, конечно, не ушло оно еще на черный рынок...
   Площадь перед Народным собранием была полна народу. Ради торжественного дня люди нарядились во все лучшее, но выглядели все равно бледными и убогими. В толпе выделялись цветом лица здоровенные пожилые мужики - явно крестьяне непризывного возраста.
   - Понаехало их со всех концов, ваше... брат-премьер, - пояснил адъютант. - Прямо будто в городе вареньем им намазано.
   Многочисленные санитары, работая прикаладами, расчищали проезд к театру.
   - Почему санитары с автоматами? У них с оружием такой глупый вид, - недовольно сказал премьер.
   - Участились случаи нападения на лекарские фургоны, - сказал адъютант. - Какие-то мерзавцы наловчились торговать вакциной, вот доктор Магга и потребовал... И вообще у санитаров дисциплина, не то что...
   Он не договорил, потому что нужно было выскакивать и распахивать дверцу перед начальством.
   Вход в бывший Императорский театр, а ныне Народное Собрание, был застлан коврами, на коврах же валялось разнообразное оружие - входящих тщательно обыскивали, а без ствола в столице ходили разве что малые дети. Обыск производили люди в морской форме.
   - Экипаж восставшего крейсера "Алайские зори", брат-премьер.
   Первыми ворвались в берлогу тирана...
   Премьер милостиво кивнул и прошел дальше. Императорский театр был некогда прекрасен, древен и прекрасен, великолепен именно своей древностью. Когда после победоносного восстания возникло Алайское герцогство, у тиранов и деспотов хватило ума ничего здесь не трогать и не перестраивать, а только вовремя давать деньги на реставрацию. Когда-то к этому крыльцу подъезжали запряженные шестернями заггутских илганов кареты, потом запыхтели первые паровики, потом... Много чего было потом. Здесь лицедействовал великий Линагг, здесь блистала упоительная Барухха, здесь выходил на поклоны выдающийся комедиограф Нигга, впоследствии разоблаченный как имперский шпион... По традиции, к каждой премьере ткался гобелен, изображающий сцену из спектакля, так что на стенах не было свободного места, а вдоль стен стояли драгоценные вазы древней династии Тук, и в вазах ежедневно меняли цветы, нарочито привозимые аж с Архипелага...
   Ныне гобелены были частью содраны и растащены, частью осквернены, пошли гобелены на портянки да на пеленки, а в драгоценных вазах, тех, что не сумели или не успели расколотить, вместо цветов благоухала не столь утонченная материя.
   - Вчера же, вроде, все вычистили... - бледнея, сказал адъютант. - И когда умудрились?
   - Да не тревожься, брат-адъютант, - сказал премьер. - Это всего лишь навсего знак бесконечного народного презрения к причудам аристократов.
   Адъютант вздохнул и повел его на сцену, вкладывая в начальственную руку текст речи, свернутый в трубочку. Речь сочинил выдающийся писатель Лягга, всем сердцем принявший новую власть.
   Премьер заранее просмотрел речь, вычеркнул из нее слово "споспешествующий" по причине его полной для военного человека непроизносимости, и в целом одобрил.
   Премьер опасливо выглянул в зал. Зал был набит битком.
   Солдаты, матросы, яйцерезы, люмпены с городских окраин, работяги в традиционных синих картузах, опять же крестьяне, вообще непонятно кто и даже туземцы с Архипелага в своих полосатых юбочках и с высокими прическами, скрепленными засохшей кровью врагов.
   А в герцогской ложе притаились подлинные хозяева страны - члены исполнительного комитета Союза борьбы чего-то с чем-то, и вот их-то премьер-министр боялся по-настоящему.
   "Сыны свободного Алая! - повторял он про себя начало речи. - В трудный час, в годину испытаний, когда зубы кровавого дракона Гугу контрреволюции готовы..." - Пора! - весьма бесцеремонно подтолкнул его адъютант.
   На сцене, которую до сей поры отягощали только роскошные декорации, была наспех сооружена трибуна, обтянутая новым алайским флагом - оранжево-зелено-синим.
   Шевеля губами, Гнор Гин подошел к трибуне и замер.
   Внутри трибуны, как любовник в шкафу, сидел человек с очень знакомым лицом и подбрасывал на ладони гранату.
  

Глава восьмая

  
   - Да, - сказала Ася Глумова. С тех пор, как ее муж подался в людены, она почти безвылазно сидела в многоквартирной башне - ожидала. - Да. Появлялся один раз.
   "К тебе я стану прилетать, гостить я буду до денницы..." - припомнил Максим старые стихи. Демоны хреновы, вольные сыны эфира...
   "Предатели", подумал он и чуть не сказал это вслух.
   - И что у них новенького? - спросил он.
   - У них новенькое от старенького не отличишь, - сказала Ася. - У них и времена перепутались. У него только одно человеческое чувство и осталось - тоска. Музыку он слушал и молчал. Баха и Спенсера.
   - Асенька, - сказал Максим. - Я понимаю, что вам все это очень больно, но все-таки попробуйте мне помочь. Попробуйте помочь всем нам...
   - Постараюсь, - безжизненно сказала она.

0x01 graphic

   - Это касается времен его прогрессорства. Когда Тойво вернулся с Гиганды, он ничего не рассказывал такого... Ну, может, проговорился случайно... Насчет Странников?
   - Он только о Странниках и говорил, - ответила она и пожала худыми плечами. - Потом... Кажется, у него там женщина была. Я не знаю, просто чувствую. И, кажется, очень эта женщина его тревожила. О чем-то она догадалась, вот он оттуда и упорхнул. Но это всего лишь мои бабьи предположения, семьдесят семь дум... Главное, я вовремя ушел, - говорил он. - Вот уж не знаю, что там за красавица... Господи, да лучше пусть бы у него на каждой планете по десятку баб было, чем так...
   - Простите, Ася, - сказал Каммерер. - Я вечно лезу к людям в неподходящую минуту...
   - Нет, я всегда рада видеть вас, Максим. И Горбовского рада видеть. С ним поговоришь, и вроде как успокоишься... ненадолго...
   - Спасибо, Ася, - сказал Каммерер. - Если что - я для вас всегда на месте.
   - Если бы хоть что-то... - сказала Ася Глумова, выключая связь.
   Ничего нового Максим не узнал. Женщина на Гиганде. Что может знать простая каргонская женщина о Странниках? Или женщина была непростая?
   Горбовский, вспомнил он. Хода нет - ходи с бубей...
   К удивлению Максима, старика не оказалось на обычном его месте, в "Доме Леонида", а обнаружился старик, с подачи его робота-секретаря, аж в городе Антонове, где ему делать было вроде бы нечего, да и врачи с большим неудовольствием воспринимали сообщения о том, что человек столь почтенного возраста продолжает пользоваться кабинами Нуль-Т.
   Леонид Андреевич сидел на скамейке в парке, и был Леонид Андреевич облеплен детишками в возрасте лет до пяти, и рассказывал он детишкам что-то безумно интересное, не сравнить с максимовыми проблемами...
   - Надумал, наконец-то, - сварливо сказал Горбовский. - Все, бесенята, свободны, продолжение следует...
   Бесенята унылой стайкой помчались вдоль аллеи.
   - Леонид Андреевич, - сказал Максим. - У нас снова не слава Богу...
   - Я уже в курсе, - сказал Горбовский. - С большим удовольствием выслушаю вашу, Максим, концепцию. Просто-таки с агромадным наслаждением выслушаю, ибо знаю ее наперед, и заранее терзаю под ноги, как принц Адольф кумирных богов...
   Обижаться на Горбовского не следовало по целому ряду соображений. Во-первых, бессмысленно, во-вторых... тоже бессмысленно.
   - Леонид Андреевич, - сказал Максим, содрогаясь. - У вас что, своя личная разведка?
   - В моем возрасте, Большой Мак, никакая разведка уже не требуется. Равно как и чтение мыслей на расстоянии. Слушаю концепцию.
   Никакой особенной концепции у Каммерера не было, но и молчать не годилось.
   - Я полагаю, - начал он, - что силы, условно именуемые Странниками, предлагают нам свернуть всю прогрессорскую деятельность. Рискну предположить, что взамен они прекратят всякую деятельность у нас. В противном случае они угрожают вывести из строя всю информационную сеть Земли и, возможно, Периферии. Даже не возможно, а наверняка.
   Горбовский удовлетворенно кивал головой.
   - КОМКОН-2 предлагает резко ограничить доступ к БВИ частным лицам, взять под контроль всю информацию по прогрессорству и понемногу готовить полную эвакуацию с Гиганды.
   - Для чего же только с Гиганды? - поднял брови Горбовский. - Тем более, помнится, что милейший Корней Янович сообщал о больших успехах...
   - Связи с Гигандой уже нет, и мы не знаем, что там происходит.
   Может быть, Странники объявились там в открытую, может быть, Странники превратили планету в Черную Дыру. Все может быть.
   - Знаете что, Максим, - сказал Горбовский. - Вы, конечно, непревзойденный разведчик, конспиратор и все такое. Но подчас не можете сопоставить два вопиющих факта, чтобы сделать более-менее грамотный вывод.
   - А именно? - снова не обиделся Каммерер.
   - Еще месяц назад промелькнуло скромное сообщение, что в лаборатории полимеров Джанет Круликовской под Кейптауном удалось синтезировать вещество, по свойствам своим неотличимое от нашего любимого янтарина.
   - Н-ну... - неуверенно сказал Максим.
   - Баранки гну, - ласково и с великим терпением парировал Горбовский. - А кто, по-вашему, изобрел янтарин?
   - Разумеется, Странники.
   - Умница. Если Странники изобрели янтарин, следовательно... Ну, Максим, напрягитесь! Когда я только что излагал всю эту историю детишкам, они сообразили куда быстрее.
   - Вы хотите сказать...
   - Вот именно! Только не мне бы это говорить, а кому-нибудь из КОМКОНа-2, после чего закрыть тему Странников раз и навсегда. Да, дорогой мой, и людены - мы, и Странники - мы, и, сильно опасаюсь, те ребята на Ковчеге - тоже мы, только непозволительно поумневшие. Вся история со Странниками уже описана в литературе, причем в детской.
   Только там это называется "поиски Слонопотама". Бедные мы медвежата, бедные мы поросята - мы шли по собственным следам. То, что мы этих следов пока не оставили, ни о чем не говорит...
   - Леонид Андреевич, - сказал Каммерер. - Ну нельзя же при нынешнем состоянии науки всерьез говорить о цикличности Времени...
   - Нельзя, согласен - но придется, пока вы не сочините более удобоваримую гипотезу. Кстати, в течение тысячелетий люди верили, что время циклично - и ничего, и руки не опускали, пирамиды вон до сих пор стоят...
   В этом был он весь - Горбовский Леонид Андреевич, прославленный пилот, Следопыт и мудрец. Эталоном непонятности по традиции принято было считать знаменитого киборга Камилла, но и Камилла Горбовский, случалось, ставил в тупик...
   - Тут и вся история с "подкидышами" выглядит иначе, - продолжал Горбовский. - Умные потомки послали глупым предкам посылочку - разумеется, с целью удержать предков от какой-нибудь очередной глупости. Дело не выгорело - опять-таки по глупости нашей и трусости.
   Бог хитер, но не злонамерен. И даже через много тысяч лет никакому сверхчеловеку в голову не придет отправить своему пращуру адскую машинку. Надеюсь, вы знаете хотя бы, что такое адская машинка?
   - Знаю, - ответил Максим. - У нас в подполье на Саракше их очень даже неплохо делали.
   - Возможно, что посылочка эта, - сказал Горбовский, - и предназначена была для того, чтобы прервать временной цикл... У Рудольфа просто не хватило выдержки. Доброты у Рудольфа не хватило.
   - Информации у Рудольфа не хватило, - сказал Максим. - А вообще я во всем виноват. Мог ведь остановить Абалкина, ушами прохлопал...
   - Вот тогда и начали проявляться людены, - сказал Горбовский. - Как еще одна попытка выйти за пределы цикла.
   - Леонид Андреевич, дорогой, - сказал Максим. - Все это очень интересно и достойно самого широкого обсуждения. Но я-то не философ, я простой оперативник. Мне не тайны Мироздания постигать положено, а реагировать на явную опасность. А я чувствую, что наши люди на Гиганде в опасности. Более того, в опасности все человечество, коль скоро начались сбои в БВИ...
   - Хорошо, - неожиданно согласился Горбовский. - Поговорим о Гиганде. Когда вы делали запросы в БВИ, вам ничего не показалось странным?
   - Там все мне показалось странным, - пожал плечами Максим. - Гиганды нет, ничего нет... Да еще герб герцога Алайского к чему-то приплели...
   - Вот-вот, - сказал Горбовский, вставая. - "Сведений нет" - это от машины. А герб Его Алайского Высочества с оскорбительным девизом - это, как говорил один толковый безумец, "человеческое, слишком человеческое". Для чего я, по-вашему, покинув свою обитель скорби и одр болезни, развлекаю детишек в городе Антонове?
   - Для чего? - тупо повторил Каммерер.
   - А для того, - сказал Горбовский, и длинное, темное лицо его осветилось, - что собираюсь я навестить "Дом Корнея", и прошу вас, оперативнейший мой, сопровождать меня, старика, чтобы не получить мне, старику, в лоб. Или по лбу, что, в сущности, едино.
  

Глава девятая

  
   "Дом Корнея" нисколько не походил на "Дом Леонида" - да это и не дом, в сущности, был, а целый комплекс зданий и помещений, включавший в себя спортивные залы, арсенал, лазарет, информационный центр, не говоря уже о знаменитом корнеевом музее, в котором быть я не был, а слышать слышал.
   Вести флаер я не мог, поскольку голова ничего не соображала.
   Леонид Андреевич, приговаривая что-то вроде "вы, нынешние - ну-тка!", вытеснил меня с водительского места и тряхнул стариной так уж крепко, что я начал опасаться за его жизнь. За свою, кстати, тоже. Внизу проплывали, временами становясь набок, золотые пшеничные поля.
   Зато на подлете к "Дому Корнея" великий пилот вырубил и без того не очень шумный двигатель и спланировал отнюдь не на положенную площадку, а почти за полкилометра от дома, чуть ли не в кусты.
   - Вы умеете ползать по-пластунски, Максим? - сказал он. - Мне бы очень не хотелось тревожить обитателей дома.
   - Ползать по-пластунски я умею, - доложил я. - Но вам не рекомендую. Что же касается обитателей дома, то их всех, насколько я понял, свистали наверх - во главе с хозяином.
   И тут я вспомнил, что Корней Янович Яшмаа - один из "подкидышей", значок "эльбрус", если не ошибаюсь. Нет, не ошибаюсь.
   Ну, вот вам еще одно совпадение...
   - Вряд ли он нас ждет, - сказал Горбовский, - но подстраховался наверняка. Представьте себе, Максим, что нам предстоит пробраться в штаб-квартиру хонтийской, скажем, разведки, не потревожив и не повредив часовых, тем более, что живых часовых и нет. Дверь, допустим, заблокирована на пароль. Все двери. Вот чертеж дома, - он протянул мне табличку. - Ваши действия?
   Дом, повторяю, был незнакомый, зато все блоки стандартные - Корней Яшмаа не любил излишеств. Я некоторое время изучал чертеж, потом вернул его Горбовскому.
   - Пока вижу только один путь, - сказал я. - Допустим, все входы действительно заблокированы. Во дворе со стороны слепой стены есть люк - система циркуляции бассейна. К сожалению, это бассейн не в спортзале, а в музее. Вы, случайно, не знаете, кого Яшмаа поселил в бассейне, Леонид Андреевич?
   - Случайно знаю, - сказал Леонид Андреевич. - Ихтиомаммала поселил. Этого ихтиомаммала ему покойный Поль Гнедых завещал. Очень надеюсь, что бедное животное переживет и нас с вами. Не повредите ему, Макс, очень вас прошу.
   - Как бы он мне не повредил, - проворчал я.
   Ихтиомаммал, как это явствует из названия, был рыбоподобным млекопитающим с планеты Яйла, размером был с хорошую косатку, имел густой волосяной покров и множество зубов. Самым приятным в этой скотине было то, что она никогда не спала, а все время кружила и кружила вдоль стен своего узилища. А ежели Корней Янович еще и забыл ее покормить перед отлетом...
   - Слушаюсь, шеф, - сказал я. - Рад стараться, шеф. Не оставьте своей милостью многочисленных вдов и сирот... Допустим, я вылез живым из бассейна. С руками, с ногами. Дальше что?
   - Дальше? - Леонид Андреевич задумался. - Дальше, голубчик, совершенно бесшумно, словно в той же хонтийской охранке, вы проникаете в кабинет хозяина. Там за пультом должен сидеть человечек. С ним нужно обращаться еще бережней, чем с ихтиомаммалом...
   - Христом Богом, Леонид Андреевич, - сказал я. - Не боюсь я плыть и утонуть не боюсь. Но ему, ихтиомаммалу-то, что? У него глотка шире энергопоглотителя. Вот он и сглотнет меня, словно семечку... Да что за человечек-то?
   - Вот те на, - удивился Леонид Андреевич. - Старый старик знает, а молодой оперативник не догадывается. Ведь у Корнея Яновича жили двое аборигенов Гиганды. Один взбунтовался, запросился домой, а другой был мальчик умненький, учененький, он и остался в доме науки постигать... Только запомни, что этот мальчик может оказаться не такой уж мальчик, а оперативник вроде тебя, так что не расслабляйся.
   - Это что, значит, КОМКОН-1 своевольничает?
   - Там узнаешь, кто своевольничает. Но смотри, чтобы все остались живыми. Сам же говорил, что угроза человечеству... Ступайте, голубчик, а я поваляюсь тут на травке...
   Вот тебе и добрый Леонид Андреевич, думал я, снимая одежду. И себя береги, и зверюгу не замай, и дело сделай... С другой стороны, не слишком ли я засиделся по кабинетам? Но будь ты хоть чемпион, проворней ихтиомаммала не станешь... Что же он, на смерть меня посылает? Никогда я в воде ни на кого не охотился, хотя какая, к черту, охота... Массаракш, он что, с ума сошел?
   К зданиям я подобрался по возможности незаметно. Трава была высокой. Люк, правда, тоже находился под кодом, но код был стандартный. Я какое-то время повисел над черной водой, дождался, когда поток переменит направление и нырнул. Меня понесло вперед, и надо было как-то притормаживать, чтобы не выбросило прямо на середину бассейна. Наконец впереди замаячило светлое пятно.
   Никакого ихтиомаммала за его границами я не видел, да и видеть не мог, поскольку волоски на этой зверюге, насколько я помню, имели соответствующий коэффициент преломления, что очень помогало ихтиомаммалу в жизненной борьбе.
   На выходе из трубы я растопырился, как сказочный герой, которого Баба-Яга пихала в печку. Теперь следовало дождаться новой перемены потока, и как раз в промежутке был шанс выскочить.
   Массаракш, я же представления не имею, какое расстояние до бортика бассейна! Ну, Горбовский, ну, благодетель... И Корней хорош, мог бы чучелом вполне обойтись...
   Наконец вода прекратила на миг движение свое, я мысленно сделал арканарский знак, отгоняющий нечисть, оттолкнулся изо всех сил и пошел наверх. И сейчас же неодолимая сила стиснула мои ребра и потащила, потащила...
   Ихтиомаммал догадлив был, прыгнул за мной, но недопрыгнул с полметра, разочарованно лязгнул зубами и принялся описывать привычные круги по бассейну. А я продолжал висеть в воздухе, схваченный блестящими манипуляторами трехметрового домашнего робота. Манипуляторы неторопливо втягивались, одновременно опуская меня на пол.
   - Рядовой Драмба, - негромко сообщил робот. - Выполняю задание человека Леонида, охраняю человека Максима...
   Ой, Леонид Андреевич, как ты меня умыл, думал я. Хотя все рассчитал правильно - и с роботом связался, и меня в соответствующее настроение привел. Теперь пойду всех имать и хватать...
   - Тише, рядовой Драмба, - сказал я. - Кто в доме живой?
   - В доме живой человек Данг один, - сказал робот. - Сервомеханизмов в доме...
   - Не надо про сервомеханизмы, - сказал я. - Где человек Данг и что он делает?
   - Человек Данг работает за пультом в кабинете человека Корнея, - сказал робот. - Имеет все допуски...
   - Вот что, - сказал я. - Человек Данг болен и может сам себе повредить. Нужно войти в кабинет, взять человека Данга - вот как ты меня давеча из бассейна вынимал - и подержать в воздухе вплоть до особого распоряжения.
   Рядовой Драмба выкатился в коридор, я за ним, оставляя мокрые следы. Стало зябко. Вообще как-то глупо арестовывать человека в голом виде. То есть нет, если он в голом виде, очень даже сподручно, но если наоборот...
   ...Когда робот вкатился в кабинет, тот, кто сидел за пультом, даже не обернулся. По экрану плыли разнообразные значки, по большей части мне непонятные. Когда Драмба схватил его и развернул на меня, я увидел, что человек этот молод, довольно-таки худ и обладает на редкость пронзительным взглядом.
   Мне хотелось сказать что-нибудь красивое, книжное, вроде "Надо уметь проигрывать, полковник Шмультке!". На Саракше в молодые годы я любил щегольнуть подобной сентенцией. Но сейчас передо мной был какой-то другой враг. Более опасный, чем вся разведка Островной Империи, чем экипаж Белой Субмарины. Чем даже Рудольф Сикорски - когда я знал его еще под кличкой Странник. Опасный тем, что осмелился в одиночку выйти против целой планеты - во много раз сильнее и могущественнее, чем его собственная...
   - Ну что? - я улыбнулся. - Значит, "Отойди, смерд"?
   Сейчас он сделает пальцами какой-нибудь пасс и исчезнет. Но он не исчез, а сказал совершенно спокойно:
   - Вирус запущен, господин Каммерер. Ваши специалисты уже давным-давно не сталкивались с чем-то подобным. И остановить этот вирус могу только я. Поэтому будем разговаривать на моих условиях. Вы согласны?
   - Сейчас сюда придет один человек... - начал я.
   - Да я уже здесь, - откликнулся из угла Леонид Андреевич. Он покачивался в гамаке. - Ну, голубчик, натворили вы тут дел, прямо и не знаю, с чего начать... Еле уговорил Корнея Яновича убыть на Гиганду, чтобы потолковать с вами поподробнее.
   - Шеф, - сказал я по-хонтийски. - Вы что, отправили Корнея туда, зная, что здесь...
   - Именно, - по-хонтийски же ответил он. - Но полетел туда Корней не с пустыми руками, извините за нечаянный каламбур.
   Я понял, с чем туда полетел Корней, и похолодел.
  

Глава десятая

  
   В полдень на площадь привезли армейские кухни, люди побросали кирки и лопаты и выстроились в длинные очереди, гремя блестящими металлическими судками и котелками. Стерегший толпу дворцовый гвардеец в лихо заломленном берете, стоявший, расставив ноги, на крыше трансформаторной будки, тоже позволил себе присесть.
   Автомат, впрочем, он держал под рукой.
   - Нет, господа, я всего ожидал, только не этого. Я полагал, что начнутся массовые казни, потом мы будем искать свое имущество...
   - А я считаю, что гер... что Его Алайское Высочество совершенно прав. Хочешь жрать - будь любезен поработать.
   - Но почему всех? Почему я, почетный член коллегии адвокатов, должен махать киркой и таскать эти обломки?
   - Вот что я вам скажу, господа: герцог подменный.
   - Что за бред? С чего вы взяли? Я неоднократно был во дворце на приемах и прекрасно помню молодого Гигона.
   - То-то что помнишь... А мне шурин рассказывал, у него двоюродный брат в Бойцовых Котах служил. Герцога Гигона отравили каргонские агенты. Старый герцог, конечно, погоревал, но без наследника-то нельзя, особенно в такое время. Вот и отыскали среди Бойцовых Котов парнишку, как две капли воды...
   - Конечно, и стал ваш парнишка говорить на трех языках, безукоризненно ездить верхом и так далее...
   - Но, господа, когда же начнут расстреливать это быдло? Когда мы сможем вернуться в свои дома?
   - Лучше скажите спасибо, господин адвокат, что мы здесь работаем, в центре. Мятежников, взятых с оружием в руках, отправили за реку, гасить пожары на заводах, а без респиратора там все равно верная смерть...
   - А я так думаю: хоть эти ребята и мошенники были, а все ж таки эпидемию остановили.
   - Да бросьте вы, не было никакой эпидемии...
   - Что ты несешь, четырехглазый: не было, не было... Как же не было, когда я трое сутки с толчка не слезал?
   - Не было эпидемии. Была грязная вода, испорченные консервы...
   - Вы еще скажите - руки не мыли...
   - А вот я что еще скажу - это все синежопые нам устроили. Они же сплошь колдуны. Им на технику нашу плевать, и на науки то же самое. Молодой герцог, как заварушка в столице началась, бежал на самолете в Архипелаг...
   - Так его же, по-вашему, отравили!
   - Это его по-шуринову отравили, а по-моему, бежал. И авиетку его сбили крысоеды с десантного катера. И попал он на маленький такой островок, где карлы живут. А карлы эти, надо вам знать, даже среди дикарей дикарями считаются. И вот там-то он и задружил с одним ворожеем из этих карлов, наобещал ему с три короба. Ворожей там у себя поворожил - и восстановилась в герцогстве законная власть... Вы только дождитесь, когда музыка кончится, и сами ворожбу услышите...
   - Прямо стыдно слушать, что вы городите. Как же, по-вашему, в Империи-то все обернулось? Он что, ваш карла, и Каргон заворожил?
   - Ну, не весь Каргон, а принцессу ихнюю - точно.
   - Господа, господа, подобные слухи хуже разрухи. Мир с Каргоном готовился уже давно, у меня есть знакомый курьер в министерстве иностранных дел. А теперь никакого герцогства Алайского не будет, будет после их бракосочетания Алайская Империя Каргон...
   - Ловко! Чтобы, значит, и крысоедам не обидно было...
   - Кто эту принцессу видел?
   - Да в утренних газетах снимок был. Чудно: крысоедиха, а все при ней.
   - А вы, господа, слышали про иностранных агентов? Про людей с Туманного Материка?
   - Вы же вроде культурный человек, никто не живет на Туманном Материке.
   - Да нет, живут, только под землей. И, оказывается, все это время они нам вредили. Они и стравили нас с Каргоном...
   - Ну, с Каргоном, положим, мы триста лет воевали...
   Люди разговаривали громко, стараясь перекричать радиорупора.
   Из рупоров для поддержания бодрости духа лилась маршевая музыка - классические марши звучали вперемешку с современными - "Броня крепка, и быстры бронеходы", "Артиллеристы, герцог дал приказ" и, разумеется, "Багровым заревом затянут горизонт".
   Внезапно марши смолкли, и стало слышно только, как стучат ложки. Потом радиорупор прокашлялся и заговорил на незнакомом языке:
   - Корней Янович Яшмаа! Его Алайское Высочество герцог Гигон ожидает вас в своей загородной резиденции для переговоров о судьбе заложников. Вам будут обеспечены беспрепятственный вход и выход.
   Корней Янович Яшмаа...
   - Ну, что я вам говорил? Сами слышите - синий карла ворожит каждый час, чтобы во всем была молодому герцогу удача...
  
   Молодой герцог спал в эти дни от силы по два часа в сутки. Он сидел за отцовским бюро с гнутыми ножками, перебирая бумаги, подписывая накладные и приказы о снятиях и назначениях. Время от времени в кабинете появлялся Одноглазый Лис, подкладывал новые расстрельные списки, и на каждом герцог неизменно ставил резолюцию:
  
   "На восстановительные работы".
  
   - Но, ваше высочество...
   - Слишком мало осталось алайцев, господин генерал, слишком мало, Каргон ассимилирует нас за два поколения... И даже наследник мой уже не будет чистокровным алайцем... Как дела на мосту?
   - Склепали еще две фермы, но главный инженер говорит, что о большегрузном транспорте пока не может быть и речи...
   - Можно подумать, что мост восстанавливают для того, чтобы по нему катались на легких ландо! Передайте инженеру, что лично для него я сделаю исключение и расстреляю.
   - Слушаюсь, ваше высочество.
   - Проследите сами, чтобы какой-нибудь идиот не выстрелил в господина Яшмаа.
   - Фотографии розданы всем постам, ваше высочество. Взят под стражу флотский экипаж - тот самый, который... Какие будут распоряжения?
   - В промышленный район, на пожары...
   - Но ведь именно они...
   - На пожары... Где же Яшмаа, змеиное молоко?
   - Я уже докладывал, что посадку "призрака" зафиксировали три часа назад.
   - Отцы-драконы, он что, ползком сюда ползет? Генерал, ступайте и ждите его у входа. Полная лояльность - помните, что они запросто могут уничтожить всю Гиганду...
   - Ну, мы-то, положим, крепко взяли их за кадык...
   - И тем не менее, люди есть люди... Ступайте, генерал.
   - Слушаюсь, ваше высочество.
   Герцог остался один и обвел воспаленными глазами отцовский кабинет. Загородную резиденцию, разумеется, основательно пограбили, только что не спалили. В кабинет стащили остатки мебели, накинув на изрезанные кресла и диваны чехлы из мешковины, чтобы не так срамно было. Лужу крови на ковре кое-как замыли, но все равно оставалось розоватое пятно. Видимо, господа мятежники проводили здесь свои дознания. Герцог вспомнил, как разорвалась граната в ложе с комитетчиками и каким покорным сделался сразу зал, как выходили по одному на сцену кратковременные хозяева жизни и приносили ему присягу на вечную верность... Что, впрочем, не освобождало от восстановительных работ...
   - Ваше Алайское Высочество!
   Герцог улыбнулся. В дверях стоял Бойцовый Кот в новеньком обмундировании и смотрел на герцога сияющими от восхищения глазами ("Это же наш Гаг! Мы же с ним в окопах, под бомбами...").
   - Ваше Алайское Высочество! Его превосходительство велели передать, что человек, которого вы ожидаете, прибыл.
   - Отлично, Котенок! Веди его сюда, да не вздумай грубить, не вздумай хватать за рукав - этот дяденька так тебя приложит... "Проходите, будьте любезны" - все как положено, понял?
   - Так точно, Ваше Алайское Высочество!
   Корней Янович Яшмаа продолжал оставаться Прогрессором до мозга костей. Он не позволил себе показаться на улицах столицы в земном териленовом комбинезоне - добыл где-то официальный костюм для приемов, поверх которого небрежно накинул длиннополую черную шинель яйцереза. Но издалека было видно, что он не алаец, потому что алайцы сейчас ходили горбясь и озираясь, недобро поблескивая друг на друга глазками.
   - Здравствуйте, Корней Янович, - сказал герцог по-русски. - Проходите, садитесь. Не сюда, здесь пружина вылезла, а разговор у нас будет долгий...
   Корней сказал:
   - Здорово, Бойцовый Кот. С каких это пор ты герцогом заделался?
   И с размаху рухнул в указанное кресло.
   - Я всегда был герцогом, Корней Янович. А вы даже не догадались провести глубокое ментоскопирование, хотя и к этому мы были готовы... Впрочем, какая нужда полубогам копаться в памяти какого-то солдатишки? Надеюсь, вы все поняли?
   - Не все, - сказал Корней. - Далеко не все.
   - Операция готовилась долго, Корней Янович, почти половину моей жизни. Уважаемый господин Яшмаа, пребывая в вашем гостеприимнейшем доме, я не терял времени даром. В те дни, когда вы надолго покидали вашу резиденцию, мой напарник, ваш любимый Данг, с помощью особого кода пробуждал во мне полковника алайской контрразведки, и я с головой погружался в океан информации, которую мне любезно предоставлял БВИ.
   Яшмаа ничего не сказал, только глядел на герцога светлыми прозрачными глазами.
   - Разумеется, я и не пытался постичь все, - продолжал герцог. Он поднялся из-за бюро и начал расхаживать по комнате, скрипя высокими десантными башмаками. - В основном меня интересовало прогрессорство и Прогрессоры. История, методы, имена. Змеиное молоко, господин Корней! - он внезапно остановился и выбросил руку в сторону кресла. - За кого же вы нас считали? Если уж невежественный дон Рэба догадался о... скажем так, не совсем обычном происхождении Руматы Эсторского, неужели контрразведка страны, столетиями ведущей войны, не засекла бы ваших людей? Этот номер с успехом прошел у вас на Саракше с его своеобразной теорией мироздания, но на Гиганде гипотеза об обитаемости иных миров существует уже пятьсот лет! А легенды о том, что человек упал на поверхность Гиганды с небес - и того дольше!
   - Это преамбула? - вежливо поинтересовался Корней.
   - Это пиздец! - рявкнул герцог. - Всему вашему прогрессорству и всесилию. Извините, господин Корней, что я так прямо, по-солдатски, но, право же, вы меня выводите из себя своим показным равнодушием. Итак, пятнадцать лет назад мы впервые зарегистрировали посадку вашего "призрака". Нам очень повезло, мы даже засняли ее на кинопленку. Кстати, мы знаем, что в момент посадки "призрак" на какое-то время становится беззащитен, и любой мальчишка с ручным ракетометом... Но мы не спешили. После первой, на редкость неудачной попытки арестовать вашего человека, мы эти попытки немедленно прекратили и ограничивались только слежкой. Квалифицированной слежкой, господин Корней! Без "топтунов" и подслушивающих устройств!
   - Неудачная попытка - это Павел Прохоров? - хрипло спросил Корней.
   - Совершенно верно. Он же великий изобретатель и властелин автомобильной империи Гран Гуг. Вы покорно проглотили нашу официальную версию о гибели его личной яхты во время шторма, а тело было настолько изуродовано о прибрежные скалы, что опознать его не было никакой возможности, к тому же семья поторопилась с кремацией - с нашей, разумеется, подачи.
   - Жалко Пашу, - сказал Корней. - Для нас это была большая потеря.
   - А нам, думаете, не жалко было? Ведь Гран Гуг тогда фактически спас герцогство от неминуемого поражения, именно его дизельные тяжеловозы позволили осуществить быструю переброску войск... Зато мы убедились, что физические возможности землянина, да еще подготовленного, намного превосходят таковые у обычного жителя Гиганды. И не дергались, а готовили свою операцию "Подкидыш"...
   - Стало быть, вам и эта история известна, - кивнул Корней.
   - Разумеется. У БВИ не было секретов от Данга. Согласитесь, что наш майор гениален. Итак, во время операции "Подкидыш" погибли десять наших агентов, многим из которых я и в подметки не годился. И только в двух случаях вы клюнули. Мы поставили на ваше человеколюбие - и не ошиблись. Вы притащили двух маленьких, умирающих дракончиков в свое гнездо, а дракончики выросли... И вовсе не было нужды мне - то есть Гагу - избивать беднягу майора, это уж он сам придумал для вящей убедительности, но вы и так ничего не подозревали. Дикари с дикой планеты, постоянно убивающие друг друга - вот как вы о нас думали...
   - Я слушаю, слушаю, - сказал Корней.
   - Между тем дикари - я разумею алайцев - и выжили-то благодаря разведке и контрразведке. Еще при моем прадеде был перенят у туземцев Архипелага ментальный прием, ныне известный как "два в одном". Иначе Империя давно раздавила бы нас. Но мы загодя знали их оперативные планы и успешно подкидывали их агентуре дезинформацию. Дорогой господин Корней! Вы, Прогрессоры, только играли в разведчиков, в то время как для нас это был способ существования. Единственно возможный способ. Поэтому не удивляйтесь и не оскорбляйтесь, что вас переиграли. Мы не могли не переиграть вас...
   - Я вас понял, - сказал Корней. - В каких условиях содержатся заложники и как вам удалось...
   - О, это было довольно просто. Поскольку наша служба располагала уже полными списками ваших людей, мы организовали так называемую эпидемию и провели так называемую вакцинацию... Я прихватил в лазарете у вашего милейшего доктора упаковку снотворного, и наши специалисты сумели его синтезировать... Вы многого не знаете о нас, друг Корней. Итак, заложники. Все они, в том числе и ваш сын, находятся в добром здравии. Пока. И здравие это целиком и полностью зависит от того, договоримся ли мы с вами. Искать их не пытайтесь - аварийные передатчики, извините, изъяты. Нашим хирургам, конечно, далеко до ваших, но огромный военный опыт...
   Остались, конечно, небольшие шрамы. Впрочем, никто даже не проснулся. Место довольно уютное, но бежать оттуда нельзя. Попытка побега, равно как и попытка освобождения, приведут к немедленному взрыву. И даже не пробуйте ваших гипнотических штучек, поскольку все организовано по Правилу Мертвой Руки. Знаете - сидит солдатик, держит кнопку... Причем родословная солдатика прослежена до пятого колена...
   - Знаю, - кивнул Корней. - Дальше.
   - А дальше - еще интереснее. Котенок! - крикнул герцог.
   В дверях возник давешний восторженный курсант.
   - Я, Ваше Алайское Высочество!
   - Вина господам дипломатам, лучшего вина из Арихады - и что-нибудь закусить, только не консервов. Консервы у меня вот уже где... Так и передай старшему кравчему, слово в слово - лучшего вина из Арихады, а то опять подсунет кислятину, крыса тыловая...
   - Слушаюсь, Ваше Алайское Высочество! Тут мне из деревни мои посылку передали... Если не побрезгуете...
   - Потом разочтемся, курсант, за герцогом не пропадет...
   - Умело вы с ними обращаетесь, - сказал Корней.
   - А что вы хотите? Для человека естественна потребность в кумире, будь то другой человек или даже теория. Курсант поклоняется мне, вы поклоняетесь гуманизму...
   - А вы? - спросил Корней. - Чему вы поклоняетесь?
   - Я, - сказал герцог Алайский, - от этой необходимости освобожден. Впрочем, недели через две начну поклоняться будущей герцогине, точнее, императрице. Я ведь, господин Корней, и сам в императоры собрался, а там такой титул, что натощак и не выговоришь...
   - Все шутите, - сказал Корней.
   - Грустить нужно не мне, - ответил задумчиво герцог.
   Неожиданно быстро обернулся курсант с подносом. Он не только успел слетать в погреб за вином, но и напластал тонкими ломтиками нежное копченое мясо, а прочую закуску разложил не хуже, чем в ресторане.
   Герцог разлил зеленоватое вино в высокие бокалы, подал один Корнею.
   - За благополучный исход дела! - воскликнул он.
   - Неплохое вино, - сказал Корней. - Да что я - отличное вино! Непременно нужно будет взять рецепт...
   - Всему свое время, - герцог поставил свой бокал на бюро. - Итак, заложники - это лишь часть операции. Гигандский, так сказать, филиал. Перейдем ко второй части. Сейчас на Земле майор Данг, тот самый больной заморыш, которого вы столь великодушно подобрали в развалинах, вовсю хозяйничает в системе БВИ. Пока он только намекнул вашему руководству о своих возможностях. Но если в условленный час вы меня с ним не соедините, начнутся настоящие неприятности.
   Нарушения технологических процессов, пожары, взрывы... Ваши структуры довольно хрупки, друг Корней, особенно если подойти к ним с ломом...
   - Зачем вам это? - спросил Корней. Лицо его оставалось спокойным, только глаза лихорадочно заблестели.
   - Да хотя бы затем, чтобы земляне поняли, наконец, что жизнь на самом деле груба и жестока. Хотя неприятности на этом не кончаются. Майор Данг задумал обнародовать некую информацию, которая неприятно поразит не только землян, но и ваших союзников на Тагоре. Особенно на Тагоре. Змеиное молоко, вот бы где я хотел побывать!
   - Так, - сказал Корней и пожевал ломтик мяса. - Вот, значит, как.
   - Значит, вот так, - подтвердил герцог. - Но это лишь на случай, если заложники вздумают принести себя в жертву во имя интересов родной планеты.
   - Значит, шантаж, - сказал Корней.
   - Шантаж, - сказал герцог. - Собственной персоной. А что прикажете делать маленькому человеку, когда в его дом вламываются вооруженные громилы? Терпеть, приспосабливаться, чтобы улучить соответствующий момент...
   - Что же вы потребуете взамен?
   - Капитуляцию, - сказал герцог. - Полную и безоговорочную. И, соответственно, репарации и контрибуции. Аннексий, правда, не будет - далековато придется гонять экспедиционный корпус. Я тут список приготовил - нам нужны полевые синтезаторы, строительная техника, медикаменты, много чего нужно, мы разорены...
   - Вы прекрасно знаете, ваше высочество, что запрещено вывозить земные технологии на планеты, охваченные прогрессорством. Кроме того, колоссальный психологический и культурный шок...
   - А вот уж это, - герцог вновь наполнил бокалы, - не ваша забота. Если честно сказать, и мы, и Саракш, и в особенности Арканар - всего лишь ваши игрушки. Игровые комнаты. Забава для настоящих мужчин. Возможность побегать, пострелять, поконспирировать. Дать волю инстинктам. Земля для вас слишком скучна, вот самые беспокойные и пишутся в Прогрессоры, как записывались наши древние пресыщенные предки в Черный Легион... Все это уже было, друг Корней, и у нас, и у вас, мы ведь едины по натуре. Думаю, что и происхождение у нас общее, хоть ваши ученые и боятся признаться в этом... Так вот, шок. Если прилетают умные дяденьки и привозят всякие хитрые машинки пополам с идеалами - тогда, конечно, потрясение устоев, кризис культуры, психологический крах. Другое дело, когда эти самые дяденьки, потерпевшие поражение в честной борьбе - если только разведку можно назвать честным ремеслом - начинают выплачивать победителям дань. Тогда - торжество, триумф, всеобщий энтузиазм и неслыханный подъем. В результате и ваши цели будут достигнуты, и мы останемся не внакладе...
   - Это невозможно, - сказал Корней. - Совет на это никогда не согласится... Знаете, чем это может кончиться для вас? Жители Гиганды сядут нам на шею и попросту выродятся, как туземцы Архипелага.
   - В конце концов, друг Корней, вы можете снабдить каждый механизм, присланный сюда, блоком самоуничтожения, чтобы наши умники не начали в них ковыряться. Нам бы пережить несколько самых тяжких лет...
   - А потом понравится, - сказал Корней. - Это как наркотик.
   - Мое слово может быть для вас гарантией?
   - Нет, - сказал Корней. - Вы смертны. Причем смерть может прийти от ближайшего родственника... Слишком велик искус.
   - У меня не осталось родственников, - сказал герцог. - Вашими стараниями.
   - Жители бывшей империи не потерпят, чтобы контроль над нашей помощью был исключительно алайским. И все начнется снова, только на более высоком уровне.
   - Выхода нет, - сказал герцог. - Мы знали, на что идем. Теперь и вы знаете. Мы разрешим существование земного посольства на Гиганде. Населению объявим, что это посланцы Туманного Материка - все равно никто толком не знает, что там творится. И сойдет. Тоталитарное государство, знаете ли, имеет свои преимущества... Да и чем, по совести сказать, отличаются наши колоссальные картотеки от вашего БВИ? Только скоростью операций, но мы никуда и не торопимся...
   - Кстати, герцог, - сказал Корней. - А почему вы и напарник ваш Данг в столь молодые лета ходите в таких чинах?
   - Ну, это-то просто, - сказал герцог. - Это и на Земле бывало. Как там сказано у вашего классика? "Матушка была еще мною брюхата, как я уже был записан..."
   - "... в Семеновский полк сержантом", - продолжил Корней. - Браво. Великолепная память. Ну так слушайте, сержант. Я буду говорить не от имени своей планеты, а лично от себя. Вы полагаете, что взяли нас за горло...
   - За кадык, - уточнил герцог.
   - Пусть так. Мы, конечно, можем ликвидировать Гиганду - для этого достаточно подогнать на ее орбиту энергетическое устройство...
   - Вы никогда этого не сделаете, - сказал герцог. - Иначе бы мы и не затевались.
   - Совершенно верно. Но я - лично я - могу устроить вам судьбу горшую. Более страшную, потому что неопределенную. Я сам боюсь того, что хочу сделать, но сделаю. Раз уж вы в курсе дела "подкидышей", то должны знать имена фигурантов... Думаю, что покойный Сикорски меня бы понял.
   - Таким вы мне больше нравитесь, - сказал герцог. - Наконец-то. Долго я этого ждал. Ди Эрде юбер аллес, друг Корней?
   - Да. - сказал Корней. - Ди Эрде юбер аллес. Вы были достойным противником, герцог, но Земля не может проигрывать. Иначе вся Галактика полетит псу под хвост.
   - Вы сумасшедший, - герцог побледнел. - Лучше уж действительно распылите нас на атомы... Нет, вы не имеете права, это не-по человечески...
   - Вот именно, - сказал Корней Яшмаа. Он поднялся из кресла, движением плеча сбросил шинель и резким рывком левой руки оборвал правый рукав костюма вместе с рукавом рубашки. На загорелой коже возле сгиба локтя темнело небольшое пятно. Левая рука Корнея извлекла из кармана продолговатый футляр.
   - Корней Янович, - сказал герцог. - Остановитесь. Заложники были отпущены в тот самый миг, как вы переступили порог этой комнаты. "Вино из Арихады" - это был пароль...
   Но Корней, казалось, не слышал его, как не слышал никого несколько лет назад Прогрессор Лев Абалкин, ворвавшийся в подвал Музея внеземных культур. Только пистолета в руках герцога Алайского не было.
   В прихожей послышалась какая-то возня.
   - Котенок, пропусти его! - крикнул герцог, не оборачиваясь. Он смотрел, как худые пальцы Корнея извлекают из футляра светлый кружок, как медленно-медленно приближаются к локтю правой руки...
   - Корней!!! - в голосе вошедшего было мало человеческого.
   Пистолет в руке Максима Каммерера ходил ходуном. - Не сметь! На пол, Корней! Брось! Немедленно!
   Корней повернулся к двери.
   - Я слишком долго ждал, Макс, - сказал он. - Но ведь не зря Лева и Рудольф умерли, верно?
   Герцог воспользовался паузой и встал между ними. Он даже схватил Корнея за правую руку, хотя прекрасно понимал, что тому не составит труда мгновенно освободиться.
   - Господа, господа, - лихорадочно заговорил он. - Господа, нельзя. Каммерер, уберите оружие... Корней Янович, бросьте эту мерзость... Все мы люди, и вы не лучше нас, мы слабы, подлы, трусливы, жестоки, но мы все-таки люди...
   Левая рука Корнея опала, светлый кружок покатился по ковру, и весь Корней Яшмаа тоже опустился на ковер, почтительно поддерживаемый Его Алайским Высочеством.
   - Что с ним? - спросил Каммерер, опуская пистолет.
   - Спит, - сказал герцог и поднял кружок. - Искусство подсыпать что-либо в бокал противника я постиг еще на первом курсе. Заберите эту штуку и спрячьте подальше... Хотя, может быть, надежнее было бы хранить "детонаторы" на Гиганде, в сейфе какого-нибудь маленького частного банка. Земляне слишком любопытны и невыдержанны.
   - Мы подумаем об этом, - сказал Максим. - А пока, ваше высочество, помогите-ка мне положить Корнея на диван.
   - Как там мой Данг? - спросил герцог, когда они справились с обмякшим телом.
   - Сидит в Совете и торгуется, - пожал плечами Каммерер.
   Герцог удовлетворенно покивал головой.
   - Прекрасно. Полагаю, в вашем Совете сидят здравомыслящие люди.
   - Более чем, - откликнулся Максим. - Вы действительно освободили заложников?
   - Часа через два их привезут, - устало сказал герцог. - В сущности, я блефовал, поскольку трудно смертному поднять руку на полубога... А вы действительно могли выстрелить?
   - Не знаю, - сказал Максим. - Наверное, да.
   - Ну что, теперь будем обсуждать условия с вами?
   - Да слышал я весь ваш разговор, - махнул рукой Каммерер. - Думаю, в Совете найдут разумный выход. Раз уж так получилось.
   В кабинет развинченной походкой вошел Бойцовый Кот. Вид у него был самый несчастный.
   - Ваше Алайское Высочество, - заныл он, - я хотел к ним применить "двойную скобку", а они вывернулись и меня об пол приложили...
   - Тебя звали, Котенок? - ядовито осведомился герцог.
   - Никак нет, да только я...
   - Вот и ступай в казарму... Нет, сначала принеси-ка еще вина.
   - Со снотворным? - спросил Каммерер.
   - Да нет, какое уж теперь снотворное, - сказал герцог. - Что же получается? Мы с вас посбили спесь, вы с нас... Клянусь, когда он достал этот проклятый детонатор, я чуть не наложил в штаны.
   - Аналогично, - вздохнул Максим.
   - Знаете что, друг Каммерер, - сказал герцог, вторично выпроваживая жестом притащившего новую бутылку курсанта, - а не провести ли нам с вашим КОМКОНом-2 превентивную операцию? Разумеется, когда мы покончим с насущными делами. Все-таки, согласитесь, алайская разведка чего-то стоит.
   - Соглашаюсь, - сказал Максим, - хотя и не понимаю, какую такую операцию мы могли бы провести совместно, и против кого, главное?
   - Вы меня удивляете, друг Каммерер, - сказал герцог, тщательно протирая бокалы салфеткой. - Разумеется, против ваших любимых Странников. Пока они не начали странствовать по Гиганде. Дело в том, что у меня еще на Земле появились некоторые соображения на этот счет. Вы проглядели, прошляпили такие факты, что у меня волосы дыбом поднялись! Вот что значит отсутствие постоянной практики! Брать мы их пока не будем, а человека своего подкинем... Я даже знаю, где и когда... И кого...
   Каммерер поперхнулся вином.
   - Ну ты, брат, и наглец, - сказал он. - Хоть и герцог.
   Его Алайское Высочество развел руками и сделал шутовской реверанс.
  
Оценка: 7.93*6  Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"