Жизнь в Драгонвике продолжалась, как ни в чем не бывало, словно удивительный день на Гудзоне Миранде привиделся. Николас послал в Нью-Йорк и Бостон за книгами. Ящики с заказами прибывали на каждом пароходе, и их тащили с пристани в комнату на башне, где он теперь проводил большую часть времени. Вернувшаяся с востока шхуна доставила новую партию чужеземных растений, и, к великому сожалению Миранды, прекрасные персидские олеандры были убраны из оранжереи, чтобы освободить место для пальм, алоэ и каких-то луковичных цейлонских папоротников, которые девушка сочла просто уродливыми. Миранда восхищалась восковыми розовыми цветами олеандров и их листьями, похожими на пики, и очень скучала без тонкого аромата, который раньше проникал в столовую. Но Николас, похоже, потерял к цветам всякий интерес.
К началу декабря у всех возникли более серьезные проблемы, чем выращивание кустов. Сражения против помещичьего землевладения набирали силу.
Шестого декабря прошел день Святого Николая, и в соответствии с голландскими обычаями это был день вручения подарков. На праздник к Кэтрин было приглашено несколько соседских детей, и к трем гости прибыли в имение: преподобный пастор с женой и тремя нарядными детьми, семейство Верпланков из Киндерхука со своим выводком, двое внучат Ван Ренсселиров и маленькие Дежони из Стьювезанта.
Николас изображал своего святого, но не того веселого Санта-Клауса, каким его полюбили дети и взрослые, а настоящего проповедника четвертого века. Синее атласное одеяние, жесткое от вышивки, золотая митра и епископский посох были вывезены из Голландии, как и церемония, которую Николас обставил с благоговейно-возвышенной торжественностью. Хотя он и не принес пучок розог для наказания непослушных детей, Кэтрин и ее гости сидели совершенно перепуганные, пока он делал им внушение и рассуждал в предписанной традицией манере о свершенных ими грехах. Даже когда он поднял высоко над головой свой посох и раскрыл мешок, из которого на пол с шумом высыпался дождь засахаренных слив, дети ждали, пока он не скроется в боковой двери, и только потом набросились на конфеты.
Как только они насытились сластями, двойные двери итальянской гостиной распахнулись, открывая длинный стол, покрытый штофом, под которым стояли в ряд позолоченные деревянные сабо. Эти башмаки вместе с костюмом святого годами хранились на чердаке. На каждом сабо было написано имя ребенка, и кроме пучка сена -- для лошади святого Николая -- в них лежало множество игрушек и сладостей.
* * *
Николас не ошибался, полагая, что исход бунта затрагивал лично его. Более широкие аспекты дела его не волновали. То, что события нескольких последующих дней -- события, в которых он не принимал участия и игнорировал, пока они не прекратились -- были, в конечном счете, направлены на то, чтобы разрушить его жизнь, он не знал и знать не желал.
Волнения в графстве достигли своего пика за пределами имения Драгонвика в землях Ван Ренсселиров. 12 декабря в Копаке шериф Генри Миллер и его помощники попытались выселить двух фермеров, не уплативших ренту. Они встретили отчаянное сопротивление. Маленький врач Смит Боутон, замаскировавшийся под вождя Большого Грома, своей речью воспламенил три сотни "индейцев" в ситцевых нарядах. Они схватили шерифа и спалили в смоляной бочке все его документы. Совершив это славное деяние, они позволили стражам порядка убраться обратно в Гудзон, провожая их насмешками и ревом рога.
К восемнадцатому декабря дела накалились до предела. Большой Гром созвал массовый митинг в Смоук-Холлоу недалеко от Клаверака. Около тысячи "индейцев" собрались на площади у гостиницы -- улюлюкающая, гикающая толпа в масках и плащах. На этот раз у фермеров было много ружей, а погреб заведения, доверху заполненный бутылками виски, подвергся разграблению.
Пока доктор Боутон с балкона гостиницы тщетно пытался утихомирить разбушевавшихся "индейцев", шальной выстрел убил одного из них -- юного Билла Райфенберга, тихого мальчика с ближайшей фермы, единственного сына вдовы.
Неожиданно притихшая толпа сгрудилась вокруг неподвижного тела, глазея, как на ситцевой рубашке расплывается алое пятно. Кто-то стащил с парнишки лисью маску. Джефф, еще не замаскированный, находился наверху вместе с Боутоном. Оба врача в ужасе переглянулись.
-- Господи! -- воскликнул Джефф. -- Может, тебе удастся их успокоить, а я попробую что-нибудь сделать для мальчика.
Большой Гром перегнулся через балконные перила. Джефф слетел с лестницы и опустился на колени перед неподвижным телом. Но было поздно. Джефф все еще стоял на коленях, спрашивая себя, как сообщить печальную весть миссис Райфенберг, и горько сожалея о трагедии и неизбежном ущербе общему делу, когда через подавленную толпу галопом пронесся шериф Миллер и пять его помощников.
-- Теперь еще и убийство к прочим преступлениям! -- закричал шериф, разобравшись в ситуации. Затем, увидев на балконе фигуру Боутона, торжествующе приказал: -- Вперед, ребята, наконец-то мы взяли Большого Грома!
Со взведенными курками стражи порядка ворвались в гостиницу. Боутона они нашли в комнате наверху у камина, он был удручен, его рот кривился от отчаяния, несколько минут он сопротивлялся аресту, напрягая свои невеликие силы и бранясь. Шесть мужчин стащили его вниз и взгромоздили на лошадь.
Джефф беспомощно наблюдал за происходящим. Он ничего не мог сделать для друга, а дальнейшие столкновения с законом могло причинить только вред. Шериф не обращал на него внимания. У него не было ордера на арест доктора Тернера, которого он хорошо знал, и который нравился ему, и потому шериф спешил убраться от ошеломленной толпы, пока она еще не представляет угрозы. Он хлестнул по крупу лошадь, на который сидел связанный Боутон. Затем он и его люди вскочили в седла и погнали свою добычу вниз по дороге к Гудзону.
Джефф помог отнести тело Билла Райфенберга в дом его матери и сделал, что мог, для вдовы. Затем печально вернулся в город.
Большой Гром находился в тюрьме, но власти нервничали. Всю ночь с холмов, не прекращаясь, доносились звуки рога. Противники арендной системы рассылали угрозы, обещавшие освободить своего вождя силой. Они грозили спалить город дотла. Была мобилизована легкая кавалерия Гудзона, из Олбани на помощь пришло городское ополчение. Наконец, когда паника достигла предела, было отправлено послание в Нью-Йорк, и на рейсовых судах к Гудзону подошла германо-американская кавалерия из частей капитана Крэка.
Джефф стоял на ступенях своего дома и наблюдал, как лихие кавалеристы гарцевали от пристани вдоль Фронт-стрит к Уоррену. Впереди шел духовой оркестр, чей воинственный музыкальный гам создавал красноречивый аккомпанемент великолепию золотых эполет и тесьмы, металлических касок с белым плюмажем и золоченых орлов, болтающихся ножен и сияющих кожаных сапог.
И вся эта сила была брошена против горстки фермеров в ночных рубашках и одного несчастного заключенного. Джефф устало отвернулся и вошел в свою операционную. Он рухнул в кресло и спрятал лицо в ладонях.
Райла, седая цветная старуха, присматривавшая за ним, волоча ноги, вошла в комнату и поставила у его локтя кружку с подогретым пивом.
-- Что бы я без тебя делал... -- проговорил Джефф.
-- Что-то же вы делали до меня, но я не против, чтоб вы продолжали стараться, -- объявила старуха, качая головой в тюрбане. Она была беглой рабыней с плантации Джорджии. Три года назад ей удалось добраться до особой станции подпольной железной дороги, ведущей в Канаду, на этой станции она и свалилась от воспаления легких. Джефф вылечил ее, и с тех пор она испытывала к нему сильнейшую привязанность.
-- Теперь вы перестали размышлять об этих бедных фермерах, -- добавила она, похлопывая его по плечу. -- Но когда-нибудь придет время свободы, как оно придет и для негров. Никто никогда не увидит, как человек страдает из-за людских несчастий. А теперь успокойтесь, сейчас же...
Джефф осушил свою кружку и отсутствующе улыбнулся. Он привык к ласковой ругани старухи. Нет, время еще не пришло, размышлял он. Когда-нибудь фермеры действительно победят, но это будет достигнуто не бунтами и насилием. Мы боремся за демократию и должны пользоваться демократическими методами. Наш путь -- это выборы. Мы изберем на пост губернатора справедливого и честного человека.
Джефф встал, надел шляпу и пальто и вышел из дома, направляясь в тюрьму, где собирался, как мог, утешить друга. Пробираясь по шумным улицам, где на каждом шагу толпились люди в яркой форме, он думал о Николасе Ван Рине. Этот человек станет еще высокомернее, чем сейчас. "Черт бы его побрал", -- пробормотал Джефф. И он вторично ощутил бессильный гнев.
Ливингстоны и Ван Ренсселиры в конце концов осознали, что идет война против арендной системы. Их самодовольство было поколеблено, они даже познали страх. Но не Николас, веривший в свое превосходство, убежденный, что ничто не в силах изменить мир, который он унаследовал, или угрожать его господству.
Полагаю, этот человек действительно опасен, размышлял Джефф. Помоги Господь тому, кто встанет у него на пути, если вообще найдется человек, способный пробить его броню.
Затем он подумал о Миранде. Восторженная дурочка! Упрямо цепляется за атмосферу порочной роскоши, пыжится, словно она аристократка, открыто поклоняется этому темному непредсказуемому хозяину Драгонвика. Ее крылышки буду опалены, прежде чем она вернется в родной дом. Все, что нужно ее гладеньким, беленьким ручкам, которые она так явно бережет, это честная работа и простой честный муж, который выбьет из нее всю дурь и даст ей полный дом детишек. Для этого она достаточно здорова, хотя ей бы не помешало набрать мяса на свои кости, с раздражением думал Джефф.
* * *
В обычаях Ван Ринов было закрывать Драгонвик после нового года и переправляться вместе со слугами в Нью-Йорк, в городское имение. Но на этот раз Николас наложил вето на привычные планы.
-- Но почему? -- обиженно вопрошала Джоанна. -- Зимой здесь скучно, и я не понимаю, зачем владеть городским домом, если мы не можем им пользоваться. К тому же, я хочу пойти в театр.
Был уже вечер и все сидели в Красной комнате. Джоанна, решив с пользой для себя использовать мастерство Миранды в обращении с иголкой, свалила на нее ворох новых салфеток для вышивания. Девушка сидела с рукодельем в уголке рядом с клавесином на низеньком стуле с прямой спинкой, который постепенно в соответствии с неписаным правилом стал ее законным местом. Кэтрин была уже в постели. Этот вечер отличался от многих предыдущих вечеров, которые Николас проводил с ними, когда Джоанна зевала, потом читала что-то в журнале, вновь зевала, пока часы из золоченой бронзы не отбивали время, когда принято отправляться спать.
-- Эту зиму я предпочитаю оставаться в Драгонвике, любовь моя, -- повторил Николас. -- Если вам нужны новые наряды, вы можете послать за ними в город.
Крупное лицо Джоанны сморщилось, и она облизнула губы.
-- Но почему, Николас? У меня было так много планов.
Он встал с кресла, обошел большой стол и с легкой улыбкой поглядел на жену. Ее ноги в красных шлепанцах, которыми она выбивала какую-то раздражающую дробь по скамеечке для ног, постепенно перестали двигаться.
-- Не может же быть, что это из-за волнений. Вы сами говорили, что все кончено, раз Боутон в тюрьме, -- настаивала она, но ее голос становился все тише. -- И зимой здесь нехорошо. Я могу простудиться.
Николас сделал еле заметное движение рукой.
-- Это было бы прискорбно, моя дорогая. Вы должны принять меры предосторожности. Но мы останемся в Драгонвике.
Джоанна заерзала в кресле. Под пристальным взглядом мужа она опустила глаза. На мгновение Миранде стало жаль ее. Впрочем, это чувство сразу же сменилось облегчением. Результатом их переезда в Нью-Йорк стало бы ее неизбежное возвращение в Гринвич. Вряд ли Ван Рины включили бы Миранду в свою нью-йоркскую жизнь.
И все же, почему я не хочу ехать домой? -- размышляла она. Что удерживает меня здесь? Миранда подняла голову и посмотрела на Николаса. Мягкий свет свечей отбрасывал тень на красные обои стен. Николас господствовал в своих владениях, как господствовал над обеими женщинами. Словно почувствовав ее взгляд, он повернул голову и взглянул на Миранду.
И вновь девушка ощутила потрясение от того, что на темном лице сияли такие светлые ярко голубые глаза. Должно быть, именно эта неправильность создавала эффект отчужденности, закрытых окон, за которыми нельзя было разглядеть признаков жизни. По спине пробежал озноб, но одновременно и очаровательное влечение, до того сильное, что если бы он протянул к ней руку, Миранда бросилась бы к нему, совершенно позабыв о Джоанне и приличиях.
Вместо этого он наклонился и подобрал носовой платок Джоанны, упавший на пол, и с поклоном вручил его жене.
Оставшиеся полчаса, пока не вошел Томкинс с вином и пирожными, хозяйка Драгонвика молча сидела в своем кресле, и ее глаза застыли на носовом платке, который лежал там, куда положил его Николас.
Январь и февраль прошли для Миранды замечательно. Река была скованна льдом, дороги почти полностью замело, и потому гостей не было. Внешне дни проходили монотонно, но Миранда так не считала. В Драгонвике нарастало напряжение. Странное чувство усиливающегося ожидания, которое, казалось, не имело причины. Каждое утро Миранда просыпалась в возбуждении, которое каждый спокойный зимний вечер делал бессмысленным и напрасным. Все было по-прежнему, и все же возбуждение возвращалось вновь и вновь.
В середине марта начались вьюги, и Джоанна оставалась в постели, все-таки подхватив простуду, которой так боялась. Звуки кашля и прочищаемого носа проникали даже через закрытую дверь огромной спальни. Проходя мимо нее по пути в классную комнату, Миранда увидела, как Магда вбегает в спальню с тазом горчицы и воды и кувшином горячего глинтвейна. Услышала, как Джоанна хриплым голосом капризно спрашивала, готовы ли уже поджаренные хлебцы.
Даже когда она больна, она не может думать ни о чем, кроме еды, презрительно подумала Миранда, и пошла звать Кэтрин на урок.
Классная комната была ярко освещена огнем очага. Снег залепил все окна, хотя ветер дул с умеренной силой. Две светлые головки, льняная и янтарно-золотая, склонились над исписанной детскими каракулями грифельной доской, когда неожиданно открылась дверь. В комнату вошел Николас, и округлившиеся глаза девочки стали отражением удивления Миранды.
-- Рада видеть вас... кузен Николас, -- запинаясь, сказала она. -- Мы... я только что поправила подсчеты Кэтрин.
Он впервые вошел в классную комнату. И ее удивление возросло, когда она заметила в его движениях некую неуверенность. Она чувствовала, что он что-то хотел сказать, но сейчас неожиданно передумал.
Николас подошел к окну, немного постоял, глядя на серую реку, почти скрытую за мельтешащими снежинками.
-- Девочка хорошо себя ведет? -- без интереса спросил он. Трина быстро заморгала.
-- О, да. Она неплохо считает. Я думаю, она уже готова перейти к учебнику по арифметике. Может быть, мы должны послать в город?..
Николас мельком взглянул на дочь. Ее щеки горели, а пальцы побелели, так сильно она сжимала грифель. Он коротко рассмеялся.
-- К чему беспокоиться об учебнике? Немного сложения и вычитания -- это вполне достаточно для девочки.
Еще более озадаченная горечью его тона, который редко выдавал его чувства, Миранда робко произнесла:
-- И... я думаю, это большое разочарование, что у вас нет сына.
Какое-то неприятное выражение скользнуло по лицу Николаса.
-- Я не страдаю от разочарований, -- произнес он и, подойдя к камину, вытянул руки над пламенем.
Миранда покраснела. С ее стороны было жуткой самонадеянностью говорить подобные вещи. Но имел ли он в виду, что не позволяет себе чувствовать разочарование из-за неудачи произвести на свет наследника, который продолжит прямую линию Ван Ринов, или же он хотел сказать, что он и Джоанна все еще могут?...
Боль от незаконченной мысли так сильно кольнула ее сердце, что она поспешно заговорила.
-- Думаю, метель скоро прекратится. Я хочу сказать, что на западе, похоже, посветлело.
-- Надеюсь, -- ответил Николас. -- Или доктор не сможет приехать.
-- Доктор? -- удивленно повторила она.
-- Конечно, -- ответил он с возрастающей холодностью. -- Миссис Ван Рин больна, и я естественно послал за врачом.
Девушка была расстроена его тоном, а так же тем, как он сказал "миссис Ван Рин". Можно подумать, что он сознательно ставит ее на место.
-- Я не знала, что кузина... что миссис Ван Рин так больна.
Николас не ответил. Он отошел от очага, и быстрым нетерпеливым шагом подошел к окну. Он задернул тяжелые шторы, отвернулся от окна и сказал Кэтрин:
-- Когда уроки закончатся, иди к матери. Надо оказать ей внимание.
-- Да, папа, -- кивнула девочка.
Она поколебалась, затем пересилила благоговение перед отцом и спросила:
-- А доктор Гамильтон даст мне поиграть со своими часами как в прошлом году, когда я болела корью?
Николас нахмурился.
-- Доктор Гамильтон не приедет. Я послал за доктором Тернером.
Миранда быстро подняла голову. Почему? -- спросила она себя. Почему Тернер, этот грубиян и враг Николаса? Есть ведь и другие хорошие врачи кроме Гамильтона.
Джефф, после того как открыл дверь молодому конюху в ливрее Ван Рина и получил приглашение в Драгонвик, задавался тем же вопросом. Он с тоской смотрел на метель, раздумывая, не может ли отказать. Но любопытство все-таки взяло верх, любопытство и еще чувство профессиональной гордости. Если Николас до того верил в него как во врача, что даже оказался выше их разногласий, он, Джефф, тоже может ответить великодушием.
Когда Джефф доехал до Драгонвика, уже стемнело. В сумерках большой каменный дом казался гигантским, и его башенки и двускатные крыши четко вырисовывались на фоне темного неба. Все шторы в доме были задернуты так плотно, что ни один луч света не проникал наружу. Здесь не ощущалось ни тепла, ни жизни, ни уюта. Это злое и гнилое место, думал Джефф. Оно принадлежит умирающей эпохе.
Хотя Джефф был весьма здравомыслящим молодым человеком, вид этого дома подействовал на него столь удручающе, что у самых въездных ворот он чуть было не развернул лошадь назад. Можно было бы попросить приют в доме священника или на любой ферме -- но как он потом будет выглядеть в собственных глазах? -- думал Джефф, начиная злиться. Все это несерьезно, приятель.
Кроме того, его ждет больной человек, который нуждается в его помощи, а Джефф никогда и никому в этом не отказывал.
Он постучал серебряным кольцом на двери, и на пороге сразу же возник Томкинс.
-- Добрый вечер, сэр. Боюсь, вам пришлось пережить ужасную поездку. Вас ожидают уже два часа.
Джефф подул на пальцы и направился в дальний конец холла, где горел камин. Жаркий огонь и множество свечей почти не помогли ему избавиться от гнетущей атмосферы мрачной роскоши. Джефф стащил пальто и попытался согреть замерзшие ноги.
-- Надеюсь, миссис Ван Рин больна не слишком серьезно, -- сказал он. -- Как она себя чувствует?
-- Думаю, лучше, сэр. Но милорд очень хотел, чтоб вы приехали. Он всегда так заботится о здоровье миледи.
Вот это да, подумал Джефф. Он не мог себе представить Николаса в роли заботливого супруга. Но, возможно, он и ошибается. Неожиданно Джефф осознал, что никогда не понимал этих людей.
Томкинс повел его наверх, где обеспокоенная Магда встретила его прямо у дверей спальни, в которой находилась хозяйка. Джоанна с хмурым лицом протянула толстую руку и тут же отдернула, как только Джефф ее коснулся. Рука безжизненно упала на кровать.
-- Не понимаю, почему мистер Ван Рин не вызвал, как обычно, доктора Гамильтона.
-- Мне очень жаль, мэм, -- ответил он, несколько смутившись. -- Но я приложу все усилия, чтобы вам помочь.
Он произвел тщательный осмотр, не обращая внимания на недовольство Джоанны и неодобрительные взгляды Магды.
Кроме сильной простуды ничего серьезного у Джоанны не обнаружилось. Учитывая огромный объем тела, через который требовалось прогонять кровь, даже ее сердце было в хорошем состоянии.
-- Причин для тревоги нет, мэм, -- бодро сообщил он. -- Принимайте эти капли три раза в день, а также кусочек очищенной луковицы в сахаре от кашля. Скоро вы почувствуете себя лучше. И еще одно, -- добавил Джефф, заметив гору сластей на столике перед кроватью, -- несколько дней пища должна быть легкой. Каша и чай, можно вареные яйца. Ничего больше. Вам нужно соблюдать диету.
-- Я буду есть то, что хочу, -- заявила она. -- Магда, проследи, чтобы скорее принесли мой ромовый торт, который я велела приготовить. Я хочу его съесть.
Ее маленькие глазки с вызовом смотрели на Джеффа.
-- Но без торта ваша простуда пройдет быстрее, -- назидательно произнес он.
-- Она пройдет в любом случае.
Зря он сюда заявился. Джеффу вдруг очень захотелось домой, в уют своей маленькой комнаты, чтобы быть в пределах досягаемости тех людей, которые действительно в нем нуждались. Он огляделся по сторонам, ища предлог, с помощью которого мог завершить беседу и спокойно удалиться. Его взгляд, блуждавший по неряшливой комнате, наконец, просветлел.
-- Какие удивительные цветы! -- как можно любезнее произнес он, указывая на небольшой куст, находящийся в эмалированном горшке рядом с большим столом. Цветы, красными звездами сиявшие среди длинных зеленых листьев, наполняли комнату приятным ароматом. Гнев в глазах Джоанны исчез.
-- Это один из персидских олеандров мистера Ван Рина, -- медленно сказала она. --Он велел принести его сюда, чтоб украсить мою комнату. Они чудесные, правда?
Она говорила странно неуверенным тоном. Очевидно, патрун редко утруждал себя тем, что дарил жене цветы, подумал Джефф, и по правде говоря, если бы я женился на этом куске жира, я бы не стал этого делать вовсе.
Он неопределенно улыбнулся, согласившись, что растение на редкость красиво, и вышел из спальни.
Проходя по коридору, он увидел Миранду, стоявшую в дверях собственной комнаты. Девушка холодно кивнула ему, а ее удлиненные красивые глаза взглянули на него довольно хмуро. В зеленом платье, украшенном тончайшим кружевом, и со слегка надушенной головкой она напоминала ему полевую лилию. Он так же холодно поклонился Миранде, чувствуя обиду из-за ее вечной враждебности.
Как обнаружил Джефф, хозяином дома эта враждебность не разделялась, потому что внизу Николас сам подошел к нему и приветствовал с самой обаятельной улыбкой. Он внимательно выслушал отчет Джеффа по поводу здоровья жены, а в конце произнес:
-- Да, я верю в вашу компетентность. Действительно, простуда уже проходит, но всегда следует убедиться, что легкие не поражены и нет угрозы какого-нибудь внезапного воспаления. Не так ли, сэр?
Джефф согласился и коротко поведал хозяину дома о том, что он предложил миссис Ван Рин ограничить себя в еде.
-- Она согласилась с вами? -- спросил Николас.
-- Конечно же, нет, -- с сожалением констатировал Джефф. -- Вместо этого она велела принести ей ромовый торт.
Слова Джеффа вызвали короткую паузу, а затем Николас сказал:
-- Да, боюсь, моя жена слишком привержена застольным радостям, -- и он снисходительно улыбнулся.
Улыбка и тон, с которыми он говорил о жене, были именно такими --снисходительными, наполовину сожалеющими, наполовину недоумевающими, именно так человек может относиться к непослушному ребенку. Вполне естественно, и все же где-то в глубине души Джефф ощутил непонятную дрожь. Он внимательно посмотрел на хозяина, и дрожь исчезла. Улыбка на красивом лице Николаса была настоящей, а его удивительные голубые глаза не выражали ничего, кроме вежливого интереса к гостю.
Джеффу очень понравился этот вечер. Ему приготовили комнату, и Николас решительно отмел все его возражения и намерение ехать обратно. Было бы безумием отправляться в столь дальнюю дорогу в такой поздний час.
За ужином к ним присоединилась Миранда, и хотя вначале девушка была очень молчалива и сдержана, постепенно Николас втянул ее в разговор, так как тема, предложенная им, была на редкость животрепещущей. Вскоре к ним присоединился и Джефф.
В девять часов, когда Николас встал из-за стола, Миранда, сообразив, что вечер кончается, разочарованно вздохнула. К его удивлению, Джефф невольно испытал то же самое. Николас возвысил его в собственных глазах, а Джефф, как всякий обыкновенный человек, не мог не получить от этого удовольствие.
-- Пойду навещу миссис Ван Рин, -- сообщил Николас.
Джефф вытянул ноги.
-- Мне, наверное, следует еще раз взглянуть на нее? -- без особого энтузиазма спросил он.
-- Я позову вас, если это потребуется, -- и Николас вышел из комнаты. Глаза Миранды следовали за каждым его шагом.
-- Да, -- произнес Джефф, заметив выражение ее лица, и засмеялся. -- Должен признать, он может быть очень обаятельным.
Она вспыхнула, и ее лицо приняло мечтательное выражение.
-- Правда? -- сказала она. -- Он замечательный и... и...
-- Чепуха, -- зло ответил Джефф. Хотя он испытывал восхищение перед Николасом в большей степени, чем сам хотел бы в этом признаться, ему не понравилось, как девушка на него смотрела.
-- Почему вы всегда обращаетесь со мной как с глупым ребенком? -- с негодованием воскликнула Миранда.
Джефф, усмехнувшись, отодвинул стул.
-- Я избавлю вас от очевидного ответа.
Выходя из комнаты, он ощутил горячее желание ее отшлепать.
Джефф поднялся в свою спальню, снял пиджак и надел приготовленный для него подбитый бархатом халат из желтой парчи. Джефф осторожно застегнул все пуговицы и, глядя на себя в огромное зеркало, расхохотался. Его песочные волосы, толстая шея и волосатая грудь в этом элегантном наряде выглядели особо нелепо.
-- Красивые перышки не сделают из тебя павлина, дружище, -- заметил он самому себе и сел у камина на случай, если Николас все-таки вызовет его.
Прошел час, но никто к нему не приходил, и потому Джефф с чистой совестью забрался в постель.
Миранда тоже отправилась наверх. Из-за Джеффа она вся кипела от негодования. Поднявшись на лестничную площадку, она резко повернулась и пошла через холл к комнате Кэтрин, чтобы пожелать ей спокойной ночи, хотя почти не сомневалась, что девочка спит. Миранда вошла в спальню и осторожно прикрыла за собой дверь. У кровати горел ночник, и она с удивлением заметила, что Кэтрин сидит на постели совершенно прямо, а ее глаза широко открыты.
-- Почему ты не спишь, дорогая? -- мягко пожурила ее Миранда.
-- Я не могу, -- ответила девочка. -- Внизу так шумно.
-- Шумно? -- Миранда поправила подушку и расправила простыни. -- Что ты, нет никакого шума, малышка. Тебе приснилось.
В круглых блеклых глазах появилось недоверие.
-- Разве ты не слышишь? Пианино все играет и играет. И какая-то леди все смеется, смеется, так тоненько...
Миранда прислушалась. Не было слышно никаких звуков кроме капели за окном. Она покачала головой.
-- Ложись, дорогая. Ты ничего не выдумываешь?
Девочка оттолкнула ее руку.
-- Поверь мне, Миранда. Я слышу! Выйди в холл.
Чтобы успокоить ее, Миранда открыла дверь. В доме не только не было шумно, напротив, там стояла необыкновенная тишина. Нигде не было даже слуг. Двери всех спален были закрыты. Она печально спрашивала себя, неужели Николас все еще находится у Джоанны за большой дверью в другом конце холла. Слышалось слабое шипение оплывающих свечей и больше ничего. Тишина показалась ей тяжелой и давящей.
-- Теперь ты слышишь, да? -- закричала девочка. -- Смех такой громкий, но он совсем не веселый. Кажется, это в Красной комнате.
И неожиданно, словно в ней прорвало какие-то тайные шлюзы, девочку захлестнул ужас.
-- Это Азильда, -- дико закричала она. -- О ней говорила Зелия. Пианино и смех. Заставь ее замолчать... пожалуйста, пожалуйста, заставь замолчать...
Ее блеклые глаза буквально почернели от ужаса.
Миранда схватила маленькие плечики и встряхнула малышку.
-- Послушай, Кэтрин, -- воскликнула она, стараясь проникнуть сквозь завесу панического страха. -- Здесь никого нет. Я ничего не слышу. Зелия просто глупая старуха, ты не должна верить в ее нелепые сказки.
Девочка задержала дыхание, прислушиваясь. Против собственной воли Миранда тоже стала вслушиваться во тьму и при этом по ее коже пробежали мурашки. Однако никаких звуков не было слышно. Девочка легла с усталым вздохом.
-- Теперь перестало, -- сказала она.
-- Ничего и не было, -- сердито ответила Миранда, но Кэтрин уже не слышала. Ее веки закрылись, а прерывистое дыхание постепенно выровнялось. Через несколько мгновений она спала.
Миранда пошла в свою комнату, недовольная собственным желанием бежать через холл и дергать шнурок звонка, чтобы хоть кто-нибудь пришел к ней и поговорил.
Чепуха, уверяла она себя. Я ничего не слышала, и никто не слышал. Это все выдумки впечатлительного ребенка.
* * *
Миранда подняла руки над головой и потянулась. Она еще не проснулась окончательно. Девушка засунула ноги под одеяло, затем вновь вытащила их и, наконец, села. В холле послышался топот бегущих ног, чьи-то голоса, а затем стук в дальнюю дверь.
Миранда надела домашние туфли и вышла в холл. Со свечами в руках бестолково носились взад и вперед слуги. Магда стояла, заламывая руки, а ее некрасивое лицо буквально посерело. По ее указанию лакей постучал в дверь Джеффа, который сразу же вышел.
-- Что случилось? -- спросил он в спокойной готовности, хотя его голос был еще хриплым от сна.
-- Мифрау стало плохо! -- вскричала Магда. -- Скорее, сэр.
Джефф подхватил саквояж, и плотно запахнувшись великолепным халатом, быстро зашагал в комнату Джоанны. Миранда последовала за ним.
В комнате слышались устойчивые, почти ритмичные звуки рвоты. На кровати с пугающей регулярностью отбрасывалась взад и вперед бесформенная фигура.
Несколько мгновений Джефф в ужасе стоял неподвижно, затем с трудом нащупал пульс, оказавшийся страшно медленным и неровным, а кожа под его пальцами была липкой как у угря.
-- Что случилось? -- резко спросил он Магду, которая стояла рядом с постелью и стонала. Безумный страх заставил ее забыть о пренебрежении к молодому доктору.
-- Это началось внезапно, примерно около часа назад. Рвота и понос. Я думала, пройдет.
-- Она ела это? -- спросил Джефф.
На столе у кровати все еще стоял огромный торт, пропитанный ромом и начиненный сухими фруктами. Рядом стояла мельница для раскалывания орехов. Джоанна обожала мускатные орехи.
Служанка кивнула.
-- Да, и очень много. Мистер Ван Рин просил ее не есть, но ей очень хотелось.
-- Где мистер Ван Рин? -- выпалил Джефф.
Он сделал для своей пациентки все, что мог, пытаясь поддержать ее сердце нашатырным спиртом, но оно не справлялось с нагрузкой. Он положил ей на лоб и на вздутый живот горячие грелки, но она быстро сбросила их.
-- Он наверху в башне. Я пошлю за ним.
Острое расстройство желудка? -- лихорадочно размышлял Джефф. Воспаление кишок? Торт мог служить объяснением, слишком обильная еда для истощенного организма могла быть опасной, и все же ответ не удовлетворял его. Зрачки Джоанны до того увеличились, что глаза казались не голубыми, а черными. Так бывает от воздействия некоторых наркотиков, решил Джефф.
-- Она принимала какие-нибудь лекарства? -- спросил он Магду.
Служанка покачала головой.
-- Ничего, сэр, кроме тех капель, что вы дали.
Капли были совершенно безвредными, и он стал спрашивать дальше:
-- Что она ела после того, как я ее осматривал? Подумайте хорошенько.
-- Ничего, кроме этого торта.
Джефф мрачно принялся за дело, но когда рвота стала слабее, пульс тоже стал слабеть, и лицо Джоанны приняло синеватый оттенок. Джефф знал, что Николас в любой момент может войти, и потому он должен поторопиться с вопросами, которые ему не хотелось задавать при патруне и на которые не оставалось времени.
-- Мистер Ван Рин давал ей что-нибудь?
Служанка затрясла головой.
-- Я все время была в комнате, убирала здесь. Он только отрезал ей кусок торта, когда она об этом попросила, и все.
-- Я глупец, -- думал Джефф, в отчаянии растирая толстые холодеющие руки.
Быстро вошел Николас и молча обошел Миранду, неподвижно стоявшую в дверях. Он подошел к жене, и, похоже, она почувствовала его присутствие. Глядя на него умоляющими глазами, она с трудом зашевелила губами, а ее дыхание стало прерывистым.
-- Что с ней? -- воскликнул Николас, повернув побелевшее лицо к Джеффу, который в ответ беспомощно развел руками.
-- Острое расстройство желудка. Боюсь, что сердце не выдержит, -- прошептал он. Он укрыл ее одеялами и велел немедленно принести грелки. Затем он приподнял Джоанну, чтобы облегчить ее дыхание. Николас застыл, словно на него напал столбняк.
Через двадцать минут дыхание Джоанны прекратилось. Магда вскрикнула и, всхлипывая, выбежала из комнаты.
Джефф натянул простыню поверх широко распахнутых глаз и опустился в кресло, ощущая стыд и презрение к самому себе. Он же все время был здесь. Он обязан был спасти ее. Может, вчера он что-то недосмотрел? Должно быть, имелись какие-то симптомы, которые он сразу не распознал. А я был так самонадеян, горько подумал он.
Николас отвернулся от кровати, двигаясь словно сомнамбула.
-- Чревоугодие погубило ее, -- сказал он. В выражении его голоса не слышалось никаких иных чувств, кроме тихой печали -- он просто констатировал факт. И только на следующий день эти слова поразили Джеффа своей странной бесчувственностью.
Николас пошел к двери и увидел перепуганную девушку.
-- Идите спать, Миранда, -- сказал он. -- Все кончено.
Она с трудом вздохнула. С того момента, как она вошла в комнату, события приобрели правдоподобие ночного кошмара.
Патрун, выйдя в холл, созвал потрясенных слуг и отдал необходимые распоряжения.
Подняв голову, Джефф обнаружил, что остался один на один с покрытым простыней телом. Не сознавая, зачем он это делает, он отломил кусок торта и, завернув его в салфетку, положил в карман. Затем взял в руки саквояж и пошел прочь из мрачной комнаты. По пути он прошел мимо небольшого куста олеандра, вспомнив при этом, как Джоанна гордилась им. Бедняжка, подумал он, в этом доме вряд ли стоит ожидать хоть малейшего сожаления от ее кончины.
Вскоре, когда поместье осталось далеко позади, он услышал звон церковного колокола в деревне.
Дон, дон, дон, гремел большой колокол. Тридцать четыре раза, по одному удару на каждый год жизни несчастной Джоанны Ван Рин.