В эту ночь Миранда почти не спала. Все казалось ей странным: огни города, свет которых проникал в комнату даже через задвинутые шторы, на удивление мягкая постель, отсутствие Табиты. Впервые в жизни Миранда спала одна и почему-то скучала без теплого дыхания Тибби и ее неустанного тихого бормотания, совсем не похожего на непривычный шум. Она слышала тиканье часов на каминной полке, громыхание повозок по булыжникам мостовой, звон колоколов с находящейся неподалеку церкви Святого Павла, а также раздающийся с завидной регулярностью голос сторожа: "Сейчас один час после полуночи. В третьем округе все спокойно".
А позднее, когда занялся рассвет, сторож, вдохновленный скорым освобождением от тяжких обязанностей, начал выражаться более пространно: "Сейчас вторник июньского утра. Четыре часа утра, и все спокойно. Джон Тейлор по-прежнему наш президент. Погода прекрасная, благослови вас Господь".
В пять Миранда поднялась с постели.
Она оделась и почти час просидела у окна, пока в гостиной не появились официанты с завтраком. Она была слишком возбуждена, чтобы много есть, а когда появился Николас и, одобряюще улыбнувшись, сказал, что у входа ожидает коляска, она подавила в себе внезапно возникшее желание намертво вцепиться в отца.
Этим утром Эфраим не был склонен к излишним сантиментам. Дочь все равно уезжала, а ему не терпелось вернуться домой. Он тоже плохо спал этой ночью, потому что не принадлежал к людям, радующимся переменам в монотонной рутине жизни.
Поэтому стоя на ступенях Астор-Хауза, они торопливо проговорили слова прощания.
-- Господь Бог в своем провидении будет руководить тобой, Миранда. Всегда помни, что ты раба Божья и служи ему со всем тщанием, -- заявил Эфраим, решительно надевая круглую бобровую шапку. -- Прощайте и вы, сэр, -- Эфраим повернулся к Николасу, стоящему рядом. Темные непокрытые волосы Ван Рина были слегка взъерошены утренним ветерком. -- Наказывайте ее, если это понадобится. Я буду молиться, чтобы она оказалась полезна вам и вашей жене. Предупреждаю, она ленива. Проследите, чтобы она часто писала домой, и не позволяйте ей забывать о молитвах.
Миранда покраснела, а Николас, церемонно поклонившись, ответил:
-- Я буду обращаться с ней как с собственной дочерью.
Но я же не его дочь, размышляла Миранда, он старше меня только на тринадцать лет! И эта простая мысль внезапно поразила ее.
-- Тогда до свидания, -- сказал Эфраим. Он подхватил плетенную корзину и быстро зашагал по Бродвею.
Миранду стало жаль себя. Он мог бы поцеловать меня на прощанье, думала она, признавая, впрочем, что надеяться на это было глупо. Эфраим терпеть не мог нежностей. И в любом случае, он не очень-то меня любит, размышляла она с самым разнесчастным видом. Но она знала, что Эфраим все-таки думал о ней. Он выполнил свои обязательства, хотя и не слишком охотно, передал ее новоиспеченному кузену, а теперь волновался, как бы поскорее вернуться к своим настоящим интересам.
Она только тревожно вздохнула, когда Николас проводил ее в экипаж. Пока они ехали на запад по Барклай-стрит, она была слишком подавлена, чтобы замечать что-либо вокруг. Она никогда не ездила в таких красивых экипажах, но даже кучер в дорогой ливрее, гордо восседавший на козлах, и две великолепные гнедые лошади не могли привлечь ее внимание.
Она неуверенно предположила, что он их нанял, не имея даже представления о том, как живут люди вроде Николаса. Миранда не догадывалась, что он содержал в Нью-Йорке конюшню и две кареты, чтобы иметь возможность пользоваться ими во время своих редких визитов. А недавно для этих же целей он выстроил здесь дом. Сейчас дом был на замке, вся мебель упакована в чехлы, а так как не было ни малейшего смысла открывать дом на одну ночь, Ван Рин решил остановиться в отеле.
Однако когда они подъехали к причалу на Гудзоне, и Миранда увидела поджидающий их большой бело-золотой пароход, она пришла в такой неописуемый восторг, что сразу же забыла обо всех обидах.
-- О, мы поплывем на нем?! -- изумленно воскликнула она. -- Я никогда не видела такого большого корабля... и такого красивого.
Николас улыбнулся. Ее наивность забавляла его. Будет интересно сформировать этот еще незрелый ум и обучить девушку разным премудростям, переделать по своему образу и подобию. Ей придется многому научиться, прежде чем она станет его достойной кузиной. Эти ужасные наряды необходимо выбросить. И она должна избавиться от кошмарного произношения, которое выдает в ней янки. Он заметил, что она почти не умеет пользоваться ножом и вилкой, и в целом ее манеры нуждаются в исправлении. Она должна научиться двигаться с достоинством и избавиться от этой наивной восторженности. Она была еще недостаточно уравновешенна, а ее движения слишком порывисты -- похоже, она даже не подозревала, что должна идти впереди мужчины и каждый раз в растерянности замирала, когда он пропускал ее вперед. Но ничего, она быстро все выучит. К счастью, природа одарила ее душевной тонкостью и восхитительной грациозностью -- всем тем, чего не было у Джоанны.
Как всегда при мыслях о жене его лицо омрачилось.
Когда они подошли к сходням, этому удивительному творению красного дерева, увитому плющом, Миранда застыла в неуверенности, ожидая, что Николас пойдет вперед, прокладывая ей путь.
Он покачал головой.
-- Вы должны идти первой. Леди всегда идет впереди своего спутника.
-- О, конечно, -- торопливо сказала она. Папа всегда вел свою семью сам, но здесь все было иначе -- таковы были традиции знати. Она никогда больше не повторит свою ошибку.
* * *
"Ласточка" совершенно поразила Миранду. Она была, как гордо писали газеты, настоящим "плавающим дворцом". От огромного кованного золотого орла на носу до весело развивающегося на корме флага по всему пароходу шел бело-золотой орнамент, выполненный с величайшим вкусом. Внутри главного салона коринфские колонны поддерживали готические своды высотой в две палубы, которые, соединяясь, превращались в широкий потолок, разрисованный озорными купидонами. Атласные драпировки, толстые ковры и роскошные канделябры затмевали даже все увиденное в Астор-Хаузе.
Не далее как вчера Миранда сидела на грязном мешке с картошкой на торговой барже, а сегодня в крытой нише на широкой палубе ей было предложено сандаловое кресло, обитое бархатом. И еще звучала музыка. Немецкий оркестр в салоне без перерыва исполнял одну за другой популярные мелодии.
Они набрали скорость уже после того, как миновали Ионкерс, и Миранда была благодарна Николасу за найденное для нее безопасное место, так как кочегары для поднятия давления добавляли к антрациту смоляные сосновые сучья, и пассажиры менее надежно укрытые должны были либо попасть под дождь из сажи, либо прятаться в душном салоне.
* * *
"Ласточка" миновала пристань Ньюбурга, когда несколько пассажиров побежали по палубе к корме, пароход, казалось, прыгнул вперед, поршни застучали в новом исступленном ритме, а из труб роем красных мошек полетели искры.
Николас встал и пристально посмотрел на реку, на которой появилось другое судно.
-- Это "Экспресс", -- заметил он, -- гонится за нами. Теперь, без сомнения, мы сможем устроить гонки до Поукипси.
-- Доказать, что наш пароход лучше. Это доставит всем удовольствие.
Услышав этот странный ответ, она быстро взглянула на него, спрашивая себя, не смеется ли он над ней, но он очень внимательно следил за успехами догонявшего их "Экспресса". Сотрясение "Ласточки" усилилось так, что, казалось, палубу сейчас разорвет, а искры из трубы превратились в настоящие языки пламени. Неожиданно гонка напугала ее.
-- А это не опасно? -- закричала она, когда под тонкими подошвами ее туфель палуба стала горячей.
Николас пожал плечами, не отводя глаз от преследовавшего их парохода, чей нос уже сравнялся с их кормой.
-- Полагаю, опасности существуют повсюду.
Она упала в кресло, вцепившись в подлокотники и уговаривая себя, что не надо быть трусихой. Без сомнения, здесь все наслаждались гонками. Пассажиры хлынули с носа на корму, то восторженно вскрикивая, то издавая стоны, когда вперед вырывался то один, то другой пароход. Они заключали пари на исход гонок, выкрикивая свои ставки через сотню ярдов воды, отделяющие их от "Экспресса", пассажиры и команда которого отвечали тем же.
Но скоро все закончилось. "Ласточка" первой подошла к пристани Поукипси. На их палубе раздались оглушительные аплодисменты, в то время как с побежденного судна неслись свист и проклятия.
Миранда, чувствуя себя пристыженной, восторженно взглянула на Николаса и удивленно заметила, что, хотя тот и не принимал участие во всеобщем ликовании, на его лице было написано выражение явного удовольствия и триумфа. Выражение, которое тут же исчезло, и он вернулся к своей обычной сдержанности.
На какой-то момент Миранда ощутила странное беспокойство, потому что, хотя и совершенно не понимала Николаса, ясно видела, что его реакция на гонки была совсем иной, чем у других пассажиров. Она чувствовала, что состязание имело для него какой-то особый смысл, и что исход этого поединка представлялся ему в некотором роде воплощением его воли.
* * *
"Ласточка" чинно продвигалась вверх по реке от Поукипси, но беспокойство не оставляло Миранду. Это было нечто вроде необъяснимого предчувствия, словно азартное и бессмысленное состязание двух пароходов имело немалое значение для ее будущего. Однако летний полдень был тих и спокоен, сужающаяся в этом месте река мирно несла на своих волнах белый пароход, и поросшие лесом берега становились все ближе и ближе, так что казалось, будто никаких причин для беспокойства нет. Когда западный берег вознесся вверх багровой мощью гор Кэтскилл, Миранду вновь охватил страстный восторг, и она вскрикнула:
-- О, кузен Николас! Какие они высокие! Я и не знала, что горы такие большие!
Николас вспомнил об Альпах, где он провел незабываемое лето 1835 года, совершая турне по Европе перед женитьбой, и улыбнулся, но не стал лишать девушку иллюзий. Вместо этого он указал на Маунтин-Хауз, чьи тринадцать белых колонн были видны издалека.
-- Вон там, за Маунтин-Хаузом родные места Рипа Ван Винкля, -- сказал Николас. -- Говорят, что в жаркий летний полдень до сих пор можно слышать, как маленькие человечки играют в кегли.
Ему ответил непонимающий взгляд Миранды.
-- Разве вы не слышали о Никербокере и "Книге эскизов"?
Она покачала головой.
-- Это сочинение Вашингтона Ирвинга, замечательного писателя и моего друга, -- объяснил Николас. -- Вы обязательно с ним познакомитесь.
Николас вновь опустился в кресло. Разговор затронул один из самых глубоких его интересов -- современную американскую литературу. Конечно, он прекрасно разбирался и в классике, хотя отец не отправлял его в колледж по причине доступности этого вида образования почти для всех, даже для сыновей торговцев и фермеров, что было совершенно недопустимо для истинного аристократа. Тем не менее, у него было много гувернеров, немцев и англичан, подготовивших его к культурному апогею большого турне по Европе, на которое он потратил два года.
Он успел вдоль и поперек объездить Англию, Францию, Испанию, Италию и Германию, пока однажды, вернувшись в Драгонвик, не узнал, что его отец умер, а он сам стал владельцем огромного поместья.
Николас превосходно знал классику, но последние пять лет в нем проснулся живой интерес к современной литературе. Этим он отличался от подавляющего большинства молодых людей своего класса, которые, подражая Европе, утверждали, что Соединенные Штаты малообразованны и в культурном плане совершенно ничтожны.
Николас, верный своему происхождению и воспитанный в еще меньших демократических традициях, чем какой-нибудь английский лорд, наслаждался ролью мецената, и совершенно того не осознавая, держался с величием Лоренцо Медичи или князя Эстергази.
Ему нравилось принимать у себя в Драгонвике пишущих интеллектуалов. Он с удовольствием читал новые публикации Брайанта, Хоторна и удивительного молодого писателя по фамилии По, испытывая к ним искреннюю признательность, в которой примешивалась лишь слабая доля покровительственности. Дело в том, что убежденность Николаса в своем превосходстве настолько вошла в его плоть и кровь, что ему даже не требовалось доказывать это другим, как делали бы люди менее убежденные. Он был Ван Рином из поместья Драгонвик, сам устанавливающий для себя законы, и он не собирался отчитываться перед кем бы то ни было -- ни на земле, ни на небесах.
Он вновь взглянул на Миранду, сидевшую немного впереди и вертевшую головой то в одну сторону, то в другую. Ветерок заставил зарумяниться ее белую кожу, ее губы слегка приоткрылись, а маленькая грудь под коричневым шерстяным лифом быстро поднималась и опускалась. От нее исходила аура женственности, а взгляд искрящихся удлиненных глаз с длинными темными ресницами усиливал это впечатление. Если не считать того, что они были совершенно невинны в осознании своей принадлежности к прекрасному полу, это были обольстительные глаза страстной женщины.
-- Через полчаса мы прибудем в Драгонвик, Миранда. А этот город -- Гудзон.
Миранда послушно посмотрела на небольшое скопление аккуратных домиков на берегу, но она была уже пресыщена новыми впечатлениями и про себя решила, что Ньюбург или Поукипси гораздо красивее.
-- Откуда это странное название Драгонвик, кузен Николас? -- робко спросила она. -- Пожалуйста, не сочтите меня слишком любопытной, -- добавила она, боясь, что ненароком может оскорбить его.
Но Николасу всегда было приятно что-нибудь объяснить, особенно если это имело отношение к истории его семьи.
-- Это довольно специфическое название и является синтезом индейской легенды и голландского языка, ныне англизированного, то есть произносимого на английский манер, -- добавил он, видя, что она его не понимает. -- Так вот, когда мой прямой предок Корнелиус Ван Рин, первый патрун, приобрел здесь земли, он поплыл из Нового Амстердама*, чтобы осмотреть их и выбрать место для дома. И он выбрал утес у реки, но рядом находилась стоянка индейцев племени могикан, и вскоре мой предок обнаружил, что они панически боятся места, на котором он начал строить дом. Поэтому они всегда избегали его, и хотя он был добр к ним, они боялись его и ни разу не прикоснулись ни к одному камню, ни к одному кирпичу, что шли на строительство. Когда он узнал их получше, то выяснил причины страха. Они верили, что под утесом живет гигантская крылатая змея, пожирающая все, что только посмеет покуситься на ее владения.
* Первоначальное название Нью-Йорка, данное голландцами.
-- И он все же достроил дом? -- спросила Миранда.
-- Конечно, достроил. И он назвал его Дракенвик -- "гнездо дракона" по-голландски, трансформировавшееся потом в Драгонвик, и этот дом стоит уже две сотни лет.
-- И дракон никогда не тревожил вас? -- наполовину серьезно спросила Миранда
Ее вопрос позабавил Николаса.
-- Нет. Об этих местах ходит еще множество легенд и суеверий. Надеюсь, вы не слишком впечатлительны, иначе старая Зелия запугает вас до смерти своими сказками о призрачных скалах, исчезающих кораблях и злых ведьмах... -- он вдруг резко оборвал себя, хотя явно собирался добавить что-то еще.
Она вежливо ожидала, что он продолжит свой рассказ. Но он не стал этого делать, и как раз в этот момент, загудев всеми трубами, пароход направился к восточному берегу.
-- Вот мы и прибыли, -- сообщил Николас.
От неожиданности Миранда оторвалась от его лица и резко обернулась. И даже через много-много лет Миранда будет уверена, что первый взгляд на Драгонвик был самым ярким, живым и удивительным впечатлением в ее жизни. Она уставилась на фантастический силуэт, вырисовывающийся темной громадой на фоне восточного неба, где шпили, скаты крыши и печные трубы в самом ее центре составляли одну высокую башню. Ей казалось, что добро и зло, счастье и трагедия, которые ждали под этой крышей, вдруг материализовались и, промчавшись над спокойной рекой, поразили ее в самое сердце.
Пока пароход подходил к частной пристани, она стояла у поручней рядом с Николасом, ошеломленно глядя на его дом, а садящееся солнце окрашивало пламенем полсотни окон на темных, поросших плющом стенах.
Николас, видя благоговение на ее лице, счел возможным дать ей время полюбоваться домом в полном молчании.
Этот дом был частью его самого, воплощенным в камне выражением его воли, так как к большому голландскому дому, который он унаследовал, добавилось готическое великолепие, которого жаждал он сам. Его привлекли идеи Эндрю Доунинга, молодого архитектора, жившего на реке в Ньюбурге, чьи талантливые рекомендации по строительству романтичных и живописных вилл до неузнаваемости меняли окрестности. Но Николас не был бы самим собой, если бы просто скопировал чужие идеи, и когда пять лет назад он перестроил усадьбу Ван Ринов, он использовал мысли Доунинга только в качестве путеводной нити. К первоначальным десяти комнатам он добавил еще двадцать, а кроме них -- несколько маленьких башенок со скатами в одну высокую башню. В результате получилось творение, хотя и напоминающее одновременно немецкие замки на Рейне и тюдоровские дворцы, но ставшее тем не менее ново-американским стилем реки Гудзон, причем весьма точно соответствующим своему окружению.
Сады Драгонвика в той же степени служили выражению личности Николаса, как и само имение, потому что и здесь он умудрился подчинить природу своим прихотям. Меж нетронутой рощей болиголовов на юге и склонами каменистого холма в полумиле на севере, он создал длинную и ровную, словно река дорожку из экзотических цветов невероятной красоты.
Миранда была просто подавлена этим великолепием, она чувствовала себя совершенно ошеломленной, когда они медленно поднимались от причала по мраморным ступеням. Однако сквозь стоящий перед глазами туман она заметила розарий и почувствовала удивительный аромат дивных цветов, затем увидела маленькие греческие храмы, возведенные под плакучими ивами, павильоны в скалах, источники, окруженные фиалками, и водопады. И тем более ее терзала мысль об измятом в дороге коричневом платье, и пристальный презрительный взгляд лакея в ливрее, который встретил их на пристани и теперь осторожно нес ее корзину.
Невозможно было поверить, что она будет жить в этом изумительном месте, и ее шаги, когда она следовала за Николасом к огромной парадной двери, становились все медленнее и медленнее, хотя сердце билось все быстрее и быстрее.
Они вошли в большой холл, тянувшийся на шестьдесят футов вглубь дома и выходивший на задние лужайки. Внутри было темно, так как свечи еще не были зажжены, и Миранда съежилась рядом с Николасом, когда из-за двери справа неслышно появились двое: это были Магда, экономка и личная горничная миссис Ван Рин, и Томкинс, дворецкий.
Приветствуя хозяина, оба демонстративно не замечали Миранду, но широкая спина женщины и ее круглый затылок явно выражали неодобрение.
-- Где миссис Ван Рин? -- спросил Николас, позволяя дворецкому принять накидку и шляпу.
-- В Зеленой гостиной, милорд.
Дворецкий, родом из Йоркшира, сопровождал Николаса в поездке в Европу несколько лет назад, и с особым снобизмом, присущим английским слугам, всегда обращался к своему хозяину по титулу, настаивая на том, что в любой цивилизованной стране такой именитый владелец огромного поместья обязательно был бы пэром. Николас не спорил, хотя титул, которым наградил его лакей, был ему совершенно безразличен. Ван Рин не нуждался в титулах или почестях, позаимствованных у Европы.
-- Прошу, Миранда, -- проговорил Николас, сопровождая ее по дому к двери налево. -- Теперь вас ожидает удовольствие познакомиться с моей супругой.
В его голосе действительно звучала какая-то особая интонация, или ей это почудилось? У Миранды не было времени как следует поразмыслить над этим, потому что они уже вошли в Зеленую гостиную.
Джоанна Ван Рин сидела у окна и вышивала. Когда Николас и Миранда вошли, она вздрогнула от неожиданности, и ее золотой наперсток покатился по полу.
Она взглянула на мужа, и ее совершенно пустые бесцветные глаза несколько оживились.
-- А, вы вернулись! -- почти прошептала она.
Николас подобрал наперсток и положил его на скамеечку рядом с наполовину съеденным витым печеньем. Он поклонился жене и, взяв ее протянутую руку, сплошь усыпанную перстнями, едва коснулся ее губами.
-- Да, как видите, я вернулся. Это Миранда.
Джоанна опустила глаза и едва слышно вздохнула.
-- Добро пожаловать в Драгонвик, дитя, -- сказала она, не глядя на девушку. -- Уверена, вы останетесь довольны. Николас, вы привезли мне пирожные?
Миранда в изумлении смотрела на громоздкую фигуру в кресле-качалке. Джоанна была ужасно толстой, ее рыхлые белые телеса образовывали отвратительные складки даже у локтей и костяшек пальцев. На лице, круглом и белом, похожим на глиняную плошку с их кухни, красовались два неумело наложенных пятна, в которых даже Миранда, никогда ранее не видевшая их, признала румяна. Жидкие льняные волосы Джоанны было туго затянуты назад и покрыты кокетливым кружевным чепцом, украшенным голубыми лентами, почему-то не слишком свежими. На ее изысканных кружевах Миранда заметила множество коричневых крошек, явно того же происхождения, что и печенье на скамеечке.
Миранда, неожиданно вспомнила о хороших манерах, вежливо произнесла:
-- Вы были очень добры, мэм, пригласив меня. Примите уверения в почтении от моих родителей.
Джоанна кивнула.
-- Я уверена, они достойные люди, и я надеюсь, вы оправдаете наши надежды. Николас, вы привезли пирожные?
Ее супруг несколько мгновений смотрел на нее, не отвечая, затем любезно произнес:
-- Привез, моя дорогая. Хотите попробовать их сейчас или вы сможете подождать до ужина?
-- Вы привезли пирожные наполеон, медовые слойки, конфеты мокко?
-- Все.
Она сдвинула свои жидкие брови цвета кудели.
-- Так, за конфетки я примусь сейчас. Скажите Томкинсу, чтобы остальные подал к обеду. Проверьте, чтоб он держал их на холоде, иначе крем может растаять.
Николас слегка поклонился.
-- Я все сделаю, любовь моя.
Как он необъяснимо нежен с ней, думала Миранда. Наверное, он очень любит ее и потому не замечает, какая она толстая и неаккуратная. Дальше этого ее мысли не пошли, так как она была преисполнена решимости полюбить Джоанну
-- Один из слуг проводит вас в вашу комнату, -- сказала Джоанна, заметив, наконец, что девушка все еще неподвижно стоит перед ней, -- а потом вам надо найти Катрин. Я никак не могу уследить за малышкой. Вы можете почитать ей книжку.
-- Полагаю, вряд ли мы можем просить нашу гостью заниматься сегодня с ребенком, -- заметил Николас. -- Она должно быть, устала.
Джоанна пожала необъятными плечами и, вытянув неправдоподобно короткую ножку, обутую в пурпурную бархатную туфлю, стала медленно раскачиваться туда-сюда.
-- Да, конечно, вы можете отдохнуть, если вы устали, моя дорогая. После хорошего ужина вы почувствуете себя лучше. Вы можете есть в детской.
-- Полагаю, что нет, -- вновь вмешался Николас. -- Наша кузина вряд ли может есть в детской. Я предпочитаю, чтобы она садилась за стол с нами.
Джоанна поджала губы.
-- Как хотите, Николас. Скорее поторопитесь, скажите Томкинсу о пирожных, иначе они испортятся.
Миранда слушала их в большом смущении. Она понятия не имела, что же такое детская, но ей было совершенно ясно, что Джоанна намерена считать ее чем-то вроде привилегированной прислуги, и конечно она была очень благодарна Николасу за его заступничество. Но ни его вмешательство, ни роскошное великолепие спальни, в которую ее привели, не изгладили ее тоски по близким и желания немедленно вернуться в родной с младенчества знакомый простой фермерский дом. Казалось, прошла неделя с тех пор, как она сказала этим утром "до свидания" отцу, и, по меньшей мере, месяц с тех пор, как она в последний раз видела мудрое и ласковое лицо Абигайль.
Она упала на кровать и залилась горькими слезами, которые не унимались от осознания того, что она хотела приехать в Драгонвик -- и теперь она здесь, жаждала роскоши и утонченности -- и ее мечты оказались превзойдены в тысячи раз, а она по-прежнему чувствовала себя беззащитной, лишней в этом доме, запуганной чопорными слугами и неспособной полюбить Джоанну. Ее ужасали размеры и величие этого замка, так что она даже не могла смотреть по сторонам, когда Николас вел ее наверх. Да и сам Николас оставил у нее двойственное впечатление, наполовину восхитительное, наполовину вызывающее дрожь и смущение.
Как бы я хотела никогда сюда не приезжать, думала она, хотя, положа руку на сердце, прекрасно знала, что это не так. Загадочное название Драгонвик притянуло ее к себе с первого же мига, как только она услышала о нем, и даже сейчас, несмотря ни на что, это впечатление не исчезало, словно в сером камне башенок дома был спрятан сильнейший магнит.
Она села, решительно вытерла глаза и осмотрела комнату. Спальня в Астор-Хаузе выглядела бледной прелюдией к той, в которой она находилась сейчас. Три окна выходили на солнечную сторону и открывали перед ней великолепный вид на нижнее течение реки и далекие горы Кэтскилл, таинственно туманные в сумерках. Ее комната располагалась в самом центре второго этажа, где было еще шесть больших спален. Комната была обставлена черной массивной мебелью орехового дерева, выдержанной в готическом стиле, драпировки были сшиты из синей парчи, напомнившей Миранде павлиньи перья, и точно таким же был балдахин кровати. Ковер был выткан узором из золотых пшеничных снопов, украшенных синими и зелеными лентами. Умывальник, кувшин и даже дверные ручки были сделаны из гравированного серебра. Молодость и жизнелюбие Миранды все-таки взяли верх над ее страхами и сомнениями, и ее дальнейшие открытия лишь подняли ей настроение. Разве могла она представить, что у нее будет личная ванная комната с серебряными трубами! И еще собственный туалет, так же как и ванная открывавшийся из ее комнаты и предоставленный исключительно для ее пользования! Она вспомнила, как неприятно в родном доме идти по холодному двору до отхожего места за кустами и ощутила по отношению к близким снисходительную жалость. До чего же мало они знали о настоящей культуре! И у них даже не хватало воображения, чтобы желать иной жизни. За исключением мамы, с любовью подумала она. Как бы я хотела, чтобы она была со мной!
Миранда открыла плетеную корзину и достала три ситцевых платья, которые выглядели здесь жалкими и смешными. Она хотела бы сменить это коричневое шерстяное платье, казавшееся теперь особенно безобразным, но ей нечего было надеть. Ситцевые платья оказались еще хуже.
Ужин прошел в молчании. Блюда, подаваемые Томкинсом и молодым лакеем, были восхитительны, но у Миранды не было аппетита. Обилие ложек и вилок странной формы смущало ее, а бокалы для вина, стоящие рядом с ее тарелкой, вообще приводили в растерянность. Из одного из них по примеру Ван Ринов она даже сделала глоток, но тут же вспомнив об отце, почувствовала себя очень дурной и распущенной. Вкус вина ей не понравился, и она украдкой отодвинула бокал в сторону.
Николас, сидевший во главе стола, почти ничего не говорил, за исключением нескольких дежурных фраз. Казалось невероятным, что это он был тем занимательным спутником, с которым она совершила сегодняшнее путешествие.
Что же до Джоанны, то она полностью сосредоточилась на еде и ее замечания касались только трапезы. Мясо было пережарено, заявила она, но картофельный пирог вполне терпим. Аннете следует запомнить, что не нужно делать желе таким твердым. Когда Джоанна проглотила последний кусочек медовых слоек, она взглянула, наконец, на Миранду:
-- Где Кэтрин? -- спросила она.
-- Простите, мэм, я не знаю. Я еще не видела ее, -- растерянно ответила девушка, испугавшись, что она уже не справилась со своими обязанностями.
Джоанна нахмурилась.
-- Этот ребенок... вечно она внизу со слугами. Теперь, когда вы здесь, я надеюсь, вы сможете удерживать ее наверху, где ей и полагается быть, именно поэтому я и хотела, чтобы у нее была компаньонка.
-- Я буду очень стараться, мэм.
Джоанна исподлобья взглянула на Миранду.
-- Вы совсем не такая, как я ожидала, но полагаю, что вы справитесь со своими обязанностями. Вы очень миленькая, -- добавила она с неопределенной улыбкой и быстро взглянула на Николаса, который сосредоточенно чистил яблоко и даже не смотрел на них.
Джоанна поднялась со стула и, переваливаясь на коротких ножках, засеменила в смежную комнату.
-- Томкинс, пришлите нам мисс Кэтрин, -- распорядился Николас, поднимаясь и жестом указывая Миранде следовать за его женой, которая уже уселась в кресло-качалку рядом со столом.
Это была одна из многочисленных комнат, которую Миранда еще не видела. Она называлась Красной по цвету ковра и портьер, и была сравнительно маленькой, потому что принадлежала старой постройке, и Николас оставил ее такой, какой она всегда была. Вокруг камина все еще сохранялись бело-голубые голландские изразцы, рассказывающие о грехопадении Адама и Евы, а мебель для Драгонвика была очень простой. Рядом со столом, покрытым красной бархатной скатертью с бахромой, стояло только три стула, софа из конского волоса, а в углу старый ветхий клавесин.
Сначала Миранда решила, что эта комната гораздо уютнее всех остальных в доме и робко села в уголке рядом с клавесином. Джоанна раскачивалась в кресле-качалке, тыча неумелой рукой в белую поверхность носового платка, который старательно вышивала. Николас, сидя спиной к незажженному камину, погрузился в утренний выпуск газеты "Трибюн", привезенный из Нью-Йорка. В комнате горело десять свечей, и в их мягком свете красный ковер и портьеры сияли теплотой. Перед Мирандой предстала очаровательная домашняя сцена, но стоило ей только сесть, как она сразу же испытала смутное беспокойство и почти в тот же миг задрожала как в лихорадке. Осмелюсь ли я попросить их разжечь камин, подумала она и тут же поняла, что не сможет этого сделать. Июньский вечер был теплым, и она видела, что лоб и верхняя губа Джоанны блестели от пота.
Миранда в смущении заерзала на месте. Непонятно откуда взявшееся ощущение тревоги нарастало, словно снежный ком, пока неожиданно Миранда не осознала, что это была не просто тревога, а слепой беспричинный страх. Страх чего? Она облизнула губы и оглянулась. Это была лишь уютная маленькая гостиная. Николас спокойно переворачивал страницы газеты, и их тихий шелест чередовался с ритмичным скрипом качалки его жены. Но оба эти звука, казалось, доносились до Миранды словно из холодного далека. Она сжимала и разжимала пальцы, борясь со страстным желанием бежать из этой комнаты сломя голову.
Но когда открылась дверь и в комнату медленно вошла маленькая девочка, ощущение страха и холода сразу же исчезло.
-- А, вот и ты, крошка, -- как-то вяло сказала Джоанна. -- Какая ты шалунья, все время убегаешь.
Николас взял девочку за руку и подвел к Миранде.
-- Это твоя кузина, Кэтрин.
Малышка, сунув палец в рот, рассеянно взглянула на Миранду, которая с улыбкой протянула ей руку. Когда-нибудь Кэтрин станет точной копией своей матери. Она уже сейчас была пухлым и вялым ребенком, с такими же редкими волосами цвета кудели и маленькими бесцветными глазками, напоминавшими гальку.
-- Пожми руку своей кузине, -- резко велел Николас, и Кэтрин медленно повиновалась.
-- Мы ведь будем друзьями, правда, дорогая? -- спросила Миранда. Она прижала ребенка к себе, но тут же почувствовала сопротивление плотного маленького тельца.
-- Да, кузина Миранда, -- без всякого выражения в голосе ответила Кэтрин. -- А теперь я могу поискать котенка, мама? -- спросила она, ковыряя пол носком башмачка и теребя край клетчатой юбочки.
-- Ну, я полагаю... -- начала было Джоанна, но девочка не стала дожидаться дальнейших слов матери. Она бросила на отца быстрый, вопросительный взгляд и, видя, что тот не намерен задерживать ее, выскочила из комнаты. Она убегала от вечно недовольной матери и от отца, который всегда пугал ее, назад к незатейливому уюту кухни, к милой Аннете.
Николас проследовал взглядом за дочерью, и Миранда поняла, что это диковатое, непривлекательное дитя стало для него большим разочарованием в жизни, но она не могла даже представить, сколь горьким должно было быть это разочарование для человека с подобным характером.
Джоанна вздохнула и снова склонилась над вышивкой монограммы, -- монограммой Николаса, как теперь поняла Миранда. Впрочем, она так же заметила, что буквы этой монограммы были очень некрасивые и кривые.
-- Не понимаю, -- говорила Джоанна, -- почему Кэтрин всегда тянет к слугам. Она не могла получить такое пристрастие от меня или от вас, Николас, за исключением, правда Гаансеванов. Ведь они были простолюдинами.
Миранда в изумлении подняла голову. Джоанна должна была понимать, что оскорбляет свою гостью, чье родство с Ван Ринами и определялось как раз через этих Гаансеванов, но бросив на хозяйку Драгонвика только один взгляд, Миранда успокоилась. У миссис Ван Рин просто-напросто не хватало реального ощущения того, как ее слова и поступки будут отражаться на других.
-- Кто же может сомневаться, что ваши предки самого знатного и аристократического рода, любовь моя.
И вновь Миранда была покороблена чересчур явной приторностью в голосе Николаса.
Джоанна заулыбалась.
-- Мой папа, -- объяснила она Миранде, -- всегда говорил, что отчаялся найти для своих дочерей подходящую партию, учитывая, по какому ужасному пути пошла наша страна. На реке Гудзон осталось так мало благородных семейств. Но он был доволен, когда я вышла замуж за Николаса. Он считал, что Ван Рин будет в самый раз, хотя, возможно, он и предпочел бы Ливингстона или Ван Ренесселира.
-- Я глубоко благодарен ему за то, что он счел меня достойным вас, -- ответил Николас. -- Миранда, вы играете на фортепьяно? Мы могли бы заняться музыкой.
Она покачала головой.
-- К сожалению, нет.
-- Что ж, все равно пойдемте, вы будете переворачивать мне страницы.
Она взглянула на клавесин, но Николас покачал головой.
-- Никто не играет на этом древнем инструменте. Он принадлежал моей прабабке Азильде де Ла Курбе.
-- Хотела бы я, чтобы вы избавились от этого клавесина, Николас, -- неожиданно заявила Джоанна, откладывая свою работу. -- Он не гармонирует с остальной мебелью, и к тому же постоянно напоминает ту старую историю. Клянусь, слуги даже боятся стирать с него пыль.
-- Слуги слишком суеверны, -- спокойно ответил Николас. -- Вы прекрасно знаете, что я никогда не "избавлюсь" от вещей, принадлежавших моим предкам. Они так же для меня священны, как и та кровь, которую я унаследовал... Ну же, Миранда, идемте в музыкальную комнату... Полагаю, вы не пойдете, любовь моя, ведь вы не любите музыку.
Джоанна склонила свою толстую шею и уставилась на вышивку.
-- А разве уже не поздно? Миранда, должно быть, устала. Вы же сами сказали, что она устала.
-- Я уже отдохнула, -- быстро ответила девушка с некоторой обидой в голосе: ее отсылали словно ребенка, которому пора в постель и это в то время, когда Николас делает ей комплимент, желая насладиться ее обществом? Кроме того, под всем этим она ощущала какие-то подводные течения, но пока никак не могла разобраться, какие именно.
Без дальнейших слов Николас проводил ее в музыкальную комнату, почти пустую, без всякой мебели, со сводчатым потолком и окном-эркером, возле которого стояло фортепьяно.
Когда они вошли в комнату, из темного холла выскользнула чья-то тень и зажгла тонкие свечи. Миранда вскоре привыкла к почти бесшумному и невидимому присутствию слуг, хотя ей и потребовалось некоторое время, чтобы понять, что это было одним из представлений Николаса относительно комфорта. Механизм работы этой машины не должен был быть навязчивым -- искусственное совершенство окружающей его обстановки должно было возникнуть играючи, словно от прикосновения волшебной палочки. По этой причине парк и даже лужайки, и фруктовый сад всегда были романтично пустынны. Все необходимые работы -- вскапывание, прополка, окучивание и установка бордюров -- осуществлялись целой армией садовников ночью, в свете фонарей и факелов.
Николас, усевшись на стул, стал играть, но вскоре выяснилось, что она не в состоянии справиться с обязанностью переворачивать страницы. Хотя Миранда и умела считывать партию сопрано в гимнах, она не могла уследить за сложными аккордами сонаты, которая в этот день соответствовала его настроению.
Пианистом Николас оказался превосходным. Он играл с чувством и изящным блеском. И хотя произведения, которые он исполнял, были очень сложны для ее непривычного слуха, ее поразила виртуозность его игры. Она следила за его гибкими пальцами и за профилем, четко вырисовывающимся на зеленой портьере позади фортепьяно. Его глаза были устремлены куда-то вдаль, в одну точку, и она поняла, что он совершенно забыл о ней, однако рядом с ним ей вновь стало хорошо.
Прозвучал последний аккорд, и, повернувшись к Миранде, Николас понимающе посмотрел на нее и улыбнулся.
-- Это был Бетховен, Миранда. А вот это, полагаю, понравится и вам.
Он вытащил из резного ящика позади инструмента ноты.
-- Это новая английская опера под названием "Девушка из Богемии". Сначала я наиграю вам мелодию, а затем вы сможете ее напеть. Конечно, можете, это легко.
И вот Миранда встала рядом с ним и запела: "Я мечтала, что буду жить в мраморном дворце". И когда ее первоначальное смущение прошло, ее захватило удивительное соответствие этих слов ее мыслям. Неужели Николас догадался о ее мечтах и потому выбрал эту музыку? Но песня была еще и о любви, и ее голос дрогнул, когда она подумала, что Любовь никогда не найдет ее в этом мраморном дворце -- ей и мечтать об этом не стоит, к чему?
Песня закончилась, и Николас поднял голову. Их глаза на мгновение встретились, и на белоснежной коже Миранды выступил слабый румянец.
-- У вас чудесный голос, -- мягко сказал он. -- Вы поете с чувством. А у вас остался кто-нибудь дома, кому вы обещали "любовь до гроба"?
Она покачала головой и отвернулась, сжавшись от непонятной тоски.
Николас удовлетворенно кивнул. Было бы жаль превратить Миранду из фермерской девчонки в леди лишь затем, чтобы отправить домой к какому-нибудь увальню, на которого она бездарно потратит все его труды. Я должен найти ей подходящего мужа, подумал он и, резко поднявшись, закрыл инструмент.
-- Спокойной ночи, Миранда.
Что же я сделала не так, опечалилась она, если он так быстро меня прогоняет? Она что-то пробормотала, смущенная тем, что он неподвижно стоит у фортепиано, ожидая, когда она первая выйдет из комнаты.
-- Выразите почтение миссис Ван Рин, а затем можете отдыхать, -- сказал он, заметив ее растерянность. Джоанна по-прежнему сидела в Красной комнате, но ее вышивание исчезло. Она была занята портвейном и сахарным бисквитом, который поглощала с жадным чавканьем.
До чего же она много ест, с отвращением подумала девушка, но вслух очень вежливо пожелала миссис Ван Рин спокойной ночи. Джоанна ответила ей тем же, улыбаясь при этом своей странной неопределенной улыбкой, а затем перевела блеклые глаза на вошедшего супруга. Он, однако, повернувшись к обеим женщинам спиной, стал листать страницы нового номера "Грейамс магазин", который лежал на столике.
Он поклонился, когда Миранда покинула их, а затем вновь вернулся к журналу.
К своей досаде, Миранда не смогла сразу найти дорогу к собственной комнате. Войдя в холл, она повернула не в ту сторону и пропустила лестницу, ведущую через сводчатый проход наверх. Она долго бродила по лабиринту темных комнат, пока не столкнулась с молчаливым молодым лакеем, зажигавшим свечи.
-- Прошу сюда, мисс, -- бесстрастно произнес он и указал ей дорогу к дверям ее комнаты.
С изумлением она обнаружила, как много было сделано невидимыми слугами за время ее отсутствия. Постель была заправлена, покрывало аккуратно сложено, свечи, судя по тому, сколь сильно они прогорели, давно зажжены. Ее корзина куда-то исчезла, а бедные наряды разложены в комоде, где на фоне парчовой обивки выглядели совершенно потерянными и уродливыми. От медного таза с горячей водой поднимался пар, рядом лежали свежие, пахнущие лавандой полотенца, на столике рядом с кроватью стоял серебряный кувшин с водой для питья и огромное блюдо с сочными персиками.
Персики! В июне! Но ей предстояло еще многому удивляться. Восхитительное чувство комфорта охватило ее и ласкало так же нежно, как и огромная мягкая кровать. Простыни были сшиты из такого тонкого полотна, что казались шелковыми, и тоже благоухали, только не лавандой, а лепестками роз и вербеной.
Миранда, словно котенок, с наслаждением свернулась калачиком. В комнате было тепло и ей неожиданно захотелось кожей ощутить холодную шелковистость простыней. Ее ночная рубашка из хлопка казалось жаркой и грубой, Миранда импульсивно скинула ее, представляя, как ужаснулась бы такому поступку Тибби. Она сомкнула руки над головой, наслаждаясь уединению. Никто не будет просить, чтобы она подвинулась, никто не будет требовать, чтобы она скорее засыпала. Не нужно будет вставать в пять утра, что-то резать, тереть и мыть. Но в то же время она очень тосковала по матери и малышке. Они прекрасно справятся и без меня, думала она, и, в конце концов, я скоро вернусь... но не слишком скоро. Не раньше, чем наслажусь восхитительным ощущением всей этой роскоши, не раньше...
Она села, натянув простыню до самой шеи, потому что раздался настойчивый стук в дверь.
-- Кто там? -- спросила она.
Дверь открылась. В комнату вошла незнакомая старая женщина, очень костлявая, в бесформенном черном платье, и закрыла за собой дверь. Старуха подошла к кровати и уставилась на перепуганную девушку. Она была почти шести футов роста и держалась очень прямо. Ее жесткие черные волосы, не тронутые сединой, были скручены на затылке небрежным узлом, со смуглого лица, изрезанного морщинами, смотрели два маленьких проницательных глаза, черных словно ежевика.
-- Что вам надо? -- прошептала Миранда.
-- Я старая Зелия, -- грубым голосом с незнакомым акцентом ответила женщина, касаясь рукой своей плоской груди. -- Хотела посмотреть, как ты выглядишь.
Миранда перевела дух. Кузен Николас упоминал на пароходе имя Зелия, предупреждая, что та может испугать ее сказками о призраках и ведьмах. Должно быть, это старая служанка, немного тронувшаяся умом, да, именно так, хотя немигающие черные глаза смотрели вполне осознанно. Она медленно перевела взгляд с встревоженного лица девушки на ее густые золотые волосы, спадающие на голые плечи и на одеяло. Зелия покачала головой.
-- Pauv'e petile*, -- она говорила с каким-то печальным сожалением. -- Зачем ты вошла в этот дом? Плохо будет. Азильда опять будет смеяться.
* Бедная крошка (фр. язык).
-- Вы говорите чепуху, -- проговорила Миранда. -- Пожалуйста, уйдите. Я хочу спать.
Сморщенные губы скривились в мрачной улыбке.
-- Ты была сегодня в Красной комнате. Думаю, ты почувствовала. Да?
-- Я не знаю о чем вы... -- она остановилась. Те несколько мгновений ледяного страха были, конечно, плодом ее воображения, она больше не испытывала ничего подобного и теперь даже сомневалась, было ли все это на самом деле. -- Конечно, нет, -- сердито закончила она. -- Уйдите.
Старуха кивнула.
-- Да, ты почувствовала. Но ты не хочешь признаться в этом. Ты спешишь навстречу беде с распростертыми объятиями. Может быть, такова Божья воля?
Она воздела правую руку ладонью вверх, а затем сотворила крестное знамение.
-- Почему вы стараетесь напугать меня? -- воскликнула Миранда, стараясь рассмеяться.
-- Не напугать, крошка, но предостеречь, -- Зелия вытянула корявую руку и коснулась пряди золотых волос Миранды. Старуха осторожно, почти нежно подержала в сомкнутой руке блестящие вьющиеся волосы. Она закрыла глаза. -- Ты должна верить... -- ее голос поднялся до самой верхней ноты, став напевным... -- вокруг тебя тьма и зло и кровавая вода. А еще любовь. Две любви, но ты не узнаешь их вовремя.
Она открыла глаза, и прядь волос выпала из ее руки.
-- Ты думаешь, старая Зелия сумасшедшая, да? Ты лежишь здесь обнаженная и твои золотые волосы похожи на паутину, и ты не понимаешь, о чем я говорю. Да, ты еще дитя и твоя душа слепа, будто у крота в норе под лужайкой... красивой тихой лужайкой.
Черные глаза блестели с осуждающим сожалением. Странная женщина повернулась и вышла из комнаты, закрыв за собой дверь.
-- Она сумасшедшая, -- прошептала Миранда. Она вылезла из постели и заперла дверь. Раньше ей не приходилось делать это, ведь в их доме на ферме не было замков. Затем она натянула ночную рубашку и заплела волосы в тугую косу. Она вновь вскарабкалась на высокую постель, но в этот раз, прихватив с собой подаренную отцом Библию, которую не удосужилась почитать раньше.
Она горячо помолилась, а затем из-за ощущения вины прочитала девяностый псалом со всей страстью, на которую только была способна.