Катю разбудил крик матери. Катя вздрогнула. Мать говорила, что Они придут за ними. Катя почувствовала, как по спине пробегают мурашки-таракашки. Мама велела ей бежать, если они придут. Катя достала из-под подушки узелок с вещами и вылезла в окно. Она упала на сено, и было ничуть не больно, только страшно.
Позавчера вернулся отец. Он был весь в крови и грязи. Мама много плакала над ним, и все хотела ему промыть и перевязать раны, но папа ей не разрешал. Он тоже плакал. Непонятно почему, наверное, от боли. Он плакал и говорил Кате: "Ох, кровинушка моя, не подведи". А потом поворачивался к матери: "Береги дочь, береги. И за пазухой у меня достанешь. Катюхе отдашь". Катя не понимала, о чем он говорит. Так было два часа: Катя замеряла по кухонным часам, а потом отец умер. Мать плакала до ночи, обнимая Катю и приговаривая "И я скоро за ним, сироткой останешься у нас". Потом она сложила в узелок хлеба, бутылочку воды и какие-то бумаги. Отдала все это Кате и сказала, чтобы Катя сразу же бежала с этим узелком, если придут Они. А мама их задержит.
Катя перескочила через ограду и побежала в лес. Узелок болтался на веревочке за спиной. Ей нужно было бежать в соседнюю деревню и найти дяденьку со странным именем Хлор. Это ей тоже объяснила мама. До соседней деревни было далеко, идти надо было через лес. Кате было очень страшно. Она сжимала руки в кулачки и раздвигала сухие веточки елей. Кое-где она проползала на четвереньках, но так ползти было хоть и незаметнее - а ведь везде могли быть они - зато больнее и медленнее. Катя чувствовала, как по коленкам сочится теплая густая влага и коленки саднит. На ладошках тоже оставались длинные неглубокие полоски. Но Катя шла, сильнее сжимая в руке узелок. Лента расплелась и Катя остановилась, чтобы достать ее из волос. Катя с силой дергала ленточку на себя, чувствуя, как по щекам катятся слезы, чувствуя, как по щекам катятся слезы. Наконец ленточка оказалась полностью у Кати в руках и Катя бережно привязала ее к узелку. Волосы тут же растрепались и рассыпались по плечам, закрывая глаза, мешая видеть дорогу. Катя пробиралась, стараясь не шуметь, как учила мать, но противные веточки под ногами все равно иногда хрустели. Голоса, раздающиеся с полянки, уже просвечивающей впереди, Катя услышала не сразу. Катя подобралась к полянке и стала всматриваться в неясные очертания. Уже светало, и людей было видно.
Их было трое и еще одного, четвертого, они вели, толкая вперед. У четвертого были связаны руки, низко опущена голова. Наконец его кинули на землю, и он упал. Кате показалось, что он был очень слабый и, наверное, уже умирал, как папа. Тогда эти трое начали его пинать. Он не кричал, а как-то стонал, только громко, жалостливо. Трое пинали его всюду: в голову, в живот, по ногам. Потом им надоело это занятие, потому что они сказали:
- У, отродье собачье, живучее! - и пинать престали.
Один дяденька достал оружие, ружье (Катя знала, что это ружье, потому что у папы было такое же), и выстрелил лежащему в ногу. Он закричал.
- А, мало?
И тот же дяденька выстрелил ему в обе руки.
- Бейте, бейте. Мы, русские, жить будем, а вам, ироды, не видать в этой войне света белого! - прохрипел дяденька, лежащий на земле.
Тогда тот, что до этого стоял в сторонке, выхватил ружье и выстрелил лежащему в лицо.
Катя почувствовала, как по ногам стекает влага, ей было страшно даже пошевелиться. Дяденька, лежащий на земле выглядел очень страшно.
Наконец трое, попинав тело, ушли в лес, в ту сторону, откуда Катя пришла. Катя встала, не чувствуя занемевших ног и побежала. Около мертвого она споткнулась и упала.
У мужчины было прострелено лицо, вокруг было много крови. У него были широко раскрытые глаза.
Катя зажала рот ладошкой, чтобы не закричать, иначе эти дяденьки вернуться сюда и ее тоже убьют. Катя встала, подтягивая мокрые штанишки, и тихонько пошла к лесу. Спрятавшись за деревьями, Катя присела. Ее тут же стошнило. Она отодвинулась от того места, где ее стошнило и, развязав узелок, попила воды из бутылочки.
Потом встала и пошла дальше. Медленно, стараясь не ступать на сухие веточки, которые хрустят, когда на них ступаешь. Она шла до самого вечера,
На щеках засохли грязные дорожки слез, ранки на коленках подсохли и превратились в корочку. В царапинах на ладошках была земля и грязь. Катя почувствовала холод. Ей было холодно, платьице разодралось, обвисая лохмотьями.
Когда солнце, которого, впрочем, Кате в лесу видно не было совсем, село, она вышла на поле, за которым расстилалась деревня.
На поле люди косили траву. Катя побежала к ним, но вдруг резко остановилась и испугалась, а вдруг это Они? Они - немцы? Нет, немцы не косят траву. И она снова двинулась к людям, теперь уже робко.
Люди заметили ее еще задолго, и когда Катя подошла, спросили, откуда она и кто такая.
- Меня зовут Катя, - ответила девочка, - я из Олешков. Я ищу дядю Хлора.
- А зачем тебе Хлор? - спросил мужчина.
Мужчина был высокий, широкоплечий и с густой бородой. Он напоминал Кате папу.
- Мой папа вернулся домой раненый. Он велел передать дяде Хлору бумаги.
- А где же твоя мама с отцом?
- Нет, папа умер в тот же вечер, - серьезно произнесла девочка, и у нее задрожал подбородок, но она не заплакала.
- А где же твоя мама? - продолжал спрашивать мужчина.
- Ночью пришли немцы. Они, наверное, и ее убили.
Мужчина прикрыл глаза. Господи, почему война такая жестокая? Почему дети не плачут, когда их родители умирают? Почему они готовы к этому заранее?
- Что ж, Катя, я дядя Хлор. Покажи мне бумаги, которые твой отец велел мне передать и иди с Васькой, - он показал на высокого худого мальчика, - к нам в хату. Жить с нами будешь.
Девочка кивнула и доверчиво взяла Ваську за руку.
Хлор развязал узелок и достал бумаги. На плохой бумаге четкими жирными линиями была нарисована карта наступления. Внизу стояла подпись: "Немцы. 28 июля" До 28 оставалось три недели. Бумаги передадут в штаб. Наступление предотвратят.
Катя, держа Ваську за руку, шла по полю и в лицо ей светил закат.