Я стою на крыше. Ветер треплет мне волосы и врывается в лёгкие отчаянными глотками. Темно, а пусть бы было темнее. Хочу увидеть звёзды. Но большие города не пускают ночь слишком близко. Я жадно всматриваюсь в серый простор вокруг, раскрашенный яркой рекламой кабаков и клубов и энергосберегающим уютом окон квартир. Жизнь! Она теплится, бьёт горячим ключом, идёт своим чередом. Она есть. И есть я.
Здесь, на крыше, рядом со мной друг. Благодаря ему я жив. Мы не были знакомы до сегодняшнего вечера. Он появился внезапно и помог мне вырваться из многолетнего заключения, из зловонной темницы подлости и обмана.
- Как долго я старался не дышать, не думать, быть тенью, - шепчу еле слышно, но мой спутник поворачивает голову и смотрит вопросительно. - Я расскажу. Ты слушай, ладно?
Молчание и внимательный взгляд.
Я рос в обычном окраинном районе. На километры вокруг тянулись гармошки одинаковых девятиэтажек, перемежаясь стройками и пустырями. Дворы были большими, и дворовые компании тоже. Невысокому и щуплому парнишке, вечно сутулящемуся и молчаливому, каким я был в то время, стоило избегать улицы. Я проводил время в школе, дома или в фотокружке.
В мои пятнадцать родители, вечно сидящие без денег, всё-таки смогли купить фотоаппарат, и вполне приличный. Счастливое опьянение от обладания новеньким "Зенитом" понесло меня на поиски гениальных кадров. Уже не помню как, я оказался на стройке.
В воскресенье там не должно было никого быть. Я снимал, забравшись на возвышение из сложенных плит, когда через забор с гоготом посыпались пацаны из местной компании. Мои руки сделали несколько кадров чисто машинально. Ребята заметили это и обступили мой постамент. Парочка парней полезла на плиты, я прижал фотоаппарат к груди, приготовился к разговору, но тут в калитку вошёл сторож с обходом. Пацаны кинулись всей толпой к забору, мешая друг другу. Сторож бросился на ними, а я ушёл в противоположную сторону и спокойно вышел через калитку. Спустя пару минут толпа, преодолевшая забор, мчалась мимо меня. Кто-то на бегу крикнул: "Ты чё, сквозь стену прошёл?" Когда парни скрылись, рядом со мной остался стоять один из них, Пася.
На самом деле его звали Паша, но лет семь-восемь назад он шепелявил, и напоминание об этом осталось с ним навсегда. Пася жил в квартире напротив, был примерно моего возраста, но мы не общались, даже не здоровались. О чём было говорить тому, кого слушали все местные пацаны, с таким прыщом, каким тогда был я?!
- Почему ты рванул в другую сторону? - спокойно спросил Пася.
- Ну было же понятно, что сторож кинется за толпой, - я как будто оправдывался, глядя в близко посаженные тёмные глаза.
- Толпа, команда, - это сила. Запомни, Сашок. А это твой фот?
- Мой, - ответил я, придерживая "Зенит".
- Хороший. Береги, - ухмыльнулся собеседник.
С того дня как-то само собой у нас завязалось общение. Пася захотел увидеть снимки, сделанные на стройке. Я проявил плёнку и подарил ему пару фоток. Иногда он заходил просто так, мы говорили ни о чём, но меня не оставляло чувство, что соседу что-то нужно. Пася звал выходить к ним в компанию, но я постоянно отказывался, ссылаясь на нехватку времени.
- Не, Сашок, человек животное стайное. Друг без друга никак. Вот вспомнишь ещё мои слова, - напоследок говорил сосед.
И я вспомнил, когда погожим весенним деньком возвращался с фотокружка. Решил пройтись пешком. За четыре квартала до нашего двора ко мне подвалили трое:
- С какого района?
- Закурить есть?
- А чё это за модный фот на шее? Дай заценить.
Ну и всё. "Зенит" быстро оказался у них, а я, получив на прощание унизительный пинок под зад, еле доплёлся до дома.
Пася сидел с парнями на лавочке у подъезда, расслабленно курил, но когда увидел моё лицо, будто понял всё без слов.
В тот же вечер произошла крупная драка район на район. Многих наших парней забрали в отделение. Пасю я повёл в травмпункт, ему сломали руку. На шее у меня вновь висел фотоаппарат. В голове гудело, пару раз по дороге меня вырвало. Пася вошёл в здание "травмы", а я сел на скамейку, сжал голову руками и уставился на урну, стараясь поймать её взглядом. Урна раз за разом уплывала в сторону. Закрыл глаза, а когда открыл их вновь, передо мной была крысиная морда. Глаза-бусины смотрели не мигая и будто бы гипнотизируя. "Без стаи ты никто. Мир сожрёт тебя вместе с твоим фотом. Стань крысой, стань частью стаи, чтобы выжить", - голос шёл от этой морды с подрагивающими усиками. Я дёрнулся и ударился головой о лавку. Оказывается, лежал на земле. Никого рядом не было.
Когда Пася вышел со свежим гипсом на руке и глянул на меня, в его глазах мелькнуло удивление:
- Саш, с тобой всё в порядке?
- Голова болит.
- Может, сотрясение? Тебе ж пару раз прилетело.
- Я крыса, - вдруг сказал кто-то моим голосом.
- Ты чё, не в себе?
- Теперь я в себе. Мы с тобой одной стаи.
- Братан...
Той ночью я впервые нажрался с пацанами на лавочке во дворе.
Мальчик Саша Прошин продолжал фотографировать, закончил школу и затерялся в закоулках моей личности. А крыса Сашок жил в стае. Пася стал моим лучшим другом. Теперь я понял, что ему было от меня нужно: мои мозги и умение нестандартно мыслить. Крысы росли, матерели. Я и сам окреп, стал уверен в себе и дерзок. Махачи район на район вскоре перешли в "экономический захват новых территорий", как мы с Пасей называли свою деятельность. Искали кормушки, отжимали бабло. За нами шли парни. Все хотели есть, и мы их учили добывать еду.
Лет через десять нас кормил "ПиС" - сеть охранных агенств, работавших в двух столицах. Бизнес был налажен. С Пасей мы виделись уже не так часто. Его пристальный взгляд, державший меня при себе все эти годы, ослаб.
Я жил в центре в двухэтажной квартире на последнем этаже, а Пася в загородном доме. Оставалось свободное время для увлечений, и мне вспомнилась фотография. Оказалось, Саша Прошин за последние годы всё же изредка занимал место в моей крысиной душонке и иногда фотографировал. Я рассматривал снимки. Те, на которых не было людей, мне нравились больше. Потому что некоторые лица и фигуры расплывались и менялись, превращаясь в крысиные. А на крыс я насмотрелся. Сидя над фотографиями в огромной пустой квартире, я понял, что давно сошёл с ума.
Понял, и загнал эту мысль подальше. Жить, двигаться, жрать, метить, убивать, лишь бы не думать о том, что на самом деле страшно: потерял себя.
Позволить себе я мог многое. Чтобы развлечься, организовал выставку своих фоторабот. Было забавно наблюдать, как "знатоки" и "ценители" наперебой расхваливают "мастерски запечатлённую" серую обыденность. Норы, морды, кормушки, попавшие в мой объектив, вызывали такой восторг у публики, что ещё чуть-чуть, и стало бы тошно. Крысы среди посетителей смотрели на крыс на стенах. А я смотрел на тех и других, то посмеиваясь про себя, то ужасаясь.
Она плыла мимо фотополотен, останавливаясь, иногда усмехаясь. Я сам не заметил, как пошёл за ней следом, приближаясь так, что чувствовал запах её волос.
- Алиса, - внезапно обернувшись, сказала она.
- А-александр, - что-то происходило со мной, разом исчезла вся моя уверенность и надменность.
- Странные фотографии. Те, которые с крысами, - в её глазах мелькнул огонёк.
- П-простите. Я на минуточку, - сказал и сбежал.
Это странное чувство, что твоё безумное видение разделяет кто-то ещё, напугало меня и заставило спрятаться в норе. Недели две я сидел в квартире, совершая лишь короткие вылазки к магазину.
В дверь звонили долго. Чуял я, кто это. Сначала была надежда, что гость уйдёт, потом пришло понимание, что остаться может только один из нас. Открыл. Пася вошёл, заставив меня отступить вглубь квартиры.
- Саша, ты не в себе.
Я стоял напротив зеркала. Липкие волосы торчат в разные стороны, безумный взгляд.
- Пася, я выхожу из игры.
- Братан, ну что ты, всё ещё наладится. Мы найдём врачей...
- Я смотрю на себя и вижу крысу, - кивок на зеркало.
Пася подошёл, встал рядом:
- Мы одинаковые. Мы одной стаи, помнишь?
Двух вожаков быть не может. Больную безумную крысу надо забить, загрызть.
- Не-е-е-ет! - заорал я и ударил по зеркалу. Когти скрипнули, проехавшись по стеклу. Выгнутая спина, прижатые уши, узкие зрачки.
Пася серой тенью метнулся на лестничную клетку. Я бросился за ним, но ударился о хлопнувшую дверь.
Выйти из себя и из стаи не означало погибнуть, теперь я это знал. Кто-то другой возник вместо меня, тело налилось новой силой, и стало тесно в этой норе. В несколько прыжков я очутился у чердачной двери и пролез на крышу. Здесь меня ждали.
- Вот так всё было, - говорю я и смотрю на кота. - Теперь ты мой друг. Теперь у меня новая стая.
Но полосатый слушатель зевает, разворачивается и неспешно идёт по краешку крыши по своим делам. Ему ничего от меня не нужно. У кошек нет стай.
Вглядываюсь в ночь, вдыхаю мой личный воздух и чувствую, что жив.
А ветер доносит до меня аромат её волос. Иду на запах и вижу девушку, сидящую на краю крыши:
- Алиса... - нежно зову я.
Она улыбается, и в её жёлто-зелёных глазах отражается луна.