Белоусова Екатерина Анатольевна : другие произведения.

Лыжню!

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

   Их принёс отец. Сказал, что нашёл на помойке.
   — Ещё живые, посмотри. Бегать будут.
   — Никто не видел, как ты их брал? — спросила я, а руки уже тянулись к находке.
   — Так ночь же, ёк-макарёк! На улице ни души, — ответил отец, бережно доставая из-за пазухи пузырь самогона.
  
   Они и впрямь казались живыми, но уставшими и грустными. Я их признала: мои! И сразу полюбила эти старые деревянные лыжи, перехваченные засаленным жгутом. Поверху — облупившаяся синяя краска и надпись "Лидер" на инглише. Хех, из меня лидер примерно такой же... Я всегда была сама по себе, вне любой компании. Меня сторонились, посмеивались, но травить опасались. Знали, что хоть и мелкая, а двинуть могу неплохо, старший брат научил. Да и крепким словом приложить умею.
   В общем, пока в наш класс не пришла Ленка, друзей у меня не было, только брат. Да я и сама с собой дружить вряд ли бы захотела: тощая, с грубым лицом, голос вечно хриплый, одежда унылая. Так, существо...
   А Ленка... красивая, независимая, внимательная. Я, разумеется, сидела за партой одна. Были и другие свободные места, но Ленка подсела ко мне и не обращала внимания на подколки и смешки, прошуршавшие по классу. А на перемене, когда я одиноко пялилась в окно, она подошла. Не знаю, как Ленка это сделала и, главное, зачем, но она меня растормошила. После школы в тот первый день мы друг друга провожали по три раза и говорили, говорили обо всём...
  
   — Антош, только их просмолить и смазать надо, — крикнул с кухни отец.
   — Ага, отозвалась я.
   Набрала сообщение брату Лёхе, он ответил, привози в татушник. У него в тату-салоне не то что лыжную мазь, а хоть черта в ступе найти можно, я всегда ездила с удовольствием на этот склад всякой всячины.
   Да, родители и брат называют меня Антошкой, одноклассники Тохой, и только Ленка зовёт Тоней. Именем я обязана Лёхе, он мечтал о братике, и когда я родилась, упорно называл меня Антошкой. Родители покумекали и записали Антониной.
   Пока полным именем меня называют только учителя, но не доросла я ещё до Антонины, я совсем гадкий такой утёнок, мелкий, с грубо вытесанным лицом: широким носом, квадратной челюстью, короткими блёклыми ресницами. Да и насрать.
  
   Ещё раз посмотрела на свои лыжи, погладила их. По руке разлилось тепло, будто погладили в ответ. Хорошо, что кто-то оставил их у мусорных баков.
   Крепкие лыжи, хоть и неприглядные. Реально как будто для меня сделаны.
   Лыжные палки уже давно стояли в кладовке. Соседка увлекалась скандинавской ходьбой, а потом слегла и отдала палки мне. Только что от них было проку? На физре нам выдавали казённые лыжи, но их в школе было всего четыре пары. А нас, у кого своих нет, пятнадцать человек из двух девятых классов. Поэтому пользовались школьными по очереди.
   Хотелось скорее испробовать свои.
   И поделиться радостью с Ленкой!
  
   Я зашла в сеть, подруги в онлайне не было. Одиннадцать часов вечера в пятницу — детское время, но у Ленки режим. Можно было бы поржать над тем, что девчонка в пятнадцать лет ложится в десять и в будни, и в выходные. Но об этом никто кроме меня не знал, Ленка ни с кем не сошлась за то время, пока жила здесь.
   Кстати, я как-то спросила подругу, почему она подчиняется родительским приказам. Ну, по поводу сна, запрета дискотек. И таблетки какие-то ещё пьёт.
   — Тебя предки заставляют?
   — Нет. Просто так надо, — ответила она.
   — Кому? Им?
   — Мне. Без лекарств и режима мне может стать плохо. Я тогда учиться не смогу.
   И сказала она это так, что смеяться не хотелось. Ленка сильная, но даже сильные могут сломаться. А она, я тогда почувствовала, когда-то сломалась. И склеили её так, что никогда не догадаешься. Может быть, предки и склеили? Ведь они любят Ленку, хоть и строят постоянно.
  
   В девять утра я была уже на ногах. Луч зимнего солнца протиснулся сквозь стык штор и добрался до стыка моих век. Я люблю просыпаться вот так, когда мир дарит улыбку. День обещал быть чудесным.
   На кухне воняло перегаром, отец распластался на полу в блаженной отключке. Я перешагнула через него. Что ж, это было моё традиционное субботнее утро, я привыкла, что по выходным надо ходить осторожно, чтоб не наткнуться на стекло или не вступить в блевотину. Сегодня пол не был ничем изгажен.
   Мать уже ушла на смену, оставила мне кашу на плите. Я поела прямо из кастрюли, выпила чаю и поспешила вырваться из этого угара на волю.
   Ленка была в сети. Мы списались, и я в обнимку с лыжами отправилась к подруге.
  
   Без четверти десять я уже топталась под дверью квартиры образцовой Ленкиной семьи. В их доме царили режим, порядок, чистота. Мне это нравилось, приятно было пить чай за столом, покрытым белоснежной скатертью, и ходить везде, не боясь прилипнуть.
   Но в этом доме чувствовалась напряженность. Может быть, поддержание такого порядка и стерильности слишком тяжёлая задача для Ленкиной семьи...
   Хотя по-другому они, наверное, не могли. Ленкин отец был военным, его перевели на службу в гарнизон, что в десяти километрах, они сперва там и жили, но вскоре перебрались в наш город. Тут у их тётки была трёшка, и школа рядом совсем оказалась. У нас в городе много семей военных, и у них часто дома иерархия и дисциплина как в армии.
   Пока Ленка собиралась, её мама рассматривала мои лыжи, я даже немного смутилась: вдруг начнёт расспрашивать, не с помойки ли они. Хотя откуда ей знать...
   А потом она вдруг достала с антресолей пакет и протянула мне. Там лежали лыжные ботинки. А я ведь и не подумала, что кроме палок и лыж мне ещё и ботинки нужны.
   — Спасибо, — пролепетала я
   — Ты примерь сначала, вдруг малы. Если велики, это ничего, носок тёплый подденешь.
   Я примерила — отлично, место под шерстяной носок как раз оставалось, но можно и без него. Ботинки были классные, утеплённые, не то, что у нас в школе выдают к казённым лыжам — потрескавшийся задубевший кожзам.
   От ботинок я стала совершенно счастливая.
   — Часы надела? — это Ленке крикнули родители с балкона, когда мы уже выходили из подъезда.
   — Надела, надела, — ответила Ленка и подняла левую руку.
   — Опять отслеживать будут? — спросила я.
   — А как же. Туда и обратно. А если где застрянем, будут звонить. Хотя с тобой они меня спокойно отпускают. Я слышала, папа говорил: "С ней можно".
   — Я им кажусь надёжной?
   Ленка помолчала, подбирая слова.
   — Скорее, достаточно боевой. Думают, ты умеешь за себя постоять. Они хотели бы, чтоб и я умела...
   Тут Ленка замолчала и ушла в себя. С ней такое случалось, я не обижалась. Мне с ней было прикольно и в тишине.
  
   Когда мы уже почти добрались, пришло сообщение от Лёхи, мол, где ты там. Я написала: "Готовность пять минут".
   Хорошо Лёхе, ему было двадцать, и уже два года он жил отдельно. Всё у него получалось, тату-салон работал, девушка появилась хорошая, видно, что любила его. Я тоже мечтала свалить поскорее от предков, но совершенно не знала пока, чем мне заниматься после школы.
   Брат топтался возле дверей салона в куртке и с ключами в руке.
   — Привет, Антошка.
   — Привет, Лёш. Это Лена. А это мой брат.
   — Очень приятно, — сказала Ленка.
   — Мне тоже, честно. Простите, не могу вас чаем напоить, убегаю срочно. Антош, заноси лыжи в подсобку. Как готово будет, я тебе позвоню.
   Лёха шёл с нами до остановки.
   — Как предки?
   — Нормально.
   — Батя как обычно?
   — Да нормально всё, Лёх.
   — На вот, — он сунул мне в руку несколько соток, — купите вкусняшку или в кафе сходите, погрейтесь, раз уж я вас так и не напоил чаем.
   — Да ладно, мы не замёрзли, — ответила я за двоих.
   — Старшему брату виднее.
   — Спасибо.
   Лёха крепко меня обнял.
   — Всё, Антош, пока.
   — О, здорово, как сам? — это он уже говорил какому-то мужику с бесцветными глазами. Ну конечно, у Лёхи знакомых по всему городу навалом.
   Я огляделась в поисках Ленки. Её не было рядом. Куда успела подеваться?
   Лёха уже садился в автобус, спина бесцветного мужика удалялась по зебре. Я хотела громко позвать Ленку, но тут заметила её за стеклянной дверью кафе. Она стояла совершенно белая, не шевелясь и не моргая. Как кукла.
   Я аккуратно открыла дверь, взяла Ленку за руку и вывела на воздух.
   — Ленка, что с тобой? Лен...
   Она судорожно вдохнула, посмотрела на меня и разревелась. Люди стали оглядываться, и я утащила Ленку за угол кафешки.
   Она плакала на ступеньках чёрного хода, я сидела перед ней на корточках и не решалась заговорить, просто держала её за руки.
   — Спасибо, Тоня, — всхлипнула Ленка, успокаиваясь.
   — За что?
   — За то, что не спрашиваешь.
   А я просто не знала, ЧТО спросить. Так мы и молчали.
   — Ладно, пойдём, а то беспокоиться начнут, — Ленка кивнула на свои часы.
  
   Ехать обратно было холодно, автобус промёрз, и промёрзли мои мысли. Они метались в очень тесной клетке, я силилась понять, что же случилось с Ленкой, но не решалась спросить и не могла догадаться.
   Когда большая часть пассажиров вышла, и остались только те, кто ехал до конечной, Ленка сказала:
   — Я хочу тебе рассказать, но боюсь.
   — Я никому не скажу, не опасайся.
   — Знаю. Не этого боюсь. Просто это гадость, а зачем я буду делиться гадостью...
   — Расскажи, Лен. Пусть гадость, но у тебя её останется половина, если поделишься со мной.
   Подруга тяжело вздохнула.
   — Это случилось летом. Мы тогда ещё жили в Стрижевске. Я шла от остановки через лес к военной части, так ближе было, чем обходить по дороге. Тогда ещё я ходила одна, и родители не волновались. Я ведь не знала!
   По пути мне встретился Иваныч, местный страшила. Он по грибы собрался, видимо: шёл с корзинкой и с палкой. А я дура была, боялась его. У него лицо страшное такое: мохнатые брови, чёрные глаза, рот кривой. Я даже не поздоровалась, шмыгнула в сторонку, пропуская, и дальше пошла. А потом, потом...
   Я услышала: "Куколка", — ласковый такой голос. Повернулась — там мужчина, улыбался, букет мне протягивал. И медленно так ко мне с букетом подходил. А я почему-то не испугалась. Я почему-то думала, что если разбойник, насильник, то обязательно сразу набросится, или выглядеть будет зверски, как Иваныч, или ещё по каким-то признакам понятно будет, что нападает. Нет, не понятно было...
   В общем, он подошёл и схватил меня за косу, у меня тогда волосы были длинные, красивые. А сам шепчет: "Куколка, куколка. Я знаю, куда нажать, чтобы ты запищала "Мама". Но ты ведь не будешь пищать, верно?" А у меня голос отнялся, я настолько испугалась, что просто не верила в происходящее. Он ещё что-то говорил, я не помню точно, что куклам не нужны зубы, что красивые глупые глазки не моргают...
   Он начал меня пригибать к земле, а я схватилась рукой за его рубашку, пуговицы отлетели, и на меня уставились глаза. С его груди на меня смотрело чудовище. Татуировка, но глаза как живые. Мне они до сих пор снятся, пустые и затягивающие в свою пустоту...
   Вот тогда я закричала, а он крепче схватил меня за волосы и ударил сюда, в солнечное сплетение.
   Я упала и не сразу поняла, как это он меня отпустил. Взглянула — а там Иваныч со своей клюкой. Этот рычит, как зверь, а Иваныч на него замахивается.
   Я побежала. Никогда так быстро не бегала. А он прокричал: "Найду!" Пообещал меня найти, понимаешь?
   Родителей дома не было. Я заперла дверь, обрезала волосы, легла в ванну и включила воду. Мне хотелось смыть всё, что произошло. Но не получилось.
   А у него получилось: он хотел сделать из меня куклу и сделал. У меня теперь внутри ничего нет, пусто.
   Следующие дни выпали из памяти, родители сказали, что я была в шоке и не разговаривала.
   Иваныча нашли мёртвым в лесу. Потом я рассказала всё, что помнила. Солдаты прочёсывали лес, но чудовище не нашли, конечно.
   А теперь он здесь, в городе. Он вернулся за мной, Тонь.
  
   Я с трудом проглотила комок в горле. У меня и так хриплый голос, но тут я даже прохрипеть не могла, проскрипела как древняя старуха:
   — Ты его точно узнала?
   — Да. Когда тебя брат обнимал, я заметила его впереди и спряталась.
   — А он тебя увидел?
   — Нет. Кажется, нет. Он на Лёху смотрел, потом поздоровался с ним.
   Ленка помолчала.
   — Тонь, ты не обижайся, но я больше туда не поеду.
   — Конечно, не поедешь. Я тебя провожу домой, мы всё расскажем твоим родителям.
   Ленка замотала головой:
   — Нет. Не расскажем. Я больше никогда не хочу об этом говорить. Боюсь, Тонь. Ужасно боюсь. И ещё мне стыдно. Я сама виновата, что пошла через лес. И родителям за меня стыдно, хоть они и не признаются.
   — Но если его поймают, то можно будет не бояться...
   — Не смогу опять это всё ворошить. Я трусиха. И перестану бояться, только когда он умрёт. Это моя самая заветная мечта — чтоб он мучительно умер. Желаю ему смерти каждый день. Но это не сбудется. Я сама не смогу убить, даже если окажусь рядом с ним связанным или спящим.
   Я долго не могла найти слова. И вот сказала то, что мне казалось правдой:
   — Знаешь, Лен, самое главное, что ты жива.
   Она помотала головой:
   — С того дня я не вполне жива...
   И это была её правда.
   — Иногда мне так хочется покончить со всей этой полужизнью... — прошептала она, но я расслышала.
   Погромче же Ленка сказала другое:
   — Тоня, ты хорошая, и с тобой я иногда забываю, что сама совсем пустая. Теперь ты всё знаешь обо мне, и я пойму, если ты не захочешь со мной дружить.
   Что за глупости? Как Ленка может считать себя виноватой и пустой?!
   — Ты ни в чём не виновата. Это он мразь. А ты самая лучшая. Обещай, что будешь жить. Обещай!
   — Тише, Тонь. Почти пришли, родители могут услышать.
  
   Я потом долго плелась к себе домой, прокручивая в голове Ленкин рассказ. И когда я открывала дверь квартиры, во мне уже мало осталось от прежней Тохи. Всё вытеснила злость на этого ублюдка, который забрал у Ленки радость. Я тоже стала желать ему смерти. Если сложить наши с Ленкой желания, то, возможно, этого хватит для того, чтоб он сдох.
   "Чтоб он сдох," — пространно думала я, выпуская сигаретный дым в морозное небо и ёжась у приоткрытого окна. "Чтоб он сдох," — зло думала я, тупо уставившись в экран телека. "Чтоб он сдох," — уже привычно, как о чём-то решённом, но отложенном во времени, думала я, засыпая.
  
   Ленка написала мне, что "сыграла простуду" для родителей, чтоб те не заподозрили чего после нашей поездки. Значит, на этой неделе в школе мне предстояло сидеть одной. Ну ничего, мне как раз нужно время, чтоб хорошенько всё обдумать и понять, как приблизить исполнение нашего с Ленкой желания.
   Пока что я нашла сайт, на котором рассказывалось, в какие точки на теле надо тыкнуть, чтоб человек отключился или даже умер. Было интересно, но ненадёжно: проверять такое ни на ком не будешь, а если ткнёшь того урода, а он не умрёт, а ткнёт в ответ, — что тогда?
   Я решила побольше узнать о нём. Лёха здоровался с чудовищем, значит, хоть что-то мог о нём рассказать.
   Когда пришло сообщение от Лёхи, что лыжи готовы, я мигом примчалась в татушник.
   Спешить мне было некуда, а с бухты-барахты заводить разговор об уроде я не хотела. Расположилась на импровизированной кухне в подсобке, заварила чаёк, нашла пару бич-пакетов. Пусть Лёха видит, что я надолго. Брат перебирал эскизы татух, расставлял нужные на специальной подставке — пюпитре. Лёха ведь ещё и музыкант ко всему прочему, на гитаре играет классно. А я бездарь.
   — Чё сегодня без подруги?
   — Она заболела. Бипишку будешь?
   — Давай. Я рад, что у тебя появляются подруги, Антошка.
   — Она в единственном числе. Больше нет никого.
   — Ну, может скоро друзья появятся. Бойфренды.
   — Да в пюпитр этих бойфрендов.
   Лёха заржал. Потом спросил серьёзно:
   — А ты не лесби, случаем?
   — Нет. Мне вообще на секс плевать, понял?
   Даже аппетит отбил, гад. Как такую хрень вообще про сестру подумать можно?
   — Ладно, не дуйся, — Лёха потрепал меня по волосам и начал кривляться, — Антошка, Антошка, готовь к обеду ложку!
   — Я лучше картинки посмотрю.
   — Ты их ещё наизусть не выучила?
   Розы, девки голые, черепа. Лёха не любит такое, но клиенты просят. А вот в этом альбоме поинтереснее: драконы, абстракция, Мунк, Босх и... чудовище с пустыми глазами. Я не могла быть уверена, что это именно та татуировка, я просто чувствовала, что это она.
   — Лёх, — спросила я как можно спокойней, — а это новая?
   — Это не моя.
   — В смысле?
   — Я её не набивал, только сводил. А это так, для себя на память оставил.
   — На память?
   — Ну да. Техника интересная. К тому же я все работы сохраняю, "портфолио" — слышала такое слово? А тут видишь, какие цвета? Синий и зелёный долго выводятся, у меня лазер не самый лучший. Вот покажу потом клиенту, какую большую и цветную татуху вывел. Хотя эту пока не всю вывел, ещё два-три сеанса осталось.
   — Интересно, а зачем уничтожать такую интересную технику?
   — Да мужик этот сказал, что девушке его не нравится.
   — А когда он придёт? Я посмотреть хочу, как сводят тату.
   — Сегодня должен, но посмотреть не получится. Стеснительный он. Я его всегда индивидуально принимаю.
   Я лопала лапшу и размышляла, как бы незаметно стянуть из папки картинку с чудовищем.
   У двери тренькнул колокольчик. Лёха вышел и сразу вернулся.
   — Антош, извини, у меня клиент, — сказал брат.
   И добавил тихо:
   — Индивидуальник.
   — Я на улице погуляю и вернусь. Он надолго?
   — Пока то-сё, полчаса, а то и больше. Не мёрзни ты, домой езжай.
   Я собралась, пониже надвинула капюшон толстовки и вышла в обнимку с лыжами на улицу. В тату-салоне моего брата сидел бесцветный мужик, урод, который искалечил Ленке психику. И было совершенно непонятно, что с этим делать.
   На детской площадке закурила и стала караулить, поглядывая на дверь татушника. Файлик с нужной картинкой шуршал под курткой. Достала его, всмотрелась ещё раз, — мерзость.
   Ждать на холоде было тяжело, но я не могла уйти. Хотела выяснить про урода ещё что-нибудь. Я держала лыжи перед собой, готовая в любой момент вскочить и преследовать, вдыхала запах лыжной мази, выдыхала в холодный воздух пар ненависти.
   Дверь раскрылась внезапно. Чудовище вышло и быстрым шагом направилось через дворы к остановке. Я шла за ним незаметно, насколько это было возможно с лыжами.
   Он прохаживался неподалёку от остановки, поглядывая на выходящих из автобусов людей. Это продолжалось долго, не меньше часа, к этому времени пальцы в перчатках совсем задубели, и хотелось в туалет. Бросить бы всё, но урод наконец дождался кого-то и двинулся за небольшой группой людей по улице. Я поплелась следом, проклиная и этого мужика, и зиму, и себя. Люди постепенно разошлись кто куда, перед бесцветным мужиком шла только одинокая фигурка. Вот она нырнула в подземный переход, он спустился следом. Я быстро нагнала расстояние, которое вынуждена была держать, чтобы оставаться незамеченной. В переход вошла, не выпуская ненавистную спину из поля зрения.
   Лампы горели лишь в дальней части подземного пути, и фигурка девушки теперь была видна ярко: зелёная короткая куртка, сапожки на каблуке, юбочка, пышные светлые кудри.
   "Эй, куколка!" — крикнул на удивление приветливым голосом урод. От неожиданности я чуть не заорала.
   Девушка не обернулась, и мужик стал приближаться к ней, ускоряя шаг. "Подожди, куколка", — со смехом позвал он ещё раз.
   Мне было очень страшно. Ленкин рассказ будто оживал сейчас перед глазами. Хотелось сбежать. И я побежала, но не прочь, а прямо туда, где вот-вот могло случиться плохое.
   Громыхая лыжами и громко топая, я кричала: "Ура!" Не знаю, почему "ура", наверное, чтоб себя подбодрить. Пробегая, я задела урода по щеке, он выкрикнул: "Пацан, ты чё?! Совсем охренел?!" уже совершенно не тем весёлым и добрым голосом.
   Я добежала до девушки, схватила её за руку и хотела утащить за собой, быстрее, прочь отсюда. Но она затормозила меня, неожиданно громко сказав:
   — Антошка, привет! Ты куда так торопишься?
   Я всмотрелась в лицо — это была Танюшка, санитарка из больницы, где мама работает. Меня там все знают. Танюшка вытащила из ушей наушники и спросила уже нормальным голосом:
   — Тебе куда? Пошли вместе.
   Из нашего яркого пятна света темень дальней части перехода была непроглядной. Но мне казалось, что он всё ещё там, притаился и ждёт, на этот раз меня, "пацана", который помешал его забаве.
   — Пойдём наверх, расскажу.
   Мы вышли, и на глаза навернулись слёзы. Все живы, успокаивала я себя. Танюшка даже ничего услышать и понять не успела, твердила я себе. Но на душе было тревожно. Пришло гнетущее чувство, что всё только начинается.
   — Так чего, рассказывай, — напомнила Танюшка.
   — К тебе далеко идти? А то я сейчас обоссусь, — это было правдой.
   Я переночевала у Танюшки. Она сама предложила, мол, вместе поедем утром: она в больницу на работу, а я домой заскочу — и в школу.
   На щеке у гада должна была остаться ссадина. С лыж я оттёрла носовым платком его кровь.
   Конечно, я рассказала Танюшке про мужика, который преследовал её, но она сначала не поверила, а потом заявила, что зря я отпугнула жениха. Вот дура!
   Она всего на год старше меня, ушла сразу после девятого работать санитаркой. Бабка, с которой они вдвоём жили, умерла, и Танюшка страстно хотела выйти замуж, желательно за приезжего из столицы, и свалить из нашей дыры.
   Достучаться до здравого смысла оказалось нереально. Я добилась от Танюшки лишь обещания не ходить в наушниках по тёмным переходам и подворотням, и на том спасибо.
  
   После школы я каталась на лыжах вокруг больницы. Лыжня была укатана отлично, солнышко хоть по-зимнему обманчиво, но грело. И я скользила, скользила на своих чудесных лыжах, силясь ненадолго ускользнуть от давящих мыслей. Больничный забор справа и деревья по левую руку мелькали так быстро, словно я летела над землёй. Славные лыжи! На школьных у меня так не получалось.
   Ленкин дом выходил окнами на больничный круг, и в какой-то момент мне показалось, что Ленка смотрит на меня из окна. Мы не виделись с той поездки и переписывались только по поводу уроков. Если б она сейчас вышла... нет, я не сказала бы ей, что урод охотится за другой девчонкой. Как ни жестоко это звучит, но пусть лучше Ленка боится и прячется, пока он жив. Я надеялась, что последнее обстоятельство ненадолго.
   Ленка вышла, тоже на лыжах, в белой шапочке и пушистых рукавицах. Куколка.
   — Тоня, ты прости, если я тебя зря загрузила. Надо жить дальше, но у меня плохо получается.
   — Ничего, получится. Ты, главное, живи.
   Мы прошли несколько кругов, Ленка отставала, и я дожидалась её. Мне придётся нанести ей удар. Это нужно, чтобы на сто процентов быть уверенной, правильно ли я действую.
   — Слушай, Лен, — начала я как можно небрежней. — Я полазила по сайтам с татухами, там столько чудовищ. Одно другого страшнее.
   — Для меня страшное только одно, я его с закрытыми глазами вижу.
   — Слушай, а ведь тату — это особая примета. Ты когда рассказывала полиции о том уроде, всё подробно описала?
   — Конечно. Насколько смогла. Но у них в базе никого такого не было. То есть он в преступниках не числился.
   — Лен, ты только спокойно, ладно?
   Ленка остановилась и напряглась.
   — Я тебе сейчас картинку покажу, я скачала с сайта. Глянь, похоже, нет?
   Стыренный у брата листок я спрятала дома, сфоткав рисунок на телефон.
   — Да, — только и сказала Ленка.
   Она старалась жить, но держать удары жизни у Ленки получалось плохо. Она стояла, кусая губу и глядя в никуда.
   — Это просто фотка с сайта, Лен. Значит, такие татухи могут быть у многих.
   Ленка не реагировала.
   — Прости, зря я тебе показала.
   Она с силой вдохнула, будто выныривая из глубины.
   — Нет, Тонь. Я знаю, ты хочешь помочь.
   Уже смеркалось, и на вечернюю пробежку вышел местный пенсионерский клуб. Бодрые стариканы заполонили лыжню, и мы с Ленкой ретировались. Я проводила её и решила пройти кружок напоследок. Была уверена, что мои чудо-лыжи дадут фору всем пенсионерским, но оказалось не так: я плелась еле-еле, не в силах догнать стариков. Вскоре пришлось уступать лыжню тем, кто уже прошёл круг. Я плюнула с досады и отправилась домой.
   За углом закурила, утешая себя и лыжи: "Ничего, бывает. Всё равно вы лучшие".
   Когда кто-то бесшумно шмыгнул из-за угла, у меня невольно вырвалось ругательство. Совсем нервы стали ни к чёрту из-за этих историй.
   — Тоха, дай закурить.
   Сашка из соседнего подъезда. Вот не зря его Репьём зовут, вечно взъерошенный, бегает повсюду, да ещё прицепится — хрен отошьёшь.
   — На, травись, — проще уж так, чем слушать нытьё на полчаса.
   — А я видел, как ты каталась. Пока толпа не вышла, ты быстро ехала.
   — Ага. Лыжи просто стесняются при посторонних, понимаешь?
   — Понимаю. Волшебные вещи вообще непредсказуемо работают, — на полном серьёзе разглагольствовал Репей.
   — Чё, спец по волшебству что ли?
   — Ну, не совсем... Пока теорию только изучал.
   — Ладно, харе заливать. Я пошла.
   Ну фантазёр, блин!
  
   Мама была дома. Я люблю, когда мама дома. Бывало, начинала мечтать, что вырасту и стану жить отдельно, а при мыслях о маме не складывалась картинка отдельной жизни. Можно, чтобы сама, по-взрослому, но с мамой?
   — Антош, привет. Иди поешь скорее, пока картошка горячая.
   — Привет. Ага, ща приду.
   — Ты Сашку тёти Галиного не видела сегодня? Он с утра дома не был, тётя Галя звонила сейчас.
   — Да во дворе ваш Репей болтается.
   Мама позвонила, успокоила соседку. Вздохнула:
   — Как Наташка умерла, так Сашка совсем от рук отбился.
   — А сколько ей было, когда она утонула?
   — Да как тебе сейчас...
   Мама закрыла кулаком рот, из зажмуренных глаз потекли слёзы.
   — Мам, не надо. Всё-таки Сашка живой. Балбес, конечно...
   — Антошечка, дочка, ты будь осторожна. Сейчас такое время... А ты растёшь, уже взрослая почти.
   Мама плакала. Наташка утонула в лагере на море два года назад, но я не помнила, чтоб мама раньше по ней горевала.
   — Мам, ну ты чего...
   Она взяла мои ладони своими, мокрыми.
   — Не знаю, права ли я. Галка просила не говорить, но время такое, я за тебя боюсь.
   — О чём не говорить-то?
   — Антош, Наташа не утонула. Её изнасиловали и убили. Тело нашли на диком пляже под скалой. Она сидела как кукла — руки-ноги врастопырку, сухожилия подрезаны, зубы выбиты, а глаза распахнуты в ужасе.
   — Твою мать... — вырвалось у меня.
   — Что?
   — Прости, — я обняла маму. — А как назывался лагерь?
   В сети нашлось немногое. Про случай с Наташкой написали меньше, чем я узнала от мамы. Но была ссылка на другие похожие убийства, в разных совершенно городах России. Все жертвы были похожи друг на друга: красивые, с длинными светлыми волосами, фигуристые девчонки. И никаких примет преступника.
   Получается, если это один и тот же урод, то видела его и осталась жива только Ленка. Но за Ленкой он, вроде как, не следит. Пока подруга сидит дома, она в безопасности. С Танюшкой надо будет ещё раз поговорить, чтоб осторожна была.
   Голова пухла, я до ночи просидела на сайтах криминальных сводок. Мне было не страшно, только очень зло. Я поняла, что хочу и смогу убить этого гада, если представится такой случай. Надо только понять, как именно это сделать.
  
   Стоит ли говорить, что в школу я проспала. Ну и к лучшему, можно проветрить голову, на лыжах покататься. Вот прямо сейчас, вместо зарядки, пробегусь.
   Я очень быстро оделась и вышла на лыжню. На больничном заборе сидел Репей.
   — Физкульт-привет, — сказала я.
   — Твоя мамка в приёмном сегодня, не едь на ту сторону.
   — А что такого?
   — Так ты же школу прогуливаешь.
   — Кто бы говорил, — пробурчала я, но свернула и поехала в лес.
   Когда училке было не лень, физ-ра у нас проходила в лесу. Я обожала двигаться между тяжёлыми еловыми ветками, над оврагами, взбираться в горку и лететь с её изнанки, а потом выкатываться на огромную поляну, с которой разбегались все лыжные трассы.
   В этот раз я выбрала трёхкилометровку. Всё-таки оделась я легко, да и аппетит уже просыпался.
   Начало у трёхкилометровки было единым с несколькими короткими трассами, где часто катались любители, которые не ехали — ползли по лыжне.
   Я успела обогнать двух мальчишек и толстую женщину до съезда на трёшку. И заскользила дальше уже привольно, радуясь этому дню, не думаю ни о чём, только ловя воротом куртки ветер, а взглядом искристый снег. Мы с лыжами слились в единый летящий организм, а зимнее волшебство витало вокруг.
   Фигура в тёмном замаячила на переходе над оврагом. Медленно идёт, подумала я. И правда, спустя минуту тихоход был метрах в пяти.
   — Лыжню! — уверенно крикнула я, как кричала до того мальчишкам и толстой тётке.
   Но этот не уступил. Он остановился и лениво оглянулся. У меня сердце ёкнуло — на меня пустыми глазами смотрело чудовище из перехода. "Я не куколка, я не куколка", — глупо повторяла я про себя.
   Чудовище пошатнулось, харкнуло в мою сторону.
   — Ты, пацан, совсем охренел, — заявил урод слегка заплетающимся языком.
   Да он же пьяный!
   — Мне твои лыжи поперёк горла, — продолжил он, медленно шагая ко мне. — Вали отсюда!
   Я была бы рада свалить, но ехать задом наперёд не получалось, а пока я разворачивалась, судорожно переступая лыжами, пьяный урод дополз до меня и ткнул палкой в спину:
   — Вали!
   "Хорошо, что рукояткой, а не остриём", — мелькнула мысль, пока я летела вниз, в овраг. Снег набился в рот, льдистый наст исцарапал лицо, левая лыжа зацепилась за корягу и обломком осталась на ней вместе с ботинком. Это происходило очень быстро и вместе с тем долго. Я не кричала и взвыла об боли лишь тогда, когда услышала удаляющийся голос: "Борзый какой... Лыжню ему..."
   Левая нога болела пронзительно, при малейшем движении затемняя глаза. Я старалась не шевелиться, чтобы оставаться в сознании. Ничего, ничего, казалось мне, надо лишь найти телефон, и меня вытащат.
   Только обшарив все карманы, я поняла, что оставила телефон дома. Ну да, вышла же перед завтраком прокатиться. Прокатилась...
   Когда прошло достаточно времени, чтобы урод успел выйти из леса, я стала кричать: "Пожар!", "Помогите!", "Ау!" Но меня не слышали. Все лыжники куда-то испарились. Исчезло вообще всё: звуки, цвета. Осталась только боль в ноге и слёзы, которые почти закончились.
   Мне не взобраться наверх, никак. Слишком высоко, и зацепиться не за что. Я расстегнула правое крепление и попыталась встать на одну ногу. Ничего, можно стоять. Я прыгнула, но боль в левой ноге дёрнула меня вниз и заставила взвыть снова.
   Потом я сидела в отупении, вообще не чувствуя, сколько времени прошло, и стараясь не шевелиться, чтоб не вызвать новой болезненной волны в ноге.
   "Так и умру здесь", — подумала я.
   И тут испугалась. Ведь если я умру, то урод доберётся до Танюшки, и Ленка тоже не будет в безопасности. Нет, мне нельзя умирать.
   Я заново исследовала карманы. Нашла окаменевшую карамельку, рассосала её. Растопила в ладонях снег и слизала воду. И стала собирать щепки, оставшиеся от моих лыж. Мне было так жаль их! Вот тебе и волшебство.
   Вдруг послышалось звонкое "Ау!", далеко, но я передать не могу, как тогда обрадовалась этому звуку. Я заорала что есть сил: "Ау! Сюда!"
   Мы перекрикивались ещё долго, но вот тонкий голос приблизился, и с кромки оврага на меня уставился взъерошенный Репей.
   Я не подозревала, что могу быть так рада ему.
   Репей проявил себя неожиданно смекалистым: нарезал больших еловых лап, порвал на полоски свою рубаху, примотал ими ветки к сохранившейся лыже и сделал упряжь.
   — Повезу тебя как боярыню Морозову на санях.
   — Её ж в монастырь заточили.
   — Тебя тоже теперь заточат, я думаю.
   Репей замолчал в нерешительности.
   — Слушай, я на санях-то тебя повезу, но там, — он показал наверх. — А как я тебя туда затащу-то?
   Мы задумались.
   — Наверное, надо за подмогой сбегать.
   — Нет! — закричала я и вцепилась в его штанину. — Не уходи, Репей, миленький. Я тут умру одна.
   — Ладно, ладно, Тоха, успокойся. Жаль, шину накладывать не умею. Боюсь ногу тебе ещё больше сломать, пока тащить буду наверх.
   — А ты не бойся. Давай потихоньку.
   И Репей потащил потихоньку. Схватил меня подмышками и саниметр за сантиметром стал втягивать вверх по обрыву.
   Один раз мы чуть не сорвались обратно, но Репей вцепился рукой в ту корягу, о которую сломалась левая лыжа, а я, прокусив от боли губу, подтянулась к нему, и вместе мы преодолели последние метры убийственной кручи.
   Потом Репей быстро принёс со дна оврага сани, и я превратилась в боярыню. Болезненная бледность у меня наверняка была, сани были, и заточение ждало.
   — Слушай, Репей, а как ты в лесу оказался? — спросила я, осознав удивительное спасение.
   — Да я на заборе сидел-сидел, долго сидел. А ты как ушла в лес, так и не выходила. А я сигареты стрельнуть хотел, вот и пошёл...
   — А я без сигарет.
   — Да я уже и не хочу.
  
   Оказалось, что я отморозила мизинец на левой ноге. Чувствовала только боль от перелома, а мизинца совсем не чувствовала. К счастью, обморожение было не таким, чтоб палец отчекрыжить. Но провалялась я в больнице долго, а потом ещё дома куковала.
   В больнице меня навещала Танюшка, я напомнила ей про наушники, она клялась, что больше никогда. А я обещала всегда брать в лес телефон, и вообще быть очень осторожной.
   Приезжал Лёха, подарил мне валенки огромного размера:
   — Будешь прямо на гипс надевать.
   Ленка тоже навестила меня.
   — Тоня, я чувствую, что это связано как-то с моей историей.
   Конечно, связано. Но я не могла об этом сказать никому, даже тебе. Ведь если урода арестуют, я не смогу его убить.
   — Лен, ну что ты. Это просто моя невнимательность. Сорвалась с обрыва, а с собой даже телефона не было. Я потом когда-нибудь тоже установлю программу, как у тебя в часах, чтобы меня отследить можно было.
   А дома ко мне приходил Репей. Мы гоняли чаи, курили, когда моих родителей не было дома.
   Я однажды спросила:
   — Слушай, ты про волшебство серьёзно говорил?
   — Ну да. А тебя какое интересует?
   — Смертельное.
   В следующий раз он принёс небольшую фигурку человечка. Тут и там на кукольном тельце виднелись дыры и царапины.
   — Я вот сделал её, но у меня не получилось, потому что не знаю, как в реальности выглядит тот, кого я с помощью этой куклы убить хочу. И ещё нужны ногти, волосы или кровь врага.
   Я знала, кого ты хочешь убить, Сашка...
   — Оставь её мне, я попробую, ладно?
   — Да бери, конечно. А у тебя лыжа та осталась?
   — Только щепки. Лыжу мы тогда с тобой у больницы оставили, и больше я её не видела.
   — Щепки даже лучше. Это же от волшебных лыж. Ты ими проткни злодея, и он умрёт. Только надо хорошо представить того, кого хочешь убить.
   Репей сказал это так спокойно, что я поняла — он давно свыкся как с желанием убить того гада, как и с бессилием сделать это.
   Я верила Репью, хоть это и было иррационально. В восковую фигурку вдавила кусочек окровавленного платка, которым оттирала кровь гада со своих лыж. Всё было готово.
   Но если я убью урода на расстоянии, то как смогу быть уверенной, что он сдох, а не сбежал в какой-нибудь другой город, за следующей куколкой? Значит, сперва надо было не убить, а проверить.
   Восковая фигурка легла в руку с прохладной тяжестью. Я согрела её, поговорила с ней, нарисовала в уме бесцветное лицо и "прилепила" его кукле.
   И сразу, не задумываясь, воткнула щепку от моих волшебных лыж в правый глаз урода.
   Выждала день и спросила как бы невзначай у мамы:
   — К вам в больницу мужика без глаза привозили?
   Мама удивилась:
   — Да. А ты откуда знаешь? Дома ведь сидишь.
   — Да по телеку рассказывали, что искра сварщику в глаз отлетела. Без маски работал, дебил.
   — А, так это другой, наверное. Нашему ветка глаз выколола. Он пьяный по лесу шатался.
   — Выпил — сиди дома, — со значением добавил отец, заходя на кухню.
   Всё внутри меня ликовало: работало волшебство!
   Но спустя несколько дней тревога вернулась: Репей рассказал, что опять сидел на больничном заборе и слышал, как Танюшка на перекуре рассказывала о каком-то одноглазом, который "такой внимательный, может, даже замуж позовёт".
   Репей мне рассказывал всё, а я ему — почти ничего. Не могла, боялась, что пойдёт голыми руками душить урода, если узнает, что это он убил его сестру. Этого нельзя было допустить! Я решила сама всё устроить.
   — Репей, купи перцовый баллончик. На тебе деньги.
   — Зачем?
   — За шкафом. Ты или купи, или не болтай, ладно?
   На следующий день принёс.
   — Спасибо. Поможешь мне до больницы доковылять?
   — А тебе можно уже?
   — Нужно. Очень нужно.
   Танюшку я заметила издалека: зелёная куртка поверх белого халата, трясёт кудрями, смеётся.
   — Подожди здесь, ладно? — сказала я, опершись на забор.
   Когда Танюшка подошла, мне даже спрашивать ничего не пришлось. Она мне сразу во всех подробностях поведала, какой видный жених её приметил, как он ласково с ней разговаривал, какой внимательный... Крепкий сон разума, мне не разбудить.
   — Круто, Танюш. А у меня для тебя подарок. Только это секрет, ты им не свети, ладно?
   — Куда ж мне его, в трусы засунуть?
   — Самое место, ага.
   — А что это? Зачем мне брызгалка?
   — Ты поздно домой возвращаешься одна, пусть лежит в трусах на всякий случай.
   Танюшка засмеялась:
   — Чудная ты какая-то, Антошка.
   — Кстати, это очень модная сейчас штука. Ты же любишь модное.
   Танюшка оценивающе всмотрелась в баллончик ещё раз.
   — Ну ладно, спасибо. Давай, поправляйся, я побежала.
   — А жених твой скоро выписывается?
   — Через неделю.
   Прекрасно, через неделю и мне гипс снимают.
   Репей ждал меня поодаль, я позвала его и спросила, пока мы ковыляли к дому:
   — Пойдёшь со мной школу грабить?
   Он чуть не выронил меня, но быстро собрался:
   — Пойду, если надо.
   Я чмокнула его в макушку.
  
   Неделю спустя гипс сняли. Мы спрятались в кладовке под лестницей заранее. Жевали бутерброды всухомятку, пить было нельзя, чтоб не хотелось в туалет. Когда охранник сделал вечерний обход и ушёл смотреть телек на вахте, мы выбрались и прошмыгнули путём, чистым от камер. Честно, это вряд ли можно было назвать грабежом: ведь взяли-то мы только лыжи, палки да ботинки, всё довольно древнее. Хватятся только лыж, они наперечёт. Но нам очень нужны были безликие лыжи. Если б я или Репей у кого-то взаймы просили, то получили бы лишнего свидетеля.
   Выходить пришлось через окно на первом этаже. Все двери, даже запасные выходы, просматривались на камерах. Камеру вестибюля мы отвернули и надеялись лишь на то, что охраннику попался интересный фильм, и он не заметит, что вместо вестибюля на мониторе зелень стены.
   Нам повезло. И окно открылось, и снега под ним было достаточно, чтоб безболезненно плюхнуться.
   — Всё, Репей, — сказала я, остановившись отдышаться, когда отошли достаточно далеко, — теперь твоя задача сидеть на больничном заборе и запоминать всех лыжников, которые буду входить в лес. Кроме женщин и детей.
   — Понял. А дальше чё?
   — А дальше я буду выходить к тебе каждый час и спрашивать.
   — Я так жопу отморожу.
   — Ты оденься потеплее.
   — Давай по очереди сидеть.
   — Я не могу, меня узнают, и тогда всё пропало.
  
   Повезло на третий день дежурства. К счастью, погода смягчилась, мороз ушёл, и с неба падал мягкий снежок. Одноглазый был замечен полчаса назад. Я быстро собралась и вышла на краденых лыжах и с рюкзаком за плечами.
   — Телефон взяла? — спросил с насеста Репей.
   Я кивнула.
   — Если меня не будет долго, часа четыре, тогда звони. Если не возьму трубку, звони в полицию. Всё понял?
   — Да.
   Танюшка исчезла в день выписки урода, но заговорили об этом не сразу. В больнице думали, загуляла девка. Сегодня решили заявить в полицию и в поисковый отряд. Но у меня был свой план, и он уже претворялся в жизнь. С каждым движением ноги в казённых, лишённых волшебства лыжах, в каждой пойманной на язык снежинке.
   Урод опять катался пьяный. Это было мне на руку, я просто ждала над оврагом, пока он доплетётся до меня.
   Пустые глаза уставились с подобием интереса:
   — А, это ты, пацан? Чё, опять тебе неймётся?
   — Да, неймётся. Это твоё? — спросила я, вытащив из-за пазухи листок с чудовищем.
   Пустые глаза резко налились кровью, урод рванулся ко мне, рыча:
   — Откуда?!
   Хмель и резкие движения плохо совместимы. Он упал и безуспешно пытался подняться, даже не думая снять лыжи.
   Я достала из кармана восковую фигурку и щепку. Быстро проткнула кукле горло насквозь.
   Урод на снегу захрипел. Закашлялся кровью. Но отчаянно ворочался, пытался встать. Он не понимал, что происходит. Глупая кукла. Посмотрел на меня, и в бесцветных глазах мелькнул страх.
   — Помоги, — выплюнул он просяще.
   — Помогу, только скажи, где Танюшка. Санитарка из больницы, куколка.
   Он замотал головой, выплёвывая красное.
   — Сбежала. Сучка, брызнула в меня дрянью.
   — Молодец, — улыбнулась я. — Давай помогу.
   Он посмотрел на меня с надеждой, уродливая кукла с кровавой пеной на губах.
   Я быстро, как фигурке из воска, проткнула ему горло остриём лыжной палки. Вынула — из горла забил красный фонтанчик.
   — Мои лыжи тебе поперёк горла.
   Постояла рядом, пока он не упал и не перестал дёргаться. Тогда аккуратно перевернула его, расстегнула куртку и положила на грудь файлик с рисунком, застегнула.
   Сначала хотела столкнуть тело на дно оврага, но потом решила иначе.
   Я освободила ноги мёртвого урода от лыж, подтащила тело к ближайшей ёлке, развела ему ноги, руки в стороны. Руки не хотели держаться, но лыжные палки помогли. Зубы трупу я решила не выбивать, и так уже намучилась с этой тушей.
   Из леса я выходила по снежной целине. Съехала прямо к реке. В этом месте она не замерзает, течение очень быстрое. Добралась по берегу на лыжах до кромки тонкого льда. Вниз по течению он становился толще, надёжно укрывая под собой все секреты реки. До весны хватит.
   Я вытащила из рюкзака валенки, переобулась. Отправила под лёд лыжи, палки и ботинки, в одном из которых похоронила восковую куклу.
   Всхлипнула и поспешила обратно в лес. Выйти нужно было через двухкилометровку, по той дороге много следят пешие.
  
   Когда я подходила к больничному кругу, мне навстречу кинулись Репей и Ленка.
   Мы застыли друг напротив друга и просто смотрели. В тот момент мне показалось, что можно ничего не говорить, друзья и так всё знают.
   Но на всякий случай я сказала:
   — Чудовище убито. Копьём в горло. И увидела, как улыбнулась Ленка — теперь совсем живая. И Репей, волшебник. Мои друзья.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"