Усов : другие произведения.

Сотворенный Богом

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Человеческая жизнь - пустота, не по форме, но по содержанию. Всю жизнь очерчивая форму, как минимум более или менее точными границами, не наполняя ее ни на каплю, умираешь от ненужного жжения в сердце и пламени, изрыгающегося в тебя, пожирающего тебя, испепеляющего, оставляющего руины. И пустоту. Как форму, и содержание: связь двух бесконечно малых величин в необъятном пространстве - временном континууме. Бог умер, теперь наш Бог - время, жерновом катящееся по спинам, головам, телам, поколениям, оставляя в памяти горстку праха, пепла, перегноя - всего чего угодно, кроме живой материи.
  Deus factus sum.
  
  
  Пролог
  
  Главный вопрос изучения человека - вопрос цели его существования - все остальные вопросы, проблемы и вытекающие из них открытия, лишь побочные эффекты. Познает природу, приспосабливает ее под себя, осваивает новые места обитания, изучает космос - что до меня, то все это ерунда. Кому сдался, к примеру, закон всемирного тяготения без привязки его к смыслу человеческого бытия.
  В мире очень много сложных вопросов, мир просто-напросто кишит от обилия сложных вопросов, ответ на большинство из которых мало кто знает, тем более ответ, соответствующий действительному положению дел - тому, что существует на самом деле, а не возникло в больном сознании индивида. Например, какого цвета амеба. Простота вопроса повергает в шок, но... Типично услышать, будто цветом можно запросто пренебречь ввиду ее микроскопичности. Какого она цвета - поди, разбери. В цвете вообще должно быть что-либо основополагающее, своего рода фундамент. Вот мы и останавливаемся на базисе красный-голубой-зеленый и отталкиваемся от него. Красный цвет, в свою очередь, - это смесь того-то и того-то... Зеленый... Да и голубой, если быть честным... Нет, все не то. Да и почему необходимо все сочетать? Основа всего - свет солнечный, абсолютно точно.
  Нельзя предсказать всего, нельзя предопределить все события в нашем суматошном мире. Даже если мы говорим, что a priori механизм возникновения, протекания и затухания данного конкретного случая предопределим. Возьмем хотя бы определенную неопределенность в музыке. Все того же Шенберга - в любом инциденте важной стороной является чья-либо воля, - в таком случае мы и получаем какие-нибудь правила, на основе которых можем построить некое абстрактное бытие чего (кого)-либо. Бытие музыкального произведения Шенберга, например. Когда имеются четкие правила и четкие ограничения, только в этом случае мы можем говорить о частичной предопределенности, ну, например, о том, какие ситуации однозначно можно исключить, как невероятные.
  В жизни соприкасаешься и с тем, чего не следует знать, тем самым, обрекая себя на тысячи мучений, исходящих не только из враждебного мира, само сознание - злейший враг, источник бед. К тому же совесть, есть еще и совесть. Как странно устроен человек, сколько разнообразных учителей, советчиков, контролеров содержит он внутри себя с самого рождения. Бесполезных учителей, советчиков, контролеров. Человеческая жизнь - пустота, не по форме, но по содержанию. Всю жизнь очерчивая форму, как минимум более или менее точными границами, не наполняя ее ни на каплю, умираешь от ненужного жжения в сердце и пламени, изрыгающегося в тебя, пожирающего тебя, испепеляющего, оставляющего руины. И пустоту. Как форму, и содержание: связь двух бесконечно малых величин в необъятном пространстве - временном континууме. Бог умер, теперь наш Бог - время, жерновом катящееся по спинам, головам, телам, поколениям, оставляя в памяти горстку праха, пепла, перегноя - всего чего угодно, кроме живой материи.
  Тогда в мгновение ока и всплывает очеловеченная честь и нечисть, а затуманенный разум мечется между этими двумя полюсами, надеясь втайне на забытье. Только тут и осознаешь, что вся эта неуравновешенность, внутренняя несовместимость мыслительных компонент выжившего из сил организма довлеет над сущностью индивида ежедневно - из часа в час, из минуты в минуту, не отпуская, не давая продохнуть, пышет открытым жаром своего дыхания прямо в лицо. Всякое может померещиться.
  
  I
  
  Всякий начальник зависит от своего подчиненного - это не теорема, давно доказанный факт: вот, например, Малиновски зависит от меня, Пастухов также находится от меня в полной зависимости, Шнайдер... Господин Шнайдер не зависит ни от кого, все решения принимает господин Шнайдер - единолично либо коллегиально. В конечном счете, выходит так, что все мы оказываемся в зависимости от уборщицы, что приходит, оттесняя персонал от рабочих столов своим толстым задом, размахивая, словно стягом, высоко над головой зловонной тряпкой, намотанной на швабру. Все оттого, что любая уборщица мнит себя наиважнейшим и наиполезнейшим человеком в любой мало-мальски крупной или мелкой Компании, что-то вроде кошки в доме. У них много схожих черт, в любом случае, никто не оспаривает тот факт, что перед "новосельем" фирмы в авангарде выходит она, помечая помещения характерным, уникальным для нее запахом, маркируя свою территорию. С уборщицей нельзя ужиться, ее можно только терпеть. Терпеть в присутствии, не терпя во все оставшееся время. Но бог с ней, с уборщицей. Я думаю, стоит окунуться в более интересные вещи, о которых я и поведу разговор в дальнейшем.
  Господин Шнайдер не любит отвечать на вопросы. Господин Шнайдер не любит задавать вопросы. Господин Шнайдер - официальное лицо, и он не терпит никаких вопросов, он всегда строит только повествовательные либо восклицательные предложения. Иногда психика господина Шнайдера ломается и выходит из-под контроля, тогда он вдается в сентиментальные воспоминания и перемежает свою обычную речь с вопросительной.
  - Меня зовут господин Шнайдер. Питер Шнайдер. Я - генеральный директор Компании. Если у вас есть вопросы, можете задать их господину Малиновски, если вам нужны ответы на эти вопросы, можете обратиться к господину Пастухову. Все остальные проблемы вы можете обсудить со мной, либо со службой охраны, если дело касается вашего пропуска.
  Господин Шнайдер - шутник, он любит отпустить пару-тройку действительно классных шуток, иногда не очень-то уж и приличных, вгоняющих в багрянец собеседника, тут-то голова его работает как нужно, тут ему нет равных.
  Он прекрасно понимает по-русски, достаточно хорошо говорит по-русски, все разговоры, переговоры, беседы и отдельные фразы, брошенные невзначай, в стенах Компании проходят на русском, кроме разговоров, переговоров, бесед и отдельных фраз, даже брошенных невзначай, которые касаются господина Шнайдера.
  - Будем знакомы, меня зовут господин Шнайдер. Питер Шнайдер. Я - генеральный директор Компании. Все, что произносится, пишется, передается и замышляется в стенах моей фирмы, касается меня.
  - Я вас понял, господин Шнайдер.
  
  Я занимаю достаточно незаметное место в Компании. Господа Малиновски и Пастухов являются незыблемыми столпами, титанами, на непримиримых взглядах которых строит свою политику господин Шнайдер.
  За время работы в Компании мое место определяли как "заметное" лишь несколько человек - Малиновски, Пастухов и лично господин Шнайдер, тем самым, указывая на занимаемую мною позицию как на "позицию в заднице", при этом видя действительность, скажу я вам, сквозь стекла розовых очков.
  У меня есть множество мыслей, которые при благоприятном стечении обстоятельств смогли бы перерасти в серьезные проекты, строить планы по получению астрономических прибылей - моя маленькая слабость, мои мысли, и я этого не скрываю, гениальны, мой изощренный ум уникален, он может инициировать в своих недрах тысячи грандиозных замыслов, тиражировать их. Однако я - реалист, имея ворох идей, я не имею возможностей их реализовать, я всегда держу в уме свое место в компании как "место в заднице". Если бы я только смог дать толчок своему сознанию. В хорошем смысле этого слова. Но, поди, разбери, где смысл у него действительно хороший. Когда желудок вот-вот выплеснет взбунтовавшееся содержимое тем же путем, как оно туда и попало, слово это обретает смысл вполне пристойный, а сама сущность его, учитывая всю значимость момента, становится просто необходимой, если не сказать, эксклюзивной.
  
  ***
  
  Два года назад я начал работать над тем, чтобы получить эксклюзивное право на распространение талька на территории одной из областей Китайской Народной Республики. Около двух месяцев у меня ушло на то, чтобы просчитать все цифры, касающиеся себестоимости, продажной цены, стоимости транспортировки, таможенных расходов и прочих убытков.
  Я исходил из того, что Китай имеет огромный годовой прирост населения, так что, по прикидочным подсчетам, я смог бы стать миллиардером не позднее двух лет после открытия своего дела, а распространение детской присыпки в стране с нешуточными притязаниями на мировое господство считаю делом весьма и весьма престижным. Я сделал предварительный запрос, обратившись к властям и руководителям на местах. Через какое-то время получил ответ, и теперь лелею свою голубую мечту: "...любой гражданин Китая имеет право открыть собственное дело...". Что же мешает? Стоит лишь ударить пальцем о палец да стать гражданином этого государства. Как только я потеряю свое место в Компании, как только они выбросят меня, словно жалкого пса, я займусь этим, обязательно займусь.
  Единственная вещь, которая мне не очень-то уж симпатична на сегодняшний день и в перспективе - мое личное мнение относительно всякого рода коммерсантов, сложившееся на основе жизненного опыта. А все коммерсанты - сплошное дерьмо. Пытаются разжалобить, выбить слезу, крича налево и направо, будто подвергаются различного рода рискам при заключении сделок. Но видели ли вы когда-нибудь коммерсанта, который действительно чем-либо рисковал? Все просчитано до мельчайших деталей, рискуют игроки, коммерсанты "извлекают прибыль".
  В данном вопросе есть один не вполне ясный для меня пункт, пунктик - когда эти самые коммерсанты становятся таковыми, какими они есть на самом деле - до того как или какое-то время спустя? В любом случае, я сам определяю свой путь, я не дерьмо, я - истина.
  
  Малиновски не любит людей. Особенно тех, которые говорят по-русски. Он уже семь лет в России. Малиновски не любит немцев, Малиновски не любит Германию. Малиновски считает, что Германия неисправима, что националистические норки испещрили ее чрево справа налево, вдоль и поперек, начиная с самого основания, образуя мудреные хитросплетения по пути продвижения к маковке. Малиновски утверждает, что современная Германия все также населена нацистами - "они сплошь и рядом".
  - Германия кишит ими. Первый встречный считает своим долгом быть чистокровным арийцем, евреем, русским, венгром, австрийцем... В Дрездене, в Бонне, в Дортмунде, а уж, подавно, и в Берлине.
  Он полагает, будто сама по себе Германия заражена страшным вирусом, распространившемся на ее территории, прижившемся, развивающимся, мутирующим. Этим вирусом, считает Малиновски, способен заразиться любой - человек любой национальности, будь он поляком или евреем, баском или чистокровным английским аристократом, не говоря уж о породистом немце. "Германия для немцев", "Германия для евреев", "Германия для венгров"... Он предлагает мне принять участие в эксперименте, он вообразил, будто я подопытный кролик - ошибается, я буду протестовать и сопротивляться изо всех сил, пусть лучше мне сломают ногу, чем мне неоднократно угрожали. Суть эксперимента коренится в моей заглавной роли, я должен пока еще не известным образом (что, признаюсь, является слабым звеном теории) заразиться этим пресловутым, воображаемым воспаленным сознанием Малиновски, вирусом. За мной будут наблюдать и вести записи, ко мне приставят лучших сиделок.
  После окончания рабочего дня и в выходные его можно встретить в баре "Йорк", где он впитывает алкоголь, ощущая себя скверной, но в то же время светится счастьем. Он любит эль. Настоящий ирландский эль. Темный ирландский эль.
  - Прости, что тебе приходится меня вести домой, я приношу извинения, но, прошу меня понять, принять это к сведению, я просто немного перебрал в этом дурацком баре...
  Голос плывет, дыхание разит алкоголем ночи, ноги подкашиваются. На свежем воздухе, однако, он выглядит более адекватно, нежели... Нежели... К тому же более или менее сносно переставляет свои обмякшие движители.
  - Только не говори моей жене. Давай договоримся, давай договоримся сейчас же и следующим образом - ты меня отведешь, отведешь ко мне домой, в мою квартиру. Ты положишь меня на диван. На мой диван. Ты же знаешь, где он находится, ты же знаешь, где он располагается в моей квартире?
  Откуда же я знаю, где располагается этот самый его диван, будь он триста раз обит кожей. К счастью, честь доставить господина Малиновски в скверном состоянии до его личных апартаментов выпадает мне нечасто, так вот сегодня свалилась на голову первый раз, огорошила. Да и к чему все это беспокойство - осталось несколько сотен метров, всего несколько сотен метров до того подъезда, что он указал мне дрожащей рукой. Около тридцати минут назад, признаюсь, было намного хуже, намного, - безуспешно пытался вызволить его бренное распластавшееся тело с заднего сиденья малолитражки. Он упирался, как и подобает настоящему джентльмену в таких случаях, а при непосредственном приближении к неминуемому выходу распростерся пауком в дверном проеме, оказав тем самым вполне нешуточное сопротивление.
  Его можно застать в любой день по вашему выбору в баре "Йорк", как раз там он коротает вечера, пропуская время сквозь пальцы, оплачивая бесчисленные счета, оставляя официантам заслуженные чаевые. Странно одно - он обмолвился относительно своей жены. Но у него нет жены. Ни на том, ни на этом свете.
  - Знаешь, - говорит он мне сегодня, - у меня и правда нет жены. Я тебя наколол. Я не был пьян, просто хотел пошутить, посмеяться.
  - Доброе утро, господин Малиновски. У вас больной вид, господин Малиновски. Я думаю, вам лучше не разговаривать, это может привести к непредсказуемым последствиям.
  - Но у вас нет жены, господин Малиновски.
  - Ты не хочешь быть моей женой? Мы могли бы заключить контракт прямо сейчас.
  Очень рад, что уговоры были недолгими - я громко, действительно громко хлопнул дверью на прощание. Не терплю такого рода предложений. Выходя из подъезда, распугал стаю воронят, разлетевшихся в разные стороны, до моего момента преспокойно занимавшихся своими делами и небеспричинно чувствовавших себя королями в храпящей ночи.
  Обычно не я убеждаю Малиновски, - Малиновски убеждает меня в том, что все сказанное господином Шнайдером правильно a priori. Он использует любые способы и уловки, чтобы втемяшить в меня мнение господина Шнайдера, официальную точку зрения Компании - начинает инструментами неголословной аргументации, переходит к вопросам богословия, а затем начинает угрожать силой. Заметьте, какая тактичность с его стороны - он заявляет, что Бог умер - это тоже доктрина нашего генерального директора, потом он предупреждает меня, ни капли не сконфузившись:
  - Мы вас найдем в любом случае. Мы рано или поздно найдем вас и тогда сломаем вам ногу. Вы же прекрасно меня понимаете?
  Принимая во внимание ту периодичность, с которой я не соглашаюсь с ним, по своей природе я должен быть мутировавшим осьминогом.
  По какой причине он проповедует официальную доктрину компании, одновременно являющуюся точкой зрения господина Шнайдера? Начнем с того, что господину Шнайдеру нравятся люди, которые поддерживают его личное мнение. Господину Шнайдеру нравятся люди, которые обладают талантом грамотно донести мнение господина Шнайдера до сотрудников Компании. Господину Шнайдеру нравятся люди, которые поддерживают его личное мнение при любых обстоятельствах. Малиновски по душе, когда его ценят в руководстве компании, более того, господин Малиновски готов сделать все - все, что угодно, лишь бы господин Шнайдер ценил его еще больше. Малиновски по душе, когда господин Шнайдер оценивает его работу выше других. Малиновски - крайне ответственный работник.
  
  ***
  
  Существует огромное множество способов найти то, что тебя интересует. В данном случае речь идет о промышленном оборудовании - кончая автоматическими линиями для различного рода производств, начиная тривиальными винтами, шайбами, осями и прочими простейшими деталями. Теперь представьте ситуацию, что у вас появилась информация о некоей компании, малоизвестной в ваших малоизвестных кругах, которая разработала не далее как в восемьдесят шестом году двадцатого века и благополучно выпускает и по сей день некие приборы, пользующиеся повседневным спросом, имеющие определенные технические новации, запатентованные во всех крупных государствах, а посему данный продукт чрезвычайно интересен как для расширения кругозора, так и небезынтересен в качестве средства пополнения как бюджета вашей компании, так и личного кошелька - за счет спекулятивных перепродаж данного оборудования на существующем рынке. Более того, ни один из поставщиков подобного оборудования в вашем регионе не занимается чем-то похожим. По указанным причинам вам кажется весьма желательным узнать как минимум телефон этой самой компании, название которой известно вам приблизительно либо не известно вовсе.
  Осуществляете запросы в торгово-промышленную палату при посольстве, ставите всемирную паутину с ног на голову, а в результате имеете дебила типа Дейва Робертса, которому похоже наплевать на вас кипящей струйкой слюны. Не исключено, конечно, что он - псих, ну а, может... Все может, и все может быть.
  Я старательно, со знанием дела звоню ему всякий будний день, памятуя об этой чертовой разнице во времени. Время - Игра, чем больше прошло, тем меньше осталось. У меня на часах уже восемь вечера, у него - одиннадцать утра, у этого странного парня из Алабамы. Я говорю ему: "Это снова я". Он говорит, что не узнает, кто это. Я точно знаю, сколько времени на моих часах - я звоню ему всегда в одно и то же время, он задает этот вопрос всякий раз, когда я направляю свой телефонный звонок в его сторону. Искренне удивляется, узнав истинное положение дел. К слову сказать, дозвониться непосредственно ему получается один-два раза в неделю. Все остальное время его нет на рабочем месте. К сожалению или к счастью.
  Дейв переспрашивает цель моего звонка, уточняет мою фамилию, имя, название компании, выверяет мои координаты, а потом спрашивает, сколько у меня времени на часах. Что он, помешан на времени? Мне это совершенно безразлично с сегодняшнего дня. Это мой ежедневный моцион.
  В один прекрасный день я спрошу его:
  - Привет, Дейв, как дела?
  - Неплохо. А как вас зовут? Сколько у вас времени?
  Я отвечу ему помутившимся голосом:
  - Мне тоже прописали процедуры. С завтрашнего дня. Меня не будет неделю. Скоро позвоню.
  - Вы не сказали мне, сколько у вас сейчас времени.
  - Все нормально, Дейв. Услышимся через неделю. Пока, Дейв. Сейчас двадцать часов семь минут, Дейв. Приятно было услышать, Дейв.
  
  ***
  
  В руке сжимаю коробок спичек. Пугливо подхожу к газовой плите. Именно так - в левой руке коробок, в правой - спичка. Быстрым движением пытаюсь вызволить пламя из плена. Пять раз. Ровно. Малиновски говорит, что у него получается с третьего раза. Пастухова никогда не спрашивал. У него электрическая зажигалка. Я знаю это. Можно угадать по глазам, жестам, повадкам. У них совсем другая жестикуляция, совсем другая психология. Своего рода это непреодолимый комплекс - они не могут стать такими же, как мы - мы пользуемся спичками - в левой руке коробок, в правой... Главное условие - чиркать надо быстро. У Малиновски получается быстрее, он зажигает спичку с третьего раза, но у меня все еще впереди.
  Я могу вполне нормально общаться и с Пастуховым, и с господином Малиновски, хотя они занимают непримиримые, неприлично крайние позиции по всем вопросам - истина всегда где-то посередине, истина - это я.
  Что я знаю про Пастухова? Родился в Свердловске, проживал в Екатеринбурге, а теперь на старости лет хочет вновь жить в Свердловске. Боюсь, ничего у него не получится. По нескольким причинам. Во-первых, слишком сложно оставить Москву, единожды тут появившись, а уж, подавно, проведя без малого пятнадцать лет вот здесь, на этой вот земле. Во-вторых, Москва не в состоянии оставить свой форпост, Москва не в состоянии менять названия туда, обратно и снова в противоположном направлении, Москва не терпит нестабильности. Москва - надежда нации, ее оплот, ее фундамент, ее основа. Ощущать воздух Свердловска и Екатеринбурга, знаете ли, не одно и то же. Название - лозунг. Название - знамя. Название - дыхание ветра. Название - состояние города. Сколько их, городов-неваляшек? Немало... ДанцигоГданьск, ЛодзеЛитценштадт, КенигсбергоКалининград, одного Петебурга вполне достаточно.
  Что еще? Член компартии с девяносто четвертого года. Заметьте, с девяносто четвертого. Во времена Советского Союза в компартии не состоял. Перманентная склонность к оппозиции.
  Ему не нравится мое поведение за столом, он обвиняет меня, он кричит на меня, повышает голос. Эфир доносит до меня нотки гнева, характерные изменения тембра.
  - Пастухов, в конце концов, я же извиняюсь.
  Мое мнение - всегда достаточно извиниться, достаточно выразить это словами. Иначе я скажу ему всю правду. Всю правду о его манерах. Один "слоновий жест" чего стоит. Я называю это "слоновьим жестом". По аналогии. Когда-нибудь видели, как питается слон? Инстинктивный жест хоботом - взять пищу, положить в рот. У Пастухова рука - хобот. Хобот похлеще локтей на обеденном столе. Где хобот - там нет никаких манер. Нет манер - нет и речи. Не так-то просто наблюдать такую сцену своими глазами. Когда-нибудь мне это надоест.
  Малиновски всегда прислушивается к советам Шнайдера, Пастухов же наоборот - к советам Шнайдера не прислушивается, мало того, пускает их под откос, саботирует, направляет в совершенно противоположную сторону. Пастухов нравится мне своей бесшабашностью, однако, с головой у него не в порядке. Он распоряжается сделать то. Он распоряжается сделать это. Он просит приготовить ему кофе. Черный. Нет, лучше со сливками и сахаром. А когда я делаю этот самый его кофе, кричит через две комнаты в зигзагообразный коридор, что сливок не надо. Пока я несу, он успевает впопыхах выкрикнуть, что сахара не надо тоже. Он принимает меня за полного идиота? Я знаю, как угодить Пастухову, я прекрасно знаю, какой кофе он любит - без сахара и без сливок...
  Он учился в спецшколе, окончил Бауманский и Политех. Он работал в НИИ приборостроения. Он работал в Арзамасе. Какого черта я должен знать, что за кофе он любит? Мне вообще нет разницы, пьет ли он его с сахаром и со сливками или без того и другого. А если будет возмущаться - выплесну ему прямо в лицо. Без сливок и сахара.
  Пастухов - не ценитель архитектурных изяществ и прочих памятников культуры. Ему не по душе также живопись и скульптура, "статическое искусство" - без развития, истории и будущего. Буйная неуемная фантазия в состоянии разыграть любую сцену, однако есть одно "но" - мнение автора, а, в данном случае, реплика автора явствует лишь из состояния с нулевой подвижностью за редким исключением. Эти последние Пастухов вроде бы как ценит, но они выбиваются из общей канвы данного вида искусства как такового.
  Пастухов ненавидит Москву, Питер, Прагу, Дрезден... "В них слишком много выблеванных наружу ненужных архитектурных вывертов". Излишества создают иллюзорное представление, обманывают.
  - Если вам нравится храм Василия Блаженного, Кремль и даже здание гостиницы "Интурист", вам понравилось, как приготовили и подали кофе со свежим эстерхази в кофейне на Тверской улице или Калужской площади, это вовсе не значит, что Москва - хороший город, черт возьми.
  Пастухов не терпит вещей, которые могут натолкнуть на неверный след, запутывая далее все больше и больше, вихляя, скрываясь, плутая. Конечно, он прав, этот Пастухов - умный человек, сидел в тюрьме, с большим жизненным опытом. Только его неприязнь к зданиям, статуям и картинам также ничего не значит, как и то, что совершенно ничего не значит для него. В любом городе важен дух, дух, который ощущаешь, вдыхая полными легкими воздух, жадно пожирая глазами его сущность, слыша его звуки, общаясь с его жителями.
  Пастухов мне рассказывал, что провел в тюрьме около двух лет, он называет себя жертвой репрессий, защитником идеи, политическим заключенным и кучей других синонимичных выражений, всплывающих в мозгу ярко бредящих правозащитников.
  Он ежедневно говорит мне, что знал многих, кто отсидел в тюрьме. Он поддерживает связь с теми, кто сидел вместе с ним.
  - В конце концов, - заявляет он, - какая разница в этих последовательностях?
  Человека посадили в тюрьму. Вынесли приговор - и посадили. Человек сидит в тюрьме. Год-два-три. Иногда больше, иногда меньше. Человек выходит из тюрьмы.
  Пастухов говорит мне:
  - Нет никакой разницы.
  Человек выходит из тюрьмы. Свобода. Он проводит месяц-два-три, может быть, даже год на свободе. А потом опять попадает в тюрьму.
  Первопричина в том, что он совершил что-то? Первопричина в том, что он вышел из тюрьмы? Первопричина в том, что он сидел в тюрьме? Истина по середине. Истина - это я. Я не собираюсь в тюрьму.
  
  ***
  
  Мой мозг оплавляется в приступах праведного гнева. Я не могу быть виноватым в том, что меня не устраивает мой рабочий распорядок, превращающий ежедневно по будням в сущий ад.
  Утро... Серое, скользкое, непроглядное - хоть глаз выколи. Кожа ощущает неприятное прикосновение холода. Замерз еще во сне, но натянуть одеяло выше сил не было, довольствуюсь легкой простудой. Через открытое окно чувствую знакомый запах улицы. Утро отбивает охоту подружиться с ним, немного видоизменившимся, потому чем-то незнакомым.
  Никогда с утра не возникает иллюзии - думаешь, знаешь - силуэт грядущего дня не примет другой формы. Проживаешь по инерции, в соответствии с заведенной привычкой, либо ленишься что-либо менять.
  Улетаю птицей, разинув как можно шире половинки разящего клюва. Кричу. Не абы что шепотом - привык ругаться во весь голос. Вот он я весь на ладони без преувеличений и прекрас. Беззащитное тельце в пижаме, шатающееся по дому в сумеречной мгле. В раскрытое окно задувает неосторожных мух синий ветер, хвост которого привязан к маковке растущей у самого окна старой березе. Она кряхтит, трещит под напором его неокрепших мускулов, заваливая верхотуру то влево, то вправо в такт колебаниям рамки невидимого камертона.
  День... Какой сегодня день? Более всего меня интересует будний ли день завтра. Или, может быть-таки, выходной? В этой веренице сложно определить. Не представляю себе даже то, что было пять минут назад. Хотя нет... Прекрасно представляю - было то же самое за исключением ничего не значащих мелочей, что будет утром завтрашним, только если не выходной... выходной... Молю, молю о выходном сам не знаю кого в поисках календаря.
  Масло шипит и пенится на чугуне, подпрыгивает, пытается достать до руки, плюется. Чугун соприкасается с чугуном, чугун - со сталью, огонь - с чугуном, чугун - с маслом. Масло фонтанирует и брызжет. Я его опасаюсь, в один прекрасный день есть возможность быть ошпаренным.
  Кровь подступает, густо смачивая белки глаз. Глазное яблоко стучит, клекочет, пытается вырваться, оставив зияющие дыры пустых глазниц. Медленно сажусь. Иначе становится больно. Боль ощущается в спине, каждые вдох и выдох наносят жалящий укол в область грудной клетки - сесть, задержать дыхание, отсидеться, подождать, пока все придет в норму.
  Глаза закрываются на ходу, образуя некоторое подобие амбразуры. Руку держу твердо, провоцируя взбунтовавшееся масло показать всю свою силу.
  Не знаю, что и думать. Вчера вечером, как обычно, звонил господину Робертсу. Тому самому, в Алабаму.
  - Привет, Дейв. Это снова я, - мой голос в чужом теле.
  Знаешь, что он мне сказал? Он сказал, что отправил письмо не далее, чем день назад. По электронной почте. Понимаешь? Почту я проверял три раза и видел его письмо. Я удалил его - запросто взял и удалил. Что он на это мне скажет, найдет ли односложный ответ? Ко мне не подступишься - я его не получал, а, следовательно, не читал. Хотя, что тут является следствием сложно сказать. Он попросил меня проверить технические настройки моего почтового ящика. Он же прекрасно представляет, что я прекрасно представляю, что все это значит. Ни черта это ничего не значит, потому что я не видел его письма и не читал его.
  - Дейв, но я ничего не получал.
  - Я не знаю, в чем проблема. Попробую проконсультироваться с нашими программистами.
  Будь добр, проконсультируйся, ибо наше сотрудничество без этого письма ничего не значит, абсолютно ничего. Надеюсь, что получу его завтра-послезавтра-на-следующей-неделе.
  - Дейв, спасибо за информацию, Дейв.
  - Надеюсь, мое письмо дойдет до адресата.
  - Я тоже надеюсь, Дейв. Я жду этого письма четыре месяца, Дейв.
  - Сколько у вас сейчас времени?
  - Половина девятого, Дейв.
  
  ***
  
  Пастухов отметает статику, Пастухов предпочитает общаться с людьми, преимущественно в барах и других злачных местах, он поддерживает контакты и ведет картотеку - для каждого отдельная папочка изумрудно-зеленого цвета.
  Он не любитель откладывать дела на потом, он также с ненавистью относится к беспорядку и ненужным вещам. Пастухов любит повторять где-то заученную фразу:
  - То, что так надоело, и хочется выкинуть - поди и выкинь, а не то оно привяжется, и никогда, слышишь, никогда не будет тебе покоя, ибо будет тяготить тебя вечным - мертвым и холодным, покрытым плесенью и влагой синего холода, грузом затворника-святоши.
  Колодец, из которого он черпает информацию, безвозвратно провонял, будто затхлое болото. Пастухов этот факт прекрасно осознает, потому стремится разбавлять обильно присыпанные перцем истории небольшими порциями несвежей морской воды, отчего конечный продукт становится солоноватым, но более приятным на вкус.
  Ощущаю на языке вкус полуторавольтовой батарейки, мне противно, мне хочется выблевать из себя все то, что он вложил в меня - буквы, цифры, знаки, факты, события, пересоленные комментарии, личное мнение господина Пастухова по данному вопросу, так далее, так далее.
  Он тонкий психолог, этот Пастухов, он знает, к кому и с каким коромыслом стоит подойти, как наполнить ведра, чтобы не расплескать воду, как лучше подать, приправить, припудрить, какую придать форму, как плюнуть и где растереть. Его талант - выдавать жестко структурированную по его собственному требованию, грамотно замаскированную под истинное положение дел информацию для быстрого потребления. Он ловко плетет интриги, используя сей талант как инструмент воздействия на слушателей на подсознательном уровне, что обступают неприступным кольцом своего заглавного глашатая - разносчика истины - и впитывают, впитывают отравленную истину - гремучий яд. Пикник на поляне, организованный удавом для кроликов. Бедняги. Бедолаги. Лишь я один имею стойкий иммунитет к этому беспощадному вирусу, я сам - истина.
  Он посещает бары, чуть меньше, нежели Малиновски, но все же. В особенности ему нравится, когда женский голос ласковой речушкой впадает в его ушную раковину, вибрирует неподалеку от его столика под аккомпанемент акустической гитары. Нет разницы, что хочет донести голос, порожденный исполнителем, ему все равно, ему важны звуки струн, не то что бы музыка, просто - звуки; текст нисколько не беспокоит его. Я отношусь философски к этому вопросу, у меня свой подход.
  Стоять или сидеть, напившись пива, ощущать то, что ощущают другие, напившись пива чуть больше тебя, наблюдая за тем, как женская рука касается грифа гитары, извлекая дрожащую мелодию, произнося знакомые задолбленные фразы, называя это пением в глубине души, сочиненные в момент, когда она выпила пива чуть больше обычного, и тогда она ощущала весь смысл этих слов, а сейчас - нет, сейчас есть только борьба, только борьба - меня, пива, мыслей... Она изложила это когда-то, теперь эти слова понимаю только я, не они, и, тем более, не она, повторяя фразы по инерции. Я понимаю, что она хотела сказать этими словами, а чего - нет, понимаю их марианскую глубину, их путь извне в ее сознание, потом - на бумагу, понимаю, что большинство выражений не принадлежит ей... Ни она, ни эти люди, выпившие пива чуть больше меня, не понимают этого, они внимают каждому слову, а слова падают в фарфоровую пустоту унитаза вместе с тем пивом, что выпили они, что выпила она, что выпили они немного больше, чем она, что выпила когда-то немного больше, чем сейчас. Но сейчас нет того состояния, нет той безвозвратно утерянной свободы, нет полета мысли, нет полета фантазии, есть полет фразы - из ее рта (но не ее сознания) в раковину унитаза, слова не задерживаются в сознаниях слушателей, слова ушли и окончательно утеряны. Важны не слова, важно состояние души.
  Текст, заляпанный жирными руками, залитый пивом так, что чернила оплавились и растеклись вдоль и поперек. Это все, что осталось от того состояния. Она не хотела говорить ничего, да она и не могла сказать ничего, сидела с набитым ртом, сидела и послушно записывала импульсы сознания, что нашли отражение в символах, символах, а не в словах, слова лишь неточно отображают их. Стих, песня - это не слова, это - символы, образы. От того, насколько точно подобраны слова, зависит точность передачи образов.
  Но те люди, что выпили пива чуть больше, чем обычно, их сознание копирует сознание Пастухова. Пастухову не важны слова. Пастухову важно слышать бренчание гитары, извлекаемое кем-нибудь. Синдром змеиной дудочки.
  
  ***
  
  - Доброе утро. Могу я поговорить с господином Робертсом? Департамент внешних продаж.
  - Вы знаете, я думаю, он от меня скрывается. Я удалил его письмо, а теперь он не хочет пересылать мне его повторно. Понимаете в чем все дело, он не знает, он не может знать, что я удалил его. Я знаю, что он не знает этого. Вы не подскажете, не разговаривал ли господин Робертс с программистами вашей компании в ближайшее время?
  - Соедините, пожалуйста, меня с кем-нибудь, кто компетентен в том, чтобы сделать мне коммерческое предложение. Я готов говорить с кем угодно, только не с господином Робертсом. Мне кажется, что у него не все в порядке с головой. Знаете, мне всегда сложно разговаривать с теми, у кого с головой какие-то проблемы.
  - У нас сейчас восемь двадцать две. Спасибо за информацию. Всего хорошего.
  
  
  ***
  
  Ночь вновь призывает к охоте комаров на человека. В это время суток большинство людей наиболее беззащитны. Спят, видят сны - видят, может быть, прелестные воспоминания о детстве, быть может, фрагменты прожитого дня, не исключено даже, что-либо провидческое, ну и, может, кошмары, характерные для монотонной повседневности. Убиваю еще одного кровососа - да это не комары, а вурдалаки какие-то.
  На иссиня черном холсте с проблесками разной интенсивности бледно-желтого цвета точек звезд эрегирует луна, кажется, что через мгновение она взорвется и разбежится по земле сотнями мириадов осколков неправильной формы со вкусом топленого молока, запахом застоялой мочи и теплом преющего сена. Упрямый окурок все еще мерцает тусклым красным огоньком на фоне издыхающего асфальта, отдающего последнюю толику ртутного столба уходящего в безвестность дня. Сбитая подошва опускается очередной раз над микроскопическим фонариком и с остервенением душит, душит его, уничтожая навсегда строптивую искру.
  Я видел сон... Будто иду по улице, преспокойно неся пакет с тальком. Вдруг он взрывается, разносит меня на части, на сотни маленьких крупиц, что ни собрать, ни сосчитать, ни склеить... Я просыпаюсь, хватаюсь от ужаса за голову руками. С двух сторон. Обхватить. Сжать. А головы нет. Баста. Пустота.
  Твердь земная - ничто, кроме как место нашего временного пребывания. Я говорю "нашего". Когда дело касается группы людей, я всегда говорю "нашего". Может быть, это не совсем правильно употреблять "нашего" вообще, так и в данном конкретном случае в частности. Я не люблю обобщения. Я люблю сны. Сны, приходящие сквозь пелену ночи под рогатым сиянием полумесяца, приходящие в солнечный полдень в моменты ленивой истомы, люблю их во время поездки в метро, когда, тщетно пытаясь отыскать положение равновесия, жонглируешь весом своего тела, будто кукла-неваляшка, попеременно в сторону сидящего справа, в сторону сидящего слева, справа, слева..., пока, в конце, концов, не выбираешь устойчивое направление, отклоняясь по его вектору всякий раз после возвращения в кажущееся состояние эквилибриума.
  Так вот, я вполне в своем уме, более того, я вполне в своем уме могу вообразить человека, что живет своими сновидениями, для которого ночные (или какие там еще) грезы - это вся его земная, будучи неземной по большей своей части, жизнь.
  Он просыпается лишь для того, чтобы справить все свои естественные надобности. Знаешь, что понимает он под "естественными надобностями"? Пища, работа, жена со всем супружеским долгом, сын, работа ну и все такое. Почему естественная? Почему надобность? Я вижу вполне логичное объяснение - все эти пункты необходимы, чтобы существовать, существовать "как все" в нашем расклассифицированном и структурированном мире, чтобы не выбиваться из системы, чтобы никто не смог бы считать тебя не менее как странным, непохожим на остальных. Разве плохо быть странным? Разве плохо выделяться из общей массы? С обывательской точки зрения, с одной стороны, такое положение видится много более притягательным, за исключением тех аспектов, что каждый второй, слепленный по типу "как все", сочтет за честь выставить остро заточенный ноготь указательного пальца-перста в твою сторону да отпустить разящую колкость, за исключением того аспекта, что в обществе ты выглядишь белой вороной. Белая ворона несколько перспективней серой крысы. Констатация факта. Все бы ничего, но вы забыли, что в жизни такого человека существуют ценности другого уровня, здесь ведь не все так просто, как кажется на первый взгляд, здесь есть одно "но", один неоспоримый аргумент, представляющий собой этакое шило в том месте, где не ожидаешь его увидеть ни при каких обстоятельствах, где это шило абсолютно неуместно и причиняет не то что бы массу неудобств - просто не дает возможности к существованию. Перипетии дневной жизни решающим образом сказываются на ту часть суток, что проводится этим самым человеком N в сладострастных объятиях сна. А эти объятия, надо признать, находятся на пике пирамиды ценностей-блаженств, входящих в ассортиментный перечень услуг, предоставляемых жизнью земной. Господин N огорчается, когда какая-то мелочь из времени света серой тенью ложится на иллюзорное бытие ночи.
  Представьте, к примеру, мужчину или женщину - выберите по вашему вкусу - с бесподобно прекрасным лицом, это несложно, не стоит долго фантазировать, стоит лишь сходить в музей скульптуры или живописи либо открыть иллюстрированную книжку о Древней Греции. Всем лицам лицо, короче говоря. С таким бы лицом, да на конкурс какой-нибудь - "Мисс лицо" или "Мистер лицо" - первая премия обеспечена в любом случае. Надеюсь, вы примерно вообразили себе образ лица, о котором идет речь, представили и должным, извините за тавтологию, образом наслаждаетесь, внутренне созерцая прекрасное. Ни в сказке сказать, ни пером описать, но это - единственное, что существовало в жизни данного субъекта, то есть - лицо, а все остальное вроде как пустота, отсутствие лица. Смотрись в зеркало да присвистывай, глядись - не наглядись. Так и на такое прекрасное лицо найдется напасть. Появится, например, однажды на лице прыщик. Вырастет. Вскочит. И будет торчать на этом самом лице, образуя холмик в экстерьере. Неприлично, надо сказать, торчать. Разрастется. Больно и неприятно, но избавляться придется с помощью врачебного хирургического вмешательства. Лишь шрамик, маленький и неприметный, останется на том самом месте. Незаметный. Почти незаметный. Если не приглядываться чересчур пристально. А если приглядеться, то вот он - тут как тут, и никуда от него не деться, - он здесь и напоминает.
  Вот и со сном та же самая практика. Чтобы не доводить дело до неприятных экзерсисов, приходится быть на чеку, как все, вести размеренный образ жизни в самом что ни на есть обывательском понятии. Пристрастия же к сновидениям - маскировать, то, что для человека ценнее прочего, - брешь в его обороне, его ахиллесова пята.
  Это не мания, это - альтернативный способ времяпрепровождения.
  Натягиваю предлинную тетиву между двумя кирпичными домами, что смотрят на меня своими черными окнами-глазницами в девять ярусов. Веревка почти касается земли, есть запас около полуметра. Прилаживаю в нижней точке нехитрое сиденье - фанерную платформу, сажусь, отталкиваюсь, раскачиваюсь, крепко держусь руками, лечу, чувствую свободу, чувствую ветер, синеву неба; я осязаю ее, обретая в ней спокойствие, я - воздух, я - небо, я - ветер... Представляю себя птицей, расправляю руки-крылья, покрываюсь перьями, взмываю выше, выше, парю, пока не ощущаю гнетущую тяжесть, манящую вниз, к земле, будто сильным магнитом. Я не могу противостоять ему, это не в моих силах, я слаб, слаб, я - небо, но земля тянет меня, словно за хвост - больно, настойчиво, страшно. Падаю. Пикирую вниз. Совершаю точечный удар в растрескавшийся асфальт, растекаюсь, чувствуя его тепло - поглощенные солнечные лучи, что в буквальном смысле согревают мою кровь, сочащуюся из рваного тела, из-под надорванной кожи, вытекающую на плато тротуара по сломанным, занявшим непривычное причудливое, будто ощетинившийся еж, положение. В страхе просыпаюсь, ощупываю себя, с удивлением осознавая свою целостность. Прилагаю усилия, чтобы снизить громкость до нулевой отметки. Интересно, сколько же я здесь уже ору?
  
  ***
  
  Путь звезд - видишь ли ты его, распластавшийся в небесной выси сетью гигантского паука? Треть жизни проводя во сне, еще около трети в небытии... Что же вмещается во все оставшееся время? Подобные размышления побудили меня не отклонять предложение господина Шнайдера, первоначально показавшееся даже абсурдным - нереальным, неисполнимым. Мне казалось, будто он смеется надо мной, он шутник, этот господин Шнайдер. Детально обдумав, взвесив за и против, я попытался досконально разобраться с той частью жизни, что, по моему глубокому и искреннему убеждению, провожу в бесцельно-бесполезной прострации. Вы проводите время так, как хотите - пожалуйста, потому и я имею полное право заявить о моем тайном увлечении.
  - Я согласен, господин Шнайдер. Мне льстит ваше предложение.
  Между нами действует соглашение, четырехстороннее письменное соглашение - я, Малиновски, Пастухов и господин Шнайдер. Я, Малиновски, Пастухов и господин Шнайдер подписали его около года назад, срок его действия - не ограничен. Срок действия исчисляется временем, необходимым и достаточным для физической смерти одного из двух тел.
  Главное правило - водит кто-то один, в порядке очередности, никто не может нарушить распорядок, никто не может изменить расписание. Тот, кто водит, обладает полным и единственным рычагом контроля над складывающейся ситуацией - телом, объектом. Тело - физическая оболочка, оболочка обыкновенного среднестатистического человека, такого же как мы с вами, если находите возможным считать себя среднестатистическим, но обо всем по порядку...
  В нашем распоряжении имеются два объекта - два тела. Все данные об объекте номер два известны лишь господину Шнайдеру. Это также главное правило. Компания имеет обслуживающий персонал, своего рода бэк-офис, который мы можем задействовать в своих целях, в том числе и "для работы с имеющимся в наличии объектом".
  Доступ к объекту номер два имеет только господин Шнайдер, он решает все вопросы о том, нужно ли ему задействовать обслуживающий персонал или нет.
  - Я настаиваю на этом. Это придаст нашей затее определенного рода смысл, господа.
  В противном случае господин Шнайдер не инициировал бы "наше приключение". В общем-то, надо констатировать, никто не был против.
  Шнайдер обещал, что наше мероприятие будет основано на принципе справедливости и равноправия. Господин Шнайдер всегда настаивает на включение в качестве основных условий двух данных понятий, для него это многое значит, справедливость и равноправие - не пустой звук, это - официальная точка зрения нашей Компании.
  - Будут соревноваться две команды, господа: вы и я, Питер Шнайдер собственной персоной. Желаю вам удачи.
  - Удачи вам, господин Шнайдер.
  Главное правило - никто в повседневной жизни не должен знать о нашем проекте, в обычной жизни все демонстрируют обычную жизнь.
  - Это главное правило, господа. Кто не придерживается главных правил, будет нещадно дисквалифицирован, господа. Судьей буду я, и никакие возражения на этот счет не принимаются. Все ли с этим согласны?
  - Да, господин Шнайдер.
  Господин Шнайдер любит деньги, он любит цифры, он любит охватывать своим сознанием количественную меру чего бы то ни было. Длину рельса, высоту дерева, радиус окружности, вписанной в треугольник берез на поляне. Господин Шнайдер любит четыре вещи: деньги, трупы, внимание к своей персоне и себя. Господин Шнайдер не переносит четыре вещи: нарушение договора, писателей и журналистов, людей ростом выше метр-девяносто-пять и вопросы.
  Господин Шнайдер часто присутствует на судебных заседаниях.
  - Суд - замечательное место, - говорит он, - Бесплатные спектакли, любой может прийти и посмотреть. Скоро суд превратится в чистый театр, созданный исключительно для показа спектаклей.
  Если Шнайдер хочет описать словами бессилие, он всегда приводит один и тот же пример:
  - Представьте судью. Вообразите. Это несложно. Главное - мантия. Это - основной атрибут, в этом - вся сущность. Судью, которому девяносто лет, которому осталось жить от силы три-четыре года по оптимистичным прогнозам врачей. Он знает об этом... И вот приговор - пятнадцать лет. Пятнадцать лет за убийство. Старый судья и молодой убийца. Судья вынес его, этот самый приговор. Понимаете, в чем все дело, - он не доживет до освобождения, а этот подонок в заключении будет смеяться над ним, понимаете - смеяться.
  Мне-то что? Пусть себе смеется, ржет, гогочет, пусть лопнет от смеха, этот подонок. Судья как минимум дожил до девяноста. Нет, господин Шнайдер, ваш пример не показателен. Стоило бы, по крайней мере, изменить возраст судьи, господин Шнайдер.
  - Понимаете, я согласен с вами, но так он выглядит намного более прискорбно, я бы сказал, вызывает жалость, поверьте мне. Вы верите мне?
  - Конечно, господин Шнайдер.
  
  ***
  
  Не применять оружие без демонстрации перед всеми, не покидать пределы города до окончания нашего соревнования - это также условия, выдвинутые господином Шнайдером.
  Мы ощущаем себя с первого дня нашего совместного коммюнике в роли заправских тактиков и стратегов - мы трое плюс господин Шнайдер против господина Шнайдера собственной персоной. Информацией о втором объекте, объекте господина Шнайдера не обладает никто, кроме него самого. Если мы проиграем, то проигравшим будет считаться тот, кто находился в теле нашего объекта во время его физической смерти. В случае проигрыша Шнайдера, он умывает руки, он несет ответственность по всей строгости нашего совместного волеизъявления.
  - Удачи вам, господа.
  - Удачи вам, господин Шнайдер.
  Разрешено делать все, кроме главных ограничений. Главное ограничение - нельзя использовать оружие без предупреждения. Его необходимо продемонстрировать перед всеми минимум за два дня до использования - дать каждому ощупать, ознакомиться, указать письменно марку, год изготовления, предоставить руководство по эксплуатации, санитарно-гигиеническое заключение и тактико-технические характеристики.
  При пользовании огнестрельным оружием производить не более одного выстрела, при пользовании холодным - не более одного удара по телу. Сродни дуэли. Любое нарушение правил, любое отступление от ограничений влечет за собой дисквалификацию.
  Дисквалификация равносильна проигрышу одного из участников. Проигрыш влечет за собой исключение из соглашения и другие санкции. Санкции оговорены в приложении к нашему соглашению. К проигравшему применяется не более одной санкции.
  Должны ли мы были и в самом деле подписывать это соглашение? Применял ли силу или угрозы господин Шнайдер непосредственно ко мне и моим компаньонам? Нет. Не применял. Говорю вам откровенно. Это - наша собственная воля.
  
  ***
  
  Возможные к применению санкции распространяются на всех участников соглашения, то есть меня, Шнайдера, Малиновски и Пастухова. Никто не может выйти из игры по своей воле - это главное правило.
  В момент, когда ты водишь, имеешь полную свободу действий - выполняешь те движения, которые считаешь нужными сам. Ситуация следующая - есть объект, телесная оболочка, ты вживляешься в ее сознание и делаешь с ней все, что тебе заблагорассудится, что делает обычный человек - прыгаешь, бегаешь, получаешь удовольствия, различные удовольствия, ты видишь его глазами, слышишь его ушами, короче говоря, ты - он, а он в данный момент - это ты. Фактически - это игра. Игра-дуэль. Есть два персонажа, которые до поры, до времени не трогают друг друга, но по истечении определенного в соглашении времени должны будут постараться лишить жизни друг друга. Соглашение - правила игры. Соглашение - ограничения игры. Соглашение - санкции, меры к проигравшему либо нарушившему правила. Соглашение - приемлемые правила поведения. Соглашение - критерии победы. Цель игры - выжить. Правила - не стрелять более одного раза при встрече, не наносить более одного удара режущим предметом по телу, предъявить оружие, которое гипотетически может быть использовано заранее. Не покидать пределы города - это тоже главное правило. Вот что есть наша игра. Персонажи - два наших объекта - тела, физические оболочки, бездушные организмы. Точнее, вероятно, душа-то у них есть, но она сидит где-то в углу сознания и помалкивает, это постарался господин Шнайдер, это его заслуга. Он у нас шутник, господин Шнайдер.
  Первоначально наши выходы в игру были неуклюжими и довольно-таки неказистыми, будто по принуждению. Но потом втягиваешься, засасывает круговерть событий, люди, факты, лица, мысли, твои соображения по обустройству чужой жизни, твои соображения по планам действия для достижения цели игры. От синдрома робота-трансформера переходишь к роли водителя-машиниста, теперь же я воспринимаю его как мое второе тело.
  Возникает даже чувство ревности, когда телом пользуются мои партнеры, собственнический инстинкт. Противно, например, надевать белье, что носил до тебя кто-либо еще, никогда не терпел обносок, впитавших чужой запах, ароматы нафталина, мужского одеколона, дезодоранта, лосьона после бритья. Неприятно думать о том, как пользовались этим телом, что делали, каким образом, зачем. Шествую по улице, опускаю глаза, не хочу видеть никого, кто мог бы быть причастен к бытию моего персонажа в мое отсутствие. Замечаю тех, чей взгляд задерживается на мне чуть дольше обычного - это знак.
  Рассматривать можно различные варианты, быть может, мы пересекали жизненные пути, быть может, все это подстроено господином Шнайдером.
  Дисквалификация означает прекращение жизненного цикла тебя в персонаже, персонажа в тебе, уходя, сжигаешь мосты с его действительностью, с его жизнью.
  
  ***
  
  Наше существование и реально, и виртуально одновременно, - мы думаем, передвигаемся, принимаем пищу, получаем удовольствие, но помимо этого у нас есть еще одно вакантное тело на троих, которым мы руководим по очереди, по составленному заранее расписанию, мы придерживаемся этого расписания, ибо расписание для нас - главное правило. Если не в состоянии сам выполнять эту процедуру, можешь написать сценарий. Все остальное за тебя сделает персонал нашей радушной Компании. Заменять друг друга запрещено - это распоряжение господина Шнайдера.
  Забавно - видишь жизнь глазами другого человека, однако сам находишься в его шкуре, можешь делать все то, что делаешь в обычной жизни, но здесь есть небольшое преимущество - ты - не ты, ты - он, его лицо - твоя душа, его лицо - прикрытие, его лицо - маска, щит. Снимая маску, видишь себя; находясь в маске, только ты знаешь, что под маской - ты. Открываются новые горизонты. С помощью этой маски можно сломать привычные стереотипы, делать то, чего никогда не сделал бы, будучи самим собой.
  Это - интересный феномен - с одной стороны, мы остаемся, продолжаем быть самими собой, продолжаем играть свое жизненное кредо, однако, делаем это в личине другого человека, безостановочный марафон - изо дня в день, не вышел водить, произошла заминка, длящаяся более пятнадцати минут - ты дисквалифицирован - это главное правило.
  Тот, четвертый, объект, персонаж, роль, грим, - существует благодаря нам, мы существуем, а он - нет, как шестнадцатая глава Книги мертвых, определенная ошибочно, вроде как по виньетке, на самом же деле ее нет, она - пустота, дух, образ, так и он - тело, марионетка с душой, забитой в дальний угол, с его душой, которая не смеет сказать и слова поперек, мы же - его судьба, судьба по очереди.
  Господин Шнайдер может выбрать любое время, он имеет наивысший приоритет в нашей иерархии, поэтому тот, кто должен водить, как мы это называем между собой, по расписанию, уступает свою очередь господину Шнайдеру. Наш объект он использует чрезвычайно редко, поэтому мы находимся практически в равных условиях.
  Перевоплощение - простая процедура: заходишь в тесное помещение, очень похожее на крохотную кабину лифта, вводишь в вену шприц со специальным раствором, отчего у всех появились со временем кровоточащие синяки в сгибе локтя. Благодаря этим синякам мы выглядим заправскими наркоманами, хотя, отчасти, так оно и есть на самом деле. Действие раствора начинается минут через пять, точно рассчитанное время, чтобы занять свое место в кресле, пристегнуть ремни, вставить в уши два резиновых наконечника с трубкой - устройство, чем-то напоминающее стетоскоп, и глупо улыбнуться в висящее напротив зеркало. Одна доза - ровно семь часов виртуальной жизни. Один час - транспорт и передвижение. Ровно три человека в день.
  О существовании места знают лишь работники нашей Компании, никто больше - об этом заботится господин Шнайдер. И Пастухов, в своем роде выполняющий обязанности начальника службы безопасности.
  Единственная загвоздка в том, что принцип действия это хитрой системы вживления твоего сознания в личину знает один человек. Этот человек - господин Шнайдер, генеральный директор Компании. Шнайдер никогда не оставляет ситуацию без контроля, господин Шнайдер - всегда главный игрок. Я боюсь. Боюсь, что толкование слов "справедливость" и "равноправие" господином Шнайдером несколько отличается от общепринятого, я боюсь, что господин Шнайдер придумал какой-то подвох. Я уверен, что господин Шнайдер придумал подвох.
  - Желаю вам удачи, господа.
  - Удачи вам, господин Шнайдер.
  
  ***
  
  Зная господина Шнайдера, могу догадаться, указать определенное количество причин, по которым он не жалует писателей. Совершенно точно могу указать причины его нелюбви к журналистам - господину Шнайдеру обычно не нравится, когда этак невзначай суют нос не в свои дела, когда этот нос, будто пылесос, вбирает грязь и помои, весь перепачканный, а над ним - пара невинных глаз, смотрящих на тебя с чувством выполненного долга, будто крыса - большая серая крыса, разрывающая воздух острыми зубами, тем не менее, в одиночку не представляющая никакой серьезной угрозы. Противно. Возникает желание опустить ногу, раздавить. Обществу интересно копаться в изрядно попользованных трусиках, потных рубашках, рваных джинсах, так далее, так далее, так далее - потому журналист есть личность неприкосновенная, исключительно ввиду своей общественной полезности - о чужом грязном белье должен узнать первый встречный.
  Что касается писателей, писатель - идеальный объект наблюдения; существуя во времени, он оставляет документальные свидетельства своего существования, осколки своих мыслей. Смесь мыслей, так или иначе, воспринимается сотнями тысяч приемников, сотнями тысяч сознаний, сотнями тысяч биологических механизмов - только скажи им то, что они хотят услышать - кумир, звезда, ты - их повелитель, повелитель сознания, бог. Господин Шнайдер привык сам выступать в этой роли, более того, если кто-либо берет эту роль на себя, он начинает нервничать, а потом - злиться, господин Шнайдер представляет реальную угрозу в таком состоянии. Господин Шнайдер не терпит конкуренции, так же как и не терпит истории, историю можно проследить, история, отраженная на бумаге, становится неоспоримым доказательством твоего существования со всеми вытекающими отсюда последствиями.
  Есть и еще одна причина - образование стереотипа, результата для суммы последовательности действий, который становится общепринятым:
  Двое мужчин + один ствол = один труп.
  
  Пастухов пробовал писать в давние студенческие годы, мало того, публиковался в различных журналах литературного толка, всеобразных и многочисленных художественных изданиях. Я доверяю его мнению по данной проблеме.
  - Чтобы написать человека, надо познать его изнутри. Вот так запросто взять, да и стать им, почувствовать, так сказать, в своей шкуре. Ну, или на своей. Это кому как больше нравится. Вот тут ты и скажешь, что мой персонаж - не есть он в полном смысле, не есть я в то же время, помесь его и меня - да, но никак не по раздельности. Шкура - его, душа - моя. Или наоборот. Но ты - не прав, а я скажу тебе - почему. Я - это он, а он - это я. Я был им, я видел все его глазами, осязал его руками, вкушал его ртом и жадно глотал каждую каплю звука его ушами. Пойми, я слышал себя.
  Малиновски обожает поэтические вечера, ему нравится сочинять двух-, трех- и четверостишья, как он их сам называет, выглядят они чересчур кровожадно и недочур поэтично, но сей факт не отнимает гордости у их создателя. Особой заслугой господин Малиновски считает строчки, которые он написал после посещения одного из многочисленных российских металлообрабатывающих производств где-то под Челябинском в самом начале его карьеры в нашей Компании около шести лет назад.
  Нам нужны люди, смелые люди, наша Компания нуждается в самоотверженных смелых деловых людях со смекалкой и высоким уровнем холестерина в крови. Это установка господина Шнайдера. Холестерин сильно влияет на психику. Чем больше холестерина содержится в крови человека, тем он более психически устойчив, не подвержен стрессам и потрясениям. Господин Шнайдер предпочитает читать серьезные издания, он серьезно относится к серьезным изданиям.
  Малиновски всегда придерживается мнения Шнайдера. Точка зрения господина Шнайдера - официальная доктрина Компании.
  А вы видали,
  Как на машиностроительном заводе людей фрезой убивает?
  Малиновски очень гордится этими строчками. Его пучит, разрывает от избыточной дозы тринитропоэтина. Эти строчки - все, что есть у Малиновски, эти строчки, господин Шнайдер и одно свободное тело на троих.
  В конце концов, останется кто-то один на один с господином Шнайдером. Шнайдер не имеет и тени сомнения, что останется именно он. Малиновски также придерживается этого мнения. Мнение Шнайдера - официальная точка зрения Компании. Пастухов уверен, что Шнайдер сойдет с дистанции, он всегда конфронтует с мнением Малиновски. Мне абсолютно безразлично, кто останется - у меня есть проект по поставке талька в Китай. Главное - реализовать его как можно, до конца своей жизни.
  Малиновски требует внимания к своей персоне. В кафе, магазинах, парикмахерской, у барной стойки, в кинотеатре. Особенно в магазинах, где продают все - абсолютно все, где есть огромный ассортиментный перечень, где есть продукты питания, косметика...
  - Малиновски, зачем вам косметика?
  ...бытовая химия, одежда, подарки, новогодние елки, спортивный инвентарь...
  - Малиновски, я и не ожидал, что вы занимаетесь спортом.
  ...домашняя техника, кухонная утварь, оборудование для ухода за газонами, компьютерная техника...
  - Малиновски, зачем же сваливать все в кучу?
  Что касается лично меня, то не очень приятно находиться в магазине, где непосредственно напротив хлебного отдела, например, располагаются урны из плетеной проволоки, унитазы, плевательницы, рулоны туалетной бумаги - все это чревато последствиями.
  Малиновски чертовски наблюдателен, он умеет делать выводы из своих наблюдений. Такие люди встречаются нечасто - их можно пересчитать по пальцам, пожалуй, тех, кого знаю я - по одному пальцу, - этот палец - Малиновски.
  - У особей мужского и женского пола разные представления о походе за покупками, - говорит Малиновски, - Абсолютно разные. Проводить львиную долю времени, чтобы выбирать, рассматривать, изучать - женщины получают от этого удовольствие, сам процесс выбора доставляет им миллион положительных эмоций. Более того, это дает им возможность заявлять о том, что они знают современные тенденции, они находятся на волне, на гребне, в авангарде, на пике, на вершине, они - движущая сила.
  - Что касается нас с тобой. Если быть абсолютно точным, я, как представитель лагеря мужчин, готов поклясться, что строю свой выбор, основываясь на рациональности покупки - проворачиваю ее в мозгу, будто обжариваю на вертеле. У меня отсутствуют импульсы, позволяющие сделать покупку спонтанно. Вот в чем разница.
  - Разница в подходе, Малиновски. Если только ты не поддаешься женскому влиянию. Не поддаешься - замечательно, поддаешься - тебя уносит течением, ты -несамостоятельная сущность. Ты слышишь ладонями - и делаешь, то, что слышишь, ты ощущаешь вкус ладонями - и ты делаешь то, что ощущаешь, ты осязаешь ушами, глазами и языком - и ты делаешь то, что осязаешь. Вот что ты тогда делаешь. Вот что вы тогда делаете. Две разные вещи. Две. Ты идешь один - раз. Ты идешь не один в этот чертов магазин - два.
  - Это не разница, это - небольшой аспект, аспектик. Это верно как минимум по отношению ко мне. Не знаю, как это соотносится с вами.
  - Здесь все упирается в склад характера и схему действия мозга. Понимаете, Малиновски, если я иду в магазин один - я сам себе хозяин, бог, если угодно. Тогда я действительно действую рационально. И даже чересчур. Но как только я иду... Осуществляется подмена Бога. У вас нет жены, господин Малиновски, но, в любом случае, вам должно это быть знакомо.
  - У меня нет жены, у меня нет женщины. Если хотите, можете считать меня педиком, но у меня нет никого. Я - один, я - одиночка. Мой Бог - я сам, мой Бог - господин Шнайдер. Я полностью починен его воле, остальное меня вообще не интересует.
  
  
  ***
  
  Вижу чужими глазами. Сквозь паутину телефонных проводов вновь пробиваюсь к Дейву Робертсу, каждый следующий гудок все ярче окрашивает чувство страха, дрожащие руки бьют трубку о небритую физиономию, оставляя красноватые следы на правой щеке. Эти гудки тянутся необычно долго, активизируя самые упрямые компоненты страха, моего внутреннего страха, они еще долго не улягутся, не позволят вернуться в нормальное состояние. Включается автоответчик. Не понимаю в чем дело, не догадываюсь, нет ни одной мысли по этому поводу - Робертс должен взять трубку на том конце, если не он, то его секретарша, за время наших разговоров еще ни разу не включался автоответчик.
  Набираю номер повторно, вдавленные в клавиатуру телефона цифры превращаются в слух, слух поднимается, будоража зрение, зрение летит в пустоту, разбивая слух вдребезги, ударяет молотом по разогретому железу, я снова слышу гудки. И автоответчик.
  Выжидаю час, повторяю звонок - это не мое время, я сбился с графика, испытываю необычные ощущения, будто странное, неотвратимое должно обязательно произойти, будто оно определилось с этим фактом в своем внутреннем сознании и решило все заранее, не известив меня, мне страшно.
  Я кричу в автоответчик, что он полное дерьмо. Он приезжает в Москву. Зачем ему это надо? Робертс наговорил на автоответчик, что его не будет на протяжении двух недель, которые он собирается провести в "столице страны холода, медведей, нефти и газа". Что он тут забыл? Может быть, он собственноручно хотел бы доставить мне коммерческое предложение? Я до сих пор не думаю, что он понял, что он осознал, что..., что ему пришла в голову хоть одна мысль, будто я удалил его? Но если... У меня не будет выхода, абсолютно никакого, тут-то он обыграл меня, обыграл - он знал, что я буду звонить ему, он прекрасно понимает, что я под контролем, под колпаком - у меня не будет времени что-то придумать. Если только он приедет, если только он протянет мне свое предложение, в таком случае я не смогу от него отказаться, отвертеться.
  Первая спонтанная мысль - отомстить, ответить тем же, улететь куда глаза глядят, да хоть в ту же Алабаму, в славный город Монтгомери - вот это будет номер, он найдет у меня в двери записку - единственное упоминание о моей персоне - "Меня нет. Уехал в Монтгомери".
  
  ***
  
  Сажусь в такси, еду прочь, какая разница - куда ехать, ибо выхода нет, все ситуации - безвыходные, всякий раз оказываешься в новой ситуации, в новой, в новой, в новой, а все ситуации ведут к одному - к смерти. Таксист везет меня одному ему известным маршрутом, он видит, что спрашивать меня не о чем, он видит мое состояние, может быть, может быть... Может быть, он просто немой.
  - Я подумал, что вы - иностранец. Мне пришла эта мысль внезапно. Внезапно пришла в голову. Понимаете, пока вы не вертите в руках паспорт - вы очень похожи на иностранца. Классический американец, я знаю в них толк. Но как только вы вертите в руках российский паспорт... Ни у одного иностранца нет российского паспорта. Значит, вы - не иностранец, я рад, что вы - не иностранец. С иностранцами очень сложно иметь дело.
  - То есть вы хотите сказать, что иностранца можно везти, не спросив куда, даже не поинтересовавшись адресом? Ведь вы же меня не спросили, вы же почему-то, я не знаю причины, ведь вы же не поинтересовались? Если человек садится в машину и не говорит "Здравствуйте", его необходимо доставить в Шаратон Палас?
  - Приношу тысячу извинений, тысячу извинений. Но, понимаете, я очень часто сталкивался с иностранцами, у меня неплохой английский, я могу даже с вами общаться по-английски, а иностранцы - у них у всех одно на уме - гостиница, сначала гостиница, а уж потом достопримечательности. Из аэропорта... Вы ведь находились именно там, да-да, поэтому я вас и принял за иностранца, к тому же у вас в лице что-то нордическое, европейское, этакие квадратные скулы, грубое, невзрачное выражение, глаза, эти глаза...
  Пауза.
  Я уверен, абсолютно уверен - это влияние Шнайдера и Малиновски, Пастухов, естественно, не мог повлиять таким образом. Не удивлюсь, если скоро появится акцент. Пусть даже слабый. Акцент или еще там что. Они все сводят к одному прототипу, одной марке, они, видите ли, любят все европейское. Европейское - их стандарт. Европейское - стандарт всего мира. Россия, помимо того, что она - добрая часть Азии, - не менее добрая часть Европы. В процентном отношении. Я донесу до сведения их ушей на нашей ближайшей встрече, попрошу, убедительно попрошу считаться с нашей культурой и не портить генофонд, если только это не очередная доктрина господина Шнайдера. Ноги мне сейчас как нельзя кстати, наверняка этот жуликоватый Робертс, Дейв Робертс уже в Москве, знает, где я нахожусь в данный момент, где я был час назад, где буду час спустя, он ищет, шныряет по круто изогнутым улицам, запомнил мой запах, почерпнутый из телефонных разговоров.
  - Да вы и сами хороши - садитесь ко мне в машину и двух слов связать не можете...
  Пауза.
  Я не нашел Робертса в аэропорту, он не оставил мне записки о своем прибытии - никакой весточки, никакой детали, за которую я мог бы зацепиться.
  - Я вам сейчас расскажу, они даже не знают, как заполнять приходный кассовый ордер, - слышу из тумана голос водителя, - По-русски обычно понимаю очень слабо, только "спасибо", "пожалуйста", "здравствуйте", некоторые еще "сколько", пожалуй, и все. Дилемма, я хоть неплохо разговариваю по-английски, там "хелло" и "хау мач" - я вполне даже отработал произношение, но что они говорят - это сами понимаете, в конце концов, я же не носитель языка. Заполнить сами они не могут - это как китайская грамота, высшая арифметика. Договариваемся на том - пишу им бумагу, дескать, "я, господин Карбородкин, получил от Жази Гуазель сто пятьдесят (150) рублей за доставку ее тела в аэропорт". Они же смотрят на сумму. А тут такая хохма - "тела", иногда пишу: "бренного тела", это реже, но так смешнее. У меня их уже девяносто три, девяносто три "бренных тела". Вот эта тетрадь, хотите посмотреть? Я в этой тетради все проставляю. Все они меркантильные, меркантильная публика, - на то бумажку, на это бумажку. Отчет за то, отчет за это. Потом дату и подпись.
  - Это мои деньги, - говорит Шнайдер, - Это все - деньги моей Компании. Деньги моей Компании - мои деньги. Если кто-то воспользовался ими, я должен знать причину, причину все могут изложить в объяснительной записке, в объяснительной записке в трех экземплярах, два - на русском для себя и для своей семьи, один - на английском. Все, что в нашей Компании пишется для меня, обо мне, относительно меня и косвенно задевающее мои интересы, должно быть написано по-английски с аутентичным переводом. Меня зовут Питер Шнайдер, если вы еще не успели забыть, а все денежные вопросы, касающиеся моей Компании, касаются, в первую очередь меня, как ее генерального директора. Вам это понятно?
  - Понятно, господин Шнайдер.
  - Они не могут понять, как это им туда нельзя, - водитель проникновенно смотрит мне в глаза, - Их ограниченный буржуйский ум не позволяет им сделать этого. Милицейский кордон, заграждение - их этим не удивишь, они для них не препятствие. Иностранец не может понять, как это можно сто метров нести чемодан в руках, когда можно подъехать непосредственно к парадной. Он не может понять, а там - банкет. У чиновников, депутатов, министров, народных артистов, киноактеров, кого там еще... Если мне говорят, что туда нельзя, значит, туда нельзя, ну, или вам, к примеру. А у них вопрос - как это нельзя, почему нельзя?
  Вот уж дудки, я тоже не очень-то понимаю, почему мне куда-то нельзя, почему им можно, а мне - нельзя. Почему я должен жертвовать своим комфортом ради председателя общества Российских педерастов? Разве ж задница ему дана для того, чтобы восседать на стуле?
  
  ***
  
  История появления Дейва Робертса в расписании наших телефонных звонков достаточно забавна. Это мои проекты, личные проекты - тальк и все такое прочее, тальк и все что связано с деньгами - мои проекты, у меня много идей, ворох идей, но нет возможностей для их осуществления. Не было. Имея некоего виртуального персонажа, от которого можно было бы незаметно избавиться, не причинив вреда себе самому, при этом не перепоручая ведение дел какому-то посреднику, вы уже понимаете идею? Было бы грех не воспользоваться свалившейся на голову возможностью. Сценарий прост - заработать денег, как можно больше денег. Именно сценарий, не цель, и не задача - сценарий. Все знают пути, как можно заработать деньги - спекулятивные сделки, ограбление банка, аферы на рынке ценных бумаг, проценты от кредитов и так далее, - знают все, начиная от трехлетнего мальчугана, кончая восьмидесятилетним пенсионером. В чем залог успеха? В возможностях. В возможностях и чести. В нашем положении возможностей чрезвычайно большое количество. Когда есть такое идеальное подставное лицо... Про честь не буду долго и пространно распинаться, скажу лишь одно, что это понятие мне претит.
  Моя идея - образование некоей фирмы. Фирмы, которая приносит доход. В любом случае, возглавил ее господин Шнайдер, то есть чисто теоретически возглавлял ее наш персонаж, но, если можно так выразиться, пуповиной или чем там еще, стал господин Шнайдер, а я, ваш покорный слуга, - идейным вдохновителем, если есть какие-то денежные вопросы, то эти вопросы касаются господина Шнайдера, даже если запах денег слишком слаб, но витает в воздухе, будто вкус озона ощущается после грозы, - господин Шнайдер должен принять участие, моя цель - деньги, мои идеи - деньги, мое место - "место в заднице", но только не здесь и не сейчас, здесь я - идея, сейчас я - деньги, а деньгам не положено находиться в заднице, господин Шнайдер любит порядок, господин Шнайдер всегда придерживается этикета.
  В конце концов, сложно ли вновь открытой компании сделать запрос в Соединенные Штаты в некую третью компанию по вопросам коммерческого сотрудничества. Запросто. Символично, что название нашей компании значилось как "Три 0". Не три "О", не три долгих протяжных звука, издаваемых из недр гортани округлившимися губами, а три ноля - ноль, пустота, отсутствие всего, помноженное на три. Занимательная картина - три ноля обращаются к американской корпорации "Рим" с предложением о совместном взаимовыгодном сотрудничестве. Смешно...
  
  
  ***
  
  Оставляю опыт прожитых лет, завлекаю его в свою собственность, опыт - знания, знания - информация, информация - жизнь. С давних лет я выискал внутри себя тягу к получению все новых и новых порций этой чудесной субстанции. Информация, информация, информация... Я ищу, ищу и не могу остановиться, ищу поглощаю, откидываю, отдыхаю, принимаюсь за новые поиски.
  Прежде смакую, впитывая по капле, ощущаю запах, вкус, цвет... До - предмет моего вожделения, после - безжизненный труп, без соков, без мышечной массы - скелет, обтянутый кожей. Я - паук, ставлю сети, ловлю жертву, испиваю ее соки. Потом откидываю, отшвыриваю, отбрасываю.
  Худшее - когда начинается голод, сопровождаемый состоянием, похожим на ломку, организм стонет, каждый кусочек, пронизанный нервом, излучает боль, боль вокруг, боль внутри, боль - это я. Тогда приходится искать что-то новое в самом себе, ведь всегда можно найти что-то новое, но оно, оно не может полностью удовлетворить потребность. Полностью - неправильный термин в данном случае, не может удалить даже малую толику моей бездонной потребности.
  Зачастую неинтересна сама информация, интересен процесс, я контролирую его, мне нравится управлять им, ощущать его, направлять в нужное русло, временами экспериментировать. Здесь я Бог, здесь моя вотчина.
  За многие годы я почерпнул массу наблюдений и сделал широкий круг открытий. Мое предположение - Бог - посредник, посредник между нами, людьми, и чем-то еще, чем-то из вне. И этого жалкого посредника мы называем Богом?
  - Бог умер, - заявляет Шнайдер.
  
  ***
  
  Письмо удалено, давным-давно похерено, а он не очень-то уж и торопится присылать следующее, так мало того, через несколько дней ты будешь ощущать дыхание этого общественно опасного индивида, его бешенный взгляд пары недобрых глаз. И не в трубку, не в телефонную трубку, а непосредственно - глаза-в-глаза. Что за сволочь!
  Я бы и назвал его сволочью, кинул бы прямо в лицо. Так бы и выкрикнул: "Сволочь!" и несколько прилагательных, но все это в сослагательном наклонении по одной лишь причине - господин Шнайдер не ценит сорванных сделок, не любит, когда эмоции и деньги смешивают в одну кучу. Нет уж, извольте, эмоции - отдельно, деньги - само собой.
  Я вовсе не думаю, что найти меня ему будет чересчур сложно, как бы не так, - он знает мой адрес, телефон, адрес электронной почты, имя, фамилия, да черт еще знает что - мало ли, какой информацией он располагает, нельзя ведь исключать, что он торгует данными, которые получает - собирает, ну а потом предлагает налоговой полиции, например, агентствам по сдаче недвижимости в наем, затхлым журналистам, работникам сетевого маркетинга, так далее, так далее, так далее. Я сам - информация, я - истина. Мое имя - его имя, моя фамилия - его фамилия, я вижу его глазами, ощущаю его кожей. Робертсу не добраться до меня. Робертс в состоянии добраться лишь до него, до нашего объекта, до нашего тела. Я обманул, я провел его. Вот она - моя идея.
  
  ***
  
  Время фугит , час, два, день - он скоро будет здесь, я должен буду познакомить его с господином Шнайдером, господин Шнайдер должен будет, в свою очередь, по заведенному у нас этикету задать ему несколько ничего не значащих вопросов, а потом перепоручить это дело мне - вести переговоры - как это утомительно! Потом эти нескончаемые банкеты. Все контракты заключаются, в конечном счете, не где-нибудь еще - на банкетах и точка. Ненавижу: ты - скверна, он - скверна, все вокруг - скверна, будто в забытой богом типографии.
  Кстати, мы условились не рассказывать никому про типографию, где работает наш персонаж - должен же он где-то работать, в конце концов. Не ради денег, не ради признания - ради маскировки. Когда ты внутри этого чертового упорядоченного и расклассифицированного мира, должен жить по его правилам:
  Двое мужчин + один ствол = один труп,
  Мужчина + женщина + постель = половой акт,
  Будний день + работа = зарплата,
  Выходной день + деньги = отдых,
  Отдых + половой акт + один труп = неплохо проведенное время.
  Все живут по этим законам: он, она, их дети, их любовь. Эти законы переживут их всех - его, ее, их детей, детей их детей, а также детей детей их детей в поколении эм в степени эн. Наш персонаж тоже живет по этим законам, наиболее здравым законам этого суетного мира.
  Нельзя выйти из этого круга по одной простой причине - все эти вещи - жизнеутверждающие аксиомы. Черт возьми, хочешь выйти - разорви круг сансары и наслаждайся свободой, все эти ипостаси, перевоплощения - разорви, нельзя запрограммировать жизнь.
  Жизнь хороша лишь до того предела, пока она остается спонтанной и непринужденной. Чем больше обязательств наложено, тем страшнее кислородное голодание - не продохнуть.
  Если бы была возможность загадать желание... По данным социологических исследований, проведенных нашим агентством... Мы опросили... Если вы хотели бы выбрать, звоните по телефону... Давайте же посмотрим на результаты голосования, проведенного в нашей студии... Вечная жизнь, деньги, квартира, машина, дорогие подарки, волшебная палочка, внимание женщин, возможность быть невидимым... Позвоните по этому телефону, если хотите увидеть свой голос на своем экране...
  Куда-то испарились все действительно фундаментальные ценности... Что ты хочешь? Большую чашку кофе. Свинину по-тирольски, пожалуйста. Пять минут побыть режиссером, прокатиться на водных лыжах... Все отошло на второй план. Стареем - вот в чем вся беда. Беда - возраст. В девяносто лет невежливо оставаться в живых, в девяносто лет следует умирать - умирать незаметно, от какого-нибудь пожирающего тебя изнутри врага, лучше всего - от рака. Это наиболее популярно в наше время. Могила-ограда-памятник. В крайнем случае, кремация. В лучшем случае - прах, развеянный по ветру. В худшем - каменные надгробия и венки с черными лентами, из-под каменной плиты не вылезти, не уйти, не спастись.
  Смерть вообще скучная штука - и там, и здесь. По крайней мере, так представляет себе большинство. Общество должно сказать: "Нет!". Как скучна, должно быть, вечная жизнь - бесконечно тянущееся ожидание чего-то нового. В один прекрасный день хочешь действительно испытать новые ощущения. Но не во множественном, в единственном числе, хочется умереть, чтобы никогда более не видеть этот проклятый мир. Ощущение смерти, умирания плоти. Может быть, даже души. Совершенно нет никакой разницы - пустота здесь, пустота там.
  Просто-напросто, сложно в психологическом плане сродниться с мыслью, что твое место займет кто-то другой. Тут-то и придумывают разного рода внешние силы. Шнайдер говорит, что Бог умер, Малиновски вторит Шнайдеру. У Пастухова свое мнение, Пастухов говорит, что Бог выступает в роли тренера, ему виднее, когда следует поменять состав.
  ***
  
  Для Шнайдера эта игра - возможность ощутить себя в роли Бога, творца или что-то вроде, быть хозяином, быть хозяином не фирмы, не компании - опыта такого рода у господина Шнайдера не занимать, быть хозяином человека, его тела, быть его душой, мозгом, сознанием, цель господина Шнайдера - поиметь нас всех одному ему известным способом. Малиновски - проводник официальной идеи компании, Малиновски - компетентный работник, компетентный работник никогда не позволит своеволия, компетентный работник никогда не отклоняется от курса руководства, потому что компетентный работник хочет оставаться компетентным работником и впредь. Пастухов не любит компетентных работников, Пастухов не видит разницы между действительно компетентным работником и субъектом, лобызающим начальника в области седалища, ради свершения всех своих желаний.
  - Нет разницы, - говорит Пастухов.
  - Враг должен быть уничтожен, - говорит Пастухов, - уничтожен любыми средствами.
  Его враг - компетентный работник. Малиновски - действительно компетентный работник. Он никогда не пресмыкается. Он пресмыкается только перед господином Шнайдером. Господин Шнайдер - генеральный директор Компании. Если хочешь быть компетентным работником, действительно компетентным работником, стоит пресмыкаться перед начальником. Для Пастухова - слишком мало наблюдать со стороны атаковать, принимать активное участие - вот его козырь, нападать, еще раз нападать, препятствовать и защищаться. Лучшая тактика - сделать гадость. Лучшая тактика - сделать гадость незаметно. Пастухов всегда выбирает лучшую тактику. Сделать гадость Малиновски - главная цель Пастухова. Лучший способ сделать гадость компетентному работнику - находиться с компетентным работником в одной шкуре.
  Мне... Мне все равно, мне это нравится - я принимаю участие, мне это нравится пока я могу получить выгоду, как только надоест - у меня есть заманчивый проект по захвату китайского рынка талька, надоест, как только я перестану получать выгоду с этого мероприятия, моя цель - материальные ценности, моя цель -деньги.
  Шнайдер приводит Пастухову один-единственный пример, он всегда твердит Пастухову одно и то же:
  - Понимаешь, эти "Красные медведи", - он всегда говорит "Красные медведи", но я не знаю, есть ли какая-либо подобная команда на самом деле, - они не выигрывали уже седьмой чемпионат кряду, понимаешь? Седьмой! Тренер подал в отставку. Кредит доверия исчерпан. А кто его кредитовал? Ты? Я? Мне, может быть, совершенно безразлично, что это за команда - "Красные медведи", но то, что они не выигрывали семь раз подряд в финальной части турнира для меня имеет огромное значение. Этот тренер настолько же дееспособен, насколько кредитоспособны те, кто его назначил на эту должность. Они - "ух как". И он тоже "как". Семь раз "ух", а теперь один раз "как". И что теперь делать с таким тренером? В отставку. Профессиональная смерть. Так в один прекрасный момент Бог умер, будь он тренером или кем-либо другим - одно другому совершенно не мешает. Нет больше тренера. Нет больше команды. Есть стадо, каждый член которого имеет свой интерес - и не пачку зеленого чая, и не пачку ста-долларовых банкнот - замахнулись на нечто более существенное - жизнь вечную. Поди-узнай-придумай, чем все эти стервятники мыслят.
  Мне-то абсолютно все равно - что тренер, что умер. Без разницы. Результат один и тот же, не зависящий от прочих параметров - мое видное место в Компании как "место в заднице".
  
  
  
  ***
  
  - Время фугит, - повторяет Шнайдер, - кто-то должен оказаться сильнее. Или удачливей. В данном случае "удачливей" звучит много правдивее.
  - Я думаю, вы еще увидите смерть следующего четверга, - загадочно смотрит на меня.
  Что ж, господин Шнайдер, с датой мы определились в первом приближении, интересно было бы посмотреть на то, чем вы хотели бы совершить такого рода злодеяние. Есть лишь один выстрел, господин Шнайдер, либо один удар - никак не более. Грамотная защита здесь - повод перейти к обдуманной атаке, чересчур пассивно, но достаточно здраво, если не думать о возможных неожиданностях. Неожиданности - козырь господина Шнайдера.
  - Вы уволены, Малиновски. Можете сдать свой пропуск в службу охраны. Если у вас есть какие-либо вопросы, можете оставить их при себе. До свидания, господин Малиновски.
  - Это же шутка? - спрашиваю я Малиновски.
  - Конечно, шутка, - отвечает незаметно появившийся из-за спины Шнайдер, - Не принимайте все всерьез и близко к сердцу. Сердце у вас одно.
  Он у нас большой шутник, этот господин Шнайдер.
  
  
  ***
  
  Не обнаруживать своей цели, не показывать ее окружающим, не выплескивать во внешний мир вместе со своими действиями - вот главное правило. Цель господина Шнайдера - быть Богом.
  Другими словами, продумать свои телодвижения и осуществить их таким образом, чтобы то, что они могут сказать своими последствиями, последействиями, косвенными уликами, следами, оставленными по неосторожности. Никто, никто не должен знать о твоей конечной цели, - не намекай, сделай так, чтобы не было ни одного намека, запутай следы, ты - лиса. Я - паук, ты - лиса, хитрая лиса, я плету сети, ты путаешь следы, вместе мы одна команда, одна стая, один организм, мы нужны друг другу.
  - Я понимаю вас, господин Шнайдер.
  Выбирай неожиданные продолжения, пусть они не вяжутся с предыдущими действиями, плети паутину, паутину следов. Ее смогу разгадать только я, я - паук, я - истина. Цель Малиновски - быть Богом.
  - Господин Шнайдер, я хотел бы обменяться с вами парой слов о рекламном агентстве, вы, должно быть, прекрасно понимаете, о чем я говорю. В настоящий момент они делают исследование рынка для нас, они прислали нам свои вопросы. Они хотят сделать социологическое исследование. И они прислали нам вопросы. Те вопросы, которые хотят разместить в анкете, господин Шнайдер. Они навязывают ими свою волю, они наталкивают на ответ. Ответ - стена, вопрос - горошина. Этот механизм - вопрос-ответ, это не есть правильно, господин Шнайдер. Они исходят из того, господин Шнайдер, что они знают ответ, из этого они строят свои вопросы.
  Цель Пастухова - опровергнуть, уничтожить как таковую точку зрения господина Шнайдера, а, следовательно, и точку зрения Малиновски.
  - Да, но у меня вся информация уже в мозгу. У вас эта информация точно также уже в мозгу. Да взять кого угодно, она у всех в мозгу. Нужно только считать. Здесь не нужно запутанных ходов. Мне нужен ответ на вопрос - я задаю его. Я знаю, как можно ответить на этот вопрос - и я задаю его, а потом говорю ответы. Вы говорите, что у вас свой ответ, но я говорю, что он подпадает под одну из категорий. Это же так просто. Зачем нужно строить другие категории, если достоверно известно, что можно ограничиться тем, что есть. Они - специалисты, и они это знают.
  - Вы называете это объективным, господин Шнайдер?
  - В мире нет ничего объективного. По крайней мере, у меня будет мысль, что мне это выгодно. То, что они сделают, будет мне выгодно. Я уверен, что они не будут выбирать первый попавшийся случай. За такие деньги они будут рассчитывать все доскональным образом.
  Моя цель - деньги, источник всех материальных благ.
  - Не хотите ли вы сказать, что знаете все вопросы заранее?
  - Я прекрасно осведомлен об этих вопросах. Я прекрасно был осведомлен об этих вопросах еще до начала исследования.
  - В таком случае, какой смысл их нанимать, господин Шнайдер?
  - А вдруг я ошибаюсь? Когда кто-то управляет чем-то, он допускает ошибки. Обязательно допускает ошибки.
  - И господь Бог, господин Шнайдер?
  - Господь Бог допустил свою главную ошибку. Он не прислушался к тому, что ему сообщали. Понимаете?
  - Но, господин Шнайдер, если прислушиваться ко всему...
  - Хорошо, изменим терминологию. Скажем так - принимать к сведению. Любая информация сообщается с какой-либо целью. Если я получил ее, - стоит отыскать причину.
  - Но как это связано с Богом, господин Шнайдер?
  - Ты - Бог, если ты владеешь информацией. Если ты не принимаешь ее к сведению, отметаешь, отрекаешься, - ты не Бог, ты - дилетант. Тогда твое место - "место в заднице".
  
  Я никогда и не сомневался, что он выберет именно огнестрельное оружие, ствол еще дымится, засвидетельствовав факт ухода кого-то из жизни, безмолвным эхом повторив гулкий плевок выстрела.
  - Спасибо, господин Шнайдер, не заставили себя долго ждать, господин Шнайдер.
  Мы могли бы начать обоюдно опасные действия еще пару месяцев назад - установленный соглашением трехмесячный срок "невмешательства" персонажей в дела друг друга как раз истек, тут и надо заметить - правильнее будет сказать не "мы", а "он". Глупо рассчитывать на везение, удачу, случай или какую-то другую чертовщину - вероятность того, что мы смогли бы найти господина Шнайдера первыми, то есть его персонажа.
  - Я знал, господин Шнайдер, огнестрельное оружие, "беретта", Италия - ваша слабость, господин Шнайдер. Pronto, pronto, я думаю, вы сдержите свое слово, signore Шнайдер и мы сможем увидеть смерть четверга?
  - Удачи вам, господа.
  - Удачи вам, господин Шнайдер.
  
  ***
  
  Текст и четыре подписи где-то внизу на каждом листе:
  "В случае поражения либо дисквалификации к проигравшему либо дисквалифицированному могут быть применены следующие меры воздействия по договоренности между всеми оставшимися в игре участниками".
  "По договоренности" пугает своей неопределенностью, бросает в дрожь, трясет, меня трясет от этого словосочетания. Знать бы... Если точно знать. Я бы давно вышел, самоустранился, самоликвидировался.
  Грех бояться смерти, грех бояться жизни, грех так любить жизнь, чтобы ненавидеть смерть, грех ненавидеть жизнь и быть рабом смерти. Страшит неопределенность. Что может быть хуже неопределенности? Теоретически, определенность может быть страшнее и опаснее, зубастее и сильнее. Я боюсь, и это тоже пугает меня. Страх порождает страх, страх - основа, основа любого принуждения. Я не люблю принуждение. Почему, почему я не позаботился о том, чтобы мы определили этот пункт нашего соглашения тогда - конкретно, раз и навсегда. С другой стороны, у меня есть надежда, у всех у нас есть надежда, надежда у палача и надежда у жертвы. Расплывчатая формулировка - это всегда надежда. Надежда - определенно да, но исключительно для юриста.
  "К проигравшему либо дисквалифицированному могут быть применены любые санкции по договоренности между оставшимися участниками, они полностью свободны в выборе между своей волей и волей проигравшего либо дисквалифицированного. Проигравший либо дисквалифицированный имеет право высказать свои пожелания относительно своей дальнейшей судьбы".
  Более ни слова - игроки сами решают, что им делать с тем, кто выбыл из дальнейшего соревнования. Не более одного выстрела, не более одного удара по телу - вот главное ограничение.
  
  ***
  
  Лампы дневного света при включении бренчат, будто старинная шарманка заиграла где-то совсем рядом. Перед глазами предстает мерцающим миражом ярмарочный праздник на старый момент, каким я его знаю по фильмам да по коротким фрагментам прочитанных книг. Сажусь и храню молчание, хотя надо работать. Заставить себя несложно. Нужно только захотеть. С утра, тем более сегодня... Вчера, позавчера, завтра... Для того, чтобы захотеть, нужен либо резон, либо стимул. Временами резон плавно перетекает в стимул, но никак не наоборот.
  Во что же это все выливается? В то, что я сижу на стуле, преспокойно, надо сказать, сижу, а в комнату заваливается господин Робертс, представляется самым немногословным образом что-то вроде "Добрый день, меня зовут Дейв Робертс", достает "беретту", ту самую, которую демонстрировал нам господин Шнайдер, и стреляет себе в висок - без долгих раздумий и церемоний, падает и быстро затихает. Собственно, я даже не успел представиться. Как минимум, это невежливо. Лежит, больше не дышит, лишь кровь устремилась наружу из открывшейся раны.
  Он шутник, наш господин Шнайдер, у нас не было такой договоренности - стрелять в висок своему персонажу. В висок своему персонажу где бы то ни было, даже в нашем офисе, в офисе компании, место в иерархии которой мне нравится намного больше нежели мое прежнее "место в заднице". Мы втроем давно свыклись с мыслью, что кто-то из нас будет в проигрыше, а господин Шнайдер вмешался в наши планы. И что нам теперь делать с трупом? Теперь все мы стоим в своих обычных личинах у его изголовья. Необходимо было бы с самого начала определить, кто, в конце концов, отвечает за уборку этого чертового трупа.
  Понимаешь, а потом мы все сдрейфили, мы все в штаны наложили от страха, когда пришли к Шнайдеру в кабинет. Мы сказали Шнайдеру, чтобы он сам решал свою судьбу, пусть катится на все четыре стороны и там решает, что бы ему такое сделать с его собственной персоной. Он нас, вроде как, удивил своим поступком, поэтому мы хотели бы дать ему возможность сделать то, что он сам пожелает. И что он на это ответил?
  Ничего не ответил, ни слова. Мы вернули ему оружие - "беретту". Он долго вертел ее, вертел в руках, а потом ни с того, ни с сего пустил себе пулю в висок. Уже не Дейву Робертсу - себе в висок. Он шутник, наш господин Шнайдер. Без лишних разговоров. И что мы имеем на настоящий момент? Мертвого Робертса, мертвого Шнайдера и ствол, тлеющий сигарой. Пуля - скорость. Полет пули - миг, мгновение. Мгновение, быть может, между жизнью и смертью. В случае, когда расстояние от ствола до виска превращается в ноль схема пуля-миг работает по сокращенной программе. Быстро и точно. Не уклониться, не разойтись.
  Мои мысли звенят в голове, будто колокольцы на ветру, да так звонко, что там внутри как-то не по себе. Такой звон стоит, словно сидишь в жестяном жбане с закрытой крышкой, а кто-то недобрый бьет с небольшими промежутками по этой самой крышке увесистой дубиной. От этого голова будто горит синем пламенем, будто нестерпимый зуд по коже... Не стерпеть. Так вот и мысли тянутся к приоткрытому люку, пытаются высвободиться, перелиться через край.
  Двое мужчин + один ствол = ?
  Один труп?
  Трое бесхарактерных дебилов + господин Шнайдер + один ствол = ?
  Один труп?
  Сначала этот самый Робертс стреляет себе в висок, а потом господин Шнайдер. Пять часов - два трупа, более того - один из них Шнайдер. И что теперь прикажете делать? Заниматься распространением талька в Китае?
  Губы репетируют дурацкую улыбку. Улыбку-ухмылку. Все это очень интересно. Это официальная точка зрения Компании. Официальная точка зрения Компании - труп ее генерального директора? Выходит так.
  Логичнее, ей богу, было бы увидеть три трупа. А теперь Бог мертв. Он просто не выдержал того, как с ним обращались. Вы думаете, он был где-то выше нас, где-то в небе и один на всех? Зачем кому-то нужен такой Бог, который один на всех? Любой желает иметь Бога персонального. И у каждого до поры, до времени внутри действительно есть такой Бог. Пока не умирает. Он был один на каждого, но в то же время - один на всех, будто конкретный цвет, выделенный из пучка солнечного света. Вы говорите - Отец, Сын и Дух святой, - а я говорю - во мне, для меня и во имя меня - самодостаточная система, ничего лишнего. Все довольны и счастливы. Умирает одна ипостась, остальные остаются ненужными и самоуничтожаются.
  Теперь-то я уверен, что он действительно мертв, действительно мертвы - мертв Бог, мертв господин Шнайдер. Игра была лишь поводом доказать, что он прав.
  - Бог умер, - говорит Малиновски.
  Малиновски осунулся, мне жаль Малиновски, его Бог действительно умер, господин Шнайдер здорово насолил ему этим выстрелом, выстрелить себе в висок - лучшее решение, кто теперь Малиновски? Малиновски теперь такой же труп, как и Шнайдер, Малиновски - официальная доктрина компании, официальная доктрина компании - господин Шнайдер, официальная доктрина Компании - труп ее генерального директора.
  - Бог умер, - говорит Пастухов.
  Пастухов рад, Пастухов доволен - Бог мертв, Бог мертв, Бог мертв. Пастухов кричит, Пастухов доволен собой. Бог мертв, а Пастухов жив. Он жив, но еще не представляет, в какой клоаке он оказался. Клоака гораздо хуже, чем просто неприятный запах, клоака много хуже, чем непроглядная темень, клоака гораздо хуже, чем смешение с отбросами. Мало того, что клоака - все это вместе взятое, она предлагает множество дополнительных опций. Главная из них - подмена цели. Пастухов радуется - Малиновски - ноль, Пастухов радуется - Малиновски уничтожен, однако Пастухов в данный момент не представляет - он, Пастухов, Пастухов, который был в оппозиции, он, как оппозиция - также уничтожен. Теперь он - бесконечно малая величина, им можно пренебречь. Пренебречь Пастуховым, вот шутку отпустил господин Шнайдер, он у нас шутник - господин Шнайдер. Пастухов волнуется, я вижу это по его губам, я вижу это по его жестам. Это не синдром электрической зажигалки - это конец, моральная смерть, клоака.
  - Бог умер, - говорю я и мне плевать, на все плевать. Пока я живу, мне это абсолютно безразлично до той степени, пока это не касается меня лично. Пока это не касается моих планов. Пока это не задевает моих финансовых интересов.
  
  Ловлю его отражение в зеркале, отражение нашего персонажа ... Изыде!!! Я не узнаю эти глаза, не узнаю их цвет, их глубину, их взгляд. Колышимое, будто легким ветерком, оно извивается, образует волну, в моих глазах мутнеет. Я запутался в своих лицах, я запутался в своих мыслях, я запутался в своем мире. Мой ли это мир, когда треть жизни я вижу сквозь амбразуру бровей другого человека - он не содержание, он - форма, содержание - это я. Я - истина, я - содержание, я неугомонный маньяк, я - рехнувшаяся добродетель. Я вижу его лицо напротив, я уверен, что это я, но я - здесь, в этом теле, в своем теле. Я вижу Пастухова, я вижу Малиновски - они тоже здесь, но и он здесь - он, тот, кем был я, кем был Малиновски, кем был Пастухов, кем был Шнайдер. Шнайдер... Я знаю, это его происки, это он, это он напротив меня. Но как, как?
  - Здравствуйте, господа.
  - Добрый день, господин Шнайдера.
  День уже давно перестал быть добрым, именно это я вижу в глазах Малиновски. Будь этот день проклят, слышу слова Пастухова. Это не мой день, думаю я про себя, в себя, для себя. Для себя, во имя себя, ради себя - будь проклят этот день, будь проклят господин Шнайдер.
  Мой бог - время. Моя жизнь - разница в его уровнях. Мой идеал стабильности - продуктовый магазин советского типа с развешенными под потолком клейкими лентами для мух. В них время будто бы прекращает свой ход - кукушка умерла, часы остановились. Однако, время фугит, фугит безудержно, своим путем, независимо от мух, кукушки, клейкой ленты, толстокожей продавщицы, запаха гнили и бог знает чего еще...
  Но тут господин Шнайдер - мертвый господин Шнайдер. Но тут господин Шнайдер - живой господин Шнайдер. Мертвый и живой одновременно. Вот две ипостаси его Бога.
  Мое пространство - три измерения - точка, линия, дуга. Его оттенки - кривые, отрезки, простые и сложные фигуры, объекты типа коробок, шаров, пирамид и спиралей. Спираль - мое время, чем длиннее линия серпантина в спирали, тем дольше тянется час - меньше скорость истечения времени. Я - стальной шарик, катящийся вниз, преодолевающий виток за витком, я жив до тех пор, пока не докачусь до конца. Моя спираль - лабиринт. Чем больше препятствий, тем меньшую скорость удается развить. Чем больше препятствий, тем дольше тянется мое существование. Тянется ли?
  - Господа, добрый день, господа. Рад снова видеть вас. Рад снова видеть вас в добром здравии. Я действительно рад вас видеть, я рад вам сообщить, я буду наблюдать за вами. Я выберу кого-то одного из вас. Я уже выбрал вас троих. Знаете, почему я выбрал вас троих? Вы трое, господа - стабильная система, самая стабильная система нашего сущего мира, стабильная система, движущаяся к своей конечной цели. Пастухов уравновешивает Малиновски, Малиновски уравновешивает Пастухова. В общей сумме они - ноль. Но... Почему система движется? Почему система движется к цели? Борьба, порождаемая внутри системы, устраняет любые препятствия вне ее. Господа, как только появляется препятствие, раздражающий фактор, вы нейтрализуете его. Вы нейтрализуете его своей мышиной возней. Движущая сила системы - он, - и указывает на меня пальцем, - знаете, почему я выбрал вас? По одной простой причине. Ваше "место в заднице" - лучший фактор для движения вперед, ваше "место в заднице" - гарантия того, что система будет следовать в нужном направлении. Именно в том направлении, куда я вам скажу. Куда скажу я - господин Шнайдер, черт возьми. Как я скажу? Я вам приснюсь, молодой человек. Я приснюсь вам, я приду к вам во сне, я предложу вам свои услуги, от которых вы не сможете отказаться. Я приснюсь вам, я приснюсь и вам, Малиновским, и вам, Пастухов. И тогда мы сыграем в Троицу. Отец, сын и святой дух. Надеюсь, каждый из вас знает свои роли. Это вирус, господа, вирус, придуманный мной - единожды вживившись в чужое тело, заражаешься им. Все вы, господа, заражены этим самым вирусом. Чем это вам грозит? Я не вижу ничего страшного, господа. Я буду использовать вас, я буду забирать ваши тела, я буду водить, буду водить тем же самым образом, как вы пользовались вашим объектом. Настало время, когда вирус, о котором я вам уже говорил, развился в вашем сознании, пропитанном страхом, жаждой власти и жаждой наживы - это как раз те компоненты, господа, необходимые для благоприятного его развития. Вы не задавались вопросом, как я раздобыл наши предыдущие тела? Теперь вы получили вопрос на этот ответ? Затерявшиеся в обществе индивиды не задумываются, сколь много опасностей таит в себе мир. Почему они не удовлетворяют меня? По ряду показателей. Во-первых, это была моя первая проба, а потому я не утруждал себя задачей подбора испытуемых с какими-то конкретными параметрами. Вас же я отобрал, отобрал сам, собственными руками, вырастил. Вы до сих думали, что нашли этого самого господина Робертса по чистой случайности? Черта с два. Я подстроил это, я подстроил это все - это моя заслуга, господа. Я знал о ваших поисках с самого начала, в конце концов, наше совместное предприятие касалось в том числе и меня, а подтасовка фактов - моя специальность. Когда вы знаете конечный ответ, господа, когда знаете тот результат, который необходимо получить на выходе, несложно сыграть партию таким образом, чтобы исход ее совпал с тем самым заранее известным результатом. Естественно, если вы - хороший игрок. Как вы могли удостовериться, играю я мастерски. Сигналом к нашим совместным действиям будет сон. Спокойной ночи, господа. Une saison eń enfer , господа. И не страшитесь, не бойтесь, ибо я, господин Шнайдер, буду жить вечно, буду жить в вас вечно.
  
  Он шутник, наш господин Шнайдер, три трупа - это абсолютно серьезно, это намного более серьезно, чем один или два трупа, например. Еще более серьезно то, что он нам сказал, лично мне это показалось более серьезным. Он совсем что ли из ума выжил, этот наш господин Шнайдер. Ей богу, это нездоровое чувство юмора. Бежать, бежать, в этом мире больше нет места, даже "места в заднице".
  
  ***
  
  Я спал около пяти часов, нормальный сон для буднего дня. Осталась последняя дверь. Над ней надпись: "Последняя дверь", мерцающая холодным неоновым огнем. Этот сон я вижу по средам, пятницам, реже по вторникам, а также сегодня. Пару раз снился в четверг во время полуденной дремы. Открываю ее, а за ней - Шнайдер, господин Шнайдер, Питер Шнайдер, генеральный директор Компании.
  
  Смерть - это тоже выход, выход с надписью "Последняя дверь". Сумеешь проснуться раньше - начнешь все сначала, не сумеешь - ...
  
  
  II
  
  Я, Самохвалов Евгений Андреевич, родился 19 апреля 1978 года в городе Пензе, в семье научных работников.
  Отец, Самохвалов Андрей Владимирович, - преподаватель ПГТУ, заведующий кафедры программирования.
  Мать, Самохвалова Ольга Александровна, ведущий инженер НИИ "Рубин".
  В 1985 году поступил в среднюю школу номер 59 Первомайского района города Пензы. В связи с переменой места жительства в 1988 году перешел в среднюю школу номер 29 Ленинского района города Пензы с углубленным изучением иностранного языка.
  Получил музыкальное образование по классу скрипки, занимался теннисом. Закончил двухгодичные курсы английского языка.
  В 1995 году поступил на факультет "Информационные технологии" Московского Государственного Технологического университета, откуда в 1997 году был отчислен за неуспеваемость.
  К судебным разбирательствам не привлекался, судимостей не имею.
  На учете в наркологическом и кожно-венерологическом диспансерах не состою.
  В настоящее время являюсь сотрудником ООО "Артдизайн".
  Подпись, дата, Самохвалов Е.А.
  
  Жизнь моя достаточно странна, временами кажется, что я не такой как все - меня разрывают на части противоречия, более того, за четыре года я ни разу не спал, могу констатировать, что спать мне не хочется вовсе - нет такой потребности. Это - самая странная деталь моего существования - все обыкновенные, не такие, как я, люди, не могут, назовем это, функционировать, не имев полноценный сон по крайней мере в течение пяти-шести часов. На мне же такой образ жизни ни коим образом не сказывается, что меня действительно тяготит - моя работа, состояние моего сознания, разрываемого на части, будто его тянут в разные стороны, будто где-то там внутри меня уживаются три разных личности.
  Что касается моей работы, она убивает меня, гнет, гнет и вертит, растворяет алкоголем мой организм. Словно откуда-то свыше получаю тайный знак, сегодня снова необходимо выпить, сегодня снова необходимо напиться, идти, идти на работу, напиться, нескончаемый рабочий день, напиться, черт тебя побери, напиться.
  Работая в малолитражной типографии, ощущаешь себя скверной. Начинается с того, что пропитываешься ею, вдыхая и втягивая жгучие пары алкоголя - с каждым разом все больше и тщательней, пока не спиваешься к чертовой матери, не выживаешь из своих утлых нервишек, рассыпающихся трухой при любом неожиданном изменении обстоятельств. А потом, потом ощущаешь себя погребенным паром, алкоголем, трухой... Пока не понимаешь, что все вокруг - скверна, он - скверна, она - скверна, ты сам - скверна, ты сам - когда другие считают тебя таковым уже длительное время. И не только по выдающим тебя запахам, от которых теперь нет сил маскироваться, истекающих от всевозможных зловонных укрытий человеческого тела - начиная от волос и рта, кончая сносившимися до неимоверности носками.
  Тогда как никто лучше понимаешь - весь этот мир захирел настолько, что начинает тошнить, будто у тебя рак на последней стадии, будто метастазы пошли по всему своему телу, а ты с удивлением ощупываешь зудящие желваки. А мир смотрит на эти сцены с подобающей доброму всемогущему великану улыбкой - улыбкой древнего пращура, выжившего из ума и ставшего скверной по той же причиной, что и все...
  А под конец рабочего дня ощущаешь нестерпимую тягу к Господу, потому безуспешно вспоминаешь слова давно забытой молитвы и бьешься в истерике головой о подоконник, покрытый растрескавшейся краской, местами вспученной от времени - раз, два, а потом теряешь счет, - с размаху, подражая метким плевкам молота по наковальне. Бьешься в изнеможении, будто проклятый дятел...
  Подул несильный красно-желтый ветер, принеся с собой чесночно-железистый запах атмосферы. На отметке одиннадцать тысяч двести шестьдесят расположена столовая - обычная "совковая" столовка, которую ты посещаешь каждый будний день в определенное время - открываешь входную дверь ровно в час-ноль-пять, повторно - через сорок минут. Монотонность, монотонность, монотонность... Возможные варианты, что могут внести какое-либо отклонение, умещаются в узкий промежуток заранее предопределенных значений, которые не в состоянии расширить.
  Даже если доведется испытать приятную тяжесть в желудке, впопыхах проглотив нечто несуразное, что ты называешь завтраком-обедом, его можно считать счастливой неожиданностью в очередной чертов будний день, который, в свою очередь, уже превращен в жирную черную точку, ничего не значащий знак препинания - изоморфный и всегда одинаковый.
  Я работаю в этом ненавистном мне месте что-то вроде для отвода глаз, но не могу не работать - это не моя прерогатива, я бы с радостью, я радею за прекращение этого мытарства, но я не могу, попробую объяснить, ежели смогу подобрать слова, должным образом отражающие смысл.
  Выхожу из дома, еду в метро, натыкаясь на сотни взглядов - кричащие, призывно-манящие, умоляющие-уступить-место, внимательно-читающие, откровенно блядские, звериные, блаженные, блаженствующие, глаза-бинокли, глаза-очки, очки-глаза, глаза людей, кошек, собак, львов, тигров, диких пантер, попугаев, мелких грызунов, зябликов, куриц, уток, шмелей, мух, пауков...проживаю бесконечную поездку в подземке, однако метро - лучшее место для наблюдения, наблюдаю за людьми, их повадками, временем...
  В метро разброс времени - огромный: на скорую руку и часы спешат, рука профессионала расчетлива и точна, флегматики и меланхолики как обычно куда-то опаздывают... Тем паче, ежели едет, например, в том же самом вагоне, что и вы, некий господин из далекого города Монтгомери, штат Алабама, которому, к слову сказать, я звоню на протяжении двух месяцев "относительно вопроса, касающегося предложения о возможностях сотрудничества" с нулевым результатом, ну, в этом случае, разница может составлять часов этак от девяти до двенадцати в зависимости от времени года и прочих более мелких вероятностных показателей.
  
  Выхватываю из темноты фрагменты инженерного оборудования на стене, вижу стык свода тоннеля со стенами, исполинскими стенами, стенами-атлантами. Лампы, единственные источники света, подмигивают, извещая о скором прибытии на очередную станцию, пункт назначения, конечную точку пути под землей сегодняшнего утра, любого утра буднего дня. Змеей просачиваюсь сквозь бреши в толпе прочь из переполненного вагона, эскалатор устремляет меня вверх, поднимаюсь, будто потоки восходящего теплого воздуха. Я - птица, я - сильная птица, развожу руки в стороны, наслаждаюсь потоками, омывающими ребристую грудь.
  Выхожу из дверей станции - прочь, прочь, прочь на свежий воздух, запах весны с размаху бьет в нос, вскрываю пространство за тяжелой дверью, вскрываю будто килем, будто консервным ножом пищевую жесть. Толпа затягивает в воронку, в водоворот, тащит, я - безвольная букашка, толпа - монстр, монстр, построенный из таких же насекомых, что и я.
  У нас принято считать весну временем любви. В Японии - осень, в Штатах - любое время года - время разврата, сексуальная революция не терпит сентиментальностей. У нас время любви - весна, весна, разжижающая кровь, весна, заставляющая циркулировать соки деревьев, весна, пробуждающая животные инстинкты. Весна, порождающая чувства...
  Любовь... Я часто задумываюсь, может ли она поразить стрелою такого человека, как я, раздираемого на части индивида, не знающего сна. Личность... Да и личность ли вообще. В моем понятии, личность - что-то монументальное, я же подчиняюсь голосам извне, я - не личность, мое амплуа - марионетка. Странное состояние, длящееся уже более полугода, странное состояние отсутствия собственной воли, подчиняюсь голосам, трем голосам. Вижу в себе три ипостаси, будто я - Троица, будто меня - трое, три разных образа, три способа мыслить, три разных образа действия. Я по-разному ощущаю себя утром, днем и ночью. О любви, о чувствах, я чувствую, я могу любить, я чувствую и это, иногда старое чувство всплывает вновь, но любовь, любовь...
  Она приходит, и ты ничего не можешь с ней сделать - она поселяется в сердце, нет, не только - она везде, вся твоя грешная плоть пропитывается ей, будто верхняя одежда запахом табака. Больно... Но эта боль не физической природы, острыми иглами разрывая душу, она рушит все устои, превращая в руины не в силах сопротивляться человеческую сущность.
  Мысли заполнены лишь одной, одной... И клубок их не может вывести к истине, будто нить Ариадны, ты думаешь о ней и запутываешься все больше и больше, а она в ответ согревает тебя изнутри, возгораясь из тусклой искорки в огромных размеров костер, над которым вздымается до небес столп пламени. Ты просишь у неба пощады, но понимаешь, как это глупо и отказываешься от своего намерения, оставляя все как есть, и каждый миг этот ритуальный костер разгорается с новой силой, а потом все меркнет... И тогда становится ясно, что без этого чувства жить нельзя, и ты ждешь его, хочешь испытать снова и снова.
  И однажды эта искра, разгораясь, испепеляет все вокруг, испепеляет тебя, твою душу, сгорая, ты помнишь его, это теплое, но в то же время мерзкое чувство, а оно, оно остается там, далеко, в другом мире, ты думаешь о нем, трепетно, нежно, а оно не приходит. В этот момент в тебе поднимается буря, шквал, и ты сам становишься этим чувством, паришь над миром - так легко и непринужденно... Жаль, что ты умер.
  Но я, я не умер, я жив, лишь сознание мое закутано толстой пеленой тумана, потому и сердце мое не ищет нового чувства, я черпаю свою жизнь в памяти, вспоминаю былые годы, былые чувства, чувства - жизнь.
  С трудом произносишь что-то неказистое, застрявшее глубоко в глотке, проросшее вот уже как два месяца, вплетшееся корнями. Говоришь: "Ты мне небезразлична". Отвечай! Быстро отвечай! Смотришь в глаза предано, словно собака.
  
  Ночью у меня другая работа, у меня есть своя собственная компания, которая чисто теоретически приносит мне немалые доходы, которые растворяются, исчезают, уходят из рук угрем. Фирма - так себе, ничего примечательного - торговля, торговля, торговля, что здесь может быть примечательного? Я же рассказывал уже про господина Робертса?
  
  Вот он я весь, такой, какой есть на самом деле, то, что внутри меня, то, что снаружи - это я. Сложно быть собой, тем собой, который и не ты вовсе, это не мой мозг, не мое сознание, не мой разум, будто бы я - малыш, несмышленый, несамостоятельный, подверженный влиянию, скажи мне - и я сделаю все, что ты хочешь, потому что я знаю, что ты - мой родитель, ты заботишься обо мне, ты знаешь, что для меня лучше.
  Я же не знаю о тебе ничего, хотя ты - мой проводник в полный опасностей мир. За углом скрывается мурены, ты говоришь мне: "Ты - еж", и я становлюсь ежом, качусь кубарем, качусь за поворот, она не укусит меня, ты знаешь, что для этого следует сделать, я полностью подчиняюсь твоей воле, ты старше, опытнее, ты ведаешь обо всем, о всем том, что мне нужно знать, сейчас и потом, ты - мой Бог. Но твой голос звучит по-разному. Vox humana, vox angelica ... Утром я должен стать ежом, чтобы защититься от мурены, днем - муреной, чтобы поглотить угря, а ночью извиваться угрем, обмануть всех, угрем в мутной воде; назавтра, назавтра я опять еж, еж, мурена и угорь.
  А ты мне все говоришь, твердишь, что я должен стать, стать ежом, муреной и угрем, защищаться, нападать, извиваться, у меня выработался устойчивый инстинкт, я хорошо помню, в какой ипостаси мне нужно предстать сейчас, на данный момент, через пять минут, через час, ночью, вечером, днем, утром.
  Быть может, это выглядит странно, но я подчиняюсь голосу во мне, ощущаю, что не могу не подчиниться. Там, внутри - фонтан, пронзающий меня насквозь, там, внутри моему настоящему существованию отведены крохи. Я могу взять пистолет и убить кого-нибудь, я могу взять пистолет и убить того, имя которого мне шепнет голос внутри меня, я могу убить, например, себя, но не могу выгнать из себя того, кто завладел моим сознанием. Я не спал и часа на протяжении восьми месяцев, все время я что-то делаю, совершаю, не зная цели, цель скрыта от меня, но голос не дремлет, голос говорит мне: "Ты - угорь".
  Я делаю то, чего никогда бы сам не сделал. Алкоголь прожигает мой организм. Я веду скрытую бухгалтерию, я подчиняюсь закону денег, я жесток, я нанимаю лишь подходящих для такого рода дел людей, а они слушаются меня, они выполняют то, что говорю им я, но не я - кто-то другой..., второй, третий.
  Не глядя, заключаю контракты, совершаю сделки, самое худшее - сделки с совестью. Он (они) совершают сделки с моей совестью, даже не спросив меня. Но совесть корит не их, для этого она выбрала мою кандидатуру, мое сознание. Зачем мне все это?
  "Когда он умрет, умрет от твоей руки, ты будешь свободен", - говорит мне голос, - "но если он убьет тебя, его успеет убить кто-то другой, либо он сам убьет себя, ты навечно останешься в плену чужих мыслей, чужих голосов, чужого холодного сердца. Он найдет тебя сам. Тогда вам и предстоит выяснить, кто сильнее".
  Но я не хочу ни с кем встречаться, мне не доставляет эта новость никакого удовольствия. Что ж, будем ждать, когда он найдет меня сам. А пока... Пока существую. Это не жизнь. Это не моя жизнь. Я смотрю на свои руки - это не мои руки, я смотрю на свои ноги - это не мои ноги, я смотрю на свое отражение в зеркало - когда-то оно было моим отражением. Я - изгой, изгой, не знающий сна, изгой, не имеющий силы воли, изгой, готовый выполнить любой приказ. Дни тянутся за днем, еще один черный день...
  В каждом встречном вижу свое спасение, чертовски хочется зажить нормальной жизнью, а не скрывать лицо под маской аспида, я - еж, я буду муреной, я буду угрем, мне не отвратить этого, не изменить мой жизненный распорядок, мое расписание дня.
  Стихи, в то далекое время я сочинял их. В память остались три засаленных тетради, в мозгу всплывают внезапные строки, я обожал писать про Луну, про ветер, про любовь, про воду...
  Взошло светило звездных прерий,
  Причина многих суеверий,
  И освещает тусклым светом
  Шоссе, дороги, всю планету.
  Взошла она. Она - Луна.
  И если ты не будешь с нами,
  То мы споем одни.
  И в свете сумрачном ночи
  Мы будем одинокими певцами.
  Певцами... Теперь я волк. Я - волк под Луной, я - волк в сумеречном свете, будто прокаженный слоняюсь по городу, нахожу себя в самых неожиданных местах. Придет новое откровение - в каком захудалом захолустье я открою глаза, которые когда-то были моими. Кто ты, незнакомец, кто ты, мое избавление?
  Я много повидал, многое изучил за это время, это бесконечно тянущееся время, которое сбивает меня с толку, слава богу, способность мыслить у меня еще осталась. Бог..., может быть, молитва принесет мне спасение? Te rogamus audi nos ... Но кто ты, мой Бог? Кто мой Бог сейчас? Гигантская мурена? Королевский еж? Хитрейший угорь? Или кто-то еще, какой-то жуткий извращенец, которого я не могу себе представить?
  Знаю, скоро будет весна, однако, это меня не радует, вижу первые цветы, но они не тревожат мое сердце, слышу, как набухают березовые почки, но их запах не трогает меня, кожей ладони ощущаю прикосновения первых зеленых листочков, но только не на моем побеге. У меня не осталось никаких чувств, никаких эмоций. Мой новый день не готовит мне ничего нового.
  А там, внутри меня, кто-то говорит мне, будто скоро я буду свободен, будто скоро придет он, тот, кто сможет освободить меня, но не я - тот, кто руководит моими мыслями в силах разрушить мои оковы.
  Молиться тому, кто сидит внутри меня, в глубине моего сознания, где я вижу угасающий уголек, мой последний свет, мою последнюю надежду? Молиться, если это он держит меня в темнице, взаперти, в неприступном остроге.
  Все вокруг меня поражает своей утонченной безрукостью. В дополнение к беспомощности жертвы постоянно ощущается беспомощность окружающего мира по и во имя ее спасения. Оправданием служит, как обычно, потрясающе безразличное неведение миллиардов глаз, ушей, носов, языков, кожи... В сегодняшней жизни можно быть уверенным лишь в том, что прецедент, имевший неосторожность приключиться с некоей мифически-гипотетической личностью, будет классифицирован и обязательно отнесен к группе родственных случаев для последующего изучения, множественной апелляции и реабилитации.
  Про себя думаю, что есть в мире справедливость, наше право - а что наше право? Лишь сублимация здравого смысла. Проявляющиеся у индивида задатки определенного рода чувства справедливости, по своим критериям, понятиям и классифицируемым нормам лежащего недалеко от колеи, оставленной тяжелыми гружеными машинами современного права и тягачами в лице государства, можно расценить двояко. Либо в лице данного индивида можно проследить вполне логически обоснованный путь укоренения норм этого самого нашего современного права, их натурализацию, оестествлевание. Либо точно такой же мудак в глубокой древности изобрел всю эту квазистройную систему, примитивизовав тем самым суть здравого смысла, вынеся на всеобщее обозрение свое экзальтированное чувство справедливости.
  
  Лето, очередное унылое лето...
  Проходит...
  Осень, опадают беспомощные листья, точно так же, как я.
  Упал...
  Зима, лед сковывает горизонт, и я вижу снежинку... И это белое пятно на стекле незаметно уменьшается, колышимое резкими порывами ветра. Исходящее из разогретого помещения тепло превращает неправильной формы кристаллик в холодные потоки слез, они расходятся лучами вниз по стеклу - все ниже, ниже, ниже, пока не превращаются в обледенелую каплю. Там, на внешней стороне стекла, они образовывают некое подобие виденной мною в детстве на географических картах дельты низовий Нила.
  Я пристальней вгляделся в белую круговерть за окном - крупные белые хлопья кружат в звенящем воздухе, словно бабочки порхают с цветка на цветок, со стекла на стекло, на другое стекло, подгоняемые ветром, заглядывают к моим соседям ниже по этажу, стучатся к ним, стучатся - три удара, прерывистых, глухих. Я понимаю - они просили пустить их, согреться - последнее тепло, и они уже плывут, плывут - на волнах этой жаркой жадной смерти. Вода - это смерть, прозрачная капля, ручей, река, море, океан смерти...
  И мне кажется, что я стою на широкой дороге, на темной, холодной улице, а белые хлопья ложатся на мои волосы, на плечи, окутывают лицо, и тают, тают - текут тонкими струйками вниз, в эту черную асфальтированную бездну. Я понимаю, что хочу быть там - кружиться с ними в одном хороводе, подгоняемый резкими порывами ветра.
  Весна. Снова наступает весна, а я все такой же, мне не измениться, и никто, увы, не в состоянии меня изменить.
  И голос говорит мне: "Пора".
  И что теперь? Теперь лежу, будто бы в онемении, жадно хватаю воздух пронизанной лунным светом ночи. Где-то вдали слышны чуть заметные шорохи. Я опасаюсь шорохов, я опасаюсь любых шорохов. Как только слышу малейшие признаки звука, - это знак. Очертания знака - и я начинаю опасаться. Вырабатывается устойчивая связь, грозящая перерасти в инстинкт - шорох-опасность. Диким животным припадаю к стене, втягиваю всякий звук, впитываю сквозь кожу, барабанные перепонки, глаза, ногти. Ногти - мой главный инструмент слуха, они чувствуют самые слабые, слабейшие колебания.
  Я не могу их не слышать, я не могу не ощущать опасность, не могу жить без этого ощущения. Это моя жизнь, мое существование.
  Мой злейший враг - эфир. Он транслирует раздражающие меня эффекты - светотени, звуки, запахи, вкусы...
  Мое время - ночь, мое тело - Луна, моя душа - его тело. Моя душа зажата в углу, он не пускает ее, не дает выбраться, прижимает к канатам, наносит колющие удары, она уже почти не шевелится. С тех пор, как они завладели мной, я полностью им подчинен. Сейчас - тому, слившимся с ночью, Луной, шорохами, запахами сумерек... Я боюсь шорохов.
  Пугливо навостряю уши, взгляд пары глаз пронзает эбонитовую темень ночи. Эта пелена скрывает множество секретов, страхов, снов. Мой сон - мой страх, я не сплю, мой страх - шорохи, шорохи - мой сон. Движение - вечная смерть, верная смерть. Недвижим, затаился, наблюдаю...
  И тут я вижу перед собой господина Робертса, он представляется, потому я узнаю его. И что же? Он пришел освободить меня? Я вижу в его глазах тот же самый тусклый огонь, ту же самую слабую искру. Он медленно приставляет пистолет к своему виску и пуля врезается в мясо его виска.
  Лети, пой, отражай глазами солнце. Кто ты теперь? Ветер. Кто ты сейчас? Море. Кем ты будешь завтра? Снегом. Кто тебя ждет?
  Он не ждет меня, он там, внутри, говорит, будто тот, кто ждал меня когда-то, умер. Умер от горя, тоски и печали, так и не дождавшись меня. Кто я ему? Сын. Все мы его сыновья и дочери.
  - Ты сын того, кто внутри, а тот, кто снаружи - посторонний, скажи, к чему ему ждать тебя? - говорит мой внутренний голос, - Если же у него действительно столько сыновей, станет ли действительно дожидаться тебя, а потом встречать с отеческой любовью? Почему тебя? Почему именно тебя? Почему не кого-то еще? Значит ли что-то это ожидание? Для него, для тебя?
  - Ты говоришь: "Да", но в глубине души тебе все равно. Я - твой Бог, тот, кто внутри тебя. Я тебя жду, ибо ты мне нужен, мне нужна твоя жизнь, ибо только так могу существовать я, кто внутри... Я - субстанция твоего бытия. Я есть покуда есть ты, я появился вместе с тобой и умру в то же мгновение, как твое тело перестанет дышать.
  - Так зачем же разочаровывать друг друга? Зачем надеяться на то, чего, быть может, не существует вовсе. Я говорю тебе: "Он умер". Ты идешь вместе со мной? Ты веришь мне?
  - Но ты все равно только молчишь, будто обиженный, выглядываешь из своего замкнутого пространства, из своего угла, из своей темницы. Очи твои пронзают темень, взгляд твой - будто луч солнца, молитва твоя - шептание губ твоих. Скоро ты станешь пустотой, я же полностью буду в твоем теле, я буду быть тобой, я - господин Шнайдер, Питер Шнайдер, генеральный директор Компании.
  Он уже здесь, он внутри меня. Голос, самый сильный из тех, что я ощущал, он завладел мной, я чувствую, он завладел мною навечно, это чувство, чувство вечного плена, чувство вечного льда.
  Более ни одного слова, ни одной фразы...
  Убить расчетливостью слова - остро заточенным лезвием, слог вонзается в живую плоть, разрывая ее, образуя красную ранку, из которой - капля за каплей, - образуя тонкую струйку, извиваясь, льется она - жизнь. Как прогорклый лунный свет, оттеняясь на бремени судьбы... Тысячи, миллионы букв, проходящих сквозь слегка колеблющиеся барабанные перепонки. А потом - онемение, тишина. Ни звука. Иногда кажется - вот оно снова возобновляется, и рана как будто бы снова открылась, как будто снова истекает густой и теплой массой.
  Говорю со смертью, это мой последний разговор, в этой никчемной, всеми забытой жизни.
  Знаешь, смерть всегда стоит где-то там, за этой пеленой, дожидаясь нас. Своего рода это - предательство, мелочное и жестокое одновременно. И снова, снова тишина после этого слова. Слова, цена которому жизнь.
  Она вовсе не старуха. И даже не старая дева. Она - живая, энергичная, я бы сказал даже - развратная. Да, при виде ее по губе скатывается капля слюны, размышляя о предстоящем похотливо-зверином акте, впопыхах размышляя.
  Ну и что с того, что избавление делается на скорую руку? Ты действительно думаешь, что умереть можно под любой звездой, так же как и родиться? А я - нет. Нет - я родился под солнцем и умираю сейчас - да, именно сейчас, в этот момент, под тускло-сумеречно-жалостливым лунным светом, отраженным сквозь огонь огарка свечи, что задувает пробирающийся через форточку февральский вечерний ветер.
  Встану, загляну в окно, как в средневековый телевизор - что там? Кто там? Опять ты со своими черно-красно-чертовыми словами? Ты думаешь, что пришла незаметно? - и рассмеюсь ей в лицо, изрыгая мириады несвязных звуков.
  Послушай, смерть, а ты знаешь, что такое жить? Пожалуй, нет. Хочешь я расскажу тебе? И пусть это будет твоим последним рассказом.
  Вчера вечером, когда шел снег, смерть, я звонил тебе по телефону. Я представился и пятьдесят минут наговаривал на автоответчик, хотя он уже надрывно пищал, как погибающая мышь. Ты слышала мое послание? Разве нет? Разве оно тебе не понравилось?
  Ну, заходи, заходи, ибо моя кожа не удерживает пытающуюся червяком выползти из меня лаву горяче-красного запаха. За сотню лет моей внутренней жизни она копилась во мне, разрывая, протестую, бурля...
  Ты видела вчера ночью под моим окном фонарь бледно-желтого цвета, изредка пульсирующий, роняющий случайные крещендо на ласкающем ветру? Его лучший час уже далеко позади, когда-то он был человеком, а теперь - лишь сморщенная старая кожа, годная разве что на смело натянутый абажур, отражающий беспорядочные блики.
  Не видела его? Зря. Действительно, зря. То было феерически зловещее зрелище. Я знаю, тебе нравятся такие. Молю впредь, я - твой слуга, - не пропускай - я ведь буду в твоей власти... Он плавно нажимает на курок. Пистолет выпадает из моей ладони и гулко ударяется об пол. И я тут же ощущаю вкус смерти, его и своей, своей вечной смерти, уносящей меня в холодную пропасть.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"