|
|
Каляка
Саднил порез на большом пальце левой руки, в голове было пусто и холодно; крутило живот - не от страха, от голода. На ужин он почти ничего не ел, кусок не лез в горло. Сейчас, уняв волнение и собравшись с силами, вполне можно перекусить. Да и кружка чая не помешает.
Выбросив лезвие в мусорку, Вадим обработал рану перекисью водорода и заклеил пластырем. Кровь на дне баночки для анализов напоминала обычную краску, не хватало только альбома и кисточки. Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать, да, Лев Борисович? Вадим неожиданно развеселился, сдавать анализы он не собирался - баночка подвернулась во время поисков подходящей тары. Небольшая, удобная. Самое то.
На улице моросило, дождевая пыль сеялась с низкого октябрьского неба; термометр за окном показывал то ли шесть, то ли семь градусов. Тоска - ни звёзд, ни луны. Вадим прислонился лбом к прохладному стеклу, он видел не своё отражение, а тётки с плоским, одутловатым лицом; губы ее застыли в скептической ухмылке. Сыно-о-ок, читалось в узко посаженных глазах. Куда ты лезешь, сынок? Отвали, грубо бросил Вадим. Тебя не спросили.
Жуя бутерброд с ветчиной, поставил чайник. Подыхать на голодный желудок? Да ну на хрен! Впрочем, зачем подыхать, когда у него скорострельный Стечкин с магазином на двадцать патронов? Пусть сама сдохнет, тварь. Тетрадный листок и перьевую ручку он подготовил заранее.
Одна-две таблетки феназепама при сильном нервном возбуждении, и на вас нисходит покой. Теоретически. На практике - по обстоятельствам. Сколько таблеток вы приняли, доктор? Какую дозу? Не верилось, что опытный врач, понимая последствия, сознательно превысил дозировку.
Устроившись за письменным столом, Вадим обмакнул перо в баночку и занёс над листком, глядя, как с кончика скатывается алая капля. Вторая, третья... Капли падали, расплываясь жуткими кляксами. Он поёжился, подвинул ближе тетрадный лист и аккуратно, стараясь не смазать буквы, вывел мелким угловатым почерком ровно пятнадцать слов.
Лампочки в люстре перегорели, все три, едва он закончил писать - вспышка, хлопок, рябь в глазах. Вадим пощёлкал выключателем - в комнате, коридоре, туалете. Бесполезно, свет погас везде: выбило пробки. Очень кстати, отметил Вадим. Очень. На кухне съёмной квартиры в ящике стола - он помнил точно, но забыл в каком именно - хранились свечи и спички, на непредвиденный случай. Старик-хозяин, как и многие пожилые люди, был весьма запасливым. Вадим долго рылся в ящиках среди кучи хлама и наконец выудил две завёрнутые в пакет парафиновые свечки и коробок; чиркнул спичкой, радуясь, что не придётся сидеть в темноте. Затем приволок в коридор табурет, чертыхаясь, залез на него и открыл распределительный щиток. Подёргав рычажки автоматов, убедился - дело не в них. Огонёк свечи, тусклый, дрожащий, скорее не разгонял темноту, а лишь обозначал своё присутствие. По углам метались тени, заставляя лихорадочно озираться, прислушиваясь к скрипам и шорохам, видеть то, чего нет. Вадим поискал фонарик - в шкафах, тумбочке, комоде, - не нашёл, зато обнаружил старый переносной ночник. Ночник, как ни странно, работал, и Вадим, обрадовался, что не надо снова шарить по полкам, разыскивая подходящие батарейки. Ладно, сойдёт, решил он. Выходить на лестничную клетку, разбираться, что там с электрощитом, не хотелось - до тошноты и рези в животе.
Завтра, на свежую голову или... никогда.
Вадим усмехнулся: лучше ужасный конец, чем ужас без конца. Он триста раз пожалел о своём поступке и триста раз убедил себя - так надо.
Осточертело жить с кошмарами.
* * *
Погоняло у Вадика было премерзкое - Сынок. Когда тебе вешают стрёмную кликуху, есть два пути - лезть в драку каждый раз, ходить, отсвечивая фингалами, и в конце концов отстоять собственное имя или огрести люлей и смириться. Он ненавидел себя за то, что прогнулся и не сумел воспротивиться - да, он не умел драться, и что? Дело-то не в умении. Ненавидел пацанов во дворе, одноклассников из пятого "А", весь мир, включая бабушек у подъезда. Как, скажите, не сгореть со стыда, если, не желая ничего дурного, а вовсе даже наоборот, участливая старушка произносит ублюдочное, отвратительное слово? Вызывая дружный гогот дворовый компании. Ладно хоть родители стали звать по имени, впрочем не сразу - пришлось закатить скандал, и то списали на особенности переходного возраста. И ведь ничем, ничем он "сынка" этого не заслужил. Ни манерой держаться, ни поведением. Так сложилось, звёзды моргнули невпопад - ну, как обычно с прозвищами. Стоило матери пару раз крикнуть с балкона: "Сынок, ужинать!" - и всё. Прилипло, не отодрать.
Во взрослой жизни появилась масса других проблем, и обидная кличка отошла на второй план, а потом и вовсе затерялась. Сейчас Вадим, пожалуй, обменялся бы с Вадиком местами: есть прозвища и похуже - Яйцо, например, или Боров. Нынешние трудности не то что обескураживали - вгоняли в ступор.
Мимоходом кивнув охраннику, Вадим поднялся на второй этаж, взглянул на часы. Четырнадцать ноль-ноль, минута в минуту. Просьба не опаздывать, приём строго по вторникам и четвергам.
Психотерапевта он выбирал тщательно.
- Располагайтесь, пожалуйста. - Лев Борисович приглашающе указал на мягкий диван.
Сам он занял низкое кресло неподалёку, улыбнулся, доброжелательно глядя на клиента. Между диваном и креслом стоял журнальный столик на колёсах; Вадим осторожно присел на край дивана, осмотрелся.
К психотерапевту он обратился впервые и тщетно боролся с волнением. В целом кабинет производил уютное впечатление: светлые пастельные тона, растения в горшочках, ряд стеллажей с книгами и безделушками, ненавязчивая музыка.
- Вы не против? - спросил доктор, имея в виду музыку.
- Нет, - ответил Вадим. - Не против.
- Чай? - предложил Лев Борисович. - Какой предпочитаете - зелёный, чёрный?
- У вас есть минералка без газа?
- Разумеется.
Сделав глоток, Вадим немного расслабился. Психотерапевт с серьёзным медицинским образованием - прежде всего врач, в отличие от психолога-гуманитария, закончившего профильный ВУЗ или, смешно сказать, курсы. Наверняка он поможет. Если не врач, то кто?
- Волнуетесь?
- Да, - признался Вадим.
- Это нормально. Я поясню, как пройдет встреча, и что вас ожидает. Выслушаю вашу историю, доверьтесь мне и будьте честны - никто за пределами кабинета не узнает о разговоре, а вы сообщите, что вас беспокоит. Мы вместе определим проблему, и чем я могу помочь.
Неторопливый, уравновешенный голос доктора журчал осенним ручьём, настраивая на позитивный лад. В стёклах старомодных очков с тонкими дужками отражалось зеркало у входной двери, а в зеркале - седой профиль психотерапевта, в очках которого... Вадим поставил стакан, откинулся на спинку дивана и чуть не задремал.
- ...вот, собственно, и всё, - завершил вводную Лев Борисович. - Если что-то непонятно - спрашивайте. Теперь ваша очередь, я внимательно слушаю.
Поведать свою историю - с любого момента, Вадим Юрьевич, как вам удобно - он так и не сумел. Ходил вокруг да около, сбивался, надолго замолкал, погружаясь в мрачные мысли.
- Что ж, - подытожил Лев Борисович. - Бывает и так. Ни к чему не принуждаю, но мы могли бы условиться о следующей встрече. Если дело не сдвинется с мёртвой точки, и мы не добьёмся значащих результатов... - Он с сожалением покачал головой.
Вадим хмуро барабанил пальцами по журнальному столику. Наконец что-то решив, поднял глаза:
- Давайте попробуем.
- Уверены?
- Да, - сказал Вадим и выдавил через силу: - Из-за меня... моих действий погибли люди. Четверо. Это случилось давно, я был молод, мне попросту не оставили выбора. Я не оправдываюсь, вина целиком моя, но... если есть способ забыть... ведь он есть? Я просыпаюсь совершенно разбитый, воспоминания душат...
- Вадим Юрьевич, - перебил доктор, - это важное заявление, без шуток. Вы не оговариваете себя? Из-за ваших физических действий или бездействия, подчеркиваю, физического, кто-то погиб? Причины смерти установлены? проведено расследование? Я буду вынужден известить органы.
- Метафизических, - без тени улыбки произнёс Вадим.
- Вас мучают кошмары? - предположил Лев Борисович.
- Каждую ночь, сейчас - каждую. Иду в кровать как на пытку, ворочаюсь, не сплю до двух-трёх часов, - Вадим дёрнул плечом, - потом вырубаюсь и...
- Почему сейчас?
- Не знаю, - солгал Вадим.
- Вы принимаете снотворное?
- Нет, бесполезно.
Лев Борисович доверительно наклонился к нему:
- Я мог бы назначить транквилизаторы для уменьшения тревоги и облегчения общего состояния, но, боюсь, это преждевременная мера. Не разобравшись с причиной, мы рискуем упустить главное и поставить неверный диагноз.
- Позже... - Вадим запнулся, - когда выявите причину, я бы хотел, чтобы вы их назначили.
- Непременно, - кивнул доктор.
На прощание он сказал:
- Это, конечно, формальность, Вадим Юрьевич. Однако спрошу еще раз: вы согласны работать дальше? Согласны с форматом и правилами встреч?
- У вас, наверное, и договор есть? - хмыкнул Вадим.
- Есть, - подтвердил Лев Борисович. - Как же без договора?
* * *
О собаке Вадик услыхал в летнем лагере, куда его отправили на долгие три недели. Стать пионером Вадим не успел, те канули в прошлое с распадом СССР, но в детских лагерях, где по-прежнему ходили строем, выкрикивая речёвку, и поднимали по утрам знамя, порядки отчасти напоминали советские, пусть и были менее строгими.
Народ в июльской смене подобрался на редкость разношёрстный - один только детдомовец Игорёк, боль и заноза вожатых, не признававший ни авторитетов, ни правил, чего стоил. Щуплый, белобрысый он частенько травил байки перед отбоем - про домовых и чёртика-подкидыша, гроб на колёсах и жёлтые шторы. Его слушали с интересом, а ребята помладше, так и вовсе раскрыв рты. Вёл себя Игорёк не по чину, случалось, дерзил пацанам из старших отрядов и вообще нарывался, но детдомовского до поры прощали. Нет у человека папки с мамкой, и так судьбой обделён, чего уж. Бить жалко, ругаться - бестолку. Психованный к тому же, ну его к лешему - устроит втихаря подлянку, замаешься расхлёбывать.
Однако в последний раз - не простили. В чём конкретно накосячил Игорь, с кем зацепился, осталось за кадром, но с детдомовцем поговорили по-свойски, наказав за чрезмерную борзость. Дальше, если честно, попёрла натуральная чертовщина: обычная, не бредовее прочих страшилка внезапно обернулась непредставимой бедой.
Игорёк опрометчиво пригрозил обидчикам - вот потеха! - зловещей собакой из нелепого стишка, за что его особенно крепко вздули. О драке быстро узнали, и на вечерней линейке случился разбор полётов, на котором присутствовал сам замначальника по воспитательной работе. К Игорьку подступались и так и сяк - мол, кто? почему? Тот ни в какую не признавался, твердил - упал и точка, не выдав обидчиков. Свидетелей тоже не нашлось: числиться в стукачах народ не желал. Ночь минула без происшествий, если не считать того, что утром на территорию прибыла скорая и наряд милиции, а спальный корпус номер пять изолировали, расселив воспитанников по другим корпусам. Вскоре двое подростков спешно уехали домой: родители забрали их, не дожидаясь конца смены. Так, по крайней мере, сообщили официально.
По лагерю поползли жуткие, ничем не подтверждённые слухи. Вожатые кучковались в медкорпусе, время от времени бегая в курилку; распорядок дня накрылся медным тазом, все мероприятия отменили. Игорёк расхаживал гоголем, криво улыбаясь разбитыми в лепёшку губами; палец на левой руке был зачем-то заклеен пластырем. Триумф его длился недолго - детдомовцу объявили бойкот и демонстративно сторонились, на обеде Игорь скучал за столом в гордом одиночестве. Пока он вяло ковырял макароны по-флотски и цедил компот, доброжелатели вылили ему в постель бачок с помоями и измазали дерьмом сменную обувь. В общем бардаке кто-то из старшего отряда умудрился сгонять за водкой, чтобы устроить своего рода поминки - по слухам, скорая увезла два трупа; закусь и стаканы стащили заранее. Девчонки шушукались на скамейках, около пятого корпуса на почтительном расстоянии околачивались любопытные - там якобы видели группу людей в мешковатых защитных костюмах. Обстановка накалялась.
Вечером у ворот остановился грязно-серый микроавтобус, из него вышла рыхлая, растрёпанная тётка с одутловатым лицом и узко посаженными глазами, следом семенил паренёк лет восемнадцати. Их проводили к начальнику лагеря, туда же вызвали Игорька. Жалкий, сгорбившийся он понуро брёл по дорожке, ни у кого не вызывая сочувствия.
Свет в кабинете начальника горел допоздна. Что обсуждали за плотно задёрнутыми шторами, насчёт чего договорились, откуда вообще взялась странная тётка и ее сопровождающий, какую власть они имели, осталось загадкой.
Микроавтобус уехал в кромешной темноте; вещи Игоря никто не забрал.
На следующий день июльскую смену закрыли.
* * *
Психотерапевтические сеансы не отличались разнообразием - Вадима неизменно клинило на попытках рассказать про обстоятельства гибели несчастных, о подробностях и речи не шло. Тогда Лев Борисович предложил начать с проективных тестов, чтобы очертить границы проблемы.
С тестами тоже не заладилось, Вадим вспоминал их с содроганием. Порой вместо привычных леденящих кошмаров ему снился милейший Лев Борисович и карточки с чернильными пятнами, похожими на детскую мазню.
Во сне Вадим наблюдал за собой будто со стороны, будто не он, а кто-то другой сидит на приёме у психотерапевта, молчит, спрятав лицо в ладонях, горбится, вжимает голову в плечи. Худощавый, слегка небритый мужчина лет тридцати пяти с ранней сединой на висках.
- Знакомы ли вы с психодинамическим тестом Роршаха? - задаёт вопрос Лев Борисович.
- Нет.
- Вообще не слышали и не читали о его таблицах?
- Нет.
- Я буду предъявлять вам карточки с аморфными симметричными пятнами, а вы - называть образы, которые увидели на рисунке и своё впечатление. Ответы я буду фиксировать в блокноте. Всё понятно?
- Да.
Психотерапевт даёт в руки мужчине чёрно-белую карточку с размытым изображением. Тот смотрит в явном замешательстве; лицо искажает странная гримаса, пальцы впиваются в плотный картон.
- Можете поворачивать таблицу как угодно, - неверно истолковав ступор клиента, поясняет Лев Борисович. - Что вы видите на рисунке?
Мужчина в поношенном джинсовом костюме бледнеет. Запинаясь, шепчет что-то, слов не разобрать.
- Повторите, пожалуйста.
- Каляка...
- Что, простите? Калека? В смысле инвалид?
- Не калека - каляка.
- М-м... что вы имеете в виду?
Очки психотерапевта неприятно поблескивают; блики, не золотистые - ржавые, с кровавым оттенком, растут, превращаясь в уродливые кляксы.
Вадим, чуть не упав, вскакивает с кровати, плетётся на кухню и, проливая воду на грудь, жадно пьёт прямо из чайника. Лунный свет падает наискосок, оставляя половину кухни во тьме; бесформенные, лохматые, в небе клубятся тучи, тянут загребущие лапы к далёким звёздам. Линолеум противно липнет к босым ногам, в трубах периодически урчит, а в кране сипит и булькает; капли падают в раковину с громким шлепком. Вадим кашляет - долго, надсадно, сплёвывает в мойку застрявший в горле шершавый комок, открывает форточку, чтобы продышаться: сырость и студёная, хрусткая свежесть быстро приводят в чувство. Он подкладывает на дно раковины губку для мытья посуды, становится тише. Ветер за окном треплет куцые, теряющие листву деревья. Накрапывает дождь.
Вторая карточка была чёрно-красной. Мерзейший Лев Борисович, отмечая лишь ему заметные подвижки в терапии, настаивал на продолжении "экзекуции", ведь в прошлый раз он больше не вытащил из Вадима ни словечка.
- Что вы видите на рисунке?
- Каляку.
- Еще что?
- Кровь.
- Почему?
- Капли крови расплылись по бумаге.
- Что-то еще?
- Буквы.
- Какие? Что там написано?
- Каляка-маляка, злая...
- Дальше?
- Хватит, Лев Борисович! Прекратите!!
Вадим оттолкнул столик с карточками, едва не опрокинув набок, глаза его сузились, щёки пылали от гнева. Выпрямившись в полный рост, он угрюмо, сверху вниз глядел на доктора. Тот вздрогнул, снял очки трясущейся рукой; похлопав по карманам, извлёк носовой платок, протёр стёкла и нацепил очки обратно.
- Извините, - пробормотал. - Увлёкся.
Затем, кряхтя, принялся собирать рассыпавшиеся по полу таблицы. Вадим, смутившись, кинулся помогать; ползая на четвереньках среди бумаг, они ненароком столкнулись лбами и принялись хохотать как сумасшедшие.
- Простите, ради бога.
- И вы простите.
- Знаете что? - Лев Борисович прищёлкнул пальцами. - Помните строчки - "Дали Мурочке тетрадь, стала Мура рисовать"? Ёлочку нарисовала, козочку. А потом: "Ну, а это что такое, непонятное, чудное, с десятью ногами, с десятью рогами?"
- О чём вы? - не понял Вадим.
Доктор вздохнул:
- Ну как же? "Это Бяка-Закаляка Кусачая, я сама из головы её выдумала".
- Какая еще бяка?
- Стихотворение, называется "Закаляка". Чуковского читали? Известный детский писатель. Мурочка, его младшая дочь, умерла от туберкулёза.
- Я не выдумываю, - сухо сказал Вадим.
Перед уходом, уже взявшись за ручку двери, он обернулся.
- Точно от туберкулёза? - спросил. - Умерла. Дочь.
Лев Борисович поперхнулся и выронил стопку с карточками.
* * *
История, произошедшая в летнем лагере, донельзя впечатлила Вадика. Он носил ее в себе, переживал, маялся, а затем, не выдержав, поделился с новым приятелем Жекой, с которым задружился зимой и уже два раза влипал в переделки. Тот был на год старше и пользовался во дворе кое-каким авторитетом. Жека ухмыльнулся и, презрительно сплюнув на асфальт, сказал: детдомовские, мол, сочиняют подобную ерунду, чтобы над всякими дурачками поугорать. А вы, лошары, уши развесили.
Сам ты лошара, обиделся Вадик, смену реально закрыли. Досрочно, втыкаешь? Родакам наплели три короба чухни, часть денег вернули, те и купились. Типа "грубое нарушение санитарных требований". Фуфло! Я ж лично, блин, ситуацию наблюдал. Чё ты лыбу давишь? Игорь от меня через кровать спал, в столовке рядом сидели. Нормальный, короче, паренёк, только дерзкий. Старшаки, ну, те, кто на него наехал, видать, по правде померли. Менты и скорая от балды, по-твоему, приезжали? Нет, чё ты лыбишься-то?
- Проверим? - буднично предложил Жека. - Пусть собака Кольку утащит, всё равно малахольный, не жалко.
- Ты чего?! - испугался Вадик. - Я так... по секрету рассказал. Не надо Кольку, никого не надо.
- Зассал, что ли? - беря на слабо, скривился Жека. - Я-то думал, ты правильный пацан, а ты... Сыночек-ссыкуночек. Или хлюздишь, трепло?
- Сам трепло! - взвился Вадик. - Тебе надо, ты и проверяй! Я-то при чём?
- Мне не надо, - отрезал Жека.
Колька пропал через неделю. Ну как пропал, нашли его вскоре, за гаражами - дворник да алкаш Василий из первого подъезда. Дворник вызвал милицию, начались следственные действия: труп после осмотра увезли в морг, эксперты и прокурорские изучали место происшествия, хмурые оперативники стучались в квартиры, беря показания, параллельно искали очевидцев. Огласку, конечно, пресекли на корню, намекнув, что в наше трудное время язык лучше попридержать, а не то - сами знаете...
Вот уж где было раздолье для сплетен: говорили про маньяка и разборки подростковых банд, сатанинскую секту, торчков и стаю бродячих псов. Удивительно, как несчастную любовь не приплели. Всякое говорили, не угадал никто.
Дворник отмалчивался, пуча глаза, - мол, не положено. Василий оказался уступчивее: за чекушку выдавал на гора подробности, от которых волосы вставали дыбом. Падкие до чужого горя слушатели щекотали нервы, охали, ахали и расходились, чтобы назавтра опять прильнуть к трагедии - Василию не верили, он не просыхал ни дня и путался в повествовании, городя нелепицу за нелепицей.
Родители мальчишки не вымолвили позже ни полсловечка, похороны организовали наспех, без поминок и гражданской панихиды. Сами они переехали к родственникам, на другой конец города; квартиру выставили на продажу.
- Ты! - обвиняюще бросил Вадик при встрече.
Жека отвернулся, пряча глаза; в них мутной льдышкой плавал страх - на дне самом, на донышке. А не утаить, видно. Плохо соображая, что делает, Вадик схватил рослого шестиклассника за грудки и тряс, мотая как куль с тряпьём. Жека не сопротивлялся.
Слова кончились, застряли в горле. Злобно шипя и брызжа слюной, Вадик мутузил приятеля, размахивая кулаками почём зря, чаще промахиваясь, чем попадая.
- Убью, падла!
Вместо того чтобы отбуцкать наглеца, Жека вырвался и побежал, подвывая и держась за лицо - между пальцами сочилась кровь. Не умеющий драться Сыночек-ссыкуночек ухитрился рассечь ему бровь.
- Зачем?! - крикнул в спину Вадик. - Сука, зачем ты Кольку?
Дружба прекратилась в один миг, как отрезало.
* * *
Вадима прорвало на четвертой таблице, с которой респонденты обычно связывают крупное животное или монстра. Он не был исключением.
- На что это похоже?
- На чудовище.
- Почему?
- Мне так кажется.
- Что это за чудовище?
- Это собака.
- Какая?
- Огромная, с железными когтями.
- Она как-то связана с калякой?
- Да.
- Как?
- Надо взять лист бумаги, разбрызгать по нему кровавые кляксы и написать, тоже кровью - "Каляка-маляка, злая собака".
- И всё?
- Нет, не всё. Еще "Страшная очень, приходи ночью".
- И что будет?
- Придёт, в полночь.
- Вы это писали? С какой целью?
У Вадима случилась тихая истерика, пришлось отпаивать чаем. Тем не менее Лев Борисович счёл нужным продолжить встречи - ради вашего же блага, Вадим Юрьевич, и душевного равновесия. Я категорически настаиваю. Вы рассчитывали на меньшее количество приёмов и меньшую сумму? Гм, это решаемо. Поверьте, деньги не главное. Необходимо докопаться до корня проблемы, исключив ошибочные интерпретации.
Чихать хотел Вадим на интерпретации: он согласился на терапию, чтобы избавиться от кошмаров и, если удастся, снять груз вины за содеянное. Увы, кошмары продолжались, и Вадим окончательно убедился - сны наведённые, по неведомой причине он попал в резонанс с очередным говнюком, почуявшим власть над людскими жизнями. Невесть что возомнивший гадёныш, вычислить бы его, прижать к ногтю. Вот она - худшая версия тебя, настоящий маньяк, поддел внутренний голос. Заткнись, на хер, оборвал голос Вадим.
Сволочная память услужливо выдала картинку: слабак-ссыкуночек, которого травят в школе; студент физфака, которому грозит отчисление из-за ненавистного препода; молодой специалист, рвущийся вверх по карьерной лестнице. Грань истончается, стирается, переступить невидимую черту всё легче и легче, а совесть давно молчит в тряпочку. Поначалу больше пугали не кошмары, а то, что за ним придут и заберут, как забрали Игорька - неизвестно кто и неизвестно куда. Но за ним не пришли.
- Вы работаете? - еще на первом сеансе поинтересовался Лев Борисович.
- Временно нет, - усмехнулся Вадим. - Самочувствие не позволяет.
- Ясно, - кивнул психотерапевт. - Неврозы усиливаются в нерабочие дни из-за отсутствия привычных занятий, плюс наложилось сезонное обострение.
Сезонное? Вадим мысленно сосчитал до десяти. У меня их было три, уважаемый, - и зимой, и летом, круглый год. Теперь вот четвёртое, не моё, правда. Но спорить не стал. Следующий приём во вторник, на будущей неделе. К чему спорить?
- Что здесь изображено?
Шестая карточка отличалась от предыдущих текстурой, Вадим мельком взглянул на неё:
- Собака с железными зубами и когтями.
- Что она делает?
- Тащит людей в геенну.
- Зачем?
- Ей приказали.
- Кто?
- Неважно.
- Как именно приказали?
- Я же говорил: на листе бумаги, кровью, незадолго до полуночи нужно написать...
- Вадим Юрьевич, не сочтите за праздное любопытство, вы верующий?
- Нет.
- Почему же вы упоминаете геенну?
- Такова формулировка.
- Погодите. Я правильно понимаю, что любой человек способен призвать некую инфернальную сущность и заставить повиноваться?
- Призвать может, заставить - нет.
- Разве это не обряд вызова демона с принесением жертвы? Он ведь обязан, э-э... служить.
- Это заклинание.
- Собака исполняет только то, о чём говорится? Причём буквально?
- Да, буквально.
- Вам известна полная формулировка заклинания?
- Известна.
- Можно ли ее изменить?
- В разумных пределах.
- Напишите исходную, - психотерапевт подвинул Вадиму блокнот. - Вот карандаш.
- Зачем?
- Переведите страх из иррациональной сферы в рациональную.
Вадим пожал плечами:
- Формулировка как раз не пугает.
- Тем более.
Доктор внимательно изучал надпись.
- "Каляка-маляка... железные зубы, глаза-уголья... Забери... в адский огонь, меня не тронь". Вы действительно верите, что подобным образом возможно нанести вред человеку?
- Я не верю, я знаю.
- Откуда?
- Не хочу отвечать.
- Вы отдавали подобный приказ?
- Лев Борисович, это очевидный вопрос.
- Вы призывали собаку четыре раза, так? В разное время, в разных ситуациях.
- Три.
- Хорошо, три. По вашим словам, произошло это довольно давно, в молодости. Отчего же кошмары усугубились именно сейчас?
- Не имею ни малейшего представления.
Психотерапевт оценивающе посмотрел на Вадима. Тот развёл руками, в мыслях крутилось: убийца до сих пор разгуливает безнаказанным, никто за ним не явился.
- Допустим, не имеете, - согласился доктор. - Вернёмся к вашей истории. Если вычленить суть, опираясь исключительно на факты... - умолк на мгновение, продолжил: - Да, на факты, получим цепь трагических совпадений.
- Вы не понимаете, - сказал Вадим. - Какое совпадение? Чёткая, конкретная связь: в результате определённых, намеренных манипуляций погибли четыре человека. Нельзя взять и отмахнуться, списать на волю случая.
- Я бы сформулировал иначе: погибли из-за стечения некоторых, гм, обстоятельств, - осторожно заметил доктор. - Наверняка случайно, как бы вы ни утверждали обратное. "После" не значит "вследствие" - распространённая логическая ошибка. Метафизические, э-э... действия вынесем за скобки.
- Не случайно. У них были обнаружены синяки на шее.
- Смерть классифицировали как насильственную?
- Как патологическую внезапную.
- Я не силён в терминах, Вадим Юрьевич.
- Неожиданное скоротечное заболевание: инфаркт или инсульт, аневризма, тромб в мозге.
- Так, так... а при чём же синяки? Кстати, вы слышали о стигматиках?
- О ком? А-а, ясно, куда вы клоните. Нет, это в принципе не то. Просто синяки - единственный признак, ее отметина.
- Классическая ошибка сверхобобщения, Вадим Юрьевич. Ложный вывод из неверной посылки.
- Смерть не меряют логикой. Люди погибли. Два восьмиклассника, преподаватель химии, мой бывший коллега...
- Вы считаете себя ответственным за их гибель?
- Да, считаю.
Вадим резко встал. Прошёлся по кабинету, сцепив руки за спиной; остановился у стеллажа с книгами.
- Лев Борисович, на мой взгляд, с таблицами пора заканчивать. Смените тактику, попробуйте другой метод. Вы узнали всё, что хотели узнать, даже полную формулу заклинания. Я сообщил всё, что мог сообщить. Мой сон не становится лучше, проблема не решена.
Отложив блокнот и карандаш, доктор поправил очки. Задумался.
- Видите ли, Вадим Юрьевич, ваши сны, жуткие, кошмарные - всё же сны. Не стоит бояться темноты, если вам кажется, - он поднял палец, - что в ней кто-то есть.
- Я не боюсь вашей темноты, - сказал Вадим. - Я боюсь своей.
* * *
В автобусе пахло слежавшейся пылью, потом и сладковатыми, приторными духами. Народ теснился в проходах и на площадке; Вадим держался за поручень, пытаясь читать, но никак не мог сосредоточиться. На кой чёрт он ездит к психотерапевту, если тот не в силах помочь? Каждый вторник, каждый четверг. Почти месяц. За спиной сопел и отдувался толстяк, одетый не по погоде, справа, в наушниках симпатичной девушки качал хип-хоп. Вадим убрал телефон и прикрыл глаза. Стоило чуть забыться, погрузившись в дремоту, как в голову лезли чёрные мысли.
От них тошнило - до желчи, до крови. Вадим крепился, но перестать думать о череде октябрьских смертей было выше сил. Впрочем, не только октябрьских. Всё началось в сентябре...
Да кому он, в конце концов, врёт? В сентябре он попал в резонанс, а началось - раньше, в школе, где ссыкуночка чморили в хвост и в гриву, пока... он не дал отпор. Как мог, как умел. Теперь ужас из детства вернулся, присел обок и запустил в душу когтистые лапы. Он приглашал Вадика в особенный кинотеатр, где крутили старые, проверенные временем ужастики. Уникальные и неподражаемые, для единственного в мире зрителя.
Вадим шёл в кровать как на пытку, ворочался, не спал до двух-трёх часов. Потом вырубался, и мистер Ужас запускал кинопроектор. Снились мёртвые пацаны из восьмого "A" и пожилой въедливый химик с третьего курса института, и Николай, бойкий очкарик, метящий в кресло зам. нач. отдела.
Воспоминания душили, свивая вокруг тела тугие кольца. Он лишь сейчас осознал, что коллега Николай странным образом перекликался с чудаковатым Колькой, в чьей смерти Вадим был пусть косвенно, но виноват. Колька ему не снился, ни тогда, ни позже - он, наверное, снился Жеке, сводя с ума и заставляя орать благим матом. Как орал и сам Вадим, едва не рехнувшись после первого вызова.
Ни за что, никогда больше... зарёкся он и, на беду, не сдержал слова. Во-второй раз было не так страшно, хоть и муторно. А уж в-третий... Стоит пойти по скользкой дорожке, и назад пути нет. Даже если ты завязал, чужой кошмар ударит рикошетом, оживёт, дыша в затылок прелью гнилых осенних листьев. Будь проклят грёбаный резонанс, вогнавший его в отчаяние и депрессию. Вадим сбился со счёта - маньяк орудовал с размахом, настоящий серийный убийца; каждая жертва оборачивалась для Вадима бессонной ночью.
Может, он зря солгал доктору, что не знает причины? Если ее устранить...
Двери автобуса с шипением открылись. "Слдщ остнка - ртнво", - прохрипело в динамиках, Вадим очнулся и стал проталкиваться к выходу.
Мимолётно кивнув охраннику, он поднялся на второй этаж, постучал.
- Входите, входите, - откликнулся психотерапевт. - Присаживайтесь, куда удобно.
Вадим по обыкновению расположился с краю дивана. Журнальный столик был непривычно пуст, на рабочем столе доктора - ни блокнота, ни карандаша; часть безделушек на полках пропала.
Лев Борисович заметно нервничал, однако виду не подавал. Наконец вымученно улыбнулся:
- Вадим Юрьевич, прошу извинить, что не предупредил заранее, но... я вынужден взять паузу, прекратить встречи на неопределённое время. По личным причинам.
- Каким же?
- Мне нездоровится.
Вот те на, опешил Вадим, хотя и сам подумывал отказаться от терапии. Пользы от неё немного, а убытки - ощутимы. Гораздо больше смысла в физической ликвидации говнюка, возомнившего себя властителем чужих жизней. Знать бы, кто он.
Лев Борисович смутился и добавил:
- Разумеется, уплаченные вперёд деньги вам вернут. Сожалею, что так получилось.
- Пока не надо. Я тоже возьму паузу, когда решу - позвоню.
- Звоните, Вадим Юрьевич, как перестанете... - Психотерапевт осёкся, моргнул и принуждённо закашлялся.
- Что? - переспросил Вадим.
- Нет, ничего, - пробормотал Лев Борисович. - До свидания, еще раз извините.
За весь разговор он так и не вынул руки из карманов.
Из клиники Вадим вышел в смешанных чувствах, людской поток подхватил его как бумажный кораблик, увлёк за собой, растекаясь по улицам и переулкам. В кустах наперебой галдели воробьи, солнце, не по-осеннему тёплое, согревало лица, резвилось сотнями зайчиков в окнах и витринах, стёклах машин и очках прохожих. День выдался на загляденье: светлый, праздничный, а в груди, не давая покоя, занозой ныла тревога.
Он трясся на заднем сиденье автобуса, тихо бубнило радио; за окном, беспрестанно сигналя, тянулись ряды легковушек и грузовиков. Тополя на обочине качали ветками, с них срывались и планировали на землю иссохшие пожелтевшие листья.
Как искупить совершённое зло? - думал Вадим. Можно ли его искупить? Прошлое хоронит своих мертвецов, прошлого не вернуть. Он бы с радостью отмотал плёнку назад, увы, слова и намерения не стоят ни гроша. Ценят поступки, только дела и поступки. Не те, что из расчёта или корысти, а те, что по совести. Не для себя, для людей. Здесь и сейчас творится зло, которое можно и нужно остановить. В его силах оборвать вереницу смертей, положив предел новым убийствам. Действительно оборвать, без дураков и глупого хвастовства: достаточно на миг, краткий и страшный, вновь ступить на скользкую дорожку и покарать мерзавца во благо других. Допустимо ли убийство убийцы? Маньяка? Психопата? Вопрос не по адресу, можно долго колебаться, взвешивать за и против, кивать на закон и моральные нормы, ни на шаг не приблизясь к ответу. Люди продолжат гибнуть, кошмар не закончится, и кинотеатр мистера Ужаса откроет новый сезон. Поэтому ответ - да, допустимо. Есть на свете высшая справедливость. Но как найти, выследить ублюдка в миллионном городе? Нет ни одной зацепки, ни единой догадки. Кто ты, чёрт побери?! Увидеть бы - даже мельком, узнать имя, и всё, ты попался, гадёныш. Очень страшная придёт за тобой и утащит во мрак, тьму и скрежет зубовный. Он, Вадим, примет грех на душу, не привыкать.
Автобус замер на светофоре. Цифры на табло медленно сменялись, по зебре туда и сюда двигалась толпа. Вадим, очнувшись, бесцельно смотрел по сторонам; взгляд зацепился за грязно-серый джип у подъезда кирпичного дома, под сердцем кольнуло. Поодаль курила тётка с одутловатым лицом и узко посаженными глазами. Вадим готов был поклясться, что тётка - та самая, из забытого летнего лагеря. Из прошлого, которое лучше не вспоминать. Паренёк за рулём явно не тот, а тётка... ничуть не изменилась.
Горло перехватило, он сглотнул горькую, горше полыни, слюну и бессильно откинулся на спинку кресла. Твой черёд, Вадик, пора платить по счетам. Он всегда боялся, что рано или поздно к нему придут и заберут, как забрали Игорька, дайте лишь время. Сердце ухнуло куда-то в пятки, ладони стали неприятно липкими, руки дрожали. Вадим не сводил глаз с серого микроавтобуса... то есть джипа, с водителя и растрёпанной тётки; за спиной шептались ребята, мурашки ползли по хребту, и кто-то жалкий и сгорбившийся брёл по скользкой дорожке навстречу судьбе. Прошлое дотянется из глубины мутного омута - гнилой оскал, запах тины, в провале носа копошатся черви, - стиснет горло холодными пальцами и уволочёт на дно. Зря он мучился, зря надеялся; сколько верёвочке не виться...
Но пришли не за ним.
Возле джипа стоял ничем не примечательный мужик с грубым скуластым лицом и залысинами на лбу, он ёжился и прятал ладони под мышками, будто озяб. Под глазом багровел свежий фингал, на губах и подбородке запеклась кровь; пятна крови резко выделялись на бледной, землистой коже. Без куртки, в свитерке и заношенных трениках - тёпленьким взяли, не дав одеться, - он, вопреки обстоятельствам, не казался растерянным, скорее удивлённым. Было в нём что-то дерзкое, до боли роднящее с белобрысым детдомовцем из лагеря, а весь облик выражал недоумение - чё прессуешь, начальник, я свою статью знаю. Тётка поймала взгляд Вадима, усмехнулась и щелчком отправила окурок на газон; затем бесцеремонно пихнула мужика внутрь салона, захлопнула дверцу и села рядом с водителем. Джип тронулся и, быстро набрав скорость, исчез за углом.
Мало что соображая, Вадим сполз с кресла, ткнувшись коленями в спинку переднего сиденья. Пальцы на поручне побелели от напряжения; обморочные, ватные мысли колыхались сгустком студня. Кто они, какая власть им дана? За что и кому вынесли приговор?..
- Эй! - толкнули его в бок. - Пьяный, что ли? Дома проспишься!
Автобус дёрнулся; Вадима мотнуло, крепко приложив о поручень.
- Накидался, алкаш.
...Почему сейчас? Что натворил мужик в трениках? Неужели... Он вдруг с отчётливой ясностью понял - убийца пойман, а значит... Тебе лично ничего не придётся делать, съязвил внутренний голос.
Совсем ничего.
* * *
Неделю спустя Вадим позвонил доктору в офис - сообщить, что больше не нуждается в его услугах.
Трубку взял не секретарь, как обычно, вызов перенаправили администратору клиники. Ответ ошарашил:
- Лев Борисович скоропостижно скончался. Если у вас есть записи на приём, их переведут на другого специалиста.
|