|
|
Снова осень
Здесь громады домов, будто скалы,
А щетина антенн - лесом копий.
И угрюмый прохожий устало
Режет вены во тьме подворотни.
Сюрреалистический блюз.1
|
Провода гудят под ветром. Натягиваются. Дрожат.
Ветер холодный. На улице - плюс пять градусов.
Желтый свет от фонарей падает наискосок. И шуршат на земле желтые листья. Я не люблю осень, не люблю проклятый нудный дождь, который идет здесь каждую ночь. Всё время.
Я сижу на лавочке и развлекаюсь: сплевываю шелуху от семечек на асфальт. Поблизости суетятся воробьи, склевывают пустые кожурки. Мелкие наглые твари.
- Пшли! - пихаю воробьев ногой. - Ничего вам не дам, понятно?
Встаю, высыпаю семечки в урну, засовываю руки в карманы. Я не люблю семечки.
Ледяной ветер забирается за воротник, заставляет ёжиться.
- Апчхи! - я чихаю, размазываю по лицу сопли. Мерзкая осень. Скоро - смотрю на часы - придет ночь, а вместе с ней - дождь. Он примется стучать по крыше, течь по стеклу грязными струйками, просачиваться сквозь трещины в потолке и капать в загодя подставленное ведро.
Сначала звук будет громким, очень громким. Бац! - тяжелые мутные капли одна за другой станут шлепаться о жестяное дно. Потом звук притихнет, изменит тональность. Бульк, бульк, словно пузыри кто пускает. Чертово ведро придется выносить раз пять: оно слишком быстро наполняется.
В соседнем квартале начинают гаснуть фонари, значит, вечер кончился. Пора идти в дом. Я не спешу. Ворошу мокрые, не успевающие высохнуть за день листья. Думаю: почему? Никогда не перестаю задавать себе этот вопрос. Фонарь над головой гаснет.
Темнота.
Продвигаюсь на ощупь к входной двери. Налетаю на урну, она со скрежетом опрокидывается, придавив мне ногу. Мусор вываливается на склизкие листья. Сволочные воробьи (да, их возбужденное чириканье хорошо слышно) жадно возятся на земле, клюют семечки. Мои семечки. Пусть я их и не люблю.
- Ну что за гадство! - ору я. В досаде пинаю урну. Получи! Н-на! Хотел бы я встретить того, кто подстроил всю эту хренотень. Я бы объяснил ублюдку, что осень - не самое подходящее время года. И я отнюдь не разделяю восторги моей бывшей девушки насчет прекрасной поры, которая, как сказал поэт, - "очей очарованье". А Катька бы - подтвердила. Жаль, она уже не сможет это сделать.
Кап - раздается шорох. Кап, кап. Поднимаю голову. Холодные капли на лице похожи на слёзы. Я не плачу. Теперь. Я и раньше не плакал.
- Да пошли вы все, - говорю я, нашаривая ручку двери.
Кап - частит за спиной. Кап, кап, кап.
Начинается дождь.
* * *
Город большой, унылый и опасный. В чем таится опасность, я не знаю. Но надо быть готовым ко всему. Ржавая арматурина в руке совсем не похожа на меч доблестного рыцаря, зато придает уверенность. В чем? Я не знаю...
Как же меня угораздило? - пытаюсь сообразить и не нахожу ответ. Голова трещит, во рту горький металлический вкус - будто свинца нажрался. Зубы стучат: холодно. Тонкий свитерок, джинсы, летние сандалии - плохая защита от осенней непогоды. Особенно сандалии. Я уже оступился, черпанул воды из лужи. И мокрый носок неприятно липнет к коже.
- Какого дьявола?! - надрываюсь я. - Почему осень? Вчера было лето!
Никто не отвечает. Тихо, удивительно тихо вокруг.
Иду по улице; мрачные панельные дома провожают меня взглядом темных окон. Людей нет. Одинокие тополя с куцыми, словно обрубленными кронами тревожно шелестят на ветру. Желто-бурые листочки на ветках то и дело срываются, планируют вниз - на грязный асфальт. Ветер гонит листья по мостовой, сбивает в кучи. Вдоль бордюров по обе стороны проезжей части их скопилось довольно много. В воздухе разлит сладковатый, гнилостный запах прели и разложения.
Я шумно, с присвистом дышу. Близоруко щурюсь, всматриваясь в окна - тюль, занавески, цветочки, сохнущее на балконах бельё.
- Эй, есть кто-нибудь? - слабо бормочу. - Это шутка? Она не смешная.
Ребристый пруток оставляет на взмокших ладонях ржавые разводы. Сердце частит, живот противно ноет; я обвожу языком пересохшие губы - мне страшно. Я не понимаю, как очутился тут. Почему? Что это за место? Помню только, что сильно напился вчера, поругавшись с Катькиной мамой и... лег спать. Да. Проснулся уже здесь.
* * *
Я иду в магазин. Одеваюсь, беру пакет. Помню, раньше, в первые дни, таскался с рюкзаком. Волочил на горбу целую кучу продуктов. Затем уяснил - ни к чему. Вот минералку можно захватить, бутылок шесть. Если ночью захочется пить, а ведь обязательно захочется - замаешься с ведром взад-вперед бегать, выплескивать, - минералка ой как пригодится.
Выхожу на лестничную клетку, двери соседних квартир еле угадываются. Зыбкие, нечеткие контуры; синяя краска стен мешается с грязно-белой известкой потолка. Ну разумеется, снаружи-то неизвестный мастер постарался, воспроизвел в точности. Окна, цветы на подоконниках... А внутри - напортачил. Тяп-ляп на скорую руку. Коз-зел.
Ну, магазин, это отдельная тема. Хорошо вышел, и предъявить-то нечего. Но вот квартирка моя на втором этаже... Кособокие стол и стулья. Визгливая кровать с тонким матрасом и жесткими пружинами. Тяжелые, болотного цвета шторы. Спасибо хоть не из брезента. Тьфу! - сплевываю в сердцах, пинком открываю дверь подъезда. Воробьи - вот чмырёныши! - еще копошатся возле перевернутой урны. Интересно, птицы те же, вчерашние? Или другие?
- Чтоб вы сдохли! - приветствую я пернатых тварей.
Они оголтело чирикают в ответ, наверно, желают того же самого.
И я мечтаю о ружье, тяжелом, гладкоствольном. Об охотничьей берданке. С патронами, заряженными картечью. О громком звуке выстрела. Ба-бах! - дробь ударит из ствола, рассыплется веером. Приклад толкнет в плечо, и в воздухе закружатся серые перья. Ветер подхватит их, понесет в игривом танце. Перьев будет много, очень много, они повалят, будто из вспоротой подушки, а капельки крови расцветут на желтых листьях ярко-алыми точками.
Мечты, мечты... Наверное, Город тоже чья-то мечта. Глупая, идиотская мечта об осени. Но причем тут я?!
- Кыш! - вызверяюсь на воробьев. - Паскудники!
Они улетают.
До магазина метров триста. Мимо детской площадки с грибками песочниц и сломанными качелями, мимо рюмочной на углу, кстати, весьма похожа. Но одной детали не хватает, самой важной - запаха. Паров, мать-перемать, алкогольных да пьяных, дышащих перегаром голосов. Мимо автобусной остановки; на фонарном столбе болтается замызганная табличка - "Маршрут Љ 2, 11, 17, 49".
- Эй, шеф, - криво ухмыляюсь. - Покатаемся? Я хочу уехать отсюда на хрен и никогда-никогда не возвращаться.
Светофор горит красным, запрещающим светом, и я нарочито медленно перехожу дорогу. Ну, где вы, машины? Какого рожна мигает эта кретинская штука? Красный, желтый, зеленый. Да хоть фиолетовый! Автомобилей-то нет.
Магазин на той, противоположной стороне. В витринах отражается утреннее солнце; пошлые рисунки на стеклах - булочки, молоко, мясо, овощи - как всегда раздражают. Еда здесь только консервированная. Ладно, не привыкать, один фиг готовить не умею. Хихикаю: да если б и умел? Газовой плиты нет. Еще в магазине можно разжиться одеждой; мне чертовски повезло, что тогда я наткнулся на него, всего час проблуждав по Городу.
Замерзший, голодный, с мокрыми ногами. Есть в жизни счастье, подумал я, решительно целясь арматурой в витрину. Ха-ха, дверь оказалось открытой. Да, в тот день я наелся от пуза, а потом заснул в подсобке на мягких пыльных мешках. Довольный, будто кот, сожравший банку сметаны.
Оказывается, чтобы чувствовать себя по-настоящему счастливым не обязательно быть миллионером. Достаточно набить брюхо, одеться потеплее и крепко выспаться.
* * *
Не возьмусь утверждать, что моя квартира одна такая. Но в этом районе - таки да. Я всё тут облазил. Домик, конечно, неказистый, двухэтажный, зато крепкий. Повезло, короче. Чисто случайно ее обнаружил, а то до сих пор жил бы в магазине. Неудобно там, да и большой он; а по ночам страшновато бывало: звуки всякие, шумы, скрипы. Дождь за стеклом - бам, бам, словно рота по плацу шагает. В квартире тише, в квартире - занавески, можно укутаться одеялом с головой и представить, что ничего этого нет - дождя, Города, одиночества.
Ой, плохо мне было, ой, хреново в первые-то дни. Тыкался слепым щенком: туда, сюда. Люди, где вы?! Ответьте! Обвык позднее. Сейчас даже смешно. Вспоминаю: бледный, всклокоченный, пруток где-то ржавый подобрал. Иду, озираюсь по сторонам, страшно до чертиков. И ничего не понимаю. Впрочем, и теперь - не понимаю. Знаю - что, где, как. Не могу уразуметь - зачем?
Кто ты, Город? Что ты? Откуда? Где твой хозяин? Или ты сам по себе?
Я тоже хочу быть сам по себе. Давай так, ты в одну сторону, я - в другую. Я не нужен тебе, а ты - мне. Разбежимся? Гуд бай, будь здоров, не кашляй. Гуляй под руку с осенью, не возражаю, но верни меня в лето. Видишь? - я ложусь спать, закрываю глаза. Это только сон, правда? Пусть холодная дождливая ночь станет последней, станет мостом - из осени в лето.
Я прикрываю веки. Сплю. Продолжая надеяться в глубине души.
Но в самом глубоком, потаенном ее уголке дремлет глухое разочарование завтрашнего утра.
Я знаю. Я много-много дней играю в эту игру.
Однако человек, сказавший "Надежда, это та сука, которая умирает последней", весьма мне симпатичен. Прорвемся. Главное - не сдаваться.
* * *
Встаю, хмуро потягиваюсь, зеваю. Солнце настырно лезет в комнату сквозь шторы. Обычно тусклое, сегодня оно налилось ярким чахоточным румянцем, но небо по-прежнему выцветшее, линялое. Гнусного бледно-голубоватого оттенка. Чертово небо похоже на застиранный домашний халат, перепачканный яичным желтком.
Сплевываю на пол. Ну что за дерьмо! Гляжу на свои электронные часики "Montana" - девять двадцать. Утро, мать его. Ни хрена не выспался. Дождь, с-скотина, лил и лил, ведро пришлось выносить раз десять, а надежда в очередной раз сдохла. Странное чувство, оно - как Феникс. Вновь и вновь возрождается из пепла. Сегодня вечером всё повторится. Прочту ритуальный свой монолог и завалюсь спать. Чудак-человек - верит в несуществующее, в Бога, например, в то, что где-то есть лето.
Одеваюсь, задумчиво меряю шагами комнату. Большая, а толку? Ни кухни, ни ванной с туалетом. Стены в розовых, с невнятным рисунком, обоях, скрипучая кровать, стол, два стула, пыльная люстра. Мятое железное ведро.
Не-на-ви-жу, раздельно, по слогам, произношу я. Ненавижу! Пинаю ведро, добавляя еще одну вмятину. Оно с грохотом катится по коридору. Второе ведро стоит неподалеку от входной двери, воняет, зар-раза. А куда прикажете ночью нужду справлять? Не под дождем же. Ладно, сейчас вынесу. Попью и...
Беру со стола полупустую бутылку минералки. Делаю глоток, облизываю потрескавшиеся, обветренные губы. Плещу воду на руки, умываюсь, протираю глаза. Пожрать бы. Но еды нет - утром она всегда исчезает, сколько ни приноси из магазина. А вода остается. Я понял это на третий день. То, что Город фальшивый, я понял гораздо раньше.
Термометр за окном показывает +15. Безусловно, врет - нагрелся на солнце, тупая стекляшка. По правде, не больше семи-восьми градусов. Днем теплее, но утром и вечером - жуткая холодина. Брр. Одна радость - центральное отопление работает исправно, а то бы давно протянул ноги. Замерз как бобик.
Я вообще не понимаю, откуда здесь это - горячие трубы, магазин с едой и одеждой, фонари на улице. Наглые юркие воробьи. Что они жрут, гады? Насекомых ведь нет! Нет! Теряющие листву тополя, клены и березки давно должны стоять голыми. Ни фига! Ш-ш-ш - листья падают, как из рога изобилия. Они что, вырастают заново? Сухими и пожелтевшими? А треклятый дождь, льющий по ночам, почему он не затопил всё к чертовой матери? Тысячи вопросов толкаются в голове. Миллионы. Будто стайка сперматозоидов, рвущихся оплодотворить яйцеклетку. Когда они достигнут цели - родится ответ.
Я и так знаю его.
Город - ненастоящий! Муляж! Бетонные блоки с нарисованными дверями и окнами - словно кубики в детском конструкторе. Кто-то построил из кубиков дома, школы, офисы, кинотеатры. Натянул сверху синее полотнище - небо, запустил в него желтый шар солнца и поселил тут... меня. Этот "кто-то" - мерзкий вонючий ублюдок. Изощренная сука. Надо полагать, с тонким чувством юмора. В Городе царит вечная осень, опавшие листья кружат по мостовой, стылый ветер пронизывает насквозь, в лужах с грязноватой водой отражаются неопрятные космы облаков, а ночью всё окрест взрывается мириадами пузырей. Постоянной, нескончаемой пыткой отверзшихся небес. Боже Всемогущий, ты свалил в отпуск на Канары и забыл закрыть кран? Старый маразматик.
Назойливое "кап-кап-кап" скоро сведет меня с ума.
Я не люблю осень. Не люблю облака, лужи, ветер и дождь.
Я их ненавижу.
* * *
День начался скверно, а продолжился еще хуже. Гулял я, значит, по улицам шатался, маясь от безделья. Забрался невесть куда. Дома незнакомые, улицы - неизменно пустынные. Дворы мрачные. Только солнце блестит надраенным пятаком, усиливая контраст. Неизвестный какой-то район. Существовал ли он вчера? Впрочем, я во многих районах не был. Так что - без разницы.
Послонялся, стало быть; ничего особенного или полезного не нашел. Собрался уж домой валить. Всё хорошо в меру, знаете ли. И тут... увидел ее.
Девушка сидела на скамейке, бросала хлебные крошки суетящимся подле воробьям. Те радостно копались в прелой листве и мерзко чирикали.
Маленькие засранцы, я выругался, облегчив душу. Ненавижу. Ладно, хрен с вами. Все-таки здорово, что я встретил другого человека, что не один здесь.
- Э-эй! - завопил, привлекая внимание. Замахал руками.
Девушка обернулась.
Около минуты я напряженно вглядывался в такое знакомое - до боли! до скрежета зубовного! - лицо.
- Ты-ы... - протянул разочарованно. - Уродская осень и так стоит поперек горла, а тут еще ты!
Я не удивился - это же Город. Встреться мне мумия фараона, я бы просто-напросто буркнул "здрасте" и потопал дальше.
Катька встала, взяла со скамейки книжку в строгой черной обложке. Подошла ко мне, задумчиво склонила голову набок. Миниатюрная рыжеволосая девчонка, с веснушками и длинными пушистыми ресницами. С пухлыми чувственными губами. Помню, раньше я любил целовать их.
- Валерк... - прошептала она. - Как хорошо, что ты здесь. Я так рада.
Солнце падало на рыжие волосы, подсвечивало сказочным ореолом. Нимбом... Ветер трепал подол легкого ситцевого платья. Задирал его, оголяя сильные загорелые ноги с длинными пальцами и нежным пушком на щиколотках. Розовые босоножки с пряжками в виде бантиков оставались сухими и чистыми, хотя я отчетливо видел, как она шла по грязи этой, по лужам, среди месива гниющих листьев.
- Валерка, - Катька провела рукой по моей щеке. - Милый, любимый. Ты ведь не виноват, правда?
- Конечно, - сказал я, отстраняясь. - С чего бы мне быть виноватым? Если такая невнимательная, рассеянная дурёха, как ты, не смотрит по сторонам, перебегая дорогу, то какого дьявола нужно считать меня виноватым?!
- Я не считаю, - опечалилась девушка. - Просто... хотела быть рядом с тобой. Всегда... Вместе...
- Ты, - процедил я. - Неужели это... всё ты?
- Что?
- Это всё! - заорал я. - Вот! Вот! И вот! Это всё подстроила ты!!
* * *
Расстались мы недавно, примерно месяц назад. Хорошо помню тот день, ее зареванное лицо; Катька плакала и говорила: "Я же люблю тебя, люблю". А матушка ее, училка средней школы, рвала и метала не хуже портового грузчика. Короче, скандал дикий. А ниче потом, устаканилось. В гости даже заходил. Иногда.
Они внешне смирились, но, тем не менее, старались охомутать. Жаждали до умопомрачения, чтоб мой паспорт украсился фиолетовым штемпелем в графе "семейное положение". Может, у Катеньки ребенок будет, хитро прищурив глаз, заявляла Зоя Степановна. Не будет, возражал я и доставал из кармана пачку презервативов. Что я, дурак какой? Видите? - электронный контроль, спермицидная смазка. Фирма опять же гарантирует. Знаете, сколько стоят? Я ими постоянно пользуюсь. Училка краснела, смущенно прятала глаза.
В воскресенье, кажется, четырнадцатого июля - или тринадцатого? Впрочем, неважно. Катька позвонила, зазвала в гости. Долго нудила в телефонную трубку тонким извиняющимся голоском. Просила: Валер, зайди, пожалуйста. Черт меня дернул. Согласился. И что в итоге? Рассорились как обычно. На самом деле Катька просто невыносима. Я нагрубил ей, наговорил кучу гадостей и громко хлопнул дверью напоследок. Когда уже выходил из подъезда, на лестнице послышались торопливые шаги.
- Валера, - ее голос нагнал меня во дворе. - Подожди, слышишь? Не уходи.
Я угрюмо шел дальше. Руки в карманах сжались в кулаки. Еще бы - разозлился жутко, как никогда. Не девчонка, а тряпка. Сейчас виться станет, увещевать, зубы заговаривать. Окручивать, короче. Скажет: прости, это я во всём виновата.
Машины на дороге неслись сплошным потоком. Я не стал дожидаться "зеленого", перебежал перед самым носом белой тарахтящей "Оки". Ругнулся на водителя, мол, куда прёшь, козел. Старался оторваться от Катьки, чтоб не догнала. Нужна ты мне, как же. С булочками своими, с тортиками. С очкастой мамой-училкой. Две набитые дуры. Интеллигентки, блин.
Угораздило же познакомиться на дискотеке. Наверное, ты первый раз здесь? - спросил я тогда. И угадал, в яблочко самое попал. Мать, старая клуша, дрожала над дочкой, словно та была бриллиантом в десять карат. А я был булыжником, хе-хе, такие часто валяются в придорожной пыли. Обыкновенный рабочий парень. Пьяный и добродушный - принял, естественно, на грудь по случаю дискотеки. Небрежно обнял ее за талию, бросил: девушка, разрешите вас пригласить? Валерий, представился. А вас как? Катя, пролепетала она, пытаясь стряхнуть мою руку. Ты мне нравишься, Катька! - с чувством произнес я и поцеловал в щеку. Она, видимо, не ожидала, даже не уклонилась.
Так и стали встречаться. Мамаша, Зоя Степановна, разумеется, стервозничала поначалу. Ворчала, да кто он такой? Слесарь на заводе. Но позже ничего, успокоилась. Нравились ей дорогие подарки - кольца, сережки. Я мог себе это позволить. А Катька простой оказалась, скромной. Но малость шизанутой. На стихах повернутой, на высокой литературе, музыке. Что там еще? Меня всё пыталась в это болото затащить. В книжный клуб, ага. Вот смехота.
Ни хрена у нее не вышло. Зато я затащил ее в постель. К моему удивлению, Катька в свои девятнадцать умудрилась сохранить девственность. Она визжала, царапалась, кричала "нет!". Бесполезно. Я ломал и не такие бастионы. После секса, как ни странно, она еще больше в меня втюрилась. А мне, честно говоря, эти "муси-пуси" уже надоели. Я ей так и сказал. Не люблю скрытничать. Т-ты, ты разве на мне не женишься? - едва не разревелась она. Конечно, нет, дуреха, рассмеялся я. Ладно, бывай. Звони, если захочешь перепихнуться, но не чаще раза в месяц.
Ну расстались и расстались - нет, названивала постоянно. Докучала. Вот и тогда, четырнадцатого. Я вообще с друзьями на шашлыки собирался ехать. Дзинь - брякнул телефон. Дзи-инь. Валер, приди, пожалуйста, если сможешь. Че-ерт. Зачем согласился? Попил, блин, чайку да плюшками побаловался, ага - разругался в пух и прах. Мамашу чуть на три буквы не послал. В общем, полный пэ.
Я злобно уставился на яркий оранжевый мяч, подкатившийся к ногам. Малыши, играющие на детской площадке, кричали:
- Дядя, дядя, кинь мячик!
Пнул со всей дури.
- Валерка! - неслось со спины. - Прости меня!
Гудели снующие по проезжей части машины.
Я ускорил шаг, побежал почти. Сзади раздался визг тормозов, протяжные завывания клаксонов, скрежет сминаемого металла. Чей-то пронзительный вскрик. Затем всё утонуло в невообразимой какофонии звуков - мат-перемат, рычание моторов, нетерпеливые гудки, галдеж, бабские ахи-причитания. Даже собачий лай.
Авария, решил я. Человека сбили. Или столкнулись меж собой. Точно. Ну и район. М-мать! Не стал оборачиваться, пошел себе - в новостях городских потом можно посмотреть. Мимо, по улице Гаврилова, спеша к перекрестку, промчалась "скорая". Надсадный вой сирены еще долго преследовал меня. Вот дебилы! Приехали, а выключить не озаботились.
Вечером позвонила Катькина мама. Сначала я думал, это Катька. В трубке долго молчали, хлюпали носом. Наконец охрипший, зареванный голос сказал:
- Гад ты, Валерка. Сволочь. Из-за тебя Катюху машина сбила. КамАЗ. Слышишь, меня?!
- Слышу-слышу, - успокоил я несостоявшуюся тещу. - Только я-то причем? Я домой шел.
- Скотина! Она в реанимации сейчас. Если не умрет, на всю жизнь останется инвалидом.
- Сочувствую вам, Зоя Степановна, сочувствую, - произнес равнодушно. - Ну? Что-то еще? Зачем вы позвонили?
- Ах ты... ах... - задохнулась училка. - Проклинаю тебя! Проклинаю!! Чтоб ты сдох, мерзавец! Чтоб...
Я просто повесил трубку.
* * *
- Тебе не нравится осень? - спросила Катька. - Ах да, извини, забыла.
- Не нравится?! - прорычал я. - Да ты!.. ты!..
- Я ничего не подстраивала, - она качнула головой. - Нет. Помню... машина... большая, гудящая. Я... потеряла сознание. Очнулась здесь.
- Врешь! Врешь! - я не слушал ее. Кричал, брызжа слюной.
- А я мечтала. Всегда. В раю, наверное, тоже вечная осень.
- В аду! В гробу самое место этой дерьмовой непогоде!
- Природа успокаивается, замирает. Люди собирают урожай после летней страды; на морских курортах - "бархатный сезон".
- Отвратительное, сволочное время года, - я немного успокоился. Чуть-чуть. - Будь оно проклято!
- Посмотри на синее бездонное небо, на яркое ласковое солнце. Видишь? - золотая осень вокруг, бабье лето. Как вкусно пахнут палые листья, - она нагнулась, подхватила в охапку бурый осклизлый ком, прижала к лицу.
Меня передернуло от омерзения.
- Дождь, - сказал я. - Поганый ливень хлещет по крыше и не дает спать. Жирные комья грязи липнут к ботинкам.
- Взгляни на чистые, безукоризненно умытые окна домов, на радужные блики стекол. А свежесть, разлитая в воздухе. Чувствуешь? Асфальт - мокрый, глянцевый, нет пыли и жары. Как прекрасно.
- Везде лужи. Воняет гнилью, и губы трескаются от ледяного ветра. Он гудит в водосточных трубах, раскачивает провода; лампы в фонарях трещат и мигают.
- Мягкий теплый вечер кружевной шалью ниспадает на плечи домов; осколки звезд, словно крупные кристаллы соли на темной скатерке неба. Луна улыбается, чертит косые дорожки на мостовых и тротуарах; окутанные молочным туманом деревья сверкают платиновыми прожилками червленых листьев.
- Воробьи. Маленькие сученыши гадят на подоконник. Прыгают по узловатым веткам клена напротив подъезда. Косят злым глазом, роются в урне.
- Так светло ночью, можно сесть у окна и читать. Слепой мелкий дождик - да, я знаю, слепым называют дождь, который идет днем, при свете солнца, но чем луна хуже? - он будет тихо пришептывать, смывая усталость с крон деревьев, и оборачиваться каплями росы поутру. Я выйду на улицу, закружусь в невесомом танце среди терпко благоухающих кустов жасмина и сирени. Звуки "Осенней сонаты" разольются округ, заполонят мир тысячей хрустальных колокольчиков; одинокий тополь-дебютант, притворившись опытным дирижером, взмахнет руками-ветками. Призрачный хор цикад плавно вступит в основную партию, эфемерные скрипки и печальный голос флейты добавят в звучание минорную ноту. Я буду петь, смеяться, плакать навзрыд, Город исчезнет, растворится, и я, обессилев, присяду на шелковистую луговую траву. Васильки, ромашки, анютины глазки будут приветливо кивать мне венчиками. Любопытная полевка высунется из норы, забавно поведет усатой мордочкой, звонко чихнет и вновь скроется в своем жилище. А я... я опять продолжу этот безумный волшебный танец.
- Холодно. В дрянном магазине совсем нет перчаток. И варежек там нет. Нет теплых курток, одни ветровки. Я напяливаю два свитера и две пары носок. Я плохо сплю ночью, я совершенно не сплю. Ведро чересчур быстро наполняется, тяжелое жестяное ведро. Я бегаю по лестнице - вверх-вниз, проливая воду на ноги. Трещина в потолке расширяется, от нее ответвляются новые. Когда дождь падает отвесной стеной, приходится подставлять второе ведро - с фекалиями и мочой. С потолка льются мутные струйки, брызги летят во все стороны. Я хватаю заляпанную нечистотами ручку, кривлюсь и морщусь, но его тоже нужно выносить. Вонь шибает в нос, а к горлу подступает тошнота.
- Деревья похожи на костры - горят, плавятся ярким огнем, рассеивая дым листьев. Соломенный зрачок солнца в ясном окоёме неба с добродушием взирает на слегка приувядшие краски. Хоровод пастельных тонов и пряных запахов кружит голову. Под моей подушкой спрятан томик Пастернака, я достану его, открою на любой странице, не буду смотреть, что там - давно выучила наизусть. Продекламирую...
- Тучи. Комковатые, бесформенные. Серый свинец неба. Уныние, безнадежность, депрессия. Острое лезвие у запястья. Тусклый блик хищного жала. Ванной нет, я бы наполнил ее теплой водой. Без воды слишком больно. Муторно без воды. В луже не получится, понимаешь, ты, сука?! Вода в луже чересчур холодная.
- ...Еще пышней и бесшабашней шумите, осыпайтесь, листья, и чашу горечи вчерашней сегодняшней тоской превысьте.
- Дура, - прошипел я. - Сумасшедшая. Хватит грузить! Ты специально, да? На твои нелепые ужимки не поведется даже самый последний лох. Отвали! Отстань от меня! Да хоть сдохни еще раз. Снова. Иди в рай, в ад, куда угодно, но перестань мозолить глаза! Не раздражай меня, слышишь?! Прекрати, немедленно прекрати читать стихи. Кто это? Лермонтов? Я не люблю Лермонтова!!
* * *
Она стояла посреди улицы, тонкая и хрупкая, как деревце в степи. Слезы в глазах, уголки рта печально опущены. Прижимала к груди книжку. "Пастернак" - надпись на обложке тиснеными серебряными буковками.
- К черту! - выкрикнул я ("У-у", - отозвалось эхо). - Провались со своей осенью!
Из-за угла вывернул грузовик, покатил, набирая обороты, к девушке. За лобовым стеклом болталась прикрепленная к зеркалу заднего вида игрушка. Эти уродские игрушки специально продают в магазинах, чтобы тупые дебилы вроде водителя этого КамАЗа вешали их на зеркала. Дерьмо! - выругался я. Откуда в Городе машина? В фальшивом "нарисованном" Городе настоящая, пахнущая бензином и маслом машина?
Грузовик приближался. Катька не оборачивалась. Не слышала, что ли? Может, в прострацию впала? Предупредить? Я рассмеялся. Нет, не стану предупреждать. Сейчас ее собьют, размышлял почти злорадно. Расплющат в лепешку. Да. Точно. Так ей и надо. Глупая плаксивая дура. Никто больше не будет приставать ко мне с идиотскими бреднями о любви и прочей лабудени. Нудеть с утра до вечера, шумно дышать в трубку телефона, плакать на кухне. Восторгаться красотой и очарованием осени, читать стихи тоже никто не будет. Пушкин? Бродский? На хрен! Мне это не нужно. Я терпеть не могу стихи, слышишь, маленькая дрянь? Дави ее, водитель. Я сяду с тобой в машину, и мы вместе уедем из этой гребаной осени.
Грузовик неожиданно вильнул, объезжая Катьку.
Черный дым из выхлопной трубы.
Солнечные зайчики на ветровом стекле.
Рев мотора.
Ах ты, сука, только и подумал я. Время набухло киселём, замедлилось.
Я и смерть напротив друг друга. Двадцать метров. Пятнадцать. Восемь... Дурацкая игрушка вихляется туда-сюда, мешает сосредоточиться, отпрыгнуть в сторону. Ускользнуть.
Свет выключенных фар режет глаза - злостью, болью, равнодушием. Они, тысячекратно отразившись и преломившись, вернулись назад, к хозяину.
Не-е-ет!!! - хотел крикнуть я. Я ненавижу осень!! Я не хочу!..
Удар...
* * *
За окном шуршит дождь. Барабанит по подоконнику, брызжет на стекло, оставляя мокрые разводы. Сколько не задергивай занавески, между ними всегда остается крохотная щелочка, сквозь которую видны низкое серое небо и косые хлещущие струи. Проклятый ливень идет день и ночь.
Кап - отдается в ушах. Кап. Бульк. Потолок протекает, капли падают в подставленное ведро. Чертова посудина скоро наполнится, и придется хватать ее за скользкую ручку, выбегать на улицу, выплескивать мутную, с крошками известки, влагу.
- Апчхи! - оглушительно чихаю я. Мне плохо. Знобит. Наверняка поднялась температура. Слабость во всём теле. А таблеток нет. Ничего нет. Вообще.
Магазин закрыт, там второй день висит табличка "Учет", на полках - пустота. С деревьев облетели последние листья; клены с тополями тянут вверх корявые ветви, скрипят-жалуются на пробирающем до костей ветру. Даже мерзавцы-воробьи больше не устраивают гвалт по утрам - улетели. На улицах - паводок: вода течет, бурлит, пенится. С каждым днем ее уровень поднимается; скоро вода перехлестнет бордюр тротуара, подберется к подъезду, ворвется на лестничную клетку первого этажа. Быть может, хлынет в подвал. Или здесь уже нет подвала? Лишь "нарисованная" дверь - намек на прежнюю, скрипучую, с полуоторванной ручкой. Черт, вчера подвал был, точно был. Вот дерьмо!
Я лежу на кровати и думаю. О зиме, лете и о весне тоже. Иногда я думаю о Катьке. А что еще остается?
Ведь я теперь совсем-совсем один.
Я и осень.
22 - 29.03.05
|
|
|