Белякова Евгения Петровна : другие произведения.

Истинная любовь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


Истинная любовь

  
   Проснулся я на рассвете, поминая нехорошими словами привычку вставать рано; и с гудящей головой - после вчерашнего, хорошо, что она вообще на месте, моя бедная голова. Словом, первое, что меня настигло с утра - это мысль о том, что я перебрал и недоумение по поводу того, что любимая жена не сидит на краешке кровати с опохмеляющим зельем в руке. Она вставала обычно еще раньше, и, если я умудрялся напиться с вечера, протягивала мне руку помощи.
   А сегодня я проснулся один.
   В открытое окно заглядывал сквозняк и веселое апрельское утро, но вставать и закрывать его было лень. Тем более что моему лбу было приятно легкое дуновение прохладного ветерка, а вот ногам было не так приятно, и я подтянул их под одеяло.
   Один в постели - это нормально, жена вскакивала незадолго до восхода солнца, бодрая, как кузнечик, а мне, по-видимому, одному смотреть сны было скучно, - иначе как можно объяснить то, что я, "сова" в третьем поколении по мужской линии, разлеплял веки ну, может, на полчаса позже нее и послушно спускался на кухню, напевая бодрый мотивчик? А она, заколов на затылке тяжелые медные пряди своими бесчисленными шпильками, радостно улыбалась, и кивала на стол, где уже стоял завтрак - всегда вкусный, горячий, свежий, ароматный... Честно говоря, у Бернарда было подозрение, что я нахожусь под ее влиянием, и это меняет мой суточный цикл, но я сказал ему, что я, в общем-то, не против, поскольку абсолютно высыпаюсь, и вообще - это не его дело.
   Мои друзья раз за разом, без устали убеждали меня, что я - самый счастливый муж, и одновременно самый несчастный, ведь моя жена - волшебница. Причем все положительные стороны этого союза они видели в том, что колдуньи, должно быть, крайне изобретательны в постели, и дальше этого предположения они не шли, не из соображений вежливости, а по ограниченности фантазии. А вот за перечисление отрицательных сторон брака они брались с большой охотой. Обычно они собирались у меня в гостях, и с намеком вспоминали студенческие времена. Тогда наша Буйная Пятерка завоевала сердца большинства красивых и знатных дам города Валедо; при этом существенно подпортив настроение их мужьям. В основном потому, что поймать нас на горячем было практически невозможно. Веселые были дни - дни свободы и безнаказанности, и череды влюбленностей.
   Словом, друзья мне сочувствовали. Зря, конечно... Им нравилась холостяцкая жизнь, легкие отношения, ни к чему не обязывающий флирт. Ни один из них не был женат, не собирался жениться и уж точно - не любил.
   А я любил мою Ребекку. Неделю - издали, присылая цветы и кроликов с бантиками на шее к ее дверям; пару месяцев - кружась в танцах на балу, или гуляя с ней по аллеям и паркам столицы. На охоте она, неслась вперед, задорно хохоча; а я, провожая взглядом красные перья на ее шляпке, понимал, что чувство мое только крепнет... Я завидовал ее кузену Мартину, который - ничтожество, заикающееся на каждом втором слове! - имел право бывать в ее обществе шесть дней в неделю, тогда как мне, начинающему ухажеру, доставалось лишь воскресенье. Я любовался ее рыжими (или, как она настаивает - "медными!") волосами, теплыми карими глазами, улыбкой, от которой на ее щеках появляются ямочки (на правой чуть глубже, очаровательная асимметрия) и грацией - и любил, любил два месяца именно так, пока не пришла пора любить со всем пылом "возможно, жениха". Этот статус позволил мне брать ее за руку, целовать в нежную щеку, мне достались также пятница и суббота. Друзья, посмеиваясь, говорили друг другу, что я схожу с ума, но, заинтересованные результатом моего "танца самца", не вмешивались. Еще месяц прошел, как во сне - мы катались на лодке, бродили по лугам, собирая травы, как она объясняла, "для чая", а в конце этого солнечно-летне-звеняще-золотисто-душистого кусочка моей жизни оказалось, что кузен Мартин, лелеющий подлые замыслы украсть у меня мою Бекки, с треском провалил испытание, и исчез с горизонта. Она так и сказала - "провалил", и я радовался ровно до той минуты, пока мне в голову не пришла мысль о том, что подобное испытание, придется, наверное, проходить и мне; я запретил себе пугаться, ведь, в конце концов - что такого страшного может сказать во время романтического свидания летним днем на берегу реки красивая, родовитая, умная, веселая, богатая леди своему жениху?
   - Я - колдунья, - сказала она.
   - Я знаю, - ответил я, играя ее локоном, который было приятно пропускать сквозь пальцы. - Ты - колдунья моего сердца, лунный свет волшебства в твоих глазах...
   Я понес какую-то поэтическую чушь, но она отодвинулась (мне пришлось оставить в покое ее прическу) и раздельно, словно для отсталого, повторила:
   - Я - колдунья. Ведьма. Волшебница.
   Я размышлял около пяти секунд, и, наверное, это сыграло решающую роль. Ну, и еще, наверное, паника в моем голосе. Неожиданные новости всегда заставляют меня предположить самое худшее.
   - И ты не сможешь из-за этого выйти за меня?!
   Она замерла, видимо, осмысливая мои слова, судя по всему, ставшие для нее полной неожиданностью, а затем стала хохотать. В голос, громко, завалившись набок - и ах! кружевная нижняя юбка чуть задралась вслед за струящимся шелком верхней, и ее ножка... но я, как честный дворянин, конечно же, не смотрел ни на какие ножки - а она смеялась так, что парочка, расположившаяся на другом берегу реки, только начав раскладывать на клетчатой скатерке тарелки, шустро собралась и удалилась искать другое место для пикника. Наверное, решили, что она сумасшедшая. Я не мог понять, что ее так развеселило, и терпеливо ждал, пока она успокоится и объяснит. Но на всякий случай улыбнулся - неуверенно.
   - Джонатан, ох, Джонатан, прости, я от радости... Нет, честное слово, это было так неожиданно... - она села, утирая слезы, - и приятно, мне очень приятно, что ты это сказал. Мартин, едва услышав о том, что я - волшебница, тут же побледнел и завопил: "Ты меня околдовала своими зельями, или чарами!"
   - Могу представить, как это тебя обидело, Бекки...
   - Вовсе нет, я не обиделась, а разозлилась.
   - Ты так и не ответила на мой вопрос, Бек, не помешает ли...
   - Нет, это не помешает мне выйти за тебя замуж, балбес! - она бросилась мне на шею, а я от нахлынувших чувств, и ее запаха (вербена, сирень), и близости ее тела, совсем ошалел и позволил себе необычайную вольность - коснулся губами ее кожи, как раз там, где колечки медных волос, выбившиеся из прически, касались шеи. А потом, осмелев от ее молчания, и легкой дрожи ее губ, когда она подняла голову и посмотрела на меня, я поцеловал ее. Она не отстранилась, а ответила на поцелуй, и по мне побежали искры. Потом, когда мы возвращались домой, стараясь идти как можно медленнее, чтобы успеть наговориться, я подумал что Мартин - дурак, это и есть волшебство, любовь - это всегда чуть-чуть колдовства и одинокое сердце, которое уже не одиноко.
   Через месяц (невероятная спешка, по мнению родственников) я женился. Сразу после свадьбы Бекки подала заявку в Круг Магов и получила грамоту, удостоверяющую, что она является волшебницей первой категории, и я спросил, почему об этом нельзя было говорить до бракосочетания, а после него - можно, и даже подтверждая это официальным документом.
   - Традиция, - сказала она, - женщины из семей волшебников могут объявить о том, что они - колдуньи, только после того, как выйдут замуж.
   - Почему?
   - Потому что муж - это защитник.
   - Хочешь сказать, что ты совсем беззащитна? Не верю, любовь моя - вспомни Мартина.
   - А что Мартин? - смутилась она, но в глазах ее плясали упрямые чертики.
   - После того весьма невежливого, я бы даже сказал, хамского своего поведения он несколько дней проходил с лицом малинового цвета... Только не говори, что ты ни при чем.
   - Все злые языки замолчать не заставишь, к тому же люди не только сплетничают, они могут и чего похуже придумать... Ну, в конце концов, это же традиция, милый, что я могу поделать?
   Мой друг Анри, надо отдать ему должное, набрался таки храбрости и перед самой свадьбой поинтересовался у меня, точно ли я уверен, что она не обворожила меня, чтобы женить на себе, ведь я всегда считался завидной партией. Я сказал ему - "Идиот". Он спросил: "Откуда ты знаешь?", на что я фыркнул "Откуда я знаю, что ты идиот?", после чего он, похоже обиделся и пояснил: "Откуда ты знаешь, что она тебя не опоила?".
   А я просто - знал. Так и сказал ему - что знаю сердцем и душой, что люблю ее по своей воле, и она любит меня, и мы будем вместе счастливы. И, во время церемонии, когда священник спросил, люблю ли я эту женщину, урожденную Ребекку Ферней, я с полной уверенностью ответил - да. Ночью она еще раз спросила меня, и ей я тоже ответил "Да".
   И, хотя с тех пор прошло полтора года, я счастлив и люблю жену, как только можно любить женщину.
  
  
   Вот она появилась на пороге нашей комнаты, со знакомым кубком в руке, лукаво улыбаясь. Как можно не любить ее, такую... такую...
   - Милый, вот и твое снадобье, прости, что запоздала с ним... У тебя, верно, голова раскалывается. Хотя по твоему виду не скажешь. Когда я зашла, ты так радостно улыбался... О чем ты думал?
   - Вспомнил, как мы познакомились, и как я ухаживал за тобой. - Я принял из ее рук напиток, обещающий свежесть мыслей и прекращение головной боли, о которой я и впрямь почти забыл, утонув в воспоминаниях; коснулся пальцами ее запястья. Мне нравится прикасаться к ней, это как потрогать солнце.
   - Собираешься вставать или поваляешься чуток?
   - Поваляться - могу, но только если с тобой. - Уже после первого глотка "лекарства" мне стало значительно легче, появился голод. - Но вообще то я предпочел сначала позавтракать, аппетит проснулся, а ты знаешь, что мой организм не успокоится, пока...
   - Знаю, - засмеялась она. - Ты будешь бурчать животом, а это не лучший аккомпанемент для любовных игр. Пойдем, завтрак уже на столе.
   Я допил зелье, все до последней капли, и в голове прояснилось. Умница у меня женушка, повезло мне с ней - какой еще мужчина утром после гулянки получает не упреки и скандалы, а питье, снимающее все похмельные неудобства? Я вскочил с кровати, натянул рубашку, домашние брюки и отошел к зеркалу, привести себя в порядок; Бекки, отставив кубок, стала застилать постель.
   В зеркале отразился я. Вполне себе симпатичный я, несмотря на вчерашнюю ночь - но, то ли зелье уже подействовало (остаточные явления в виде опухшей морды и мешков под глазами оно тоже убирало), то ли я не так уж и сильно набрался, словом - высокий, широкоплечий, черноволосый мужчина двадцати восьми лет, женат, счастлив в браке, голоден. Я украдкой оглянулся - Бекки стояла ко мне спиной, взмахивая покрывалом; я куда-то засунул свою щетку для волос, и собирался стащить у нее, авось она ничего не заметит, вот только соберу свою "гриву", как она говорит, в хвост, повяжу лентой... И тут, проводя рукой по виску, я начал смутно припоминать, что произошло вчера, кроме обычной встречи старых друзей. Под пальцами у меня ощутимо чувствовалась проплешина, я повернулся боком - так и есть, прядь волос с виска срезана почти у основания.
   - М-м-м-м, Бек?
   - Да, дорогой?
   - Хм, а почему ты меня не остановила?
   - Когда ты навеселе размахиваешь ножом у меня пропадает всякое желание тебе перечить. - Она обернулась, покончив с постелью. - Это моя щетка?
   - Угу.
   - Дай-ка я тебе помогу... - Моя жена уселась на кровать, я пристроился у ее ног на полу, приятная процедура, которую мы устраиваем почти каждый день. Бекки принялась расчесывать мои спутанные лохмы, а я ойкал каждый раз, как она дергала щеткой.
   - Подумаешь, ну отрезал ты себе клок волос, ну бывает... что же, убиваться теперь из-за этого?
   - Бек, тебе сзади хорошо видно, скажи, какой длины у меня волосы?
   - До лопаток.
   - Вот-вот. А эта... черт, плешь, дери ее, я не мог срезать где-нибудь в другом месте? На затылке, например?
   - Я задавала себе такой же вопрос. Что поделать, походишь так некоторое время. Мы купим тебе модный берет с пером, оденешь его на правую сторону и порядок.
   Она подвязала мне волосы бархатной лентой; я поднялся с пола и приглашающее повел рукой в сторону двери.
   - Только после тебя, родная.
   Мы спустились на два пролета вниз, в светлую, просторную кухню, мы всегда завтракали там, мне нравятся запахи горячей пищи и приправ. Мимо дверей гостевых комнат я шел на цыпочках - не желая будить никого из друзей; это утро, и завтрак с красивой женщиной мне не хотелось делить ни с кем, это только мое чудо. На столе уже стояла яичница, и хлеб на тарелке, масло и ветчина, и нарезанные кружочками помидоры. Красота!
   Я уселся и придвинул к себе кофейник, а Бекки уютно устроилась напротив, залезла с ногами на стул, наблюдая за мной - она всегда говорила, что ей очень приятно смотреть, как я ем. Я заметил, что кухня была уже прибрана, как и столовая - после вчерашнего разгула не осталось никаких следов. Вообще-то моя жена - патологическая чистюля, но сегодня все было как-то слишком уж чисто - вчера, я помнил, Марк бросил свои вещи в углу, теперь их не было.
   Бекки проследила за моим взглядом.
   - Прости, любимый но я их всех выставила. И слуг я тоже отпустила. Мне захотелось провести этот день только с тобой... Я не слишком невежливо поступила с твоими друзьями?
   Запах, идущий от чашки с кофе, мог искупить все ее грехи.
   - Что ты, я и сам хотел попросить их... они вчера меня переутомили, право слово, нельзя приезжать к женатому человеку и рассчитывать, что он будет гулеванить так же, как в дни студенческой молодости... Ты просто таки прочла мои мысли, козочка моя. Когда они уехали?
   - Сразу после того, как ты ушел спать. Бернард сказал, что они продолжат в городе.
   - Неуемные... кстати, насчет города - мне повезло, что мы переехали за город. Нет необходимости появляться в свете - а на кого я был бы похож с такой прической?
   - На самовлюбленного, озабоченного своей внешностью павлина? - предположила она.
   - Лысого павлина.
   - Ты несносен, - хихикнула Бекки.
   Я хмыкнул в ответ и принялся за еду, попутно вспоминая, зачем вчера я совершил над собой акт вандализма. К концу приема пищи кое-что прояснилось. Я поспорил - и для разнообразия, не со своими приятелями, а с женой. Темой нашей дискуссии стала любовь. Я утверждал, что настоящая, истинная любовь, жертвенная и самоотверженная, существует, а Бекки уверяла меня, что это выдумки романтических поэтов. Мы спорили до глубокой ночи, в качестве жюри выступали мои друзья, мы с Бек сыпали доводами и аргументами, цитировали классиков литературы и драматургии, приводили примеры из жизни... Может, дело было в моей нетрезвой голове, может, в том, что Бек не брала в рот ни капли, а может, и в том, что судили наш спор мои холостые циничные друзья, но, как бы там ни было - я проиграл. И отрезал у себя прядь волос. Если бы я выиграл, то Бекки рассталась бы с частью своей шевелюры.
   - М, - буркнул я, промакивая желток кусочком хлеба, - я вспомнил. Я проспорил.
   - Да-а-а-а... - довольно протянула она.
   - И... что ты сделала с моими волосами?
   - Перевязала ленточкой.
   - А потом?
   - Спрятала в своей шкатулке.
   - Той, которая с секретным замком?
   Знал я эту шкатулку. Довольно вместительная, хотя что она там хранила - ума не приложу. Я ее не открывал; на ней лежало какое-то маленькое запирающее заклятие, и открыть ее мог только тот, кому известно кодовое слово.
   - Ну вот, ты ведь знала, что я попрошу у тебя мою прядь обратно, потому туда и спрятала?
   - Я знала, что ты будешь канючить, хотя и не заставляла тебя отрезать у себя клок волос. Даже просила этого не делать, это же было вроде как в шутку. Ты доел?
   - Яичницу - да, а вот еще чашечку кофе я бы выпил. Не убирай...
   Я вспомнил - да, так все и было. Она предложила оставить мою голову в первоначальном виде, а я не согласился, взял столовый нож (да, я был пьян, пьян) и отхватил прядь у виска.
   - Может, ее можно прирастить?
   - Нет уж, красавчик, что за польза в трофее, если его нельзя будет время от времени доставать и хвастаться? И вообще, я люблю тебя, и буду любить, даже если ты на лысо побреешься. Так что хватит ныть, родной мой, допивай кофе, у меня на тебя есть определенные планы...
   - Какого рода?
   - Сначала - прогулочного.
  
  
  
   Лошадей пришлось седлать самим (Бек действительно отпустила всех слуг), но я, по счастью, еще не забыл, как это делается. Ради нашего, только нашего дня, я нарядился в лучший верховой костюм, она сама выбирала ткань для него, и мне хотелось сделать ей приятное. Ну и, естественно, комплимент ее внешнему виду, она и впрямь выглядела потрясающе, в зеленом платье, задорной плоской шляпке на макушке, я сказал ей, что она прекрасна и с удовольствием заметил румянец на ее щеках. Что до меня, я бы говорил ей приятные вещи с утра до ночи, если б не боялся, что постоянные дифирамбы притупят восприятие, все же лучше говорить редко, но именно в тот самый момент, когда это необходимо, а уж как опознать этот самый момент - тут либо сердце подскажет, либо надо быть прирожденным ловеласом. Я им был, но в своих восторгах ориентировался исключительно на душевные порывы. Она у меня умница, моя Бекки, любую фальшь за милю чувствует.
   Ее кобылку зовут Снежинка; согласен, не сильно оригинально, зато вполне мило. Она, само собой, белой масти, и ресницы у нее светлые, она ими забавно хлопает, а гриву моя женушка самолично заплетает в косички. Вместе они смотрятся шикарно - так я и сказал.
   - Вы с Дьяволом тоже парочка ничего так себе, - прыснула Бекки. - Каждый раз, как ты садишься верхом, я начинаю беспокоиться за сохранность твоего... организма.
   Я только фыркнул. Уж с Дьяволом то я общий язык всегда найду. Он, конечно, строптив, оттого и получил такую кличку, но я умею с ним ладить.
   - Зато он скачет и впрямь, как дьявол... ну-ну, мальчик, стой спокойно... - я придержал коня, который ни с того, ни с сего стал выделывать коленца, пританцовывая на месте. У него это иногда бывает - перепады настроения, я имею в виду, чем он хуже людей, скажите на милость? Тоже могут быть свои проблемы - может, Снежинка косо посмотрела. Она его вообще не жалует, мы хотели их спарить ("чтобы получить белых лошадей в черное пятнышко", пошутила Бек), но кобылка кусалась и вообще особого желания не испытывала. Я махнул на них рукой.
   - В день, когда я не удержусь на Дьяволе, меня можно будет смело хоронить, - пошутил я. - Поехали?
   Бекки вздрогнула (вот суеверная глупышка!), кивнула и легкой рысью выехала со двора, направляясь, видимо, через буковую аллею по направлению к ручью. Я не стал спорить - маршрут сегодня выбирала она, да и ручей не так уж и плох. Даже хорош. Есть там один лужок...
   Я догнал Бекки и придержал жеребца, чтобы не вырываться вперед.
   - А помнишь охоту прошлой осенью?
   - Помню, конечно, - улыбнулась она, - ты какой именно момент имеешь в виду?
   - Когда Анри решил подойти к Дьяволу, а он чуть не откусил ему нос...
   - Да уж, - Бекки тряхнула головой и засмеялась уже в голос, - а Анри сказал, мол, "хорошо, что это не пони", а то бы досталось не носу, а...
   - Нет... Это сказал Бернард, а Анри сказал...
   Мы, смеясь, добрались до ручья. На его берегах вовсю благоухали дикие ирисы и лютики, и трава была густая, свежая, как и полагается траве в начале апреля... Я снял с седла специально припасенное для таких случаев одеяло, расстелил его на небольшой лужайке, с таким расчетом, чтобы взору открывался лес за широким ручьем, в легкой зеленоватой дымке - еще не все деревья выпустили листву. Мы привязали лошадей к ближайшему дереву, хотя, судя по морде моего вороного, он предпочел бы носиться кругами по заводи. "Еще успеешь, старина", - сказал ему я, похлопывая по шее. Солнце, уже почти по летнему горячее, сверкало бликами на воде, слепя глаза, Бекки достала глиняную бутыль с остатками горячего кофе и поманила меня на одеяло. Мы сели, и я обнял ее, испытывая целый сонм приятных чувств - уют, удовольствие, блаженство, и чувство полета, но надо всем этим, как едва уловимая лимонная примесь в сладких духах Бекки, витало ощущение опасности. Небольшая толика адреналина - или у меня от свежести воздуха кружится голова и надо почаще выбираться на прогулки, вместо того, чтобы сидеть дома с пьянствующими друзьями? Не знаю... Я обнял Бекки крепче и странные чувства улетучились, как только она улыбнулась мне навстречу. Я сорвал пару масляно-желтых лютиков, и украсил ими ее прическу.
   - Я люблю тебя, милая моя королева весенних грез...
   - С утра ты, как всегда, поэтичен, но мне это безумно нравится.
   - Вечером, обещаю, я буду признаваться тебе в любви более прозаично. Буду рычать, как зверь, и рвать на тебе шелковую ночную рубашку, кидать с размаху на постель и впиваться губами в твои дрожащие губы, но сейчас у меня настроение и впрямь тихое и нежное, что поделаешь...
   Я легонько поцеловал ее.
   - Тебе, наверное, лучше снять шляпку...
   - Мне солнце напечет.
   - Тогда она помнется. Предупреждаю заранее...
   Я опустил ее на одеяло, целуя медленно, будто смакуя ее губы, - да так оно, впрочем, и было. У каждого человека есть свой, только ему присущий вкус. И запах... ее губы пахнут медом, и на вкус - как мед, даже удивительно, что сюда не слетелись все пчелы в округе, но они, должно быть, спят; а за ушами она пахнет этой странной южной специей из Хавира, я забыл, как она называется, вряд ли моя Бек сыпет ее себе за уши, просто она ей пахнет. А ложбинка между ее ключиц пахнет ванилью... Даже запах ее пота очарователен, ее платье слишком жаркое для такого солнечного дня, но я не буду ей говорить об этом, она смутится, она однажды весь день дулась на меня, когда я сказал, что мне нравится запах ее пота - хотя что тут странного или постыдного, она нравится мне вся, и это хорошо... Я стал расстегивать платье у нее на спине, она вздохнула и лениво пробормотала:
   - Что подумают о нас... лошади?
   - Может, наконец поймут, что неплохо бы заняться тем же?
   Она все-таки сняла шляпку, вынула из волос шпильки, и медный поток ее кудрей упал на такие восхитительно округлые плечи - и кожа у нее белая, как у всех рыжих, фарфоровая, и нежная, как у ребенка...
   Мы занимались любовью медленно и нежно, а потом просто лежали рядом, и я едва заметными касаниями гладил ее грудь.
   - Словно бабочки... - прошептала она. - Если закрыть глаза, можно вообразить, что это бабочки садятся на кожу...
   - Да, я большая любвеобильная бабочка.
   Она хихикнула.
   Не знаю, почему я это сказал, но во мне вдруг поднялась светлой волной нежность, и необходимость сказать это, и именно сейчас, лежа на траве около ручья:
   - Давай заведем ребенка?
   Ее мерное до той секунды дыхание прервалось, она открыла сомкнутые в неге глаза и странно на меня посмотрела.
   - Нет, Джонатан.
   - Почему? Ты не хочешь?
   - Очень хочу... Просто, понимаешь...
   - Опять ваши магические правила, да?
   Она вздохнула.
   - Да...
   - Когда-нибудь они меня достанут и я тайком вылью твое снадобье, которое ты пьешь, чтобы не забеременеть.
   - Не надо...
   Разговор не то, чтобы увял, он просто стал вертеться вокруг совершенно неважных вещей, мы пошутили насчет Снежинки и Дьявола, а потом стали собираться домой. Я оглянулся на рощицу на той стороне ручья со смутным беспокойством, потом решил не брать в голову.
   На обратном пути Дьявол все-таки сбросил меня, а я еще и умудрился порвать о ветку дерева камзол, пока падал, размахивая руками, как неумелый, начинающий наездник. Уже готов был чертыхнуться во весь голос, но увидел, с каким лицом несется ко мне моя рыжеволосая половинка, и передумал. И свой длинный язык проклял, вот ведь ляпнул про тот день, "когда я с Дьявола упаду"... Глаза у Бекки широко открылись, она подскочила ко мне, закусив губу.
   - Ты в порядке?!
   - Это невероятная трагедия, дорогая - я порвал камзол за шестьдесят золотых...
   Она облегченно, но нервно рассмеялась:
   - Ты жуткий собственник, Джон!
   - Я-то? Конечно, а ты не знала? - преувеличенно кряхтя, я поднялся с земли, отряхнулся. - Люблю все, что мое. Ты вот моя жена, и лес этот мой, и день этот мой, и мир мой - не больше, не меньше.
   Я гневно погрозил кулаком жеребцу, стоявшему неподалеку с невинным видом.
   - А ты, скотина...Продам, точно продам, на чучело!
   Я так и знал, что хорошая шутка способна будет вернуть ей румянец и улыбку. Ай да я.
  
   - Я распрягу лошадей и вычищу их. Ты будешь переодеваться к ужину?
   - Конечно. - К ней, похоже, вернулось хорошее настроение, в чем я усмотрел результат своих стараний. Я всегда гордился тем, что могу развеселить ее, утешить или успокоить, а, может, она была права, говоря, что "мой неистребимый оптимизм передается по воздуху". Скорей уж, через поцелуи. - Что мне надеть?
   - То зеленое платье в маленький беленький цветочек... будет очень мило.
   - Оно белое в зеленый цветочек, балда, но ты прав - оно милое.
  
  
   Я почистил лошадей, попенял Дьяволу за нерешительность в отношении такой справной кобылки, как наша Снежинка, и вернулся в дом. Интересно, что будет на обед? Все, что было можно, мы с друзьями съели вчера, времени готовить у Бек не было, значит, она возьмется за дело с помощью магии, а это всегда было интересно, пикантно и неожиданно... Я, можно так сказать, как раз летел на крыльях любви и предвкушения вкусной еды, когда раздался звон дверного колокольчика.
   Я даже не успел предположить, кто бы это мог быть - один из моих однокашников, вернувшийся за какой-то забытой вещью, или же посыльный из столицы, я просто пошел открыть дверь, думая совсем о другом - о жене, ее чудных волосах и платье в цветочек.
   На пороге стоял вовсе не мой друг, не посыльный и даже не знакомый. Я его впервые видел - этого молодого мужчину с напряженным взглядом. Он, завидев меня, моргнул, затем поклонился.
   - Грегуар Далуа, - представился он, поднял голову и стал всматриваться в мое лицо. Я предположил бы, что он пытается вспомнить, где меня мог видеть, но для этого его взгляд был слишком настороженный.
   - Джонатан Валье, - ответно поклонился я. - Не имею чести быть знакомым с Вами, но, возможно, моя жена... Впрочем, она не предупреждала меня, что ждет гостей.
   На самом то деле она утром выгнала моих гостей. Чтобы побыть со мной наедине. Я надеялся, что эту простую мысль можно прочитать в моих глазах и незнакомец, свалившийся нам на голову неизвестно откуда, уберется.
   - Возможно, я перепутал... какое сегодня число?
   Я несколько опешил, но честно постарался припомнить.
   - Похоже, четвертое.
   - Ох, прошу простить меня, мне было назначено на пятое, а я, как всегда, ошибся. Я, знаете ли, работаю по ночам, а это не способствует нормальному... восприятию времени.
   Судя по тому, как этот франт (да, да, я знаю, я и сам трепетно отношусь к собственной внешности, но называть вещи своими именами мне это не мешает) топтался на одном месте, уходить он не собирался. Уходить?
   - Вы пришли пешком? - спросил я, пытаясь высмотреть его лошадь неподалеку, но безуспешно.
   - Да, тут не так уж и далеко...
   Восемь миль только от пригорода, ничего себе недалеко. И он шел пешком, по дороге, в этом? Даже я, со всей присущей мне безалаберностью и склонностью к рисковым мероприятиям, не решился бы пуститься в долгий путь, разодетый в костюм для ужина, со всеми причитающимися мелочами, вплоть до запонок. Его когда-то начищенные туфли были в пыли, даже (О, Боги!) в грязи, и рубашка немного съехала набок, выпячиваясь из-под жилетки, которую он, впрочем, не расстегнул, хотя так было бы значительно прохладнее. Я, хоть и плескалась где-то в глубине досада на неожиданного визитера, решил, что устроить "день для нас двоих" мы с Бек еще успеем, тем более что сегодняшнее утро было слегка подпорчено моим вопросом о детях.
   Я глянул на Грегуара чуть исподлобья, он терпеливо ждал.
   - Проходите, не могу же я вас оставить на пороге, после всех тягот, что вы перенесли, чтобы добраться сюда...
   Он благодарно кивнул и прошел в холл.
   - Кстати, что у вас за работа такая, если позволите спросить, господин Далуа?
   - О, прошу вас, просто Грегуар. Я не столь знатен, как вы, сударь, и мне неловко...
   - Тогда и вы называйте меня по имени - но вы не ответили, что у вас за работа? Или я вторгаюсь своим вопросом в святая святых и мне надлежит наложить на уста печать молчания?
   - Нет, что вы, это не секрет. Я музыкант.
   Оп-ля. А теперь мне стало уже интересно, каким же боком этот молодой нахал (все, кто моложе двадцати пяти, да еще являются ко мне в дом без приглашения, получают такое определение) относится к моей жене, которая, хоть и являет собой абсолютное совершенство, все же не обладает даже маломальским слухом?
   Он заметил недоумение на моем лице и поправился:
   - Композитор.
   По-моему, это ровным счетом ничего не меняло.
   - Грегуар, что ты тут делаешь?
   О, это моя женушка, моя восхитительная нимфа в цветочном платье.
   - Я перепутал числа...
   - Что?
   - Милая, - вступился за молодого человека я, - это с каждым может случиться, но - почему ты меня не предупредила о его визите, пускай даже и намеченном на завтра? Видишь, какая неразбериха возникла из-за твоей забывчивости... но, я думаю, мы сможем уладить это недоразумение, пригласив Грегуара отужинать с нами...
   - Нет, он сейчас уедет.
   Я приподнял бровь.
   - Он пришел пешком, дорогая, не будешь же ты выгонять человека только потому, что он оказался здесь несколько не вовремя?
   Честное слово, я после такой недвусмысленной фразы тут же или откланялся бы, и черт с ней, обратной дорогой на своих двоих, или вызвал бы хозяина дома на дуэль, а этот молодчик только моргнул пару раз.
   - Я не хочу его выгонять, просто...
   - Ну вот и чудно, - я шутливо поклонился, - я поднимусь наверх переодеться. Вам что-нибудь нужно, Грегуар?
   - Нет, я вполне одет для ужина, только обувь протереть... - слабо отозвался он.
   - Чудно, - еще раз сказал я и довольно насвистывая, пошел наверх.
  
   Ужин при свечах, ужин на двоих, теперь уже на троих. Бек расставила тарелки, отказавшись от моего предложения помочь, принесла на блюде утку с яблоками, затем гарнир, легкие закуски, вино... Столь узкий круг и то, что за столом прислуживала моя жена, придало этому ужину оттенок семейственности, что было несколько странно. Я уже жалел, что предложил музыканту этот вечер провести с нами, но старался скрыть свое к нему отношение за напускной шутливостью. Впрочем, чем больше я с ним говорил, тем больше он мне нравился, и к концу вечера я уже вполне расслабленно себя чувствовал. Но сначала я позволил себе несколько ехидных комментариев, и надо думать, испортил настроение моей Бек.
   Мы уселись за стол, я открыл вино и разлил его по бокалам.
   - Вы говорите, что вы музыкант, Грегуар. А где вы познакомились с моей женой?
   - На выступлении квартета...
   - Джонатан, какая разница?
   Я довольно хмыкнул. Ну вот, сейчас я ее поймаю, а она-то заявляла, что светская жизнь ей безразлична, говорила, что я слишком много внимания уделяю развлечениям. А сама бегает втайне от меня на музыкальные вечера.
   - Бекки, тебе же медведь в раннем детстве на ухо наступил, какие квартеты?
   - Это был... - Грегуар бросил умоляющий взгляд на Бек и продолжил, - это был благотворительный вечер. Если можно так выразиться, главным условием присутствия на нем был не музыкальный слух, а желание пожертвовать средства... Ваша жена оказалась очень щедра.
   Судя по лицу Бекки, сейчас она была не щедра, а зла. Дулась - то ли на меня, за то, что я не выставил гостя за порог, то ли на музыканта, за то, что он сам не догадался о своей неуместности. Надо было срочно исправлять ей настроение, и самое простое, что пришло мне в голову - это шутка.
   - Ах, Бекки, ты, оказывается, кое-что все-таки от меня скрываешь... Будь я ревнивцем, я бы предположил, что господин Грегуар - твой любовник!
   Я засмеялся, а вот Бек, напротив, разозлилась еще больше:
   - Не говори глупостей, Джонатан!
   - Господин Валье...
   - Да, черт побери, я же шучу, что вы так реагируете?
   В груди неприятно похолодало. Нет, мне сегодня категорически не рекомендуется говорить все, что я думаю, второй раз за день я ляпаю что-то не то. Повисла пауза, музыкант смущенно комкал салфетку в руках, видимо, понимая, что будет выглядеть глупо, если начнет объясняться. Я переждал эту паузу, и решил сделать вид, что ничего не произошло.
   - Господин Грегуар, вы обучались где-то нелегкой профессии музыканта?
   - Да, я окончил Музыкальную Консерваторию Валедо.
   - Ну вот, - я сокрушенно покачал головой, - а я, как истинный потомок рода Валье, родился бездельником, и помру тоже им - такое количество денег расслабляет. У меня нет никакого конкретного занятия, я умею лишь отплясывать на балах... Я вам завидую.
   - Что вы, я уверен, что вы к себе несколько несправедливы...
   - Дело не в справедливости, - я отправил в рот кусочек утки, замычал от удовольствия, косясь на все еще хмурящуюся Бек, - а в традиции. Последний раз мужчина из нашей семьи работал... дайте-ка вспомнить, поколений пять назад, не меньше. Как раз перед тем, как король Джоселиан Второй наградил его дворянским титулом. Дорогая, вкусно безумно, в который раз убеждаюсь, что ты несравненная хозяйка.
   И в который раз убеждаюсь, что разговоры о традициях, родовом древе и предках служат прекрасным предлогом, чтобы вложить мечи в ножны.
   - Джонатан чрезвычайно гордится тем, что его пра-пра-пра-пра-прадед участвовал в Корнельской войне, - она сверкнула на меня глазами, но улыбнулась, что означало, что она принимает мое предложение помириться и согласна говорить о всяких пустяках.
   - Каждый вечер, перед тем, как отойти ко сну, я надеваю доспехи и воображаю, что я - Родрик Валье, и с дикими криками гоняюсь за воображаемыми врагами по дому, - подхватил я, - вы, Грегуар, невольно узнали мой секрет, прошу, держите мои чудачества в тайне.
   Он несколько секунд ошарашено смотрел на меня, и абсолютно точно считал меня невменяемым - но потом понял, что я шучу, и рассмеялся, довольно облегченно, надо сказать.
   - Ну, меня тоже нельзя назвать человеком физического труда.
   - Однако вы пишете музыку, которая способна многих вдохновлять... наверное. - Начал я серьезно, потом все-таки не выдержал и улыбнулся еще раз. - Хотя я ни разу ее не слышал, на мнение моей жены положиться не могу; хотя прошу, не воспринимайте это как обиду, я действительно не слишком люблю составлять мнение о чем-то, не узнав это что-то поближе. Или кого-то... - добавил я.
   - Это твоя самая слабая сторона... и самая сильная. - Подала голос Бек.
   - Не знаю насчет сторон, тебе виднее, милая; ты, как всегда, выступаешь моим критиком - но почему бы вам, Грегуар, не пригласить и меня на один из своих концертов? Я не могу назвать себя специалистом, скорее ценителем музыки...
   Он смутился, в который раз, и бросил взгляд на Беки. Зачем, черт подери, он смотрит на нее каждый раз, как нужно отвечать на мои вопросы? Нет, парень, конечно, мне понравился - было в нем что-то искреннее. То есть, он был скрытен в каких-то вещах, но я заметил, что умалчивание доставляет ему определенное моральное неудобство. Выяснить бы еще, что именно он скрывает. Ну не может быть, чтобы моя Бекки и впрямь увлеклась этим юношей.
   - Я не знаю... я, конечно же, рад буду увидеть вас на нашем выступлении...
   Я, заметив искорку раздражения в глазах жены, решил подальше от греха вернуть разговор к предкам и родовитости. Мы заговорили о семье Грегуара, он стал рассказывать о своем младшем брате веселые истории, и Бек немного оттаяла.
   Всего две перемены блюд, но и после еды нам нашлось о чем поговорить. Честно скажу, в начале ужина я думал, что, как только он встанет из-за стола, я тактично намекну ему на то, что неплохо бы ему подняться наверх баиньки. Но, пообщавшись с Грегуаром меньше часа, не мог отказать себе в удовольствии выкурить напоследок трубочку в его компании. Я указал жестом на кресла у камина, он сел, не прекращая свой рассказ о торговом эмбарго по отношению к Хавиру (его семья, как оказалось, была далека от музыки, занимаясь в основном торговлей), я заинтересованно слушал, дивясь тому, сколько жизненно важной информации можно упустить, уехав за город с любимой женой всего на полтора года. Хмыкнул:
   - А поговаривали, что это эмбарго не вступит в силу лет восемь, не меньше, и что Баронский совет будет давить эту идею, пока достанет сил... Странно, что я ничего не слышал. И хорошо, что закрыл счета в южных банках - сейчас было бы несколько проблематично их оттуда достать. - Я самодовольно выпустил клуб дыма. - Я прозорлив и предусмотрителен, и никто не сможет этого отрицать, даже моя милая недовольная мной женушка...
   Я ласково поглядел на Бек, которая, свернувшись клубочком в своем кресле, стоящем отдельно, да еще и спинкой к нам, сделала неопределенное движение плечами. Судя по тому, как ее локоть двигался вверх и вбок, она вязала.
   Мы поговорили с Грегуаром о банках и капиталовложениях. Когда я стал набивать свою трубку во второй раз, Бекки резким движением поднялась со своего кресла.
   - Не хотите ли чаю? - спросила она, и, хотя слова так и дышали официозом, но тон вопроса был таким, будто она интересовалась, положить ли нам туда по две ложки яда в нагрузку.
   - Не откажусь, - ответил Грегуар, провожая мою жену глазами до самого выхода из обеденной залы, потому что моего ответа она дожидаться не стала.
   - Что-то она сегодня расстроенная... прошу ее извинить, господин Грегуар, - начал я, но молодой человек пылко перебил меня:
   - О, что вы, я понимаю, у нее нет причин мне... симпатизировать сегодня, ведь я так нахально вторгся...
   "Нет причин сегодня, говоришь?" - вдруг мелькнуло у меня в голове, - "Значит, раньше они были?". И нехорошо как-то стало, будто я отпил из кубка настойку полыни, полагая, что там сладкое вино. Я стал следить за кольцами дыма, нарочно не глядя на музыканта, потому что знал - глазами врать я не умел никогда, и слишком грязная мысль сейчас вертелась у меня в голове. Грязная, но и липкая тоже, и избавиться от нее было трудно, всегда трудно взять себя в руки и забыть про то, что сейчас подумал о предательстве и измене. Но ведь это же смешно (я уцепился за эту мысль, потому что она была почти что спасительной), смешно думать, будто моя Бекки крутит шашни за моей спиной. Да и времени у нее маловато, хотя... и это вот "хотя", не имея под собой никакого основания, врезалось в меня, как Дьявол на полном скаку.
   Бекки вернулась с подносом и стала расставлять чашки, чайник и кувшинчик с молоком на столике у кресел - медленно, в присущем ей милом беспорядке. Я попытался поймать ее взгляд, но потерпел постыдную неудачу.
   А за каждое последующее слово я готов был вырвать у себя по еще одному клоку волос - но не мог их не сказать, и не мог не проследить за их реакцией.
   - Грегуар, может вы останетесь у нас на несколько дней погостить?
   И ведь он посмотрел на нее, опять! Хоть она и не поднимала на него глаз, он быстро глянул вбок, словно спрашивая разрешения. Или боясь ее неудовольствия? Но почему боясь? Опасается тот, на ком есть вина. Другое дело, насколько она серьезна.
   Успокойся, Джонни, - сказал я себе, вполне возможно, юноша попросту влюблен в твою жену (сплошь и рядом такое случается), она и не собирается отвечать ему взаимностью, наоборот - огорчена и раздражена его настойчивостью... А она у меня красавица, ничего удивительного нет, что этот музыкант...
   - О, нет, благодарю, но мне необходимо будет завтра же уехать, дела семейные...
   - Понимаю, понимаю...
   Я нарочито растянул гласные, и добился своего - Бек стукнула чашкой о блюдце, и довольно сильно.
   - Приятного вечера, прошу меня извинить, у меня разболелась голова, так что я, пожалуй, пойду прилягу.
   Это было сказано ею на одном дыхании, и еще никогда в голосе моей женщины я не слышал таких задыхающихся, панических, и вместе с тем обреченных ноток. На меня одновременно накатил страх (а вдруг я прав?) и чувство вины (что же я делаю?) и досада на то, что такой замечательный вечер испорчен моими гнусными подохрениями. Я поймал ее руку и прижал тыльной стороной к губам.
   - Милая, я поднимусь с тобой. Думаю, наш гость простит нам столь быстрое окончание вечера.
   Бекки метнула в мою сторону грозовой взгляд, а потом со всей возможной вежливостью, - ох, я знал, чего стоило сдержаться моей рыжеволосой, огненной по натуре эмоциональной Бек, - прощебетала Грегуару:
   - Да, прошу простить, сударь, ваша спальня наверху. Постель уже готова, извините, но слуг я отпустила, так что прислуживать некому.
   Музыкант запунцовел, опустил взгляд и пробормотал:
   - Я, пожалуй... посижу еще тут. Выпью чаю - не зря же вы старались, Ре... сударыня.
   Мы с Бек, как образцовые супруги, откланялись и чинно удалились в сторону лестницы наверх; она держала меня под руку ровно до тех пор, пока мы не поднялись на второй этаж, а затем резко ее выдернула и прошипела:
   - Ты что себе позволяешь?
   - Кто - я?
   - И не смей сейчас говорить, что ты всерьез насчет... эти твои слова... только не говори, что ты меня и вправду...
   Я хорошо знал свою Бек - вовсе не из-за неуверенности или неумения формулировать свои мысли не давались ей окончания фраз. И не из вежливости она прерывалась - уж моя-то Бек могла засветить крепким словцом почище любого мужчины и выражалась всегда прямо. Это ярость мешала ей говорить - каждый раз, когда она была готова произнести свое обвинение, ей не хватало воздуха, уж слишком много она тратила его на шипение в промежутках меж словами. И в этот момент я испугался - по настоящему сильно. Мне показалось, что сейчас (из-за глупой ссоры, из-за моей мелочности!) я потеряю если не всю мою любимую женщину целиком, то какую-то ее частичку точно.
   - О Боги, Бек, прости дурака, я же ляпнул не пойми что, и не подумал, как ты отреагируешь... Мои шутки всегда плохо пахли. Я идиот - прости меня...
   Она внимательно поглядела на меня - и поверила. Не потому что я так уж хорошо умею притворяться (я уже говорил, что не умею врать), а потому, что в эту минуту, глядя на разбушевавшуюся жену, такую прекрасную в ярости, с гневно сверкающими глазами, я и впрямь считал, что все это - только плод моего больного (да, да, и извращенного!) воображения.
   - Как я мог подумать, что моя Бек... моя нежная, сладкая Бекки...
   - Ох, Джон, какой же ты все-таки дурень...
   В этот момент, понял я, ее надо поцеловать. И поцеловал.
   Медленно, со вкусом.
   А слова - что слова? Сказать можно было многое, но не хотелось. Завтра... завтра мы посмеемся с ней над этим вечером и моим непроходимым, твердолобым эгоизмом.
   Как я мог в ней сомневаться?
   Мы поднялись наверх, и я еще раз поцеловал ее в темной комнате, пахшей теплым воском свечей и начинающейся весной. Легли в кровать, обнялись под большим одеялом, и она свернулась в клубочек, прижавшись к моей груди. Но прежде она устало вздохнула и поцеловала меня в лоб:
   - Спокойной ночи, любимый...
   - И тебе спокойной ночи, любимая...
   И через минуту:
   - Джонатан, закрой ставни...
   Совсем сонным голосом. Устала, бедняжка, столько волнений за день.
   - Сейчас... - пробормотал я, но, даже не двинувшись, провалился в сон.
  
   Мне приснилось, что Грегуар, с бандитской повязкой на лице, бродит по первому этажу, собирает повсюду наши вещи и прячет их в большой мешок. Подносы, кубки, подсвечники и вазочки аркелийского фарфора. "Вот глупец", - подумал я, - "какие же это ценности", - и проснулся.
   Все еще ночь. Судя по тишине, заглядывающей в окно - около трех...
   А Бекки рядом со мной не было.
   Моей. Жены. Рядом. Не было.
   Сон тут же слетел с меня, я скатился с кровати, обулся. Паника, как мягкий, влажный ком, подкатила к горлу - что с Бек? Пытаясь быстро одеть рубашку и не запутаться в ней, я выскочил в коридор. В голове возникали картины одна абсурднее другой: реальность вперемешку со сном. Грегуар - грабитель, Бекки услышала шум, спустилась, ей угрожает опасность...
   Где-то на втором пролете я взял себя в руки, отругал в очередной раз за проявленный идиотизм, похвалил за героизм, и почти убедил себя, что музыкант мирно почивает в комнате для гостей, а Бек, как у нее иногда бывало, просто томится бессонницей в зале у камина, вывязывая свой бесконечный шарфик. И что разумнее сейчас будет вернуться в спальню и, если и набить кому-нибудь морду, так это Грегуару-грабителю из моего сна, потому что подносы подносами, но мой любимый аркелийский фарфор - это святое.
   Не знаю, что меня дернуло все же спуститься вниз, но я это сделал. Даже больше - я старался идти очень тихо, не потому, что действительно рассчитывал услышать что-нибудь эдакое, а просто из упрямства, и еще из-за необъяснимого предчувствия беды. И - так уж вышло, все мое чертово везение, - я их услышал.
   - Ты уедешь сейчас.
   - Но твой муж...
   - Мне плевать, что тебе сказал мой муж, я говорю - ты уедешь.
   Молчание. Я застыл на лестнице.
   - Ребекка...
   - Уедешь.
   - Как же я его ненавижу.
   - Значит, уедешь, ненавидя.
   - Я... я избавлюсь от него. Он больше не будет мешать нам...
   - Как? Ты думаешь, я тебе позволю?
   - Да я спалю дом, только чтобы его не стало!
   - Замолчи!
   Я затаил дыхание, боясь двинуться.
   - Ребекка, он же душит тебя, я вижу...
   - Не говори так. Не говори, Грег, еще одно слово и я никогда даже не посмотрю на тебя, вычеркну из своей жизни, слышишь!
   "Грег"?
   - Иди в конюшню, возьми мою лошадь, она белая. Возьми ее и убирайся.
   - Хорошо.
  
   Я как можно тише развернулся и пошел в соседний коридор, а оттуда пробрался на кухню, из которой был отдельный выход во двор. По пути меня бросало то в жар, то в холод. Не может быть! Моя Бекки? И этот... ком-по-зи-тор?
   Он похоронно-медленно одевал седло на Снежинку, и, видимо, был погружен в свои мысли, потому что не заметил, как я вошел в конюшню. Я, прежде чем сказать хоть слово, еще раз осмотрел его - ничего особенного, ни-че-го! Ну да, молод, симпатичен, хорошо одет, - я вспомнил разговор за столом, - неглуп к тому же... Но я куда умнее, и, признаться, красивее; какой его изъян или, наоборот, достоинство, заставили Бекки забыть обо мне? Чем он завоевал ее, каким способом похитил ее у меня? Черная, жгучая, как смола, ревность подкатила к горлу - я готов был кинуться на него, вцепиться ему в горло с одной только фразой: "Чем ты лучше?". Но я сдержался. Я сжал до боли челюсти и спокойным голосом спросил:
   - Что тебя связывает с моей женой?
   Он обернулся, в глазах - страх.
   - Сударь Валье?
   - А что, я похож на кого-то другого? Ответь, что у вас с моей женой?
   - Ничего, клянусь!
   Ладно, вижу, у нас некоторые разногласия в определении этого самого "ничего". Попробуем зайти с другой стороны.
   - Она спала с тобой?
   - Нет.
   - Врешь.
   - Тогда зачем вы спросили?
   - Давно не видел, как кто-то врет. - Я подошел поближе, он отступил на шаг назад, упираясь в стену спиной. Снежинка нервно тряхнула головой. - Так мне позвать Бекки и спросить у нее?
   - Не надо!
   - Тогда отвечай!
   - Не было ничего!
   - Где ты познакомился с ней на самом деле?
   Он был напряжен, но бросаться в драку пока не хотел. Я знал, что скоро он переменит свое решение вести себя в этом доме вежливо, но я так же знал, что время у меня пока есть. До той минуты, пока он решит привести свою угрозу "избавиться от меня" в исполнение.
   - На прошлогоднем Новогоднем балу.
   - Опять ложь - я был с ней там, не отходил ни на шаг, и тебя там не имел счастья видеть. И про то, что день перепутал, ты тоже наврал, хотя не понимаю, зачем...
   У него задрожали губы от сдерживаемой ярости, еще чуть-чуть и он кинется на меня. Мне даже хотелось этого, я бы тогда имел полное право избить его до потери сознания, или даже убить, я не знал, что сделаю, если этот лощеный лжец сделает хоть одно движение в мою сторону. Я совсем забыл в этот момент о Бекки, о том, что она может войти - и что она подумает, если увидит эту безобразную сцену. Я просто стоял, ненавидел и цедил слова:
   - ... совсем не понимаю, ведь ничего бы не изменилось, если бы ты пришел завтра...
   - Завтра бы вас уже не было! - проорал он.
   - Вот так так. Хорошо, карты на стол, - оскалился я, - я слышал ваш разговор с моей женой и твои слова тоже. Особенно про "душит" - очень трогательно, чем же, по твоему, я душу свою жену?
   - Вы не понимаете...
   - Да уж, вот еще есть, чего я не понимаю - что ты имел в виду под "избавлюсь от него"? Ну конечно, что же это я, вполне расхожий эвфемизм для убийства... - голос мой так и сочился желчью, а юноша, я знаю, был на грани. - И что же вы выбрали - нож? Яд? Или это должно выглядеть, как несчастный случай и я упал бы с лестницы...
   - Она тут ни при чем...
   - Или нет, я вспомнил, ты ведь говорил про пожар...
   - Вы ничего не понимаете.
   Он как-то изменился. Устало мотнул головой и посмотрел на меня... с жалостью? О Боги, что у него на уме?
   - Так объясни мне, - уже спокойнее произнес я. В конце концов, всякая желчь, даже желчь ревности - заканчивается, а мне больше всего хотелось во всем разобраться. Вернее - понять, насколько в этом замешана Бекки.
   - Не могу.
   - Тогда я поднимусь и позову жену.
   Он закусил губу, видно было, что он мучается, выбирая из двух зол, не зная, какое страшнее.
   - Не надо. Я все объясню...
   - Хорошо. Я жду.
   - Скажите, какой сейчас год, по-вашему?
   Прежде чем я успел задуматься, на кой черт ему это надо, ответ уже слетел с моих губ:
   - Девятьсот восемьдесят четвертый.
   - Нет. Сейчас девятьсот восемьдесят восьмой.
   - Как?
   - Это... сложно объяснить, но я попробую. Что последнее вы помните из предыдущего дня?
   - Это бредовый вопрос, но я отвечу. Вчера мы с друзьями крепко выпили, потом я проспорил прядь моих волос, потом я пошел спать...
   - Я расскажу, что было дальше. Утром следующего дня вы проснулись и все было, как всегда, и в последующие дни тоже. Но... Через две недели... вы погибли на дуэли.
   - Дуэли?
   - Эта история была достаточно громкой, хотя подробностей не знал никто, но известно было, что некий де Валенс позволил себе высказывания о вашей жене, порочащие ее честь.
   - Что он сказал?
   - Что она... "рыжая стервозная ведьма".
   Я скрипнул зубами.
   - Дальше.
   - Вы вызвали его, у вас был поединок. Судя по всему, вы ранили друг друга, только... вы скончались на месте, а Де Валенс - через три часа, от ранения в живот.
   Странно было слышать о себе "вы скончались"... но раз уж я начал выслушивать этот бред, пускай расскажет до конца. Хотя, впрочем, он и не думал останавливаться, слова лились из него неудержимым потоком:
   - Ребекка очень горевала, она была прямо таки вне себя от горя, ее родственники с трудом удержали ее от самоубийства, она кричала, что, если бы Де Валенс не умер в мучениях, она сама убила бы его. Потом она на время исчезла, а затем, через полгода, снова объявилась в обществе - не такая веселая и жизнерадостная, как была, но по крайней мере больше не пыталась покончить с собой. Я... я узнал, неважно как, что она уезжает в ваше загородное поместье, сюда, каждую весну, она поймала меня, когда я следил за ней, я выпытал у нее, в чем дело, мне кажется, ей было нужно сказать хоть кому-то - хотя сейчас она наверняка жалеет, что поделилась со мной этой тайной...
   - Да какой тайной, черт побери?!
   - Она... она ведь колдунья, она сделала эликсир, на время возвращающий к жизни ее мужа, только воспоминание, но воспоминание живое; ей нужна была часть вашего тела, любая, чтобы сделать зелье, и она вспомнила про локон волос, который вы у себя срезали. Поэтому вечер этого пари - последнее, что вы помните.
   - Но... мои друзья... и этот дом... я же помню этот дом!
   - Она полгода провела здесь, составляя эликсир, и думаю, она наложила на дом и окрестности какие-то чары, чтобы все выглядело как прежде, как в тот день... И... Она пользуется этим зельем, вместе с заклинаниями, чтобы вернуть вас...
   Я вспомнил, почему лес на том берегу ручья показался мне странным. Дубки. Молодые дубки на краю рощи были выше, чем я помнил, совсем чуть-чуть, но выше.
   - А почему... - слова давались мне с трудом, возможно, из-за их вопиющей абсурдности. - Почему меня завтра не будет?
   - Заклинание действует только сутки. От рассвета и до рассвета.
   Я засмеялся - тихо, трясясь всем телом. Все хихикал и хихикал, не мог остановиться, стоял, опершись о Снежинку, и думал - бред это все, бред... Грегуар, терпеливо дожидаясь, пока кончится моя истерика, стоял рядом.
   - Ты ведь... - я прокашлялся. - Ты все-таки соврал насчет того, что перепутал дату, так ведь?
   - Да.
   - Ты хотел на меня посмотреть.
   - До этого я видел вас только издали.
   - Скажи, что у тебя... что ты чувствуешь к моей жене?
   - Я люблю ее, - просто ответил он.
   - А она?
   - Она могла бы полюбить меня, если бы не вы. Если бы не ее безумное желание остаться в прошлом, хотя бы один раз в году. Со дня вашей смерти, все эти четыре года, она жила только ожиданием весны, ожиданием этого четвертого апреля. Каждый год она на один день возвращает себе свою старую любовь, единственную, которую ей хочется видеть, хотя, в глубине души она, верно, понимает, что поступает слишком... отчаянно. Это попахивает безумием. Один день. А остальной жизни как будто бы и нет... Внешне она, конечно, держится неплохо, но я знаю, она же рыдает ночами и...
   - Замолчи.
   - Простите.
   Он взял меня за плечо.
   - Вы должны понять, я сказал это только потому, что вы грозились пойти к ней - я не могу допустить, чтобы она... словом, завтра ведь вы все равно... я прошу вас, не устраивайте ей сцен, пусть все закончится, как обычно, чем-нибудь хорошим...
   - Чем-нибудь хорошим это уже не закончится, потому что уже закончилось плохим. И не учи меня, как мне обращаться со своей женой. Я ведь люблю ее... Я ведь ее действительно люблю. О, Боги...
   - Я бы мог...
   - Слушай, Грегуар. Ты сейчас сядешь на Снежинку и уедешь отсюда, понял? Но вернешься ты не завтра, а послезавтра, договорились?
   - Почему?
   - Не задавай вопросов. Просто дай мне свое слово; и я предупреждаю, если ты мне его не дашь, я прямо сейчас позову Бекки, мне не составит труда это сделать, в конце концов у нас, мертвецов, свои понятия о чести. Так ты даешь слово?
   - Да. Я даю слово.
   Хорошо, что он мне поверил. И мне не пришлось стукать его по голове, и связывать, и прятать тут, в углу конюшни.
   - Тогда вперед. За пару часов ты доберешься до города. Прощай...
   Я развернулся и пошел прочь, а вслед мне в спину полетело его тихое:
   - До свидания...
  
  
  
   Почему он сказал мне именно так - не знаю. Может, вспомнил аналогичное прощание год назад, кто его знает, вдруг он и с моим... со мной прошлогодним имел беседу, а про "издали" солгал. И четвертый год уже пытается со мной покончить, чтобы добиться моей.. вдовы?
   Только покинув конюшню, я позволил себе хрипло выдохнуть. Что за страшная, безумная сказка? Этого попросту быть не может! А, с другой стороны - зачем ему выдумывать такие неправдоподобные объяснения? Мог бы подсыпать мне яду за ужином.
   Я вернулся в спальню той же дорогой, что и ушел оттуда - не через главный зал, тихо, едва дыша - и прислушиваясь, не идет ли Бекки. Мысли пульсировали у меня в голове, мне казалось - излишне громко, она может услышать - но все обошлось. Я сел на край кровати, она была совсем холодной, я так и не закрыл окно.
   Все, что я услышал от Грегуара, не могло быть правдой - и однако же было так на нее похоже. И эти мелочи - если б не они... Дьявол, мой любимый жеребец, который поначалу не узнал меня - шутка ли, хозяин появляется раз в году и всего на один день! - и эти дубки, и чуть сдвинутая мебель, "уехавшие" друзья, "отпущенные" слуги... усталость в ее глазах, жадность в том самом, первом взгляде, который она кинула на меня утром, едва вошла в спальню, отчаянные поцелуи - нет, нет, прекрати, накручиваешь себя, этого не может быть, но ведь жена у тебя действительно колдунья... как понять - правда это или нет? Я существую? Или я - всего лишь воспоминание несчастной одинокой женщины, которая никак не может расстаться с прошлым?
   И тут я вспомнил кое-что, что могло бы мне помочь понять раз и навсегда. Бекки не знала об этом, я готовил ей сюрприз на день рождения, он всего через пять дней. Я купил подарок заранее, два дня назад, и спрятал... Два дня? Или четыре года назад? Вот и проверим.
   Как призрак, я скользнул в коридор - прислушался: тихо. Дом как будто вымер - или мое воображение рисует мне всякие ужасы, после такого рассказа то? Быстрей, быстрей, пока она не вернулась в спальню - я пробрался в кабинет, хорошо, что дверь не скрипит. Хотя наоборот, странно, что не скрипит, вчера она орала, как оглашенная, стоило чуть дернуть ручку. Мелочи, мелочи... когда ее смазали, эту дверь?
   Вот. Снять картину со стены, чуть надавить на кирпич - и откроется тайник. У мужа тоже могут быть секреты от жены.
   Кирпич отошел в сторону легко - но это еще ни о чем не говорило. Надежный механизм, на долгие годы, да и ведь прошло (прошло ли?) всего четыре года, не сто лет... Коробочка... перевязанная лентой - стоп, дурень. Не трогай руками! Я заметался по кабинету, настолько быстро, насколько мне позволял лунный свет, льющийся из окна. Вот свеча и огниво... Теперь - набери воздух в легкие, Джонни, - двумя пальцами осторожно вытащи коробочку, поднеси ее к свету...
   Коробка (надпись: "С Днем Рождения, любимая!") вся в пыли, мои пальцы оставляют очевидный след. Уже зная, что я там увижу, я все-таки снял ленту и открыл крышку.
   Четыре года назад это было цветком орхидеи. Продавец из цветочного магазина расхваливал именно этот сорт, говорил, что он очень редкий, и славится тем, что может прожить без воды месяц, после того, как его срезали. Если бы я получил его уже в коробке, можно было бы подумать, что торговец обманул меня, но он срезал цветок с толстого, мясистого стебля при мне. Белоснежная орхидея, в сердцевине - белые же... я не знаю, как это называется на языке профессионалов, но я, как увидел, окрестил их "губками" - так вот, посередине белые губки в мелкую алую крапушку. Прелесть что такое, я был уверен, что этот цветок приведет Бекки в восторг, и почти подрался за последний экземпляр с каким-то пожилым любителем орхидей. Заплатил вдвое и, гордый победой, унес трофей с собой. И только потом понял, что день рождения у моей любимой женщины только через неделю...
   Значит, правда.
   Я положил коробочку на стол и уставился на свечу.
   Бывает так, что жизненно важные решения ты принимаешь очень долго, мучаясь между неизвестностью и еще большей неизвестностью, перебираешь варианты, сомневаешься, поворачиваешь ситуацию то так, то эдак... Я решил все быстро - и не потому что мне оставалось мало времени. Просто так получилось.
   Я задул свечу, пригладил волосы и пошел в зал.
   Все будет зависеть от того, осталась ли она там после разговора с Грегуаром, или пошла искать меня в спальне... с того момента, как юноша вышел из зала, прошло минут двадцать-тридцать, не страшно... даже если и спросит... ну, по поводу своего отсутствия я могу придумать что-нибудь, мол, вышел подышать свежим воздухом, чтобы голова не болела, да, музыкант к тому времени уже уехал, я его не видел...
   Но она, судя по всему, не поднималась в спальню. Она так и сидела в зале, скрючившись в кресле, с вязанием в руках. Смотрела на огонь в камине. Руки ее безвольно лежали на коленях, а в глазах была пустота, словно она ушла глубоко в себя, что-то обдумывая... я подошел к ней сзади, и, перегнувшись через спинку кресла, чмокнул в макушку.
   - Задумалась?
   Она вздрогнула.
   - Да... да... прости. Я не могла уснуть...
   - Зачем же было убегать из теплой постели... - мягко пожурил ее я, обошел кресло и сжал в ладонях ее маленькие ступни. - Твои ножки, принцесса, холодны, как лед...
   Вот так, спокойным тоном, и главное - не перегибать палку.
   - Дорогая, наш гость давно ушел спать?
   - Нет. То есть... он вообще не ушел спать. Он уехал. Сразу после... ужина.
   - Хорошо. Надеюсь, ты дала ему одну из наших лошадей, и надеюсь - не Дьявола, - засмеялся я. - Пешком по темноте - удовольствия мало, но ехать на этом сбрендившем жеребце - самоубийство. Хотя я рад, что он уехал. Мы с тобой опять вдвоем, да, малышка?
   - Да...
   Я взял ее за руки, приподнял из кресла, обнял и протанцевал с ней несколько вальсовых па. Недовязанный шарфик, за который она с маниакальным упорством бралась раз в месяц и, недовольная результатом, распускала, свалился на пол. Она говорила, что, закончив его, подарит мне. И он будет с помпонами.
   - Не грусти, любимая моя...
   Потом я подхватил жену на руки и понес в спальню, по пути шепча на ушко разные нежности. Про то, как она небесно хороша, и про то, что мы с ней замечательная пара, и как мне счастливо живется с ней...
   - Мы с тобой вместе всего полтора года, а у меня такое чувство, будто я знаю тебя всю жизнь. Как только я увидел тебя - ты помнишь, там, в парке? - я сразу же влюбился...
   - Ты серьезно?
   - Конечно, крошка моя... Я увидел самую прекрасную девушку, похожую на лесную фею, всю в золотистом сиянии, она вся будто плыла в чистом воздухе, глаза ее сверкали, и во весь голос она отчитывала какого-то пожилого господина, который стукнул тростью бродячую собаку... из уст ее, таких пунцово-сладких, доносились нежнейшие звуки, схожие со звуками арфы; ну а то, что при этом она ругалась как сапожник, я и не заметил...
   - Прекрати, - она засмеялась и хлопнула меня по плечу.
   Мы добрались до спальни; я положил ее на кровать, зажег свечи...
   До чего же она красива, моя Бек.
   Невнимательный наблюдатель или завистник сказал бы, что она всего лишь "хорошенькая" - о, слепец! Он лишен одной из самых ярких радостей этого мира - видеть, осязать всю эту чудесную совокупность мелочей, складывающихся в единое целое, в любимую женщину. Поворот ее головы, взмах ресниц, она нетерпеливо закусывает губу, стараясь скрыть смех.
   Я подошел к ней, наклонился и поцеловал. Бекки утянула меня за собой в постель, и уже через минуту я, уткнувшись носом ей в шею, шептал:
   - Бекки, Бекки, ты единственная, любимая моя...
   Я помнил, я обещал ей утром, что вечером все будет страстно и порывисто - но получилось по другому. Страстно - да, порывисто - да, но все равно по-другому, не так, как я представлял себе. Возможно, потому, что я прощался, стараясь не прощаться.
   Когда мы, утомленные, лежали рядом, и ее тихое дыхание щекотало мне плечо, я подумал - не все ли равно, сколько на самом деле длится эта ночь? Для меня она была и будет вечной.
   Я отстранился и посмотрел ей в глаза, ее теплые карие глаза, улыбка которых принадлежала в эту минуту только мне.
   - Я люблю тебя, Бек. Самой настоящей, истинной, крепкой любовью, ты мне веришь?
   - Да, - сказала она.
   Это был самый счастливый момент в моей жизни.
   Потому что я понял - она говорила правду, она поверила мне, она не догадалась... Эта ночь не будет омрачена ничем.
  
   Когда она заснула, я осторожно выскользнул из кровати, оделся и подошел к ее столику. Вот она, шкатулка с секретом. Я поднял ее, аккуратно, чтобы не звякнули рядом сережки жены, я подарил ей их на прошлый день рождения - рубины с изумрудами, странное сочетание, но смотрелись они на ней великолепно; затем вышел из спальни. Теперь - кабинет. Я взял бумагу, перо, чернила. Посмотрел на коробочку, оставленную мной на столе, на орхидею - сморщенную, засохшую, тронь - и она рассыплется в пыль... взял и ее.
   Затем спустился в кухню, разложил все предметы перед собой и вздохнул.
   На самом деле я знал, как открыть шкатулку. Однажды, чуть меньше года (пяти лет) назад, Бек прятала туда что-то, наверное, свое противозачаточное зелье; она думала, что я сплю. И я услышал то слово, что отпирало шкатулку. Вся беда была в том, что я его забыл.
   Я забыл, что это за слово, но я знал, что это такое.
   На полках в кухне хранились специи - банок двадцать, не меньше, я перерыл их все. И наконец нашел то, что искал. Вот она, та самая специя, которой пахнут впадинки за ушами у Бек - "орхенолор". Я прошептал это слово, наклонившись над шкатулкой, почти приникнув губами к замочной скважине, в странном подобии поцелуя. И попытался открыть крышку.
   На минуту меня обуял страх - крышка не поддалась. Потом я успокоился, взял себя в руки - думай, Джонни, думай, - и в озарении, схватил пальцами тонко помолотую взвесь из баночки, посыпал замок и снова повторил - орхенолор.
   Замок щелкнул.
   Внутри, как я и ожидал, я не нашел своего локона. Вместо него там лежала склянка с темно-вишневой жидкостью, на нее была приклеена бумажка, почерк витиеватый, но волевой - почерк Бекки - всего одно слово: "Джонатан".
   Я вынул склянку из шкатулки, присмотрелся - она была почти полной. Если недостающее количество жидкости поделить на четыре года, то оставшейся хватит... Ох, бедная глупая девочка моя... Остального ей хватило бы, чтобы устроить себе ад до конца своих дней.
  
   Я отложил склянку и взялся за перо.
  
   Дорогая моя, милая, драгоценная Бек!
   Я люблю тебя, ты знаешь это. Не ругай юного музыканта, я надавил на него, чтобы узнать правду. Да и сам я не идиот, года через два или три догадался бы...
  
   На самом-то деле я как раз идиот, и ничего бы не понял, но Бек этого знать не обязательно.
  
   Все, что я хотел бы тебе сказать, уже было сказано мной, а то, о чем бы хотел помолчать - не поместится на этом листке. Только одно - ты была не права вчера (зачеркнуто) четыре года назад, а я прав.
   Настоящая, истинная любовь, жертвенная и самоотверженная, существует. И ты обязательно встретишь ее.
   Твой Джонатан.
  
   Я положил письмо и коробочку с орхидеей в шкатулку, но крышку закрывать не стал. Оставив ее на столе в кухне, я подхватил склянку и через старое крыло дома пошел на чердак.
   Лестница была ветхой, и тряслась при каждом шаге, но меня выдержала, и, слава Богам, лаз на крышу заколочен не был. Я открыл крышку люка, и в лицо мне ударил свежий, прохладный ветер, выметая напрочь все мысли, такой насыщенный, такой весенний, травяной... несколько шагов по крыше... под ногой поехала черепица, закружилась голова, и я был вынужден обнять каминную трубу, чтобы не упасть. Вот еще не хватало, закончить этот день лежа на камнях внизу.
   Я сел на крыше, прислоняясь спиной к трубе. Вот и рассвет. Серое небо налилось румянцем, скорее радостным, чем стыдливым, как от первого поцелуя солнца; а вот и оно показало краешек над горизонтом, сначала несмело, но потом розовато-золотистый свет залил все вокруг, пробираясь даже через прикрытые веки. Перед глазами заиграла радуга; невероятное, синее, как сама безбрежность, небо распахнулось мне навстречу. Я открыл тугую пробку, перевернул склянку горлышком вниз, и сильный, не знающий удержу ветер тут же подхватил темную жидкость, похожую на кровь, и унес ее прочь, разбивая в мелкие брызги. Прощай, Джонатан.
   Я рассмеялся и сделал первый за этот день рассветный вдох.
   Где-то невдалеке, в лесу, запела птица.
   Первая.
   Рассветная.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   5
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"