Мы сидели у костра на краю поляны, пили душистый чай, жевали домашние бутерброды и разговаривали. Пустые стволы висящих на ели ружей скучающе уставились в голубое весеннее небо.
-- Степаныч, -- обратился я к своему пожилому спутнику, бывалому охотнику, моему соседу по деревенской даче, с которым я обычно и охочусь в свой недолгий врачебный отпуск, -- что это мы с тобой все по дичи да по дичи ходим? Взял бы хоть раз на крупного зверя поохотиться... Вы ведь с бригадой каждую осень за кабанами и лосями ходите, ну и меня бы заодно прихватили... Мне ведь мяса не надо -- так, для интереса...
Степаныч молча допил свой чай, выплеснул остатки заварки на траву, спрятал кружку в рюкзак, неторопливо закурил и только после этого ответил:
-- Нет, Юрий Витальевич. Ты хоть и уважаемый у нас человек -- хирург, но взять я тебя не смогу, а точнее -- не хочу. И не хочу из самых что ни на есть лучших побуждений. Ты сейчас и сам поймешь -- почему... Есть на этот счет в нашей бригаде довольно печальный опыт.
Взяли мы одного как-то раз... Он к кому-то из наших деревенских в гости приехал. Ну и стал напрашиваться -- возьмите да возьмите. Солидный, нужно сказать, дядька, не чета тебе, -- и он с сожалением посмотрел на мою тощую фигуру.
-- Сам он военный -- подводник, и ружьишко у него хорошее, импортное -- "Зауэр", трехстволка, и в охоте вроде бы разбирается... Ну, просил-просил -- мы его и взяли. Нам-то что, -- не жалко! Это городскому -- убить кабана или лося за счастье, рассказов потом на всю жизнь хватит... Для нас же это дело обыденное: каждый сезон не по одному десятку добываем... Ну, словом, взяли мы его. Сели вечером в "газик" и поехали. Мужик он ничего оказался: всю дорогу анекдоты травил, веселый такой, компанейский. Не то, что некоторые очкарики-интеллигенты -- слова лишнего сказать боятся!.. Ну, в общем, приехали... Там большое поле неубранного овса осталось. А на его краю, почти у самого леса, копеночки прошлогодней прелой соломы... Подвел я его, значит, к такой копеночке и говорю: "Забирайтесь, Иван Гаврилович -- это его так звали, -- на верх. Здесь, -- говорю, -- у нас самое лучшее место. Вставляйте в один ствол пулю, в другой картечь и сидите, ждите. Как выйдет кабан -- бейте! Лучше, конечно, свинью, но убьете секача -- ругать не станем. Двух положите -- тоже ничего". Уселся он, значит, и кивает мне в ответ -- все понял. И нужно же было мне, дураку, тут еще про медведя ляпнуть: "А медведь, -- говорю, -- выйдет, и его бейте, не стесняйтесь. Они, -- говорю, -- сюда часте-е-е-нько захаживают!". Конечно, не нужно было мне тогда про медведя ему говорить... Но это я только потом понял, задним, так сказать числом сообразил. Хотя он уже сразу на меня как-то так тоскующе посмотрел, но я этого не заметил и спокойно пошел на свой "номер", --у меня метрах в пятидесяти точно такая же копеночка была. Сижу себе, природой наслаждаюсь. Увяданьем, значит, осени охвачен... Кругом тишина. Несжатые поля желтеют... Лес... Одним словом -- золотая осень. Темнеть стало. Кабаны не появляются. Других выстрелов тоже не слышно. Но меня это особо не волнует: убьем мы сегодня кого или нет... Я твердо знаю, что мы своего зверя, не в этот раз так в другой, но точно добудем... Совсем стемнело. Ну, в темноте понятно -- какая охота?.. Тут ко мне товарищ из бригады как раз подошел, и мы с ним отправились за нашим подводником. Подходим, а он нас уже ожидает. "Ну, что, -- говорю, -- сегодня с пустом придется возвращаться?". Он мне ни слова в ответ. Я как-то на это внимания сперва не обратил: мало ли что! Может, задумался человек, может, у него от соприкосновения с природой мысли какие-то возвышенные появились? Мы хоть народ темный, а и то иногда задумываемся... А тут человек, можно сказать, интеллигентный, образованный... Подошли к машине, а там ребята уже костерок сооружают; вино, закуску достают. Сам понимаешь -- какая без этого охота! И только здесь я замечаю, что что-то непонятное с нашим подводником происходит. Сам бледный, аж светится в темноте! Глаза дикие, и трясется мелкой дрожью... Ну, мы его, конечно, тут же отхаживать бросились... Отхаживали, отхаживали... и только после третьего стакана он у нас отошел и все рассказал. А что оказалось... Сидел он себе на копеночке, все ждал: когда же на него кабан из леса выйдет? Уже темнеть стало, а он все ждет... ну, и дождался. Филин над полем летал, летал -- они почти бесшумно так летают, мышей выслеживают, и... уселся ему прямо на голову! Филины любят где повыше садиться, чтобы обзор лучше был: на столб или корягу какую-нибудь, или на пенек, в крайнем случае. Ну, а поскольку в этом месте выше головы этого подводника ничего не оказалось, филин на нее и уселся, за пень, очевидно, приняв! А тот решил, что это медведь к нему сзади незаметно подкрался... Видно, ему мои слова про медведя сильно в голову запали. От страха остолбенел на месте!.. И не то что шелохнуться, дышать перестал! А филин знай сидит себе да сидит, невдомек ему, что под ним не пень, а живой человек страдает... Конечно, если бы у этого товарища волосы от страха дыбом встали, филин бы сразу заподозрил неладное; но в том-то и дело, что у этого подводника, к несчастью, волос почти что не оказалось, но всяком случае на макушке... Поэтому филин и не улетел сразу, а еще около минуты у него на голове сидел и мог бы и больше просидеть, если бы тот и дальше не шевелился... Но наш подводник, от избытка чувств, стал заваливаться на бок, теряя сознание, и филин, осознав свою ошибку, тут же улетел. А там и мы подошли... Такая вот приключилась у нас история.
Степаныч молча подождал, пока я перестану хохотать и серьезным тоном добавил:
-- Вот ты смеешься, а совсем зря. Хотя и успокоили мы его тогда, но, как оказалось, полностью от этого потрясения оправиться так и не смог. По состоянию здоровья его из подводников очень скоро комиссовали, а через пару лет, говорят, он совсем того... умер... значит... После этого случая мы в бригаду городских стараемся не брать, а если и берем -- только за зайцами... Да и то зимой, когда все медведи крепко спят! Вот так-то!..