А потом минут сорок я тряслась в троллейбусе. Разглядывала грязные московские улицы сквозь оконное стекло.
Серость - единственное определение. Серая пыль на стекле, серый асфальт, серые дома, серое небо.
В ушах все еще звенело: "Я люблю тебя". Как будто кто-то записал это на кассету и включал воспроизведение каждые пять секунд.
Я вышла на нужной остановке. Хотела последний раз вдохнуть полной грудью этого воздуха - закашлялась, как от крепких сигарет.
"Не судьба",- подумала я и поплелась туда. Туда, откуда не вернусь.
Я шла по обочине дороги, и пыль оседала на мои белые кеды. Идти было недалеко. Жаль. Мне так и не довелось побыть наедине со своими мыслями.
Прохожу "вертушку" на проходной. Киваю охраннику.
Зачем он здесь? По доброй воли сюда никто не придет. Разве что, жизнь заставит.
Еще десять метров и я захожу туда.
Регистратура, документы, люди в белых халатах и отвратительный запах лекарств.
Долгий, ни о чем разговор с врачом. Он внимательно, как будто с недоверием меня разглядывал. Изучал, как изучают историю болезни. Должно быть, для пациентки я выглядела слишком живо. Белые, почти новые кеды, узкие джинсы и черная облегающая футболка. Татуировка на левом запястье. Фенечка на шее. Спортивная сумка Adidas стоит рядом.
Таких можно встретить, гуляющими по ВВЦ или по Арбату, но никак не здесь.
Шестиместная палата. Светлая, и от этого кажется просторной. Пять теток в застиранных халатах. Полный игнор на них. Молча, прохожу к своей койке. Все как у всех - деревянная прикроватная тумбочка, кое-как покрашенная белой краской, скрипучая кровать, полосатый матрац, синее шерстяное одеяло и видавшее виды казенное постельное белье.
Так же молча, начинаю распаковывать сумку: неутбук, шмотки, любимый Достоевский ("Преступление и наказание"- сейчас то, что надо!), фотография в стеклянной рамке.
Ставлю фотку на тумбочку. Моя любимая. Вряд ли я была еще когда-то такой счастливой, как тогда в Греции. Это были чумовые дни: ночью мы бухали в номере, а днем гуляли по Афинам. Мы практически не ели и не спали. Я читала вслух "Антигону" Софокла, а ты смеялась над моей "ученостью".
Как же нам было весело!
Наверно это был последний раз, когда мы так смеялись.
Потом мы вернулись в Москву. Шел дождь. Ветер ломал спицы на зонтике, а лужи покрывались белой пеной.
Ты соскучилась по друзьям, и мы пригласили их к себе. Я всегда ненавидела этих уродов. Но в тот вечер они превзошли самих себя. После очередной кретинской шутки, я разбила бутылку вермута об голову той юмористки.
И тогда все перестали смеяться. Мы с тобой - навсегда.