Всю ночь она писала статью. Версия не складывалась. Не хватало самой малости, небольшого звена, догадки. Истина дразнила, казалась совсем близкой и снова ускользала. За окном в предрассветных сумерках уже можно было разглядеть золотистый блик - купол церкви за тропаревским лесом. В Москве была ранняя весна, а Ника так и не успела еще толком побродить по московским улочкам, осторожно ступая по островкам неверного мартовского снега, пробираясь по кромочке льда вдоль разлившихся в полтротуара луж. Не успела надышаться влажным, пьянящим воздухом, пахнущим едва отогретой, еще не поверившей своему освобождению от ледяного оцепенения землей. Ей казалось, что это ее судьба, что она должна жить в этом краю, где такие долгие, почти бесконечные, неизбежно повторяющиеся год от года и потому казавшиеся ей такими безысходными зимы. Там, на другом краю света, как вы можете понять нас? Россия - страна, где почти всегда снег. И так много одиночества. "Надо бы уснуть", - вполне разумная мысль ненадолго задержалась в ее голове, и не найдя там поддержки, с досадой исчезла. Сна не было, со студенческих лет это вошло в привычку. К среде статья должна быть в редакции, а, значит, должна быть и версия. Но истина ускользала...
Ника закурила и снова склонилась к компьютеру. Надо бы посмотреть новости науки. Американцы шли по пятам, и могли ее опередить.
Неожиданно замигала "аська", программа живого общения в интернете. Обычно она гасила ее, но сейчас работа не шла, и Ника прочитала послание с подписью "sun wind" - "солнечный ветер":
-- Вас вызывает Туманность Андромеды.
Писали из Канады, некто " prof. Harry Gamoff". Игорь Гамов. Она выключила компьютер.
На следующий день все повторилось. Ее вызывала Туманность Андромеды.
Месяц к ней шли электронные письма, месяц "аська" мигала ей при каждом входе в систему. Туманность Андромеды ждала ее.
Однажды она решила ответить.
-- Игорь, ты?
-- Да, милая. Я.
-- Пойми, меня уже нет. Нет твоей Ники, нет!
-- Я все равно буду вызывать тебя.
Сначала она отвечала ему кратко. Он рассказывал ей про Канаду. Про первые годы его жизни там. Про сознание, которое сузилась до одной точки, про единственную мысль - выжить, прижиться в этой новой среде, где мало кто говорит по-русски, но много странного, где не принято жаловаться на одиночество, неуспех и плохое здоровье, и ты всегда только сам за себя. Она хотела остановить эту исповедь, но уже не могла. Она не заметила, как стала беседовать с ним все свободное время. Странное время, странная жизнь. Семья по интернету. Возникшая неожиданно жалость никак не вписывалась в прежние мысли о сильном и успешном Гамове. Тридцать лет она думала, что ему по сути никто не нужен.
Она ждала, когда он придет с работы. Рассказывала ему про весенний снег в Москве, и истину, которая ускользала. Про предрассветные блики купола тропаревской церкви и стремительно стареющих родителей. Про вечную зиму, обледеневшую столицу, и милую мордашку Тобби, ирландского сеттера, которого отдала маме, потому что не могла смотреть, как скучает пес, когда по ночам она пропадает на работе. Этот год ее почти не было в Москве. Мысленно она бродила по улицам Торонто. Радовалась, когда Игорю предложили кафедру. Знала по именам его учеников. Когда он простудился, и выходил в сеть с высокой температурой, она писала ему трогательные письма, отправляя его в постель. Они вместе ложились спать - она утром, он, с учетом разницы во времени - вечером. Отрываясь на минутку, чтобы приготовить кофе или покурить на кухне, она вновь бежала к компьютеру.
В Москве снова таял снег. Она снова писала статью до утра. И снова истина ускользала. Надо бы лечь спать. Но сна не было. Скоро Игорь придет с работы, а ей так хотелось перед сном немного поговорить с ним.
Игорь пришел с кафедры измотанным, и просто не слышал ее. Доклад, к которому он готовился год, не состоялся: его ученик опубликовал их совместную работу раньше его. Спорить было бесполезно. Кому поверит профессор Майкл Кирк - шеф, которого Игорь всегда называл одним словом - "гаденыш", канадскому аспиранту или эмигранту из России? Игорь ушел, не дожидаясь конца рабочего дня. Несколько часов он гнал машину по автостраде к Ниагарскому водопаду со скоростью под двести. Профессор, вы думаете так легко решить все проблемы? Фигушки! У машины прекрасные тормоза. Фирма гарантирует. Иномарка все- таки. Он приехал домой к ночи и вышел в интернет.
-- Солнце мое ненаглядное, поговори со мной...
- ...поговори со мной о зиме и одиночестве, - думала она. Ей хотелось рассказать ему, как ей плохо без него. Но он не слышал.
-- Все! Я не могу здесь больше! Сволочи!
-- Возвращайся, - хотела она крикнуть ему, вот уже год, как хотела. Но не могла. В Россию - значит к ней. К себе она позвать его не могла. Простить его? А он? Он не простил ее. Не позвал. Да он и не вернется. Как это он называл? Ах, ну да, русская рулетка, чет-нечет, родина - наука. Выбор, в котором подтасованы все карты.
- Мне так холодно, - нет, она не скажет этого, не скажет.
Днем, когда она наконец уснула, и он тоже лег спать, над Торонто плыли чреватые мартовским снегопадом тучи...
Когда его не было, она часами напролет вглядывалась в его лицо на экране. Это стало ее наркотиком. Впрочем, в экранном изображении не было необходимости. Ей даже не надо было закрывать глаза, чтобы увидеть его погруженный в себя взгляд. Краешки его губ (их так хотелось коснуться!). Их изгиб жил на экране своей жизнью, вечно меняя выражение лица. Улыбка? Сарказм? Жалоба? "Это только двоичный код, изображение", - убеждала она себя.
Вечером, когда она проснулась и села дописывать статью, его настроение было иным. Он говорил ей что-то такое, от чего терялось ощущение времени как стремительно сжимающегося капкана. Милый, мы живем на островке из шагреневой кожи.
Что он ей говорил? Ну да, конечно. Над Канадой разразилась гроза, первая этой весной! А тучи были невероятного сиреневого цвета. "Вот бы полетать вместе в грозе!" - подумала она.
- Альтист Данилов любил купаться в грозовых тучах над Останкино, - появилась строчка на экране. Он угадал ее мысль. Ей не надо было ничего ему объяснять. Они жили одними и теми же метками прошлого.
... Подмосковный городок. Пятиэтажка - памятник хрущевской оттепели. Пять тополей по дороге от станции к дому. Маленькая вишенка под окном, робкая пара прутиков в огороженном зеленым заборчиком палисаднике. Наверное, уже выросла. Должна была за тридцать лет.
... Свист скорых поездов по ночам. "Маневровый, пятый путь..." - голос ночной дежурной по станции, без которого она потом, когда переехала в Москву, долго не могла уснуть.
"Туманность Андромеды" Ефремова, фонарик под одеялом, чтобы родители не увидели, что она читает до утра. Будущее, где нет неразделенной любви и одинокой старости, а есть прекрасный Дар Ветер, который обязательно встретится ей, надо только немного подрасти. Космическая музыка всегда звучит только в тональности фа минор. Сиреневый цвет, музыка поющего космоса.
...И уже в старших классах "Девять дней одного года", поразившие ее настолько, что и сейчас, когда от 9g на центрифугах времени подкатывает тошнота, она ставит этот фильм на видео и смотрит по ночам. Сколько раз она его смотрела? Сотню, две? Не смотрела - дышала воздухом тех лет. Где был Баталов, красивый, увлеченный, облучившийся, но так и не открывший термояд. И его отец из такой узнаваемой, такой родной русской деревушки, какая могла быть в любой нашей глубинке, спрашивающий сына: "Ты делал бомбу, так было надо?". И уверенность, что да, надо, потому что иначе ОНИ первыми сбросят ее на нас. И Академгородок, где на свадьбе на салфетках прикидывают характеристики ракетного топлива и спорят о полетах в другую галактику.
"Облучиться и умереть за родную оборонку? - Ника усмехнулась. - Странная мечта рыжеволосого воробышка пятнадцати лет отроду, не успевшего стать взрослым в уходящие шестидесятые". А впрочем, не об этом мечтало ее поколение, скорее о других мирах и другой жизни. Маленький, утонувший в сибирской тайге научный городок, любовь и вселенная, разговоры о вечности, чистые отношения, красивые люди...
Спустя тридцать лет поколение, пришедшее после шестидесятников, не могло простить им краха иллюзий.
Термоядом на физфаке ей заняться не дали - девчонок брали только на астрофизику, где под неземную музыку квазаров вечно несется к окраинам галактики солнечный ветер.
Дар Ветра звали Игорь. В четвертом семестре заболел преподаватель, и его заменял аспирант. А она смотрела на него насмешливыми зелеными глазищами и задавала вопросы, поставившие бы в тупик великого Гейзенберга.
Худенький рыжеволосый воробышек в голубой косынке - силуэт в интерьере цветущих яблоневых садов Ленинских гор семьдесят третьего. Диалог двух гениев на лужайке цветущих одуванчиков. Облучиться и умереть за родную оборонку? Нет, не водородная бомба, способная уничтожить цивилизацию, а "остров стабильности" в океане неизвестных человечеству элементов.
- Я открою новый элемент и назову его Вероника.
Он давал ей чистые листы бумаги, чтобы она расписывалась на них. Десять листов он должен заполнить формулами каждый день.
Их комнатка в общежитии на восьмом этаже главного здания МГУ с видом на Москву-реку. Гирлянда огоньков светофоров в ночном окне, убегавшая к смотровой площадке. Зеленая, желтая, красная, зеленая, желтая, красная. И его сумасшедшие глаза...
Длинные рыжие волосы, разметавшиеся по подушке. Профиль эпохи Возрождения.
Его руки скользят по ее телу, вызывая озноб. Эй, вы, поколение пепси! В СССР не было секса! Был озноб, и нежные руки...
-- Ты знаешь, что красива?
Когда она сказала ему, что у них будет ребенок, он промолчал. Он так и не решился сказать ей, что облучился еще год назад. И как быть с диссертацией? Он просто не может пока заводить семью. Этот ребенок не появился на свет.
Осенью, после защиты, он уехал в новосибирский Академгородок. Бросить учебу и поехать за ним она не смогла. Да и не захотела. Много лет ей снилось лицо их сына. С каждым сном он становился взрослее. И был похож на них обоих.
Пятый семестр она едва не провалила. Об учебе она думать не могла. Зачем ей солнечный ветер, когда она перестала слышать его мелодию? На ее подоконнике стояла фотография Игоря. Два раза она пыталась ее убрать, чтобы не смотреть на нее часами. Выдержки ей хватало дня на два. И потом снова, торопясь, будто кто-то может ее отнять, доставала свой оберег и испытывала едва ли не облегчение. Она уже не плакала, боялась, что снова, как в конце сентября, она минуты две будет судорожно глотать воздух, не в силах протолкнуть его в легкие. Тогда она не на шутку испугалась, и решила, все, хватит! Но через неделю снова достала фотографию. В начале октября она перестала есть. Неделю не могла проглотить ни куска. Пила кофе и много курила. Вот тогда и объявилась Светка.
Они жили на одном этаже. Светка училась на четвертом курсе, была на год ее старше и на десять лет опытнее. Она зашла попросить денег, но, посмотрев на Нику, до вечера просидела у нее в комнате. Ника ничего не рассказывала, да и незачем было. Многие знали, что ее то ли муж, то ли просто приятель уехал в Сибирь. Светка что-то говорила о родном Саратове, о своем романе с офицером, когда была еще школьницей, и Ника, почти не слушавшая ее, была ей благодарна. Потом они пили чай, и Светка пыталась накормить Нику булочкой с повидлом. Нику рвало, желудок не принимал ничего. Светка вызвала скорую, и Нику забрали в больницу. Фотографию Игоря Светка временно забрала себе "от греха подальше". Добродушная и бесхитростная Светка навещала Нику ежедневно, приходила после лекций. Приносила охапки кленовых листьев и ставила их на столик возле кровати. Через две недели, когда Нику выписали, Светка привезла ей пальто. Дотянувшее в том году до середины октября бабье лето пролетело, отшумев листопадом. Москву уже дня три полоскали унылые осенние дожди.
Выйдя из больницы, Ника стала учиться с какой-то новой для себя злостью, просиживать допоздна в читалке. Она и не заметила, когда ее боль стала чем-то другим, чему она не смогла бы подобрать название. Черная Дыра, может быть? Пожалуй. Искривленное пространство, пожирающее все, что приближалось к нему, затягивая внутрь этой жуткой воронки, и нет силы, способной спасти от падения. Теперь эта дыра была в ней самой, но заглядывать туда она не спешила. Во всяком случае, она уже не разглядывала его лицо часами напролет. Ее оберег перекочевал в томик любимого Гейзенберга. Она доставала фотографию из сокровищницы по воскресеньям, и почти спокойно смотрела на нее. Боль, обида, желание доказать ему что-то, переубедить, объяснить, что он не прав, рассказать что-то такое, что невозможно рассказать больше никому. Все это перестало быть ее навязчивой идеей, ее до боли невыполнимым желанием. Она любила его. Она перестала мечтать о нем.
На углях сгоревших иллюзиях родилась другая страсть. Дьявольские воронки космоса. Она изучала их нрав.
Туманность Андромеды, светлая моя, зачем тебе моя душа, когда в мире властвуют Черные Дыры?
Светка закончила физфак и уехала в Новосибирск. Оттуда до научного городка была всего сотня километров. Сотня километров до него. Эта мысль неприятно кольнула Нику. Чепуха! Красивый, знающий себе цену Игорь. И добродушная, шумная, жизнерадостная и простоватая Светка. Ее лучшая подруга. Их даже рядом представить трудно.
Ника старалась не вспоминать об Игоре. Два года каждую минуту она думала о нем. Ловила себя на мысли, что все время говорит с ним. И чувствовала, нет, знала, что и он говорит с ней.
Через год от Светки пришло письмо. В новосибирском университете было место на кафедре, и Светка звала ее к себе.
Если жить в России, то лучше всего - в Сибири. Уж там-то морозы честные, не маскирующиеся то и дело под европейскую неопределенную слякоть. Но как поехать туда, где всего сотня километров до него? И как не поехать? Он не написал ей ни одного письма.
... - Я писал тебе письма каждый день. Разговаривал с тобой каждую минуту, - ответил интернет. Ника только сейчас заметила, что вот уже час провела в трансе. Бог знает, сколько времени строчка внизу экрана лихорадочно сигналила красным цветом, вызывая ее в онлайновый режим. Она уже перестала удивляться тому, что он опять угадал ее мысли.
- Ты писал мне письма?
- И клал их в стол. Единственное, что я взял с собой в Канаду. Кроме рукописей и книг.
Ника не знала, что ответить. Пальцы застыли у клавиатуры. Пауза затянулась.
- Тебе пора спать, милая, - наконец появилось на экране. - Ты слишком мало спишь. Ты мне нужна молодая и красивая. Целую и пока. Пусть тебе приснится что-то очень хорошее. Я, например...
- Целую, мой солнечный ветер. Пока...
Ника легла в постель, но сна не было. Он писал ей каждый день. Если бы она знала. Что бы она сделала, если бы знала?
... Поехать к нему, забыв лицо, которое снилось ей все эти годы? Лицо малыша, не получившего право на жизнь.
К тому же был еще Чижик, программист с факультета вычислительной математики. Вообще-то его звали Толя Ефимов. Как-то в дверях кафедры возник худенький сутулый паренек в очках минус тринадцать, с ершиком коротких волос на голове и выпалил:
- А я думал, ты мальчишка. Фамилия у тебя украинская, не понять. Такие статьи пишешь!
- Не украинская, а белорусская. А ты мои статьи читал?
Он читал все ее работы, удивлялся их смелости, и вскоре стал делать для нее расчеты на ЭВМ, как тогда назывались компьютеры, шумные, величиной со шкаф, с громадными бобинами и жуткими монстрами - устройствами ввода, заглатывающими толстые колоды перфокарт. Он ходил за ней по пятам, всегда был тут как тут, смотрел на нее восторженно сквозь толстые стекла своих очков, носил ей кефир, когда она засиживалась на кафедре до полуночи, провожал до общежития вечерами. И, кажется, понимал, что она не полюбит его никогда. Как-то Толик сказал:
- Ты лучше всех девчонок, которых я знаю. Ты превосходишь их по всем параметрам.
Ника рассмеялась. Толик не обиделся. Действительно, ляпнул - так ляпнул, программист несчастный! О том, что будет делать, когда получит диплом, Ника не думала. Черные Дыры начинали раскрывать ей свои тайны. Ей хотелось заниматься этим и дальше. Но сокурсников ждали оборонные НИИ. Или... все-таки Новосибирск?
Вопрос решился неожиданно. Ее шеф предложил ей писать диссертацию. Это было невероятнее, чем взрыв сверхновой прямо во дворе физфака. Кто не знал ехидненького высказывания этого достойного ученика Ландау: "Женщина-физик - нонсенс. Или женщина, или физик!". Незадолго до этого она выступала с докладом. Мужчины снисходительно посматривали на глупышку до тех пор, пока она не стала говорить. Чем увереннее она отбивалась, тем больше было вопросов. "Вы пытаетесь решить то, что до вас не могли решить корифеи?", - ледяной взгляд академика лишил бы ее дара речи еще полчаса назад. Но не теперь. Она защищала не себя. Свое право изучать Черные Дыры, которые сожгли ее душу. Потом она узнала, что шеф сказал своему заму: " Я хочу взять эту наглую девчонку в аспирантуру".
До вступительных экзаменов оставался месяц, и Ника поехала в Ялту. С ней пытались познакомиться курортные донжуаны, но она сторонилась их, бродила вечерами одна по берегу, ненадолго появляясь на пляже днем. Через неделю Толя стоял в дверях ее номера.
- Ника, выходи за меня замуж!
- Я постараюсь быть тебе хорошей женой. - Она протянула ему стопочку чистых страниц.
- Я буду подписывать их тебе ежедневно, чтобы ты делал на них свои открытия.
Он был настоящим другом, терпеливым и заботливым. Вместе они писали статьи, вместе прожили десть лет. Десять лет он делал вид, что счастлив. Она - что не думает об Игоре.
Она старалась быть ему хорошей женой. Чем больше старалась, тем больше отчаяния замечала на его лице. Они не завели ребенка. В 80-м она едва не решилась, и даже представила себе, как будет выглядеть, когда фигура ее округлится, изменится походка, а внутри нее умрет дыра, уступив место непостижимому и новому. Но Чижик заболел, и она сутками просиживала у его кровати, отложив эксперимент на потом. Этого "потом" не случилось. То болела она, то ее отправляли в командировки, потом сделали заведующей отделом. Она взяла подработку - читала студентам лекции, чтобы Чижик мог спокойно писать докторскую, не думая, как дотянуть до получки. Потом думать о малыше было уже поздно. Ей казалось, что она полюбила Чижика. Во всяком случае, он был для нее таким родным, второй Никой, тем огромным куском души. Но как-то она зашла в салон для Новобрачных, примерила свадебное платье. И рассматривая себя в зеркале, представила рядом Игоря.
В ноябре 82-го, когда в автобусах люди смотрели друг на друга, заглядывая в передовицы через плечо соседа; когда страна покрылась красными знаменами с черными лентами, провожая эпоху, Туманность Андромеды снова позвала ее. Пришло приглашение на конференцию из Академгородка. И ничего не объясняющая подпись - оргкомитет. Простая бумажка. Дуновение космического ветра, шуршащего мириадами частиц звездной материи.
Аэропорт Толмачево встретил Нику дружелюбным дождиком. В окне автобуса замелькали высокие, каких не встретишь в Европе, сосны, мокрые от дождя, и, может быть, именно поэтому особенно яркие. Запах хвои заполнял салон. Сосны, теплый дождик в ноябре - такой запомнилась Нике первая встреча с Сибирью. Когда автобус подъезжал к городку, пошел снег. Мечта детства. Черно-белый телевизор. "Девять дней одного года". Сотни снимков пролетевших сквозь его тело частиц, и склонившийся над снимками Баталов. И заветное, постоянной музыкой в душе: "Где-то есть город, город. Он не для всех..."
Какой он маленький, городок снов ее юности! Собравший в шестидесятые лучших из молодых, которым стало тесно в крупных научных центрах, городок уже пережил время своей славы. Многие возвращались, но тогда, в 82-м он был еще Олимпом, не подозревая, как и великая страна, о судьбе, которая уготована ему в 90-х.
(Академгородок с высоты птичьего полета)
До начала конференции Ника бродила по городку. Он казался ей не такими большим, не таким прекрасными, каким она представляла его лет пятнадцать лет назад. Хрущобы, летопись эпохи... Городок оказался беззащитнее, и от этого нравился ей еще больше. Она из улочек вела прямо в лес. Сибирь. Вот где стоило бы жить. Стоило бы...
... На экране ее компьютера вот уже год висела картинка, которую прислал ей Игорь - высокие ели в снегу. Лес в окрестности Торонто.
Над Канадой небо сине,
Меж берез дожди косые,
Хоть похоже на Россию,
Только все же не Россия...
... Она увидела Игоря издалека, он делал доклад, она сидела в последнем ряду, но заметила, что он смотрит на нее. Она так и не подошла к нему.
Вечером Игорь позвонил ей в гостиницу.
-- Ника, я зайду к тебе часов в девять.
-- Да, Игорь.
В семь в дверь постучали. Светка выглядела испуганной, но довольно бойко выложила все как на духу:
- Узнала, что ты приехала. Уезжай, я прошу тебя. Я виновата перед тобой. Игорь попал в больницу. Ему нужен был уход. Потом у нас родился сын. Если муж уйдет, я не знаю, как мы переживем это. Прости, но уезжай.
Ника быстро собрала вещи и села на последний автобус.
Когда она вернулась в Москву, на столе лежала записка. На ней был номер больницы и телефон. Толю забрали по скорой.
Спустя час зазвонил телефон. Голос заглушали короткие гудки:
-- Я в Толмачево, утром буду в Москве.
-- Игорь, не надо.
Он ее не слушал. Говорил, что надо что-то менять, что все это просто глупо. За полчаса до прибытия рейса из Новосибирска она была во Внуково. Что они говорили друг другу, она не смогла бы вспомнить. Она помнила каждую секунду этой встречи. Она слушала его голос и не понимала, что он ей говорит.
Солнце мое, солнце, что ты сделал с нашей жизнью?
Больше Игоря Ника не видела. Из Внуково она поехала в больницу. У мужа слабое сердце, но все будет хорошо, заверил ее врач. Все будет хорошо? Доктор, пропишите рецепт счастья! Она стала еще бережней, еще внимательней относится к мужу.
Чижик ушел от нее сам. Через четыре года. Сказал только:
-- Я не хочу тебя держать. Найди Игоря.
Искать Игоря она не стала. Она ежедневно искала его статьи в журналах, потом, когда появился компьютер - в интернете. Его все больше печатали в США и Канаде.
А у нас...
... наука здесь больше не живет.
И любовь?
.... Вечером, когда она включила компьютер, интернет молчал. Не было ни электронных писем, ни вызова в онлайн. Игоря не было в сети. Начались дни без него. Снова без него. Пора было привыкнуть. Пациенту. К скальпелю.
- Прощай, солнечный ветер. Теперь ты справишься без меня. Наверное, нашел в Канаде свою Нику. А новый элемент ты обязательно откроешь. Только не называй его Вероникой.
.... Ника выключила компьютер и открыла окно.
Утро было морозным не по-весеннему. Холодные потоки воздуха понеслись по комнате. Они все-таки пахли весной...
... Света долго стояла у окна. После короткой оттепели Академгородок снова завалило снегом. Игорь Гамов, сын профессора университета в Торонто Игоря Александровича Гамова, подошел к окну и закрыл форточку:
-- Простудишься, мама, иди лучше спать.
Россия - страна, где почти всегда снег. И так много одиночества.
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/toronto_1_.gif)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/toronto_2_.jpg)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/toronto3_1_.jpg)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/fialka_tumannostx_andromedy-.jpg)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/akademgorodok_lawrentxewskij_institut.jpg)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/nsk_akadem2_1_.jpg)
(Академгородок с высоты птичьего полета)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/belomorxe.jpg)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/swehnowaja.jpg)
![[]](/img/b/basha_w_w/andr/odinokaja_figura1.jpg)