Старая "копеечка" бежала легко по шоссе и только что отремонтированный движок работал, как часики. Иван Николаевич, седой лысеющий, уже немолодой мужчина, торопился. Телеграмма жгла карман брюк. Соседи сообщали, что отец слег по-серьёзному, что-то с сердцем, но в районную больницу лечь не уговорили. Надо было спешить. Отец жил один, овдовев восемь лет назад. Мать, крепкая, вовсе не болевшая, неласковая, но работящая, умерла внезапно. Как не силился сейчас Иван Николаевич, как не пришпоривал он свою память, образ его матери, стройной и красивой женщины, какой она была в молодости, так и не возник перед глазами. А вспомнилась она совсем уж перед скоропостижным её уходом, усохшая, сморщенная вся, едкая и жёлчная, непрерывно брюзжащая... Сколько помнил свои детство и отрочество Иван Николаевич, жили бирюками мать с отцом и между собой, мягко выражаясь, неважно, а попросту говоря, как кот с собакой. Мать бабу всё какую-то отцу вспоминала, когда ругались. Не любили родители друг друга, да и их, детей своих, не очень-то жаловали. Чего жили вместе и сейчас было невдомёк Ивану Николаевичу. Он и его старшая сестра всегда чувствовали себя лишними в семье и при первом удобном случае старались выскользнуть из дому.
Со стыдом вспомнил Иван Николаевич, как отец сестру, уже девушку, публично выпорол за какую-то мелочь и на постыдные звуки из домов выскочили соседи, увидев дикую сцену, возмущенно отпрянули от заборов, молча покачав головами. Вспомнив, как его и их дворовую собаку Шарика отец отстегал ремнём за то, что он, Ванька, поделился с собакой варёной "докторской" колбасой "из города", Иван Николаевич зло сплюнул в боковое окно машины.
Единственной отрадой было - это когда он, заплаканный после порки за двойку по математике, прибегал к Нине Петровне, их любимой учительнице -доброй фее, живущей напротив по соседству. Она усаживала его за стол пить чай, ни о чём не спрашивая, выждав, пока крупные капли откапают в чашку с чаем, доставала малиновое варенье в вазочке на тонкой ножке. И так они вместе молча пили чай с малиной, а Ваня любовался роскошной большой вазой из синего хрусталя, стоящую на столе, в которой стояли всегда свежие полевые цветы. Когда взгляд Нины Петровны останавливался на вазе, у неё увлажнялись глаза. Ваня знал, что эта ваза напоминала ей о давнем, очень дорогом её одинокому сердцу, прошлом. Он знал, что ваза была подарена любимым человеком, была памятью об ушедшей юности и первой несбывшейся, как потом оказалось, единственной любви, такой тогда недоступной для Ваниного понимания и, может быть, поэтому эта синяя ваза была такой притягательной своей тайной для детских Ваниных глаз.
- Ну, что, Нин Петровна, мне пора, а то батя всыплет по первое число, -
- Иди, дорогой, иди! Будь умником! Не расстраивай отца! Он у тебя самый лучший, вот только...не очень счастливый...- отвечала, ласково гладя вихрастую Ванькину голову и устало улыбаясь печальными глазами, Нина Петровна, - Иди, сынок! А то ещё мне до ночи ваши шедевры проверять!..
Подъехав к обветшалому дому Иван Николаевич припарковал к забору машину и быстро вошёл в дом. Отец лежал в кровати и не повернул головы на звук открывшейся двери.
- Здоров, отец! Как себя чувствуешь? - взяв табурет и подсев к кровати, спросил он.
- Ты чего приехал? Падалью запахло - слетаетесь, вороньё?! Таньку вчера выгнал, а ты сегодня приволокся?! Чего вам неймётся?! Дайте помереть спокойно, а потом уже хоть поубивайтесь за наследство!!! - зло визгливо выкрикнул старик.
- Ты что? Батя, успокойся! Да нам с сестрой не нужно ничего, у нас всё есть, мы о тебе волнуемся! - растерялся Иван Николаевич. -Может надо чего? Лекарства какие! Фрукты, может, деньги! Я мигом на машине сгоняю в райцентр! Ну, скажи, чем я могу помочь?
- Слава Богу, мать отмучилась, да и мне недолго осталось, теперь уже недолго. Теперь и я уже за Ниной вслед-то...- отец не договорил, поперхнулся и по старческому морщинистому лицу потекли слёзы.
- Что ты, отец! Мать Галей звали! Ты что, забыл? - испугался Иван Николаевич. Совсем старик повредился рассудком на старости лет. - Я сейчас, отец, за доктором съезжу! - и поспешно вышел.
Надо было торопиться, но что следовало делать в подобных случаях он не знал. Руки дрожали. Иван Николаевич закурил и вышел за калитку к машине. С кем посоветоваться бы? Близких-то нет... И вспомня о чём-то своём, он торопливо зашагал к соседнему забору, напротив. Открыв такую до боли знакомую, дорогую сердцу, калитку, Иван Николаевич вдруг остановился.
Двери дома были заколочены досками крест-накрест. "Ах, вот оно что..." - подумалось ему. Сердце заныло, защемило. "Как же вас всех угораздило-то так...да чего уж тут...поздно уж!"
Он подошёл к ближнему окну и заглянул внутрь. Никогда ещё за всю свою несладкую пятидесятитрёхлетнюю жизнь не чувствовал Иван Николаевич себя таким осиротелым мальчишкой. На глаза навернулись слёзы. Сквозь мутное оконное стекло было видно стоящую на прежнем месте большую синюю вазу с сухими полевыми цветами...