Аннотация: - Расскажи про Алгомаха, - попросил я. - Величайший герой Эллады, - произнесла она ровным голосом. - У него всё болит.
- Давай ещё. - Я отложил колбасу и открыл блокнот. Её губы задвигались, поначалу не издавая никаких звуков. Потом она вдруг произнесла:
- Кармело.
Я записал "Кармело" и потребовал: - Расскажи про него.
Как всегда, было трудно понять, почему она молчит: выдумывает сюжет? Обдумывает формулировку? Просто спит? Левая рука лежала на ободке колеса, правая - на ручке кресла. Веки были неподвижны. Наконец:
- Он умел подражать звукам. Любым. Мог скрипеть, как телега, чирикать, как воробей. Родился в деревне. Любил музыку, были пластинки, пел за все пластинки, даже помехи воспроизводил. Голосом. Потом вырос. Стал умным. Понял, что выше цирка не поднимется, если откроет свой дар. Пошёл в оперный театр. По дороге думал, кем стать: тенор, баритон, бас. Мог бы даже сопрано, ему без разницы. Решил: великих теноров много, великих басов много, великих баритонов меньше. На экзамене спел арию на ура. Стал великим баритоном. Всю жизнь пел, прогремел на весь мир. И так до самой смерти использовал только тысячную долю своего таланта. Всё.
Голос прерывистый, неровный, дыхание тяжёлое, а выражения никакого. Выпалила слова одно за другим. Не понять: приняла ли судьбу придуманного ей певца близко к сердцу, или просто спазм. Как всегда.
Я ждал. Она знала, чего я жду.
- Дарья.
Я записал: "Дарья".
- Кухарка. Управляет государством. Это будет сатира. У неё хорошо получается. Поваренная книга, рецепты. Что делать, если кризис, если война, если инфляция. Очень спокойная Дарья. Идеальный лидер.
- Ну, и?
Идея была хорошая, но чего-то мне не хватало.
- Можешь сделать роман, - отвечает она. - Показать, как она решала разные ситуации. Можешь эссе, если короче. А можешь и настоящую поваренную книгу, это теперь модно.
Не могу понять, откуда она знает, что теперь модно. Сидит в этой комнате весь день в своём кресле на колёсиках и смотрит в окно. Не в окне же она всё это видит. Я говорю:
- Поваренную книгу?
- Да. Возьми несколько хороших рецептов у знакомых, переложи их на политику. Довести до кипения, размешать, добавить сахара, уменьшить огонь. Ты придумаешь. Опубликуй и настоящий рецепт, и политический. И комментарий от имени Дарьи. Всё. Дай колбасу.
Я нарезаю мелкими ломтиками, засовываю ей в рот кусочек за кусочком. Она жуёт, и я знаю, что она будет молчать, пока не дожуёт до конца. Поэтому я говорю сам.
- Ты умница. Наверное, на сегодня хватит ещё одного сюжета, и книжка готова. Я буду работать над ней ещё пару-тройку месяцев, и можно будет нести в издательство. Корректура, то, сё, теперь набирать не надо... а потом я опять приду к тебе. Ты - моя муза.
- Я - не муза.
Дожевала.
- Музы красивые. Они танцуют и поют. Они не разговаривают. Я - Иппокрена.
- Кто?
Я, разумеется, записал: "Иппокрена".
- Посмотришь в энциклопедии. Запиши лучше, тоже греческое: Алгомах.
Я приписал: "Иппокрена - в энцикл.", и в новой строчке: "Алгомах".
- Расскажи про Алгомаха, - попросил я.
- Величайший герой Эллады, - произнесла она ровным голосом. - У него всё болит. Другие герои держат на плечах небо и сражаются с чудовищами, а для этого подвиг - встать с кровати и пойти в туалет. Но он это делает каждый день: стиснув зубы от непомерного усилия, подавляя стон боли, Алгомах медленно передвигает свою правую ногу, пока она не коснётся пола. И боги и богини смотрят на него с Олимпа с изумлением, и превозносят выше Тесея и Геракла. А скованный Прометей звенит цепями, гордо улыбаясь, и шепчет громовым шёпотом: "мой сын! Мой сын!". Всё.
Я по привычке записываю. Натыкаюсь на "всё", робко спрашиваю:
- Как "всё"? Я не понял.
Она молчит.
- Это - сюжет?
Молчит. У неё бывает так. Не то чтобы обиделась: я думаю, что обижаться она не может. Так уж она устроена.
- Ладно, я пошёл.
По-прежнему молчание. Я проверил показания приборов, поменял капельницу и ушёл, пробормотав: - До свидания.
Не знаю, кому я это сказал: скорее всего, себе самому.