как предвестник заката медного века русской литературы.
Хам в русской литературе и ожидание реконкисты галантного времени.
Предчувствующее смерть дерево - все целиком, все свои последние жизненные силы бросает в семена. Так, подрубленный кедр, или окольцованный по коре дуб, прежде чем умереть и не проснуться по следующей весне, в прощальное лето свое - дают рекордный урожай кедрового орешка или желудя.
Общество, равно как и любой другой живой организм, чувствует приближение конца и тоже бросается в последний расцвет семян своей культуры, и это явление не случайно названо декадансом, то есть закатом. Серебряный век русской поэзии служит хорошим этому подтверждением. Прежде чем сгинуть на Соловках или захлебнуться в тесноте переполненных трюмов на Волге и в Финском Заливе, российская поэзия выдала небывалый залп, получивший название Серебряного века. Это было последнее "прости" Великой русской культуры, перед тем, как на весь долгий ХХ век все было поставлено с ног на голову, когда писателями и поэтами стали не выпускники столичных вузов, а вчерашние босяки.
И не следует переоценивать великую инерцию наследия, де мы не все отвинчивали. Де, вслед за босяками в уже советскую литературу пришли и относительно образованные.
Совсем нет.
Кто стал символами, реперами и даже идолами УЖЕ второй половины ХХ века?
Тот же хам Высоцкий, тот же хам Шукшин...
Публика востребовала.
Закон рынка в подспудной латентности своей работал и при социализме.
И вознося горлохвата Высоцкого на пьедестал, публика таким образом желала адоптации Шекспировского Гамлета и Пушкинского Дона Гуана к своему уровню, уровню где понимание, где восприятие достигается посредством луженой глотки хама. Которая ошибочно воспринималась не далеко ушедшей критикой, как некий мифический "нерв". Как тут не припомнить золотые слова сказанные одним персонажем Вольфганга Петерсона,- все глоткой, нынче все только глоткой... Юношеская дворовая приблатненность Высоцкого с его рандолевой фиксой и финкой в кармане, в этом символе времени совершенно не эволюционировала. И тупое нежелание (неспособность) хама шестидесятых (Шукшина и Ко, бравировавших своей придурошностью, с плутовитостью наперсточников выдававших свою придурковатость за некую мифическую народную мудрость)- неспособность эволюционировать, впитывая московскую культуру, не поставила их даже в один ряд с босяком Пешковым, который нашел-таки в себе достаточно талантов, чтобы как то обтесаться.
Это был медный век русской культуры, включая и поэзию. Медный, как та английская bold as brass.
Но к поэзии Голубцова!
Приведу целиком одно из присланных им стихотворений.
ВОЛШЕБНИЦЕ ИЗУМРУДОВ
les yeux bleux ceux des amoureu
les yeux noirs ceux des canards
les yeux verts ceux de vipere
о счастье смущает меня разговор
тот счастлив
чей страстный в порыве напор
увидит однажды
увидит в упор
чистейших воды два берилла
кому ты их взгляд подарила
и руки нежнейшие
тоньше мечты
коснутся того кого выберешь ты
то счастьем и будет
Людмила
о счастье смущает меня разговор
понятиям цели здесь
НАперекор
удача
где счастье как жизнь на войне
где признаком жизни
как кажется мне
не пульса формальности сила
но жив только тот
чья Людмила
.....................................
о счастье смущает меня разговор
где более смерти
мне страшен укор
того что дорога моя вдруг была
не туда
на войну
где
в оправе зеленой любовь
где яд миндаля
приготовь
для меня
PARA BELLUM
Памяти моей лекции профессора Жирмунского по теории стихосложения, где давая определение поэзии, как особой области сочинительства, мэтр (и автор пока единственного и дееспособного сочинения по теории рифмы), не полагал, что рифма есть обязательная составляющая детерминанта стиха. И в безусловной оригинальности стихотворений Андрея Голубцова это видно с особой ясностью. И его вольное манкирование понятиями канонических размеров, это не от бравады молодых разрушителей и низвергателей, умеющих разве что писать глупые манифесты и железной палкой выбивать ноктюрны из жестяных водопроводных труб.
Но ценность стихотворений Голубцова даже не в оригинальности рифм, вольных заигрываний с размером или в красоте его метафор.
В одном только коротком приведенном выше стихотворении открывается (безо всяких аллюзий) целый философский мир.
Во втором и в третьем стихах:
Рассуждение о счастье.
Начнем с удивительно точного (и в этом сразу видно поэта) употреблении глагола "смутить". Здесь - смутить, это не привести в замешательство, но взволновать. То есть, разговор о счастье, заставляет автора задуматься.
И что мы находим в результате этих раздумий?
Во первых, счастье по мнению Андрея Голубцова - оно не то чтобы быстротечно. Оно просто мгновенно.
И эту мысль надо рассматривать непременно вместе с другим открытием поэта - за счастьем следует акт смерти.
И это правда.
Потому как ложь в том, что они поженились и счастливо прожили много лет, и умерли в один день.
Нет. Ромео и Джульетта непременно должны были умереть. И в этом правда, а поженись они и нарожай детей - это была бы ложь. (что бы осталось от романтического пафоса, примись пылкий Ромео изменять своей жонке на второй третий год супружества?)
Сказка, где есть и разрыв-трава, и мертвая с живою вода, и чары, и колдовство - до той поры правда, покуда любовники в ней непременно умрут в конце. А если по воле автора они примутся жить долго и счастливо, в этом сразу проявится акт лжи.
Прав нелюбимый Львом Толстым Шекспир.
Прав Андрей Голубцов.
Прав Зигмунд Фрейд, предлагая такую модель психодинамики, где не тормоз общественной морали СУПЕР-Я сдерживает эгоизм эротических устремлений, но ЭРОС сдерживается встречным вектором ТОНАТОСА - стремлением к смерти.
Любовь и смерть, как... love and death - Like a horse and carriage
И именно в экстремуме любви - обнаруживается этот самый тонатос.
Дубу и кедру хочется быть подрезанными по корням, чтобы целиком уйти в семя.
И умереть.
Поэтому, истинная любовь - мгновенна, как у Андрея Голубцова.
Собственно, и до Голубцова эту зависимость инстинктивно обнаруживали хорошие настоящие поэты - кстати... И кстати, рифма кровь-любовь потому и на языке вертится , и как не похвалить здесь еще раз Голубцова за его розы-морозы (неплохую рифму на слово любовь).
Интересна и игра Голубцова с цветами.
Его рифмованная французская поговорочка, что приведена в начале стихотворения, не так уж и проста, на первый взгляд (правда, ради сохранения романтического духа, автор выбросил строчку про Les yeux maroux - ses des couchon
), но эта строчка бы прозвучала диссонансом - вон ее без сожаленья, автор всегда прав, как тот пресловутый американский кастомер customer is always right
Любовь - как война и счастье в них (в войне и любви )- во-первых, быстротечно (девушки, не рассчитывайте на продолжительность связи!), а во вторых, автору интересна даже не означенная ОБЪЕКТЕССА этой его любви, а сам процесс, о чем он и говорит, что УКОРОМ ЕМУ БУДЕТ ТО, ЧТО ОН НЕ ПОШЕЛ НА ВОЙНУ. .
Война - это любовь. И там и там - убивают.
И счастье - счастье жизни (не убили - радуйся) там в любви, так же случайно, как и на войне - зависит от выбора СУДЬБЫ.
Но, вернемся к началу.
Появление таких поэтов, как Голубцов, сигнализирует о наступлении нового времени.
До реконкисты галантного века еще, может и далеко.