Аннотация: Опубликовано в сборниках "Наши в городе", изд-во ЭКСМО, 2001, "Аэлита. Новая волна", изд-во У-Фактория, 2004.
Юpий Баpхатов
ПОДОБНО ДАФНИЯМ
- Удивительно тусклое солнце. Даже для августа. Можно смотреть прямо на него и ничего не ощущаешь.
- Это все смог. Сейчас еще ничего, а вот бывают дни, так и вообще солнца не видать. Если еще и тучи, то вообще хоть фонари включай - темнота. Не местный, сынок?
Павел несколько запоздало сообразил, что, похоже, произнес свою последнюю мысль вслух. Он огляделся в поисках нежданного собеседника.
- Не местный, говорю?
Напротив сидел лысый старик с кошелкой и улыбался во весь свой беззубый рот. Именно он и разговаривал с Павлом, поскольку в салоне больше никого не было. Выходной день и ранний час - то самое солнце только что поднялось из-за горизонта и лишь изредка мелькало среди многоэтажек. Потрепанный годами, но все еще способный передвигаться без посторонней помощи автобус неторопливо катил по пустынным улицам, оставляя за собой шлейф густого черного дыма.
- Я впервые здесь, - сказал Павел, - но кажется, что я тут жизнь прожил. Все маленькие провинциальные городки похожи друг на друга. И ничего в них не меняется. Этакие островки стабильности. Ничего их не берет - ни войны, ни революции, ни катастрофы.
"Может, потому, - подумал он уже про себя, - Надя сюда и переехала."
- Это верно, - немного помолчав, согласился старик и с важным видом кивнул. - Всегда тут было тихо и спокойно. Никаких беспорядков. Последний раз, помню... да вот война-то была одиннадцатого года...
- Тридцатисекундная война, - подсказал Павел.
- Вот-вот!.. Тогда какой-то спутник там чуть на нас с небес не навернулся. Хе! Грохоту было... Кратер-то вон, сразу за дачами, - старик кивком указал направление. Павел проследил за его взглядом, но не обнаружил ничего интересного, кроме огромной рекламной голографической проекции - перевернутой трехгранной бутылки, подвешенной в воздухе между домаим и извергающей из себя что-то зеленое и шипучее,- ...А так больше ничего и не вспомнить. Тихо у нас. Потому, думаю, тихо, что никому не нужны мы... - Старик на время потерял интерес к разговору, лицо его приобрело отстраненное выражение.
Павел отвернулся к окну. Нет, вдруг подумал он, изменения происходят. Они слишком медленные, чтобы привлекать к себе внимание в бешеном ритме жизни мегаполисов, а здесь, в провинции, словно бы специально выставлены на показ. Разве во времена его детства кто-нибудь мог рассуждать о смоге, не обругав заодно правительство, мэра и местный комбинат? А небо тогда было гораздо чище. И войны не воспринимались забавными эпизодами в скучной жизни...
- А сам-то ты зачем к нам? - вдруг спросил старик.
- Я-то? - Павел пожал плечами, - К жене я приехал. Три года не виделись.
- Ну, - старик несколько смутился, - освободился... Из этих самых... мест. Я подумал... Ты извини, конечно, если что...
- Нет, все нормально. Но тут совсем в другом дело. Совсем в другом. - Но объяснять, в чем именно, Павел случайному попутчику не стал. По правде сказать, он и сам не знал многого... слишком многого.
Разговор сам собой прекратился, и лишь когда автобусная автоматика звонким женским голосом, еле различимым среди шума и потрескиваний объявила нужную Павлу остановку и тот пошел к выходу, старик вдруг спросил:
- А ведь ты, парень, не с вокзала едешь?
- Ну... нет, - не счел нужным отрицать очевидное Павел.
- И жилых домов тут в округе нет. Заводская это остановка. Разве что только... Жена у тебя, случаем, не в больнице лежит?
- Почти угадал, - произнес Павел с усмешкой, отдающей дань проницательности старожила, - но не в больнице. В родильном доме.
Как Павел и ожидал, старик среагировал весьма живо.
- В роддоме? Да, есть тут роддом... Погоди-ка! Чего-то я не понял... Ты говорил, что три года ее не видел, а она рожать собралась?
- Не слишком приятное положение вещей, верно? - еще раз усмехнулся Павел. Усмешка получилась довольно кислой.
Дежурная медсестра явно не была в восторге от раннего посетителя, оторвавшего ее от чашки кофе.
- Надежда Еремеева? Сейчас проверю. А вы кто ей будете?
- Муж. Я понимаю, что сейчас неприемное время и...
- Погодите, все потом, - дежурная придвинула к себе антикварного вида компьютер, - Так - Еремеева Надежда Степановна, поступила девятого ноль восьмого семнадцатого, отделение... Ой! Это же...
Чем-то до глубины души потрясенная, девушка несколько секунд вглядывалась в экран, затем подняла глаза на Павла. Она тотчас же отвела взгляд, но скрыть застывший в нем ужас ей не удалось.
- Что случилось? - с удивлением Павел обнаружил, что голос его срывается, - Что-то с Надей? Да ответьте же!
- Н-ничего, - дежурная по-прежнему не хотела смотреть ему в лицо, - ничего особенного. Она жива и здорова. Ей... Да вы не переживайте так! Просто... - она беспомощно развела руками, явно не находя, что сказать.
- Что-то с ребенком?
- Я должна позвонить, - заявила медсестра уже увереннее, а вы... Подождите минутку, ладно? - Она вышла, прихватив со стола телефон, не забыв выключить компьютер, и оставив Павла одного и в полном недоумении.
Что, собственно, все это значит? Такое странное поведение, размышлял Павел, ни в какие ворота не лезет. Может, он напоролся на неврастеничку? Или действительно произошло что-то ужасное, связанное с его внезапно нашедшейся женой, и дежурная посчитала, что не вправе об этом рассказывать? Когда два дня назад ему вдруг неожиданно пришло извещение, что некая пропавшая без вести три года назад гражданка вдруг неожиданно обнаружилась в роддоме неведомого сибирского городка, Павел мгновенно забросил все дела и примчался туда так быстро, как только смог. У него были на то причины: Надя могла снова исчезнуть так же быстро и незаметно, как и в первый раз - заметая следы с тщательностью, сделавшей бы честь матерому рецидивисту. Не желая спугнуть удачу, он никому не дал знать о своем приезде и ничего не сообщил ни в милицию, ни в родильный дом. Но теперь Павел уже сожалел, что не выяснил всех подробностей еще в Москве. Возможно, он совершил ошибку.
Вернулась медсестра, все еще встревоженная, но явно взявшая себя в руки.
- Вы должны подождать еще минут десять. Приедет Семен Игоревич, он вам все объяснит.
- Семен Игоревич?
- Наш главный врач. Семен Игоревич Рогов.
- В выходной день, рано утром, главный врач вскакивает с дивана и бежит на работу только потому, что дежурная медсестра не может или не желает разговаривать с посетителем. - Павел вложил в эту фразу весь свой сарказм, - И вы все еще будете утверждать, что ничего особенного не происходит?
- Я не должна вам ничего говорить. Собственно, мне только что запретили вообще с вами разговаривать. Но чтобы вы не сидели тут эти несколько минут как на иголках и хотя бы немного успокоились, я кое-что все-таки скажу. Ваша жена действительно жива и ее здоровье после родов не ухудшилось. Вы сегодня наверняка с ней увидитесь, только несколько позже. Что касается ребенка, которого вряд ли можно назвать вашим - а вы-то это знаете наверняка и здесь я ничего нового вам не говорю - так вот, он тоже жив. Что касается его здоровья... ну, тут я могу сказать только одно - ничего не указывает на его скорую смерть. Это все чистая правда, хотя, конечно, не вся. Но это все, что вы можете от меня услышать. Хотите кофе?
Рогова долго ждать не пришлось. Твердыми шагами, мало согласующимися с его почтенным возрастом и внешностью университетского профессора, он прошел через холл, кивнул дежурной и остановился, внимательно посмотрев на Павла, словно оценивая, затем протянул руку.
- Здравствуйте, Павел Витальевич. Я ожидал вас, но, признаться, не так скоро.
- Ожидали меня?
- Вы единственный близкий родственник Надежды Еремеевой, которого мне удалось разыскать.
Главный врач говорил спокойно и уверенно, но в уверенности этой скользила фальшь.
- Скажите же, наконец, что с ней?
- Думаю, ей предстоит стать мировой знаменитостью. Поймите, я совершенно осознанно воспользовался всей своей формальной и неформальной властью, чтобы пресечь распространение слухов до тех пор, пока не завершаться исследования. Но с вами я буду откровенен - вы ее муж и ваша реакция на произошедшее должна стать решающим аргументом. Я должен решить, - тут последовала небольшая заминка и новый обмен взглядами, - предать этот случай гласности или нет. Это может вызвать такую реакцию... Пойдемте со мной.
Отказавшись от попыток что-либо понять, Павел молча проследовал за своим спутником. Поднимаясь по лестнице на второй этаж, Рогов продолжал говорить:
- В прошлом году был полностью расшифрован генетический код человека - вы знаете об этом? Нет? Неудивительно. Титанический труд нескольких десятилетий - и что в итоге? Кому это может пригодиться, если генная инженерия под запретом? Ключ к лечению всех болезней, может быть даже к бессмертию - и никаких возможностей его использовать, кроме нелегальных. Но к вам-то, Павел Витальевич, это не имеет никакого отношения. Для нас с вами сейчас важно другое - вы ведь представляете хоть немного себе, как устроена ДНК? То есть, вернее, для чего она нужна?
- Ну, - Павел пожал плечами, - наверное, да. В школе у меня была пятерка по биологии. Это что-то вроде руководства к действию для всех происходящих в организме процессов.
- Значит, так теперь учат в школах? Хм... Нет, в принципе все правильно. Генную последовательность можно понимать как некую программу... А расшифровка генного кода означает, что мы теперь точно знаем, какой ген за что именно отвечает в организме. Но оказалась, что очень приличная часть генного аппарата - порядка сорока процентов - остается незадействованной. То есть программа-то там есть, но она явно лишняя, не за что не отвечает, если бы у вас или у меня эти гены вдруг пропали, никто не заметил бы никакой разницы.
- И что это должно значить? - спросил Павел скорее из вежливости, чем из интереса. Складывалось впечатление, что ему просто заговаривают зубы.
- Значить это может все, что угодно - но кое-кто, кого как обычно не принимали всерьез, заявлял, что это означает: человек на самом деле - совсем не то, что мы все думаем, а нечто совсем иное... Скажите, у вас был аквариум с рыбками?
- Нет... Но при чем тут это?
- Потерпите... Я хочу подвести вас кое к чему, что должно восприниматься подготовленным сознанием. У вас должны быть все факты, все фрагменты мозаики... Поверьте мне, это необходимо. - Да, вот здесь мы поворачиваем, а дальше спускаемся... в подвальные помещения. Только для персонала, но я проведу вас. Я специально повел вас длинной дорогой, чтобы... Так что там с аквариумом?
- Я же сказал, что у меня его никогда не было.
- У меня вот есть. Раньше я успокаивал нервы, наблюдая за рыбами. Последние несколько дней мне не удается этого добиться. Все дело в том, что их надо кормить. А вы знаете, чем кормят аквариумных рыбок? Сушеными дафниями.
Эффектная пауза Рогова не возымела действия. Главврач явно ждал, что Павел тут же спросит его: "И при чем тут дафнии?" или "А кто такие эти дафнии?", но тот молчал.
- Дафнии. Водяные блохи. Крохотные рачки, живут преимущественно в так называемых временных водоемах. Обитатели прудов и луж. Когда кончается лето, когда эти временные водоемы высыхают или промерзают до дна - ни один рачок не выживет. Это вам не мухи какие-нибудь или комары, которые просто впадают с спячку - нет, вся популяция вымирает начисто. Все лето они в этих лужах живут, размножаются, умирают от старости, успевают смениться десятки поколений; и тут - раз! - и все отбрасывают копыта. Этакий всеобщий экологический кризис в отдельно взятой луже. Впрочем, не всегда он наступает осенью. Если дафнии размножаются слишком уж интенсивно, они способны просто отравиться отходами своей жизнедеятельности, своими отбросами. Вам это ничего не напоминает?
- К чему эти прозрачные аналогии? Будите агитировать за движение зеленых?
- Вот сарказм ваш уж точно ни к чему. Человечеству конец - мне это ясно, как было бы ясно и вам, имей вы хоть каплю экологических знаний. Последний шанс был упущен во время тридцатисекундной войны - она отбросила космонавтику на уровень шестидесятых годов прошлого века. Больше нет надежд на космические ресурсы - а земные подходят к концу. На загрязнение земли, воды и воздуха все давно махнули рукой - международным банкам это выгодно, а обывателю все равно. Вашему поколению, похоже, кажется в порядке вещей, что нельзя подставлять кожу под солнечные лучи, пить воду из родника, ходить по траве босиком? Человечеству конец, и наконец оно это узнает... но ничего изменить уже нельзя.
- А вот теперь, - Рогов остановился и резко развернулся лицом к Павлу, - перейдем непосредственно к вам и вашей жене. Она бросила вас три года назад?
- Да... то есть нет. Она просто пропала. Как я только не искал ее. В наше время трудно просто так взять и исчезнуть, но ей это удалось. И я думаю, что у нее была причина. Существенная, очень важная причина. Мы любили друг друга. Я до сих пор...
- У нее была причина. О, я думаю, партеногенетическая беременность - вполне серьезная причина.
- Парте... что? И, подождите, вы утверждаете, что у нее уже был один ребенок?
- Да нет же! У нее была партеногенетическая беременность, длившаяся три года. Хм, да, я тоже не поверил сначала. Но знаете что - это документально зафиксировано. Она наблюдалась у десятка специалистов по всей стране все это время. Под разными фамилиями и документами, конечно. Под конец уже наблюдались крайне подозрительные отклонения. Мне крайне повезло, что родила она все-таки под моим надзором. Действительно повезло, несмотря на то, что пришлось делать кесарево сечение, самое сложное за всю мою практику. И хотя вам что еще скажу - когда она ушла от вас, она действовала не по своей воле. Вернее... это очень сложно и я пока даже себе этого не могу внятно объяснить... назовем это временным помешательством. Наведенной шизофренией. Будто в ее голове временно поменялся хозяин - вы понимаете? Сейчас-то она в полном порядке. Спрашивала про вас и очень ждет.
- Так мы к ней сейчас идем? - нельзя было сказать, что услышанное оставило Павла равнодушным, но три года ожидания сделали его подозрительным к хорошим новостям. А Рогов еще не закончил своего рассказа.
- Пока нет. К тому же, вижу, вы не знаете, что такое партеногенез. Я, собственно, до конца не уверен, что это именно партеногенез... Ведете ли, это с одной стороны интуиция, а с другой - аналогия. Вот, вернемся к дафниям. Они способны размножаться двояким способом. Обычный, в нормальных условиях - живорождение. Партеногенетическое. Это означает, что в размножении участвуют только самки. Но когда наступает пора вымирать, часть самок переходит к обычному, двуполому размножению. И вот эти-то самки откладывают яйца, которые не бояться ни морозов, ни отсутствия воды, ни большинства всего того, что смертельно для обычных дафний. Они остаются жить, остаются ждать. Может пройти год, несколько лет, даже десятилетия, но яйца сохраняют свой потенциал. И, попав в благоприятные условия, проклевываться. Все начинается заново. Видите, дафниям в целом, как виду, не страшны последствия собственной глупости. А человечеству? Моя аналогия простирается за пределы здравого смысла, но, боже мой! как все похоже! В первый раз за всю письменную историю мы живем среди такого количества токсичных веществ, медленно, но верно убивающих каждого. Но, кто знает, может все это уже было когда-то? И не один раз? У вашей жены... Может быть, я все переворачиваю с ног на голову, но нельзя же утверждать, что подобное необычное рождение... которое и рождением-то назвать нельзя... стало результатом самого обычного зачатия. Конечно нет! Тот, кто родился у вашей жены, не ваш ребенок, но и никого другого. Отца у него вообще нет. Какое-то сочетание окружающих ядовитых отходов вызвало деление неоплодотворенной яйцеклетки и запустило древний эволюционный механизм, ответственный за выживание человечества. Зародыш стал расти и развиваться, но следовал совсем не тому пути, который обычно проходит ребенок перед тем как родиться. Ему понадобилось гораздо больше времени, чтобы сформироваться, но теперь ему не грозит почти ничто из того, что способно погубить человека. Но то, что он все-таки родился, означает только одно - конец. У человечества теперь есть надежда, но у нас с вами ее больше нет.
Теперь они стояли у двери в самом конце коридора, которая наводила на мысли о банке или бомбоубежище и вдобавок выглядела абсолютно новой, чем являла собой резкий контраст всему остальному зданию Наглядное доказательство серьезности происходящего. Чувствуя, как застревают в горле слова, Павел медленно произнес:
- Так вы что, хотите сказать, что моя жена родила... ЯЙЦО?
- Вот именно.
Оно лежало на стерильно белом столе в комнате, освещенной лишь холодным светом ламп, за дверью из легированной стали с кодовым замком, за звуконепроницаемыми стенами, окруженное многочисленными датчиками в переплетении проводов. Размером с мяч для регби, серое в разводах. Крепкое на вид. Наводящее ужас.
Этот страх шел из самой глубины сознания, где мысли становились инстинктами. Оттуда, где возникали голод и сексуальное желание, жажда власти и любопытство. Самый старый из всех страхов рода человеческого.
- Вы понимаете теперь, что это может натворить? Один только взгляд на него - и хочется руки на себя наложить. Но каким образом оно это делает? Телепатия? Феромоны? Генетическая память? Оно явно должно обладать при рождении - другом рождении, когда выйдет из защитной оболочки - всеми навыками взрослого организма, иначе ему просто не выжить. Может оно и сейчас достаточно разумно? Несколько медсестер клятвенно утверждают, что оно пыталось каким-то образом заговорить с ними. Вот только зачем ему это надо? Еще одна мера предосторожности? Опасается, как бы мы его не уничтожили? Видит бог, это достаточно трудно сделать. Оболочка его - неизвестный науке сверхтвердый полимер, не пропускающий никаких видов излучений. Алмазный бур с него соскальзывает. Возможно, гидравлический пресс или что-нибудь в этом роде могло бы с ним справиться. Или атомная бомба. Но я бы на это ставить не стал. Бесполезно. Бесполезно и бессмысленно. Оно только первое. Будут и другие - чем дальше, тем больше. Теперь я точно знаю, зачем человеку нужны сорок процентов балластных генов, но лучше бы я оставался в неведении. Я не уверен, что смогу пережить подобное и не сойти с ума. А другие? Как вы-то это воспринимаете?
- Это... - Павел тщательно взвешивал каждое слово, но нужных найти не мог, - действительно потрясает. Но... можно привыкнуть. Со временем. Если бы он... оно было... каким-то монстром, мутантом, это не пугало бы так, но... с другой стороны - это же такой же человек, как и все мы. Если ему удастся выжить... думаю, мы должны пожелать ему удачи. Но мы и сами должны попытаться выжить.
- Так вы еще не утратили надежду? - тон у Рогова был озадаченный. - Возможно, действительно, если преподнести это в такой форме, можно избежать паники. Возможно, если это будет восприниматься как некий стимул, как предупреждение... Ну, не знаю. Во всяком случае, можно попробовать. Что еще остается делать?
На несколько минут комната погрузилась в молчание.
Эманация ужаса, исходящая от яйца, затопила тишину. Но было еще нечто, кроме страха, кроме отчаянья. То, что питало Павла в другом отчаянье три долгих года.
- Теперь я смогу увидеться с женой?
- Да, конечно. Пойдемте, я провожу вас.
- Солнце сегодня очень странное. Какое-то тусклое. Я на него смотрю и глазам совсем не больно.
- Сейчас закат. Так и должно быть на закате.
- Да? Я не помню. Я столько вещей забыла. Кажется, он забрал себе всю мою память - разве такое возможно?
- Но меня-то ты помнишь? Помнишь, как мы познакомились? Сентябрь, и ворохи желтых листьев, и...
- Помню. Наверное, ему это не понадобилось... Не понадобиться. Лишняя информация... Господи, я совершенно не воспринимаю ЭТО как своего ребенка - хотя три года носила его в себе... Словно сон. Словно я и не жила все это время.
- Ты говоришь, что не жила эти три года - я тоже. Сейчас я это понимаю. Я любил тебя, люблю и буду любить, несмотря ни на что. Но ведь жизнь не кончена, что бы там не говорили могильщики вроде Рогова. У нас еще могут быть дети. Нормальные дети. Может быть, вообще все обойдется. Люди - это не дафнии.
Он ошибался. Люди, конечно, имели мало общего с крохотными ракообразными, но только не в вопросах выживания. Отложившая яйцо дафния может возвратиться к обычному существованию - плавать, есть, даже иметь обычное потомство. Для продолжения такой безбедной жизни нет никаких препятствий.