Н. Бардина
ВЕСЬ ВЕЧЕР ОБ ОЛЬГЕ
"Но убивают все любимых, -
Пусть знают все о том..."
О. Уальд.
Они сидели на веранде ольгиной дачи. Запад полыхал закатным
пожаром, а с востока погромыхивало, но туч пока не было видно.
Звонко голосили кузнечики, как всегда, в середине августа. И это
вселяло надежду на продление лета, но очень малую. Ведь в такое
время каждая гроза у нас подумывает перейти в затяжные дожди или
заморозки по утрам. И тогда спокойная зелёная декорация
стремительно сменяется на крикливую, нарядную и пёструю.
-- Вот оно и уходит, - тихо произнёс Вадим, высокий и очень
элегантный брюнет с печальными тёмными глазами, - празднично, но
спокойно, как ушла тогда Ольга; и кто бы мог подумать, что
навсегда. И с тех пор - ни слова, ни звука. Иногда мне кажется,
что её уже нет в живых. Но убить себя? Нет. В это я никогда не
поверю. Никогда. Правда..., последнее время Ольга была какой-то
отстранённой , думающей, часто не подходила к телефону. И всё
таки нет и нет; она так любила жизнь: свои книги, художественные
альбомы, картины на стенах этой дачи, гостей. И всех, кого
любила, она допускала в свою душу...
-- И торжественно вручала ключ, - сказал насмешливо
красивый блондин с подвижным лицом и большими серыми глазами,
слегка навыкате, очень ловкий и прекрасно сложённый; с ладным
натренированным торсом и руками гимнаста. Его звали Костей.
-- Ну, и что? - с вызовом перебила Лариса. - Ты всегда и
всё, даже трагическое, превращаешь в фарс.
-- Да-да, - кивнула головой Елена, и её длинные светлые
волосы, тихонько потрескивая, заструились блестящим потоком, -
если уж Константин получил ключ, то он уверен, что постель ему
отныне обеспечена.
Юноша хмыкнул и неожиданно заявил.
-- Она всегда была занудой и артисткой. Не великой, но всё
же способной. Именно это и привлекало меня сюда. Вот уж с кем
не было скучно: трижды солёные анекдоты, великосветские сплетни,
пикантные истории о знакомых, намёки на грани фола. Сколько раз
мне хотелось схватить её, бесстыдницу, бросить на диван, и -
"весомо, грубо, зримо"(2)..., нет-нет, - отлупить. Но тут,
откуда-то из небытия возникала брезгливая ханжа-немка, и всё
очарование только что происходившего с хохотом улетало в трубу;
или появлялась милая кошечка с чем-то вкусненьким на подносе,
мечтающая послушать мои "необыкновенные" песни. И я всегда
покупался и, распустив хвост, старался, что есть мочи. А её
реплики: "Это необычно, подобное сочетание слов мне ещё никогда
не встречалось. Это - так волнует... А пауза после третьей строки
- такая щемящая и неожиданная. В ней - вся боль Вселенной.
Подожди, я должна врасти в твои стихи. Послушай, это же -
великолепно!"
-- Она, просто, была умным человеком, - произнесла Лариса,
нервно поправляя большой ярко-рыжий пучок роскошных волос. - А с
умными - всегда трудно.
-- Никакая не умная, а вульгарная стерва. И именно это
привлекало сюда не только меня, но и других. Вадима, к примеру.
Тот хмыкнул, но промолчал.
-- Ну, конечно, - рассердилась Лариса. - Даже для самого
талантливого мужчины абсолютно нестерпимо, если найдётся женщина
умнее и ярче его. Ты, Костя, всегда нападал, всегда шёл в атаку,
стремясь доказать всем, а больше всего себе, что ты самый-самый
выдающийся, хотя бы потому, что Мужчина. Талантливее и умнее
женщин. Любых. Это - от Бога, и так будет всегда. А она мягко,
но очень умно, тыкала тебя носом в ... И если Вадим,
действительно, был влюблён в Ольгу, то ты, ты всё бы отдал,
чтобы уничтожить её.
-- Ну, уж, если пошли такие откровения, и вы пытаетесь
свергнуть нашу Богиню с пьедестала, то послушайте и меня, -
сказал Вадим. - Я, действительно, любил её. Её одну. С первой
встречи. И очень боялся, что она никогда не разлюбит нашего
"бойцовского петуха". Но Оля, увы, не любила ни его, ни меня. А
эти ключи? Мы были зачем-то нужны ей. Мне много раз казалось,
что она чего-то(?), кого-то(?) боялась и искала в нас защитников.
-- Да, - вспомнила Лариса, - она не любила оставаться одной
на этой даче. Звонила, настаивала, прельщала. И надо сказать, я
никогда не была разочарована, приехав сюда.
-- И даже, когда она отняла у тебя любимого человека? -
усмехнулся Костя.
-- Ну, если он так легко слинял, то и Бог с ним. Я и не
боролась, видя её преимущества. Сколько теперь ни кричи о
пороках Ольги, - всё бессмысленно. Да, и мы все не без греха. Но
не лукавлю, говоря, что я всегда приезжала сюда с удовольствием.
И именно, из-за самой Ольги. Кстати, за несколько дней до ухода
(кажется, тринадцатого февраля, я заглянула к ней за книгами)
она поведала мне, что, наконец-то, влюбилась, безнадёжно и
навек. И как всегда, это было сказано так убедительно, что в ту
же минуту поверилось. Погодите, она и имя назвала какое-то
странное: Лад, быть может, Влад, или Слава? Нет, только не
Слава. Но тут ворвался бешеный Костя, в очередной раз
пытающийся доказать своё божественное первородство и
превосходство над женщинами, и она прервала разговор. Слава
Богу, в этот день ещё не было Георгия, а то бы они опять
подрались.
-- Значит, ты последняя, из тех, кто видел её в живых, -
подумала вслух Елена.
И в ту же секунду послышался ехидный смех Кости.
-- Ах, бедняжка Георгий! С его-то горячей кровью! Кстати, с
кем в первый раз пришёл наш болгар на дачу где-то в середине
декабря? С Леночкой. И какая это была славная пара! Мужчина с
копной кудрявых смоляно-чёрных волос и каштановыми бакенбардами.
А глаза? Как они блестели! И ещё, - вычурные, немного
великоватые губы, упрямый мощный подбородок, почти всегда
нахмуренные брови. Прекрасный экземпляр! А рядом - Лена,
светленькая, пухленькая, улыбчивая и такая счастливая! А потом,
помните, с кем весь вечер протанцевала Ольга? И - небольшая
перемена в парах. После чего она вручает ему ключ от дачи:
"Всегда, в любые времена вас ждут, а если приведёте ещё одного
мужчину, моя "крокодилова пасть" тотчас откроется... и
прости-прощай болгарский друг!"
Елена улыбнулась.
-- Да, я мучилась, - сказала она, но совсем недолго. Ольга
умела утешить и объяснить ситуацию. Говорила, что сама не знает,
как это происходит; она не хочет, а мужики почему-то пропадают.
И поклялась мне, что близости между ними больше не допустит.
-- Ох, нет с нами Георгия. Конь горяч, но правдив, -
ёрничал Костя. - Он бы рассказал, что было между ними.
-- А зачем? - спросила Лена. - Мне теперь не больно и не
жалко.
-- Что-то совсем не верится в ольгин отъезд, - поёжился
Костя, - и я не очень удивлюсь, если через какое-то время мы
найдём её где-нибудь поблизости. Мёртвой. С огнём шутки плохи.
-- Типун тебе на язык, - рассердилась Лариса, а мужчина тем
временем продолжал.
-- Влюбить в себя трёх горячих, потерявших разум, мужиков,
и развлекаясь, ходить по лезвию бритвы, конечно, забавно, но и
очень опасно.
-- Вы бы скорее перебили друг друга, чем погубили её, -
подумала вслух Лена.
-- Нет,нет, - перебила её Лариса, - совсем не то. Вот,
видишь, Костя, ты и признался, что был влюблён в Ольгу. Влюблён
по уши, и всё равно не мог простить ей превосходства. Если бы я
была следователем, то больше бы всех подозревала тебя... В
убийстве.
Костя как-то сник и, опустив руки на колени, медленно
проговорил.
-- Жалею, что не я. И теперь хочу узнать, кто же сделал эту
работу за меня.
-- Ты мог бы её убить? - ужаснулся Вадим.
-- Думаю, что да. Таким людям - не место на Земле. Это -
ядовитые орхидеи, поглощающие глупых мошек. Не люди, а монстры.
-- Замолчи! - возмутилась Лариса. - Что она сделала тебе
плохого? Вот, я бы ещё могла возжелать ей зла. Она увела у меня
любимого. Но всё равно, не хотела бы её смерти. Она, что, не
ответила любовью на твою любовь?
-- Ответила.
-- И в чём же дело?
-- Это трудно выразить словами.
-- Ну, да. Она не молилась на тебя, Единственного,
Избранника, хотя и приняла со всем твоим мусором и пеной в душе и
брюхе. И, главное, не тебя одного.
-- Не знаю, - побледнев, вздохнул Костя. - Тогда я ешё не
ведал, что она была близка и с Георгием, и с Вадимом. Ольга из
тех, кто выбирает, и, быть может, она, наконец-то выбрала того,
кто заставил её бросить нас и увлёк за собой. Или не увлёк, но
тогда - убил, что бы никому больше не досталась. Я не шучу.
Невозможность удержать и одновременно понимать, что она выше
тебя на голову и интереснее во всём, разве это не поводы для
убийства?
-- Если узнаю, что её всё-таки убили, - прохрипел Вадим,
- ты убил, то я убью тебя.
Костя засмеялся.
-- Вот-вот, - сказал он, - наш тихий, такой праведный Вадим
бросает невесту и готов укокошить всякого, подозреваемого в
убийстве Ольги. Или ты в обиде? Потому, что захотелось самому?
-- Глупости! - рассердился Вадим.
-- Костя, ты был когда-нибудь несчастлив здесь? - задумчиво
спросила Лариса?
-- Не знаю, - ответил тот.
-- Тогда я спрошу так: "Неужели тебе было плохо здесь?"
-- Нет, я стремился сюда изо всех сил, но каждый раз через
час-другой общения выходил из себя и едва-едва досиживал до
конца.
-- Зато мне, несмотря ни на что, всегда было хорошо у
Ольги. Она одна умела так блистательно воссоздать ауру волшебной
сказки, а я, глупая, столько раз спускала вас и её на грешную
землю. Вы знаете? У Ольги было трудное детство, там она была
совсем не нужна никому. И она играла, играла, играла, придумывая
дивные сюжеты. Она так и не стала взрослой женщиной, продолжая и
теперь выстраивать волшебные замки. А ты, Костя, грубо, с таким
старанием разбивал их. И тогда врывалась в сказки реальная
жизнь, жёсткая, с животными желаниями и страстями. На какое-то
время она уступала ей, пытаясь понять и принять, но потом опять
закукливалась в своих фантазиях. Никто из вас так и не понял
Ольгу. Её поступки - не интриги, хитросплетения и предательства.
Это - беды, печали, неприятие грубой жизни, и, наконец, бунт
маленькой девочки, которая в гневе может ударить мать за то, что
та выкинула любимую куклу с разбитым лицом, или сказала, что в
жизни нет места сказкам и мечтам. Вот, она и спорила всегда.
Нет, не с вами, а со своими грубоватыми предками, а быть
может, и с вами, играя в свои игры. Да, по-детски жестокие. А
иногда ей всё-таки удавалось сделать вечер волшебным. И что
потом? Ты, или кто-то другой оставался с ней на ночь, пытаясь
получить животное наслаждение. И рушились замки, вяли розы и
горько пахло пеплом. Сказка кончалась. Ты же, Костя, пишешь стихи
и в них попадаются такие волнующие строки. Это - твои сказки. И
мы с удовольствием слушаем их:
"Лежать
И просто смотреть в облака,
Что стремятся куда-то упрямо и странно;
И вечно помнить, как твоя живая рука
К моей прикасалась взволнованно
И окаянно."
Но ты, хотя бы раз, поиграл с Ольгой в её игры. В эти
"бабские штучки", "глупую болтовню", "бессмысленные иллюзии" и
прочее, прочее? Почему вы, мужчины, не понимаете, что женщина,
создавая волшебную ауру любви, очень часто и не думает о том,
что она закончится вознёй на диване.
-- Вот-вот, - тихо произнесла Елена, и её прекрасные чёрные
глаза блеснули, - мужчины не оправдали ольгиных надежд, - и она
надолго замолчала. Все ждали. - И тогда она... Нет! Сначала
появился Георгий, весёлый красивый озорной заводной. Певун,
гуляка и очень страстный любовник. Блестящий аспирант - гордость
физфака. Я привела его сюда похвастаться уловом,
продемонстрировать свою "синюю птицу". Мы так гордились друг
другом, мы светились. Ольга посмотрела и усмехнулась. А Георгий
блистал, произносил чудные тосты, пел и, кажется, даже плясал.
Позднее, когда мужчины, принявшие его хорошо, но отчасти,
как недостающего в кампании клоуна, вышли покурить ( не
улыбайся, Константин, ты сам пропел мне тем вечером на ухо:
"Арлекино, Арлекино..."), я уединилась с Ольгой на кухне и
спросила:" Ну, как?" "Не продешеви, - вздохнула та. Это -
Carpovianae vulgaris." Мне было стыдно, но я не знала, что такое
- "Carpa."
"Парнокопытное, - захохотала Ольга, - жвачное: полорогие
бараны и козлы."
Почему-то я не обиделась. Потому, наверное, что сказано
было метко, прямо в точку. Да-да, жвачное (с удовольствием),
задиристое (не в меру, даже больше, чем наш поэт), полорогое,
пасующее перед более сильными. Жи-вот-но-е! В этот момент одним
словом, мгновенно, был разрушен образ, придуманный мною. Не
знаю, кого? Гулливера, Байрона, капитана Немо? И осталось одно
бородатое полорогое копытное, к тому же стадное. Я ещё пыталась
спорить с Ольгой и возбудить свою любовь. Но та спокойно
сказала: "Какая любовь! Подожди недели две, и мы вернёмся к этой
теме."
Мы не вернулись к разговору о нашей любви. Георгий вскоре
переспал с Ольгой, а потом сделал предложение Ларисе. Но тут
резвилась не только подруга. Я слышала, как ты, Костя, поспорил
с болгаром, что тот не сможет за две недели окрутить Ларису и
Ольгу. Он смог. Вернее, он так думал. Смог - только Ларису. А
Ольга, переспав с ним, быстренько выкрутилась. Вам хочется
узнать, как она сумела остаться со мной в хороших отношениях?
Тогда слушайте дальше.
В это время Георгий больше всего походил на дурака-петуха в
своём гареме. Ольга и Лариса "пали", а я через боль веселилась,
кокетничала с Вадимом; Костя поглядывал на меня с изумлением,
расстраиваясь, что нет бурных коллизий, споров и выяснения
отношений. И не прошло месяца, как я окончательно успокоилась. В
это время начиналась моя самая большая любовь.
-- С Ольгой, - буркнул Костя.
-- Да, с ней, но тогда, увлечённые сменой партнёрш, вы не
заметили этого и подарили нам такие прекрасные две недели любви.
Мы обе были немыслимо счастливы.
Она надолго замолчала, но никто из присутствующих не
заметил этого, обдумывая сказанное, потом вздохнула и продолжила.
-- Тот первый декабрьский день с Георгием у Ольги стоил мне
не один год жизни. После пары нелепых встреч мы долго не
виделись и не созванивались. Около двух недель. Тридцать первого
декабря я вернулась домой поздно, без сил, сдавала зачёты.
Позвонил телефон. Ольга приглашала на встречу Нового года.
"Будут только свои", - сказала она (значит, и Георгий), и я
решительно отказалась, - ответив однозначно: "Нет, я заболела",
- и прикорнув на диване, заснула.
Не знаю, через какое время проснулась. Долго не могла
понять, где я? На каком свете? Утро сейчас, или вечер? Потом
вспомнила: вечер, тридцать первое декабря. И потянуло погадать.
Поднявшись, я зажгла свечи и села к зеркалам. Затёкшее тело
сердилось и просилось обратно на диван, в тепло и негу.
Поглядела на часы, была уже половина двенадцатого. Подумалось:
"И хорошо, теперь уже всё равно никак не успеть на встречу Нового
года." Потом я посмотрела в зеркала, и тотчас же захватило дух
от загадочного коридора свечей и трепетного колыхания света в
бездонной глубине волшебного пространства. И немного куражась,
чтобы сбросить первобытный страх перед неведомым, я как-бы пошла
по этому коридору...
А что было дальше, не помнится, совсем не помнится.
Очнулась я от ворчания бабы Мани, моей самой любимой из бабушек:
"Никогда не балуй с зеркалами на Новый год, а то попадёшь в
Зазеркалье, и потеряешь своё место в жизни. И тогда - Беда.
Вечно будешь качаться между этим миром и тем." И тут я увидела
её. Это было настолько реальным, что я спросила. "Каким тем?
Расскажи."
Но бабушка, как когда-то в далёком детстве, сердито свела
брови, поджала губы, став похожей на нашу старую икону Божьей
Матери, суровый лик которой едва просматривался внутри чёрной от
времени и бед доски.
"Бабушка, я сегодня блуждала там, но поче муже - почему
ничего не помню, хотя... яркий мерцающий свет, тепло, запах
воска и ладана, движение... потом что-то яркое, как взрыв, но
живое. Быть может, любовь? Нет, не вспоминается. А если
повторить?"
И я снова поглядела в зеркало, и то сказало мне таким
любимым ворчливым бабкиным голосом: "Что ты, что ты? И так
нагрешила, перейдя рубеж. Теперь берегись! Берегись всего!
Только Боги могут появляться там, где нет ни начала, ни конца. А
ты - не Богиня."
И снова подкрался страх. И опять, стремясь вспомнить, что
же случилось со мной в тёмном чреве зеркала, я, наперекор словам
родного человека, всё-таки, решилась посмотреть в лицо своему
страху. Понять и подготовиться. Нет-нет, не успела ни
подготовиться, ни понять, ни вглядеться. И страх навалился
снова. Потому, что я проснулась. Звонил телефон.
Теперь я окончательно очнулась. На стуле, перед зеркалом.
Свечи догорели, и только одна из них ещё охраняла от темноты
маленькое светлое пространство.
Телефон звонил и звонил. Да, это был Георгий.
"Мне очень плохо, - жалобно попросил он, - быть может,
приедешь?" "Нет," - сказала я и повесила трубку.
И опять оставшись с единственным более-менее живым
существом - телевизором, я страшно расстроилась, хотя ничего
нового не случилось, и в который раз подумалось: "Надо бы
завести собаку." И невыносимо захотелось на дачу, к друзьям.
Боже мой, каким друзьям? Но подобные перепады настроения у меня
бывали и раньше.
Включив свет, я снова подошла к зеркалу, долго вглядывалась
в его погасшее нутро и осталась довольна увиденным.
"Да, - подумал Вадим, - она очень хороша." Как же я не
замечал этого до сих пор, - и представил, как глядит в зеркало
из зеркала тоненькое стройное существо двадцати двух лет с
удивлённо поднятыми вверх бровями. Тёмные, почти чёрные глаза,
опушённые короткими, необычайно густыми ресницами, таинственно
блестят; светлые длинные волосы слегка колышатся; пухлые губы
томительно полуоткрыты; а вздёрнутый пикантный носик озорно
смеётся над всем этим великолепием. - И чего ещё нужно было
этому идиоту?"
-- И сказав своему отражению: "Ничего ещё бабец!" - (донёсся
до Вадима еленин голос) - включила телевизор.
Там уже шумело, кружилось, пело и кричало пёстрое
убожество, пытающееся изобразить веселье. Оставалось только одно -
спать, но спать, почему-то, было боязно, и я решила слегка
растрясти то вкусное, заготовленное на новогоднее торжество и
грустно дремлющее в холодильнике. Потом, с удовольствием
поглощая деликатесы, всё почему-то думала, что пора-пора
оставить эту шумную, крикливую и жестокую Москву и перебраться в
такое место, где мне всегда было бы хорошо. Мысль удивила, ведь
я совсем неплохо вписалась в бурную с сумасшедшинкой жизнь этого
" монстра - Вавилона", никогда не думая о переезде; но опять
принялась гадать, куда бы, в какую бы норку забиться.
"Мне было бы хорошо, - вяло тянулись думы, - где-нибудь в
Прибалтике: сосны, песок, ветер, море, чистота. Дзинтари или
Паланга." Но вспомнив о том, что бедные прибалты, не
освободившиеся до сих пор от комплекса неполноценности, сегодня
выдумали себе смертного врага в лице бывших "угнетателей" -
русских, - перестала развивать эту мысль дальше. "Звенигород?
Да, неплохо. Загорск? Нет-нет, хочу много воды и неба,
радоваться закатам и восходам и своим маленьким победам и
успехам." Да, именно так, Костя. Я, увы, не из тех, кто "сердце
в кровь изодравши, достигнет высот".(3)
-- Но у тебя же - прекрасная голова, - возмутился тот.
-- Зато - слабый стержень. Сколько раз я уже отходила в
сторону, заползая в раковину или соглашаясь с бредовыми идеями
высоколобых. Я знаю за собой эту черту и не люблю себя за неё,
но, каждый раз, в решающий момент трусливо перебегаю к
большинству, считая, что моё мнение не имеет значения. Зато
другую заповедь Хайама почитаю свято: "И лучше будь одним, чем
вместе с кем попало".(4) Но и её я нарушила однажды, завоевав в
любовники молодого и выдающегося профессора физфака. И каким же
он оказался подонком! Это так, кстати.
А тогда опять захотелось на дачу, к Ольге. "Нет-нет, -
почти закричала я. - Нет!" А сердце говорило: "Да!"
Мы долго не встречались и не созванивались, потом она зашла
ко мне, как будто, невзначай. Это было ... двадцать первого
января. Сказала, что приезжала в Москву за красками для своих
новых картин. Стала уговаривать отправиться с нею на дачу
подышать свежим воздухом. Всё равно, на носу - студенческие
каникулы. Я старалась удержаться, но всё-таки брякнула: "А как
же Георгий? Уже надоел?" "Он опротивел мне в первый же вечер.
Знаю, не поверишь, но я не предавала, а спасала, да, спасала
тебя. Надо было открыть глаза одной глупой девчонке, а то бы она
потеряла год жизни, а может быть, и всю её, оставшуюся, с этим
ничтожеством."
"Ты, просто, выжала из него всё, что смогла," - огрызнулась
я.
"Нет, не сразу, но быстро я поняла самую суть Георгия:
желание давить всё подряд, но особенно непонятное и чужое.
Сколько же я выслушала в эти дни бурных тирад о несомненном
превосходстве болгар над русскими!"
"И в конце концов, выдала ему?"
"Легонько. Сказав, что татаро-монгольское иго, конечно,
сильно испортило русских, сделав их недоверчивыми, коварными,
осторожными, но не трусливыми. Османское же - сломало болгарам
хребет, превратив в инвалидов на многие века, а их территорию -
в проходной двор для турок, немцев, русских и других любителей
поживиться. И отчасти поэтому памятник "Алёше" у них, как бельмо
на глазу. Мало было таких "Алёш" у болгар, а может, и не было
совсем. И все их победы - не без помощи русских."
"Тебе не кажется, что ты перегнула палку?" - спросила я.
"Ах, брось. Вот, он - типичный болгар, хотя и обруселый.
Ведь Гоша был влюблён в тебя по-настоящему. И первая же смелая и
умелая девка (это я - я, - усмехнулась) за один вечер
перечеркнула вашу великую любовь. Прости меня, пожалуйста, не
удержалась проверить. Козёл! Неужели тебе было бы легче, если бы
ты сама разобралась в нём через несколько лет или дней. Потерять
самое лучшее время! Я его не люблю, и тебе - не надо. Поедем ко
мне на дачу, отключим телефон, выпьем по рюмочке, помянем твою
любовь. А потом я нарисую тебя, перенесу на бумагу черты твоего
милого лица и необыкновенно гибкое тело дикой кошки. Поедем, ты
ничего не потеряла, и ещё не раз скажешь мне "спасибо" за это
хирургическое действо. Ей Богу, не пожалеешь. Буду ублажать тебя,
замаливать грехи, посыпать голову пеплом, и, как умею, умолять о
прощении."
Я ещё раз взглянула на фотокарточку Георгия. "Коз-зёл! -
подумалось, и почему-то согласилась, сказав. - Хорошо, приеду.
Двадцать четвёртого января, после экзаменов.
Потом,уже много позднее, догадалась: она, наверняка обладала
гипнозом.
-- Ей надо было надавать по морде, а не ехать в гости, -
жёстко сказал Костя.
-- А почему же ты не воспользовался этим в своей ситуации? -
спросила Елена.
Костя буркнул что-то невнятное и демонстративно уставился в
окно. Девушка вздохнула.
-- Вот, такие дела...
-- Да, тебя не было тогда на встрече Нового года, -
перебила её Лариса. - И всё было плохо, как будто вынули душу из
нашей кампании. Георгий не понимал, что случилось с Ольгой.
Костя, естественно, всё понимающий, или знающий, злобно
ехидничал. Я, по определению, утопала в ревности.
-- Она не любила это чувство, - вспомнила Лена. - И не
очень... любила тебя за то, как ты жгуче ревновала её к Вадиму.
Но об этом потом. А тогда Оля предложила начать с купания: "Я
так измучилась, бегая в шубе по магазинам." Мне было всё равно.
С купанья, так с купанья.
Мы вошли в большую комнату на первом этаже дачи, служившую
ванной: кругом светло-голубой кафель, а по нему редкие, но
прекрасно выполненные рисунки (поняла, что её): дельфины,
красные головастые рыбки, силуэты купальщиц и купальщиков,
неясные, исчезающие, и вдруг, чётко прорисованные. Очень тепло. В
центре комнаты - огромное голубое сооружение, то ли ванна, то ли
бассейн.
Ольга включила воду и начала, не торопясь, раздеваться. Я
также медленно (суетиться совсем не хотелось) присоединилась к
ней. Потом, отнеся куда-то нашу одежду, она вернулась с
большущей махровой простынёй, белой в голубую искорку,
несомненно, очень мягкой, и открыв дверь шкафчика,
вмонтированного в стену, долго перебирала какие-то баночки,
склянки, и наконец, смешав содержание трёх из них, вылила густую
зелёную жидкость в воду. По комнате пошёл приятный,
всё усиливающийся пряно-хвойный дух, и безумно потянуло туда, в
это странное сооружение. Из вас никто не бывал там?
Вадим и Лариса отрицательно покачали головой, а Костя
съязвил: "Тебя удостоили наивысшими почестями."
-- Так, вот, - продолжила Елена, - я погрузилась в эту
пахучую и тёплую субстанцию и очутилась... в детстве, далёком,
солнечном, волнующем; и мне показалось, что всё то, тёмное и
страшное, накопившееся во мне за две недели мрака, мгновенно
улетучилось. По телу, откуда-то снизу, от живота стали
расходится волнующие токи, а вода перемещала их, растворяла,
уносила, а потом возвращала снова. Это было прекрасно. Неожиданно
Ольга оказалась рядом со мной, уже в воде, и начала поглаживать
моё тело мягкой, видимо, настоящей губкой, пропитанной каким-то
приятно пахнущим нежно-фиолетовым раствором. Правой рукой она
массировала меня от шеи и плечей к груди и животу, совершая
какие-то замысловатые восьмёрки и полукружия, а левой - находила
неведомые ранее точки, и слегка нажимая на них ногтем, порождала
во мне пронзительные молнии, которые мягкими судоргами тревожили
тело. Мне никогда в жизни не было так хорошо, разве, что однажды
в раннем-раннем, ещё неразумном, детстве. "Да-да, это было", -
только подумала я и сразу увидела, - тёплое Чёрное море, руки
матери, поглаживающие моё маленькое тельце, и щенячий восторг от
заигрывания озорных струй и касания родных рук.
Сладкое наваждение длилось долго. Ольга всё подливала то
тёплую, то горячую воду, меняла пахучие шампуни и масла,
находила всё новые и новые точки блаженства. И это не казалось
ни извращением, ни развратом.
Затем, утомившись, она бросила простыню на мягко
пружинистый пол, и предложив мне улечься на неё, начала снова
массировать своими ловкими руками, теперь одетыми в тончайшие
пушистые перчатки. Тело гудело, волновалось, но постепенно
успокаивалось. И вот, когда уже подумалось, что блаженство
кончается, она дала мне выпить настой из каких-то душистых трав
и цветов (я уловила в нём мяту, липу, чабрец, тую, но было
и что-то другое), снова продолжив массаж своими тёплыми
ладонями, снова тревожа почти успокоившиеся точки. На это у меня
уже не хватает слов. И ничего предосудительного! Ну, может быть,
она прижалась ко мне раз-другой своим прекрасным разгорячённым
телом. Изнеможённые, накинув халаты, мы поднялись в комнату на
втором этаже, где я ещё не бывала: тепло, светло, тихо, пахнет
сосной. На полу - пушистый и толстый ковёр, покрытый пёстрым
покрывалом. "Ложись, красавица, - улыбнулась Ольга, - ты
простила меня?" И я сказала: "Да."
"Теперь буду рисовать тебя, за три часа насмотрелась. Лежи
спокойно, подложив руку под голову. Нет-нет, не как ребёнок, а
как обольстительная молодая женщина. Вот-вот, уже лучше. Ты,
хотя бы знаешь, что необыкновенно красива?" Я не знала и не
верила. Тело постепенно успокаивалось, но какие-то те места ещё
постанывали и токали. Не заметила, как заснула, а когда открыла
глаза, то увидела: вечер, яркий электрический свет, а у стены -
большой холст. На нём - женщина, и правда, красивая, похожая на
меня, но не я. Потому, что очень хищная и обольстительная.
"Это - не я," - вздохнула. "Нет, - решительно возразила
Ольга, - это - ты, Елена Великая, но лет эдак через пять-десять,
когда, наконец-то поймёшь, что уже не дитя, а прелестная
обольстительная женщина. Но я сделаю тебя такой побыстрее."
Она рисовала и делала это две недели с небольшим. Теперь,
вот, смотрите на меня: на пятьдесят процентов - я её
творение. И этому моему варианту уже не нужен Георгий.
Но, вот, в случившейся новой жизни мне плохо. Потому, что я
одна. Плохо без неё.
-- А что стало с картинами? - спросил Вадим.
-- Не знаю. Быть может, она продала их. Сохранилась только
одна, маленькая, но очень удачная. Если хотите, посмотрите в
спальне. Ей больше всего нравилась.
Потом у меня образовались неприятности в Университете. Я не
сдала один экзамен, не сдавала, и лишилась стипендии. Пришлось
посуетиться. Узнав об этом, Ольга приехала ко мне и привезла
пятьсот долларов. Сказала, улыбнувшись: "За прекрасную работу
натурщицей." Очень звала к себе на дачу. Я обещала подъехать в
ближайшее воскресенье утром двадцатого февраля. Не успела.
Воскресенье для неё уже ушло в никогда.
Я долго гадала: "Кто? Георгий? Нет. Он этого не мог сделать,
по определению." Кстати, болгар снова влюблён. В Нину из нашей
группы. Думаю, отчасти назло мне, но более из-за страха. И алиби
у него теперь будет на каждую минуту тех дней. Так что,
прости-прощай болгарский друг!
Все помолчали.
-- Давайте выпьем за здоровье этой ведьмочки, - произнёс
Вадим.
-- Ты думаешь, что она жива? - удивилась Лариса.
-- Не знаю, но я видел её в субботу вечером девятнадцатого
февраля.
-- Где? - всполошилась Лариса.
-- Она заехала за мной и утащила на дачу.
-- Зачем? - прошептала женщина. Руки её мелко дрожали.
-- Это - долгий разговор. Давайте немного расслабимся,
выпьем и закусим. А потом я постараюсь воссоздать тот день также
смело, как Леночка - бесстрашное наше чудо.
Но первой начала Лариса, чувствуя себя очень уязвлённой
после откровений Елены и Вадима.
-- Мне долго не верилось, что Вадим подпал под чары Ольги.
Мы, ведь знакомы с ним уже сто лет: учились в одном классе,
вместе пошли на журналистику, и обоим хватило сил пробиться.
Чего уж скрывать, я всегда любила и люблю его одного. А с Ольгой
мы познакомились совсем недавно. В сентябре прошлого года, в
коридоре телецентра. Она остановила меня, спросив, где можно
найти тележурналиста Машкина?
"А-а, - эту радость всех домохозяек постсоветского времени,
- сказала я , - в прямом эфире и душевном неглиже? Дежурьте,
вот, у этой двери. Жаль, что не прихватили цветы. Он это обожает."
Ольга улыбнулась, и внимательно посмотрев на меня, сказала:
"Запишите мой телефон, и если выберете время, приезжайте ко мне
на дачу вместе с вашим оригинальным другом. Надо же: высокий лоб
мудреца, проницательные глаза старца и улыбчивый рот
хитрюги-клоуна! Славно потратим время: поболтаем, посплетничаем.
А винный погреб у меня! Потрясающий! Будем дарить друг другу
счастье и купаться в радости."
Я очень хорошо запомнила Ольгу. Слишком хорошо. Она
ворвалась, врезалась мне в память, но сперва почему-то не
отложилось, как поразительно она хороша собой. А тут - эта
нелепая смерть журналиста, хождение к следователю, и ... вроде
бы, случайная встреча. Как сейчас, помню её: среднего роста,
прекрасно сложённая, в брюках, выгодно подчёркивающих фигуру, и
каком-то камзольчике-распашонке из пушистой ткани; высочайшие
каблуки, летящие светло-каштановые волосы, сумка через плечо. А
черты лица как будто смазаны, из-за притягивающих взгляд
огромных голубых восхитительных глаз! Сколько же ей было лет?"
Никто не ответил.
-- Но давайте поближе к нашим "баранам". Меня унижали
тридцать первого, первого и второго. Второго января уже вместе с
Георгием, демонстрируя нам обоим новый сверкающий и вычурный
замок любви, выстроенный уже для них двоих: Вадима, напрочь
забывшего обо мне, и Ольги. Да... она не любила меня, говоря не
раз: "На первый взгляд - ты девственница-пуританка, но умная и
насмешливая, на второй - она же, занудная и ехидная. Ты - не
высокая, а длинная, не стройная, а засохшая."
Я не обижалась, мне было хорошо в её кампании; интриги и
шуточки не раздражали, пока всё это не коснулось меня самой
вплотную и всерьёз. Теперь мне кажется, что уже в ту, первую
встречу на телевидении она запустила ядовитый коготок в твоё
сердце, Вадим.
-- А ты, что молчишь? - взорвался Костя, бросив негодующий
взгляд на Вадима. - Она начинает лупить тебя по морде и слева, и
справа.
-- Пусть развлечётся, - сказал Вадим, - мне нравится. Так
мне и надо. Подожди, она ещё дойдёт и до тебя.
-- Никогда бы не смог влюбиться в эту "голую правду".
-- Но мне уже расхотелось лупить вас, - вздохнула
Лариса, - ей было достаточно улыбнуться, как ваши "достоинства"
каменели и кричали: "Всегда готовы!" Но я вернусь к началу. На
второй день "мадам" стало скучно и неинтересно с болгаром. Его
немного пожевали и выплюнули. И в одночасье был создан новый
фаворит - Вадим. Болгар бесится, Костя не знает, к кому
ревновать: к Вадиму, или Георгию. Умная Елена на встречу Нового
года не пришла, а я, идиотка, никому не нужна.
И тут болгар начал меня обхаживать. Я-то подумала - назло
Ольге, но очень скоро прозрела. Костя, сколько ты заплатил за
победу Георгию?
-- Сто долларов.
-- Негусто. А я, уступив своей злости и ревности, потом
плевалась целый месяц. Вот, в этом и различие между нами.
Женщина, когда не любит, то уж не любит во всём. И даже, если
близость произошла, не считает это своей победой. Нормальная
женщина. А мужик доволен в любом случае. Ещё одна медаль - его
"достоинству".
-- И Ольга? - усмехнулся Костя.
-- Нет, Ольга любила и Вадима, и Георгия, и тебя, Костя.
Но, вот, я, попробовав поиграть в мужские игры, вывалялась в
дерьме.
Итак, у Ольги возник новый роман с Вадимом, Костя, как
всегда, во всеоружии, Георгий унижен и злобен, а Вадим? Быть
может, ты сам расскажешь, как было дело?
-- Попозже.
-- Ну, ладно, - согласилась Лариса, и задумавшись, тихо
подытожила. - Да, я - пуританка, но я такова, и изменяться не
хочу. А Ольга? Мы, просто, очень разные. И как ни странно, мне с
ней, да-да, совсем другой, было интересно. В каком-то смысле я
даже благодарна ей. Ну, не сейчас, так потом, всё равно это бы
случилось. Вадим оказался ненадёжным партнёром. Поэтому убила её
не я. Никогда не смогла бы.
-- Значит, последним её видел Вадим девятнадцатого
февраля. Расскажи, - попросила Елена. - Только пойдёмте в
столовую. Похолодало.
Кампания поднялась на второй этаж.
-- Чудаки, - вздохнул Вадим, когда все расселись вокруг
стола. - Да, я подлец, да, я поддался её чарам и смертельно
обидел Ларису. Да, мы встретились девятнадцатого февраля, в
субботу, и поехали на дачу. Я провёл там день и ночь, а
воскресным утром уехал в Москву. В сложных чувствах. Да, я
влюбился, как мальчишка, и эти часы, проведённые с нею - лучшие
в моей жизни. Я всегда буду вспоминать их с нежностью. Мне было
необыкновенно хорошо с Ольгой, но физической близости между нами
не было. Хотите верьте, хотите нет. Понимаю, - Лариса вряд ли
поверит, но не выдумывать же мне того, чего не состоялось.
Та с удивлением смотрела на Вадима.
-- Но ты же просил прощения?
-- А как же? Я провожу время наедине с другой женщиной. В
духовной близости. Я бы на твоём месте, Лариса, тоже ревновал.
-- И что же вы делали?
-- По дороге к ней я мечтал, что бы на даче никого не
оказалось. Не позвонил Ларисе. Мы были в размолвке. "Но, ничего,
мы ещё помиримся," - не уходила из сознания нелепая мысль.
Приехал и очень обрадовался: действительно, никого не будет! У
неё - такое настроение. И тут, вопреки чувствам и разуму, я
рассердился, сказав себе: "Я не буду с ней спать."
-- Больше, - добавила Лариса.
-- Нет, вообще, спать.
Потом она начала удивлять меня.
-- Соблазнять, - поправила Лариса.
-- Ну, может быть.
-- Тоже купались?
-- Нет, тем она и была хороша. Выдумками. Ольга никогда не
повторялась. Сперва мы смотрели экспериментальный фильм
начинающего и пока мало известного режиссёра, её хорошего
знакомого. Сама она видела картину много раз и больше наблюдала
за моей реакцией. Это - страшный фильм. Я бы назвал его
Апокалипсисом, но добавил бы - души, или Космосом души. И
музыка! Тоже его, неизвестного, потрясающая! Сюжет фильма до
удивления прост. Мужчина, красивый по-мужски и духом, и телом ( с
обычными, быть может, слегка гипертрофированными потребностями:
вино, рулетка, бега, охота, женщины) неоднократно изменяет жене;
но пробуя и пробуя снова и получив ещё одно разочарование,
возвращается к ней, Единственной ( из кабака, борделя,
космического полёта, с войны), сначала молодой и одинокой, потом
(она уже с ребёнком) усталой и пожилой. Боже мой, как же Ольга
прекрасно снята: на море, в горах, дома за милыми хозяйственными
заботами. Столько чудесных, незабываемых мгновений. Вот, она
возится с ребёнком, и над ними святой солнечный ореол; вот,
смотрит на дремлющего мужчину... Тот счастлив, но через
несколько дней он опять уходит. Уходит, окунувшись в настоящее
счастье. И опять предаёт! Предаёт! - уже кричал Вадим. - В эту
секунду Ольга внимательно посмотрела на меня, и я почувствовал,
что она поняла: "Я не буду с ней сегодня из-за невозможности
пережить неизбежную потерю. Ведь слепому было ясно, кого любила
она. И тем самым, как бы встану на защиту лучшей мужской
половины. Не все такие, как главный герой. Как она догадалась?
Не знаю. Но и я кое-что услышал в этом молчании: она не
соблазняла; фильм ей необыкновенно дорог, дороже этого мужчины,
(или кого он играет) и их действительной любви. А я в этой
ситуации - статист-утешитель.
Фильм длился долгие три часа. Потом я попросил передышку,
чтобы выполнить то, что обещал себе; вышел остудиться на мороз и
бегал, бегал под звёздами по продрогшему миру. Уходя же из дома,
увидел грусть в её глазах и ещё что-то. Она ждала кого-то
(чего-то) и боялась. Быть может, остаться одной? И под всякими
предлогами удерживала меня. Но я не мог больше. Не мог, а не не
хотел. Когда она закрывала двери, лицо её было ужасно. И
всё-таки я ушёл.
Потом... вернулся, дом горел всеми окнами. С замиранием
сердца подумал: "Что же будет теперь?" Дивная музыка фильма ещё
гремела в ушах.
В доме никого не было. Я бродил и бродил по нижнему и
верхнему этажу, гасил свет в одной, второй, третьей комнате... Я
был невыносимо, пронзительно влюблён. Проверил все уголки. Ольги
не было. Потом нашёл записку на маленьком столике в спальне,
рядом с горящей свечой. В ней было одно: "Люблю тебя немыслимо!"
Я так и не понял, кому адресовано это послание: ему или
мне?
Вот, так я "изменил" тебе, Лариса. Действительно, изменил.
Я любил её в тот вечер и ночь. И безумно люблю до сих пор.
-- И что бы остановить мгновение, ты убил её в тот самый
момент, когда она полюбила тебя? - задумчиво проговорила Лариса.
- И она умерла, унеся с собой эту Великую Любовь. И больше
никого уже так не полюбит.
-- Нет, - вздрогнул мужчина, - я бы не смог. Я не сказал
вам ещё одного. Близкая ситуация смоделирована в конце фильма:
женщина с отчаяния изменяет мужу, и тот убивает её. И опять -
музыка, жуткая музыка.
-- Быть может, Ольга собиралась сыграть этот конец в жизни:
она с отчаяния изменяет, а он убивает? - прошептала-подумала
Елена.
-- Изменяет со мной, - добавил Вадим. - И потом. - Не знаю,
не знаю ничего. Кроме одного. Я люблю и буду любить её всю
оставшуюся жизнь. Ждать и надеяться, что она, быть может, тоже
немного любила меня. Ведь по паспорту я - Владимир. "Влад", -
зовут меня дома.
-- Прости, а как же с Ларисой? - спросил Костя.
-- Мы побеседовали и не увидели нашего счастливого будущего
в будущем. Понимаете, в любви обязательно должен быть элемент
игры, иначе всё быстро приедается. У нас с Ларисой
всегда было чрезвычайно серьёзно. А Ольга? Она - необыкновенно
талантливая игрунья и выдумщица. Правда, в таких больших
количествах партнёру уже тяжеловато. Но и прекрасно! Елена об
этом очень хорошо рассказала. Вряд ли теперь ей будет интересен
Георгий или кто-то похожий на него. А ещё Ольга, как никто,
умела отдавать.
-- Кто-нибудь знает о её семье? - спросила Лариса. - Живы
ли отец, мать, сёстры, братья?
-- Я слышал, что у неё был муж, - вспомнил Костя, но
неудачно.
-- Лена, а что ты имела в виду, сказав Косте, что он "не
воспользовался этим в своей ситуации."
-- Узнай у него самого.
-- Спрашиваю?
-- Лариса, мы что на суде? - возмутился Костя.
-- Но мы все рассказали о своих последних встречах с
Ольгой. А ты только ворчишь и говоришь о ней гадости.
Юноша вздохнул.
-- Ну, что ещё вспомнить об Ольге? Она любила вас всех,
кроме Георгия, считая его воплощением животного начала в
человеке. И поэтому спасала от него Елену. Весьма своеобразно. Но
Ольга, и впрямь, больше всех любила её, женственную, обаятельную,
добрую. Потом она начала влюбляться в Вадима, сперва
неосознанно, но вскоре это нахлынуло девятым валом, а разбудить
его чувства, заставить понять, что тот давно любит, было для
Ольги совсем несложно.
-- Ты убил её в то утро? - прошептал Вадим.
Тишина - тишина - тишина.
-- Когда ты так малодушно покинул её? - усмехнулся Костя.
-- Она поехала к тебе?
-- Нет, Вадим, это я, как бездомный пёс, бродил весь вечер
и ночь вокруг дома, чувствуя, что теряю Ольгу. И когда ты вышел,
мы крупно поговорили, и я ... увёз её к себе. Но она уже не
любила меня. Каким-то образом мы ухитрились помириться и утром
опять поехали на дачу. Там она повеселела, помчалась на кухню,
сварила кофе, кому-то звонила. А я зашёл за чашками в столовую и
увидел на стене твой портрет, Влад-Вадим. Прекрасный портрет! И
всё понял, разозлился, и хлопнув дверью, уехал в Москву.
-- Да, - сказала Лариса, - она любила вас всех, кроме меня,
- и глубоко задумалась. Потом подняла глаза, полные слёз, и
прошептала.
-- Костя. Это ты убил её. Ты - самый многогранный и
талантливый из нас. Ведь это правда? Ты убил её... Хотел, чтобы
она принадлежала тебе одному, но сам постоянно изменял ей. И она
тоже попробовала сыграть ... в мужские игры.
Костя медленно поднял голову. Он был бледен, но глаза
горели пламенем.
-- Нет, - твёрдо произнёс он, - я только предупредил её
фильмом, - потом, немного подумав, добавил. - В ней, пожалуй,
было слишком много всего для одной женщины.
Молчание - молчание - молчание.
-- Ну, что ж, - тихо произнесла Лариса, - мы не забудем
Ольгу, и давайте выпьем за неё, яркую, весёлую, остроумную,
единственную из нас, достойную носить это гордое имя - "Женщина".
И тотчас, как будто бы присоединяясь к её словам,
раздался долгий раскат грома, и небо озарилось мертвенно-голубым
светом.
И вдруг Елена произнесла: "Ты сказала не то слово, Лариса.
Давайте помянем Ольгу. Ведь это ещё не всё. Правда, Костя. Ведь
это мне звонила Ольга воскресным утром и просила о помощи; и я
сразу же примчалась. Душа мучительно болела. У калитки стояла
твоя машина, мотор работал. Я решила переждать несколько минут и
видела, как ты выходил из дома один, внимательно огляделся, сел
в машину и укатил.
Потом я вошла в дом.
Там никого не было.
В доме был безупречный порядок: ни пылинки, ни соринки.
Так чисто у Ольги не было никогда.
Я долго раздумывала, и наконец, решилась позвонить в
милицию, но тело Ольги не было найдено. Дом опечатали. А я всё
искала... долгие девять дней и, всё-таки, нашла то заснеженное
место в саду... Заброшенный погреб... Там она и лежала... Такая
красивая, даже в смерти.
А ты в это время был уже в длительной заграничной
командировке в Штатах.
Нас же, довольно долго, терзали следователи, но алиби
нашлось у всех, и дело отложили до твоего приезда, приказав мне,
в интересах следствия, никому не рассказывать о ... находке.
И вот, наконец, ты здесь, на её даче, такой же весёлый и
блистательный, как всегда. Зато у меня на душе - темным-темно.
А ведь ещё совсем недавно всё было так замечательно. Жила
среди нас необыкновенная, восхитительно-талантливая
многострунная женщина: смелая, ироничная, темпераментная,
притягивающая людей, как прекрасная музыка.
И любящая тебя, Костя. Тебя одного...
Неужели этого было мало для настоящего счастья?
Но ты всё искал и искал свою жар-птицу, не понимая, что она
здесь, рядом с тобой; потом возвращался, чтобы через
неделю-месяц снова исчезнуть.
Неужели тебе ни разу не приходило в голову, как это
унизительно для женщины? Конечно, приходило.
И всё-таки, после множества тусклых дней, Ольге, наконец-то
повезло. Случай, а может быть, и Всевышний, познакомил её с
мужчиной, интереснее и порядочнее тебя.
Как же она ожила, помолодела душой, пробудилась, зацвела, и
сломя голову, бросилась в эту захватывающую дух круговерть.
А ты? Разве ты мог смириться с тем, что она опять получила
от жизни больше, чем ты? И поспешил... Поспешил разрушить эту
прекрасную, неповторимую Вселенную, чтобы уже никто и никогда не
смог насладиться ею.
-- Да-да, - тихо сказал Костя, - так всё и было, именно, так.
Нависла тяжёлая тишина.
Стало слышно, как, грустно стучат капли дождя по крыше.
Часы громко пробили одиннадцать...
В дверь позвонили...
5.02.1999
Примечания.
1 - Уальд О. Баллада Редингской тюрьмы. Стихотворения.
"Худ. лит." Пер. К. Бальмонта . М. 1990. С. 384
2 - Маяковский В. Во весь голос. Полн. собр, сочинений. Т.
10. Гос. изд. худ. лит. М. 1958. С. 281
3 - Омар Хайам. Нищим дервишем станешь - достигнешь
высот... Дверь друга. Избранные рубаи (пер. с перс. - тадж.)
"Зеркало". М. 1997. С. 115
4 - Омар Хаям. Чтоб мудро жизнь прожить... - там же С. 42