Бардина Наталия Юрьевна : другие произведения.

Весь вечер об Ольге

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:


                           Н. Бардина

                       ВЕСЬ ВЕЧЕР ОБ ОЛЬГЕ

                                   "Но убивают все любимых, -
                                   Пусть знают все о том..."
                                   О. Уальд.


     Они сидели на веранде ольгиной дачи.  Запад полыхал закатным
пожаром, а с востока погромыхивало, но туч пока  не  было  видно.
Звонко голосили кузнечики, как всегда, в середине августа.  И это
вселяло надежду на продление лета, но очень малую.  Ведь в  такое
время каждая гроза у нас подумывает перейти в затяжные дожди  или
заморозки  по  утрам.  И  тогда  спокойная   зелёная    декорация
стремительно сменяется на крикливую, нарядную и пёструю.
     -- Вот оно и уходит, - тихо произнёс Вадим, высокий и  очень
элегантный брюнет с печальными тёмными глазами, - празднично,  но
спокойно, как ушла тогда  Ольга;  и  кто  бы  мог  подумать,  что
навсегда.  И с тех пор - ни слова, ни звука. Иногда мне  кажется,
что её уже нет в живых.  Но убить себя? Нет. В это я  никогда  не
поверю.  Никогда. Правда..., последнее время Ольга была  какой-то
отстранённой , думающей, часто не подходила  к  телефону.  И  всё
таки нет и нет; она так любила жизнь: свои книги,  художественные
альбомы, картины на  стенах  этой  дачи,  гостей.  И  всех,  кого
любила, она допускала в свою душу...
     --  И  торжественно  вручала  ключ,  -  сказал    насмешливо
красивый блондин с подвижным лицом  и  большими  серыми  глазами,
слегка навыкате, очень ловкий и прекрасно  сложённый;  с  ладным
натренированным торсом и руками гимнаста. Его звали Костей.
     -- Ну, и что? - с вызовом перебила Лариса.  -  Ты  всегда  и
всё, даже трагическое, превращаешь в фарс.
     -- Да-да, - кивнула головой  Елена,  и  её  длинные  светлые
волосы, тихонько потрескивая, заструились  блестящим  потоком,  -
если уж Константин получил ключ, то он уверен,  что  постель  ему
отныне обеспечена.
     Юноша хмыкнул и неожиданно заявил.
     -- Она всегда была занудой и артисткой.  Не великой, но  всё
же способной.  Именно это и привлекало  меня сюда. Вот  уж с  кем
не  было скучно: трижды солёные анекдоты, великосветские сплетни,
пикантные истории о знакомых, намёки на грани фола.  Сколько  раз
мне хотелось схватить её, бесстыдницу,  бросить  на  диван,  и  -
"весомо,  грубо,  зримо"(2)...,  нет-нет,  -  отлупить.  Но  тут,
откуда-то из небытия  возникала  брезгливая  ханжа-немка,  и  всё
очарование только что происходившего с хохотом улетало  в  трубу;
или появлялась милая кошечка с  чем-то  вкусненьким  на  подносе,
мечтающая  послушать  мои  "необыкновенные"  песни.  И  я  всегда
покупался и, распустив хвост,  старался,  что  есть  мочи.  А  её
реплики: "Это необычно, подобное сочетание слов мне  ещё  никогда
не встречалось. Это - так волнует... А пауза после третьей строки
- такая щемящая и  неожиданная.  В  ней  -  вся  боль  Вселенной.
Подожди, я должна  врасти  в  твои  стихи.  Послушай,  это  же  -
великолепно!"
     -- Она, просто, была умным человеком,  -  произнесла  Лариса,
нервно поправляя большой ярко-рыжий пучок роскошных волос. - А  с
умными - всегда трудно.
     -- Никакая не умная,  а  вульгарная  стерва.  И  именно  это
привлекало сюда не только меня, но и других. Вадима, к примеру.
     Тот хмыкнул, но промолчал.
     -- Ну, конечно, - рассердилась Лариса.  -  Даже  для  самого
талантливого мужчины абсолютно нестерпимо, если найдётся  женщина
умнее и ярче его.  Ты, Костя, всегда нападал, всегда шёл в атаку,
стремясь доказать всем, а больше всего себе, что  ты  самый-самый
выдающийся, хотя бы потому,  что  Мужчина.  Талантливее  и  умнее
женщин.  Любых. Это - от Бога, и так будет всегда. А  она  мягко,
но  очень  умно,  тыкала  тебя  носом  в  ...  И   если    Вадим,
действительно, был влюблён в Ольгу,  то  ты,  ты  всё  бы  отдал,
чтобы уничтожить её.
     -- Ну, уж, если  пошли  такие  откровения,  и  вы  пытаетесь
свергнуть нашу Богиню с  пьедестала,  то  послушайте  и  меня,  -
сказал Вадим. - Я, действительно, любил её.  Её  одну.  С  первой
встречи.  И очень боялся, что  она  никогда  не  разлюбит  нашего
"бойцовского петуха".  Но Оля, увы, не любила ни его, ни меня.  А
эти ключи? Мы были зачем-то нужны ей.  Мне  много  раз  казалось,
что она чего-то(?), кого-то(?) боялась и искала в нас защитников.
     -- Да, - вспомнила Лариса, - она не любила  оставаться одной
на этой даче.  Звонила, настаивала, прельщала. И надо сказать,  я
никогда не была разочарована, приехав сюда.
     -- И даже, когда она отняла  у  тебя  любимого  человека?  -
усмехнулся Костя.
     -- Ну, если он так легко слинял, то и Бог  с  ним.  Я  и  не
боролась, видя  её  преимущества.  Сколько  теперь  ни   кричи  о
пороках Ольги, - всё бессмысленно.  Да, и мы все не без греха. Но
не лукавлю, говоря, что я всегда приезжала сюда с  удовольствием.
И именно, из-за самой Ольги.  Кстати, за несколько дней до  ухода
(кажется, тринадцатого февраля, я заглянула  к  ней  за  книгами)
она  поведала  мне,  что,  наконец-то,  влюбилась,  безнадёжно  и
навек.  И как всегда, это было сказано так убедительно, что в  ту
же минуту  поверилось.  Погодите,  она  и  имя  назвала  какое-то
странное: Лад, быть  может,  Влад,  или  Слава?  Нет,  только  не
Слава.  Но  тут  ворвался  бешеный  Костя,  в   очередной    раз
пытающийся  доказать    своё    божественное    первородство    и
превосходство над  женщинами,  и  она  прервала  разговор.  Слава
Богу, в этот день  ещё  не  было  Георгия,  а  то  бы  они  опять
подрались.
     -- Значит, ты последняя, из тех, кто видел  её  в  живых,  -
подумала вслух Елена.
     И в ту же секунду послышался ехидный смех Кости.
     -- Ах, бедняжка Георгий! С его-то горячей кровью! Кстати,  с
кем в первый раз пришёл наш болгар  на  дачу  где-то  в  середине
декабря? С Леночкой.  И какая  это была славная пара!  Мужчина  с
копной кудрявых смоляно-чёрных волос и каштановыми  бакенбардами.
А  глаза?  Как  они  блестели!  И  ещё,  -   вычурные,    немного
великоватые  губы,  упрямый  мощный  подбородок,  почти    всегда
нахмуренные  брови.  Прекрасный  экземпляр!  А  рядом  -    Лена,
светленькая, пухленькая, улыбчивая и такая счастливая!  А  потом,
помните, с кем весь  вечер  протанцевала  Ольга?  И  -  небольшая
перемена в парах.  После чего  она  вручает  ему  ключ  от  дачи:
"Всегда, в любые времена вас ждут, а если  приведёте  ещё  одного
мужчину,  моя  "крокодилова  пасть"   тотчас    откроется...    и
прости-прощай болгарский друг!"
     Елена улыбнулась.
     -- Да, я мучилась, - сказала она, но совсем  недолго.  Ольга
умела утешить и объяснить ситуацию.  Говорила, что сама не знает,
как это происходит; она не хочет, а мужики  почему-то  пропадают.
И поклялась мне, что близости между ними больше не допустит.
     -- Ох, нет  с  нами  Георгия.  Конь  горяч,  но  правдив,  -
ёрничал Костя. - Он бы рассказал, что было между ними.
     -- А зачем? - спросила Лена. - Мне теперь  не  больно  и  не
жалко.
     -- Что-то совсем не верится  в  ольгин  отъезд,  -  поёжился
Костя, - и я не очень удивлюсь,  если  через  какое-то  время  мы
найдём её где-нибудь поблизости. Мёртвой. С огнём шутки плохи.
     -- Типун тебе на язык, - рассердилась Лариса, а мужчина  тем
временем продолжал.
     -- Влюбить в себя трёх горячих, потерявших  разум,  мужиков,
и развлекаясь, ходить по лезвию бритвы, конечно, забавно,  но  и
очень опасно.
     -- Вы бы скорее перебили друг  друга,  чем  погубили  её,  -
подумала вслух Лена.
     -- Нет,нет, - перебила её  Лариса,  -  совсем  не  то.  Вот,
видишь, Костя, ты и признался, что был влюблён в  Ольгу.  Влюблён
по уши, и всё равно не мог простить ей превосходства.  Если бы  я
была следователем,  то  больше  бы  всех  подозревала  тебя...  В
убийстве.
     Костя как-то  сник  и,  опустив  руки  на  колени,  медленно
проговорил.
     -- Жалею, что не я.  И теперь хочу узнать, кто же сделал эту
работу за меня.
     -- Ты мог бы её убить? - ужаснулся Вадим.
     -- Думаю, что да.  Таким людям - не место  на  Земле. Это  -
ядовитые орхидеи, поглощающие глупых мошек.  Не  люди, а монстры.
     --  Замолчи! - возмутилась Лариса. - Что она сделала   тебе
плохого? Вот, я бы ещё могла возжелать ей зла.  Она увела у  меня
любимого.  Но  всё равно, не хотела бы её  смерти. Она,  что,  не
ответила любовью на твою любовь?
     -- Ответила.
     -- И в чём же дело?
     -- Это трудно выразить словами.
     --  Ну,  да.  Она  не  молилась  на  тебя,    Единственного,
Избранника, хотя и приняла со всем твоим мусором и пеной в душе и
брюхе. И, главное, не тебя одного.
     -- Не знаю, - побледнев, вздохнул Костя. - Тогда  я  ешё  не
ведал, что она была близка и с Георгием, и с  Вадимом.  Ольга  из
тех, кто выбирает, и, быть может, она, наконец-то  выбрала  того,
кто заставил её бросить нас и увлёк за собой.  Или не  увлёк,  но
тогда - убил, что бы никому  больше  не  досталась.  Я  не  шучу.
Невозможность удержать и  одновременно  понимать,  что  она  выше
тебя на голову и интереснее во всём,  разве  это  не  поводы  для
убийства?
     -- Если  узнаю, что   её всё-таки убили, -  прохрипел  Вадим,
- ты убил, то я убью тебя.
     Костя засмеялся.
     -- Вот-вот, - сказал он, - наш тихий, такой праведный  Вадим
бросает невесту  и  готов  укокошить  всякого,  подозреваемого  в
убийстве Ольги. Или ты в обиде? Потому, что захотелось самому?
     -- Глупости! - рассердился Вадим.
     -- Костя,  ты был когда-нибудь несчастлив здесь? -  задумчиво
спросила Лариса?
     -- Не знаю, - ответил тот.
     -- Тогда я спрошу так: "Неужели тебе было плохо здесь?"
     -- Нет, я стремился сюда изо всех сил, но каждый  раз  через
час-другой общения выходил  из  себя  и  едва-едва  досиживал  до
конца.
     -- Зато мне, несмотря  ни  на  что,  всегда  было  хорошо  у
Ольги.  Она одна умела так блистательно воссоздать ауру волшебной
сказки, а я, глупая, столько раз  спускала  вас и её  на  грешную
землю.  Вы знаете? У Ольги было трудное  детство,  там  она  была
совсем не нужна никому.  И она играла, играла, играла, придумывая
дивные сюжеты.  Она так и не стала взрослой женщиной, продолжая и
теперь выстраивать волшебные замки.  А ты, Костя, грубо, с  таким
старанием разбивал  их.  И  тогда  врывалась  в  сказки  реальная
жизнь, жёсткая, с животными желаниями и  страстями.  На  какое-то
время она уступала ей, пытаясь понять и принять, но  потом  опять
закукливалась в своих фантазиях.  Никто из вас  так  и  не  понял
Ольгу.  Её поступки - не интриги, хитросплетения и предательства.
Это - беды, печали, неприятие  грубой  жизни,  и,  наконец,  бунт
маленькой девочки, которая в гневе может ударить мать за то,  что
та выкинула любимую куклу с разбитым лицом, или  сказала,  что  в
жизни нет места сказкам и мечтам.  Вот,  она  и  спорила  всегда.
Нет, не с вами, а  со  своими  грубоватыми   предками,  а    быть
может, и с вами, играя в свои игры.  Да,  по-детски  жестокие.  А
иногда ей всё-таки  удавалось  сделать  вечер  волшебным.  И  что
потом? Ты, или кто-то другой оставался с  ней  на  ночь,  пытаясь
получить животное наслаждение.  И рушились  замки,  вяли  розы  и
горько пахло пеплом. Сказка кончалась. Ты же, Костя, пишешь стихи
и в них попадаются такие волнующие строки.  Это - твои  сказки.  И
мы с удовольствием слушаем их:
                "Лежать
                И просто смотреть в облака,
                Что стремятся куда-то упрямо и странно;
                И вечно помнить, как твоя живая рука
                К моей прикасалась взволнованно
                И окаянно."
     Но ты, хотя бы раз, поиграл  с  Ольгой  в  её  игры.  В  эти
"бабские штучки", "глупую болтовню",  "бессмысленные  иллюзии"  и
прочее, прочее? Почему вы, мужчины, не  понимаете,  что  женщина,
создавая волшебную ауру любви, очень часто и  не  думает  о  том,
что она закончится вознёй на диване.
     -- Вот-вот, - тихо произнесла Елена, и её прекрасные  чёрные
глаза блеснули, - мужчины не оправдали ольгиных  надежд, - и  она
надолго замолчала.  Все ждали. -  И  тогда  она...  Нет!  Сначала
появился  Георгий,  весёлый  красивый  озорной  заводной.  Певун,
гуляка и очень страстный любовник.  Блестящий аспирант - гордость
физфака.   Я    привела    его    сюда    похвастаться    уловом,
продемонстрировать свою "синюю  птицу".  Мы  так  гордились  друг
другом, мы светились.  Ольга посмотрела и усмехнулась. А  Георгий
блистал, произносил чудные тосты, пел и, кажется, даже плясал.
     Позднее, когда мужчины, принявшие его  хорошо,  но  отчасти,
как  недостающего  в  кампании  клоуна,  вышли  покурить  (    не
улыбайся, Константин, ты сам  пропел  мне  тем  вечером  на  ухо:
"Арлекино,  Арлекино..."),  я уединилась  с  Ольгой  на  кухне  и
спросила:" Ну,  как?"  "Не  продешеви,  -  вздохнула  та.  Это  -
Carpovianae vulgaris." Мне было стыдно, но я не знала, что  такое
- "Carpa."
     "Парнокопытное, - захохотала  Ольга,  -  жвачное:  полорогие
бараны и козлы."
     Почему-то я не  обиделась.  Потому,  наверное,  что  сказано
было метко, прямо в  точку.  Да-да,  жвачное  (с  удовольствием),
задиристое (не в меру, даже больше,  чем  наш  поэт),  полорогое,
пасующее перед более сильными.  Жи-вот-но-е! В этот момент  одним
словом, мгновенно,  был  разрушен  образ,  придуманный  мною.  Не
знаю, кого? Гулливера, Байрона, капитана Немо?  И  осталось  одно
бородатое полорогое копытное, к тому же стадное.  Я ещё  пыталась
спорить  с  Ольгой  и  возбудить  свою  любовь.  Но  та  спокойно
сказала: "Какая любовь! Подожди недели две, и мы вернёмся к  этой
теме."
      Мы не вернулись к разговору о нашей любви.  Георгий  вскоре
переспал с Ольгой, а потом  сделал  предложение  Ларисе.  Но  тут
резвилась не только подруга.  Я слышала, как ты, Костя,  поспорил
с болгаром, что тот не сможет за две  недели  окрутить  Ларису  и
Ольгу.  Он смог. Вернее, он так думал. Смог -  только  Ларису.  А
Ольга,  переспав  с  ним,  быстренько  выкрутилась.  Вам  хочется
узнать, как она сумела остаться со  мной  в  хороших  отношениях?
Тогда слушайте дальше.
     В это время Георгий больше всего походил на дурака-петуха  в
своём гареме.  Ольга и Лариса "пали", а я через боль  веселилась,
кокетничала с Вадимом; Костя поглядывал  на  меня  с  изумлением,
расстраиваясь,  что  нет  бурных  коллизий,  споров  и  выяснения
отношений.  И не прошло месяца, как я окончательно успокоилась. В
это время начиналась моя самая большая любовь.
     -- С Ольгой, - буркнул Костя.
     -- Да, с ней, но тогда, увлечённые сменой  партнёрш,  вы  не
заметили этого и подарили нам такие прекрасные две недели  любви.
Мы обе были немыслимо счастливы.
     Она  надолго  замолчала,  но  никто  из  присутствующих   не
заметил этого, обдумывая сказанное, потом вздохнула и продолжила.
     -- Тот первый декабрьский день с Георгием у Ольги стоил  мне
не один  год  жизни.  После  пары  нелепых  встреч  мы  долго  не
виделись и не созванивались. Около двух недель. Тридцать первого
декабря я  вернулась  домой  поздно,  без  сил,  сдавала  зачёты.
Позвонил  телефон.  Ольга  приглашала  на  встречу  Нового  года.
"Будут только свои", -  сказала  она (значит,  и  Георгий),  и  я
решительно отказалась, - ответив однозначно: "Нет,  я  заболела",
- и прикорнув на диване, заснула.
     Не знаю,  через  какое  время  проснулась.  Долго  не  могла
понять, где я? На каком свете?  Утро  сейчас,  или  вечер?  Потом
вспомнила: вечер, тридцать первое декабря. И потянуло погадать.
     Поднявшись, я зажгла свечи и села к зеркалам.  Затёкшее тело
сердилось  и  просилось  обратно  на  диван,  в  тепло  и   негу.
Поглядела на часы, была уже половина  двенадцатого.  Подумалось:
"И хорошо, теперь уже всё равно никак не успеть на встречу Нового
года." Потом я посмотрела в зеркала, и тотчас  же  захватило  дух
от загадочного коридора свечей и  трепетного  колыхания  света  в
бездонной глубине волшебного пространства.  И  немного  куражась,
чтобы сбросить первобытный страх перед неведомым, я как-бы  пошла
по этому коридору...
     А  что  было  дальше,  не  помнится,  совсем  не   помнится.
Очнулась я от ворчания бабы Мани, моей самой любимой из  бабушек:
"Никогда не балуй с зеркалами на  Новый  год,  а  то  попадёшь  в
Зазеркалье, и потеряешь своё место  в  жизни.  И  тогда  -  Беда.
Вечно будешь качаться между этим миром и тем." И  тут  я  увидела
её.  Это было настолько реальным, что  я  спросила.  "Каким  тем?
Расскажи."
     Но бабушка, как когда-то в далёком  детстве,  сердито  свела
брови, поджала губы, став похожей на  нашу  старую  икону  Божьей
Матери, суровый лик которой едва просматривался внутри чёрной  от
времени и бед доски.
     "Бабушка,  я  сегодня  блуждала  там,  но поче муже - почему
ничего не помню,  хотя...  яркий  мерцающий  свет,  тепло,  запах
воска и ладана, движение... потом что-то  яркое,  как  взрыв,  но
живое.  Быть  может,  любовь?  Нет,  не  вспоминается.  А    если
повторить?"
     И я снова поглядела  в  зеркало,  и  то  сказало  мне  таким
любимым  ворчливым  бабкиным  голосом:  "Что  ты,  что  ты? И так
нагрешила,  перейдя  рубеж.  Теперь  берегись!  Берегись   всего!
Только Боги могут появляться там, где нет ни начала, ни конца.  А
ты - не Богиня."
     И снова подкрался страх.  И опять, стремясь  вспомнить,  что
же случилось со мной в тёмном чреве зеркала, я, наперекор  словам
родного человека, всё-таки, решилась  посмотреть  в  лицо  своему
страху.  Понять  и  подготовиться.  Нет-нет,   не    успела    ни
подготовиться,  ни  понять,  ни  вглядеться.  И  страх  навалился
снова. Потому, что я  проснулась. Звонил телефон.
     Теперь я окончательно очнулась.  На стуле,  перед  зеркалом.
Свечи догорели, и только одна из  них  ещё  охраняла  от  темноты
маленькое светлое пространство.
     Телефон звонил и звонил. Да, это был Георгий.
     "Мне очень плохо, -  жалобно  попросил  он,  -  быть  может,
приедешь?" "Нет," - сказала я и повесила трубку.
     И  опять  оставшись с   единственным    более-менее    живым
существом - телевизором,  я  страшно  расстроилась,  хотя  ничего
нового не  случилось,  и  в  который  раз  подумалось:  "Надо  бы
завести собаку." И невыносимо  захотелось  на  дачу,  к  друзьям.
Боже мой, каким друзьям? Но подобные перепады настроения  у  меня
бывали и раньше.
     Включив свет, я снова подошла к зеркалу, долго  вглядывалась
в его погасшее нутро и осталась довольна увиденным.
     "Да, - подумал Вадим, -  она  очень  хороша." Как  же  я  не
замечал этого до сих пор, - и представил, как  глядит  в  зеркало
из зеркала  тоненькое  стройное  существо  двадцати  двух  лет  с
удивлённо поднятыми вверх бровями.  Тёмные, почти  чёрные  глаза,
опушённые короткими, необычайно  густыми  ресницами,  таинственно
блестят; светлые длинные волосы  слегка  колышатся;  пухлые  губы
томительно  полуоткрыты;  а  вздёрнутый  пикантный  носик  озорно
смеётся над всем этим великолепием.  -  И чего  ещё  нужно  было
этому идиоту?"
     -- И сказав своему отражению: "Ничего ещё бабец!" - (донёсся
до Вадима еленин голос) - включила телевизор.
     Там  уже  шумело,  кружилось,  пело  и    кричало    пёстрое
убожество, пытающееся изобразить веселье. Оставалось только одно -
спать, но спать,  почему-то,  было  боязно,  и  я  решила  слегка
растрясти то вкусное, заготовленное на  новогоднее  торжество  и
грустно  дремлющее  в  холодильнике.  Потом,   с    удовольствием
поглощая  деликатесы,   всё  почему-то   думала,  что   пора-пора
оставить эту шумную, крикливую и жестокую Москву и перебраться  в
такое место, где мне всегда было бы хорошо.  Мысль удивила,  ведь
я совсем неплохо вписалась в бурную с сумасшедшинкой жизнь  этого
" монстра - Вавилона", никогда не  думая  о  переезде;  но  опять
принялась гадать, куда бы, в какую бы норку забиться.
     "Мне было бы хорошо, - вяло тянулись думы,  -  где-нибудь  в
Прибалтике: сосны, песок,  ветер,  море,  чистота.  Дзинтари  или
Паланга."  Но  вспомнив  о  том,  что   бедные    прибалты,    не
освободившиеся до сих пор от комплекса  неполноценности,  сегодня
выдумали  себе  смертного  врага  в лице  бывших "угнетателей" -
русских, - перестала развивать  эту  мысль  дальше.  "Звенигород?
Да,  неплохо.  Загорск?  Нет-нет,  хочу  много  воды   и    неба,
радоваться  закатам  и  восходам  и  своим  маленьким  победам  и
успехам." Да, именно так, Костя.  Я, увы, не из тех, кто  "сердце
в кровь изодравши, достигнет высот".(3)
     -- Но у тебя же - прекрасная голова, - возмутился тот.
     -- Зато - слабый стержень.  Сколько раз  я  уже  отходила  в
сторону, заползая в раковину или соглашаясь  с  бредовыми  идеями
высоколобых.  Я знаю за собой эту черту и не люблю себя  за  неё,
но,  каждый  раз,  в  решающий  момент  трусливо   перебегаю    к
большинству, считая, что  моё  мнение  не  имеет  значения.  Зато
другую заповедь Хайама почитаю свято: "И лучше  будь  одним,  чем
вместе с кем попало".(4) Но и её я нарушила однажды,  завоевав  в
любовники молодого и выдающегося профессора физфака.  И каким  же
он оказался подонком! Это так, кстати.
     А тогда опять захотелось на  дачу,  к  Ольге.  "Нет-нет,  -
почти закричала я. - Нет!"  А сердце говорило: "Да!"
     Мы долго не встречались и не созванивались, потом она  зашла
ко мне, как  будто, невзначай.  Это  было  ...  двадцать  первого
января.  Сказала, что приезжала в Москву  за  красками  для своих
новых  картин.  Стала  уговаривать  отправиться  с  нею  на  дачу
подышать свежим воздухом.  Всё  равно,  на  носу  -  студенческие
каникулы.  Я старалась удержаться, но всё-таки брякнула:  "А  как
же Георгий? Уже надоел?" "Он опротивел мне  в  первый  же  вечер.
Знаю, не поверишь, но я не  предавала,  а  спасала,  да,  спасала
тебя. Надо было открыть глаза одной глупой девчонке, а то бы  она
потеряла год жизни, а может быть, и всю её,  оставшуюся,  с  этим
ничтожеством."
     "Ты, просто, выжала из него всё, что смогла," -  огрызнулась
я.
     "Нет, не сразу, но  быстро  я  поняла  самую  суть  Георгия:
желание давить  всё  подряд,  но  особенно  непонятное  и  чужое.
Сколько же я выслушала в  эти  дни  бурных  тирад  о  несомненном
превосходстве болгар над русскими!"
     "И в конце концов, выдала ему?"
     "Легонько.  Сказав,  что  татаро-монгольское  иго,  конечно,
сильно испортило русских,  сделав  их  недоверчивыми,  коварными,
осторожными, но не трусливыми.  Османское же -  сломало  болгарам
хребет, превратив в инвалидов на многие века, а их  территорию  -
в проходной двор для турок, немцев, русских  и  других  любителей
поживиться.  И отчасти поэтому памятник "Алёше" у них, как бельмо
на глазу.  Мало было таких "Алёш" у болгар, а может,  и  не  было
совсем. И все их победы - не без помощи русских."
     "Тебе не кажется, что ты перегнула палку?" - спросила я.
     "Ах, брось.  Вот, он - типичный болгар,  хотя  и  обруселый.
Ведь Гоша был влюблён в тебя по-настоящему.  И первая же смелая и
умелая  девка  (это  я - я,  -  усмехнулась)  за    один    вечер
перечеркнула вашу великую любовь.  Прости  меня,  пожалуйста,  не
удержалась проверить.  Козёл! Неужели тебе было бы легче, если бы
ты сама разобралась в нём через несколько лет или дней.  Потерять
самое лучшее время! Я его не люблю, и тебе - не надо.  Поедем  ко
мне на дачу, отключим телефон, выпьем по  рюмочке,  помянем  твою
любовь.  А потом я нарисую тебя, перенесу на бумагу черты  твоего
милого лица и необыкновенно гибкое тело дикой кошки.  Поедем,  ты
ничего не потеряла, и ещё не раз скажешь  мне  "спасибо"  за  это
хирургическое действо. Ей Богу, не пожалеешь. Буду ублажать тебя,
замаливать грехи, посыпать голову пеплом, и, как умею, умолять  о
прощении."
     Я ещё раз взглянула на  фотокарточку  Георгия.  "Коз-зёл!  -
подумалось, и почему-то согласилась, сказав.  -  Хорошо,  приеду.
Двадцать четвёртого января, после экзаменов.
     Потом,уже много позднее, догадалась: она, наверняка обладала
гипнозом.
     -- Ей надо было надавать по морде, а не  ехать  в  гости,  -
жёстко сказал Костя.
     -- А почему же ты не воспользовался этим в своей ситуации? -
спросила Елена.
     Костя буркнул что-то невнятное и демонстративно уставился  в
окно. Девушка вздохнула.
     -- Вот,  такие дела...
     -- Да,  тебя  не  было  тогда  на  встрече  Нового  года,  -
перебила её Лариса. - И всё было плохо, как будто вынули душу  из
нашей кампании.  Георгий не  понимал,  что  случилось  с  Ольгой.
Костя,  естественно,  всё  понимающий,  или    знающий,    злобно
ехидничал. Я, по определению, утопала в ревности.
     -- Она не любила это чувство,  -  вспомнила  Лена.  -  И  не
очень... любила тебя за то, как ты жгуче ревновала  её  к Вадиму.
Но об этом потом.  А тогда Оля предложила начать  с  купания:  "Я
так измучилась, бегая в шубе по магазинам." Мне было  всё  равно.
С купанья, так с купанья.
     Мы вошли  в  большую комнату на первом этаже дачи, служившую
ванной: кругом  светло-голубой  кафель,  а  по  нему  редкие,  но
прекрасно   выполненные  рисунки  (поняла,  что  её):   дельфины,
красные  головастые  рыбки,  силуэты  купальщиц  и   купальщиков,
неясные, исчезающие, и вдруг, чётко прорисованные. Очень тепло. В
центре комнаты - огромное голубое сооружение, то ли ванна, то  ли
бассейн.
     Ольга включила воду и начала, не  торопясь,  раздеваться.  Я
также медленно (суетиться совсем не  хотелось)  присоединилась  к
ней.  Потом, отнеся   куда-то  нашу  одежду,  она  вернулась    с
большущей   махровой   простынёй,  белой   в  голубую    искорку,
несомненно,  очень   мягкой,  и     открыв    дверь    шкафчика,
вмонтированного  в  стену,  долго  перебирала  какие-то  баночки,
склянки, и наконец, смешав содержание трёх из них, вылила  густую
зелёную  жидкость  в  воду.   По    комнате    пошёл    приятный,
всё усиливающийся пряно-хвойный дух, и безумно потянуло  туда,  в
это странное сооружение. Из вас никто не бывал там?
     Вадим  и  Лариса  отрицательно  покачали  головой,  а  Костя
съязвил: "Тебя удостоили наивысшими почестями."
     -- Так, вот, - продолжила  Елена,  -  я  погрузилась  в  эту
пахучую и тёплую субстанцию и очутилась...  в  детстве,  далёком,
солнечном, волнующем; и мне показалось,  что  всё  то,  тёмное  и
страшное, накопившееся во мне  за  две  недели  мрака,  мгновенно
улетучилось.  По  телу,  откуда-то  снизу,  от    живота    стали
расходится волнующие токи,  а  вода  перемещала  их,  растворяла,
уносила, а потом возвращала снова. Это было прекрасно. Неожиданно
Ольга оказалась рядом со мной, уже в воде, и  начала  поглаживать
моё тело мягкой, видимо, настоящей губкой,  пропитанной  каким-то
приятно пахнущим нежно-фиолетовым  раствором.  Правой  рукой  она
массировала меня от  шеи  и  плечей  к  груди и  животу, совершая
какие-то замысловатые восьмёрки и полукружия, а левой -  находила
неведомые ранее точки, и слегка нажимая на них ногтем,  порождала
во мне пронзительные молнии, которые мягкими судоргами  тревожили
тело.  Мне никогда в жизни не было так хорошо, разве, что однажды
в раннем-раннем, ещё неразумном, детстве. "Да-да,  это  было",  -
только подумала я и сразу увидела, -  тёплое  Чёрное  море,  руки
матери, поглаживающие моё маленькое тельце, и щенячий восторг  от
заигрывания озорных струй и касания родных рук.
     Сладкое наваждение длилось долго.  Ольга  всё  подливала  то
тёплую,  то  горячую  воду,  меняла  пахучие  шампуни  и   масла,
находила  всё новые и новые точки блаженства.  И это  не казалось
ни извращением, ни развратом.
     Затем,  утомившись,  она  бросила    простыню    на    мягко
пружинистый пол, и предложив мне улечься  на  неё,  начала  снова
массировать своими ловкими руками,  теперь  одетыми  в  тончайшие
пушистые перчатки.   Тело  гудело,  волновалось,   но  постепенно
успокаивалось.  И  вот,  когда  уже  подумалось,  что  блаженство
кончается, она дала мне выпить настой из каких-то  душистых  трав
и цветов (я уловила в  нём  мяту,  липу,  чабрец,  тую,  но  было
и  что-то  другое),  снова  продолжив  массаж   своими    тёплыми
ладонями, снова тревожа почти успокоившиеся точки.  На это у меня
уже не хватает слов.  И ничего предосудительного! Ну, может быть,
она прижалась ко мне раз-другой  своим  прекрасным  разгорячённым
телом.  Изнеможённые, накинув халаты, мы поднялись в  комнату  на
втором этаже, где я ещё не бывала: тепло,  светло,  тихо,  пахнет
сосной.  На полу - пушистый и  толстый  ковёр,  покрытый  пёстрым
покрывалом.  "Ложись,  красавица,  -  улыбнулась  Ольга,  -    ты
простила меня?" И я сказала: "Да."
     "Теперь буду рисовать тебя, за три часа  насмотрелась.  Лежи
спокойно, подложив руку под голову.  Нет-нет, не как  ребёнок,  а
как обольстительная молодая  женщина.  Вот-вот,  уже  лучше.  Ты,
хотя бы знаешь, что необыкновенно  красива?"  Я  не  знала  и  не
верила.  Тело постепенно успокаивалось, но какие-то те места  ещё
постанывали и токали.  Не заметила, как заснула, а когда  открыла
глаза, то увидела: вечер, яркий электрический свет, а у  стены  -
большой холст.  На нём - женщина, и правда, красивая, похожая  на
меня, но не я. Потому, что очень хищная и обольстительная.
    "Это - не я," -  вздохнула.  "Нет,  -  решительно  возразила
Ольга, - это - ты, Елена Великая, но лет эдак через  пять-десять,
когда,  наконец-то  поймёшь,  что  уже  не  дитя,  а   прелестная
обольстительная женщина. Но я сделаю тебя такой побыстрее."
     Она рисовала и делала это две недели  с  небольшим.  Теперь,
вот,  смотрите  на  меня:  на  пятьдесят  процентов  -    я    её
творение. И этому моему варианту уже не нужен Георгий.
     Но, вот, в случившейся новой жизни мне плохо.  Потому, что я
одна.  Плохо без неё.
     -- А что стало с картинами? - спросил Вадим.
     -- Не знаю.  Быть может, она продала их. Сохранилась  только
одна, маленькая, но очень  удачная.  Если  хотите,  посмотрите  в
спальне. Ей больше всего нравилась.
     Потом у меня образовались неприятности в Университете.  Я не
сдала один экзамен, не сдавала, и  лишилась  стипендии.  Пришлось
посуетиться.  Узнав об этом, Ольга приехала  ко  мне  и  привезла
пятьсот долларов.  Сказала, улыбнувшись:  "За  прекрасную  работу
натурщицей." Очень звала к себе на дачу.  Я обещала  подъехать  в
ближайшее  воскресенье  утром  двадцатого  февраля.  Не   успела.
Воскресенье для неё уже ушло в никогда.
     Я долго гадала: "Кто? Георгий? Нет. Он этого не мог сделать,
по определению." Кстати, болгар снова влюблён. В  Нину  из  нашей
группы.  Думаю, отчасти назло мне, но более из-за страха. И алиби
у  него  теперь  будет  на  каждую  минуту  тех  дней.  Так  что,
прости-прощай болгарский друг!
     Все помолчали.
     -- Давайте выпьем за здоровье  этой  ведьмочки,  -  произнёс
Вадим.
     -- Ты думаешь, что она жива? - удивилась Лариса.
     -- Не знаю, но я видел её в субботу  вечером  девятнадцатого
февраля.
     -- Где? - всполошилась Лариса.
     -- Она заехала за мной и утащила на дачу.
     -- Зачем? - прошептала женщина. Руки её мелко дрожали.
     -- Это  -  долгий  разговор.  Давайте  немного  расслабимся,
выпьем и закусим.  А потом я постараюсь воссоздать тот день также
смело, как Леночка - бесстрашное наше чудо.
     Но первой начала  Лариса,  чувствуя  себя  очень  уязвлённой
после откровений Елены и Вадима.
     -- Мне долго не верилось, что Вадим подпал под  чары  Ольги.
Мы, ведь знакомы с ним уже  сто  лет:  учились  в  одном  классе,
вместе  пошли на журналистику, и обоим хватило сил  пробиться.
Чего уж скрывать, я всегда любила и люблю его одного.  А с Ольгой
мы познакомились совсем недавно.  В  сентябре  прошлого  года,  в
коридоре телецентра.  Она остановила  меня,  спросив,  где  можно
найти тележурналиста Машкина?
     "А-а, - эту радость всех домохозяек постсоветского  времени,
- сказала я , - в прямом  эфире  и  душевном  неглиже?  Дежурьте,
вот, у этой двери. Жаль, что не прихватили цветы. Он это обожает."
Ольга улыбнулась,  и  внимательно  посмотрев  на  меня,  сказала:
"Запишите мой телефон, и если выберете время, приезжайте  ко  мне
на дачу вместе с вашим оригинальным другом.  Надо же: высокий лоб
мудреца,  проницательные  глаза   старца    и    улыбчивый    рот
хитрюги-клоуна! Славно потратим время: поболтаем,  посплетничаем.
А винный погреб у меня!  Потрясающий!  Будем  дарить  друг  другу
счастье и купаться в радости."
     Я  очень  хорошо  запомнила  Ольгу.  Слишком  хорошо.    Она
ворвалась,  врезалась  мне  в  память,  но  сперва  почему-то  не
отложилось, как поразительно  она  хороша  собой.  А  тут  -  эта
нелепая смерть журналиста, хождение  к следователю,  и ...  вроде
бы, случайная встреча.  Как сейчас,  помню  её:  среднего  роста,
прекрасно сложённая, в брюках, выгодно подчёркивающих  фигуру,  и
каком-то камзольчике-распашонке  из  пушистой  ткани;  высочайшие
каблуки, летящие светло-каштановые волосы, сумка через  плечо.  А
черты  лица  как будто  смазаны,  из-за   притягивающих    взгляд
огромных голубых восхитительных глаз! Сколько же ей было лет?"
     Никто не ответил.
     -- Но  давайте  поближе  к  нашим  "баранам".  Меня   унижали
тридцать первого, первого и второго.  Второго января уже вместе с
Георгием, демонстрируя нам  обоим  новый  сверкающий  и  вычурный
замок любви, выстроенный  уже  для  них  двоих:  Вадима,  напрочь
забывшего обо мне, и Ольги.  Да... она не любила меня, говоря  не
раз: "На первый взгляд - ты  девственница-пуританка,  но умная  и
насмешливая, на второй - она же, занудная  и  ехидная.  Ты  -  не
высокая, а длинная, не стройная, а засохшая."
     Я не обижалась, мне было хорошо в  её  кампании;  интриги  и
шуточки не раздражали, пока  всё  это  не  коснулось  меня  самой
вплотную и всерьёз.  Теперь мне кажется, что  уже  в  ту,  первую
встречу на телевидении она  запустила  ядовитый  коготок  в  твоё
сердце, Вадим.
     -- А ты, что молчишь? - взорвался Костя,  бросив  негодующий
взгляд на Вадима. - Она начинает лупить тебя по морде и слева,  и
справа.
     -- Пусть развлечётся, - сказал Вадим, -  мне  нравится.  Так
мне и надо. Подожди, она ещё дойдёт и до тебя.
     -- Никогда бы не смог влюбиться в эту "голую правду".
     -- Но мне  уже    расхотелось  лупить  вас,  -    вздохнула
Лариса, - ей было достаточно улыбнуться, как  ваши  "достоинства"
каменели и кричали: "Всегда готовы!" Но я вернусь  к  началу.  На
второй день "мадам" стало скучно  и  неинтересно с  болгаром. Его
немного пожевали и выплюнули. И  в  одночасье  был  создан  новый
фаворит  -  Вадим.  Болгар  бесится,  Костя  не  знает,  к   кому
ревновать: к Вадиму, или Георгию.  Умная Елена на встречу  Нового
года не пришла, а я, идиотка, никому не нужна.
     И тут болгар начал меня обхаживать.  Я-то подумала  -  назло
Ольге, но очень скоро прозрела.  Костя, сколько  ты  заплатил  за
победу Георгию?
     -- Сто долларов.
     -- Негусто.  А я, уступив своей  злости  и  ревности,  потом
плевалась целый  месяц.  Вот,  в  этом  и  различие  между  нами.
Женщина, когда не любит, то уж не любит во  всём.  И  даже,  если
близость произошла, не  считает  это  своей  победой.  Нормальная
женщина.  А мужик доволен в любом случае. Ещё одна медаль  -  его
"достоинству".
     -- И Ольга? - усмехнулся Костя.
     -- Нет, Ольга любила и Вадима, и  Георгия,  и  тебя,  Костя.
Но, вот, я, попробовав поиграть  в  мужские  игры,  вывалялась  в
дерьме.
     Итак, у Ольги возник  новый  роман  с  Вадимом,  Костя,  как
всегда, во всеоружии, Георгий унижен  и  злобен,  а  Вадим?  Быть
может, ты сам расскажешь, как было дело?
     -- Попозже.
     -- Ну, ладно, -  согласилась  Лариса,  и  задумавшись,  тихо
подытожила. - Да, я - пуританка, но я  такова,  и  изменяться  не
хочу.  А Ольга? Мы, просто, очень разные. И как ни странно, мне с
ней, да-да, совсем другой, было интересно.  В каком-то  смысле  я
даже благодарна ей.  Ну, не сейчас, так потом, всё равно  это  бы
случилось.  Вадим оказался ненадёжным партнёром. Поэтому убила её
не я. Никогда не смогла бы.
     --  Значит,  последним  её  видел    Вадим    девятнадцатого
февраля.  Расскажи,  -  попросила  Елена.  -  Только  пойдёмте  в
столовую. Похолодало.
     Кампания поднялась на второй этаж.
     -- Чудаки, - вздохнул  Вадим,  когда  все  расселись  вокруг
стола. - Да, я подлец, да,  я  поддался  её  чарам  и  смертельно
обидел Ларису.  Да,  мы  встретились  девятнадцатого  февраля,  в
субботу, и  поехали  на  дачу.  Я  провёл  там  день  и  ночь,  а
воскресным утром уехал  в  Москву.  В  сложных  чувствах.  Да,  я
влюбился, как мальчишка, и эти часы, проведённые с нею  -  лучшие
в моей жизни.  Я всегда буду вспоминать их с нежностью. Мне  было
необыкновенно хорошо с Ольгой, но физической близости между  нами
не было. Хотите верьте, хотите нет.  Понимаю, -  Лариса  вряд  ли
поверит, но не выдумывать же мне того, чего не состоялось.
     Та с удивлением смотрела на Вадима.
     -- Но ты же просил прощения?
     -- А как же? Я провожу время наедине с  другой  женщиной.  В
духовной близости.  Я бы на твоём  месте,  Лариса, тоже ревновал.
     -- И что же вы делали?
     -- По дороге к ней я  мечтал,  что  бы  на  даче  никого  не
оказалось.  Не позвонил Ларисе. Мы были в размолвке. "Но, ничего,
мы ещё помиримся,"  -  не  уходила  из  сознания  нелепая  мысль.
Приехал и очень обрадовался: действительно, никого  не  будет!  У
неё - такое настроение.  И тут,  вопреки  чувствам  и  разуму,  я
рассердился, сказав себе: "Я не буду с ней спать."
     -- Больше, - добавила Лариса.
     -- Нет, вообще, спать.
     Потом она начала удивлять меня.
     -- Соблазнять, - поправила Лариса.
     -- Ну, может быть.
     -- Тоже купались?
     -- Нет, тем она и была хороша.  Выдумками. Ольга никогда  не
повторялась.  Сперва  мы   смотрели    экспериментальный    фильм
начинающего  и  пока  мало  известного  режиссёра,  её   хорошего
знакомого.  Сама она видела картину много раз и больше  наблюдала
за  моей  реакцией.  Это  -  страшный  фильм.  Я  бы  назвал  его
Апокалипсисом, но  добавил  бы  -  души,  или  Космосом  души.  И
музыка! Тоже его,  неизвестного,  потрясающая!  Сюжет  фильма  до
удивления прост. Мужчина, красивый по-мужски и духом, и телом ( с
обычными, быть может, слегка  гипертрофированными  потребностями:
вино, рулетка, бега, охота, женщины) неоднократно изменяет  жене;
но пробуя и  пробуя  снова  и  получив  ещё  одно  разочарование,
возвращается   к   ней,   Единственной   ( из  кабака,   борделя,
космического полёта, с войны), сначала молодой и одинокой,  потом
(она уже с ребёнком) усталой и пожилой.  Боже мой, как  же  Ольга
прекрасно снята: на море, в горах, дома за милыми  хозяйственными
заботами.  Столько чудесных,  незабываемых  мгновений.  Вот,  она
возится с ребёнком, и  над  ними  святой  солнечный  ореол;  вот,
смотрит  на  дремлющего  мужчину...  Тот  счастлив,   но    через
несколько дней он опять уходит.  Уходит, окунувшись  в  настоящее
счастье.  И опять предаёт! Предаёт! - уже кричал Вадим. -  В  эту
секунду Ольга внимательно посмотрела на меня, и  я  почувствовал,
что она поняла: "Я не буду  с  ней  сегодня  из-за  невозможности
пережить неизбежную потерю.  Ведь слепому было ясно, кого  любила
она.  И тем  самым,  как  бы  встану  на  защиту  лучшей  мужской
половины.  Не все такие, как главный герой. Как  она  догадалась?
Не знаю.  Но  и  я  кое-что  услышал  в  этом  молчании:  она  не
соблазняла; фильм ей необыкновенно дорог, дороже  этого  мужчины,
(или кого он играет) и  их  действительной  любви.  А  я  в  этой
ситуации - статист-утешитель.
     Фильм длился долгие три часа.  Потом я  попросил  передышку,
чтобы выполнить то, что обещал себе; вышел остудиться  на мороз и
бегал, бегал под звёздами по продрогшему миру.  Уходя же из дома,
увидел грусть в её  глазах  и  ещё  что-то.  Она  ждала   кого-то
(чего-то) и боялась.  Быть может, остаться одной? И  под  всякими
предлогами удерживала меня.  Но я не мог больше. Не мог, а не  не
хотел.  Когда  она  закрывала  двери,  лицо  её  было  ужасно.  И
всё-таки я ушёл.
     Потом... вернулся, дом  горел  всеми  окнами.  С  замиранием
сердца подумал: "Что же будет теперь?" Дивная музыка  фильма  ещё
гремела в ушах.
     В доме никого не было.  Я  бродил  и  бродил  по  нижнему  и
верхнему этажу, гасил свет в одной, второй, третьей комнате...  Я
был невыносимо, пронзительно влюблён.  Проверил все уголки. Ольги
не было.  Потом нашёл записку на  маленьком  столике  в  спальне,
рядом с горящей свечой. В ней было одно: "Люблю тебя немыслимо!"
     Я так и не понял, кому   адресовано  это  послание: ему или
мне?
     Вот, так я "изменил" тебе, Лариса.  Действительно,  изменил.
Я любил её в тот вечер и ночь. И безумно люблю до сих пор.
     -- И что бы остановить мгновение, ты убил  её  в  тот  самый
момент, когда она полюбила тебя? - задумчиво проговорила  Лариса.
- И она умерла, унеся  с  собой  эту  Великую  Любовь.  И  больше
никого уже так не полюбит.
     -- Нет, - вздрогнул мужчина, - я бы не  смог.  Я  не  сказал
вам ещё одного.  Близкая ситуация смоделирована в  конце  фильма:
женщина с отчаяния изменяет мужу, и тот убивает  её.  И  опять  -
музыка, жуткая музыка.
     -- Быть может, Ольга собиралась сыграть этот конец в  жизни:
она с отчаяния изменяет,  а  он  убивает?  -  прошептала-подумала
Елена.
     -- Изменяет со мной, - добавил Вадим. - И потом. - Не  знаю,
не знаю ничего.  Кроме одного. Я  люблю  и  буду  любить  её  всю
оставшуюся жизнь.  Ждать и надеяться, что она, быть  может,  тоже
немного любила меня.  Ведь по паспорту я -  Владимир.  "Влад",  -
зовут меня дома.
     -- Прости, а как же с Ларисой? - спросил Костя.
     -- Мы побеседовали и не увидели нашего счастливого  будущего
в будущем.  Понимаете, в любви обязательно  должен  быть  элемент
игры,   иначе   всё   быстро   приедается.   У   нас   с  Ларисой
всегда было чрезвычайно  серьёзно.  А  Ольга? Она - необыкновенно
талантливая  игрунья  и  выдумщица.  Правда,  в  таких    больших
количествах партнёру уже тяжеловато.  Но и  прекрасно!  Елена  об
этом очень хорошо рассказала.  Вряд ли теперь ей будет  интересен
Георгий или кто-то похожий на  него.  А  ещё  Ольга,  как  никто,
умела  отдавать.
     -- Кто-нибудь знает о её семье? - спросила  Лариса.  -  Живы
ли отец, мать, сёстры, братья?
     -- Я слышал, что  у  неё  был  муж,  -  вспомнил  Костя,  но
неудачно.
     -- Лена, а что ты имела в виду,  сказав  Косте,  что  он "не
воспользовался этим  в своей ситуации."
     -- Узнай у него самого.
     -- Спрашиваю?
     -- Лариса, мы что на суде? - возмутился Костя.
     -- Но  мы  все  рассказали  о  своих  последних  встречах  с
Ольгой. А ты только ворчишь и говоришь о ней гадости.
     Юноша вздохнул.
     -- Ну, что ещё вспомнить об  Ольге?  Она  любила  вас  всех,
кроме  Георгия,  считая  его  воплощением  животного  начала    в
человеке. И поэтому спасала от него Елену. Весьма своеобразно. Но
Ольга, и впрямь, больше всех любила её, женственную, обаятельную,
добрую.  Потом  она  начала  влюбляться    в    Вадима,    сперва
неосознанно, но вскоре это нахлынуло девятым валом,  а  разбудить
его чувства, заставить понять, что  тот  давно  любит,  было  для
Ольги совсем несложно.
     -- Ты убил её в то утро? - прошептал Вадим.
     Тишина - тишина - тишина.
     -- Когда ты так малодушно покинул её? - усмехнулся Костя.
     -- Она поехала к тебе?
     -- Нет, Вадим, это я, как бездомный пёс, бродил  весь  вечер
и ночь вокруг дома, чувствуя, что теряю Ольгу.  И когда ты вышел,
мы крупно поговорили, и я ... увёз её  к  себе.  Но  она  уже  не
любила меня.  Каким-то образом мы ухитрились помириться  и  утром
опять поехали на дачу.  Там она повеселела, помчалась  на  кухню,
сварила кофе, кому-то звонила.  А я зашёл за чашками в столовую и
увидел на стене твой портрет, Влад-Вадим.  Прекрасный портрет!  И
всё понял, разозлился, и хлопнув дверью, уехал в Москву.
     -- Да, - сказала Лариса, - она любила вас всех, кроме  меня,
- и глубоко  задумалась.  Потом  подняла  глаза,  полные  слёз, и
прошептала.
     --  Костя.  Это  ты  убил  её. Ты  - самый  многогранный   и
талантливый из нас.  Ведь это правда? Ты убил её... Хотел,  чтобы
она принадлежала тебе одному, но сам постоянно изменял ей.  И она
тоже попробовала сыграть ... в мужские игры.
     Костя медленно  поднял  голову.  Он  был  бледен,  но  глаза
горели пламенем.
     -- Нет, - твёрдо произнёс он,  -  я  только  предупредил  её
фильмом, - потом, немного подумав, добавил.  -  В  ней,  пожалуй,
было слишком много всего для одной женщины.
     Молчание - молчание - молчание.
     -- Ну, что ж, - тихо  произнесла  Лариса, -  мы  не  забудем
Ольгу, и давайте  выпьем  за  неё,  яркую,  весёлую,  остроумную,
единственную из нас, достойную носить это гордое имя - "Женщина".
      И  тотчас,  как   будто   бы  присоединяясь  к  её  словам,
раздался долгий раскат грома, и небо озарилось  мертвенно-голубым
светом.
     И вдруг Елена произнесла: "Ты сказала не то  слово,  Лариса.
Давайте помянем Ольгу.  Ведь это ещё не всё. Правда, Костя.  Ведь
это мне звонила Ольга воскресным утром и просила о  помощи;  и  я
сразу же примчалась.  Душа мучительно болела.  У  калитки  стояла
твоя машина, мотор работал.  Я решила переждать несколько минут и
видела, как ты выходил из дома один, внимательно  огляделся,  сел
в машину и укатил.
     Потом я вошла в дом.
     Там никого не было.
     В доме был безупречный порядок: ни пылинки, ни соринки.
     Так чисто у Ольги не было никогда.
     Я  долго  раздумывала,  и  наконец,  решилась  позвонить   в
милицию, но тело Ольги не было найдено.  Дом опечатали. А  я  всё
искала... долгие девять дней и, всё-таки,  нашла  то  заснеженное
место в саду...  Заброшенный погреб... Там она и лежала...  Такая
красивая, даже в смерти.
     А  ты  в  это  время  был  уже  в  длительной    заграничной
командировке в Штатах.
     Нас  же,  довольно  долго, терзали  следователи,  но   алиби
нашлось у всех, и дело отложили до твоего приезда, приказав  мне,
в интересах следствия, никому не рассказывать о ... находке.
     И вот, наконец, ты здесь, на её даче,  такой  же  весёлый  и
блистательный, как всегда. Зато у меня на душе - темным-темно.
     А ведь ещё совсем недавно всё было  так  замечательно.  Жила
среди    нас     необыкновенная,        восхитительно-талантливая
многострунная  женщина:  смелая,    ироничная,    темпераментная,
притягивающая людей, как прекрасная музыка.
     И любящая тебя, Костя. Тебя одного...
     Неужели этого было мало для настоящего счастья?
     Но ты всё искал и искал свою жар-птицу, не понимая, что  она
здесь,  рядом  с  тобой;  потом   возвращался,     чтобы   через
неделю-месяц снова исчезнуть.
     Неужели  тебе  ни  разу  не  приходило  в  голову,  как  это
унизительно для женщины? Конечно, приходило.
     И всё-таки, после множества тусклых дней, Ольге,  наконец-то
повезло.  Случай, а может быть,  и  Всевышний,  познакомил  её  с
мужчиной, интереснее  и порядочнее тебя.
     Как же она ожила, помолодела душой, пробудилась, зацвела,  и
сломя голову, бросилась в эту захватывающую дух круговерть.
     А ты? Разве ты мог смириться с тем, что она  опять  получила
от жизни больше, чем ты? И  поспешил...  Поспешил  разрушить  эту
прекрасную, неповторимую Вселенную, чтобы уже никто и никогда  не
смог насладиться ею.
     -- Да-да, - тихо сказал Костя, - так всё и было, именно, так.
     Нависла тяжёлая тишина.
     Стало слышно, как, грустно стучат капли дождя по крыше.
     Часы громко пробили одиннадцать...
     В дверь позвонили...


                         5.02.1999


                     Примечания.

     1 -  Уальд  О.  Баллада  Редингской  тюрьмы.  Стихотворения.
"Худ. лит."  Пер. К. Бальмонта . М. 1990. С. 384
     2 - Маяковский В.  Во весь голос. Полн. собр, сочинений.  Т.
10. Гос. изд. худ. лит. М. 1958. С. 281
     3  -  Омар  Хайам.  Нищим  дервишем  станешь  -   достигнешь
высот...  Дверь друга. Избранные рубаи (пер.  с  перс.  -  тадж.)
"Зеркало". М. 1997. С. 115
     4 - Омар Хаям. Чтоб мудро жизнь прожить... - там же  С. 42


 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"