"Далеко в море вода синяя-синяя, как лепестки самых красивых васильков, и прозрачная-прозрачная, как самое чистое стекло, только очень глубока, так глубока, что никакого якорного каната не хватит. Много колоколен надо поставить одну на другую, тогда только верхняя выглянет на поверхность. Там на дне живет подводный народ..."
Интересно, а какое оно, море? Мышка не раз пыталась себе представить его, но ничего не получалось...Она специально нашла в старом журнале картинку с васильками, и теперь знала, какая там может быть вода. Она прочитала и про якорные канаты, и про колокольни... Но все равно так и не поняла, какое оно, море. Ясно было, что очень большое. Глубокое. И, наверное, страшное. Наверняка страшное. Может быть даже страшнее, чем левый туннель, там всегда что-то нехорошее твориться, и точно уж страшнее, чем темнота: к ней она привыкла, и уже почти не боялась, и даже спокойно ходила по перрону ночью, когда из экономии оставляли гореть вполнакала лишь одну лампочку... Темнота клубилась и в углах ее крохотной каморки, где кроме продавленой раскладушки умещались лишь стол, да колченогая табуретка. Раньше на раскладушке спала мама, а Мышка - рядом на полу, на матрасе. Но мама умерла, и теперь эту раскладушку занимает Мышь. Но лучше бы ей так и спать на полу... Несколько раз она порывалась выкинуть ненавистный лежак, но останавливалась - как ни крути, но это было единственное наследство, оставленное ей матерью - раскладушка, да ещё несколько книжек, среди которых была "Русалочка" Андерсена, которую сейчас Мышка и читала. Правда, "читала" - несколько не то, что было на самом деле. Эту сказку девушка знала наизусть, и могла бы пересказывать без запинки, начав с любого слова, с любого места... Поэтому она больше разглядывала яркие картинки, мысленно подбирая к ним цитаты из текста, или размышляла. Про море, про этих странных мутантов (если уж тогда в море такое водилось, то кто же там живет теперь?!!)... Про любовь...
Мышке было семнадцать, самое то и для романтических встреч, и первой незабываемой любви. Только вот все эти охи-ахи, сердечные страдания обошли ее стороной. Потому, как не смог всеобщий трындец уничтожить веками сложившийся порядок ухаживаний-заигрываний, так и не смог он уничтожить таких вот Мышек. Серых, незаметных, зачуханных. Конечно, хотелось и влюбиться, и чтоб как у всех потом, дети, муж. Но в свои семнадцать она понимала - это не для нее, поэтому раз и навсегда задушила в себе дурные мысли. "Если желание неисполнимо, оно аннулируется". Это мама так часто говорила. Не ей, не Мышке, как бы про себя. Девочке жутко хотелось узнать, что означает это странное слово - аннулируется, и мать, поймав однажды ее вопросительный взгляд, объяснила: уничтожаются. Мышка не знала, почему женщина говорила так, жили они совсем не плохо, не голодали, и даже могли позволить себе немного больше обычного станционного пайка. Наверное, было что-то такое в прошлом. Но Мышь ничего не помнила. Вернее, ничего, что было ДО того, как они с матерью появились на этой станции. Мама ничего не рассказывала ей, а сама она спросить не могла - Мышка была немой. Не глухонемой, она все слышала, и слух у нее был получше, чем у некоторых, а именно немой. И каким-то образом ее немота была связана со скорым бегством с прежнего места жительства. Вот это она помнила и знала. Но вот каким, и что именно там произошло, она забыла начисто.
"И русалочка протянула свои прозрачные руки к солнцу и в первый раз почувствовала у себя на глазах слезы"... Вот и все, закончилась сказка. Мышка вдруг тоже почувствовала, что плачет. Жалко русалочку. И себя жалко тоже. В мыслях она не раз отождествляла себя со сказочной героиней, ведь, как и та, Мышка не могла говорить. Как и та, мечтала о принце. Только вот русалочка красавицей была. А она... Что и говорить, Мышь, она и есть мышь.
Девушка не заметила, как уснула, а проснувшись, с ужасом поняла, что безнадёжно проспала и выволочки ей не миновать.
Так и вышло...
Мышка работала на кухне. Считалось, что работа эта не сложная, никаких физических затрат не требующая, подумаешь, еду подать, со столов убрать... Ну, еще подмыть пол, перемыть посуду, два раза в неделю по графику прийти пораньше, чтоб воду поставить греться... Сегодня как раз и был ее дежурный день.
Как ни старалась она, все равно пришла позднее Михайловны. Повариха молча гремела посудой, всем своим видом показывая, по Мышкиной классификации, "недовольство крайней степени". Было еще просто недовольство, это когда Михайловна обзывала ее, и ругала на чём свет стоит, был гнев, когда та могла заехать ей подзатыльник, или запустить чем-нибудь. Но "недовольство крайней степени" было среди всего этого самым страшным. Это значило, что дня три, минимум, она будет ходить в проштрафившихся, Михайловна будет или принципиально не замечать ее, или говорить о ней в третьем лице, пренебрежительно - "эта вон". На фоне этого кошмара вычет из зарплаты за опоздание уже не кажется наказанием.
Мышка в этот день старалась изо всех своих силёнок, но день явно был не ее. Сначала выяснилось, что на кухню прикомандировали Лильку Погожняк, то есть пришлось весь день выслушивать насмешки и приколы. Потом она пролила на себя целый таз грязной воды. Не сама пролила, та же Лилька подставила ей подножку, но это дела не меняет. От расстройства она разбила аж три (!) тарелки, и к концу дня готова была прилюдно разреветься от досады, обиды, и усталости.
Все произошло, когда она в сотый, наверное, раз пошла протирать обеденные столы. За минуту до этого она как раз порезалась, ножик был острый, и ранка, хоть небольшая, кровоточила, а, главное, сильно болела. Мышка с трудом сдерживалась: вот она, та самая последняя капля! Наверное, во всем были виноваты слёзы, которые застили ей глаза, а может и просто обычная усталость... Но так или иначе, девушка вдруг споткнулась на ровном месте и... Она даже испугаться не успела, не успела заплакать (господи, ну что за неумеха!) - как врезалась головой во что-то мягкое, пахнущее машинным маслом и еще чем-то совсем уж незнакомым.
- Эй, поосторожнее тут!
Мышка подняла глаза. И тут же зажмурилась...
Сильные руки приподняли ее и вновь поставили на пол. Мышь тут же собралась сбежать, но не смогла: поставить то ее поставили, но вот отпускать, похоже, не собирались.
- Ах, какие у нас глазки-то! Ну-ка, ну-ка... Ты чего жмуришься, красавица? Нет, вы гляньте только...
Мышка вся сжалась... Красавица... За свою недолгую жизнь она привыкла к насмешкам, и не обращала на них внимание, но то были ровесники. А тут - взрослый парень, много старше ее.
- Да разожми глаза-то, дурёха! - парень рассмеялся.
Девушка послушно открыла глаза, они еще не успели просохнуть от слёз, скудный свет от единственной лампочки преломился в капельках воды... Со стороны это было похоже на две ярко-синие молнии.
Парень присвистнул.
- Ни-ичего себе! Все... Я пропал! Утонул. Ты хоть как зовут, скажи?
Мышка молчала. И даже если бы она могла говорить, то вряд ли бы вымолвила хоть словечко. Сердце готово было выскочить, на впалых щеках сам собой откуда-то взялся яркий румянец. Теперь она уже не прятала глаз, наоборот, не могла оторвать взгляда от того, кто продолжал сжимать руками ее плечи. Он... Это несомненно был Он, Принц, которого она ждала, который вот так неожиданно ей явился...
- Тимоха, ты чего, не узнал, что ли? Мышь это, немая она.
Ну да, точно, это Тимоха. Но тот факт, что у Принца оказалось вполне даже человеческое имя, как и то, что видела она его до этого каждый день ни по одному разу, ничего не менял. Видела... Но не замечала.
- Да я знаю, что Мышка, настоящее имя как? Знает хоть кто?
Ах, как же он смеялся... Мышка вспомнила, что не раз до этого слышала его смех. Но как же вот получилось, что вроде и не слышала?
- Марина - морская, синие глаза! Утонул я в них, слышишь? - и он опять рассмеялся. Потом отпустил и легонько подтолкнул, - Ну, беги, Русалочка.
Мышка вздрогнула: как он догадался про нее, про Русалочку?..
С этого дня все для нее изменилось. Нет, Мышка по-прежнему каждое утро боялась проспать и стремглав бежала на работу. И работа по-прежнему была такой же муторной и тяжёлой, и уставала она по-прежнему до смерти... Но девушка этого словно не замечала, и даже Лилькины издевательства теперь были ей нипочём... Начиная с самого утра она ждала, когда придёт Он, ее принц. И он приходил... Когда один, когда с друзьями. Но Маринка не замечала их. Как не замечала до этого и самого Тимоху. Впрочем, она не любила называть его этим именем. Разве подходящее оно для Принца?
Она старалась ничем не выдать себя, но получалось это плохо. Вернее, совсем не получалось. Да и как тут скроешь горящие глаза, румянец на щеках? Как утаишь рассеянность? Или смущение, когда Тимоха заглядывая в кухню игриво произносил:
- Русалочка, ты тут? Синеглазая, выйди-ка, дай в глаза тебе посмотреть.
Маринка послушно подходила к нему, смотрела преданными синими глазами, любовалась... Она не знала, не понимала, красив он был на самом деле, или нет, для нее он был прекрасен.
- Ох, ну что за глазищи! Утону, как вытаскивать будешь?
И уходил.
Иногда он заставал ее прибирающей со столов, и тогда усаживал к себе на коленку. Надо ли говорить, что чувствовала тогда она?
- Эх, Русалочка, синеглазка ты моя...
Михайловна ворчала, и на Мышку, и на Тимоху, друзья подсмеивались над ним - тоже, нашел любовь всей своей жизни. Но Маринка не замечала и не слышала ничего. Она просто жила от встречи и до встречи. И верхом блаженства было для неё услышать вновь:
- Эх, Русалочка...
Все рухнуло неожиданно...
В тот день Тимоха как всегда заглянул на кухню.
- Мышка-Маришка?
Маринка встрепенулась, и сделала пару шагов в направлении двери, но ее Михайловна вдруг резко остановила ее:
- Марина! - Мышка вздрогнула - повариха никогда не называла ее по имени, - сходи-ка в кладовку, у нас соль заканчивается, принеси, - и, так же резко уже Тимохе, - пойдём, поговорить надо.
Парень пожал плечами, но спорить с Михайловной - себе дороже.
Мышка никогда не подслушивала, чужие дела мало ее волновали, но в этом неожиданном демарше начальницы было что-то неестественное, и девушка решилась... До кладовки и обратно она добежала за рекордно короткое время, теперь осталось только выбрать удобное место. Ей не надо было сильно напрягать слух, на глухоту она не жаловалась, да и говорившие к тому времени уже перешли на повышенные тона...
- Нет, и чего ты не в свое дело лезешь, Михайловна? Она девушка взрослая, сама разберётся что и к чему.
- Кобель ты бесстыжий, Тимоха, вот что я скажу. Была бы она не убогой, я бы с тобой тут сейчас лясы не точила. Ты башкой своей дурной даже не понимаешь, что делаешь... Нешто не жаль девчонку-то?
- Михаллна, жаль, не жаль было бы, не обхаживал. Ей же хорошо, иль ты не замечаешь? Старая стала? Забыла, как сама влюблялась?
Михайловна вспыхнула, на самом деле ей не было еще и сорока, какая же это старость?
- Короче, чтоб я тебя около девчонки больше не видела. Иди к Нинке своей, ее обхаживай, может, даст, все равно свадьба через неделю. Да, и Маринке все сам расскажи. Иначе я скажу. И без прикрас.
Свадьба... Ну да... Мышка вспомнила, что действительно, на станции уже несколько дней говорят про Нинкину свадьбу. Так вот кто жених...
На деревянных ногах она вышла из своего укрытия и не поднимая головы прошла мимо столбеневших Тимохи и Михайловны.
Она не плакала. Удивительно, но она, казалось, даже не переживала. Что-то словно замёрзло в ней. Разом. Даже мысли.
- Марин, ты иди домой... И не расстраивайся. Все еще будет у тебя, вот увидишь...
Мышка замотала головой - нет. Если бы она могла говорить, то успокоила бы Михайловну - она вовсе не расстраивается...
Дома она немного отошла. Лёд, в который превратилась ее душа, растаял, на его месте образовалась огромная чёрная дыра.
"Любишь ли ты меня больше всех на свете?" - казалось, спрашивали глаза русалочки, когда принц обнимал ее и целовал в лоб.
- Да, я люблю тебя! - говорил принц. - У тебя доброе сердце, ты предана мне больше всех и похожа на молодую девушку, которую я видел однажды и, верно, больше уж не увижу! Я плыл на корабле, корабль затонул..."
Мышка отложила книгу. Все правильно. Влюбляться надо в тех, кто тебе ровня... Тимоха не виноват, что она влюбилась в него. Он не хотел ей зла, сам же сказал, что жалеет ее...
Слезы наконец-то прорвались наружу, они лились сами по себе, не было ни всхлипов, ни тяжких вздохов, только два ручейка, текущих из широко раскрытых глаз...
Утром Мышка как обычно пошла на работу. Со стороны казалось, что ничего не произошло. Только вот никто и никогда больше не видел, что у нее глаза цвета моря.