Я прогуливался, задевая не согревающим меня пальто лавочки и обнимая себя руками, дабы согреться. Вне дома осень, холодный октябрь, а дома - еще тяжелее. Дома расплесканная на обоях зима, смешанная с черной тушью, которой я пишу на бумажках слова "Я не могу найти себя", "Господь,зачем?", "Жду". Таким образом я писал записки Богу в надежде на ответ. И иногда я их получал. Только далеко не в письменной форме.
Лица... Лица... Лица...
Дед, нахмуренный и угрюмый, чавкающий, дабы не замерзли губы и лицо, прислонился одною рукой к палочке, а другая лежала на коленях, повернутая к небесам пальцами. Толстыми, натруженными, морщинистыми пальцами, с коркой, как наст у сугроба. Он был ветеран, ибо носил на себе пиджак с пятью наградами. Или же больше, я не имел случая рассмотреть поближе и сосчитать...
Глаза у него слезились, лицо было худым, старым и морщинистым, но оно все равно было живее всего. Он глядел в одну сторону всегда, никому не смотрел в глаза, на голове никогда не было головного убора, даже если зима жгла холодом. Колени прижаты, на ногах старые ботинки, ветхие, черные, не вычищенные, тяжелые, с тоненькими шнурками. Он каждый день сидел здесь, часами, о чем-то молча думал, я слышал его бесшумные крики.
-Здравствуйте, - сказал я в полголоса, садясь с ним рядом, и от этого опешил. Я никогда не заговаривал первым. Не услышав ничего в ответ, я повторил, возможно, старик был глуховат, - здравствуйте.
Он даже не двинулся. Я подвинулся поближе к спинке скамейки, закутался глубже в пальто и начал молчаливый диалог с ним. Меня всегда привлекали пожилые люди, меня к ним тянуло, мне хотелось с ними поговорить. Они самые искренние.
Молчаливый диалог впоследствии мне порядком наскучил.
Я высунул руку из рукава, как черепаха голову из панциря, и дотронулся до него двумя пальцами. Старик дернулся, так же, как каждый человек дергается от неприятного звука, например, скрежета или звука взаимодействия пенопласта со стеклом.
-Здравствуйте. У вас все в порядке?
Он повернулся, и в его глазах было отражение всей боли и страданий мира. Он ничего не ответил.
-Вы не будете против, если я посижу тут? Я гуляю тут в одиночестве. До моего дома еще далеко, мне холодно добираться, а тут отчего-то всего теплее. Как вас зовут?
Старик повернул голову обратно от меня и продолжил разглядывать свою излюбленную точку, там, где-то далеко...
-Сегодня я увидел, насколько красивые листочки у клена. Я даже собрал пару. Симметричные на первый взгляд, однако это не так. Я где-то слышал, что красота заключается в асимметрии. А еще у них такой классный цвет. Видите? -я показал вытащенные из кармана кленовые листья.- Эти листья я выбирал с особой тщательностью. Чистые, яркие, прекрасные. Грязные не привлекали мое внимание, хотя они бы олицетворяли меня. Возможно, я о них забуду. Возможно, они даже будут закладками в моих любимых книгах. Возможно, я украшу ими стену. Но они все рассыпятся и я вряд ли буду помнить об этом дне. Вряд ли буду помнить, как сегодня, сейчас, и возможно только сейчас вдруг привлекла меня эта однообразная, скучная природа. Когда я умру, я не буду помнить о своей жизни точно так же, как не буду помнить об этом дне, когда листья засохнут и рассыпятся.
Я положил их обратно в карман.
-Этих листьев много. Этих людей тоже много. Я заметил только эти два листочка, остальные так и замерзают сейчас на дороге... Пожалуйста, не умирайте. Когда вы здесь сидите, я помню все дни. Я не записываю о себе, я сам себе, собственно, дневник. Мне почему-то хочется помнить всю мою жизнь. Почему вы мне не отвечаете?
Старик уже не чавкал. В глаза его появились слезы, которые постепенно вбирали в себя жидкость, становясь все крупнее и тяжелее, пока, наконец, под своею тяжестью не обрушились вниз, по старому лицу, словно массивные острые камни вниз по испещренному обрыву.
-Хотите? - я снова вытащил листочек из кармана и положил его в старую руку, смотрящую в небо. - Берегите его. Наверное, он согреет вас. Ну а я пошел. До свидания.
Я уходил, и слышал его тихое сопение. Оглянувшись, я заметил его дрожь. Он сжал листок и еще больше сгорбился, палка немного прогнулась. На глазах бежали слезы.
Наверное, я сделал плохо, что бросил его. Но я почувствовал приближающуюся простуду, оттого весь мой организм начал трястись и напоминать о том, что нужно домой. Мне бы хотелось, чтобы тот листок согрел старика. Мне бы очень хотелось.
Я стоял у светофора, вокруг меня толпились люди и обсуждали свои личные собственные дела друг с другом. Ветер закрыл мои глаза моею челкой, и я сказал ему спасибо. Пальто не грело, грело только желание.
Мокрый клочок бумаги. Разрисованные стены. Солнечные лучи в потухших окнах. Грязь. Где-то на улице я проводил кулаком по перилам и порезал себе руку, нечаянно найдя в этом конечном железном пути острую заусеницу. Из ранки сочилась густая кровь, отчего пальцы вскоре стали все кровавыми. Я не знал, чем все это вытереть, в карманах не нашлось платка. Поэтому так и оставил все, как есть. И от точки А (от места ранения) до точки Б (то есть до моего дома) можно было проследить за мной по капелькам крови на асфальте.
По дороге я тихо пел песни. Я их пел на не существующем языке, который по произношению очень походил на английский. Я выдумывал слова, куплеты, припевы, и тут же их забывал. Например, в одной "композиции номер Н" было три куплета и три припева, однако и куплеты между собой разные, и припевы. Я пел и тут же выдумывал смысл песне, что обозначает каждая выдуманная подсознанием строчка. Я любил это дело. В особенности, когда проезжала электричка, можно было даже кричать что есть сил в некоторых особенно сильных, кульминационных моментах "композиции номер Н". Инструментами служили мои шоркающие об асфальт туфли, звук ветра и проезжающих машин. Иногда подсознательные отзвуки, а порой просто говор людей. Иногда я подыгрывал сам себе, цокая языком или бубня какую-то мелодию в местах между куплетами.
Поднимаясь вверх по лестнице, я обычно считал ступени при помощи нот, "до-ре-ми-фа-соль-ля-си...", а после мне всегда начинало казаться, что я иду по клавишам фортепиано, проигрывая при этом возвышающуюся по тональности мелодию. Ныне клавиши я украсил кровавыми капельками, которые на завтра будут истоптаны людьми...
Они играют ту же мелодию. Вверх, вниз, вверх, вниз. Ежедневно. "До-ре-ми..., ми-ре-до". И я. При походе в школу, в парк и в прочие места. И когда возвращаясь домой. Эта мелодия повседневной жизни - вверх-вниз, вверх-вниз. Никаких красивых вступлений, вставок, кульминаций, волшебных музыкальных волн, треволнений... Только вверх и вниз.
Нервы. Ключи. Заляпанное в крови пальто.
Вставленный ключ в замочную скважину, струя горячего дыхания в кулак. Наконец открытая дверь, и "дом, милый дом".
Захлопываю дверь, прямо в прихожей валюсь, покрываю матом пространство и тут же засыпаю...
2.
Интересно, а если залить небо бензином и поджечь, оно загорится?
А если взять и кинуть в него сырое яйцо, и желток расплескается по всему небесному простору, станет ли небесная корка от того зеленой?..
А если взять и изменить в определенном месте физические законы, где мячик стремится вверх, число делится на ноль, а я вижу собственную руку, которая, искажаясь, словно в комнате смеха, засасывается в черную дыру?
Убегать от гигантских муравьев. Слышать пространный монолог на древнегреческом моей давно умершей прабабушки. Взлетать и падать, как Икар. Видеть ожоги на своей коже, слепнуть и наконец, увидеть собственную смерть.
Сны - это важная часть моей жизнедеятельности.
Ты не сразу уходишь от той реальности. Там ты все строишь, собственную желанную сверхреальность, личный, построенный из кирпичиков подсознания рай. И все это разрушается в мгновение звонком настроенного на телефоне будильника. Подходишь к умывальнику, начинаешь чистить зубы, бубнишь под нос то,что хотел сказать тому демону, который подал на тебя в суд, а вокруг собрались все твои близкие и знакомые и каждый осуждал тебя, как мог, судья грыз креветку, а твой же собственный адвокат подсыпал тебе в стакан с водой легкорастворимый яд, пока ты стоял, распинался, защищая свою позицию. Ты не виновен, однако все равно конец.
По пути в школу ты смотришь на небо, на восход солнца, любуешься этим чудом всего доли секунды, а потом резко отворачиваешься и смотришь на вектор настоящего пути. Спеша. Иногда заставляешь замечать красоту вокруг, к примеру, когда ветер ласкает ветки, обращаешь внимание на плывущую по морю молекул воздуха птицу, на поползня или воробья, со страху умчавшегося от твоего гулливерского топота и громкого, для них в миллиарды децибел, пения. Конечно, хотелось бы, чтобы хотя бы в природе что-нибудь эдак резко поменялось. Кардинально. Хотя бы в долю секунды. Объявилось вдруг бы необычное, совершенно не привычное, увлекающее, радующее глаз. К примеру, небо стало бы фиолетовым, кошка вдруг распахнула бы крылья и взлетела, какая-нибудь трава бы поймала пролетающую мимо сонную муху зеленым, беспощадным щупальцем. Хоть что-нибудь.
Да, не спорю, и все и без того прекрасное, но привычное. Обыденное.
Когда встаешь с постели, подползаешь к зеркалу, чистишь зубы, одеваешь пиджак, плетешься в школу - невольно возникают мысли о отрицательном влиянии такой вещи, как привычка. Если бы ее не существовало, то каждый день бы был действительно новым, от каждой вещи мы бы всегда чувствовали первые, самые правдивые чувства, сколько раз бы мы ею не пользовались. Да, конечно, в таком случае мы немногому бы научились, и чувствовали бы любую боль сверхостро каждый раз, однако, это уже не привычно, это было бы действительно по настоящему.
-Но зачем?..
-Потому что надо.
Надо, надо, надо...
Встаешь с парты, глазеешь в последний раз в учебник и отвечаешь на поставленные учителем вопросы. Так надо.
Приходишь домой пустым, как мячик, который вот еще чуть-чуть и сдуется. Только бы гвоздик поострее найти бы. Так надо.
Учишь уроки до потери памяти и тотального истребления собственных нервов. Так надо.
Не спорю, все это действительно надо, но я бы занимался этим, если бы при этом не упоминали это злостное слово "надо". Зачем, кому, когда? Оно мне совершенно не надо. Это просто... экхм.. полезно. Полезно, чтобы побыстрее дойти до точки кипения.
"Моя кровь кипит в точке, где плавится металл", - пишу я в заметке, а резкий голос учителя:"Чем ты там занимаешься опять сидишь?" не особо дал поразмыслить на эту тему.
Воробей сидит на подоконнике за стеклянной стеной за'мка-окна. Наверное, он страж этого чудного прозрачного замка. Неутомимый, юркий, верный страж. Он охраняет прозрачную принцессу, которая сидит между двумя прозрачными стенами и плачет бесцветными слезками.
Он уставился на меня глазенками, а я поддакнул ему, мол, сложно, верно, держать пост в такую холодину целые сутки? Он наклонил вопросительно головку, что-то нашел на подоконнике съедобное, проглотил и улетел. Прозрачная принцесса осталась одна. Наверное, она ждет своего храброго, отчаянного, русоволосого прозрачного принца?
Прости, принцесса, я рядом, однако я Гулливер и непрозрачен. Стало быть, я не твой принц. Стало быть, не меня ты ждешь и не по мне плачешь. Дождешься, я уверен. Прекрати плакать.
В голове проносится мелодия. Хочется дождаться конца учебного дня, чтобы наконец пропеть ее и чтобы она не затерялась где-то в бесконечной бездонной пропасти, где-то в пределах космического океана (а именно там хранится вся информация), откуда ее точно не вытащить или не найти. Ее потом найдет в этом океане какой-нибудь гений, типа Моцарта, умеющий обращаться с информационными рыбками в космическом океане, нагло сворует ее, мою "Композицию номер Н", и покажет всему миру. Обидно ведь. Мелодия яркая, красивая, впечатляющая даже меня. Мое подсознание дарит такие прекрасные вещи, но моя память - сломанный аппарат, который запоминает только гадость и ложь - игнорирует их. Приходится воспроизводить до конечной бесконечности раз, чтобы после уроков не забыть ее и куда-нибудь записать. Однако это бесполезно - музыкальной школы не заканчивал, нот не знаю. Но собственные мелодии влюбляли в себя быстрее, нежели какие-то известные.
Перемены столь же убийственные, как и уроки.
Однажды ко мне подходил старый гном Румпельштильцхен и спрашивал:
-Отчего столь грустен, друг мой?
-Кто ты?
-Лишь старый гном, способный тебе помочь. Когда я миновал дверь, ты плакал. Отчего?
-Принцесса нашего королевства повелела выковать ей золотую прекрасную корону из соломы, в случае неисполнения - я казнен. Но это же невозможно. Оттого и грустно... Сегодня мой последний день.
-Хм... Беда. И если я тебе подсоблю, что предложишь взамен?
-У меня имеется один золотой кленовый листочек, собранный мною на днях в парке.
-Пойдет. В этих листьях душа осени, и поэтому я их очень ценю.
И пока я спал всю перемену, со звонком на урок увидел на парте прекраснейшую корону из чистого золота. Я отдал корону принцессе, она даровала мне жизнь, однако у меня больше не было кленовых листьев. Как быть дальше, я не знал.
3.
"Уже тогда больше нечем было плакать,
и в сердце,
над сжатым желудком,
тлела искра"
My son, my home and my tree.
Мое спокойствие - не полуторачасовое сидение возле уютно горящего камина на кресле-качалке и умиротворенное при этом курение трубки или распитие ароматного чая. Мое спокойствие - сила, при которой я воткну острый штык в грудь недруга, или острая бешеная пуля в собственном виске, которая даже внутри головы вращается и не может остановиться, разрывая ткани и серое вещество, на которой кривыми буквами нацарапано "Свобода".
Стоп. А зачем мне свобода?.. Что мне с нею делать? Это как стоишь где-нибудь на вышке, держа в руках тяжеленную атомную бомбу "Малыш", и не знаешь, то ли выбросить ее, чтобы она рванула и унесла за собой десятки, сотни, тысячи жизней, то ли так и держать, пока не лопнут от натуги все мышечные волокна. Что потом в результате все равно увенчается падением бомбы, взрывом, смертью десятков, сотней, тысяч жизней. Полная свобода - это "Малыш". То есть, опасная вещь. То есть, взрыв в любом случае неминуем, если пользоваться ею неправильно. Но с другой стороны, как же можно пользоваться свободою неправильно, если это свобода, где любое твое действие правильно? Тупик.
Клетка - тоже плохо. В лучшем случае, глубокая тоска, уныние и разочарование. В самом лучшем - с самого начала пребывания в клетке загрызут мыши.
Я свободен, однако заключен.
Произвольное изменение и развитие моего внутреннего мира - моя свобода, однако не могу изменить окружающее меня реальное пространство, где все подчиняется не так, как мне хотелось бы - моя клетка.
-Что я такое? - спрашивал я себя многократно, брал кирпич и запускал в стенку, где он расшибался на мелкие кусочки. Кусочки кирпича, как мне казалось, и были ответом. Я не цельный, я -это кусочки. Я...
-Я - это сплав из нескольких металлов. Где даже молекулы золота и железа соседствуют и не брезгуют друг другом. Вчера я свинцовая пулька, сегодня чугунная наковальня, а завтра ртутный столбик.
Вот так я сидел на лавочке в парке и размышлял. Голуби бегали за людьми, муравьиное войско кричало "Ура!" и рвалось в бой, а брошенная десятикопеечная монетка верно ждала своего хозяина.
Интересно, а можно ли покрасить воздух или впитать в него мелодию? Тоненькое, в нанометр, полотно, на котором написана, к примеру, Мона Лиза, его бы поднял ветер и унес на небо, где бы оно застряло в облаках и растянулось. Молекулы воздуха запомнили бы мелодию, передали бы ее беззаботному ветерку, который бы разносил ее по всему миру, звеня бубенчиками или расплескиваясь волнами звуков от фортепиано. Конечно же, это нельзя. Однако я уже покрасил воздух и загрузил в него мою мелодию.
Лампочка накаливания нагрелась и лопнула, обрызгав окружающее пространство тьмой. Я пошел домой где-то уже около восьми часов вечера, хотя давал себе зарок не узнавать времени. В телефоне и на других вещах, имеющих часы, я сделал ложное время, дабы больше не узнавать, как быстро течет время, и как мало времени осталось до моей смерти. Я хотел жить.
Мои цели на сегодня - сделать домашнее задание, помочь по дому и постараться заснуть. Как и всегда.
Ночи мне выдавались всегда ужасные. Я ложился и наперед знал, что меня опять посетит добрая, полненькая, розовощекая, но ужасно болтливая миссис Бессоница. Я слушал ее занудные речи, обдумывал их так и эдак, отмахивался от нее, указывая на окно, где уже давно вовсю горела бледным огнем луна и пропускали свет дырочки-звезды, я никогда не смеялся ее шуткам, я бесился и бился головой в подушку, всем своим видом показывая надоедающей миссис, что ей тут никто не рад, идите-ка вы к себе домой, ночное время, прости, Господи, но она не слушала меня и имела обыкновение уходить часа в три-четыре ночи. А то и в пять.
Утром я просыпался разбитым, недомогающим и нервным.
4.
"Возможно, в сорок. Возможно, в шестьдесят. Возможно, в семьдесят пять. Возможно, завтра. Возможно, сейчас."
Заметка
Сидя на кресле, поджав под себя ноги, дабы они не касались холодного пола, глядишь безразличным взглядом на энергосберегающую лампу, которая горит ярко, как тысячи солнц, и от изобилия этого света глазам становится больно, и мозг от безнадежности, смирившись с моим безразличием, начал обманывать глаза, стараясь в этот свет добавить немножко зеленых, недолго живущих, "сущностей", которые переливались и делали свет лампы менее интенсивным. Наконец я одумался, повернул голову в другую сторону и увидел зеленый силуэт на стене, напоминающий по форме лампу. Интересное зрелище. Как в компьютере - "Копировать - вставить".
Уроки я так и не сделал. Я думал, мыслил и сочинял вчера весь день и всю ночь. Когда мне было до уроков, вот уж верно... Опять начнутся эти разбирательства, скандалы.
Я посмотрел на стенные часы. До ухода в школу еще двадцать минут. Времени так мало и так много. Целых двадцать минут свободы, двадцать минут моей собственной жизни. Я развалился на кровати, уже будучи одетым, и глазел то на потолок, то на обои.
Пятнадцать минут. Интересно, что я успел сделать уже за эти пять минут уже?.. Вспомнил двадцать миллионов цифр в числе пи после запятой, связался с инопланетной расой, спас мир от опаснейшего вируса, получил и открыл письмо с сибирской язвой, понял смысл жизни, вычислил объем тетраэдра?
Десять минут. Чтобы бы было, если бы остановилось время? Полная статика, недвижимость. Глупые лица, как в фильме, который на паузе. Падающий кленовый листок, который отчего-то передумал дальше падать и остановился в метре до асфальта. Огонь, который отчего-то застыл. Пес, помечающий свою территорию целую вечность. Верно, у него парализована поднятая нога, что он даже опустить ее не может. И имеется бездонный мочевой пузырь.
Все были бы как памятники.
Пять минут. Запустился таймер. Через пять минут апокалипсис. Резкий. Беспощадный. Не спрашивающий, высшей ты или низшей расы, богатый или бедный, мужчина или женщина, старик или ребенок. Возможны его разные вариации или их совокупности. Однако апокалипсис будет через пять минут. Ровно через пять минут ноль ноль секунд. Что ты сделаешь?
Верно, ты ничего не сделаешь. Ты продолжишь валяться в кровати до достижения стрелки в отметке "двадцать минут девятого".
Ноль минут. Апокалипсиса не произошло, поэтому ты берешь сумку и бежишь в школу.
5.
"Б***ь... Шипят как змеи..."
Заметка.
"Смотрели передачу по телевизору, где вычисляли, сколько ты проживешь еще, учитывая особенности твоего образа жизни?"
Все начали галдеть, обсуждать.
Я молчал.
Я положил правую руку на парту, на нее свою голову и закрыл глаза, дабы выспаться.
Срок моей жизни я могу увеличить всего лишь желанием, вследствие этого без разницы, какой образ жизни я веду. Если я захочу прожить сто лет - мой организм перестроится, и я действительно проживу. Естественно, в разумных пределах. Смерть специально придумана для того, чтобы не уставать от жизни, переходить в другое тело, где ты забываешь о своей прежней жизни, и поэтому не устаешь. Я так считал и считаю. К примеру, четыреста и больше лет в этот теле - это кощунство. Ужас. По достижении этого возраста меня как такового не останется.
-Арэ?
-Да.
-Спасибо тебе за то, что такой отзывчивый.
-Пожалуйста!
Арэ, или Ал - это мой плюшевый медведь. Единственный плюшевый медведь, имеющий душу. В Арэ заключен мой мир, и оттого он фактически есть я. Только он Арэ. Когда меня убьют, или я заболею смертельной болезнью и уйду к своей прабабушке в гости, которая умеет разговаривать во снах на древнегреческом, то весь мой мир останется в Арэ.
Взять мой мир, "копировать" его, и "вставить" его копию в тело Арэ. Вот так и вышло, что он стал живой.
-Ничто не исчезает бесследно.
-Ты прав.
-Потому что это невозможно. Когда солнце устанет дарить нам собственную энергию, оно взорвется, и его частицы заявят о нашем светиле по всей Вселенной. Эти частицы не исчезнут за так просто.
-Наверное. Но ты не солнце.
-Я еще сложнее. Я человек.
Арэ усмехнулся.
-Такой же, как и я.
-Пусть... Но... Знаешь, Арэ, в отличие от тебя, я имею человекоподобное тело.
-Не надолго.
-Сейчас имею.
-Зато твои частицы после твоего взрыва со временем станут все реже и реже встречаться космическими телами, а после и вовсе перестанут двигаться и выпадут за край Вселенной.
-Она бесконечна.
-Стало быть, у тебя есть надежда.
-Надежда... Почему-то меня раздражает это слово... Может, потому, что оно созвучно со словом "надо"? А не однокоренные ли они вообще?
6.
...
"Множественно распадаясь на атомы,
бежит сквозь невесомость маленькое эго из мыслей и льда,
завтра я дождусь компотного неба и сладкого месяца-ладана,
Завтра дождусь я падающих на руки тающих звезд и мгновенно-долгого сна."
Заметка.
Я создавал сам себе оболочку. Я имел цель представить себе ее и воссоздать. Оболочка, высасывающая мои жизненные соки, энергию и все мыслительные напитки. Эта оболочка защищала меня.
Я сам не знал, от чего меня надо было защищать.
От боли, которой я вовсе не боялся?
От душевных истязаний, грязи или лжи, из которых я, собственно говоря, и состоял?
От людей, на которых я не обращал внимания?
Я не знал. Однако я отчего-то требовал себе оболочку. Я хотел укрыть себя и свой мир какой-либо нематериальной структурой, энергетическим щитом, которое служило бы как одеяло от суровой ночи и от выдуманных призраков, находящихся во тьме и готовых в любую секунду сцапать тебя и сожрать.
И находясь в сей оболочке, я был удовлетворен и спокоен. Пусть она защищает меня от самим мною придуманных отрицательных факторов... Пусть... Однако это было моею потребностью.
Хотя было действительно странно...
-Выдуманная оболочка против выдуманных напастей? Что за бред!
-Арэ...
Я стоял на мосту над рекой. Не тянуло больше в парк, вследствие того, что тот ветеран больше там не появлялся. Уже третий день. Я ходил туда, чтобы поглядеть на него.
Я стоял и думал. Он заболел? Он умер?..
Я не знал, что и делать.
Проезжающие мимо автомобили царапали мою оболочку, сбивая меня с толку. Я не мог ни думать, ни дышать спокойно.
Наконец, раздражение подкатило к горлу, все сомнения, вопросы, мысли и тревоги вырвались в моем сильном крике, который взорвался тысячью кусочками спиралевидных волн, жалящих окружающее пространство, всасываясь пиявками в идущих мимо людей, заставившие воду реки поменять свою структуру:
-ЧТО?!?!?!?!?!?!?!?! ЧТО ТЕБЕ ЕЩЕ НАДО!?
После я просто упал на колени, свернулся в комочек и зарыдал. Я рыдал долго, раздирая пальцами твердый асфальт. Ногти отходили от мякоти пальца и кровоточили. Сердце долбилось бешено и яростно, словно здоровый бык в клетке, которому выстрелили дробью в хребет. На лбу выступали вены, которые, казалось, вот-вот взорвутся от напряжения. Нервы уничтожались активным образом, по пачке из двухсот тысяч нервных клеток в секунду, и начали стоять в очереди в кассу на выведение из организма, ибо были уже не функциональны.
Я летел словно стрела, пущенная отчаянным индейцем в недруга, я внушал себе ускорение времени, я выкидывал собственную энергию в произвольных направлениях, дабы тот старик зацепил себе часть и выжил.
Я прибежал в парк, я хватал прохожих за руки, спрашивал, где живет ветеран с грустным лицом, который имел обыкновение сидеть на лавочке в неброской и немноголюдной стороне парка. Я спросил трех-четырех людей, однако они понятия не имели, где он. Одна старушка, наконец, поняла, о чем я, и сказала мне его адрес.
Стрела вырвалась, пронзив тело насквозь, и полетела дальше вдоль бесконечной степи.
Подъезд. Лестница. Этаж. Дверь. Звонок. Ожидание.
Ожидание...
Ожидание.....
-Арэ?
-Да?
-Что мне делать?
-Жди.
"Умер?" ... Не может он умереть... Благодаря ему я помню свою жизнь... Если он умрет, то и я...
Я начал долбиться в дверь.
-Ау! Есть кто дома? Есть кто живой? Ау!!! - панически вырывалось у меня. Я долбился в дверь, слабо держащиеся ногти болели и продолжали кровоточить, поливая дверь темно-красными пятнышками. Наконец на указательном пальце левой руки ноготь совсем отвалился, отскочил, и упал вниз, между лестницами, в никуда.
-Господи... Я не верю... Я не... Нет! Он не умер! Как же так! Все хорошо!.. - сказал я и сел подле двери. Ожидая. - Этого просто не может случиться. Невозможно, как вытянуть руку на километр. Его смерть была бы парадоксом. Нет...Я не верю.
Я сидел и лил слезы. Ногти ужасно ныли.
Я нашел в кармане платок, разорвал его и перевязал указательный палец. Туго затянул и понял, что хочу спать.
Как же я устал...
Устал, как псина... Как бродячая псина...
7.
"Наверное другим тебе больше понравлюсь,
Таким, что лежит холодный и в галстуке,
В дощатой коробке с обивкой из бархата,
Таким, какого ты все чаще желаешь..."
Neverlasting Spring.
-Парень? Парень, вставай! Ты живой? Эй! - кричали мне. Наверное, это галлюцинация. Наверное, это часть сна. Однако кто-то толкает в плечо так, как в реальности.
-Па-арень? С тобой все в порядке?
В голове была каша. На кончиках всех пальцев жутчайшая боль. Тяжесть.
Голос звучал все реальнее и реальнее, все глубже и глубже вдаваясь в мозг, разрушая его и вводя меня в реальность.
-Кому говорят! Эй!.. Маш, вызывай скорую.
Наконец, я полностью был отдан реальности:
-ЭЙ! Черт! Не надо скорой!
-Мы тут идем с Машей, и увидели тебя тут...
-Не надо никакой скорой! Не надо! Не надо!- повторял я, как психически больной, тело было слабым, каким-то чужим, очень тяжелым, отслоенным от меня. Его ломило.
Я взглянул на вытащивших меня из сна. Парень, лет двадцати пяти, с черными волосами, смольными глазами и небритым лицом. Девушка, красивая, кареглазая, длинноволосая, в черной курточке и с маленькой сумкой.
-Маш, не звони. Оставим парня в покое. Выздоравливай!
-Эй! Стоп!.. Не уходите! - остановил их я. - дед, живущий в этой квартире... он...
-Он умер четыре дня назад. Наверное, от старости. Родных у него не было, поэтому никто не пришел его вспомнить, да и никто никогда не навещал, - ответил мне парень.
Ключ на старт. Протяжка-один. Продувка. Ключ на дренаж. Протяжка-два. Наддув. Пуск.
-Что?! - яростно схватил я его за кофту двумя руками, прибив к стене. - Как?! Как он мог умереть?! Ты можешь выпить двухлитровую бутылку соляной кислоты и при это остаться в живых? Ты можешь упасть с крыши небоскреба, после собрать свои выбросившиеся наружу кишки обратно и пойти как ни в чем не бывало? Нет! Это невозможно! Так и ему невозможно умереть! Понимаешь? Ты меня понимаешь!? - ударял я его об стену и рыдал. Парень, верно, понимал мои чувства, и не сопротивлялся, а успокаивал меня. Никогда я не чувствовал себя хуже, хотя давно условился не делить все вещи на злые и добрые, хорошие и плохие. Я не горел, я самовозгорался. Мой гнев обрушивался на этого парня, который даже не может ударить меня, чтобы остановить и чтобы я успокоился.
-Это естественно - дедушка был стареньким, и жизнь его закончилась... -объяснял парень.
Я остановился. Глаза мои жгло слезами, а тело дрожало и отслаивалось от меня все интенсивнее.
-Умер, да!? А это кто по твоему?! Душа Делано Рузвельта? - указывал я парню на старика, стоявшему напротив нас, опиравшемуся на палочку. - А!? Ответь-ка! Ха-ха! Умер, говоришь! Ан нет! Он жив! Ха-ха! Лжец! Проклятый лжец! Грязный лжец!
Но парень настойчиво никого не видел. Девушка, пытавшаяся разнять нас, также говорила, что никого нет.
-Арэ... Но я же вижу его...
Я бросил парня, подбежал к ветерану и обнял его.
Он обнял меня.
-Я же вам сказал, никогда не умирайте.
-Но где же ты видишь, что я мертвый? Я живее всех живых. - сказал старик своими чавкающими губами.
-Вы дневник моей жизни и моя память. Зачем сжигать себя?
-Дневник-то сгорит, а слова, находящиеся в нем, расправят крылья и улетят прочь от пепла.
-Слова не улетают... Они сгорают вместе с дневником...
-Твои слова имеют крылья...
8.
"Под гнетом прозрачных теней механических стай"
My son,my home and my tree.
Мы шли по парку, я ощущал его боль как свою. Мы шли и молчали. Как только я хотел начать заговорить, он также заговаривал, когда я замолкал, он прекращал говорить тоже... и я начал подозревать, что...
-Твои пальцы все в крови. Отчего? - спросил меня ветеран, внимательно разглядывая мои руки.
-Это мое отчаяние. - ответил я и спрятал руки в карманы.
-Настолько отчаяться, что делать самому себе больно?
-Мне никогда не больно, - я взглянул на золотую колесницу на небе, которая по осеннему тускло и скупо освещала парк.
-Лжешь. Боль для того и существует, чтобы ее чувствовали и боялись. Чтобы ее избегали и тем самым спасали себя. Боль - это твоя жизнь, ты заключен болью. Ты не мог не чувствовать боли или хотя бы не осознавать, что чувствуешь боль.
-Ритмично бьющийся пурпурный увядший цветок внутри меня болит сильнее всего. Вследствие этого я никакой боли больше не чувствую, ибо на фоне первой любая боль быстротечно тухнет. Я ее попросту не замечаю.
-Возлей на него водицы и удобряй.
-Бесполезно. Сезон произрастания цветка окончен. Семян не дал в подарок ветру.
-Стало быть, ты обречен ходить с гниющими увядающими лепестками в груди.
-Где тот кленовый листочек, залитый золотом, который я вам дарил?
Старик откашлялся, зачавкал и замолчал. Ветер трепал его волосы и пушистую рваную бороду. Он дрожал от холода, его старые твердые руки стискивали палку с большой силой и нервным напряжением, возможно до болевого ощущения. В глазах явились зачатки слез. Лицо стало темнее и еще старее.
-Вы - моя галлюцинация?
-Ты прав.
У бутылки открыли крышку и вылили ее содержимое в котлован.
А после выкинули за ненадобностью.
Казалось, что поры всего тела раскрылись, и через них вытекает моя душа, все мои мыслеформы, все подчистую байты информации, накопленные мною, все энергетические сгустки.
Я мгновенно старел. Я отпускал самого себя, не умирая физически.
Мгновенный внутренний радиационный взрыв. Радиация разрывает цепи белковых молекул на составные части. Тотальное расслаивание организма.
Никого вокруг меня не было. Пустые места. Пустые скамейки. Пустое небо.
Мой пустынный безводный мир.
Порванная и в конвульсиях бьющаяся, издающая истошные угасающие крики, около меня энергетическая оболочка.
Я один.
9.
"Как хочется, чтобы эта дорога продолжалась вечность.".
Заметка
Нежно-сладкий женский вокализ в моей голове, вкушающийся так же жадно, как сладчайший воздушный зефир.
"Композиция номер Н". Переливы. Трели птиц. Скрипки. Флейты. Фортепиано. Машинные моторы. Мой охрипший голос. Колебание пространства. Певица, созданная мной, прекрасная, очаровательная, волоокая... Оркестр моего подсознания...
Белый потолок в моей комнате, который я давно считал за величайшее произведение искусства, ибо так долго я не смотрю даже на "Непостоянство памяти" Дали, "Крик" Эдварда Мунка или на "Звездную ночь" Ван Гога.