Аннотация: Эта статья В. Голкова была опубликована в журнале "22"
Несколько слов о членистоногой свободе
Статьи о Рите Бальминой уже появлялись, что неудивительно, так как жажда быть на виду и на слуху заложена в самой сердцевине не только её творчества, но и её человеческой сути. Достаточно взглянуть на обложку книги, прочитать заголовок или первое попавшееся стихотворение. Яркость, эффектность, полная раскованность - она бы могла использовать три этих определения в качестве девиза. Краски, излюбленные ею : жёлтая, фиолетовая и красная, полутонов практически нет, контуры очерчены чётко и ясно. Больше половины иллюстраций обнажённые женщины, обликом слегка напоминающие саму поэтессу. Экзотические, порой чёрные, фигуры, все, начиная с обложки, выполнены рельефно и выпукло. То же относится и к стихам - бурная вакхическая стихия, какое-то варварство, чуть ли не огнепоклонство, вот что первым делом приходит на ум. Можно подумать, что писала их не еврейка, настолько неистов и страстен, и клокочущ её стиль. Ведь еврейство это всегда(и в религии тоже)скорее девственность и целомудрие, чем похоть и грубая неприкрытость желания.
"...ловлюсь в силки физиологии,
влюбляюсь в каждого, с кем ляжем..."
Полно, да не издеваются ли над нами? Нимфомания? Что - то непохоже, ведь куртизанка, ложащаяся в постель с любым, любить не может по определению. Героиня книги, толкующая то и дело о половой страсти и любви, то ли находится в заблуждении сама, то ли морочит читателя. Поскольку поневоле приходит в голову, что то, чем она живёт, не больше как миф, выдуманный ею не столько для нас, сколько для самой себя. Мнимый эротизм Риты это самообман, и да не введут в заблуждение стихотворения типа "Менада", исполненные, сознаюсь, с истинным мастерством и знанием дела. Плоть отнюдь не стихия Риты, хотя книга вся как бы ломится от её пышного изобилия. Нет, речь идёт всего лишь об ущербе, точнее, об ущербности. Игра в "эротические сны" вполне возможна и способна на время заменить явь, но рано или поздно эта явь подступает вплотную во всей своей отвратительной неприглядности. Ущербность состоит в гипертрофированной расхристанности, с которой обнажается перед читателем поэтесса, в упоённости, с какой она посредством Саломеи, провозглашает торжество тела над духом. Но ведь смерть Иоанна ещё не смерть духа, которы, как ни крути, бессмертен. Глобализация половой стихии и без того достаточно всесильной, скорее всего, происходит от отсутствия внутреннего чувства обычного для миллионов, что в итоге ведёт к воспеванию варварства. Но то единственное, нормальное, похоже героине не дано, чем и объясняется её непреходящая и какая - то животная тоска.
Что проходит, банально выражаясь, красной нитью через всю книгу, так это антидуховность. Гигантский мир, загнанный в маленькую потную постель, оторван от природы, от Родины и по большому счёту, от вдохновения. Но параллельно этому, Рита Бальмина - своего рода антиапостол нашего времени. Её сила, природность, отсутствие внутренних барьеров, её духовный эксгибиционизм - не только примета дня, но и родимое пятно эмиграции. Кто, кроме эмигранта, может быть настолько отодвинут от окружающего в направлении интимной чувственности?Кто, кроме отшвырнувшего Родину, как ненужный груз, способен до такой степени освободиться от воспоминаний?Кто ещё грешен в такой безумной пропорции, что осмеливается забыть о самом понятии "грех", смешав в одну кучу хорошее и дурное, низкое и возвышенное, плоть и душу? Нет, говорю я вам, всё это не под силу обычному человеку:тут потребен эмигрант. И Рита Бальмина, эмигрант от поэзии, в полной мере реализует поставленную перед ней задачу. Она не "играет в эмиграцию", как выражается сама, она принимает её как смысл жизни, как предназначение. Тут уже по логике вещей становятся ветошью обычные понятия:нравственность, целомудрие, стыд. Всё нараспашку, если не на продажу - кати, куда ни попадя, ничего не жаль. Таково новое пророчество:ни с чем не идентифицироваться, ни к чему не прирастать, но с безумной лёгкостью пристраиваться и уноситься. Важно произвести эффект, предстать блестящим, отвергающим любые авторитеты, революционным. Эмигрантская поэзия прежде всего не признаёт простоты. Её стихия форма, бьющее, если не по чувствам, так по эмоциям. Важно стать актуальным, ловить буквально всё, что носится в воздухе:война так война, смерть так смерть, теракт так теракт. Эта поэзия, ничего не пропуская через себя, способна отразить всё, что угодно - побывал в Рио де Жанейро, вот тебе цикл о Рио или там "венок" о Жанейро, причём непременно с энным количеством тамошней атрибутики и бразильских слов. И это также примета времени, которое я бы назвал телевизионным - поверхностность, быстрота и всеобъемлющесть. Объять всё, всё отобразить, ничего не пережив. Одна нагая, блестящая и бесконечная поверхность. Мельтешение красок жёлтая, фиолетовая, красная и чёткие контуры по краям. Но талант(а Рита бесспорно талантлива)не может не отлиться, порой как бы вопреки авторской воле, в нечто бесспорное, о чём бесполезно дискутировать. Такова, скажем, "Баллада о гончарном круге", созданная явно на одном дыхании. Такова "Саломея"- убедительная апологетика власти тела над духом, чья отвратительная мысль, как ни странно, служит эффекту полноты восприятия. Таковы "Некрофилия" и "Менада", чувственные гимны язычеству, безбожию и распутству. "Осенний сонет" хотя и менее силён, чем перечисленные вещи, но элегантен, гармонично объединяя в себе образность и новизну. Увы это случается далеко не всегда. Страсть производить эффекты частенько приводит к заурядной банальности, изобилие"тропов"утомляет не будучи вызвано необходимостью, используясь то ли ради игры, то ли из своеобразного кокетства. Имена мифологических героев мелькают кстати и некстати, имея вероятно целью показать начитанность автора:
"Что заштопала нить Ариадны в нутре Минотавра
на изнанке извилистых, глистокишащих кишок,
где оскаленный скальпель скользит, ударяя в литавры?
Электрический шок?"
Впечатляющие на первый взгляд строки при более тщательном рассмотрении зачастую оборачиваются набором пиротехнических эффектов, изготовленных неопытным конструктором. Беззастенчиво напихивая сильные словечки, Рита Бальмина сплошь и рядом добивается желаемого:перед нами мрачная неразбериха из каннибалов, лабиринтов, глистов, блевотины и прочей милой атрибутики, что вероятно должно подчеркнуть невиданный доселе трагизм её внутреннего мира, а на самом деле способно лишь вызвать зевоту. И в то же время то в одном, то в другом стихотворении встречаешь по-настоящему сильные строки:
"...вдоль Млечного пути мычат коровы
они идут, обречены, суровы,
созвездья сокрушённые кроша. "
Или "...когда в подвал газетного гестапо
густым курсивом загоняют слово
по курсу подлицованной фарцы,
то мудрецы скорбят как мертвецы
при погребении ещё живого. "
Или нерифмованное стихотворение "Федра". Или, или, или...
В итоге я не знаю, как определить поэта Риту Бальмину, к кому её причислить, не знаю, чего в ней больше настоящего или фальшивого:правды или пошлости напополам с жаждой успеха. Пускай это решит для себя сам читатель.