Балиев Артем Сергеевич : другие произведения.

Человек, который боится

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  "И жили они долго и счастливо до конца своих дней. Конец".
  - Как скучно.
  Смолкин отложил в сторону книгу, и зеркальный потолок отразил черный прямоугольник ее обложки с надписью "Лучшие сказки всех времен и всех стран". Олег посмотрел за окно, потом перевел взгляд на сидящего напротив доктора и сказал:
  - Сказки. Скука смертная. Зачем я должен был это читать?
  Доктор в кресле только улыбнулся. Это был мужчина лет пятидесяти, с загорелым красивым лицом и черными волосами, слегка тронутыми сединой. Если бы доктор мог видеть, он, наверное, делал бы сейчас какие-нибудь пометки в блокноте или же просматривал бы дело своего пациента. Однако господин Олег Смолкин знал, что доктор Кровин - слеп. Он носит черные очки, ходит с тросточкой, а вместо блокнота использует цифровой диктофон.
  Эльдар Кровин был давним другом его покойного отца. Он владел частной психиатрической клиникой, расположенной в исторической части города, среди красивых домов XIX века из выцветшего красного кирпича. Собственно, его клиника мало чем отличалась от бывших зданий купеческой библиотеки и женской гимназии, в которых потом располагались, соответственно, отделение НКВД и Первая Городская Народная Больница. Сейчас эти здания пустовали, но доктор Кровин, как знал Олег, не терял надежды, что однажды они найдут своих новых хозяев.
  Наверное, именно поэтому частная клиника доктора Кровина была построена в стиле конца XIX века, чтобы видом своим никак не нарушать архитектурный ансамбль этой части города. Конечно, каменный трехэтажный особняк, окруженный высоким забором, хоть и походил внешним видом на купеческие дома времен Империи, но, все же, выделялся среди них своими внушительными размерами. Жители города, поначалу, удивленно взирали на этот, как они его называли, дворец, но потом привыкли. Привыкли настолько, что через двадцать лет, к тому моменту как Олег Смолкин оказался в кабинете владельца клиники, гиды уже придумали для этой клиники легенду. Мол, была эта клиника еще со времен градоначальника Стахова, потом здание отдали местному отделу НКВД как место содержания умалишенных врагов советской власти, а после добрый доктор Кровин выкупил этот участок, отстроил особняк заново, и сделал его местом лечения душевнобольных. Вот как распорядилась историей частной клиники обычная человеческая память.
  Если бы доктора Кровина спросили, как он относится к слухам и легендам, окружающих его заведение, он, наверное, ничего бы не ответил, мудро пожав плечами. С точки зрения репутации это было безопасно, даже несколько выгодно; с расспросами никто не приставал, так что Эльдару, по рассказам отца, было все равно, как его архитектурную прихоть воспримут жители маленького городка, затерянного среди гор и лесов этой многострадальной земли.
  Так же спокойно он отнесся и к просьбе сына своего старого друга, когда Олег зашел в его кабинет, расположенный на третьем этаже и попросил положить себя "под наблюдение". Он мотивировал это тем, что серьезно опасается за свой рассудок, в свете недавних обстоятельств, которые Смолкин озвучить так и не решился. Сам Олег попросился в клинику по двум обстоятельствам. Во-первых, он действительно опасался за свой рассудок, тут он ни соврал. Во-вторых, ему хотелось выговориться, не утруждая себя возможным лечением, даже если доктор Кровин сочтет таковое необходимым. Конечно, для такого случая больше подойдет священник, нежели психиатр, но ни один святой отец не даст разумных ответов на терзающие его вопросы. К тому же, в этом городке не было ни одного католического прихода.
  - Я люблю, когда мои пациенты читают сказки перед началом беседы. Это позволяет им расслабиться. Помогло?
  Доктор Кровин все так же улыбался, но Олегу от его улыбки становилось только хуже. Уж слишком она была похожа на улыбку отца, которого Смолкин девять лет назад оставил спать вечным сном на загородном кладбище. Говорят, со временем все плохое забывается, но в случае с его отцом дело обстояло как раз наоборот. От улыбки доктора в голове всплыли полузабытые картины отцовских экзекуций и наставлений, и где-то под левым легким неприятно закололо. От страха.
  - Нет, не помогло. Только зря потратил десять минут нашего времени.
  - Не беспокойся, - доктор почесал небритую щеку, - сегодня никого, кроме тебя я принимать не собираюсь. Так что можем разговаривать сколько угодно.
  - И во сколько мне обойдется пребывание в вашей клинике? - Олег уже начал прикидывать в мозгу, насколько легче станет его кошелек.
  - Ни копейки.
  Смолкин удивленно посмотрел на доктора.
  - Ни копейки?
  - Абсолютно. - Кровин достал из кармана сигарету и закурил. - Я обещал твоему отцу заботиться о тебе, и вот теперь мне предоставляется случай исполнить свое обещание. Брать за это деньги мне не позволяет совесть. М-да, - он задумчиво выдохнул дым, - девять лет я тебя не слышал.
  - Простите, - Олегу отчего-то стало стыдно, - было много работы.
  - Да я понимаю, - Кровин махнул рукой, отчего пепел сигареты упал на персидский ковер его кабинета.
  Но доктору, очевидно, было на это наплевать. Изучая взглядом его кабинет, Олег невольно ловил себя на мысли, что психиатрия - доходное дело. Мебель из маренного дуба, камин отделанный мрамором, персидский ковер и коллекция оружия на стене - все это говорило, что слепой доктор сделал на чужом безумии неплохое состояние. Это вам не моя квартирка, подумал Олег, и тут же одернул себя - неприлично рассуждать о чужом достатке, пускай даже и молча.
  Хотя, глядя на убранство кабинета доктора Кровина редкий человек не задумался бы о его доходах. Но, стоит признать, несмотря на всю роскошь, которой Эльдар окружал себя, вел он себя вполне скромно, держался с достоинством слепого мудреца, но все равно получил от местных жителей прозвище Король. Жители таких маленьких городков, в которых нет метро и ничего не взрывают, ненавидят три вещи: местную полицию, местную медицину и богачей, выставляющих напоказ свое состояние. И если доктор Кровин делал это неосознанно, большей частью из-за врожденной склонности ко всему аристократичному, то это не мешало горожанам недолюбливать состоятельного психиатра.
  - На самом деле я не удивлен твоей просьбе. - Доктор затушил сигарету о дно пепельницы, стоящей на левом подлокотнике его кресла. - В наше время многим кажется, что сумасшедший дом - самое спокойное место, что-то вроде санатория, - он усмехнулся. - Но так считают обычно неудачники, либо писатели, которые замучались слышать отказы издательств.
  Смолкин чуть улыбнулся, услышав это.
  - Я не пложу ваших пациентов, уж поверьте.
  Олег получил в наследство от отца трехкомнатную квартиру и небольшое издательство "Смол-Пресс". Оно располагалось в трех кварталах отсюда, в подъезде одного из многочисленных пятиэтажных домов. Стараниями покойного отца весь подъезд перешел в собственность "Смол-Пресс", отчего Смолкин-старший любил пошутить: "Одноподъездное, пятиэтажное издательство без чердака". Действительно, чердак выкупить так и не удалось. Но и без чердака "Смол-Пресс" было единственным издательством в радиусе двухсот километров, способным продвинуть молодых авторов на книжный рынок. Но вот самих авторов находилось немного, книги раскупались медленно, и мечту о богатстве нынешний владелец "Смол-Пресс" засунул как можно дальше.
   - Ну разумеется, не плодишь. Вместо этого сам решил стать моим подопечным.
  - Я не просто так решил упечь себя в психушку.
  Доктор понимающе кивнул.
  - Мне кажется, со мной не все в порядке, - Смолкин поежился, хотя в кабинете было тепло и совершенно не сквозило. - Я имею в виду - с головой.
  - Ну, - доктор достал диктофон, нажал кнопку "Record" и положил его на стеклянный столик перед собой, - рассказывай все по порядку.
  При виде маленького черного прямоугольника Олега охватило легкое волнение. Будто бы он собирается заняться сексом в туалете, где установлена камера наблюдения. Хотя доктор Кровин не мог видеть его взволнованного лица, Смолкин знал, что он догадывается. "О чем? Да о том, что я чувствую себя не в своей тарелке от этого диктофона!".
  - Может быть не надо записывать?
  Он хотел добавить, что пришел к доктору как к старому знакомому, а вовсе не за тем, чтобы его история легла аудиофайлом в папку на врачебном компьютере.
  - Если ты попросишь, - ответил Кровин, - то после нашей беседы я сотру запись. А пока пусть записывается.
  Смолкин кивнул, хотя слепой доктор этого не увидел. Секунду Олег молчал, думая, с чего же начать. Начинать с рассказа о себе было бы глупо. Олег Смолкин, молодой директор издательства "Смол-Пресс", ему 27 лет и у него отвратительные зубы. Это все не имело к его проблеме никакого отношения. О детстве своем тоже рассказывать не имело смысла - доктор Кровин знал о нем даже больше, чем сам Смолкин.
  - Наверное, это началось после развода...- пробубнил Олег и облегченно вздохнул.
  Первые слова рассказа всегда самые трудные. Дальше становится проще.
  - Да, определенно, после развода. Я уже тогда начал подозревать, что со мною что-то не так. Все мои желания куда-то улетучились. Мне не хотелось есть, не хотелось пить, не хотелось работать, хотелось только одного - сидеть дома и курить. Мне было плевать, что "Смол-Пресс" будет делать без своего директора, было плевать на заключенные контракты, мне было плевать на все, что произойдет или может произойти в будущем. Целыми днями я не выходил из дома, благо, что блоков сигарет было запасено на полгода вперед. Все телефоны я выключил, на вопросы в Интернете не отвечал. Я похудел, оброс, не мылся несколько недель, не впускал в квартиру никого, кто приходил меня проведать. Наверное, я даже не хотел жить, но у меня не хватало смелости наложить на себя руки. В общем, вот такое у меня было состояние.
  - Что ж, депрессия после развода вполне закономерное явление. Ты сильно любил жену?
  - Тут дело не в любви. Я просто так привык быть с кем-то, что квартира, ванная, кровать - все казалось слишком большим для меня одного. И эта величина давила на меня, только, как бы изнутри, будто из меня вот-вот что-то вылезет. Это чувство было настолько реальным, что я невольно подумал, а не сидит ли во мне пришелец, которому уже тесно в моей грудной клетке. Вы понимаете, о чем я?
  - Сильные чувства, плохие или хорошие, часто сопровождаются физическими проявлениями. Это может быть все, что угодно - от диареи до скоропостижной смерти. Так что тут дело точно не в пришельцах.
  - Это я понимаю. Просто, наверное, именно из-за этого мне стали сниться эти сны.
  - Сны?
  - Да. Очень странные сны. Они были очень реальны, больше походили на бодрствование, чем на сновидение. И каждый сон был продолжением предыдущего.
  - Осознанные сновидения?
  Олег покачал головой, забыв, что доктор не может этого видеть.
  - Нет, в том-то и дело. У меня не было осознания, что я сплю. У меня было ощущение, что я живу. Картинка во сне не отличалась от той, какую я вижу сейчас. Во сне я ничего не знал об Олеге Смолкине, я знал и помнил совершенно иные вещи.
  - Знал и помнил? - с сомнением переспросил доктор.
  - Именно, - ответил Олег, немного обрадованный тем, что Кровин заинтересовался его рассказом.
  - Странно, - доктор задумчиво теребил дужки очков. - Очень странно. Очень не типично для снов.
  - Почему?
  Олег был уверен в том, что его сны необычны, но он хотел выяснить, почему именно.
  - Ну, - доктор достал еще одну сигарету, - попробуй ответить на такой вопрос. Что заставляет нас чувствовать себя живыми? Что означает - жить?
  Смолкин хотел было ответить, но не смог подобрать нужные слова. Ответ на вопрос крутился у него в голове тысячью слов, мыслей и образов, но ни для одной из них он не мог найти физической, словесной оболочки. "Ну...это...как...вот...". Ну, это же все знают, мысленно вскрикнул Смолкин, и тут же осадил сам себя. "Да, знают, но связно ответить зачастую не могут. И ты не можешь".
  - Жить - это помнить о дне прошедшем, думая о дне грядущем, - сказал Кровин. - Именно это дает нам ощущение собственного "сейчас", позволяет идентифицировать себя как личность. Если ты знал и помнил вещи, никак не связанные с самим собой, то это, можно сказать, удивительно. Для снов такая схема не характерна. Во сне мы перерабатываем прожитую, полученную информацию, наше сознание, пусть и путанно, но, все-таки, связывает сон с реальностью, потому что реальность - первопричина. Обычно человек не понимает, что он спит, но, тем не менее, он не разделяет себя во сне и себя в реальности. Ты можешь быть во сне кем угодно, но остаешься собой. Понимаешь?
  - Понимаю. Вот именно поэтому я и пришел к вам. Потому что во сне я жил совершенно другой жизнью - будто попадал каждый раз в другое измерение, в котором меня как Олега Смолкина просто не существовало.
  - Что первое тебе приснилось?
  - Люди, - Смолкин зашуршал карманом пиджака и достал оттуда телефон. - Я попытался изложить все свои сны в виде связного рассказа, пытаясь уместить в него все чувства, мысли и воспоминания, которые переживал во снах. Получилось не очень связно, но...
  - Прекрасно, - перебил его доктор. - Это просто замечательно. Но, если тебя не затруднит, не мог бы ты рассказывать, как говорится, по пунктам? Первый сон, далее - что происходило в промежутке между ним и вторым сном, потом - второй сон... понимаешь?
  - Хорошо.
  - Что тебе приснилось первым?
  - Люди.
  - И что они делали?
  - Они кричали.
  
  
  ***
  
   Они кричали, когда приколачивали меня к кресту. И я кричал им в ответ. Они смеялись, когда разжигали подо мной костер. И я смеялся вместе с ними. Они гоготали, как одурелые, когда языки пламени лизнули мои сапоги. Хриплые крики радости:
  - Чудовище! Убийца женщин! Пожиратель детей!
  Что я мог ответить? Ничего. Поэтому я только смеялся. Я продолжал смеяться, даже когда вспыхнули волосы и рот забило едким дымом. Но я смеялся. И толпа смолкла. Никто уже не кричал, никто не смеялся - мой хохот в одиночестве носился над площадью, огибая крыши домов и башни соборов. Я чувствовал их ужас, и ничем не мог им помочь. Даже умереть - и того не мог.
  Так что я продолжал смеяться, а пламя продолжало пожирать мое измученное тело. Я смеялся над ними и их попытками уничтожить меня. Я смеялся над собой, исполнителем чужой воли, лишенным права прощать и миловать. Эх, как бы я хотел быть уничтоженным этими людьми - без остатка, чтобы даже память обо мне сгорела вместе с моими костями.
  Я замолк, когда огонь превратил мой язык в пылающие угли, но мой смех продолжал кружиться над головами испуганных людей. Тридцать третий раз за все время моего пребывания в этом городе. Тридцать третий раз они пытаются казнить меня. Тридцать третий раз я, онемевший, объятый огнем, смотрю выжженными глазницами на лица этих людей. И в каждом из них я вижу себя. Я слышу себя в каждом их вздохе и в каждом их выдохе. Я живу в каждом из них. Имя мне - Похоть.
  Когда мой крест с диким треском обрушился вниз, и пламя в последний раз взвилось до небес, толпа начала расходиться. Кто-то возвращался домой, кто-то шел в трактир, кто-то спешил на службу. Моя очередная казнь подарила этим людям пару десятков спокойных минут, и они спешили насладиться недолгим покоем.
  
  ***
   Смолкин замолчал, переводя дыхание.
   - Это мой первый сон.
  - Похоть, - задумчиво пробормотал доктор Кровин. - Один из Смертных грехов?
  - Да, - Смолкин кивнул.
  - И что ты чувствовал во сне, будучи Похотью? Я не имею ввиду твои мысли, о них ты рассказал. Мне интересно, были ли во сне физические ощущения? Боль, например.
  Обычно доктор Кровин не задавал так много вопросов своим пациентам, но Смолкин не был его пациентом в полном смысле этого слова. Их беседа была, прежде всего, беседой знающего взрослого с проблемным ребенком, а не разговором с потенциальным жителем больничной палаты.
  - Сначала боль и жжение, как будто меня действительно сжигали на костре. Потом боль исчезла и осталась только жалость к тем, кто пытался меня убить.
  - Почему ты жалел их?
  - Потому что они не понимали простой истины: пока они живы - буду жить и я.
  - Ты действительно убивал женщин и детей во сне?
  - Я не убивал их, - Смолкин откинулся на спинку кресла, - я наказывал их за грехи. Тех, кто потакает своей похоти, я казнил и отправлял к Высшему Судье.
  - К Богу?
  - В моем сне не было такого понятия, как Бог. Я думал о нем, как об Отце или Высшем Судье.
  - Довольно занятно.
  Доктор Кровин задумчиво теребил подбородок. На улице тем временем начался дождь и его шум заполнил весь кабинет от входной двери до книжных полок у Смолкина за спиной.
  - Хорошо, - произнес, наконец, доктор, - тебя сожгли и ты проснулся?
  - Да, - Олег не отрываясь смотрел за окно. - Я проснулся от собственного смеха. И тут же ринулся в ванную - мне казалось, что я все еще горю. Но, как понимаете, все было в порядке. После душа и утреннего кофе мне стало легче, но воспоминания об увиденном не давали мне покоя.
  - Какие это были воспоминания? В смысле, как ты вспоминал об увиденном - как о сне или как о прожитом дне?
  - Как о прожитом дне. Будто бы это было вчера, где-то между обедом и ужином.
  - Хорошо. Когда ты увидел следующий сон? Той же ночью? Он был продолжением предыдущего?
  - Он был продолжением, но увидел я его только через несколько дней. К тому времени я уже выкинул этот реалистичный кошмар из головы и попытался вернуться к обычной жизни. Я побрился, надел свой лучший костюм и пошел в "Смол-Пресс". Но день на работе показался мне до того скучным, что я ушел с работы часа в три, соврав про недомогание.
  - Зачем врать? Ты же хозяин издательства, ведь так?
  - Так, - кивнул Смолкин. - Наверное, со времен отца у меня сохранилась привычка врать на работе по поводу своего самочувствия. Когда хозяином был отец, дисциплина у нас была строгая, я бы даже сказал - жесткая. Вот и приходилось постоянно искать способы сбежать от рутины и не схлопотать от отца по загривку.
  Доктор Кровин улыбнулся.
  - Честно признаюсь, - сказал он заговорщицким тоном, - иногда я делаю точно так же.
  - Ваша работа интереснее моей.
  - Пока я мог видеть достижения своего труда - да, она была интереснее, - он снял очки, и Смолкин увидел белесые, глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями. - А после того как я потерял эту возможность, работа стала приносить мне не только деньги, но и скуку. Однако ж, - он надел очки и прокашлялся, - вернемся к нашему делу.
  Смолкин продолжил свой рассказ.
  - Работа не вывела меня из состояния душевного оцепенения, - начал он, и за окном, как по команде посредственного режиссера, пронесся раскат грома. - Пару дней я целиком посвящал себя телевизору и бутылке коньяка. Я смотрел все подряд - новости, реалити-шоу; кого-то опять бомбили, кто-то снова ругал власть, а власть утверждала, что все идет так, как надо и все хорошо. За два дня телевизор промыл мне мозги настолько, что на третий день я напился сильнее обычного. Просто чтобы не думать обо всей этой смеси политики, спорта, сплетен и моей бывшей жены. Вот тогда я и увидел второй сон.
  - Он начался на том же месте, на котором закончился предыдущий?
  - Да, будто бы фильм поставили на паузу, а потом снова включили. Можно закурить?
  - Конечно, - Кровин нашарил в кармане пачку и зажигалку, и положил их на стол перед собой, рядом с диктофоном; туда же он поставил пепельницу.
  - Спасибо, - Смолкин потянулся за сигаретами. - Я пытаюсь приучить себя курить трубку, поэтому перестал курить сигареты...
  - Так кури трубку, - добродушно сказал доктор.
  - Я забыл ее.
  - Бывает, - кивнул Кровин. - Вернемся к твоему сну.
  
  ***
  
   Площадь еще не опустела, а я уже поднимался над пепелищем. Поверьте, воскресать из пепла - забавнейшее ощущение. Вначале кажется, будто у тебя по телу ползут тысячи маленьких червячков. Глаза твои еще не видят ничего, кроме углей и костей (твоих костей). Но какая-то сила начинает выталкивать тебя из обгорелых останков вверх, туда, где ты сможешь расправить восстановленные плечи и вдохнуть горький запах восстановленными легкими. Ты смотришь вниз и видишь, что еще не совсем закончен: где-то видны ребра, где-то оголенные мышцы. Но приятная щекотка продолжается, и вскоре ты становишься целым, как раньше. Кости обрастают мясом, мясо - кожей; внутренности становятся на место, заново вырастают волосы. Пепел сгоревшей одежды окутывает тебя, теплый и бархатистый, превращаясь в куртку, рубашку, брюки, пояс и сапоги. Последним, почему-то, возвращается на свое законное место язык. Ты проводишь им по зубам, проверяя, все ли на месте. Несколько секунд твое тело хранит молчание, а потом раздается привычный стук сердца.
  Тридцать три раза я проделывал это, и каждый раз жалел об одном и том же. Мне было жаль бедную фантазию этих людей, не способных придумать иную казнь. Все те же кресты и гвозди, костер и пепел. И весело, и одновременно скучно.
  Я посмотрел на часы. Без четверти шесть. Стряхнув с куртки пепел, я выбрался из груды углей, и неспешным шагом направился по опустевшей улице к своей очередной жертве.
  Она ждала меня на холме к северу от города, там, где над крышами домов высится небольшая часовенка. Она не была самым значимым церковным учреждением в этом городе, но все-таки стояла выше всех остальных. Почему так? Мне было это не ведомо, да и не интересно. Людское градостроение - слишком запутанное дело, чтобы такие, как я, уделяли время на его изучение.
  Дорога моя была пустынна и тиха. Люди снова попрятались по своим норкам, пытаясь быть как можно незаметнее. Ни в одном окне не горел свет, не было слышно ни голосов, ни других звуков; даже в трактирах пили тихо, не звеня кружками. Неслышно в церквях, при полной темноте, шли богослужения. Но все-таки где-то в этой тишине кто-то ублажал свою похоть. Иначе я бы давно покинул это место, посчитав свою работу выполненной.
  Взобравшись по каменным ступенькам на холм, я остановился возле часовенки и прислушался. Как всегда, тихо. За высокими дверями с изображением несуществующих святых не было ни богослужения, ни даже молитвы. Две монашки, приклонившие колени перед распятием не молились. Они просто боялись. В их головах, покрытых целомудренными платками, вертелись собственные грехи вперемежку с мыслями обо мне. Грустно вздохнув, я приказал дверям открыться.
  Монашки вскочили, как ошпаренные. На их красивых лицах читался страх, но, увы, не было ни капли раскаянья. Одна из девушек, та, чьи грехи были особенно ужасны, кинулась было прочь от распятия, но я остановил ее.
  - Стой, - тихо шепнул я, и девушка рухнула, как подкошенная.
  Вторая монашка, не зная что, делать, встала между мной и жертвой.
  - Не подходи, демон! - крикнула она.
  Я спокойной походкой подошел ближе и улыбнулся.
  - Я не демон. Я Похоть. Ты же знаешь, кто я. И знаешь, зачем я здесь.
  Но девушка никак не унималась. Она сорвала с груди крестик и выставила его перед собой, закрываясь крошечной безделушкой, как щитом.
  - Изыди, демон!
  - Мое имя - Похоть, - еле сдерживая зевоту, повторил я. - Я - изгнанный грех Отца моего. Моего Отца - и вашего Бога.
  Монашка опустилась на колени, все еще сжимая перед собой крестик. Я подошел ближе и вырвал его из дрожащих ручонок этой несчастной.
  - А это, - я поцеловал крестик, - мой брат. Изгнанный и вновь прощенный. Гордыня.
  - Как, - дрожащим голосом она еще цеплялась, если не за жизнь, то хотя бы за остатки своей веры, - как смеешь...ты...богохульник...
  - Н-да, - протянул я, осматривая убранство часовни, слишком роскошное для такого маленького сооружения. - Даже в таком маленьком домике из всех щелей сочится гордость за свою веру. Даже перед смертью ты пытаешься гордится своей верой, хотя ничего о ней не знаешь.
  Я сказал это спокойным тоном, даже с ноткой теплоты в голосе. Монашка обняла себя за плечи и опустила голову.
  - Вот и молодец, - улыбнулся я.
  Один удар - и все было кончено. Очередная жертва собственной похоти была отправлена на Суд. Я выбросил крестик и посмотрел на распятого Гордыню, гордо возвышающегося над алтарем.
  - Пора бы уже воспитывать своих девок, братец, - сквозь зубы процедил я, и мне показалось, что бронзовые губы слегка улыбнулись.
  Но конец рабочего дня был еще очень далеко. Я взвалил на плечи вторую монашку, которая все еще пребывала в мире грез, и вышел вон.
   Я надеялся, что меня встретит толпа с вилами и факелами, но этого так и не случилось. Поэтому я беспрепятственно и без лишних приключений доставил жертву к месту казни - то есть, к себе домой.
  
  ***
  
  Смолкин умолк. Массируя зудящий лоб длинными тонкими пальцами, он смотрел поверх головы доктора Кровина. Туда, где над дверью висел распятый Иисус Христос. Бронзовыми глазами он с грустью наблюдал за двумя людьми, сидящими в креслах друг напротив друга. Бронзовыми ушами он слушал рассказ одного из них. Слушал, и скорбно молчал.
  Молчал и Эльдар Кровин, теребя так и не закуренную сигарету. Табачная стружка, которую обычно пытаются выдать за хороший табак, сыпалась ему на колени, но слепой доктор этого не видел.
  - Наверное, мне не стоило описывать это в таких подробностях, - Смолкин чувствовал себя неловко, как чувствует болтун, понявший, что сказал лишнего.
  В нарастающем шуме дождя молчание слепого доктора казалось Олегу дурным знаком. Поэтому он испытал небольшое облегчение, когда Кровин покачал головой.
  - Нет, это даже хорошо, - сказал он, - чем больше подробностей, тем лучше. - Доктор улыбнулся и поднес фильтр сигареты к губам. - Ты не представляешь, сколько всякой дряни я наслушался за свою жизнь. Так что не переживай
  - О чем же вы тогда так задумались?
  - Слова о том, что Иисус Христос - распятая Гордыня, - медленно, почти по слогам проговорил доктор. - Интересная теория. Я человек верующий, но не религиозный. Поэтому мне интересно.
  - Другой посчитал бы это кощунством.
  - Глядя на то, как ведут себя представители церкви, я скорее склонюсь к точке зрения твоего сна, - с грустью сказал доктор. - Значит, Господь простил человеку его гордость, после того, как Гордыня принес себя в жертву на кресте?
  - Да, - Смолкина немного удивила проницательность доктора.
  - Но Похоть тоже погиб на кресте, причем неоднократно, как я понимаю. Почему же тогда Господь не простил его?
  - В воспоминаниях Похоти, Гордыня был первым, кто сделал это добровольно.
   На секунду Олегу показалось, будто слепыми глазами доктор Кровин на секунду заглянул в его мысли.
  Конечно же, это были не его мысли - Олега Смолкина в тех кошмарах не существовало. Но если Похоть ничего не знал о том, кому он снится, то Олег помнил все мысли и поступки главного героя своих снов. Смолкин рассказал об этом доктору, добавив:
  - Именно после этого сна мне стало казаться, что я схожу с ума. Раздвоение личности или что-то подобное.
  - Я бы назвал это дополнительными воспоминаниями. Подобное возникает, когда читаешь книгу, где повествование ведется от первого лица. Герой ничего о тебе не знает, а ты знаешь его самые сокровенные тайны. После прочтения, ты иногда вспоминаешь то, что написано, невольно используя терминологию книги. Все потому, что там часто повторяется слово "Я". Это программирует нас, мы растворяемся в этом "Я", и, даже, пересказывая книгу, называя главного героя просто главным героем, это "Я" подсознательно возникает в голове по мере рассказа. То есть, если сравнить внутренний текст при пересказе прочитанного и текст, который слышит тот, кому ты пересказываешь, разница будет существенной. Слушатель услышит "Он", а ты в голове будешь слышать "Я".
  Кровин закурил, и откинулся на спинку кресла.
  - Если рассудить, - продолжил он, - то мысли и поступки Похоти не лишены здравого смысла. Он наказывает тех, кто это заслужил. "Каждому да воздастся по делам его", - так, кажется, говорится в Библии. Между тем, существующая церковь, не понимает, ни идей Господа, ни природы Иисуса Христа, поклоняясь, в сущности, своей собственной гордыне. Так?
  - Примерно. У меня не всегда хватало слов, чтобы описать происходящее в голове во время сновидения. Мыслей слишком много, целая жизнь, длиною в бесконечность. От этого у меня начала раскалываться голова. Поэтому, обрадованный тем, что несколько дней мне удалось поспать без снов, я постарался задвинуть мысли Похоти в самый дальний уголок памяти.
  - Были ли у Похоти мысли или воспоминания, которые могли бы оказаться полезными в реальной жизни?
  - Вы о чем? Это же просто сон, хоть и не совсем обычный.
  - Ну, Менделеев увидел свою таблицу во сне. Толкин увидел во сне одну из своих сказок от начала до конца. Возможно, ты так много размышлял о беспокоящих тебя вещах, что ответы на вопросы, лежащие в твоем подсознании, стали мыслями в сознании Похоти из твоего сна.
  - Не знаю, - у Смолкина от таких разговоров разболелась голова, он теребил лоб, глаза начали слезиться. - Он был так же одинок, брошен по сути, вся его жизнь - это его работа. Он не особо размышлял об Отце, ну, то есть, о Боге. "Люди не знают того, во что верят. Потому что иначе была бы лишь одна религия" - так он размышлял. Но он ни разу не задумался о том, как истинная природа Бога отражается в разных религиях. Он думал, иногда, только о распятой Гордыне, который назвал себя Иисусом. Кто скрывается за именами Заратустра, Моисей, Мухаммед, Будда, - об этом не было ни мыслей, ни воспоминаний.
  - Жаль. Это на самом деле интересно.
  - И хорошо, что этого не было. Моя голова и так была настолько перегружена проблемами, что даже мысль об Иисусе вызывала у меня отторжение реальности. Иисус для меня всегда был чем-то родным и понятным. Так что даже этот сон, поначалу, не изменил моего к нему отношения.
  - Но, все-таки, оно изменилось? - Это было скорее утверждение, чем вопрос, хотя в интонации Кровина слышалась легкая неуверенность в собственных словах.
  - Сейчас, скорее всего, да, - Смолкин прокашлялся. - Где можно налить воды? В горле пересохло.
  - Ах я старый дурак, - хлопнул себя по лбу доктор. - Совсем забыл предложить тебе чаю. Я полагаю, твой рассказ будет долгим, так что...
  Он достал из кармана странную штуковину, похожую на пульт от телевизора, только с одной-единственной кнопкой. Доктор нажал ее и где-то вдалеке прозвенел звонок.
  Дверь кабинета открылась, и в проеме показалось миловидное личико секретарши.
  - Эльдар Александрович?
  - Наташа, будь добра, сделай две большие кружки... чая? - спросил он, обращаясь к Олегу. - Или кофе?
  - Чаю, пожалуйста.
  - Две большие кружки чая, сахарницу и пару ложек.
  Девушка исчезала за дверью, а через несколько минут внесла в кабинет поднос с дымящимися кружками. Привычным шагом обогнув кресло доктора Кровина, она, приторно улыбаясь, поставила поднос на столик.
  - Что-нибудь еще? - спросила она.
  - Нет, спасибо, - в голосе доктора чувствовалось легкое нетерпеливое раздражение.
  Девушка вышла.
   Смолкин насыпал в кружку сахара, размешал, сделал глоток и облегченно вздохнул. Между тем, доктор Кровин даже не притронулся к своему чаю.
  Над столиком между ними повисло молчание. Каждый думал о своем. Наверное, подумал Олег, доктор Кровин думал о том, могут ли в сознании человека умещаться две личности, не раздирающие психику на части, а, наоборот, дополняющие друг друга. Сам же Смолкин думал лишь о том, сколько времени займет его дальнейший рассказ.
  - Когда ты увидел следующий сон? - доктор наконец-то прервал молчание и потянулся за своей чашкой.
  - Дня через четыре, наверное. Первый день я ходил по квартире, как зомби. На второй день после сладкого сна без снов, я почувствовал себя лучше и решил посвятить весь день работе. Когда я увлеченно чем-то занимался, мысли Похоти переставали переплетаться с моими, но, стоило мне немного отдохнуть, как они снова вклинивались в мои обычные размышления. На самом деле, мне это не доставляло неудобств, даже воспоминания о том, что христиане - не более чем горделивые животные. Просто меня смущал сам факт присутствия мыслей из сна в реальной жизни, это рождало сомнение и в моей нормальности, и в том, что я живу в реальном мире. На четвертый день я уже подумал, что сны прекратились. И, будто по закону подлости, мне приснилось продолжение истории с несчастной монашкой.
  
  ***
   Когда мне приходится инспектировать тот или иной город, я стараюсь выбрать своей резиденцией какой-нибудь далекий и грязный уголок. Ни к чему, чтобы демон - в людском понимании - жил во дворце или особняке. Пусть они продолжают думать, что я - порождение тьмы. Моя работа слишком грязная и неблагодарная, чтобы пытаться объяснить этим испуганным и несчастным людям, что я не враг.
  Однако, год назад, когда я только прибыл сюда, мне приглянулся домик у самой границы города. Он стоял отдельно, окруженный зарослями бука и кипариса, аккуратный и относительно чистый для домика, в котором уже много лет никто не жил. Наверное, мне просто повезло, так что в этом городе я мог не скрываться по сырым подвалам и катакомбам. В моем распоряжении оказались два этажа, просторный подвал, где была мастерская, и даже несколько старых полузаваленных тоннелей, которые я обустроил под тюремные камеры. Выписав у Гордыни пару десятков слуг из числа людей (мне давно стало лень разбираться со всеми жертвами самостоятельно), я привел свой новый домик в подобающий вид, и принялся за работу.
  Единственный минус моего убежища был в том, что оно располагалось уж слишком далеко от мест скопления грешников. Так что путь от часовенки через площадь, где меня сжигали, к южным воротам занял у меня, по меньшей мере, часа полтора. Оказавшись за пределами города, я жадно вдохнул освобожденный от людей воздух и, поправив монашку на плече, ускорил шаг.
  Слуги встретили меня подобающе - вином и набитой табаком трубкой. Они отнесли монашку в подвал, а мне подали чистую одежду. Переодевшись и немного отдохнув, я спустился вниз по винтовой лестнице в мастерскую, где моя жертва уже приходила в сознание.
  Предстояла долгая (для меня) и мучительная (для нее) работа. Нет, я вовсе не получаю удовольствия от пыток и криков. Это тот урок, который я обязан преподать жертве, прежде чем отправить ее на Суд. Как сказал однажды братец Гнев: "Пусть умирают медленно. Так они лучше запомнят, что значит - жить". В чем-то он был прав. Но, по большому счету, долгие пытки были прихотью Гордыни. Ему не нужно было марать руки - он был прощен Отцом и вернулся на небеса, получив шефство над нами и другими Отцовскими слугами. Особенно он требовал пыток от меня, зная, как я их не люблю, и регулярно на семейном совете ругал меня за "неисполнительность".
  Так что, взяв в руки молоток и зубило, я принялся укорачивать по сантиметру жизнь похотливой монашки. Когда она перестала кричать, и душа ее отправилась на Суд, я поцеловал ее в лоб, попросил прощения и бережно переложил останки в печь. Огонь радостно принял в себя порцию безжизненного мяса и весело зашипел. А я, выбросив инструменты, отправился в ванную, на ходу раздавая указания слугам по поводу других жертв, которые ждали своего часа в многочисленных тюремных камерах.
  
  
  ***
  
  Доктор Кровин чихнул.
  - Будьте здоровы.
  - Спасибо, - он достал из нагрудного кармана платок и смачно высморкался.
  - Что скажете по поводу этого сна? - Олег водил вверх-вниз пальцем по экрану телефона.
  - По поводу сна ничего нового не скажу. Меня больше волнует то, как он отразился на реальности.
  - Хреново, - фыркнул Смолкин. - Я совершенно не мог работать. Раньше мне приходилось прочитывать книгу за книгой, но сейчас эта нагрузка казалась мне непосильной. Мало того, что мои собственные мысли путались, так еще и в чужих копаться - нет, увольте.
  - Надеюсь, - сказал Кровин, - после нашей беседы и моих рекомендаций, ты сможешь вернуться к нормальной работе.
  Олег ничего не ответил. После короткой паузы, он продолжил рассказ:
  - Этот сон, как и предыдущие, был до ужаса реалистичным. Когда я проснулся, то пальцы еще чувствовали жар котельной. Наверное, это просто особенность нашего мозга. Делать нереальное реальным. Но самым страшным для меня, как выяснилось, оказался тот факт, что эти сны меня больше не удивляют, не пугают, не вызывают отвращения или беспокойства. Я смотрел их, как смотрят интересный сериал - серия за серией. Я даже начал отчасти разделять мысли главного героя, думая, что моей бывшей жене не помешает такая же экзекуция, какой удостоилась несчастная монашка. Странно, но эта мысль вызывала у меня улыбку. И, одновременно, я почувствовал, что начинаю бояться самого себя. Я никогда не испытывал страсти к садизму, порно и фильмам ужасов. Поэтому, когда я понял, что внутри меня самого что-то меняется, я решился на один эксперимент. Я вычитал, что снотворные средства подавляют сновидения, и решил попробовать.
  - Это... плохо, - чуть обеспокоенно произнес Кровин. - Многие из них, наоборот, вызывают обилие сновидений, чаще всего - кошмарных.
  - Тогда я об этом не задумывался. Я не хотел никому говорить о том, что мне сниться и том, что твориться со мной наяву. Поэтому ухватился за первое средство, которое нашел.
  - Тебе не кажется, что такое поведение - более чем опасное?
  - Сейчас кажется. Но после того как я накричал на секретаршу, пообещав выпустить ей кишки, я решил, что с этим "сериалом" пора завязывать.
  - А что тебе сделала секретарша? - доктор спросил об этом так холодно, что Смолкин невольно поежился, и в голове, отчего-то, возник образ смирительной рубашки.
  - Она забыла положить в кофе сахар.
  - Понятно. Ну и как прошел твой эксперимент?
  
  ***
   Вода в ванной, нагретая печью, в которой еще горели останки несчастной монашки, приятно обжигала мою бледную кожу и кожу моей подружки. Полчаса назад слуги достали ее из камеры, и, после двух дней кромешной темноты, она радовалась любому проявлению жизни. Даже, если при этом ей приходилось голышом стоять под потоками воды в компании моего тела. Выглядел я не очень хорошо по человеческим меркам - худой, с желтушной кожей и многочисленными шрамами на груди и руках. Но жертва была покорной, не кричала, не сопротивлялась - я мог делать с ней все, что захочу, но от этого мне становилось скучно. Поэтому я ничего с ней не делал.
  Ей было пятнадцать, но в своем юном возрасте она могла дать фору любой профессиональной шлюхе. Даже я не мог подсчитать, скольким мужчинам она изменила, скольких довела до самоубийства, скольких отправила в тюрьму, сославшись на совращение себя самой. Десятки загубленных жизней и только пара-тройка довольных и благодарных партнеров. Увы, даже их наличие не могло стереть Метку, которая всюду преследовала ее. Из смертных никто ее не видел, никто, кроме моих слуг. Так что, если меня называли чудовищем, то эта девочка, дрожащая под струями воды, была лучшей из местных монстров.
  А вот жертва из нее была скучная. Поэтому я нащупал нож, лежащий на кафельных плитах около ванной, и только моя рука сжала холодную рукоять, девочка всхлипнула.
  Я вопросительно взглянул на нее.
  - Сделай мне больно, - сказала она и повернулась ко мне спиной.
  Я улыбнулся. Ребенок, изображающий из себя взрослую женщину со зрелыми желаниями, вызывал лишь жалость, смешанную с отвращением.
  Я ударил снизу. Крик, хрип, конвульсии. Моя рука, вогнав нож по самую рукоятку, продолжала уверенно продвигаться вперед. Хруст разрываемых тканей, смешанный с легким скрипом трескающихся костей казались музыкой после ее отвратных интонаций. Сначала рука вошла в нее до запястья, потом по локоть и остановилось. Девочка еще дергалась, но жизни в ней оставалось на две-три секунды. Скучная казнь скучной жертвы.
  Я резким движением освободил руку от ее мерзкого тела, и девочка, обмякнув, свернулась в окровавленной воде. Стряхнув налипшие на руку ошметки, и наскоро отмыв свое тело от ее крови, я вышел из ванной, бросив полотенце поджидавшему слуге.
  - Скорми ее рыбам. И продезинфицируй все.
  Он кивнул и кинулся исполнять. А я направился в комнату для гостей, куда только что привезли шестнадцать кусков грешного мяса.
  
  ***
  
  - Комната для гостей? - перебил его доктор, и по голосу его было понятно, что Кровин сильно обеспокоен.
  - Да, - кивнул Смолкин, тщетно пытаясь скрыть волнение в голосе, - была в его доме такая комната, куда слуги привозили свежих жертв, пойманных в городе. Сам он редко охотился. Но, если хватало времени, он расправлялся сразу с одной-двумя свежими жертвами, а остальных отправлял в камеры - на потом.
  Если бы доктор Кровин мог видеть,
  - Твои... Жертвы Похоти, - Кровин тщательно подбирал слова. - Ты видел их раньше? В жизни?
  Олег отрицательно покачал головой. За все время, предшествующее этому разговору - то есть последний месяц - он неоднократно задавал себе этот вопрос. Но каждый раз ответом служило - нет. Ни для одной из жертв Похоти он не мог найти реального прототипа, как бы глубоко не погружался в воспоминания об увиденном. Это лишь сильнее убеждало его в ненормальности своих снов.
  - Олег? Ты меня слышишь?
  - Да, - только тут Смолкин вспомнил, что доктор не может видеть. - Нет, в жизни я их не встречал.
  - Значит, ты просто их не запомнил, - Кровин вытер пот со лба. - На самом деле, всех, кого мы видим во сне - люди, увиденные в реальной жизни. Просто мы их не запомнили, но в нашем подсознании они все равно остаются.
  - То есть, - уточнил Олег, - все люди, которые нам приснились, на самом деле - лишь воспоминания?
  - Грубо говоря, да.
  - Хотел бы я с ними встретиться и рассказать, в каких снах они мне снились.
  Хоть это и звучала, как шутка, но ни доктор, ни сам Смолкин даже не улыбнулись. Интересно, подумал Олег, глядя в сторону окна, город уже смыло или еще нет? Как бы он сейчас хотел, чтобы непрекращающийся дождь смыл все эти дома, улицы, криво посаженные деревья вместе с людьми, собаками, кошками и птицами. Он бы вышел в опустевший, затопленный мир обыкновенным, нормальным человеком. Потому что, когда не с кем сравнивать, можно считать себя нормальным.
  
  ***
  
  Я уже был на лестнице, когда сверху, из главного зала второго этажа, раздался звон разбитого стекла. Послышались крики слуг, звон стали. Судя по звуку, несколько тел упало, сраженные неведомым врагом. Но я не торопился. Наоборот, я наслаждался звуками битвы, криками и возгласами - слуги все равно забронировали себе места в Раю, так чего переживать. Прислонившись к стене, я слушал. А когда все затихло, торопливо взбежал наверх, чтобы, не дай Отец, не упустить таинственного врага.
  Я увидел того, кого, в принципе, и ожидал увидеть - охотника на демонов. Глупо было предполагать, что жители не соблазнятся в третий раз наслать на меня профессионального истребителя нечисти. Беда была в том, что я - не нечисть, а три - вовсе не счастливое число. И девушка, стоящая передо мной, была, хоть и красивой, но все же несчастной жертвой людской наивности.
   В легком черном костюме, не стесняющим ее грациозных движений, с двумя золотистыми косами, обвивающимися вокруг ее стройного тела, она смотрела на меня и в глазах охотницы бушевало зеленое пламя. У ее ног лежали изрубленные тела моих слуг, и длинный меч, который она сжимала в руке, пачкал мой ковер их кровью.
  - Ну и где я теперь найду людей? - Я скинул халат и с наигранной грустью вздохнул. - Знаешь, как трудно в наше время найти тех, кто п р а в и л ь н о мыслит?
  Она пропустила мои слова мимо ушей, да и вряд ли поняла их.
  - Твоим злодеяниям пришел конец, - пафосно сказала она.
  - Вот объясни мне, - я устало посмотрел за окно, - почему тех, кто исполняет волю Господа вашего, вы так упорно пытаетесь отправить на тот свет?
  - Заткнись! - она взмахнула мечом. - Ты демон похоти, пожирающий этот город. Только я здесь - носитель Господа!
  - Дура ты - и больше ничего, - я почесал живот. - Я - Похоть, изгнанный грех Отца моего. Моего Отца и вашего Бога.
  Я любил говорить с пафосом - это раздражало окружающих, а еще я любил эту фразу. Наверное, потому что после нее все мои противники впадали в священный ступор.
  - Если ты Длань Господня, то почему караешь только женщин и девочек? Или наш Господь - женоненавистник, прощающий мужчин? - ее ехидство начинало меня утомлять.
  - Потому что мужчин карает моя Похоть-сестра, - просто ответил я, разведя руками, мол, прости, я не поклонник гоняться за мужскими задницами.
  - Заткнись, - она еще раз взмахнула мечом и медленно направилась ко мне.
  Я еще раз поймал себя на мысли, как она красива, и от этого странная досада овладела мною. Директива Љ 14 (обязательна к исполнению) - тот, кто преграждает тебе путь, должен умереть. К несчастью, охотница преграждала мне путь в комнату для гостей - и уходить она явно не собиралась. Я мог бы оглушить ее, усыпить, связать, запереть или просто прогнать пинками. Но я, увы, не имел на это права. Оставалось одно.
  - Стой, - я поднял руку ладонью вперед, как бы в знак примирения, - я даю тебе последний шанс. Уноси отсюда свою девственную промежность и живи дальше. Иначе мне придется тебя разорвать не самым красивым способом.
  - Никуда я не уйду. Мой меч окроплен кровью святого мученика, так что... эээ...что...кто?
  Ее реакция была вполне понятна. Услышав отказ, я скинул человеческую форму и принял свое настоящее обличие. Я не любил его, но в этой шкуре я чувствовал себя, хоть и отвратительным, но чудовищно сильным. Единственный минус был том, что мои любимые тапочки были разорваны громадными пальцами. И как это я про них забыл.
  Из груди вырвались четыре змеи, и, прежде чем охотница успела что-либо понять, они обвили ее руки, ноги и шею. Обездвиженная девушка с ужасом смотрела на меня снизу вверх, обагренный кровью клинок подрагивал, все еще сжимаемый ее тонкими, красивыми пальцами.
  Когда из моей груди вылезли еще две змеи, охотница закричала. Будто бы это послужило для них сигналом, - змеи устремились к ней и принялись обвиваться вокруг дрожащего тела, заключая девушку в пульсирующий живой корсет.
  Крики умолкли - только слезы катились по побледневшим щекам.
  - Прости меня, - сказал я так, чтобы эти слова добрались до ее сердца сквозь змеиную толщу. - Я не могу пощадить тебя. Но не стоит плакать - я знаю, что тебе уже отведено место в Раю. Пожалуйста, не плачь.
  Заплаканные, покрасневшие глаза смотрели на меня в немой пощаде поскорее закончить невыносимую пытку. Губы ее вздрогнули.
  - Почему? - прошептала она. - Если ты так силен, почему позволял казнить себя?
  - Это было весело, - ответил я, - а мне было скучно.
  Неожиданно девушка улыбнулась - доброй, понимающей улыбкой.
  - Мне очень жаль тебя.
  Я ничего не ответил, и приказал змеям разорвать несчастную. Одна секунда - и душа охотницы устремилась туда, где ее уже ждали.
  - Опять мне разоряться на моющие средства, - вздохнул я и принял свою человеческую форму.
  Слуги, ожидавшие, пока я закончу, тут же кинулись убирать останки моей жертвы, босая сокрушенные взгляды на тела своих убитых товарищей. Еще раз вспомнив добрым словом погибшие тапочки, я продолжил свой путь.
  
  ***
  
  - Вот так закончился мой эксперимент со снотворным, - Смолкин допил уже успевший остыть чай и поставил кружку на столик.
  Доктор Кровин помолчал несколько секунд, а потом спросил:
  - Ты не помнишь, какое снотворное принял? Что в нем было?
  - Нет, - Олег пожалел, что не захватил с собой упаковку тех таблеток. - Пришел в аптеку, попросил снотворное, заплатил и не глядя положил в карман. Выпил дома две таблетки и уснул.
  Доктор покачал головой. Он был явно чем-то разочарован.
  - Что ж, у твоих снов хорошая легенда, есть попытки объяснить все нестыковки, и попытки весьма логичны. Хотя, - доктор достал платок и вытер со лба выступившие капельки пота, - если бы подобное мне рассказывал кто-нибудь другой, я бы посчитал все это глупой шуткой.
  Смолкин почувствовал себя несколько уязвленным.
  - Я не вру. Если бы я врал, зачем мне было бы приходить сюда?
  - Причин для обмана много. Сильнодействующие лекарства, недостаток внимания, желание опробовать написанный рассказ. Но, - он поднял вверх указательный палец, - я не считаю, что ты врешь. Ты никогда не врал, с самого детства.
  Смолкин пробубнил в ответ что-то невнятное, а потом решил продолжить разговор.
  - Мне уже не было противно, но... - тут Олег заметил, что пачка сигарет на столе опустела и была нещадно скомкана. - Сигарет больше нет?
  Кровин достал еще одну пачку и бросил ее Олегу. Несмотря на свою слепоту, бросил он удивительно точно. Смолкин поймал белый прямоугольник, достал сигарету, положил пачку на стол поближе к доктору и взял лежащую там же зажигалку. На секунду замер, как бы думая, курить или нет.
  - Что-нибудь изменилось в твоих снах после "эксперимента"?
  - Угу, - чиркнула зажигалка и табачный дым приятно обжог его уставшее горло. - Они стали сниться мне чаще.
  - Насколько чаще?
  - Каждую ночь.
  - И как ты себя чувствовал после?
  - На удивление спокойно, только вот нормально работать и думать все еще не получалось. Засыпая, я испытывал что-то вроде облегчения.
  - Облегчения? С чем ты это связываешь?
  - Я будто бы смотрел на себя со стороны, когда засыпал. Я видел уставшего, одинокого человека, который вот-вот отправится в другой мир, где он - сын Бога, практически всемогущ и наказывает грешников. Я сам себе объяснял, что мои сны - это компенсация скучной и грустной реальности.
  - И ты верил этому?
  - Отчасти. Я понимал, что где-то сам себя обманываю. Но это все же было лучше, чем засыпать в страхе и беспокойстве.
  - Почему ты раньше не обратился ко мне?
  - Наверное, меня, что говорится, затянуло. Мне хотелось знать продолжение, хотелось знать, чем все закончится. Это трудно объяснить, но я был уверен в том, что история Похоти скоро подойдет к концу.
  
  
  ***
  
  В комнате для гостей меня ждали только что поступившие грешницы. Слуги уложили их полукругом на столы, связали им руки над головой и закрепили их с помощью длинных крюков в изголовье каждого стола. Ноги моих гостей были разведены в стороны и согнуты в коленях. Благодаря веревкам, идущим с потолка, они могли оставаться в таком положении настолько долго, насколько мне было нужно - стальные скобы надежно держали их бедра чуть выше колен.
  Я придирчивым взглядом окинул собравшихся, и выбрал уже немолодую, но все еще красивую актрису. Она очень любила свою работу и своих партнеров по съемкам, делала вид, что счастливо жената и любит свою дочку. Прекрасная актриса, прекрасная обманщица - Метка над ее головой бешено вращалась, предчувствуя скорую расправу. Все, как всегда, подумал я, чувствуя, что меня снова одолевает скука.
  Звуковым сопровождением для моей скуки служили сдавленные мычания моих жегостей. Зашитые рты ничуть не безобразили их милых лиц, и надёжно ограждали меня от их сопливых стенаний.
  Я подошел к актрисе и ласково погладил ее по обнаженному бедру. В ответ раздалось яростное мычание. Швы на губах натянулись, по лицу вниз устремились струйки крови.
  - Дура, - сказал я, - лекс сед лекс. Рот хотя бы пожалей.
  Мой взгляд устремился к столику в центре комнаты, на котором в беспорядке были разбросаны самые разнообразные инструменты.
  Крюки, цепи, пилы, серпы и молоты, железные колья, колючая проволока, - я никак не мог выбрать, чем же ее отправить на встречу с Высшим Судьей. В конце концов, я остановился на двуручном мече. Широкий клинок приятно отливал желтым в неверном свете подсвечников. На отполированной стали черным буквами красовалась надпись "Не мне, не мне, но имени Твоему". Эх, Высший, подумал я, если бы они знали Твое имя. Они и мое-то узнают с трудом только после десятой подсказки.
  Поудобней перехватив рукоять меча, я вернулся к своей жертве. Наверное, вид блестящего клинка, сверкнувшего между ее ног, настолько вдохновил актрису, что она замолчала и прикрыла глаза, ожидая последнего удовольствия.
  Один взмах - и правая нога безвольно повисла на веревке, ловко отрубленная чуть повыше того места, где была скоба. Но фотомодель даже не шелохнулась.
  - Бедная, - прошептал я, обращаясь к мечу, - умерла от страха при виде тебя. Испортил мне все удовольствие.
  Меч недовольно дернулся в моей руке, тоже, видимо, расстроенный таким поворотом событий.
  
  ***
  
  - После этого было еще два сна, - Смолкин облизнул пересохшие губы.
  Он хотел попросить еще чая, но обеспокоенное лицо доктора почему-то подсказывало, что он не будет сейчас вызывать новенькую секретаршу. "Чая он захотел, - упрекнул Смолкин сам себя. - Мало того, что рассказываешь ему такую дрянь, куришь его сигареты, так еще и чая попить захотел".
  - Два сна, - как эхо повторил доктор. - И после этих двух снов ты... - он запнулся.
  - ... стал видеть обычные сны, - закончил за него Смолкин. - Больше никакая Похоть ко мне не являлась, осталась только память о нем - как помнят о реальных событиях прошедшей недели.
  - Было ли что-нибудь, что отличало эти последние сны от предыдущих?
  - Только то, что они были длиннее. Хотя я понимал, что суммарно действие разворачивается в течении полутра дней, - с вечера казни до вечера дня, когда все закончилось, - но эти последние сны казались нереально долгими.
  - А что происходило между этими снами? Как ты себя чувствовал? Что делал?
  - Ничего, - глухо ответил Смолкин. - Я снова заперся в своей квартире, не в силах разобраться в происходящем. Да, мне нравились эти сны. Но от этого моя настоящая жизнь казалась настолько унылой и ненастоящей, что я ... В общем, я не знал, что делать.
   И Олег продолжил читать.
  
  ***
  
  Мой дом был открыт для каждого, но, естественно, никто не приходил ко мне в гости. Я, оружие кары Господней, влачил одинокое существование среди слуг, на окраине города, чьи жители уже тридцать три раза казнили меня и три раза нанимали охотников. Хотя и я, честно признаться, никого не ждал. Кроме Посланника, который разрешит мне передохнуть и отправиться в короткое Путешествие перед очередной многолетней зачисткой. Посланник, конечно же, расскажет мне историю, что, мол, вон там есть город, который еще хуже этого и жители погрязли во грехе, систематически оскорбляя нашего Отца. Так что, Похоть, ножи в руки - и вперед, нести кару грешницам. Естественно, я спрошу, где сейчас моя Похоть-сестра, карающая грешников, а в ответ получу что-то вроде: "В далеком-далеком королевстве, где бушуют маньяки-педофилы". Так и живем.
  Наверное, именно поэтому я немного удивился, когда дверной звонок возвестил о прибытии гостя. Я сразу понял, что это не Посланник. Хотя бы потому, что гость не материализовался посреди комнаты в туче огня и дыма, будто ему в жопу засунули петарду. Нет, это была обычная девушка. Я заглянул ей в душу и не увидел там ничего черного или пошлого. Только боль и усталость, но - добрую, светлую. Я любил, когда мне встречались такие люди. Потому что я никогда не испачкаю руки в их крови.
  Открывая дверь, я уже знал о своей гостье почти все. Ее звали Элен, она сирота и ей всего 18 лет. Она была молодой, красивой и, главное, порядочной особой. Тем не менее, за последний год ее бросили четверо парней. Обоснование одно: "Ты постоянно хочешь секса". Несмотря на то, что Элен хранила верность своим избранникам, они, то ли по причине малых возможностей, то ли по другим причинам, считали ее голод нестерпимым и оскорбительным. Наверное, именно поэтому она пришла ко мне. Может быть, за советом. Может быть, чтобы удовлетворить свой голод. Но я не мог ей ничем помочь - она была не в моем вкусе, да и грешницей ее не назовешь. Поэтому, хотя наша беседа и была вполне реальной, дальше слов дело точно не пойдет. Как бы она того не хотела.
  Когда я открыл дверь, то понял, что за последние несколько дней Элен явно решила выглядеть так, как ее видели "парни высокой морали и крохотных членов". На ней была короткая, до пояса, куртка, белые стринги, и сапоги выше колен. Она могла бы сойти за проститутку, если бы нее ее глаза - грустные, добрые, без всякого намека на продажность.
  - Если ты к сенатору, то его особняк - чуть дальше, прямо за городскими воротами.
  - Я к вам, - она виновато опустила глаза.
  - А мне ты зачем? Ты не знаешь, кто я и что я делаю?
  - Я знаю, - пальцы ее дрожали, поэтому, чтобы не выдавать волнение, раздирающее ее на куски, она спрятала руки в карманы. - Я пришла к вам, потому что хочу понести наказание.
  - Если ты считаешь себя порочной барышней, как говорили твои парни, то глубоко заблуждаешься, - я безо всякого интереса окинул взглядом ее стройную фигурку. - Ты порядочная девушка с хорошим сексуальным аппетитом, верная, умная и красивая. Так что вали на хрен отсюда. Безгрешным тут не место.
  Но Элен сделала то, чего я не ожидал. Она рухнула к моим ногам, обхватила мои колени руками, и, прижавшись мокрой от слез щекой к шрамам на коже, принялась рыдать. От удивления я даже забыл, какими словами обычно отшивают рыдающих девушек.
  - Пожалуйста, - причитала она, - не прогоняйте меня. Вы моя последняя надежда стать кому-нибудь нужной. Пожалуйста, не бросайте меня.
  - Ты совсем сдурела, - я рывком поднял ее на ноги. - Ты знаешь, ч т о я делаю с девушками, которые попадают сюда? Я не могу этого сделать с тобой, поэтому ты мне не нужна.
  - Я буду делать все, что вы прикажете, - она смотрела на мои ноги и орошала мои босые ступни своими слезами, - я буду мыть, убирать, делать вам массаж, будить вас по утрам, готовить вам кофе.
  Идеальная жена, подумалось мне. И какой дурак решил, что она слишком "неправильная". За последние сто лет лишь однажды я встретил такую же девушку. Она так же, как и Элен, мнила себя грешницей и хотела получить от меня наказания. Но я не наказал ее, ибо не за что наказывать порядочность. Как я узнал позже, ее забили насмерть какие-то расисты, мотивируя свой поступок тем, что девушка была мулаткой. Может быть, память о той девушке, которой я отказал, размягчила мне сердце и, заодно, мозг. Или я просто соскучился по простому человеческому отношению к себе. Как бы то ни было, я сказал:
  - Хорошо. Ты будешь моей служанкой.
  Она вскинула на меня полные благодарности глаза и снова заплакала, но на этот раз - от счастья.
  - Но, - я поднял вверх указательный палец, - ты должна мне кое-что пообещать.
  - Все, что скажете, - она помолчала и добавила, - Хозяин.
  - Если ты хоть раз откажешь мне, или осудишь меня, или вступишься за моих жертв - ты уйдешь, и я никогда больше не встречу тебя.
  Она молча кивнула. Вот и хорошо, подумал я. Несколько дней в моем обществе, и она с радостью вернется домой к нормальной жизни.
   Девушка вошла внутрь и заплаканными глазами обвела богатое убранство моего дома. Вести Элен в комнату для гостей я не стал - я хотел заставить ее уйти более гуманными способами. Достаточно, решил я, показать ей Сикстинскую капеллу, как девочка тут же убежит домой и спрячется под одеяло. Я не мог читать мысли тех, кого лично пригласил в свой Дом, поэтому оставалось только надеяться на то, что я угадал с аттракционом.
  Сикстинская капелла - так я называл предбанник, в который можно было попасть через вторую дверь в ванную. Вторую, потому что первую я использовал для себя, а через эту вел грешниц на казнь. Некоторые умирали от страха прямо в ней, но я надеялся, что природа Элен крепче природы юных - и не очень - грешниц.
  Предбанник был узким - приходилось идти друг за другом - и непомерно высоким. Если быть точнее, он тянулся вверх до самого потолка, как бы разделяя весь дом на то, что слева и справа от него. Стены были увешены женскими телами, еще живыми, еще дышавшими, распятыми, как Гордыня на кресте. Их юные, молодые, зрелые и даже, иногда, пожилые тела дрожащими живыми обоями тянулись вверх. Вверх, туда, где свешивались вниз головой другие, прибитые ступнями к потолку. Багряные тона, в сочетании с гробовым молчанием, делали Сикстинскую капеллу похожей на врата Ада.
  Собственно, у их дизайнеров я и украл идейку этого предбанника, ловко подстроив ее под свои палаческие нужды.
  Я пустил Элен вперед, предварительно приказав ей раздеться.
  - В моем доме всегда тепло. Так что ты будешь ходить голой.
  Она только кивнула, скинула с себя все и вошла в предбанник. Я шел за ней, наблюдая за тем, как дрожат ее плечи, любуясь ее задницей и поражаясь ее выдержке. Она не проронила ни слова - просто пересекла Сикстинскую капеллу от двери до двери, лишь изредка поглядывая на распятых жертв моего ремесла. У двери ванной она остановилась, повернулась ко мне, и я увидел, что она плачет.
  - Плачешь? - я сделал вид, что меня это удивило. - Хочешь домой?
  Она помотала головой и опустила глаза. Слезы ручьем текли по ее щекам, шее, спускаясь ниже, туда, где скучала по мужским ласкам небольшая красивая грудь.
  - Ты красиво плачешь, - я приказал ей открыть дверь в ванную, и мы вошли внутрь.
  Дверь, как по приказу, закрылась, отделив мир белой кафельной плитки от багряных тонов Сикстинской капеллы. Слева от меня простиралась ванная, еще помнящая смерть мерзкой девушки, справа ожидала своего часа душевая кабинка. Я приоткрыл ее стеклянную дверцу и кивком головы приказал Элен войти внутрь. Когда она проходила рядом, я слегка хлопнул ее по плечу. Она вздрогнула, но смолчала, и я толкнул ее внутрь.
  Во время того, как струя воды омывала мое тело, покрытое синяками и царапинами, она стояла ко мне спиной, в профиль, и этот чеканный профиль, я знал, следил за каждым моим движением. Решив, что хватит вот так смотреть, я начал натриать себя мылом. Она отвернулась, а руки ее взволнованно заерзали по бедрам. Нервничает, бедная.
  - Потри мне спину, - я протянул ей мочалку и кусок мыла.
  Она обернулась, взяла их и вопросительно посмотрела на меня.
  - Вы не хотите меня, Хозяин?
  - Пока нет. Пока что, - мыльными пальцами я аккуратно взял ее за подбородок и посмотрел в заплаканные изумрудные глаза. - Пока что ты только моя служанка, не более. К тому же, - добавил я, - зачем мне тратить себя на ту, которая может в любой момент уйти.
  - Я не уйду, - сказала она, и в голосе ее мне послышалась притихшая на время решительность.
  - Вот это мы сейчас и проверим.
  Я подождал, пока она натрет мне спину, сполоснулся, вытерся и вышел из душа, приказав Элен следовать за мной в комнату для гостей.
  
  ***
  
  - Что на этот раз там произошло?
  По интонации доктора было ясно, что впервые за все время разговора, Кровин не желает слышать подробности расправы с очередными жертвами. Поэтому Смолкин ответил кратко, не глядя в телефон:
  - Я заставил ее взять в руки скальпель и вырезать матки у трех жертв.
  - И как она к этому отнеслась?
  - Спокойно. Управилась за полчаса. Перерывы делала только, чтобы отдышаться. Наверное, внутри нее столько всего творилось в этот момент, но она стойко провела все три операции.
  Доктор Кровин только покачал головой.
  
  ***
  
  - Я слышала, к вам послали охотницу. Это правда?
  - Да, - кивнул я и сделал глоток виски. - С освященным мечом, молитвой в сердце и глупостью в жопе.
  - Вы убили ее?
  - Конечно. Я имею право убить любого, кто хочет убить меня. А если этот кто-то отказывается уйти с дороги, я не имею права на милосердие. Таков закон.
  - Понятно. - Она опустилась на колени рядом с моим креслом. - Хозяин, а как быть с простыми людьми?
  - М? - стакан с виски замер на полпути к губам. - Ты о чем?
  - Ну, простых людей вы тоже убиваете и насилуете?
  - Нет, - я вздохнул и разом выпил остатки божественного напитка. - Это преступление. Я убиваю только грешниц и тех, кто встал у меня на пути.
  - Ясно, - она положила руку мне на бедро. - Вы по-прежнему не хотите меня?
  - Если продержишься в доме до ночи, обещаю тебе хороший секс и минимум извращений.
  Ей польстило - она улыбнулась. Что я делаю, сказал я сам себе. Выгнать ее - и всего делов. Но что-то останавливало меня. Что-то, чему я не находил объяснения. Я, конечно же, слышал о случаях, когда грех влюблялся в жертву, но чтобы в порядочность - никогда. Да и не было это ни влюбленностью, ни желанием. Просто впервые за долгие годы кто-то просто хочет быть рядом со мной. И это кажется настолько диким, что возбуждает сильнее подвешенной на крюках грешницы. Похоть, подумал я, только не влюбись в нее.
  Элен все так же сидела рядом с креслом и гладила меня по коленке. Я вспомнил последнюю жертву, с которой был близок, которую не стал наказывать, а подверг ее самому, как мне казалось, страшному извращению - заставил жить рядом со мной. Она взрослела, потом старела, а я все смотрел в ее глаза, не теряющие юного блеска, и не мог наглядеться. Даже когда секс с ней стал отвратителен, я держал ее рядом. Но потом, когда меня в очередной раз пришли казнить, она, забыв о моем бессмертии, кинулась меня защищать - и погибла. Это был единственный раз, когда я не доставил беснующейся толпе удовольствия казнить меня. Все они были посажены на колья посреди города.
  Я тряхнул головой, прогоняя грустные воспоминания из прошлого тысячелетия. Если решит остаться - прогоню, когда ей будет сорок пять или даже сорок. Так я решил, и это решение немного успокоило мою мечущуюся натуру.
  - Хозяин.
  - Да?
  - Если вы не прогоните меня, пожалуйста, убейте меня, когда мое старение станет слишком заметным.
  Выпитый виски отчего-то попросился обратно. Меня вырвало прямо на Элен, но она даже не шелохнулась.
  - Прости, - сказал я. - Иди в душ.
  - Да, Хозяин.
  Оставшись один, я залпом осушил всю бутылку, благо, что для меня это было вполне безопасно.
  
  ***
  
  - Когда я проснулся, оказалось, что я проспал около двадцати часов. Но чувствовал я себя на удивление хорошо. И даже пожалел, что сон закончился. Если Похоть относился к Элен, как к домашнему животному, то я, Олег Смолкин, влюбился в нее с первого воспоминания. Когда, поднявшись с постели и отправившись в душ, я вспомнил ее обнаженную фигуру, то почувствовал, что скучаю. Тогда меня охватило легкое безумие. Я хотел обратно. Я хотел снова увидеть Элен.
  - И что ты сделал? Повторил эксперимент со снотворным?
  - Да. Я понимал, чем мне это грозит, но реальность казалось мне такой отвратительно-серой после моих снов. В общем, я достал из холодильника бутылку водки, запил ей пригоршню снотворных таблеток и приготовился к самому худшему. Я знал, что это была попытка самоубийства. Я знал, что после этого, если я выживу, мне нужно будет отправиться на лечение. Но в тот момент я знал еще одно - я должен снова увидеть Элен. Потому что где-то в глубине души я знал, что с ее приходом в дом Похоти, мои сны скоро закончатся.
  - Я рад, что ты выжил после всего этого.
  
  ***
  
  Моя Похоть-сестра появилась, как всегда, в своем любимом кресле у камина. Сквозь белую майку до середины бедер, ничуть не скрывавшей красоту ее бессмертного тела, просвечивали свежие татуировки. Их было две - два кусочка "великого полотна", которые означали еще два зачищенных города. Всего татуировок на ее теле - если цельные картин на руках и ногах разделить на составляющие - насчитывалось пятьдесят штук. Я уже забыл, когда ей в голову пришла эта идея, но не позднее 1780 года. Или 1770.
  В этот раз в свои черные, как смоль, волосы, она вплела белокурые локоны какого-то бедолаги. Так она поступала с теми жертвами, которые доставили ей пять или больше оргазмов. В отличие от меня, она любила, когда жертвы доставляют ей удовольствие.
  - Как поживаешь, Лили? - Спросил я, накидывая халат.
  Сколько себя помню, я всегда называл ее Лили. Мне нравилось это имя, а ее оно не раздражало, и она позволяла себя так называть. Меня же она звала просто "Ты".
  - Скучаю, - устроившись поудобнее, она взяла со столика мои сигареты и самозабвенно закурила. - В двух последних городах жертв было слишком мало.
  - А кто этот умелец, - я обошел кресло, встал сзади и принялся теребить ее черные локоны, - жалкий педофил?
  - Ничего подобного, - она повернула голову и выпустила в меня облачко дыма. - Маньяк-убийца, кстати, очень красивый.
  - Понятно, - я аккуратно взял из ее рук выкуренную наполовину сигарету и затянулся. - Хочешь понаблюдать за моей работой?
  - Увы, - она улыбнулась, - сегодня не получится, братик. Я к тебе по срочному делу.
  - Ого, Лили, ты меня удивляешь.
  Я отошел от нее, сел в кресло напротив, затушил сигарету и спросил:
  - Какое у тебя ко мне может быть дело?
  - У тебя серьезные проблемы, - сказала она, и я тут же подумал про Элен.
  Юридически нам не запрещалось иметь друга или подругу из смертных - это расценивалось как домашнее животное. Но фактически на небесах этого не одобряли, так что проблемы, действительно, могли быть. Особенно, если кому-то вдруг пришло в голову подпортить мне жизнь.
  - Скажи, - она достала очередную сигарету и снова закурила, - ты убиваешь невинных?
  - Нет, - я покачал головой.
  Несколько минут она пристально изучала меня серостью своих глаз. Я знал, что она делает - смотрит мне в душу, изучает память. Лили кивнула, видимо, удовлетворившись тем, что увидела.
  - Тогда у тебя появился подражатель.
  - Здесь?
  Вот это новость, сказал я сам себе.
  - Да. Кто-то режет и насилует невинных девушек. И этот кто-то очень хорошо прячется - даже я не могу его выследить. Так вот, я официально заявляю, что меня поставили расследовать это дело, так как это связано с моим братом и моей гендерной спецификацией.
  - Говори проще - потому что это мужик, - я поскреб ногтями щеку, отметив, что неплохо бы побриться. - Кстати, ты уверена, что это мужик?
  - Да. Мужчина здесь точно замешан. В ранах обнаружена сперма. Так что сомневаться не приходится.
  - Ну, так возьмите эту сперму на анализ, сравните с моей. И ищите вашего убийцу без меня.
  - Я знаю, что ты можешь менять код своей ДНК в человеческом обличии, так что этот анализ спермы нельзя использовать в твою защиту. А умение телепортироваться, когда с тобой нет жертвы, сводит на нет любое твое алиби.
  - Понятно. Значит, я под наблюдением.
  - Да.
  - Хорошо, - я поднялся, - главное, не мешай мне спокойно работать. И, - я наклонился ближе, прошептав ей в самое ухо, - не смей трогать мою домашнюю зверушку.
  - Эту пошлую пародию на жалкое недоразумение? Обещаю.
  Сказав так, она исчезла, оставив меня наедине с тревожными мыслями.
  
  
  
  ***
  
  - Было уже около трех часов дня, - Смолкин поднялся с места, потирая затекший зад. - И объявившийся подражатель заставил Похоть поспешить со следующей жертвой. Ему нужно было как можно быстрее разобраться со всеми делами на сегодня и отправиться на поиски.
  Олег подошел к окну. На улице шел дождь. Казалось, он шел всегда, с самого сотворения мира. Обезумевшее небо, направляемое северным ветром, нещадно поливало улицы, одинаково досаждая и людям, и собакам. Последние, поджав хвосты под крышами подъездов, вздрагивали каждый раз, когда кто-нибудь из двуногих, хлопал дверью, выходя на улицу. Но этим вечером людям, видимо, было совершенно не до собак. Поглощенные окружающим дождем, они не обращали внимания на четвероногие комочки шерсти, сбившиеся в кучки у каждой подъездной двери.
  Ливень хлестал тот еще, под стать библейской легенде о великом потопе. Небо поливало землю с такой силой и таким остервенением, будто мечтало смыть целый город с лица земли. Выходя из безопасных подъездов, каждый человек рисковал так и не добраться до места своего назначения. Сдобренная северным ветром, водная стихия легко подкашивала слабые человеческие ноги. Люди падали, поднимались, снова падали, но все же, при помощи своего упорства и смачных ругательств, продолжали пробираться сквозь косые плети дождя.
  Собаки были умнее. Собаки держались в безопасности и с непониманием смотрели на слабые попытки двуногих противостоять разбушевавшейся погоде.
  - Странные люди, - вдруг произнес Олег, стоя у окна - зачем в такую погоду выходить наулицу?
  - Ты о чем?
  - Да так, размышления вслух.
  
  ***
  
  Пока она сидела напротив, приставив дуло к виску, у меня еще было достаточно времени, чтобы выпить кофе. Госпожа министр не была жительницей этого города - она случайно ехала мимо, попав, тем самым в сферу моей юрисдикции. Хотя я и считал разделение на сектора влияния глупой затеей Гордыни, но как младший сын, должен был с этим мириться.
  Нет, я не мучал эту девку из местного земного министерства - уж слишком велика моя аллергия на идиотов, и тех, кто им служит. Поэтому для начала я отдал ее на потеху своим слугам.
  После трех часов сексуальных экзекуций, я отвел ее на кухню и дал в руки пистолет.
  - Либо тебя затрахают насмерть, либо ты сама уйдешь, - сказал я и сел пить кофе.
  Она приставила пистолет к виску, но никак не решалась выстрелить.
  - Стреляй уже, - у меня закончился кофе, - не трать мое время.
  - За что вы меня так, - всхлипывая пробормотала министр. - Я же ничего... Мне же сказали...
  - Я понимаю идею с клубами, где ты главная героиня. Я могу понять измену мужьям. Но зачем, - я покачал головой, - было измываться над собственным сыном?
  - Он сам... хотел.
  - Ну а вот я сейчас хочу, чтобы ты застрелилась. Почему бы тебе не сделать это?
  - Я не могу... - она представляла жалкое зрелище, впрочем, отражающее ее "богатый внутренний мир".
  - Знаешь, - я подошел к ней и присел рядом, на краешек стола, - в последние лет триста я непростительно милостив к грешникам. Я пытаюсь сдерживать свою неуемную ненависть и извращенную похоть. Поэтому, если ты не застрелишься, я снова отдам тебя своим слугам. Сто тридцать восемь мужчин будут одновременно и попеременно ублажать тебя самыми извращенными способами, которым я их обучил. То, что тебя слегка порвали, покажется детской царапиной. Я думаю, что в тебе даже проделают несколько новых отверстий. А я прослежу за тем, чтобы ты не умерла. Часов тридцать минимум.
  Она плакала. Но мне было ее ничуть не жаль. Я даже хотел, чтобы она струсила и отложила пистолет. Тогда бы я показал Элен очередной шедевр порнографического искусства. Потому что для меня это будет просто очередной акт возмездия - простой, как сходить в туалет. Но, к несчастью, госпожа министр, оказалась смелее, чем я думал. Несколько секунд она смотрела на меня, затем приставила дуло к виску и разукрасила своей головой мои венецианские обои.
  - Как скучно, - сказал я, - ты могла бы выстрелить в меня...
  - Хозяин? - раздался позади меня голос Элен.
  - Что случилось, - я повернулся, и она невольно вздрогнула, увидев мое окровавленное лицо на фоне разлетевшейся головы министра, - кто-нибудь умер?
  Она подошла ко мне, держа в руках батистовый платок, и принялась оттирать кровь с моих щек.
  - Ваша сестра просила передать, что вас ждут на месте преступления.
  - Понятно, - хмыкнул я и, как был, в халате на голое тело, телепортировался к Лили.
  
  ***
  
  - Вот почему кое-кого из наших министров нельзя так.... Эх, - Смолкин прислонился лбом к холодному стеклу, по которому с обратной стороны стекали крупные капли дождя.
  - Что ж, - Кровин чуть повернул голову, чтобы смотреть в ту сторону, откуда шел голос, - я почему-то тоже об этом подумал.
  Смолкин с удовольствием подумал, что если бы такое существо, как эта Похоть, появилось здесь, мир, возможно, стал бы чуточку чище. А если вслед за Похотью прибудут и другие дети Отца, то сбудется давняя мечта - справедливое общество, где каждый получает то, что заслужил. Утопия, грустно улыбнулся про себя Олег. Сколько бы мы не бились, такой мир будет только во снах, где можно запросто разрезать на куски развратного министра. Да и он бы в этом мире чувствовал себя не очень уютно. В конце концов, за ним тоже водилось несколько грешков.
  - После телепортации он оказался в каком-то огромном гараже.
  - Это и было место преступления?
  - Да, и Похоть сразу понял, что его подражатель - не человек.
  
  
  ***
  
  На отштукатуренной стене красовалась надпись "Имя мне Похоть, я кара Господня". Прямо под надписью, в уголке, нашли свое последние пристанище дети. Их было трое - три девочки лет двенадцати. Изуродованные, опозоренные, изнасилованные, со вспоротыми животами и оторванными конечностями.
  Моя Похоть-сестра сидела рядом с ними, задумчиво покуривая длинную трубку. В белой прозрачной майке, даже с грязью татуировок на бессмертной коже, она выглядела неестественно чисто среди всего этого.
  - Девочки невиновны, - сказала она, как только я появился. - Более того, они девственницы.
  - Были девственницами, - с сожалением поправил я.
  Лили закусила кончик мундштука и кивнула.
  - Есть зацепки?
  Я осмотрелся. Это был здоровенный, полузаброшенный гараж или автомастерская - на полу были характерные "ямы", над которыми оставляли машины. Хотя, судя по обилию пыли, сюда давно никто не заезжал. Я вышел на улицу, пытаясь определить, где мы находимся. Во все три стороны от гаража тянулся пустырь, лишь вдалеке виднелись башни одного из соборов моего города.
   - Это произошло час, может быть, полтора часа назад, - раздался позади голос Лили.
  Она шла ко мне и теребила в руках только что выкуренную трубку. Это был верный признак того, что сестра нервничает.
  - Я мог бы тебе сказать, чем я занимался последние два часа, да с моей способностью к телепортации, - я повторил ее слова, - этого недостаточно. С другой стороны, - достал из кармана халата пачку сигарет и закурил, - редкий человек может сделать нечто подобное.
   Лили кивнула и уселась на пожухлую, грязную траву.
  - Насколько я смогла понять, их конечности были оторваны одним резким движением. У тебя есть такая сила. У меня есть такая сила. Но я под наблюдением ангелов - это раз. У меня другой гендерный профиль - это два. И...
  - Можешь не продолжать, - прервал я ее, - слова на стене написаны твердой мужской рукой.
  Я выбросил сигарету и посмотрел на небо. Одна сплошная серая туча, тянувшаяся от горизонта и до горизонта. Ни одного куска чистого неба, ни одного просвета - как и в этом деле. Я не в первый раз сталкиваюсь с подражателями, но с таким сильным - впервые за всю историю своего бессмертия. К тому же, идея разрывать девочек голыми руками не посещала мою голову уже лет сто, если не больше. Я мог убить одним ударом или замучить с помощью инструментов, но разрывать на куски живую плоть - это мне никогда не нравилось.
  - Подожди-ка, - выпалил я в бреду этих размышлений. - Разорвали...
  - И что с того? - Лили скептически посмотрела на мое улыбающееся лицо.
  - Пусть ангелы залезут в мою голову - они увидят, что там даже не появлялось идеи чего-то подобного. Лет сто по крайней мере.
  Лили вздохнула.
  - Исключено. - Она поднялась, отряхнулась, подошла ко мне, залезла в карман халата, достала оттуда сигареты и закурила.
  - Почему? Мне это кажется хорошей идеей.
  - Ты забыл одну вещь, - сказала она, с сожалением качая головой. - Точнее, ты о ней не вспоминал никогда, потому что не пользовался. Мы можем стирать себе память, безвозвратно удаляя все идеи, мысли и образы, связанные с определенным промежутком времени. Даже ангелы не смогут понять, что и где стерто.
  - А если Отец... - Он оставался моей последней надеждой доказать свою невиновность.
  - Отец давно уже не вмешивается в наши проблемы. Ты сам знаешь. Трибунал работает обособленно от Отца уже две тысячи лет. Так что, - добавила она, бросив взгляд в серое небо, - нашему папочке, если честно, насрать на нас.
  Я уселся на траву и задумался. Я не знал, что мне делать. От убийств не откреститься, невиновность не доказать, от ангелов не убежать. Причем нет ни одной зацепки, которую я мог бы использовать, чтобы найти истинного виновника этих убийств. Лишь две вещи я знал точно: это был не человек - это раз; и этот не-человек желал моей гибели, - это два. Врагов у меня было предостаточно, но это всегда были обычные люди, не понимающие истинного смысла Отцовского плана. Сейчас же я столкнулся с тем, кто не уступает мне ни в силе, ни в фантазии.
  - Что мне делать, Лили?
  Она села рядом.
  - Не знаю, братик.
  - Ладно, - я поднялся с земли, отряхнулся и приготовился телепортироваться обратно в свой замок.
  Лили, угадав мои намерения, схватила меня за руку и сказала:
  - Я сделаю все, чтобы тебя оправдать.
  Я кивнул, и Лили отпустила мое запястье. Я хотел что-нибудь сказать на прощание, но так и не смог подобрать слов. Поэтому я просто исчез, оставив сестру в одиночестве на окраине города.
  Когда я вернулся, меня встретила испуганная Элен.
  - Приходили какие-то люди, - сказала она. - Спрашивали вас, Хозяин. Слуги ответили, что вы улетели к госпоже Лили по срочному делу.
  - Как они выглядели?
  - Высокие, в серых мундирах, лица такие железные, непробиваемые.
  - Цвет глаз?
  - Я не заметила...
  - Все хорошо, не переживай - впервые за все время, что она была рядом, я просто ее обнял.
  Я догадывался, какого цвета у них были глаза. Золотистые - как два луидора на белом шелке. Значит, решил я, ангелы взялись за дело. Не исключено, что они вот-вот появятся снова, и отправят меня туда, откуда бессмертные не возвращаются. Отправят, даже не выслушав мои оправдания. С другой стороны, если меня не перехватили по дороге домой, то, значит, прямого приказа им еще не поступало.
  Эта мысль придала мне сил. Нет, я не надеялся сбежать или оправдаться - против меня играли силы, могуществом намного меня превосходящие. Значит, нужно просто закончить свою работу, и как можно быстрее. Именно на это меня вдохновила новость о крылатых оперативниках.
  Как обезумивший я приказал слугам вывести из камер всех грешниц и собрать их в комнате для гостей. Потом я отправился в ванную. Мне нужно было быть чистым перед этой последней сценой затянувшегося спектакля под названием "Жизнь господина Похоти, сына Божьего, редкостного неудачника". Элен слезно просилась принять душ со мной, но на этот раз я ей отказал.
   - Когда я выйду из ванной, тебя не должно быть в доме. Вернись к себе домой и жди меня там.
  Она, озадаченная, смотрела на меня полными слез глазами и глупо улыбалась. Будто бы я сказал то, что она всю жизнь хотела услышать от мужчины. А услышала от Похоти.
  Почему-то я знал, что она сделает все, как я приказал. Просто потому что, за миг до того, как ее лицо осталось за дверью ванной, я понял одну неприятную вещь. Она любила меня. Не как слуга любит господина, а как женщина любит мужчину. И от этой мысли становилось тошно.
  Свой последний душ я принял быстро, а потом, не вытираясь и не одеваясь, почти побежал в комнату для гостей. Там меня ждала толпа грешниц. Юные и взрослые, стройные, толстые, красивые и не очень - всех их собрали, чтобы совершить последний акт возмездия.
  Я ничего не говорил в ответ на их умоляющие взгляды, их слова пролетали мимо моих ушей. Даже, когда они закричали, увидев в моей руке меч, в моей голове не раздалось ни звука. Будто бы тот, кто смотрел это кино, просто выключил звук.
  Я бросился на них, сжимая в руках смертоносный клинок. "Убийца женщин" - всплыло в моей голове. Что ж, пусть это будет простое убийство, а не Наказание. Я рубил мечом налево и направо, пока руки не заболели от усталости. Кровь и перекошенные ужасом лица - вот, что было перед моими глазами. Я не видел, кого бью, куда бью, не отдавал себе отчета в том, за что наказываю. Впервые в моей практике, я не считал это актом Возмездия, не считал себя Дланью Господа - я просто рубил и кромсал все, что находилось в комнате для гостей.
  Я остановился только, когда передо мной возникло лицо Элен. Лицо ее отрубленной головы. Я не видел и не слышал, как она вошла, я даже не знаю, зачем она сюда пришла. Наверное, чтобы попрощаться. А я, не разбирая жертв, включил ее в число тех, кто сегодня предстанет перед Высшим Судом. От понимания того, что я натворил, у меня закололо в груди. Меч выпал из окровавленных рук, и я опустился на колени рядом с ее обезглавленным телом.
  Я плакал. Впервые в жизни я плакал. Не потому, что я убил невинную. А потому, что я отрубил голову единственному человеку на этой планете, кто любил меня просто так, такого, какой я есть. Я взял в руки ее голову и прижал к груди. Мертвые губы в последний раз коснулись моей кожи. И в этот момент появилась Лили. Будто бы убийство Элен послужило сигналом.
  - Ты убил невинную, - сказала она, странно улыбаясь.
  Я молчал. Было бы глупо объяснять ей, что все вышло случайно. Она и так знала наверняка, как все вышло. Но у нее, я знал, был четкий приказ - включить Элен в список невинных, убитых Похотью. И тогда, в момент секундного наития, понял, кем была затеяна вся эта игра. И, даже если бы я сейчас выкрикнул обвинение в адрес моей сестры, ничего бы не изменилось. Будто бы все жертвы, все обвинения, все подозрения, - все было направлено на то, чтобы Элен стала случайной жертвой в этой мясорубке.
  "Прости", - мысленно сказал я, обращаясь к Элен. И в ту же секунду ворвавшиеся в комнату ангелы набросились на меня.
  
  ***
  
  - Вот и все, - сказал Смолкин, подошел к столику и взял оттуда еще одну сигарету. - Лишь на мгновение я увидел то место, где оказался после, и это место было единственным, чего я так и не запомнил. Помню только, что это было самым ужасным, что я видел в своей жизни. Каждый раз, когда я пытался вспомнить эту последнюю секунду, дикий страх охватывал меня, настолько сильный, что я снова прибегал к проверенному средству - к бутылке.
  - Как ты себя чувствовал после убойной дозы снотворного.
  Олег подумал и сказал:
  - Впервые в жизни я чувствовал себя по-настоящему отдохнувшим. Прошла неделя, за ней другая. Я все время боялся, что наступит ночь, я усну - и увижу продолжение. От этой мысли я старательнее налегал на кофе. Когда же я, наконец, находил в себе смелости, чтобы заснуть, мне снились обычные сны, или не снилось вообще ничего. Поначалу я проспался с чувством, которое, наверное, испытывает сапер после каждой обезвреженной бомбы. "Еще бы чуть-чуть - и хана". У меня действительно было чувство, будто, если я увижу продолжение этого сна, то не проснусь. Но не одно это заставляло меня бояться.
  - А что еще.
  - Гуляя по городу или сидя на работе, я смотрел на людей и сожалел, что я - не один из грехов Отца. То ли чувство справедливости после этих снов во мне обострилось, то ли мысли Похоти слишком глубоко укоренились в моем мозгу. Я не знаю. И еще я постоянно думал об Элен. Я искал ее глазами в толпе, в коридорах на работе, казалось, что вот я подъеду к дому, - а она ждет меня на лавочке у подъезда. И я снова боялся. Боялся, что никогда не встречу такой, как она. Со временем эти страхи улеглись, но иногда, когда я засыпаю, они возвращаются снова, чтобы поиздеваться надо мной.
  - Я думаю, - Кровин устало теребил лоб. - Тебе не нужно оставаться на лечение здесь.
  - Не нужно, - повторил Смолкин. - Но я же...
  - Не нужно, - перебил его доктор, - но я все же подумаю, как тебе помочь. А пока, - он вздохнул,- ступай домой. Наша беседа записана - а это сейчас все, что мне нужно.
  - Я могу идти?
  Кровин кивнул.
  - Если вспомнишь еще что-нибудь, что забыл мне рассказать - звони.
  - Хорошо, - немного расстроенный Смолкин сунул телефон в карман и направился к двери.
  - Да, еще одно, - сказал доктор, поднимаясь с кресла. - Не рассказывай никому о том, что видел. Поверь, это ни к чему хорошему не приведет. Олег было обернулся, чтобы ответить, да так и замер с раскрытым ртом. Доктор Кровин держал в руках ненужные теперь очки, снисходительно улыбался и его золотистые, как два луидора, глаза с легким укором смотрели на бывшего пациента.
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"