Я с дошкольного возраста мечтал жениться, вот только опасался, что жена надо мной смеяться будет: уж больно я был невелик ростом — до плеча своим сверстникам не доставал. Вот и решил отложить это дело до той поры, когда вырасту.А когда вырос, у меня вдруг обнаружилась астма — и я снова отложил это дело, на этот раз до полного выздоровления: мне показалось, что будет чересчур комично, если в процессе любовных упражнений у меня случится приступ удушья.А эти приступы у меня наблюдались чуть ли не ежедневно, причем нередко в самый неподходящий момент — однажды я из-за них, к примеру, с шестого этажа по пьяному делу едва не вывалился, в другой раз какая-то смешливая дошкольница меня под поезд едва не столкнула... Но поскольку работал я государственным обвинителем, то самое неприятное происходило, конечно же, во время моих выступлений в суде. Я предлагал назначить какому-нибудь злостному неплатильщику алиментов наказание в виде лишения свободы, а потом хватал себя, как тургеневская барышня, за грудь и падал, будто от избытка чувств. Короче, совсем не с руки была мне эта болезнь...
И тогда, с целью ее неотложного искоренения, я стал принимать в тройном количестве и те лекарства, которые мне выписывали доктора (а я ходил сразу к нескольким, причем ни один из них не знал о прочих), и те, которые мне советовали все, кто ни попадя. В результате у меня возникли проблемы с печенью и почками, причем дела приняли такой гнусный оборот, что я начал готовиться, образно говоря, на выход.Поскольку родителей к тому времени у меня уже не было, а ни один из тех, с кем я в последнее время общался, доверия не вызывал (особенно после идиотических советов по поводу лечения), я понял, что свои посмертные проблемы придется мне решать, еще не успев как следует помереть, — и стал обзванивать ритуальные конторы: выяснять, какие нынче цены на кладбищенские участки, какие документы требуются для срочного оформления и нет ли скидок для астматиков и работников органов юстиции. Именно тогда я случайно и наткнулся в телефонном справочнике на фамилию некоего гадателя-предсказателя, который одновременно рекламировал себя в качестве потомственного астмолога.
«Обладаю третьим глазом, наделен органом шестого и седьмого чувств, нахожусь в непрерывной телепатической связи с бесконечной вселенной. Лечу хвори посредством знаний, получаемых непосредственно из космопространства». С первого взгляда было очевидно, что этот обладатель глаза — шарлатан местного разлива, а «астмолог» — это «астролог» с опечаткой, но уж очень мне захотелось хоть раз увидеть его в живую.Вид у телепата оказался не очень, даже волос на голове к моему приходу уже почти не осталось, к тому же он периодически, будто в беспамятстве, хватал граненый стакан с парой игральных костей и долго им тряс... Но взять у меня деньги и выдать мне банку с катышками сероватого цвета ему удалось без труда. «Ровно три дюжины. Дважды в день перед едой», — с трудом выговорил он на прощанье — и у него изо рта пахнуло такой дрянью, что мне расхотелось тратить на него свои образные выражения, посвященные тому обстоятельству, что он взял с меня в пять раз больше, чем мы договаривались по телефону.Катышки мне не понравились ни по внешнему виду, ни по вкусу, но дважды в день перед едой я их принимал. И уж не знаю, от них или еще по какой причине, но за полмесяца у меня не только не случилось ни единого приступа, но и вообще я стал чувствовать себя лучше некуда. У меня даже проснулся здоровый интерес к секретарше из нашей общественной приемной.И когда лекарство стало заканчиваться, я поехал к нему опять. Получил новую порцию, полез в бумажник — но так мне вдруг стало жалко своих кровно заработанных денег, что я врезал кулаком по столу и заорал: «А вот сейчас ты будешь мне говорить, из чего ты готовишь свои подсудные зелья, а я буду твой бред протоколировать!» Этот придурочный лекарь попробовал качать права, но я сунул ему под нос свое служебное удостоверение — и так на него насел, такое на него оказал давление во всех смыслах этого слова, что он буквально за три часа допроса признался: оказывается, это всего-навсего паутина крестовика, без всяких добавок.Всю обратную дорогу меня едва не выворачивало от мысли, что раз за разом в мой организм попадала какая-то паучья гадость, — и, едва войдя в квартиру, я швырнул в мусорное ведро и новую банку, и старую с остатками.Но на следующее утро мое настроение переменилось: я вдруг вспомнил, как замечательно себя чувствовал в последнее время. Вот только обнаружилось, что со старой банки слетела крышка, а новая вообще разбилась. Пришлось разложить на кухонном столе газету, высыпать на нее протухшую селедку, гнилые яблоки и колесики от будильника, который я чинил-чинил, но лишь доломал, — и выуживать из этого дерьма заветные катышки.А уже к вечеру я попал в больницу с ужасным отравлением. Врачи сказали, что это наверняка или из-за рыбы, или из-за яблок, или из-за колесиков.
«Или еще кое из-за чего, о чем вы изволили умолчать, — добавил один из них. — Можете, впрочем, не рассказывать, нам ваши проблемы все равно по барабану, но учтите: будете продолжать пересекать границу, образно говоря, добра и зла — отправитесь на тот свет! Не завтра, так послезавтра! Причем точный диагноз нельзя будет поставить и после вскрытия!» Мне за моего потомственного астмолога-космонавта стало слегка обидно, поэтому я спросил: «А с вами я на тот свет не отправлюсь? Не завтра, так сегодня?!»Врач нервно засмеялся, задергал головой, как больной, — и ушел. А следом за ним и я ушел, даже выписываться не стал, и в том же месяце уломал начальство меня в другой город перевести, от греха подальше.
И с тех пор я уже ни к кому не ходил — ни к знахарям, ни к врачам; за эти пятьдесят лет не удосужился в районной поликлинике медицинскую карточку завести...
И астму свою так и не вылечил — хотя, с другой стороны, так от нее до конца и не помер.И не женился: опасался, что супруга моя надо мной смеяться будет: я ведь до сих пор скатываю катышки из паутины. Сам летом собираю, сам скатываю — сам и принимаю. Дважды в день перед едой.А опыт своего земного существования я малолетней соседке передаю. «Ох, что-то не хочется мне сегодня на свидание к этому инфантилу малахольному идти, — вздыхает она. — Опасаюсь я, что он даже целоваться толком не умеет! Может, мне лучше уроки хоть раз в жизни сделать? Нам там как раз что-то про инфекционные болезни задали...» А я ей в ответ строго-престрого говорю: «Сама ты дура инфантильная! Никогда ничего не опасайся и никогда ничего на завтра не откладывай! А то будешь потом, как я, до смерти по чужим городам мыкаться». |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/viipuri.gif) Вообще-то я с пеленок мечтала внести посильный вклад в исправление демографической ситуации у нас стране.
И нельзя сказать, что я к своей мечте относилась бездумно, по-детски, — нет, я читала специальную литературу, расспрашивала старших подруг, фильмы всякие там послеполуночные очень внимательно смотрела. Короче говоря, я прекрасно знала о том, что во время вынашивания ребенка надо соблюдать о-го-го какую чертову тучу запретов, быть послушной девочкой и вообще хорошо учиться...Но когда девять месяцев назад я случайно где-то вычитала, что какая-то там Бангладеш по численности населения нас уже обскакала, а Нигерия нам в спину дышит, на меня эта информация произвела крайне болезненное воздействие: сначала я буквально позеленела от злости, затем, в знак протеста, в кратчайшие сроки забеременела, а еще через некоторое время вдруг обнаружила, что все мои медицинские познания испарились из моей головы, как алкогольные градусы из бутылки с плохой пробкой.Короче говоря, все эти месяцы никаких ограничений я не знала и знать не желала. Я и фотографировалась, и стриглась, и пуговицы пришивала, и гулять продолжала направо и налево. И в крестные матери к подружкиному ребенку напросилась. А еще однажды мне так отчаянно захотелось пожрать на халяву, что я не удержалась и сходила на похороны к одной своей сверхдальней родственнице, которую при жизни ни разу и не видела.
Другими словами, в моих мозгах почти год сквозняки гуляли. Даже рожать я начала не в больнице и не дома, а на дискотеке, когда брейк-данс отплясывала. При этом ди-джей по кличке Плющей, милый дурачок, в результате моих схваток под свой дурацкий пульт с перепугу забился.Слава богу, до роддома меня довезти успели. А там уж со мной по полной начали заниматься: ноги мне растопырили, уколов понаделали и бессмысленных слов, чтобы успокоить, наговорили...Но вскоре я почувствовала, хотя и пребывала в полуотключке, что все стали вдруг вести себя как-то иначе — и уж очень эта их «инакость» была по отношению ко мне недоброй. Впрочем, я б на их месте тоже, наверно, не слишком радовалась, потому что ребеночка-то внутри меня не оказалось.
Ну, ясный пень, я тут же в полный отказ свалила: откуда, мол, мне было знать, беременность там у меня или какая другая незадача, не моих это куриных мозгов дело, я школу-то еще не закончила, тем более у меня по биологии оценки через пень-колоду, а размножение человека мы только в следующем полугодии проходить будем...
А что именно с моим организмом произошло, я окончательно поняла только после того, как меня из больницы на все четыре стороны отправили. «Черными словами, дуреха, ругалась? Ругалась, — сказала мать. — Черта поминала, коза драная? Поминала. Вот он твоего недоделанного-то спиногрыза на пустое место и заменил!»После этих объяснений у меня по спине холод-то снизу вверх и пошел. Потом остановился — и сверху вниз двигаться стал. А потом еще и немного вперед подался... Ну, я и решила, что всë, кранты, теперь мне сам бог велел на учебу тратить времени максимум, а на все остальное — минимум, потому что в противном случае я со своей беспросветной глупостью всю жизнь в дремучем болоте просижу, родителей эксплуатируя.
Вот только ди-джей Плющей до сих пор от меня не отстает: каждый вечер звонит и заново пытается лапшу мне на уши повесить — мол, «люблю тебя, крашеную дуру, сильнее, чем музыканты любят халтуру». Но я раз за разом бросаю трубку: делать мне, что ли, больше нечего, как в компании с этой Нигерией за Бангладеш гнаться?! |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/pihti.gif) Каждый раз, когда я ем неразогретый ужин, сидя перед невключенным телевизором, у меня появляются такие особенные мысли, от которых начинает дико раскалываться голова.
Но никаких лекарств от мигрени в квартире нет, а потому я продолжаю сидеть, размышляя о том, что года плывут один за одним, как военные корабли мимо Федеральных Штатов Микронезии, а я сижу на кухне, ни на что не реагируя, и вся моя заторможенная жизнь сводится к консервным банкам перед темным ящиком.— Я только делаю вид, что еще не помер, — говорю я вслух. И мне тут же хочется умереть на самом деле.
Бросив еду, я зажигаю свечку, прикуриваю от нее (потому что верю в плохие приметы) — и ощущаю, что до смерти устал.— Это синдром хронической усталости! — говорю я сам себе — и меня покидают последние силы.Я сползаю со стула на пол, вытягиваюсь, делаю еще пару затяжек, чувствую острую боль то ли в руке, то ли в сердце — и решаю жениться.— Апатия — непутевая мать летального исхода! — говорю я — и понимаю, что жениться надо прямо сейчас. С бухты-барахты. Потому что медлить нельзя.Решение наполняет меня энергией, я вскакиваю, бросаю сигарету в унитаз и возвращаюсь к еде. Я не спускаю воду и даже не мою руки: мне некогда помнить о гигиене, мне надо срочно понять, как я буду жить, когда уже не буду одинок.
«Придется ли мне по-прежнему сидеть на кухне в тишине, ковыряясь в консервах? Буду ли я, как сегодня, заедать резиновые кальмары противной морской капустой, а потом, по причине йодопередозировки, мучиться поносами и болями?»И чем дольше я себя об этом спрашиваю, тем очевиднее становится, что ковыряться в морской капусте мне суждено до самого конца, причем этот конец не заставит себя ждать, к тому же я наверняка буду тосковать по тому светлому времени, когда пребывал в меланхолической депрессии...
— Но хорошего тоже, можно надеяться, будет немало, — говорю я — и иду звонить всем подряд знакомым девушкам.Я предлагаю им руку, сердце и свою неказистую жилплощадь с топающей соседкой сверху. Я стараюсь быть серьезным и, одновременно, пытаюсь шутить. Я занимаюсь этим до самого рассвета, но все они бросают трубку, даже не дослушав.И тогда я снова сажусь за кухонный стол и, хотя за окном давно уже утро, приступаю к очередному ужину.
Вспоминаю, что уже несколько суток не спал, — но гоню эту мысль прочь, потому что до вечера осталось не так-то уж много времени, а мне надо морально подготовиться к тому, что я буду звонить всем подряд знакомым замужним женщинам.
— А не начать ли мне с жены своего начальника? — спрашиваю я вслух очередную консервную банку. И сам себе беззвучно отвечаю: «Надо только подумать, как сделать так, чтобы потом кто-нибудь мне голову до смерти не расколол».А еще мне надо подумать о том, где найти такого мастера, чтобы он мог починить сразу и плиту, и телевизор. |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/tv.gif) ![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/sailykke.gif) Я с детства обожала болеть — особенно легкой простудой, при которой не надо температурой мучиться. Лежишь себе с утра до вечера в постели, будто принцесса, и мечтаешь о том, как станешь взрослой и сможешь болеть чем угодно и сколько влезет...Но еще больше я любила скандалить. Лежишь себе в школе на грязном полу животом кверху, ревешь, ногами дрыгаешь, головой мотаешь — и мечтаешь о том, как станешь взрослой и сможешь хоть каждый день делать такое, о чем учителя с родителями даже думать запрещают...После окончания школы, правда, я ненадолго взяла себя в руки, но как только вышла замуж, отыгралась за несколько лет простоя по полной: чуть что не так — и я своему так называемому мужу устраивала жуткую выволочку. После нее он запирался в туалете и часами отказывался возвращаться на этот свет. «Девушка, на которой я женился, была похожа на сказочную фею, — бубнил он, — а человек, который сейчас стоит по ту сторону туалетной двери, похож на кого угодно, но только не на девушку».
Впрочем, он был отходчив. Но однажды вдруг заявил, что состояние его здоровья не позволяет ему и дальше терпеть состояние моей психики, а потому он консультировался по моему поводу с психическим врачом.— Но этот врач побоялся давать какие-либо рекомендации, не исследовав больную, то есть тебя. Так что собирайся, дорогая, мы с тобой едем на психмедосмотр, потому что с этим пора кончать!
Сначала я хотела изобразить из себя покорную сексуальную рабыню с разжиженными мозгами и безропотно с ним согласиться, но потом передумала и устроила ему такую баню, что он снова пошел отсиживаться в туалете.Но от своих намерений, к сожалению, он так и не отказался: продолжал читать литературу специфического свойства, вставал чуть ли не до рассвета и занимался спортом, не ел во второй половине дня, все время считал килокалории и даже сочинял стихи типа «Сосредоточься на себе, осталось мало уж тебе». Но, самое главное, он постоянно заводил беседы на ту тему, что если я куда-либо ехать не хочу, то ехать мне никуда и не надо, потому что имеются и другие рецепты, народно-доисторические, которые существенных перемещений в пространстве не подразумевают.Я делала вид, что употребляемых им слов вообще не разумею, но он, надо отдать ему должное, не сдавался.Раз за разом он рассказывал, что из коэффициентов корреляции, полученных им в результате анализа многочисленных способов лечения, он вывел универсальное правило, которое в упрощенном виде можно сформулировать так: если требуется кардинально изменить поведение у объекта лечения женского пола, следует с этим объектом сотворить нечто в высшей степени необычное — такое, что нормальному человеку даже в голову не придет.— Я вот подумал, что можно держать тебя под водой, пока у тебя не начнется асфиксия, — сказал он однажды.— А еще можно раздеть тебя догола, вывести на улицу и заставить сидеть в сугробе, пока ты не переохладишься, — сказал он в другой раз.А в третий раз он придумал так:— Можно вспахать на тебе поле, надев на шею хомут от потной лошади.— Кто ж в нашем полушарии зимой пашет? — засмеялась я. — Это в какой-нибудь Новой Зеландии так делают, потому что у них летом зима, а зимой — лето!И снова устроила ему грандиозную взбучку. В результате, хотя у нас в доме не печка, а центральное отопление, он в тот же день всю свою специальную литературу сжег, получив, правда, при этом ожог уж не знаю какой там степени...После этого случая я и расслабилась — решила, что с его медицинскими изысканиями наконец покончено.Но вскоре он повез меня на день рождения к своему бывшему приятелю, а ныне олигарху поселкового масштаба, — и вдруг у нас заглохла машина. Покопавшись в моторе, муж сообщил, что ничего починить уже нельзя, — и тут же стал клясться, что до места километр, а это максимум полчаса даже на моих каблуках, даже несмотря на то, что по неровной и нетвердой поверхности я ходить не умею.Я, конечно, слегка покричала, пообзывала его разными словами, — но суть не в этом, а в том, что до места мы не дошли. Муж уверял, что ведет меня кратчайшим путем, но уже стемнело, а мы продолжали бродить по жуткой чащобе, среди всех этих кустов, трав и прочей антисанитарии. Я промокла, замерзла и, в конце концов, упав в яму под елью или дубом, стала изображать агонию.
Муж пару часов молчал, а затем прикрыл мое тело своим, полагая, наверно, что это хоть как-то меня успокоит, и признался, что подстроил все специально, заменив воду из того народного рецепта на дождь, а поле — на лес.Да, нельзя мне было расслабляться! Теперь же пришлось всю ночь орать без перерыва, а затем продолжать орать и утром, когда мы наконец вышли к станции и сели в электричку...
А едва мы вернулись, я забралась под одеяло и стала ждать, от чего именно умру — от стресса, от насморка, от менингита, от воспаления легких, от укуса бешеных диких животных или от болезни Лайма. Я лежала — и мечтала о том, чтобы все закончилось побыстрее...
Но тот факт, что я так и не умерла, не смягчает ничьей вины, поскольку выяснилось, что бесследно для меня эта ночь все-таки не прошла: отныне при желании устроить истерику я вдруг начинаю себя чувствовать так, будто муж в лютый мороз раздел меня догола, искупал в проруби, а теперь пытается надеть мне на шею потный хомут; я пытаюсь ему помешать, изворачиваюсь, но он оказывается сильнее — и я замираю, не в силах даже пикнуть.
К счастью, такое состояние длится лишь пару секунд, — а потом я опять могу без устали буянить чуть ли не сутки напролет...
— Ты мне больше не жена, мы с тобой больше не семья, — бубнит, как заводная игрушка, муж по ту сторону туалетной двери.Но я его не слышу, меня вообще давно нет в квартире: ведь если мы фактически развелись, какой мне смысл сидеть дома и ждать у моря погоды? Неужели он думает, что я не знаю мест, где можно вволю поскандалить и вообще приятно провести время? |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/wc.gif) Смертность населения в этом краю зашкаливает, а численность в зависимости от сезона колеблется в тридцать раз. Милиция здесь почти не появляется, а почта почти не работает. И заборы никто не красит, и расстояние между ними равно максимум трем шагам.Но все эти факторы мне настроения не портят. Плохо другое: с обеих сторон тропы лопухи сильно разрослись, а ведь выше пояса я обнажен.У меня вообще все проблемы именно из-за этой обнаженности: если я сейчас перейду с бега на шаг, то замерзну; а если не перейду, то наверняка не успею затормозить, когда из-за поворота выскочит какой-нибудь местный пень с глазами, и улечу в мокрый репейник; но даже если и смогу затормозить, то не спасу ситуацию, поскольку расходиться-то придется бочком, а это значит, что надо будет вступать в тактильный контакт с чужой одеждой, которую сто лет не стирали...Выбирать, впрочем, не из чего: медикаментозных способов борьбы с депрессией я не признаю, а из немедикаментозных мне по душе только бег по сельской местности. Вот только, чтобы уменьшить вероятность встреч, вставать приходится непоправимо рано, еще до рассвета.
А выбирать мне вообще ничего не приходится, даже штаны из желтого вельвета, в которых я занимаюсь спортом: они у меня одни и сшил я их сам. По длине они получились как раз, и не жмут, и не спадают, но то место, где штанины сходятся, оказалось почему-то на уровне колен, а это не слишком удобно...Заборы расходятся, тропа вливается в широкую грунтовую дорогу — и я не знаю, куда повернуть. Влево дорога идет под гору, вправо — в гору; бежать влево легче, но я уверен, что для моего здоровья полезнее перемещаться в более сложном направлении. Вот только нужно ли мне делать то, что для меня полезнее? Иногда ведь полезнее делать именно то, что вреднее...И вдруг мимо меня справа налево, с горы под гору, что-то проносится. Скорость предмета столь высока, что до меня не сразу доходит, что это человек. А еще через минуту я соображаю, что это вполне мог быть не просто человек, а страшно симпатичная девушка, — и бросаюсь в погоню.
Я понимаю, что моя скорость раз в пятьдесят ниже, чем у нее, но все равно бегу на пределе сил. Пот заливает глаза, в боку колет, в щиколотке все отчетливее ощущается незнакомая тянущая боль — но я не останавливаюсь.И только когда мои ноги начинают цепляться одна за другую, я замечаю большого пса с умным взглядом. Он бежит параллельным курсом и посматривает на меня с любопытством. Я догадываюсь, кому он принадлежит, — и на автомате принимаюсь фантазировать, почему он отстал от хозяйки. И тут же все вижу — и представительницу противоположного пола по кличке Пандора, на которую он впустую потратил уйму времени, и огромную кость, пропитанную мышьяком, в руках неудачливого ребенка-живодера, и кошку, удачно загнанную на дерево...Когда я прихожу в себя, пес оказывается уже далеко впереди. В отличие от меня он бежит технично, бесшумно и целенаправленно, — и у меня вдруг возникают подозрения, что эта несчастная девушка несется с такой исключительной скоростью лишь по той причине, что за ней гонится бездомный пес-людоед.Я увеличиваю темп, потому что обязан ее спасти — но девушки не видно даже у горизонта. Не видно уже и пса. Уже вообще ничего не видно, потому что мое здоровье кончилось, дыхание сбилось, а сам я лежу на пыльной траве у обочины. Мои глаза закрыты, но перед ними продолжают плавать красные и черные пятна, похожие на помоечных мух.Чтобы успокоиться, я представляю, как девушка подходит ко мне и тихо говорит: «У ваших брюк весьма оригинальный покрой. И цвет тоже... У меня еще не было мужчин со штанами такого цвета...» А я ей отвечаю в том смысле, что у меня еще не было девушек, которым бы нравилась моя одежда. А она говорит, что вовсе и не говорила, что ей что-то нравится, но я пропускаю ее колкость мимо ушей. «Девушка, а с какими своими недугами вы боритесь своей легкой атлетикой?» — спрашиваю я, идя прямым курсом на сближение. Она мнется, затем отвечает по-латински, причем ее слова таковы, что мне ничего не остается, кроме как попытаться обратить разговор в шутку. «А с чем в таком случае борется ваш пес?» — спрашиваю я. «А вот об этом со мной разговаривать не надо! — неожиданно взрывается она. — Ты его самого об этом спрашивай! Я что, нанималась отвечать за всяких там кобелей?! Мне за себя-то не всегда удается ответить!»Я медленно бреду в обратную сторону, смотря вдаль: ведь бегунья, возможно, перемещается по кругу, — в этом случае я сейчас, получается, иду ей навстречу.В горле пересохло, а удары сердца отдаются в голову. Уже встало солнце, но его красноватые лучи еще слишком холодны, а потому моя спина продолжает пребывать в гипотермическом шоке. Но все эти факторы мне не портят настроения: за три года занятий я успел понять, в чем смысл отсутствия терапевтического эффекта от моего самодельного спорта... Плохо другие: у меня не получается придумать, как предупредить девушку насчет грозящей опасности, ведь тормозить она наверняка не захочет, а бежать с ней рядом у меня нет сил.Я дохожу до того места, где с тропы вышел на дорогу. Мне пора сворачивать, но я решаю пройти немного вперед.
«Надо поставить ей подножку!» — догадываюсь я — и тут же падаю в яму. Потому что давно уже не смотрю себе под ноги.Яма глубокая, но на дне хватает гнилых яблок и прочего мягкого мусора, поэтому мои телесные повреждения минимальны. Еще здесь, наверно, ужасно воняет, но мой нос, к счастью, хронически заложен.Когда я встаю на цыпочки, мои глаза оказываются на уровне дороги. Я пытаюсь выбраться, но мои попытки тщетны. Некоторое время я надеюсь, что появится девушка и меня спасет, но потом начинаю подозревать, что ее утренняя беговая программа закончилась у того затопленного карьера, который, говорят, где-то есть, но до которого я еще ни разу не смог добраться. Теперь она будет заниматься там водными процедурами в совершенно обнаженном виде, а я буду сидеть здесь, в зловонной яме.
Я сажусь на корточки и стараюсь ни о чем не думать. И прихожу в себя, лишь когда мимо ямы кто-то проносится. Я подпрыгиваю, вижу того самого бегуна — и определяю по виду сзади, что это на самом деле девушка.Кричать поздно — и я снова сажусь на корточки. Она пробежала по сравнению с первым разом в обратном направлении, следовательно, бегает она отнюдь не по кругу...И вдруг я замечаю того самого пса: он с интересом смотрит на меня сверху вниз. Ради того, чтобы оказаться на свободе, я готов пожертвовать своей рукой, подставив ее под собачьи зубы, полные микробов, поэтому вскакиваю, чтобы схватить его за лапу, — но не успеваю.Я бросаю в него кроссовку, но и это не производит на него впечатления. Он берет мое имущество в зубы и бежит дальше в гору, все так же технично, бесшумно и целенаправленно.
Я делаю головой трехсотшестидесятиградусный оборот, прихожу в отчаяние от того факта, что мне снова надо садиться на корточки в вонючую жижу, собираюсь с силами — и просыпаюсь, жалея, что не закидал пса гнилыми яблоками.
На часах начало пятого, я измотан до предела, у меня тахикардия и тяжесть в затылке — но мне пора вставать.Я выхожу в прихожую на цыпочках и натягиваю спортивный костюм.У меня нет ни малейшего желания вылезать из домашнего тепла на холод и отправляться в путь по грязной узкой тропе, петляющей между покосившимися заборами, но сегодня на мне нормальные штаны и выше пояса я одет, так что есть шанс, что мне повезет и я с кем-нибудь наконец познакомлюсь.— Только не смей, умник, повышать смертность среди местного населения, — доносится из спальни голос жены. |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/4-30.gif) Иногда ночью я кое о ком мечтала. Лежала с закрытыми глазами — и смотрела, как этот кое-кто демонстрирует свое редкостное здоровье: нагибается, без проблем доставая локтями до пола, затем приседает семью семь раз подряд, — и, наконец, встает на руки вниз головой и принимается приплясывать, в такт своим движениям негромко хлопая ступнями ног. Я только всегда боялась, что однажды его руки не выдержат, он упадет на голову и сломает себе шею...Зато днем я старалась ни на кого не смотреть, особенно в рабочее время. Днем я ходила по стеночке, анализировала ситуацию и просчитывала варианты — в общем, старалась не выставлять себя последней дурой. Но раз за разом случалось примерно одно и то же: мне удавалось определить степень своей глупости лишь тогда, когда другим она была уже очевидна. И даже если никто надо мной открыто не ржал, я чувствовала, как внутренне все просто давятся от хохота.
Так случилось и после того, как мой начальник, которого я мысленно называла не иначе, как Ланселот, дал мне на доделку черновик своего письма каким-то нашим поставщикам. Я набила текст, облагородила его старомодными выражениями, проверила на грамотность, распечатала на бланке, после чего отдала свой труд ему на подпись. Он долго рассматривал сделанное, затем еще дольше пялился на меня. Из десяти рукописных абзацев я набила лишь первый и последний. Ланселот не смеялся, он молчал. Я тоже. И так меня с этим молчанием заклинило, что вечером, уже дома, позвонив маме, чтобы снова пожаловаться на неудавшуюся жизнь, я не смогла произнести ни слова.
А однажды во время обеденного перерыва я надумала полить у нас в офисе растения, но вместо этого плеснула водой на удлинитель, который стоял на полу, и меня шибануло током. Ланселот вернулся сытым и довольным, от него пахло табаком и пивом, а я плакала в уголке. Он принялся задавать мне один недобрый вопрос за другим, но я, будучи шибанутой, была способна лишь плакать.А еще через неделю, когда я пыталась после работы попасть к себе домой, то сломала замок, потому что, как я поняла позже, приняла ключ от офиса за ключ от квартиры. Я молча билась о собственную дверь, а затем спустилась на один этаж и принялась стучаться лбом в дверь моего соседа. Сначала он не выходил — наверно, смотрел в глазок и не мог ничего увидеть. Но едва вышел, обо всем догадался без слов: вызвал мастера по вскрытию, стер мою кровь со своей двери, промыл мне рану на лбу и до утра отпаивал меня на своей кухне чаем и кофе, затем ликером и коньяком, а затем, когда перестал меня стесняться, просто водкой. «Мы ведь с вами знакомы, — по сотому разу повторял он. — Три года назад я заходил к вам ночью, когда вы бросались бутылками с балкона и прыгали, как рота пьяных слонов. Хорошо, что я в тот раз сдержался и никого не убил...»
На следующий день я подала Ланселоту заявление об увольнении по собственному желанию. Я хотела ему объяснить, что если он думает, будто я это делаю по причине своего слабоумия, то он глубоко ошибается, — но у меня было такое жуткое похмелье, что открыть рот я не решилась. А он, прочитав мои каракули, сказал, что одну из имеющихся запятых логичнее заменить на точку с запятой, а затем добавил, что пластырь на лбу мне здорово идет и никакого смысла в том, чтобы отпускать меня на свободу, он не видит.«А ведь у тебя, дочка, какой-то генетический изъян!» — запричитала мама, узнав, что я хочу быть безработной. Я ей ответила, что насчет моей генетики ей виднее, да и насчет изъяна я с ней не спорю — но все равно перестала появляться в офисе: я подумала, что сосед снизу меня в каком-то смысле спас, а времена сейчас неромантические, так что грех пропускать малейшие проявления рыцарства, — и переселились к нему. И такие у нас с ним установились отношения, что однажды под утро мы с ним придумали прорубить люк и из двух наших квартир сделать одну двухуровневую.
Потом, правда, я эту мысль аннулировала, потому что его зарплаты не хватало даже мне одной, — и опять стала жить этажом выше, то есть у себя. И о том, что причиной всех моих злосчастий была безответная влюбленность в Ланселота, так в результате никто и не узнал. Тем более, что вскоре я снова стала у него работать. Он к моему возвращению, естественно, уже успел пригреть новую секретаршу — какую-то блондинистую кикимору с голым волосатым пупком, — но ведь я женщина, а не рыцарь, и мне ничего не стоит треснуть веником по морде кого угодно, даже представительницу хилого пола...
Но вот с ночными мечтами я покончила. Потому что мне уже наплевать, сломает или не сломает себе шею тот, кто приседает, нагибается и опять, как дурак, пляшет вниз головой. |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/napa.gif) ![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/luuta.gif) — Отец и мать. Ну, еще, естественно, и дочь в добавок, — сообщила Соня своим обычным гадким тоном. — Привитие стойкого целомудрия на шестнадцать тридцать.Она положила на стол заполненный бланк и отправилась обратно в приемную.— На сегодня? — спросил я.— Нет, на вчера. Или надо было на завтра?!— А заказ-то классный! — сказал я, взглянув на заявку. — Ты сама-то это поняла, дурочка?— Для меня «классный» — это когда что-то интересное, а не когда «денег срубить», — покачала она головой, остановившись в дверях. — Я еще понимаю, если надо бежать за кем-то или от кого-то! Но бежать на время, да еще по кругу, — это для меня слишком примитивно.— Ты так разговариваешь, будто я — твой подчиненный. А у нас в этом месяце, между прочим, еще ни одного существенного заказа не было. Из чего я буду тебе зарплату платить?— А вот это меня не интересует. Ты же знаешь — даже если у тебя денег не будет, я их из тебя все равно вытрясу.— Наш арендодатель примерно так же изъясняется.— Главное, что это я так «изъясняюсь»!Я поднял на Соню глаза — и мне показалось, что сейчас она особенно похожа на принцессу.— Ну, мне просто хотелось бы, чтобы ты была с этой троицей поласковее, — улыбнулся я. — Когда на кону хорошие деньги, надо действовать аккуратнее: сверх меры не грубить, не заниматься всякой отсебятиной типа «мой шеф вам живо мозги набекрень вправит» или «сейчас проверим, насколько вы крутые покупатели». Да и вообще целомудрие, как мне кажется, — дело тонкое, поэтому надо им и кофе предложить, и пирожные какие-нибудь, и еще что-нибудь вредное для здоровья, но полезное для настроения.— Есть кусок вчерашней пиццы — им можно насмерть подавиться...— Нет, ну правда! Я ж тебе недавно выдавал деньги на хозрасходы! Сходи и купи! А на телефоне я полчаса как-нибудь и сам просижу.Соня посмотрела в окно — и надула губки.— Нет, что-то не хочется совсем. У меня не настолько высокая зарплата, чтобы в дождь ходить по улицам и портить обувь! И вообще — шляться по магазинам не входит в мои должностные обязанности!— Нет, все-таки обязательно надо их по первому классу принять!— Надо, не надо... Ладно, так уж и быть, могу их принять по нулевому классу. Видел в холодильнике коробку из-под кухонных весов? И что в этой коробке лежит, как ты думаешь? Ты на самом деле так думаешь? Ну ты и дурак, начальник, — зачем я буду хранить весы в холодильнике? Здесь мои пирожные, дубина, — пять штук! Сама их вчера испекла: сегодня к маме в гости собираюсь, надо одно дело с ней обсудить, а другой коробки не нашлось... Нет, это дело к нашей с тобой личной жизни отношения не имеет; что ты так испугался-то?! Но пирожные, если хочешь, могу продать. Согласен? Цена... Ну, например, по десять за штуку. Как это «дорого»? Может, сам под дождь сходишь?! Считаю до трех: три, два...— Ладно, ладно! — засмеялся я.Когда она вышла, я открыл холодильник и действительно увидел коробку, которую этого почему-то не замечал, хотя сегодня залезал сюда уже много раз. Отхлебнув из начатой бутылки пива, я поставил ее обратно, а затем, подпрыгнув, достал рукой до потолка.Итак, сколько у нас лет девочке? Пятнадцать. Это очень неплохой возраст: интеллект уже достаточно развит, но уровень наивности еще высок.«Смешать 3 г сухих цветков Celosia argentea var. cristata и 7 г заспиртованных экскрементов новорожденного самца Capra hircus черной масти», — нашел я наконец нужную запись в своей старой тетради с университетскими лекциями.Целозию я выращиваю на даче, так что у меня ее целый мешок. А вот с дерьмом черного козленка просто беда: хватит только на этот заказ.«Добавить в полученную смесь 13 кап. ДМГ, поставить на недельное дозревание».Диметилгидразин у меня тоже есть: украл десять лет назад, когда служил на ракетной базе, — в дальнем углу сейфа лежит маленький герметичный контейнер со склянкой, заполненной на две трети. А рядом — противогаз, чтоб не умереть в процессе работы.Заказчики, конечно, могут передумать — но за четыре года существования нашей фирмы было всего два таких случаев, так что я давно уже все, что можно, делаю заранее.Поместив емкость со смесью в пластмассовый контейнер, я сунул его в холодильник — и снял противогаз. Холодильный шкаф для дозревания у меня специальный. Я однажды в него колбасу по ошибке положил, так после этого три дня в реанимации лежал, пытаясь докторам объяснить, в чем специфика моего оборудования. Хорошо, что моя Соня в тот раз этой «докторской» колбаски не покушала: со своим дохлым здоровьем она запросто могла концы отдать...Умывшись, я допил пиво — и вдруг понял, что ужасно хочу спать. Умру, если не лягу. Я плюхнулся на диван, подтянул ноги, попытался представить, будто клиенты уже у меня в кабинете — и сразу же их увидел.Отец семейства, коротконогий и толстенький, говорит слишком серьезно для своей смешной внешности: «Только учтите, юноша: у меня двоюродный брат в прокуратуре, он вообще-то с оборотнями смертным боем борется, но и к нам каждые выходные приходит, потому что пожрать бесплатно любит. Так вот — он обмана не потерпит! Он у нас вообще буйный, мы его сами боимся, хотя и не оборотни!» — «Хорошая поддержка — две трети дела, — отвечаю я с вежливой улыбкой, — но вы не беспокойтесь: в своей области я супер-пупер-профессионал! Ну, типа того, как ваш брат — главпрофи среди суперпрокуроров. Так что все будет по максимуму — и молотом, и наковальней! Надо только понимать, что если вы на хорошей мине подорвались, вас самый ловкий хирург заново не сошьет». — «Насчет подрывов мы хорошо понимаем...» — кивает толстяк и смотрит на жену, высокую и худую. Та в свою очередь с явным неудовольствием смотрит на мужа. «А вот меня от ваших антинаучных мерзостей блевать тянет! — подает голос бледная девица с пирсингом в обеих щеках. — Задаром мне это ваше всë!» — «Значит, зря мы замяли тот случай с членовредительской оргией в бойлерной? — спокойно спрашивает отец. — Зря, получается, твоя мать своими неумелыми руками кровь со стен в течение месяца отмывала?» — «Ну, пошло-поехало по тринадцатому кругу, — кривится дочь. — Сто лет еще, чувствую, вы мне своими упреками на мозги гадить будете». — «Будем!!! И на сковороде твои мозги будем поджаривать! А ты будешь сидеть и молчать — как в школе!!! — взрывается толстяк и бьет кулаком по столу. — Пришли уже!»
•— Пришли уже! Уже пришли!!! Вставай! — проснулся я от недовольного шепота Сони. — Совсем обнаглели: на два часа раньше приперлись! И не втроем, а вчетвером! И девочку почему-то не привели. Я их сейчас попробую чем-нибудь угостить, а ты быстрей приводи себя в порядок! Дрыхнуть он удумал в рабочее время! Ночью ему, козлу, не спится, а днем он всегда готов!Я кое-как причесался, нацепил галстук, надел пиджак. Собственный вид в зеркале мне понравился — с отекшей после сна физиономией я выглядел даже солиднее.— День добрый! — с легким оттенком любезности, но достаточно-таки серьезно сказал я, открыв дверь. — Пожалуйста, проходите, я уже освободился.И они стали проходить — медленно и настороженно: сухой невысокий старик с длинным шрамом на щеке, пожилая толстая женщина и два высоких парня. Перешептываясь и нескладно осматриваясь.Пока они усаживались, я бормотал стандартный текст:— Заявку я читал, данная область мне хорошо знакома, проблемами подобного свойства я занимался неоднократно, практический опыт имею достаточный, можете ни о чем не беспокоиться, информации о каких-либо сбоях не поступало за весь период наблюдений... — И я демонстративно постучал по дощечке из черного ясеня, специально для подобных случаев приклеенной к углу письменного стола. — Приведу маленький пример: абзац из «куррикулум витэ», так сказать. Вы бывали в парикмахерской около пожарной части? Не бывали? Так вот: три года назад у них хозяином был один мужичок-пенсионер, бывший директор химчистки; так вот, он сделал мне аналогичный заказ касательно своей жены.— Касательно жены! — всплеснула руками толстуха.— Да, именно так. И за все это время от него не поступило ни единой претензии. С парикмахерским бизнесом он, правда, давно уже покончил, но вот претензий — не было ни одной.Толстуха посмотрела на меня, на мужа, на сыновей, снова на меня, но так ничего и не сказала.— На самом деле было бы неплохо увидеть объект воздействия, — сказал я.Старик вытащил из кармана фотографию и протянул мне.— Здесь мы все, — сказал он. — А дом — тот самый, в котором мы и живем.— Запомнил, — кивнул я, взглянув. — У меня с младенчества суперпамять и на дома, и на лица.— Ну, раз запомнил, то больше сидеть смысла нет, — сказал старик, пряча снимок. — Ты мне кажешься парнем честным, хотя и болтливым. Но это в данном случае нестрашно. Сразу хочу пояснить, что во всю эту твою глупость я не верю, но другого выхода у нас нет, так что заказ ты получишь. Если сторгуемся, конечно.Я сосредоточился — и решил действовать по схеме «сверху вниз»: то есть просить по максимуму, а потом снижать... Однажды, правда, я нарвался на слишком нервного школьного учителя, который, услышав начальную цену, так дал мне в морду, что я затылком проломил боковую дверцу шкафа, но сегодняшний старик, кажется, психически устойчив.Взяв из стопки кремово-розовый листок специальной ароматизированной бумаги, я написал на нем «9800», вышел из-за стола и отдал старику. Тот с минуту рассматривал цифры, затем вытащил из пиджака тупой карандаш, послюнявил его и зачеркнул девятку. Постаравшись остаться спокойным, я отобрал у него бумажку и написал «9200».Сошлись мы на 1400.— Деньги тебе? — спросил старик — и отсчитал двадцать четыре пятидесятки. — Двести я уже отдал твоей девице.— Но она должна была вас предупредить, что деньги за диагностику сами по себе, к этим отношения не имеют... Она, кстати, квитанцию вам оформила?— Да, на двести. Но я имел в виду, что тысяча четыреста — вместе с теми.— Нет, они не с теми.— Может, и не с теми, но я считал, что с теми! Ладно, вот тебе еще пятьдесят — и до свидания.— Нет, так не пойдет, — сказал я.— Очень даже пойдет...И тут подала голос толстуха:— А вот что там все-таки насчет диагностики-то? Какой диагноз-то?— А он еще не поставлен, — спокойно ответил я. — Диагноз будет ставиться по специальной методике, когда я получу предмет объекта воздействия. Могу вам поподробнее рассказать, потому что здесь чистая наука без чего-либо мистического. Суть всех проблем в том, что биоэнергетические поля человека деформируются и даже частично разрушаются. Но если использовать современные подходы к регенерации этих полей и изменению их структуры с целью повышения эффективности...— Слушай, заканчивай, полевод, — буркнул старик и сунул мне еще три недостающие купюры. — Больше тебе ничего от нас не нужно?— Нужно. Какой-то предмет, принадлежащий объекту.— Чего-чего?— Ну, я ведь только через что-то материальное могу воздействовать!Юноши покачали головой, а толстуха, лихорадочно порывшись в сумочке, неожиданно покраснела.— Неряхи! — рявкнул старик и достал из заднего кармана огромный платок. — Подойдет? Тогда держи. Без возврата, я так понимаю?— Без возврата.Он на мгновение замер, затем решительно двинулся к выходу. За ним потянулись и остальные.— У тебя, кстати, ученики есть? — спросил он, уже стоя в двери.— Нет.— Это хорошо.Через минуту в кабинет влетела Соня с тарелкой в руке.— Угощайся, — предложила она. — Патриарх три слопал, а остальные постеснялись. Пирожные теперь фирме принадлежат, так что как раз одно тебе, другое — мне. Итак, сколько я поимела с этой сделки?Она с минуту стояла, закатив глаза и не шевелясь, затем вздохнула:— Нет, себестоимость подсчитать все-таки невозможно... Если только условно принять ее за шесть? Пять умножить на шесть — это то же самое, что двенадцать умножить на два с половиной, а это то же самое, что к двадцати четырем прибавить двенадцать, деленное напополам, — и в конце концов это будет тридцать. А моя выручка составила пятьдесят. Второе делим на первое... Где тут мой калькулятор? Одна целая, шесть шесть шесть шесть шесть... Моя торговая наценка, получается, равна шестьдесят шесть процентов. Так? Нет, мне кажется, тут ошибка, это ведь очень мало! Я не согласна меньше, чем на сто процентов! Сделка отменяется!— А как ты технически представляешь отмену сделки, если четыре из пяти уже съедено? — спросил я и стал запихивать себе в рот, пока не поздно, предпоследнее пирожное.Она долго думала, а затем сказала, что ничего отменять будет не надо, если я соглашусь повысить закупочную цену с десяти до одиннадцати.— Как раз будет сто процентов моей прибыли, — сказала она.— А я на старичке поимел двести официальных и тысяча четыреста неофициальных. Поняла?И я показал ей язык.— Да? Ну, это твои дела, мне на них очень глубоко...Я потянулся к Соне и даже успел ее приобнять, но она, радостно врезав мне по руке, убежала, так грохнув дверью, что от ударной волны у меня изо рта выпал кусок пирожного.
•Переложив деньги в сейф, я снял пиджак, ослабил галстук, после чего выпил еще одну бутылку пива. Сев на диван, стал размышлять о том, что лучше: немного поваляться, а потом поработать — или сначала поработать, а потом пойти домой? Очень хотелось спать, но я выбрал второе.Для начала я исследовал платок. Он выглядел скорее мужским, чем женским, да и ботинки, похоже, им чистили чаще, чем нос.Заперев на всякий случай кабинет изнутри, я достал набор детского пластилина и принялся облеплять платок разноцветными колбасками. Вскоре у меня в руках было нечто, отдаленно напоминающее человеческое лицо.«Из полученной смеси в безоблачное полнолуние скатать шарики. Для получения максимального эффекта площадь их поверхности должна составлять одну тринадцатую от квадрата диаметра глазного яблока той, кому прививается целомудрие».От одной тринадцатой я давно уже перешел на одну седьмую, иначе слишком маленькие шарики получались. С полнолунием у меня тоже как-то никогда не складывалось...«Руки перед процедурой окунуть в кипящую слегка подсоленную воду и держать там до потери чувствительности...»Варварство.Когда электрочайник закипел, я вылил кипяток в мусорную корзину, мусор из которой перед этим высыпал на пол. Добавил горсть соли и стал озираться в поисках предмета для помешивания. Так ничего и не углядев, дотронулся до поверхности воды, тут же отдернул палец — и решил, что этого будет достаточно.Надев противогаз, вытащил из холодильника пробирку с той гадостью, что смешал два часа назад, — и принялся катать шарики, декламируя дурным голосом:
«Во имя целомудрия, сопутствующих воздержаний и прочего непознаваемого. Останься и уйди, вырви и посади, выплюнь и проглоти. Сладкого не люби, заживо не умри, праздно по домам не ходи, чего не должно — не говори».Слова мне показались не совсем правильными, но лезть в конспект было лень. К тому же опыт подсказывал, что это неважно. Тем более в условиях несоблюдения сроков дозревания...Сделав пальцем в слепленной голове с десяток углублений, я стал класть в каждое из них по шарику и заделывать сверху пластилином. Упаковав готовую «голову» в пакет, сунул ее в спецхолодильник — и наконец снял противогаз.Отдышавшись, сел за компьютер. Уже через несколько минут, отправив по указанному в заявке адресу электронное письмо из трех слов — «Операция привития произведена», — я завалился на диван. Лоб после противогаза немного чесался, но на то, чтобы встать и умыться, сил не было...За большим письменным столом лицом к окну неподвижно сидела девушка. Я сначала рассматривал ее с улицы через стекло, заливаемое дождем, а затем незаметно поднялся по трем скрипучим ступенькам. На цыпочках подойдя к ней, я вынул из кармана пробирку с шариками и стал их засовывать девушке в уши, в нос, за обе щеки. «Хрюки и пуки, буки и аз, освободите нас от зараз», — шепотом приговаривал я. Она сидела с открытыми глазами, но ни на что не реагировала. Я взглянул на книгу, лежавшую перед ней, — и вздрогнул: указательный палец ее правой руки медленно-медленно двигался вдоль букв, доходил до середины строки — резко возвращался в начало и снова начинал движение. «Целомудр не тот, у кого...» Раздался стук. Я вспомнил, что дверь не заперта, и испугался. Спрятаться можно было под письменным столом, но не хотелось, чтобы потом меня оттуда насильно извлекали. «Разве я делаю что-то плохое?» — подумал я. «Хорошим твое занятие тоже не назовешь...» — ответил я сам себе. «Эй, ты, недоделанный, за полтинник на соседскую газонокосилку сможешь порчу наслать? А то жужжит с утра до вечера, поспать днем не дает! — послышался голос из-за двери. — А в качестве бонуса отвращение к телефону у моей дочери вызовешь? Или ты боишься, что конкуренты за демпинг тебе шею свернут? Или ты боишься за свою наглую подружку?» Я молчал, надеясь, что они уйдут — но стук раздался снова...
•Этот стук мне, как оказалось, не приснился.Когда я отпер дверь, Соня втолкнула меня грудью обратно в кабинет. На лице у нее было написано, что она увидела крысу. Или даже сбежавшего из цирка гиббона.— Старик умер — его жена звонила, — шепотом сообщила она, выпучив глаза. — А теперь еще и эти пришли!— Эти какие? А старик — тот, что ли?— Тот, тот — других не было! А эти, оказывается, звонили, но еще не приходили...Она заплакала, но тут же смахнула слезы и вышла.Я попытался вспомнить лицо старика, но не смог: у меня вообще с детства память ни к черту...Надев пиджак, я снова открыл дверь. Передо мной стоял коренастый мужик с бандитской физиономией, у него из-за спины выглядывала изможденная худая женщина, а в самом углу на краешке стула сидела невзрачная девушка в очках.«Надо собраться и срочно, срочно, срочно что-то придумать... Бедная Соня: куда в нашем городке сможет устроиться такая дура, как она, тем более после работы в моей конторе? А старик с женой и сыновьями — это, получается, та заявка, которая пришла по факсу в начале недели. В ней было что-то про грузовик со спущенными колесами, который загораживал выезд... А ведь было еще и какое-то неподписанное письмо с рассказом о том, что у всех поколений семейства рождаются лишь мальчики, а хотелось бы еще и девочек... И еще что-то было — про скрипы в ночи и лопнувшее терпение...»— День добрый! — сказал я. — Пожалуйста, проходите, я уже освободился. Заявку я читал, область мне знакома, проблемами подобного свойства я занимался неоднократно...Я повнимательнее посмотрел на очкастую дочку — и мне показалось, что в неформальной обстановке и в другой одежде она будет выглядеть вполне привлекательно, особенно если ее рассмешить. Особенно если мы с ней будем одни, и будет звучать тихая музыка, и будет поменьше света и побольше шампанского...Я встретился глазами с ее отцом — и решил, что буду торговаться до последнего, но ниже трех тысяч не опущусь, потому что тысячу четыреста плюс двести придется, скорее всего, возвращать... |
![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/4pr2.gif) ![[Балашов М.М.]](/img/b/balashow_m_m/tselozi/alkemia.gif)
Путеводитель по текстам |