Сиано Баклайм


                          Зато я - лилия

  Днем жизнь моя текла спокойно и размеренно, и лишь ночи вносили дурацкое
разнообразие. Моей мечтой было стать ночным мотыльком - нераскрашенным,
доверчивым и простым. Хотелось порхать с цветка на цветок, путаясь в
водовороте запахов, а потом, собрав все силы, лететь вверх, в небо,
к загадочной простушке-луне. Лететь, пока хватит сил, а когда почувствуешь,
что вот-вот дотронешься до нее, неторопливо опускаться вниз, к земле.
Упасть на траву и замереть...
  Вначале все так и было. А потом? Да вроде бы ничего не изменилось. Может,
просто дорожка стала слишком проторенной или захотелось чего-то более
реального, чем запахи, мечты и тайны. Я изменилась и теперь часто ощущаю
себя летучей мышью, которая быстрыми рывками ловит вкусненьких насекомых.
  Ночи? Они непохожи одна на другую. И все-таки я их не люблю. Они
некрасивы.

  Только Лелик знал о моей ночной жизни. Остальные коллеги считали меня
скромной симпатичной девушкой без хорошего мужика, без царя в голове. Мне
было на руку сложившееся мнение, и я его по мере возможности подкрепляла:
то цитировала Наполеона Хилла, то занималась по системе Иванова, а однажды
покрасила волосы, ногти и губы в прикольный фиолетовый цвет. Как могла
отбивалась от настойчивых ухаживаний перспективного женишка Гулалаева,
человека полуденного и всему предпочитающего темное пиво, ненормативную
лексику и отдых на Канарских островах, - и любила Лелика за то, что мы
хоть немного были похожи.
  Тропинки наши пересекались не то чтобы часто, но регулярно. Альфонсик
Леличек действовал по такой схеме: мужик, потом две старые бабы. На мужиков
он охотился в гей-клубах, куда меня не пускали из-за одного дурацкого
происшествия. Бабы иногда запирали его в шикарных квартирах, заставляя
отрабатывать и вытворять постельные чудеса. Леличек, конечно, к такому
обращению не привык, да и ленивый он очень, поэтому и сбегал, а в
результате мы сталкивались на каких-то маленьких оргийках, своего
знакомства не афишируя, но и не скрывая.
  Той ночью, когда он позвонил мне, я не могла уснуть - отвыкла спать
по ночам. Сидела и смотрела на заторможено живущий город. За окном была
слякоть, взбесившиеся машины, пьяные восклицания, а у меня была депрессия.
  Неизвестно по какой причине разлилась усталость по всем закоулкам моего
любвеобильного тела;  и, хотя я настойчиво гнала ее прочь, появилось
и не исчезало желание заснуть летаргическим сном. Тишина звенела в ушах,
несмотря на то, что в комнате хрипел магнитофон голосом Новикова, а за
окном ворочался город. Тишина была всеобщей, космической, давящей и
разрывающей. В ней я буду плавать, тонуть, но тщетно. Это мое наказание -
быть на грани и не тонуть. Это...
  Все вдребезги разбил телефонный звонок. Я вдруг ощутила прилив энергии.
Ведь я нужна кому-то, кто-то просит моей помощи. Дай бог только, чтобы
не ошиблись номером.
  Услышав скрипучий голос Лельки, я обрадовалась.
  - Приветик, рыжая. Что, тоже не спишь? Я лично сижу и на луну смотрю.
  - Лунатиком станешь.
  - Олюся, ты на меня не злишься?
  - Я зла на тебя, на себя, на твоего дружка-козла, который со мной
игрался, на идиота Гулалаева и на целый свет.
  - Опять стандартный ответ... Можно я к тебе сейчас заеду?
  Действительно странная ночь. Лелик был у меня один раз по какому-то
мелкому служебному делу. Ему не понравилась модерновая простота моей
квартирки, - он любил купаться в роскоши. Да и я не внушала ему ни
симпатии, ни доверия. По всем правилам наша игривая перебранка должна
была закончиться пожеланием друг другу спокойной ночи. Каждый сам за себя,
сам по себе и со своим одиночеством. А тут... Надо подумать...
  Но ответ вырвался сам собой:
  - Можно, - сказала я.

  Позвонили, и я открыла дверь. Лелик стоял на пороге, бледный и помятый,
но глаза по-доброму сияли, а пол подметала великолепная роза, источающая
аромат дикой ночи и ободранных шипов.
  - Принес тебе самый банальный презент.
  Я улыбнулась и пригласила его войти.
  Комнатка моя, хоть и не очень подходит к интимным чаепитиям, в эту ночь
разрешила нам чувствовать себя уютно и раскованно. Город за окном все никак
не мог уснуть, и пора было начинать беседу.
  - Как поживают твои "девушки бальзаковского возраста"? - поинтересовалась
я.
  - С каждым разом все глупей и амбициозней. Боятся постареть внешне,
а внутри уже дряхлые старухи. Скупые, ограниченные. Бесчувственные,
развратные... Тьфу, пакость!
  Он откинулся на спинку дивана, закрыл глаза и продолжил совсем другим,
мрачным голосом:
  - Извини. Все не так. Просто я пропадаю.
  - Разочаровался в своих мечтах?
  - Да нет, - он тяжело вздохнул, - я не мечтатель. Просто хотел жить...
ну, не так, как другие, - красиво, что ли. Не то, чтобы деньги, любовницы
и азартные игры. Ну... ну, не знаю.
  Лелик запнулся. Он плохо выражал свои мысли, но я почувствовала, что
именно он хочет сказать. А рассказ продолжался.

  Однажды, когда мы развлекались с одной дамочкой, у которой были кривые
ноги (извини, это все, что я запомнил), внезапно нарисовался ее муж.
Плюгавенький такой мужичонка сорока пяти лет. Я растерялся, дамочка
завыла что-то вроде "не виновата я, он сам пришел". А он... Он просто
ушел на кухню курить. Ну, - думаю, - повезло. И смотался.
  Через неделю - звонок в дверь. Открываю и вижу его с рыжими лилиями.
Ты знаешь, я базарных цветов не люблю, они какие-то неискренние. Хочешь
кого-то поздравить или подольститься - вот вам, дорогой, дорогая,
букетичек. Особенно розы - бездушные, наглые. Вот тебе принес, - знаю,
ты любишь, - свою, мне ее подарили позавчера. Стояла в квартире два дня,
могла бы освоиться, потеплеть, - но нет, такой же осталась.
  Но я отвлекся. Значит, стою я на пороге и не могу от этих лилий глаз
отвести. Знаешь, тонкие такие лепестки, выкрученные, яркие. Я тогда,
только их увидел, о тебе почему-то вспомнил. А мужичок спрашивает: "Что,
нравятся? Ваша копия". И после этих слов у меня в голове какой-то туман.
Я всегда такой осторожный, а его в квартиру пригласил и думаю: "Даже если
захочет убить, отомстить, - ну и что? Пусть убивает - ну и что. Зато я -
лилия".
  А он меня ведь поблагодарить пришел. За что? За жену. Ну и за встречу
нашу. Он художник был немного. Да нет, художник он был гениальный, только
вот писал мало. Набросок сделает, посмотрит, подумает и откладывает в
сторону - не созрел еще, значит, для такой картины.
  У него теория была: в каждой вещи, в каждом человеке теплится большая
красота. Он свою теорию и доказывал, искал красоту. В вещах ее найти легче,
в людях - труднее, и это не всегда удавалось. За примером далеко ходить
не надо: жена - самый яркий пример.
  А мне, Оля, удавалось. Смотрю на свою очередную спутницу, сварливую
и бестолковую. Смотрю на нее особым взглядом и вижу, как она старается
сыграть на фортепиано какую-то мелодию. У нее ничего не выходит, она
нервничает, но не отступает. И вот, наконец, добилась своего, сыграла.
Руки дрожат, волосы растрепались, на лице выражение глупого счастья.
Ну как ее можно было не полюбить в тот момент! И хотя сейчас она совсем
другая, я ее, как ни странно, люблю.
  Я и своему художнику про это рассказал. Мы тогда с ним уже вместе жили,
но он испугался.
  - Леон, - говорит, - прости, прости меня. Это я тебя впутал. Лечись,
если можешь, ты болен.
  - Да нет же, - отвечаю, - я счастлив. Очень счастлив. Болезнь? Что за
ерунда?
  - Так не может быть, не должно. Это все в идеале человеческом - любить
всех, видеть во всем красоту. Ты подошел слишком близко к идеалу, можешь
переступить на ступеньку выше. А другие не могут. Да и тебе не дадут это
сделать.
  - Кто?! - заорал я.
  - Да какая разница, кто? Инопланетяне. Господь Бог, твое второе я,
черти, вампиры! - голос моего художника тоже сорвался на крик. - Я знал
таких людей, буквально несколько человек, не сумевших перестроиться...
Нельзя переступать! Они сходят с ума, исчезают!
  - Как - исчезают?
  - Очень просто. Были, были, а потом - бац, и нету. И никаких следов...
Прошу тебя, остановись! Я не думал, что все так обернется. Хотел тебя
заинтриговать... не думал, что ты поймешь... я не разглядел, прости...
  Художник зарыдал, и мне стало его жалко. Но ощущение счастья и покоя
не уходило.
  Все продолжалось по-прежнему, и мы с ним расстались. А потом его
предсказания стали сбываться. Мне действительно мешали. Запускали внутрь
какой-то безумный страх перед улицей, людьми, - такой, что я не мог даже
смотреть в окно. Позже стали приходить существа дивной красоты мужского
и женского пола. Они с сомнамбулическим выражением лица отдавались мне,
а потом куда-то сбегали. Я по ним не тосковал, хотя и находил, за что
их любить: они были похожи на героев моих юношеских снов. Да и зачем
страдать о маленьком атоме, если любишь всю Вселенную?
  Потом одна нервная леди хотела меня отравить классическим способом,
подсыпав яд в бокал с шампанским. Я выжил, она упала в обморок, а когда
очнулась, то увидела, что я жив-здоров и люблю ее еще больше, потому что
представил себе, как она могла бы слезы лить над моим бездыханным телом.
  После этого и началось самое страшное...

  Я смотрела на Лелика и почти верила ему. Долетался мотылек, - думала.
Поднялся в лунный сад, а там - свобода и океан цветов. Дикое смешение
запахов. Можно сойти с ума.
  И в то же время чувствовала терпкую, неудобную правду в его рассказе.
  И тут опять меня окатило тишиной. Лелик замолчал. Я медленно подняла
глаза и застыла от страха.
  Половины руки Лелика не было! Сам он сидел бледный и напряженный, на
лице выражение ужаса, а РУКИ НЕ БЫЛО!
  "Я про-па-да-ю", - прошептал он по слогам.
  Глаза мои отказывались верить. Хотелось кричать, ведь в ушах неумолимо
надвигающейся волной звенела тишина. Это не только моя тишина. Это и его
судьба - бороться с тем, чего нельзя не только победить, но и объяснить.
Это...
  Рука появилась снова. Как будто все оказалось обманом зрения. Я дрожала:
не от страха, от холода. Лелик отошел в дальний угол комнаты.
  - Это от меня холодом веет, - объяснил он. - Через руку холод внутрь
заходит вместе с чем-то еще.
  "Что-то еще" я окрестила - наверное, не очень верно - звенящей тишиной.
  Через минуту стало теплее. Я подошла к Лелику и обняла его за плечи.
  - Идем, - нежно сказала я, - все позади. Идем спать.
  Мы лежали при слабом свете, обнявшись, глупые сообщники.
  - Это не впервые, - тихо произнес он.
  - Я знаю.
  - И ты не боишься? Болезнь может оказаться заразной.
  - Представь себе, нет.
  Я улыбнулась и поцеловала его в шею. Он в ответ поцеловал меня в губы,
слизывая остатки помады.

  В эту ночь я прикоснулась к луне.
  Поверхность ее была прохладной и гладкой, совсем не такой, как я
ожидала. Но сам факт говорит о многом. Вниз я летела с головокружительной
скоростью и, еще не долетев до земли, растворилась в потоке мягкой темноты.
Меня не стало, я слилась с вселенским покоем. А утром проснулась, дрожа
от холода. Лелика рядом не было. Квартира оставалась запертой изнутри.
  Скорее всего, он исчезал мучительно, по частям, но молчал, боясь
потревожить мой сон. Да и чем я могла помочь?
  В отчаянии я выбежала из квартиры и затравленно помчалась по лабиринту
улиц. Что-то скреблось внутри, что-то весело царапало и мешало бежать.
Наконец я остановилась около рекламного щита. Огромное милое лицо
улыбалось мне, призывая купить дерьмовую косметику. Лелик исчез - а эта
сучка есть! Миллионы одинаковых миловидных сучек улыбаются в тысячах
городов. Неужели так оно и будет? Неужели первый шаг сделан?
  Я ненавидела их всех.

  Что-то внутри шевельнулось и заставило меня внимательнее посмотреть
в бумажные глаза модели.
  ...В аквариуме плавала черепаха. Маленькая и страшная. Изящные руки
вынули ее, и звонкий голос произнес несколько иностранных слов. Потом
черепаху поцеловали, и она в недоумении спрятала голову в панцирь.
  Стоп! Нет!!! Почему?!
  Я обернулась. Сзади стоял Гулалаев.
  - А я тут ехал. Вижу - ты стоишь. Может, думаю, подбросить куда надо,
- сообщил он, улыбаясь. Улыбка была какая-то странная, - наверное, потому,
что он не часто ей пользовался. Мне было все равно, куда ехать. Я села в
машину. Подумала минуту и тихо скомандовала: "В лес!"
  Мелькали осколки грязного города, потом замелькали деревья, а потом мы
остановились. Гулалаев сидел около меня красный, потный и несчастный.
Потом он все-таки прохрипел:
  - Знаешь...
  - Знаю! - отрезала я.
  И я действительно знала: знала, что он лежит со мной и с какой-то
мулаткой на тихом пляже, мы делаем ему массаж, а он, балдея, лежит и
улыбается не странной, а очень обаятельной улыбкой...
  Еще я знала, что иностранная фотомодель целуется со своей черепахой.
  И много бы узнала еще.
  Но некогда было об этом думать. Я запрыгнула на Гулалаева и стала жадно
целовать его жидкие волосы, сдирать одежду, чтобы прикоснуться к телу.
От него пахло потом, неуклюжие руки делали мне больно, а на душе
почему-то было спокойно и радостно. Мне даже не хотелось секса - лишь
только показать, как я счастлива, что на свете есть Сергей Константинович
Гулалаев, умеющий улыбаться. И он неповторимо красив в это новом и
наисовершеннейшем миге своей жизни...
  А потом в ушах зазвенело.
  И тысячи ледяных иголочек вонзились в левую руку.
  И тогда я догадалась.
  Тихонько открыла дверь машины.
  И выпрыгнула на полурастаявший снег.

  Я бежала, мне было страшно и весело. Я бежала и думала: "одно из двух -
то ли болезнь такая заразная, то ли я такая к ней восприимчивая. Лучше -
если первое. Может, мой неудовлетворенный Гулалаев все-таки заразится.
Воздушно-капельным путем, например".
  Потом, конечно, меня наказали за сарказм в мыслях перед полным
исчезновением. Я исчезала медленно, а перед глазами мелькали жуткие
картины. Вся история человечества, оказывается, состояла из жутких
картин. А сколько их впереди?
  В самые трудные моменты приходилось звать на помощь Лелика, и мы,
наперекор всему, до хрипоты кричали, что через сто, через тысячу лет
таких как мы будет много, что с их мнением невозможно будет не считаться.
  И великий кто-то поймет, что это хорошо.
  И даст свое позволение.