Горы чередовались большими и маленькими холмами, лесные массивы в некоторых местах покрывала степь. Разбитая дорога также, то пряталась, то открывалась лесной растительностью. Осенняя погода изобильно мочила землю продолжительными дождями, было хмуро и уныло.
Появившиеся из зарослей люди, настороженно залегли, это была разведгруппа. Прикрывая саперов, они двигались с ними по дороге, следя за местностью. Все было тихо, теперь на дороге не было никого. Послышался
вдалеке нарастающий шум приближающейся техники. Боевые машины медленно передвигались, гул моторов перемешивался с шумом танковых гусениц. Танки, бронетранспортеры, машины, санчасть, живые люди, вся эта масса двигалась вперед. Это не была картина великой отечественной войны, хотя было очень похоже, а уже другая война, другой эпохи, чеченской трагедии и нашей русской, унесшей с собой десятки тысяч жизней и изломанных судеб, юных, молодых, старых и пожилых людей, солдат и офицеров, мирных жителей.
Из люка БМП, двигающегося третьим в колонне, в танковом шлеме смотрело молодое пухленькое лицо механика-водителя, младшего сержанта Чижикова Василия Федоровича. Его взгляд попал на искореженный автобус. Обгоревший металл рассказывал о том, что случилось с ним после взрыва. Детская игрушка лежала на земле, у этой деревянной лошадки не хватало передних и задних ножек. Лужа крови, образовавшаяся здесь, возле автобуса говорила о смерти многих людей, погибших на этом месте.
- Суки! Уроды! Гады! Свои же подорвались на вашем фугасе! Сволочи!- возмущенно, про себя говорил, говорил Чижиков.
К мирным жителям, женщинам, детям, да и к другим у него была лишь жалость и сожаление, ни капли злобы или вражды. Эти люди хотели эвакуации, но не доехали, подорвались на взрывчатке, заложенной своими соотечественниками. Для Чижикова заканчивался пятый месяц войны.
На войне был разный народ, те, кто от безысходности безработицы, нахлынувшей в это время, не стали воровать, а нашли третий путь, контракты на войну. Были и судимые, а также офицеры и контрактники.
Но уникальным среди них всех, был именно Чижиков. Он был здесь не ради контракта, совсем другие убеждения и ценности, для многих на этой войне глупые и наивные.
Родом он из Пензы, учился в техническом училище и был незаменимым трактористом, в своем поселке Дубки. Агрофирма, в которой он работал, была на хорошем счету. Призвали парня на службу в курскую область в
245-ю дивизию танковых войск. Уже подходил конец срочной службы. Ответственный и трудолюбивый боец получил через год службы поощрительный отпуск. Но теперь перед "дембелем", когда тяжелая обстановка в Чечне прогнозировала войну, он твердо решил не оставлять свою дивизию, а быть со всеми там, где тысячи его русских парней. Подписал контракт, приехал в отпуск к родителям, объясняя свой поступок зарплатой, которую подсобирает и через год вернется назад. Питаюсь мать, в армейской столовой, комната в общежитии, отслужу еще годок, деньги на свадьбу привезу.
Когда часть прибыла в Чечню, Чижиков прочитал письмо от отца, потом от брата, они были в курсе, где находится их Василий. Отец ругал, поддерживал, жалел, но в конце с любовью написал, ждем тебя сынок с мамой, живым и здоровым. Брат же журил, пожалел бы мать, герой, она места себе не находит, день и ночь молится, возвращайся живым, ждем.
Письмо от матери читал с любовью, ценя ее пожелания и тревогу. Слова святого писания так запали в его душу и были честью для него: "Нет той любви, чем голову свою сложить за други своя". Он ждал окончания службы и мечтал о доме, но с чистой совестью хотел перенести все со своими соотечественниками.
Дома ждала Аня, красивая, нежная девушка, его соседка. Она пока училась, а он воевал, искренне надеясь на его возвращение.
Боевая техника располагалась на обширной территории чеченской степи, которую занимали бойцы. Натягивались палатки, ставили блок посты, караулы, копали землянки для пулеметных расчетов, технику маскировали дружно, облюбовав достаточно обширную местность, где находились механики, стрелки, командиры боевых единиц. Пехотные части размещались недалеко от них, вместе с разведчиками, штурмовыми ротами и разными подразделениями. Чижиков выпрыгнул из БМП, вдыхая полной грудью воздух. Моторы потихоньку затихали.
- Товарищ командир, надолго мы здесь?
С брони слезал командир боевой машины, Рублев Сергей Владимирович, невысокого роста. Быстро спрыгнув, улыбнулся, снимая шлем, посмотрел на Чижикова и шутливо ответил:
- Солдат спит, а служба идет, мы стоим, война проходит мимо. Наверное, дней пять, ну а дальше вперед, наступать.
Радист и стрелок, Нигматулин Зураб Ахметович, сидел еще внутри, занимаясь своей радиостанцией.
Офицеров собирали полным составом, читая задания о размещении войск на данном участке и указания о их выполнении.
- Зураб, вылезай! Где ты там провалился?
- Сейчас, сейчас, Вася, один момент!
Два друга стояли вместе, и куря сигареты разговаривали, выпуская изо рта густой табачный дым.
- Ну что Зураб? Сегодня в гости к разведчикам идем?
- Да легко! У меня все в ажуре!
- Где моя нычка?
- А где ей еще быть, на месте, берегу как зеницу ока.
Речь шла о четырех банках тушенки, двух сгущенок и рыбных консервов, ну и что греха таить алкоголе. Официально его здесь нет и быть не может, а не официально, когда войска стоят, находится откуда-то.
Чижиков очень крепко дружил с разведгруппой, вообще он считал их теми ребятами, которые вступают в бой и находят противника первыми. Он искренне их уважал, а это угощение раздобыл и хранил для них.
Обед для бойцов, полевая кухня приготовила шикарный, с таким и умереть не страшно.
Красный борщ, в котором кроме частичек лука, не было найдено ничего, на второе отварная гречневая каша без масла, да и что тут говорить, без мяса или тушенки, единственное, что тут радует, это хлеб, тот настоящий, обычный кирпичный. Ну, а чай вообще анекдот, если спросить где сахар, тебе бы ответили, может, ты еще заварки попросишь. Не хочется, конечно, философствовать, но предположим, что для вида это меню.
Суворов, наверное, расстрелял бы, ответственных за пищеблок людей.
Пищу, боевой экипаж употребил частично, в армейских котелках осталась каша, которую Чижиков и Зураб хранили на потом, чтобы у разведчиков перемешать с тушенкой, а также запаслись хлебом.
- Товарищ командир разрешите сходить к разведке, проведать.
- Чего ты там забыл?- был безрадостный ответ Чижикову.
- Проведать, там же есть у меня друзья, они недалеко, мы с Зурабом к ним сходим.
- Ладно, давай. Через часок идите.
Командир знал, как тяжело, когда стоишь без дела, а тем более этим молодым. Пусть сбегают, куда они денутся, посты уже стоят, не выпустят, никуда не пропадут.
Прежде чем уйти, загрузились тем, чем Бог послал, разложили все по карманам бушлатов и двинулись по расположенному лагерю. Налаживается везде, нехитрый солдатский быт, носили ящики, дрова, боеприпасы и все нужное для войны в разные места для хранения на несколько дней.
Находилась разведрота всего в метрах тридцати от них, здесь были раскинуты две большие палатки на человек сорок и три маленькие, горел небольшой костер, от него исходил запах дыма и чувство исходящего тепла. Сидящие около него люди, были им знакомы.
- Здравия желаю, товарищ капитан!
Сидящий на деревянной колоде капитан Пашутин, улыбнулся и произнес:
- Здравствуй, Вася, садись! Мы гостям всегда рады!
Капитан был очень крепким человеком, широкоплечий, с толстой, могучей шеей, лысый, с массивным лицом, нос картошкой, добавлял этим чертам спортивный, крепкий вид офицера-разведчика.
Здесь были знакомый им старшина и сержант контрактник, Борисов Алексей Васильевич.
Четвертого человека Чижиков не знал и видел его в первый раз. Пятнистый камуфляж, на котором выделялся хороший армейский ремень, сверху был одет в пятнистую не застегнутую куртку с капюшоном. Он был высокий, прекрасно сложен, а лицо и его черты сильно напоминали американского актера, Сильвестра Сталлоне. Это был старший лейтенант Масляков, со своей философией, характером и мировоззрением на все происходящее. Чижиков, смотря на Пашутина, вынимал из карманов гостинцы, быстро отрекомендовался:
- Мы к вам не просто так, а с гостинцами!
Все дружно поблагодарили, видя такой неплохой паек, который украсит стол и еще один день войны.
- Да, а то нас начпрод чего-то пищей не радует, обижает последнее время!- сказал старшина разведки, тридцати шестилетний разведчик Грабовский.
- Гранату скоро в него брошу!- злобно выронил лейтенант Масляков.
Открывали консервы, раскладывали пищу.
Пашутин, после краткого разговора с Зурабом и Чижиковым, разрешил по сто грамм наркомовских. Обогрела она, окаянная души бойцов, делая хоть какую-то разрядку. Раздатчиком пищи был выбран сержант Борисов, именно он делал бутерброды из тушенки и положил кашу каждому, не обижая никого, все по честному.
- Когда же все это закончится? Как надоело это безумие, ненужное никому!- говорил старшина.
- Сколько гады парней ни за что положили!- поддержал Масляков.
Чижиков быстро выпил, закусил хлебом и продолжил этот невеселый разговор.
- А я знаю мужики, за что воюю, знаю, поверьте, недаром.
Лучше бы Василий, молчал, последствия его высказывания, критически, с осуждением и острым опровержением, встретил Масляков. Он словно не хотел обижать парня, а просто научить уму разуму.
- Что ты знаешь, юноша? Сколько на наших смертях денег заработали или сколько таких ребят, как ты, на убой, как баранов нерезаных пустили, знает он?
Пашутин хотел перевести разговор, но зря, лейтенант себя не сдерживал в высказываниях.
- В Грозном, сколько людей положили скоты! Мы их давили, а нас приказом сковывают, кто-то предает постоянно!
А ты говоришь, знаешь, за что воюешь! Земля эта не твоя и не моя, ошибки делают, а расхлебываешь ты, да я, сынок. Цинковыми гробами и похоронками матерям.
- Давить, так давить до конца, вырезать всех до чеки колеса. Если жить душа в душу, не выходит.
- Что Афган, ничему не научил, недоумков.
- Так, гараж, тихо всем, тихо я сказал!- в приказном порядке, уже со злобой в голосе, охлаждал всех капитан Пашутин.
Развили демагогию, хватит! Ничего это не даст, только обижаете, друг друга, а воюете вместе.
- Бог разберется во всем, ты же Васька, верующий, объясни лейтенанту Маслякову, что Бог терпел и нам велел.
Разговор стих и был направлен в другое русло. Масляков, чтобы примирится, подарил Чижикову хорошую пачку сигарет и фирменную зажигалку.
Василий не сердился, ведь был понятлив и совсем не обиделся, просто наболело у них, все же люди, а не роботы.
Влезать в политику и долго думать, ему не хотелось, правду знает Бог и рассудит всех.
Прекрасно знал Василий и заповеди божьи, и то, что претерпевший до конца, спасен будет.
На костре готовился для бойцов самый вкусный для всех и нужный многим, настоящий чай с заваркой и сладким рафинадным сахаром из кубиков. Чайник, висевший на железных прутьях, свистел вовсю.
Наступали сумерки.
- Ну, все, будем идти назад! Удачи вам, товарищ командир.
- Спасибо и тебе тоже! Все поблагодарили за угощение.
Чижиков с Зурабом подходили уже к своей технике. Все танкисты были размещены в палатках, возле них скопились люди, разговаривая о чем то, кто-то просто курил.
Чижиков нашел командира, доложил о прибытии, взяв разрешение ночевать в кабине БТР.
- Васька чего ты? Пошли в палатку!
- Нет! Давай еще выпьем, у меня еще кое-что есть и пошли спать.
- Пошли,- ответил Зураб.
Наступила ночь, внезапно звезды радовали местность своей красотой.
- Разделили внутри БМП содержимое фляги пополам, налили в железные кружки, выпили, закусили.
- Слышишь, Чижиков, когда домой живым придешь, что делать будешь?
- Землю пахать, вести хозяйство, женюсь на Ане, обвенчаюсь, буду воспитывать детей.
- А я мечтаю юридический факультет закончить, нравится мне, думаю, поступлю.
- Куда ты денешься! Будь настойчив и все у тебя получится.
Они еще покурили и разошлись. Чижиков накрылся бушлатом и через открытый люк смотрел на звезды. Было радостно на душе, разогрел алкоголь, думал о девушке, о родных. Вдруг по небу пролетела падающая звезда, Чижиков глазами провел её путь сверху вниз.
- Нет, подумал он, желание загадывать не буду, суеверия все это.
Холодно ему не было, крепкий сон медленно наступал, закрывались глаза. Когда местность освещалась ракетами, которые на малое время сделали из ночи день, он уже крепко спал.
Утром все координально изменилось, стоянка окончилась, пришел приказ снова двигаться вперед, вместо пяти дней, стояли всего ночь.
- Вот абсурд! Окопались, устроились, а теперь вперед! Как они мне дороги!- высказывался командир, недовольный решением.
Зураб, недовольно ругался плохим лексиконом, реагировал на все это, поддерживая командира.
Один лишь человек из экипажа, Чижиков, смиренно готовился к дороге, осматривая свою технику.
Так уж вышло, что их экипаж шел в колонне первым, всегда это очень опасно. Смерть закладывалась на дорогах, часто унося жизни людей. Даже, несмотря на прохождение саперов, было все равно опасно, в любой момент могли заложить взрывчатку, без проверки движение не продолжалось.
Хоть это радовало, что людей берегли. Колонна двигалась минут тридцать, потом был дан приказ остановиться. Взору Чижикова предстала картина, широкая дорога, за которой был большой обрыв, ничем не прикрывалась. Легко можно её обстрелять со скал, из-за деревьев. Туда быстро двинулась группа разведчиков и саперов.
Главным в группе, был капитан Пашутин. Командир БМП вылез из машины, за ним выскочил и Зураб, внутри оставался только Василий. Вышедшая группа обнаружила мины и дала знак, обозначающий находку. Колонна ждала, застыли танки, машины, БТРы.
Неожиданно пронзались сердца и души шумом выстрелов, это были снайперы. Там, впереди умирали разведчики и саперы, их убивали беспомощных, не имеющих возможности прикрыться на открытой местности.
Чижиков не медлил. Мотор громче заревел, БМП двинулась вперед.
- Ты куда, твою медь! Стой сынок!- орал командир.
Зураб, укрывшись за другой техникой, наблюдал безумными глазами за происходящим.
- Только быстрей, быстрей, зараза!- кричал Чижиков, выдавливая всю мощь из двигателя, спеша на помощь своим.
Задумка простая, закрыть бронемашиной обстрелянных спецназовцев и саперов, и он их закрыл.
Сильный взрыв потряс БТР, окутывая его огнем и дымом. Чижиков, гусеницами оставил следы и дал дорогу другой технике, спешившей на помощь. Масляков, укрывшись за горящей боевой машиной Чижикова, стрелял в сторону обстрела, выглядывая осторожно вперед и прикрывая раненных солдат. Пашутин подтягивал всех, приказал сгруппироваться в одном месте. Горящая машина послужила идеальной защитой для бойцов.
Танки обстреляли предполагаемое место нахождения снайперов, все утихло.
Тело Чижикова из БТРа лично вынимал лейтенант Масляков. Сильно обгорело лицо, была гробовая тишина, которую нарушил несдержанный плачь Зураба.
Тело его положили возле трех убитых снайпером. Масляков, когда снимал бушлат с Василия, заметил, у него на животе пояс, снял и на нем,
церковно-славянскими буквами было написано: "За други своя!"
Как гром среди ясного неба он вспомнил разговор возле костра, спрятал поясок, после того, как показал всем.
Взял Чижикова за руку, сел возле него и закурил.
Он думал об этом парне, спасшем почти двенадцать человек от гибели.
- Да, сынок, ты знал, зачем воюешь! А я, балбес, тебя ругал. Тебя то, за что?
На месте подрыва соорудили нехитрую могилу из гусеничной ленты и бортового номера, возвышался там деревянный крест, который был сбит из досок, находившихся в наличии у бойцов.
Пашутин поставил солдатскую кружку и положил кусок хлеба.
Колонна уходила все дальше и дальше.
Лейтенант Масляков задумавшись, смотрел на крест.
- Все, пора ехать!- окликнул его капитан Пашутин, подойдя ближе.
- Знаешь, не помню, кто это сказал, но это про Ваську!
- Что сказал?- откликнулся хмурый Масляков.
- Русские не умеют жить, но умеют умирать!
Через несколько секунд молчания они прыгнули в проезжающую в колонне машину, крест медленно отдалялся от них.
Никто из них не видел, как на высокой горе стояла душа молодого солдата, одет он был во все белое.
Двести сорок пятая дивизия еще три месяца воевала в Чечне вместе с десантниками, разведчиками и штурмовыми ротами. Были раненные, тяжело раненные, но, ни одного убитого.
Командир Чижикова БМП в Моздоке перед отправкой домой произнес:
- Это Васькина работа! Наверное, хорошо молится за нас нашему Богу!