Аннотация: Слушая уверТюру к "Тристан унд Изольда"
Они жили в подвале полуразрушенного дома. Глафира, Рональд, Вольдемар и Гусля. Трое носили псевдоним, позабыв имена, а Гусля, собака породы "не важно с кем", откликалась на любой зов, лишь бы ее покормили. Каждое утро выходили на поиски пропитания. Гусля всегда семенила за Глафирой, потому что женщина не вызывала сочувствия, быть может из-за врожденной интеллигентности, и еще она одухотворенно светилась, что было своего рода пощечиной окружающим. Подавали ей мало и неохотно. Поэтому четвероногая попрошайка строила прохожим несчастное выражение морды-лица и своими открытыми, увлажненными глазами, со взглядом безысходным, останавливала самых бессердечных людей, бросавших в картонную коробку мелочь, будто они, смущаясь, платили налог на воздух или наперед откупали местечко в раю. Гусля прекрасно разбиралась в людях: одному достаточно подмигнуть; кому-то и сплясать могла - даже гопак вполне освоила...
Рональд читал стихи в подземных переходах, выпивая для куражу стакан портвейна натощак. Когда он забывал какую-нибудь строфу классика - в этот момент живот начинал урчать - из его уст струилась поэзия индпошива, иногда содержавшая смелые рифмы вроде "равен- раввин". Причудливая мешанина обращала на себя внимание людей образованных, или хотя бы хорошо учившихся в школе. В счастливые минуты звучали аплодисменты...
Бывший музыкант филармонического оркестра, Вольдемар, умудрялся складно играть на расстроенной скрипке с расплетшимися струнами популярные мотивчики. Чаще жертвовали люди среднего возраста, которых уже пощипывала ностальгия по ускользающей молодости. Подростки могли оставить в футляре неимоверную сумму, услыхав дурацкую мелодию их бесталанных кумиров, совсем потерявших музыкальную совесть.
Вечерами в подвале становилось уютно и тепло.
--Когда человека не за что любить - я его обожаю! - сказал Рональд. - Почему же нас никто не любит?
Гусля приостановилась грызть косточку: мысль ее поразила!
--Кошмар! - кротко сказал Вольдемар.
Потрескивали поленья костерка.
--Мы выброшены, - грустно всхлипнула Глафира, о чем-то задумавшись. - Наитягчайшее страдание - страдание отвергнутой проститутки! Остальное - вздор! - Она облизнулась. - Ведь некая раззадоренная кожаная штучка может наполнить женское существование глубинным смыслом.
-- Ветшаем! Одно тешит! Старение - нарастающее стремление к скорейшему обновлению; путь домой!
--А мне не нравится слово "бомж", -- вздохнула Глафира, -- слишком красиво звучит, по-французски!
--Да уж, -- хохотнул Рональд, -- эдак и задницу можно назвать "Кастальским ключом". Да только не в нашем положении искать соответствия между словами и действительностью. Удел наш - ловить момент, пока смерть не поймала нас... Сегодня вижу - бригада "скорой" суетится. Наверное, в метро кому-то плохо стало. Бегут мимо меня. Спрашиваю: "Братья в белых халатах! Ответьте Христа ради: клятву Гиппократа давали?" - и руку протягиваю. Среди них один такой шебутной нашелся и говорит: "Окстись, папаша! Последним, кто давал эту клятву, был сам Гиппократ!" Каков обаятельный негодяй! До слез меня растрогал своей простой!.. Не правда ли, напряжение мира сейчас ровно ноль Вольтер. И здесь, в чулане сём, мне ясно, что язык и особенно речь деградируют, сплющиваются в короткие восклицания, потому что человек спешит сказать как можно больше глупостей.
--Нас бы кто пожалел! - шмыгнула Глафира. - А ты о языке толкуешь.
--Другое время, другие люди, -- прошептал кто-то.
--Как я страстно желаю обнять всё человечество! - вдруг сказал Вольдемар.
--Настолько любите людей? - удивилась Глафира.
--Бог с вами! Это единственная возможность задушить всех разом!
Рональд подкинул в костер обломок ножки стула.
--Цивилизация вырождается, когда перестают появляться новые суеверия! "Бомж" -- одно из них. Значит, человечество вполне здорово.
--Да уж,-- сказал Вольдемар, -- Говорить правду - единственное средство врать не краснея.
Гусля тявкнула, прерывая непонятный ей разговор и требуя новою косточку. Глафира погладила собаченцию:
--Вот она, истина бессловесная! А понапрасну балясы точим... На, ешь, дружочек, нешто мне жаль! Ешь, ешь.
Рональд начал декламировать "Горные вершины..." Гёте-Лермонтова. Вольдемар запиликал на скрипке Баха, с иронией назвав звучание скрипки "Ваня в гробу зашевелился". Гусля подвывала невпопад...
Следующего утра не было. Троица крепко спала. Подъехал стенобитный кран сравнять остатки ненужного дома с землей. Гусля отчаянно лаяла, пытаясь объяснить, что в подвале спят люди! Ее попросту не захотели услышать.