В городе N состоялся казус. Электрик зоопарка, дядя Миша, после встречи с друзьями почувствовал острую нужду прилечь - его сильно тошнило, ноги он проклинал за непослушание и своевольничание, а его собственное существование просилось в будущее похмелье. "Домой не дойду!" - дядя Миша стал подыскивать место для ночлега. На счастье он увидел невдалеке знакомые лица своих собутыльников. Подняв щеколду на двери, он вошел к ним, обнялся с каждым и прилег, немедленно огласившись храпом. Гориллы, до сего момента безмятежно спавшие, были ошарашены бесцеремонностью дяди Миши. Никогда прежде и никто из людей не позволял себе вольность целовать их в губы. Они недоуменно переглянулись и подошли поближе к неодушевленному телу, отравлявшему воздух запахом колоссального перегара. "Прилег" было сказано для чистоты стиля - на самом деле дядя Миша рухнул лицом вниз, как подбитый и горящий истребитель, и с его уст слетел обрывок недопетой песни. Из карманов высыпались всякие вещи, были и спички, особенно заинтересовавшие мохнатых предков человека. Через час знакомства обезьян с неведомым предметом вольера полыхала. Когда огонь взялся заигрывать с дядей Мишей - его туловище выползло прочь, опровергнув теорию отсутствия у высших животных инстинкта самосохранения в бессознательном состоянии. Дядя Миша и его тело мало знали друг о друге и жили порознь. Электрик презирал свой организм, а этому оставалось лишь мечтать о лучшем организаторе: слепая воля против отрицания воли к существованию...
Плоть зоопарка выгорела. Остался только скелет искривленных от жара железных решеток.
Городской голова здраво полагал, что животные ничуть не хуже, но и не лучше людей: одни живут в клетках, другие заперты в собственных предрассудках. Гостиница пустовала - в нее и поселить обескровленных животных.
На беду - через три дня в город N занесло столичный цирк. Амбициозность артистов требовала размещения их тел в исключительные, изнего-уютные условия.
Пан городской голова вызвал к себе чиновника, умевшего создавать чрезвычайные ситуации, когда это было выгодно власти, но также способного находить решения сложнейших социальных неравенств и распутывать узелки фатума.
--Прямо скажу: ты за мной не привторяйся, будь первым. В этом деле - все козыри у тебя на руках, -- и градоправитель сжал кулаки для наглядности его неколебимой позиции. - Зверей не обижать!
--А-а-а?..
--Артистов тоже. Я им собственным голосом обещал радушный прием!.. Понял? Молодец! Действуй!!!
Чиновник, одновременно испытавший озноб и жар, в несколько ударов сердца обуздал волнение, вернул дыханию приятную неощутимость и продиктовал своей секретарше директиву:
--Работникам гостиницы предупреждать вселяющихся артистов о вынужденных неудобствах, оказывать им... Нет, "оказывать" вычеркни. Лучше так: быть отзывчивыми и бдительными.
--Петр Петрович, использовать обычный код?
--Что?
--Кодировать распоряжение?
--Дура! - из его уст это был комплимент. - Открытым текстом! Сейчас же! Немедленно!
Владимир Витальевич Москаленко въехал в гостиницу в четверг, на день позже остальной труппы. На маленьком полустанке, то ли Кужля, то ли Бахмачи, он сошел с поезда купить немного сдобной сельской снеди. Вместо этого напился. Он не помнил с кем и по какому поводу.
Москаленко ждал от директора цирка скандала. Однако портье сказал ему, что о нем не справлялись. Это обстоятельство насторожило его и встревожило. Директор, Роберт Карлович, не терпел расхлябанности и разброда, требовал от всех сплоченности на молекулярном уровне. Вид портье пугал Москаленко не меньше предстоящего объяснения с Робертом Карловичем: глаза человека в униформе были глазами человека, которому воткнули пониже спины шило и приказали улыбаться; он будто жертва вертел головой по сторонам, тщась увидеть своего ангела хранителя; вздрагивал от каждого звука; его кадык с трудом двигался в пересохшем горле.
--Ваш номер "33". Возьмите ключ.
--Вы не проводите меня? - ухмыльнулся Москаленко, недвусмысленно указав взглядом на свой громоздкий чемодан.
--Нет! - вдруг крикнул портье. - Простите за неудобства!.. Я должен быть бдителен!.. У меня трое детей! - Он попытался выдавить из перекошенного лица улыбку, но вышла какая-то гримасса ужаса. - Подыметесь на лифте. Третий этаж, левое крыло.
--Черт знает что такое! - крикнул Москаленко. - Я буду жаловаться!
Войдя в лифт, он заметил, что старушка-уборщица осенила его крестным знамением.
На ручке двери N33 висела табличка "Не беспокоить". Такие же были на всех дверях этажа. Повернув ключ в скважине, Москаленко прислушался. Откуда-то с нижних этажей до него донесся обреченный крик о помощи. Он закрыл за собой дверь и уже грезил о постели: сейчас он вытянется на ней и сладко заснет. В апартаментах воздух был спертым, с примесью какого-то резкого запаха. Чемодан выпал из его рук. На широкой кровати дремал лев. Он проснулся и лениво взглянул на Москаленко. "Большая кошка!" - сквозь перекошенный рот произнес завороженный Владимир Витальевич, одним махом впрыгнувший в ванную комнату. И вовремя: лев, вероятно тоже напуганный, зарычал и бросился к нарушителю спокойствия. Прорычав и несколько раз попробовав открыть дверь в ванную, он оскалился и лег рядом с ней. Руки Владимира Витальевича затекли от напряжения, с которым он тянул на себя дверь. Закрыть ее на защелку Москаленко догадался не сразу: через час, когда руки затряслись от невыносимого усилия и посинели от недостатка крови, он, едва не плача, отдернул их, застыл в прострации, но вдруг заорал пронзительным "А-а-а-а!!!" и защелкнул дверь. От этого вопля льва подбросило вверх и он инстинктивно ударил по двери лапой.
День испачкался в ночи. Владимир Витальевич почувствовал неодолимое желание принять горячую ванну. Вода растворила в себе его страх, подарила невесомость и вернула мысли из пустоты - в голову. Присутствие льва он объяснял тысячью различными способами. Додумался даже до того, что злую шутку сыграл с ним Роберт Карлович, отомщая ему за отставание от стальной труппы. На самом деле участь директора была не слаще - он занимал апартаменты N23, находившиеся под номером Владимира Витальевича, в обществе двух горилл, нянчившихся с ним, пеленавших и качавших на руках. Его крик о помощи и услыхал Москаленко в тот момент, когда одна из горилл норовила покормить директора сочным листом пальмы.
Владимир Витальевич был клоуном. Сочиненные им репризы, большей частью смешили только его самого. Положение, в котором он очутился, вдохновило его на действительно смешной сюжет: человек попадает в клетку со львом и берется излагать ему всемирную историю. Наконец, зверь проникается состраданием к человеческой глупости и отказывается съедать угодившего в его волю бедолагу. "Нет, нет! Я боюсь съесть представителя такого глупого рода!" Лев бьется в конвульсиях, рыдает и заражается стремлением излечить человечество от несовершенства. Но хищник, сотканный не из паутины воображения, а состоящий из плоти и крови угрожал осуществлению идеи Москаленко и угрожал именно своей зубастой вещественностью. Впрочем, Владимир Витальевич питал к хищнику своего рода признательность. На второй день соседства, Москаленко осмелел и стал приоткрывать дверь, осторожно заговаривал со львом, употребляя слова только с ласкательными суффиксами. Царь зверей заметно ослабел от голода и жажды. Сострадательный порыв перевесил во Владимире Витальевиче опасение за собственную жизнь и он выставлял льву небольшую миску с водой, жадно вылакиваемую поневоле приручаемым зверем.
Никто из служащих гостиницы не пытался проявить хотя бы азартный интерес к судьбе клоуна: выжил он рядом со львом???
Пятый день заточения Владимира Витальевича выпал на среду. Он очень похудел, у него отросла топорщистая борода, казавшаяся льву чем-то знакомым, что он не раз видал - львиной гривой. "Двум смертям не бывать!" - сказал Москаленко. Вооружившись подобием пращи или булавы - завязанным в полотенце мылом, -- он вышел из своего укрытия. Длительное соприсутствие хищника и человека делает человека бесстрашным и ставит вровень с хищником. Лев никак не отреагировал на появление Владимира Витальевича, лишь оскалился, будто немо смеялся над собственной немощью и неспособностью немедленно разделать такой сытный кусок прямоходящего мяса. Москаленко вжался в стену, почти растекся по ней, преобразив свой трехмерный объем в плоскость с неморгающими глазами. Шажок за шажком он приближался к заветной двери. Вот он уже достиг самой опасной точки пути - поровнялся с головой льва. "Он меня не видит, он меня не видит!" - гудела в нем нелепая мысль. Зверь поднял с лап голову, устремил к Владимиру Витальевичу и стал неистово лизать его. На глазах льва проступили слезы умиления и признательности. Вероятно, в фантазии хищника запах горячей, хотя и худосочной плоти, возбуждал старинные воспоминания о добротном куске мяса; он был обязан Москаленко уже только тем, что тот подарил ему перед смертью незабываемое предвкушение трапезы. "Хорошая киска!" - повторял Владимир Витальевич, пока не добрался до двери. Взявшись за ручку он глубоко и с облегчением вздохнул, но так, будто штангист перед взятием веса, мысленно перекрестился, боясь совершать раздражающие льва движения; почему-то сощурившись, медленно открыл дверь - "Не скрипи, только не скрипи!" - и так же медленно вышел.
В коридоре он застал разговор двух портье, услышав как один с досадой сказал другому: "Твое пари! Он жив..." Владимир Витальевич прошел между ними, грубо раздвинув их плечами, и спустился в ресторан, заказав себе обильный стол. Первая же ложка украинского борща застряла у него в горле. Он вскочил, подбежал к официантке и что-то шепнул ей. Она переспросила его - правильно ли расслышала просьбу - и, удивленная, но покорная, засеменила в поварскую. Через пару минут вернулась с огромным пакетом костей и обрезков мяса. Владимир Витальевич сунул ей в карман купюру, какая первой попалась в его пальцы из кошелька, схватил пакет в охапку и побежал на третий этаж...