Охота любит неволю. Однако узаконенное количество выстрелов в живую, одушевленную материю, как-то: зверь лесной, полевой или дичь - каждый год позволяется людям то ли бессердечным, то ли таким субъектам, которые обещают не убивать людей - лишь бы им позволили убить хоть кого другого.
Моих три друга и я страстно любили охоту. Суть не в убийстве, нет! Просыпается вдруг в тебе какой-то необоримый инстинкт предков. Жажда доисторического добытчика. И ничего с собой поделать нельзя.
Занес нас четверых однажды в тайгу дух приключений. Виталик, один из друзей, знал в тех местах охотничью избушку. Рядом с ней стояло вековое кочевье манси. Чаще приезжали туда охотники бить белку и писца. Мы приехали с государственной лицензией "на отстрел одного медведя".
При встрече с каждым из нас манси морщились. Позже я узнал от них, что "круглоокий человек" скверно пахнет дегтем.
Мы расположились в избе и готовились к охоте. Среди туземного населения, интерес к нам проявляла только Турват, пожилая мансийка, обеспокоившаяся целью нашего приезда.
--Зачем пришел?
--На медведя охотиться.
--Плохо! Торэвойка в лес ушел бродить. Мамку можешь убить! Нельзя мамку бить! Нельзя ходить! У меня мяса много! Живи, кушай! Я дам, сколько съешь!
Мои объяснения о лицензии на Турват совсем не действовали.
--Плохо сделаешь! Не понимаешь!
Мы отшучивались. Но я замечал, что местные забеспокоились. Только старуха говорила по-русски, и то ломано. Смотрели на нас чуть ли не враждебно. Я спрашивал Турват о причинах беспокойства ее соплеменников.
--Плохой знак от вас! Ходить нельзя в лес. Неделю назад медведя старший мужчина убил. Больше нельзя! Торэвойка разозлится. Совсем нельзя, понимаешь?!
Ее увещевания нас не затронули. Одним днем загнали с друзьями медведя. Четыре нарезных карабина не сразу сделали из могучего зверя трофей. Была страшная агония. Я на охоте привык бить "на смерть". Так не случилось. Медведь умирал в муках. Могу поклясться - опыта у меня предостаточно в нанесении смертельной раны. Однако сплоховали все четверо. Мохнатище не выпускало из себя драгоценную жизнь. Это меня неприятно взволновало.
После успешной охоты нас встретила Турват. Она содрогалась, будто воздух колол ее невидимыми иглами. Остальные манси устроили неистовый танец вокруг медвежьих костей.
--Я говорила! Нельзя!.. Мамку убили!
Действительно, жертвой нашей охотничей прихоти оказалась медведица.
--Горе! Торэвойка мстить будет! Слышала его голос! Глупые люди!!!
Соседство обеспокоившихся манси не казалось нам чем-то пугающим. Вова (1/4) освежевал медведицу и скоро обещал угостить всех незабываемой закуской под холодную водку.
Нежданно в избе появилась Турват. Каждого из нас хватала за правую руку. От моей одернулась.
--Ты убил! Глупый человек! Твоя пуля!
Друзья попытались вмешаться, дескать, стреляли вчетвером, единовременно. Она не слушала. Отвела меня в сторонку:
--Больше никогда тут не ходи! Торэвойка разбудил злого духа! Нигде не ходи, где человек не ходил! Беда тебе будет!
Я пытался успокоить ее тотемный испуг. Она срезала кусок медвежьего мяса, увлекла меня из избы и бросила его своре собак. Сперва они жадно обступили дымящуюся плоть, но вдруг - шерсть их вздыбилась и они попятились, скуля.
--Плохо сделал! Видишь, не едят!
--У хорошей хозяйки и собаки сыты, -- сказал я, но от голоса старухи мне сделалось не по себе.
--Они голодные, -- не глядя на меня, сказала Турват.
На утро манси пребывали, казалось, в мистическом ужасе. Турват сказала мне, что пропал новорожденный ребенок и что в этом виноваты мы, и особенно я. Она просила нас немедля уехать. Я-де разбудил Торэвойку. От его воя - она слышала ночью - проснулись злые духи и теперь Торэвойка уже не медведь, а сам злой дух.
Программист Андрей убедил нас сняться восвояси. Незачем нервировать местных... Того гляди - напакостничают...
Прошел год. Первая ружейная скрипка нашего квартета, Игорь, всех обзвонил и склонил к поездке в ту же избу, в то же место тайги, где мы поохотились прошлой зимой.
В его руках, когда мы тряслись в поезде, коротая время игрой в преферанс, промелькнула лицензия на отстрел медведя.
В этот раз все тот же проводник с раскосыми глазами, встретил нас отрешенно и почти враждебно. Обрусевший манси наотрез отказался править свой вездеход к месту нашей прошлогодней стоянки. Согласился некто Иван Иваныч Петухов. Мы заплатили. Однако он умудрился, еще до заключения между нами соглашения, променять тридцать литров дизтоплива на литр водки. Нас не предупредил. Застряли мы на полпути. Корить Ивана Иваныча было делом бесполезным - он ничего не слышал, испытав глубоко в себе литровую нирвану. По счастью, наше не громоздкое снаряжение позволило дойти до заветной избы без особых усилий. Разве что хождение одного из нас по нужде в морозный сугроб вызывало смешки и вульгарные комментарии относительно сохранности "пасхальных творений фирмы Фаберже".
Охотничья избушка оказалась заброшенной. Полуразвалюха. Меня на секунду озадачило отсутствие привычного здесь поселения манси.
Поспали с дороги. Вернее сказать: повалились кто где. На рассвете поделились друг с другом одним и тем же сном или ощущением: будто в запертую на засов дверь всю ночь кто-то рвался. Посмеялись, но как-то взвинченно,нервно. Вышли протереть заспанные лица снегом - остолбенели: дверь снаружи была изрыта глубокими бороздками.
Я вспомнил предостережения Турват. Мои беседы с ней я друзьям не пересказывал тогда. Сейчас тоже не стал, чтобы не услышать ехидные шуточки.
Спозаранку вышли охотиться. Огромные медвежьи следы, еще не простывшие, уходили от двери - в тайгу. Мы пошли по ним. Остановились. Следы исчезли, будто неведомая птица подхватила медведя и куда-то перенесла в издевку над нами. "Хитрый зверюга!" -- окружно оглядываясь, напряженно сказал Игорь. Мы разделились. Я остался караулить место "вознесения" косолапого. Трое друзей разошлись по сторонам: куда звал каждого его "охотничий нюх". Они скрылись в чаще. Вдруг я почувствовал, как нечто набросилось на меня. Молниеносная боль резанула, ранеслась по всему телу. Я инстинктивно упал, кувыркаясь, пытался сбросить это с себя. Испытал странное ощущение. Когда пришел в себя, увидел неподалеку, метрах в двух-трех, окровавленного человека. В сознании мелькнуло: "Вова? Андрей?" Тело ныло и не слушалось. Подполз поближе. Перевернул бедолагу на спину. Увиденное вызвало во мне оскомину абсурдного смеха. Но вместо человеческих звуков, мой слух поразил звериный вой, вырывавшийся из меня. На зубах чувствовалось сырое мясо, сладковатое и сочившееся кровью - ее вкус опьянял меня, чего раньше со мной никогда не бывало. Передо мной я увидел самого себя, изодранного и изувеченного. Лицо мое было обезображено, почти съедено. С опаской я осмотрел свои руки. Густая шерсть на огромных лапах! Мой истошный выкрик, донесшийся до друзей страшным звериным рычанием, привлек их. Я заметил, что они упали в снег с ружьями на изготовке. Сейчас они убьют меня. Я встал на массивные лапы, которые ощущал своими ногами, и замахал лапами-руками, чтобы друзья не стреляли, но мое поведение только заставило их перейти на крики, что говорило о крайней возбужденности. Я кричал, просил - однако мой слух сек медвежий рев. Слова не покидали сознания. Изнывая душой и телом от невозможности происходящего, я услыхал - вперемешку с ружейным залпом - отрывки окриков моих друзей: "Смотрите! Эта тварь сожрала Толика!!!"