Два монаха, тайком от настоятеля, требовательно наливались монастырским вином. Когда у них случались редкие выходки вне стены - в город - приземленные миряне-автомобилисты путались, принимая их красные носы за останавливающий цвет светофора и - зачастую эти ошибки восприятия водителей приводили к авариям. Не ищите парадокс: выходили они в город редко, но вызванные их псевдосветофорными носами дорожные происшествия случались часто. Как это может быть? Просто запросто! В понятие "редко", хоть мы и привыкли считать его чрезвычайно узким, вмещается сколь угодно много широкого понятия "часто". Умному довольно...
--Брат Никифор, наполним чары во славу Господа!
--Стыдись, брат Илларион! Не подобает служителю Господа поминать имя Его всуе!
--Велеречивый брат мой, Никифор! Если я говорю "выпьем во славу Его" - это так и должно понимать! Неужто, брат, ты осмелился подумать, что вино я алчу только из прихоти хмельного забытья!? Все во славу Его, все во славу!..
--Брось притворяться! За нами сейчас никто не смотрит! Будь собой и говори, пожалуйста, обыденным языком современности.
--Изволь... ах, прости... я хотел сказать: ну?
--Кадило гну! Хочешь выпить - имей силу признать, что это желание твоего тела!
--Не для себя, но через себя во славу...
--Слыхал, слыхал...
--Ты не веришь мне, что я верю?
--Я верю, что ты веришь, что я тебе не верю!
--По-че-му?
--Известно, что ты постригся в монахи из профессора математики...
--И что из этого?
--А то! Сладко воркуешь о Господе, а сам, наверное, посмеиваешься над Церковью, телом Его, исчисляя благодать Божию по формулам!
--Постой! Ведь ты готов, было сказано, на мыслимое и немыслимое во славу Его!
--Вернусь и повторю эти слова!
--Эн-нет! Теперь докажи!
--Пусти! Скверна телесная просится во вне!
--Вот тебе и мыслимое испытание! Обуздай нужду во славу Его!
--Ты сбрендил? Это же... это непреодолимая потребность! В Святом Писании не упомянут ни один святой, которого таким способом испытывал Творец!
--Стань первым!
--Глупый анекдот ты выдумал!.. Пусти, говорю!
--Я не требую от тебя немыслимого доказательства! Докажи мыслимо, человечно!!!
--Чего хочешь?
--Чтобы ты терпел!
--Долго? - в глазах Иллариона вспыхнул своеобразный вызов.
--Настолько мыслимо, чтобы приблизится к немыслимому!
--Сутки? - выпалил Илларион.
--Нет, чудес я не жду.
--Как долго?
--Хотя бы шесть часов.
--Следи за временем! Я готов!
До рассвета было далече.
Брат Илларион сперва метался по келье, выл какие-то неканонические молитвы; осенял себя десницей крестным знамением, а шуйцей крепко зажимал то, через что вот-вот собиралась вылиться лебединая песнь его мочевого пузыря; он катался по полу; смеялся; рыдал; проделывал мышцами лица такие кульбиты, которые современной психиатрии еще не были известны; содрогался всем телом купно и мочками ушей по отдельности; его скальп то вздымался, то наползал на лицо, будто шапка закрывая выпученные глаза; он наплакал глубокую лужу, в которую погрузился свиньей, обеспокоенной паразитами; искусал до крови свои губы; искарежил лбом терракотовой глины паркет.
Два часа наблюдений за мучениями ближнего вдруг выудили из Никифора, с удовольствием следившего за происходящим, нестойкую поросль сострадания.
--Брат Илларион, ты напомнил мне мою мирскую жизнь, именно то незабвенное время, когда в клинике для умалишенных я надевал на них смирительные рубашки! Будет мучаться! Сходи облегчись! Не разбуждай, пожалуйста, во мне чувство наслаждения чужой болью! От него бежал я за эти стены...
Илларион замер и, казалось, не слышал брата Никифора. Однако его уши нервно дергались; ноздри вздулись. Он неподдельно грустил!
--Хватит, говорю! Иди выплеснись! Не приведи Бог за тебя грех принять! Пузырь-то не сошьют!
Илларион медленно встал на прямые, чуть раздвинутые ноги. Его приятно затрясло. Никифор увидел, что из-под сутаны великомученика хлынул горячий поток. Лицо Иллариона в этот миг запечатлело на себе мистический восторг блаженства; глаза его закатились; чуть слышно, но твердо, он повторял: