Самолюбовалось утро. Потянувшись и сладко зевнув, Афанасий Михайлович Солярин вышел на балкон-пристройку покурить. Человек он был бесстрастный по натуре, а вернее стал таковым, порядком поизносившись нервишками. Докурив папиросу и плюнув на мирно пасущихся голубей, Афанасий Михайлович выругался на своего соседа этажом выше - Стёпку Бибигуля, который любил изводить остатки психического здоровья Солярина. На этот раз он придумал удить простынь.
-Браконьер! - крикнул Афанасий Михайлович, пытаясь перегрызть леску. Он переклонился через перила, чтобы ругань напрямую достигла ненавистного адресата: - Убью, гад! - Яйцо разбилось на его темени, липкими потоками разливаясь по волосам и лицу. Застыл на мгновение. Увидев раскрасневшегося от смеха Бибигуля, Афанасий Михайлович подернулся предубийственной дрожью. Он бросился искать подходящее орудие убийства, но скоро остыл и, скрутив соседу высокохудожественный кукиш, окунулся в пыльный антураж своей квартиры.
Солярин был крайним субъективистом и беспросветным пессимистом: то ли от склада ума, то ли от неуспеха у женщин. Хоть и с надрывом, он всё же верил в счастливую будущность человечества и хотел принести пользу потомкам потомков. По ночам Афанасий Михайлович кропал трактат "О времени". Результаты своих титанических раздумий он не спешил обнародовать, т.к. побаивался травли со стороны завистливой науки.
Задумчивая тишина квартиры номер 3 дома того же номера по улице Гуголя расщепилась звонком дремавшего телефона:
-Здравствуйте, здравствуйте, Любочка! - нежненько-нежненько пропел Афанасий ибн Михайлович. - Не вижу препятствий! Конечно, буду рад... Жду.
Несколько лет и под разными предлогами Любочка бойким мотыльком вилась около недоступной лампочки Солярина. Едва трубка упала в объятия остального телефонного туловища, по выцветшому паркету заскрипел своими сухими членами веник; тряпка - остаток семейных трусов фирмы "Наталка Полтавка" - заюлозила по скромной и немногочисленной мебели. Все эти судорожные приготовления напоминают мне волнение оркестровой ямы перед началом "Дон Жуана". Появление женщины на горизонте событий, если верить мужчинам, привносит в их жизнь вожделенную перспективу, сравнимую с томлением горящей сковородки, которая ожидает спасительного масла.
Торопливое цоканье каблучков становилось всё слышнее с преодолением каждого лестничного пролета между пятым и первым этажом. Ухоженная ручка тиснет на кнопочку бьющегося током звоночка, из-за чего голос его вздрагивает непостоянством. Далее я перелистну страницы, которые описывают события, из прихода гостьи следующие. Суть: открывание двери, ее захлопывание, обмен любезностями и замечания о том, что сегодня погода не такая, какой была вчера. Этот приём стар, как моя унаследованная от деда гармонь, но полезен и позволяет избегать банальностей и скуки подробностей.
-Вы слышали, - молвила Любочка, послушно отдавая Солярину пальто, - у нас в стране пахнет переворотом!
-Неужто дождались? - восхищенно воскликнул Афанасий Михайлович, лихорадочно припоминая, куда он подевал прадедушкин георгиевский крест.
-Кажется, да.
-Тогда давайте по такому поводу закатим пир. - Ляпнув это слово, Солярин вдруг смутился и налился багровым оттенком стыдливости при мысли о скрытых достоинствах его холодильника. Звучно протолкнул в пересохшее горло слюну, весь скукожился и поспешил поправиться: - Пирушку.
Любочка улыбнулась:
-Что вы, зачем? Я на минуточку. Собственно говоря, мой визит вызван вот этой тетрадкой. Под ванной случайно нашла.
Солярин увлек Любочку Купершидт в наспех прибранную кухню. Здесь он спустился с небес, обратив внимание на невозгораемую устойчивость спичек, упорство которых в самосожжении вырисовывало в глубине сетчатки его глаз стоимость одного коробка. Он попеременно вскидывал пышные брови, иногда сводил их, выражая скрытый гигантизм собственного ума, и делал губами "Уф!" Афанасий Михайлович заметно разнервничался. А когда был неспокоен, опасался, что какой-нибудь из имеющихся у него пальцев рук, непроизвольно залезет в рот и даст гильотине зубов неприличную возможность хватануть заусеницу на нефотогеничном ногте. Увы, ноготь был укушен. Однако, поглощенная своим рассказом, Любочка Купершидт оставила незамеченной эту пагубную привычку и продолжила, вскользь сделав отвлеченное медицинское замечание:
-Вот так, Афанасий Михайлович, случается панариций... О чем бишь я? Ах, да. Мой папа, бросив семью, давно эмигрировал из политических контрдансов, так сказать. Словом никому не обмолвясь, оставил в этой тетрадке дотошное описание места захоронения клада.
Солярин глуповато улыбался, чуть склонив голову набок.
-Но вы поймите, - взахлеб продолжала Любочка, - никаких спотыканий у меня в голове нет. Клад существует, и он... он у нас под ногами! Не знаю, когда папа умудрился его спрятать. Наверно, когда фундамент уже был заложен, - пробасила блестящая Купершмидт, издав грудной выдох загнанной лошади.
С отвислой челюстью слушая Любочкины речи, Солярин почесывал пробивающуюся щетину и, мучаясь внутренним столкновением его пещерной ксенофобии и всепроникающей красоты Любочки, время от времени мысленно плевался: "Черт! Как жаль, что она нерусская! А ведь, кажется, любит меня. Факт!" Окончив краткий экскурс в теорию "бери, что под ногой", Купершидт ненавязчиво переправила беседу на анекдотический берег. Оба весело смеялись. Смех очень сокращает дистанцию. На прощанье Любочка посоветовала заставить окно, например, латиноамериканскими кактусами, - которые и обещала принести, - чтобы скрыть от любопытных глаз предстоящие кухонные раскопки. Накинув пальто, она ненароком заглянула в "гостиную" - задрожала всеми своими пленительными объемами в кокетливом смешке, вызвав замешательство хозяина. Оказывается, напротив его балкона на полуистлевшей нити Ариадны, покачиваясь висел огромный кукиш, скорее всего из гипса. Солярин хотел по-отцовски произнести материнские слова, но осекся:
Это происшествие внесло в сцену прощания Афанасия и Любочки разрядку и непринужденность. Покатые бока Купершидт скрылись за открытой перед ней дверью.
Ночью, накануне изъятия подпольных ценностей своей квартиры, Афанасий Михайлович не спал. Дерзновенные прожекты табунами топтали его бодрствующий ум. Закурив, против правил, на кухне, Солярин услышал за окном, в тиши украинских звезд, грустное завывание собаки. Он любил собак. Наскоро одевшись, вышел на улицу окликнуть страждущую душу. На его призывное посвистывание из темноты материализовалась перед ним огромная псина с надеждой в плачущих глазах: "Вы меня звали? Берите же скорее - я вся ваша!" Солярин взял ее к себе. Оставалось, как это заведено для приличия и удобства, дать нечесаному зверю имя.
-Может быть Цезарем назвать? Нет, он же - она. Тогда, быть может, Джульеттой?
Но тут Цезарь и Джульетта, в одном собачьем лице, дружно сходили по малой надобности прямо у кровати Михалыча.
-Мало тебе было времени во дворе? Эх ты, шляпа,- с незлобливой укоризной сказал Солярин, решив назвать старую овчарку номенклатурным изделием легкой промышленности.
Шляпа виновато откашлялась и улеглась храпеть в прихожей около двери.
На рассвете в квартиру Солярина впорхнула Любочка. Кактусы она не успела одолжить у подружки - пришлось занавешивать окна залежалой простыней хозяина квартиры. Познакомилась со Шляпой, почесала ее за ушами, чем навсегда покорила четвероногую дряхлость. Сияющая Купершидт прошла на кухню, где сверилась с картой-планом и начертила мелом на полу прямоугольник. Вручила Солярину кулинарный топорик для разделки осторожного и редко встречающегося мяса.
-Рубите здесь!
Для шумового камуфляжа на кухне был включен принесенный из спальни проигрыватель, а в гостиной о чем-то громко брехал телевизор. Афанасия Михайловича приятно поразил Любочкин фривольный наряд: глубокое декольте на пикантном, в крупные ромашки, платьице было стратегически выверено для похода к стойкому холостяку. Вгрызшись в глубь на полметра, Солярин поднялся, чтобы размять спину и развести глаза, сведенные гравитацией призывных мест компаньонки. Сердце кладоискателя отсчитывало минуту грехопадения. Когда раскопки возобновились, топорик, водимый самой судьбой, звякнул о что-то металлическое. Солярин прочел на лице Купершидт подобострастное восхищение его мощью и удалью. Залихватски взмахнув топором, как это делали наши краснокожие братья, Солярин буквально взорвался каким-то животным воплем радости: орудие разделки мяса с визгом пули вонзилось в металл. Звуковая волна, поднятая ударом, подбросила проигрыватель. Игла перескочила, и кухню огласили начальные такты увертюры "Сила судьбы". Телевизор грянул "Боже, царя храни!" Шляпа, сломя голову, бросилась наутек, по пути опрокинув кухонный табурет и перерезав в комнате хвостом стальную ножку торшера. Она не вписалась в задуманный ею крутой вираж - ее вестибулярный аппарат от ужаса отключился. Повалившись на израненный блохами бок, заскользила по инерции под фанерный шкаф. Там чуть оклемалась, перевернулась на брюхо, закрыв лапами глаза, прижала уши. Ей взгрустнулось: "Дрянь дело!" Шляпа слиняла вовремя - на кухне началась водная феерия. Роковым ударом Солярин раскроил водопроводную трубу очень горячего содержания. Через пробитую в ней брешь - в лицо Афанасия Михайловича уткнулся фонтанчик, с детскую ладонь в поперечнике, который игриво проваривал череп завороженного Солярина. Он парился молча. Эта сцена уступала величием момента разве что зрелищности ниагарского водопада. Отстраниться от губительной влаги Афанасий не мог, как будто приклеился к оголенному электрическому проводу. Любочка визжала, дула и махала на Солярина подолом платьица, пытаясь хоть как-нибудь облегчить муки новоиспеченного Прометея. Всё было тщетно. Тогда обезумевшая Купершидт двинула в грудь титана сковородкой. Солярин вздрогнул и повалился, приняв позу умиротворения. Струя, почуяв оперативный простор, уперлась в потолок. Проигрыватель крякнул "Погиб!" и - отключился. В спальне взвыла Шляпа. Любочка оттащила потерпевшего с поля брани и стала делать ему искусственное дыхание. Лицо Прометея с первого этажа напоминало переваренную картофелину.
Степа Бибигуль ощутил резкое потепление - полы его трехкомнатной кубышки разогревались. Он сбежал из своих невзрачных апартаментов в бассейн этажом ниже. Слесарные способности позволили Бибигулю укротить злобную струю. Солярин, приоткрыв разбухшее веко, с благодарностью глядел на Степку. Афанасий Михайлович поднатужился сказать соседу слово большой признательности, но только издал хрипящий горловой звук, который характерен для брачующихся сохатых. "Начисто в крутую!" - подумал он.
Труба Предвечного с нарастающей силой звучала над больничной кроватью Афанасия свет Михайловича. Любящая его Купершидт так часто навещала обугленного суженого, что Солярин решил из приличия, а может быть, по велению души сделать ей бесповоротное предложение. И вот в один погожий день он уже собрался с духом, но ангел громко протрубил в ухо безнадежно влюбленного в жизнь Афанасия Михайловича, и он без проволочек скончался. В последней судороге, пробежавшей по телу мурашками внушительных размеров, Солярин дрыгнул ногой, обломив спинку кровати. Когда она одной своей стороной рухнула на пол, подтверждая нетленное учение Ньютона, Любочка сперва заметила, а потом и почувствовала, что у нее на левой ноге не хватает большого пальца.
-О, майн год!
Палец был отрезан, расчет был полным.
С окончанием истерики, вызванной у Купершидт двояковыпуклым шоком отсеченного пальца и трупом любимого, в больничной обители воцарилась гробовая тишина, так подходившая Афанасию Михайловичу.
Грандиозный план Любочки - свить семейное гнездо в квартире Солярина - лопнул, как лопнула водопроводная труба, ускорившая конец этой романтической истории. Любочка всё же свила уютное гнездышко, но этажом выше - у Степки Бибигуля. Через определенное супругами время, у них родился ребенок. Кажется, девочка. В память о Солярине ее назвали Афанасией. Шляпа жила теперь у Бибигулей и частенько тосковала о своем прежнем чудаковатом хозяине, с теплотой вспоминая пережитые приключения.