На заседании городского Комитета по глубокому насаждению культурных ценностей среди коренного населения слушался доклад скульптора Прыткина, предлагавшего проект памятника. Хило образованные чиновники несколько минут с зевотной скукой ходили вокруг модели, поставленной возле двери кабинета на стеклянный столик. Потом плюхнулись каждый в свое кожаное кресло и выразили на тупых лицах презрение, густо замешанное на недоумении.
-Но почему именно памятник ослу? - с раздражением сказал председательствующий, еще вчера сантехник районного ЖЭКа. Он выдвинулся из серой массы скромных воришек благодаря тому, что однажды закрыл своим телом мэра, когда мимо них проезжала поливочная машина. Бурдючников особым умом не отличался - изворотливая хитрость и присущий ему врожденный дар пресмыкаться выгодно заполняли его интеллектуальные пустоты.
Прыткин улыбнулся. Нетрудно было предугадать этот вопрос от человека, которого от низших приматов отличало наличие паспорта и штамп о прописке.
-Вам известно, что завтра возле мэрии соберутся протестующие горожане?
-Да, мы знаем! - надменность и напускная значимость придавала постному лицу Бурдючникова комичность.
-Так вот! Перед самым митингом вы откроете памятник.
-Ослу? Неужто нельзя было придумать какое-нибудь более благородное животное?
-Осел - символ упрямства и глупости, но в общем-то очень трудолюбивое существо, понимаете намёк?
Зачатки недоразвитого мозга и дальнозоркая подозрительность заставили Бурдючникова возразить скульптору словами, от которых он удивился самому себе: "Ба! Откуда во мне возникают такие удачные мысли?"
-Конечно, понимаю! Вы хотите сделать из государственного учреждения посмешище! Хотите, чтобы всех служащих мэрии считали ослами? Таково ваше вредительское намэрение.
-Наоборот! - оживился Прыткин, заранее просчитав подобные варианты нападок. - Именно ослу! Его Величеству Ослу. Изваяние вызовет разрядку общества. Люди поймут, что власти осознают свою вину и своеобразно каются перед народом. Так уж повелось - у нас ведь власть даже без вины всегда виноватая.
Бурдючникова перекривило:
-Люди и народ лично мне не знакомы. Что это такое?
-Они завтра соберутся под вашими окнами. И тогда послезавтра на двери вашего кабинета прикрутят табличку с другой фамилией.
-Продолжайте, - нервно покусывая губу своего заместителя, сказал Бурдючников.
-И ёще заметьте внимательно! - Прыткин выструнил вверх указательный палец левой руки, потому что был правша. - Над созданием памятника вместе со мной работал известный физик Попрыгин.
-Кто это? Не слыхал, - с видом завсегдатая научного бомонда прищурился председатель.
-Он слишком знаменит своими открытиями, чтоб быть известным.
-Это пирамиды. - Прыткин не сдержал снисходительную улыбку. Но причины, ее вызвавшие, остались невдомек затосковавшему собранию. - Попрыгин рассчитал, что на малом удалении от памятника каждый гражданин вместо ослиной морды увидит физиономию человека, который явно или подспудно ненавистен этому самому гражданину.
-Что это такое? - брови Бурдючникова в недоумении надвинулись на затылок и чуть не сплелись там в узелок.
-Долго объяснять. Понимаете, в материальности мысли уже ни один здравомыслящий человек не сомневается. Попрыгину удалось создать поле, внутри которого человек будет наблюдать как бы зеркальное отражение своего подсознания.
Бурдючников вскочил, ходил взад и обратно. Глаза его лихорадочно вращались, причем в противоположных направлениях. Наконец он сказал:
-Допустим. Но кто оплатит строительство? В мэрии нет такой статьи расхода. И когда он будет сооружен?
-Позавчера.
-Как это?
-Я позволил себе возвести его на благотворительные пожертвования.
Слово "благотворительность" и его производные вызывало в Бурдючникове изжогу неприятия и коррозию фермента железа в крови.
-Ну, хватит! Торговкам семечками свои бредни в уши пихайте!
-Не торопитесь! Памятник уже готов. Правда, пока под брезентом. Но после открытия он будет виден из окон вашего кабинета.
Визуализация скорее доходит до заскорузлого сознания: собравшиеся чинуши жадно прильнули к стеклам; несколько стульев были опрокинуты в этом порыве поменять нудное и непонятное слышимое на единожды тупо увиденное.
-Прошу садиться, - сказал Бурдючников. - Действительно, что-то стоит. Но я не могу на себя взять ответственность! Мэр на конференции в области и вернется в город через четыре дня.
Председатель со слюнявой завистью подумал: "Мне бы такую секретаршу! Я бы получше предлог придумал для полугодовой конференции где-нибудь на берегу моря!"
Прыткин разрушил грезы Бурдючникова:
-Пусть разрешит и.о.н.
-Кто-кто?
-Исполняющий обязанности необязанного.
-Дубов, что ли? Исключается. Заместитель мэра срочно взял больничный, когда узнал, что вы сегодня придете с докладом.
-Решайтесь! - выпалил скульптор. - Или вы хотите, чтобы на месте здания мэрии завтра велись археологические раскопки? Учтите, народ на взводе.
Бурдючников судорожно стучал пальцами по столу из ливанского кедра. Предупреждала ведь его жена, дескать, сантехником оно спокойнее живется. А тут такая глыба ответственного выбора навалилась.
-Была не была! - Он стал за спиной скульптора. - Черт с тобой, интеллигенция, откроем памятник.
-Прелестно! Митинг назначен на девять утра. Значит, мы должны собраться заблаговременно.
-Во сколько?
-Минут за тридцать до начала. И не забудьте организовать оркестр. Хотя бы плохонький.
-Есть такое дело. Как раз смотр дворницкой самодеятельности на носу. Бабушки балалайки просто в клочья рвут, такие жутко музыкальные!
-До встречи! Не забудьте, сбор - в восемь тридцать.
Срочно вызванные из ближайшей деревни шабашники соорудили за ночь трибуну и хоры для оркестра. Бригадир этих деятельных искателей легкой наживы славился в районе своим непреходящим перегаром, от которого в помещениях или на улице зажигались даже перегоревшие лампочки и фонари.
В условленное время возле памятника сгрудились мэрские чиновники и зевающие бабуленции в новеньких робах и оранжевых фартуках. Бурдючников обошел деревянные конструкции, с видом знатока сделал шабашникам несколько бесполезных замечаний, покрутил носом, но всё же распорядился с ними рассчитаться наличными. Как курицы-пеструшки, дворничихи расселись на лавочках хоров и для сыгранности тихонько отбалалаили похоронный марш Шопена, на ходу настраивая инструменты. Бурдючников гаркнул на оркестранток:
-Вы с воем уме, трясогузки ощипанные?! Что играете? Договорено же - туш.
-Не волнуйся, сынок, - не переставая размахивать дирижерской метлой, сказала баба Фёкла, поддерживавшая порядок в самом престижном районе города. - Будет тебе туш! А только мы привыкли на Шопене сыгрываться.
Голова главы Комитета по культуре понуро обвисла: Бурдючников изобретательно и беспощадно бичевал себя нехорошими словами. Предвкушая провал мероприятия, он буквально ощущал, как его уши вырастают до размеров тех, которыми увенчан открываемый памятник.
-Полундра! - хрипло заорал с макушки дерева заместитель мэра по чрезвычайным ситуациям. - Они идут!
Без пяти девять. По трем сходящимся у здания мэрии улицам, неотвратимо приближались колонны терпеливо разъяренных горожан, пока еще не объятых психозом взбешенности масс. Никто не знал, что будет делать через десять минут и чем закончится митинг. Поэтому настроение у всех было угрюмое. Воздух пронизывали невидимые разряды гнетущей неизвестности. "Вокруг никого нет!" - думал каждый колоннист. Еще не наступил тот порог утраты собственной личности, чтобы люди превратились в беспощадную толпу и в этом зверином сплочении выпустили на волю самые низменные свои чувства, которые им удавалось раньше умело скрывать или сдерживать. Молча обступили люди трибуну, памятник и оркестр. Заместитель мэра по чрезвычайным ситуациям вскрикнул "Мамочка моя!", и полетел вниз, зацепившись брючным ремнем за ветку метрах в трех от земли. Он беззвучно плакал, но о помощи мужественно не взывал. Бурдючников кивком головы дал оркестру знак начинать. Баба Фёкла понимающе кивнула в ответ, взмахнув дирижерским веником. Оркестрантки дружно как одна ударили по струнам. Грянула туш. Однако не доиграв и первого такта, хоры под темпераментными бабушками обрушились. Раздался треск ломающихся балалаек и хруст вековых костей. Ошарашенные митингующее с раскрытыми ртами пытались хотя бы приблизительно понять происходящее. Судя по выражению их лиц, это им не удавалось. Бурдючников не растерялся и проревел в громкоговоритель:
-К открытию памятника приступить разрешаю! - эта казенная какофония довела ошарашенность собравшихся до придурковатой обалделости. А сам подумал с щемящей грустью о своей незавидной судьбе: "Амба! Пропал человек!"
Потянули за веревочку, памятник и открылся. Ахнули люди! Замешательство. И вдруг раздается чей-то идиотский смех. Идиотизм очень заразен. Через минуту-другую необузданные приступы смеха овладевают массами. Иногда смеются в унисон. В эти моменты возникает механический резонанс - в здании мэрии со звоном буквально взрываются стекла. Потом наступает тишина. Нервная реакция сменяется разгорячающимся любопытством. Люди обходят памятник, разглядывают. Некоторые довольно и с какой-то нескрываемой злобой ухмыляются. Пространство вокруг металлического Ослика искривлено и загажено грязными мыслями собравшихся. Об этом не догадываются. Кто-то плюет в памятник, но получает свой плевок обратно себе же на морду. Самопроизвольно народная гуща рассасывается в струйки очереди, чтобы все без давки могли вблизи рассмотреть диковинку. Большинство удовлетворено увиденным. Площадь потихоньку пустеет. Сбиваясь в стайки по десять-пятнадцать особей обоего пола, люди расходятся по домам, что-то пламенно обсуждая, споря, жестами помогают себе выразиться точнее, когда словарный запас истощается до трехбуквенного кода.
К Бурдючникову торжествующе подошел скульптор.
-А что я вам говорил! Как ветром сдуло народонаселение.
-Ох, не нравится мне всё это, - покосился на памятник зам по культуре. - Жди беды!
-Ну, это бабушка надвое сказала.
-Нет, это я говорю.
Бурдючников дождался, пока все разойдутся. Оставшись с памятником один на один, он приблизился к изваянию и его внезапно прошиб холодный пот. В Осле он отчетливо разглядел ...знакомую мэрскую физиономию. В испуге оглядевшись по сторонам, чтобы случайный свидетель не дай Бог не стал очевидцем этого крамольного видения, Бурдючников уныло побрел восвояси. Сердце его, захлебываясь стылой кровью, от страха так колотилось, что в двух ребрах появились трещинки. "Бедная моя головушка! Пропал человек!" Он решил помалкивать. После этого казуса он стал носить в портфеле армейскую флягу: когда в каком-нибудь неудобном вопросе ему мерещился подвох - он немедленно набирал в рот воду.
Ближе к вечеру горожан окутали сумерки сознания. Некий супруг спорил со своей благоверной - кто из них и кого рассмотрел в памятнике. Жена клялась всеми святыми, что у Осла была его, мужнина голова. Муж сперва сдержанно утверждал, что заметил у Осла физиономию именно своей жены, которую он так же ясно видел на постаменте, как и сейчас перед собой. Нет, упиралась жена. Ее мать и его теща - две в одной - соглашалась со словами дочери. Тихий семейный уют разрушали надрывные крики непечатного содержания. В неравной лингвистической схватке у спорщика пошла пена изо рта. Он закатил рукава, сжал кулаки и угрожающе прошипел: "Ну, всё! Допекли чертовы бабы!" Но грех на душу взять не успел: тёща почуяла неладное и исподтишка огрела нарождающегося буяна закипевшим чайником по темени. Зятёк крякнул и распластался на полу рядом со сплюснутым орудием преступления. Из чайника выливались остатки кипятка, а из головы по капле выходила жизнь. Скорая отвезла его отдыхать в реанимацию (понятно, что не чайник).
Подобных случаев в ту злополучную ночь было с десяток, не меньше, однако все они казались разрозненными частичками бытовой нетерпимости и еще не сложились в отвратительную мозаику всеобщего помешательства. Благоразумные люди вообще старались не обсуждать ослиную фантасмагорию, поэтому дожили до утра.
На следующий день народ ощетинился, хотя виду не подавал. Нервозность, издерганность, подозрительность каждого передавались всем и от всех мгновенно возвращались каждому, но уже в раздутом состоянии. Нарастал снежный ком мордобития и поножовщины, хотя народ всё еще виду не подавал.
Может, как-нибудь сами собой эти ослиные страсти и улеглись бы в длительную спячку или совсем исчезли, оставшись в памяти горожан пошлым анекдотом. Если бы не один журналист местной газеты, у которого был отрицательный IQ. В своей статье он раструбил на всю ивановскую, что памятник Ослу на самом деле изображает бывшего городского прокурора, недавно подавшего в отставку из-за коррупционного скандала. И конечно же, разоблачению блудного сына Фемиды очень поспособствовал автор статьи, о чем было скромно напечатано курсивом под заголовком. Напоследок наивный щелкопер поблагодарил городские власти за смелость и решительность "в искоренении негодяев, скрывающихся от праведного возмездия за чинами и мундирами". Скажите на милость, кто этого дуболома писать научил, почему, спрашивается, у него в детстве руки не отсохли? Город хоть и поморщился, но люди подспудно понимали, что лучше делать вид, будто ничего особенного не произошло. А вот когда тебя начинают подзуживать, поддевать, тыкать как нашкодившего кота мордой в свежую лужу, - кто же не покачнется, не дрогнет и не потеряет равновесие. Правильно говорите, таких мало найдется! И - понеслась нелегкая! Горожане разделились на враждующие партии. Каждая утверждала, что в образе Осла запечатлен тот-то или такой-то, и никто другой. Предприятия в городе замерли, работа школ, поликлиник, детских садиков застопорилась. Оно и понятно: некогда на всякие глупости время переводить, когда такие вселенские страсти клокочут. Партийные активисты разбрасывали по городу листовки, тайком расклеивались пасквили на оппозиционные силы. Слава Всевышнему, до драки дело не дошло - зачастую члены одной семьи находились по разные стороны линии фронта.
В доме у Бурдючникова было спокойно. Жена памятник не видела, из квартиры не показывалась, опасаясь народной оголтелости. А муж ее не вставал с постели, накрывшись одеялом по самые глаза, что-то бубнил себе под нос. У него была высокая температура и аппетит напрочь отшибло. Жена ухаживала за ним, как за малым дитём и ему было приятно снова почувствовать себя ребенком, вся ответственность за которого ложиться на родительские горбы. Она ставила ему банки, чередуя эту процедуру с клизмой. Изнурительные клистиры в полдня подняли его на ноги. Своему драгоценному начальнику он с третьей попытки дозвонился в конференц-зал, представлявший собой просторный гостиничный номер с двуспальной кроватью. С дрожью в голосе и в обтекаемых выражениях попытался объяснить мэру, что городу настает полный 3,14здец и что гнусности Содома и Гоморры - это просто невинные забавы. Мэр завулканировал, пообещав привезти на всеобщее обозрение неоднократно обесчещенную кузькину мать. Поостыв чуток, он секунду подумал, тяжело вздохнул и черство сказал: "Ждите. Выезжаю! Буду завтра к полудню". Скоропостижно заканчивать командировку ему не хотелось. Командировка тоже взгрустнула. Он с пылом взялся ее утешить.
Нашлась в городе и такая партия пьяных единомышленников, которые не раз и не два срезали памятник болгарками и прочими инструментами Балканского полуострова. Эхма! Всё напрасно. Разрезанные части снова сползались и срастались воедино. Это бестолковое занятие скоро наскучило однопартийцам, и они отправились обсуждать новые методы оправданного вандализма в ближайшую пивную.
Надоело людям играть в дурацкие игры. Они встрепенулись, будто собака, отряхивающаяся после водных процедур. Кстати, рекомендую - очень действенный способ прийти в себя после затяжного прыжка без парашюта. Всем и каждому стало даже немножечко стыдно, что они чуть не потеряли собственное лицо, променяв его на раздражающий фантом ослиных ушей.
Ночью возле памятника метались две тени: кто-то вместе с кое-кем попытались взорвать ослиную достопримечательность города. Ничего из этого не вышло, кроме шума! Упрямому Ослу хоть бы хны! Стоит, подлец, нерушимо.
Пунктуальный Мэр нарисовался в своем рабочем кабинете, как и обещал - в полдень. Мужчина он был дельный и хваткий во всех отношениях. Собрал экстренное заседание. Первым делом слезно попросил снять с дерева полунатюрморт - своего остывающего заместителя по чрезвычайным ситуациям. Выслушал блеющие доклады подчиненных. Кое-как уразумел случившийся в городе катаклизм. Распорядился не пороть горячку, а проконсультироваться у этого... как его... физика Попрыгина, забодай его змея. Попрыгин расхохотался в трубку, потом извинился за несдержанность и доступно объяснил, как можно демонтировать памятник. В городском Политехническом институте должна быть плазменная хренорезка. Только ею можно отрезать у Осла хвост и тогда пусть кто-нибудь поманит его морковкой. Какой морковкой? Нет, не плазменной, обычной. Осел обязательно сойдет с постамента. Что дальше будет? Он просто исчезнет из нашего измерения. Так и сделали. Перед началом операции "Хвостик Иа" мэр подошел к памятнику, пристально в него вгляделся и вдруг резко отпрянул, как будто его током шарахнуло. Дал команду начинать. Забулькала хренорезка. Морковку он держал в своих руках, чтобы не рисковать чужой жизнью. Когда хвост отрезали, Осел качнулся, вздрогнул и со скрежетом сошел с постамента. Многим показалось, что он облизывался. Раздался хлопок. Железный истукан за доли секунды исчез. Вздох облегчения и шквал рукоплесканий. Больше других старался Бурдючников. Он ехидненько думал, что и мэр увидел в Осле своего вышестоящего начальника. Это была неправда. Пожалуй, мэр оказался единственным человеком в городе, который в обличии Осла угадал свое собственное.