Вечерний город удивительно хорош. На задремавшем небе лениво появляется двурогая луна, которая отчего-то совсем не напоминает мне рога, но изображает собой бивень молодого и неопытного слона... Возврашаешься от дневных работ домой, и тусклые огни застенчивых фонарей высвечивают из тебя преумноженную суетой усталость. Воздух насыщается упоительным покоем и --- душа замирает в ожидании чуда. Ароматы духов или одеколонов, словно змея, сбрасывающая износившуюся кожу, теряют деловитую остроту и теперь полны истомы и скупого очарования. Всему свое время и каждому запаху свой час. Люди научились хорошо это понимать. Знают они также и то, что встречают по одежке, а провожают по... впечатлению от твоих духов... Вечерний город был бы удивительно хорош, если бы всегда был вечер. Но уже с первыми лучами солнца вся привлекательность города спадет с него, отступнически затаясь до желанных сумерек...
Шаловливый ветерок, резвясь и прыгая с места на место, играл уличным мусором, подбрасывая и кружа старые газеты и прожелклые листья. Этот озорной хоровод пролетел совсем рядом со мной и мне почудилось, будто листья прошептали: "Летим с нами! Посмотри, как нам весело! Летим же!" Но скоро ветерку наскучило забавляться и он бережно расстелил свои игрушки по земле, полетев искать себе новых друзей... Не могу сказать, что меня так заворожило в этой обыденной осенней картине, однако очнулся я уже в своей квартире. В этом и заключается особый парадокс человека с живой восприимчивостью: стоит лишь занять свое воображение каким-нибудь невзрачным липестком, увидеть в нем отблеск всего мироздания, и тогда твоя жизнь поверит в собственное бессмертие.
Сбросив обувку и оставшись в плаще, я зашел на кухню сварить кофе. Кофе прежде всего! Кофепитие было почти что моей религией и оно настолько вошло мне в привычку, что без чашечки этого напитка дальнейшее продолжение жизни казалось мне бессмысленным; а сам по себе кофе я даже недолюбливал. Окунув руку в глубокий карман плаща за спичками, вместо них мне попадается скомканный "огрызок" газеты. Набивать же карманы всяким хламом я никогда себе не позволял, это против моих правил. Но откуда, в таком случае, взялась газета? "Должно быть, ветер сыграл со мной веселую шутку,--- придумал я объяснение.--- Его проделка!" Пронзительным свистом вскипяченного пара, кофейник взмолился о прекращении пытки огнем. Это вернуло меня из задумчивого оцепенения обратно в действительность, и я вдруг поймал себя на мысли, что не помню момента, в который разжег огонь. Я поставил кофейник остывать на подоконник и, чтобы скоротать за чтением несколько минут, разгладил на столе газетный обрывок. "Ай да сводник-ветерок!--- улыбнулся я, бегло просматривая вычурные и скупые на оригинальность брачные призывы женщин.--- Кто же рассказал тебе о моем холостяцком одиночестве?" И только в одном объявлении угадывались свойственные женщине стыдливость и сомневающаяся надежда:"Особа не так молода, чтобы увлечься авантюристом, рискнет познакомиться." У меня даже разыгралось воображение: хоть бы мельком взглянуть на эту женщину! Водится за мной такой грешок --- очень люблю составлять о человеке общее мнение по каим-нибудь бессвязным впечатлениям, будто бы мозаику складываю. А я убежден, что часть может рассказать о целом если не все, то многое.
Наутро я сочинил умышленно замысловатое письмецо, решив проучить эту "особу", вызвать ее на свидание и не явиться. С моей стороны, разумеется, это была подлость, но я хотел, чтобы подобная жестокость оказалась тем малым злом, которое когда-нибудь предотвратит настоящую беду. А еще я разозлился на эту женщину, я негодовал, ведь сам-то никогда бы не позволил себе признаться всему миру в собственном одиночестве на страницах газеты. И хотел бы, да не посмел. Это было бы как-то слишком просто! Подлинное несчастье всегда проходит незамеченным...
Уже дня через два я совсем было выветрил из памяти свою блажь. Повеселился, обидел человека себе в удовольствие, а теперь забудь об этом. Только честные люди обязаны помнить все свои поступки. Ты, как видно, не из их числа...
Но вскоре женщина ответила мне забавным посланием. Признаться, я растерялся. Что было делать? Изначально вздорная затея внезапно поставила меня в неловкое положение. Я не представлял, как мне быть, и все откладывал вернуть долг вежливости другим своим письмом. Три дня я ни на что не решался. Покончить с этой историй или продолжать ее? Ни того, ни другого я не желал, боялся желать. Но вот, где-то в недрах моей души возникло смутное ощущение вины. Это, казалось бы, беспричинное чувство сурово пожурило мою нерешительность и я сдался --- мы стали переписываться...
Прошло полгода. Ручей слов в наших письмах высыхал. Слова исчерпались, и если промедлить со встречей --- эту женщину я никогда не увижу. "Трус!"--- сказал я себе и следующим письмом предложил ей свидание. Она ответила мне скорее обычного, и ответила одним наивным словом, которое так ждут услышать друг от друга влюбленные, вечным словом "Да". В последних двух письмах мы назначили место встречи и обусловили особенности одежды, по которым могли бы узнать друг друга. Я должен был явиться в сером, с волчьим начесом, костюме и с букетом белых роз в правой руке; она обещала эффектное черное платье с красным цветком в петлице... Спустя неделю наступил день нашей встречи. Ровно в семь часов вечера я и "моя женщина" договорились свидеться в маленьком парке, возле небезызвестного, но безымянного монумента. Эта глыба из бетона и гранита не увековечивала чей-либо подвиг или какое-нибудь замечательное событие. Нет, это безликое, уродливое и безвкусное изваяние было поставлено с единственной целью --- так занять пустующее место, чтобы место оставалось пустым. "Сегодня! я увижу ее сегодня!" --- не уставал я повторять, ощущая холод в груди. Во мне блуждало какое-то беспокойство и восторг поминутно сменялся страхом. "А если она не придет? Боже, как глупо я буду выглядеть в собственных глазах!.. Любви захотел, идиот!" И... в самую последнюю секунду я набросил поверх костюма плащ, наглухо подвязав его поясом, а заблаговременно купленный букет роз выбросил. До метро мне было идти приблизительно пять неторопливых минут. Четыреста шагов. И с каждым из них у меня в душе обострялось противоречие "хочу"-"не хочу". "Не хочу!" --- нашептывала мне гордость; "хочу" --- требовало взвывшее одиночество.
Добрался я к назначенному месту вовремя и даже на четверть часа раньше условленного. Примостившись на скамеечку, стоявшую чуть в стороне и в тени, я принялся украдкой высматривать "мою женщину". Была уже половина восьмого часа, а ее не было. Время было, ее не было! И вдруг я увидал сотрудницу по институту. Изредка, мы обменивались с ней бесчувственными, безыскренними пустышками: "Как дела?"---"Хорошо. А у тебя?"---"Тоже слава богу."---"Ну, желаю..."---"И тебе..." Она сейчас улыбается, она увлечена и несколько разгоряченно беседует с неизвестным мне мужчиной, время от времени поглядывая в мою сторону. Их разговор казался мне дружелюбным, почти что флиртующим... Я все еще надеюсь повстречать "мою женщину", но не нахожу ее примет: пестрые наряды прогуливающихся дам словно бы дают пощечину моим ожиданиям --- ни одного черного платья!.. Меня душит апатия и я награждаю себя такими ругательствами, которые бы и мой злейший враг не позволил себе произнести вслух... Я чувствую и представляю, как мои глаза и все лицо наливаются злобной краской. "Довольно! У-хо-жу!" В последний раз мой взгляд хищнически рыщет среди прохожих, но кроме Леночки, моей сотрудницы, и ее кавалера никто подолгу не задерживается около монумента. Леночкин собеседник что-то задорно говорит ей, жестикулируя, как в диалоге двух непримиримых спорщиков, грубовато хватает ее за руки, а она порывается убежать. Мне совсем не хотелось вмешиваться в чужие отношения, однако в глазах Леночки я улавливаю испуг и досаду ; ее взгляд --- это взгляд без вины наказанного ребенка. "Будь, что будет! И если мое рыцарское заступничество окажется излишне, я извинюсь перед Леночкой, как извинился бы слепой граф перед своей графиней, приняв ее за горничную..." Весь встрепенувшись, я стремительно подхожу и становлюсь между Леночкой и грубияном. Рядом с этим субъектом было очень спокойно находиться --- комариные орды замертво валились уже в каком-нибудь метре от атмосферы его дешевого одеколона. На ее лице я читаю благодарнось, а значит извиняться за свой порыв благородства мне не придется. Незаметно и потихоньку, Леночка берет меня под руку и крепко прижимается ко мне, как бы прячась от опасности. Это воодушевляет меня. Не помню, что я наговорил моему "сопернику", а только он удивленно вскинул плечами, фыркнул и как-то поспешно скрылся, оставив мне на память свое испуганное выражение лица.
--- Спасибо! --- признательно улыбнулась мне Леночка.
--- Слишком пылкие поклонники небезопасны,--- вздохнул я с некоторой завистью.--- Пойдем-ка, я провожу тебя...
И мы пошли. Разговор сложился сам собой, как это обычно происходит у двух симпатичных людей. Мы рассказывали друг другу всякие, ничего не значащие и ни к чему не относящиеся, глупости. Я показывал ей на небе созвездия и вдохновенно читал какие-то стихи; она восхищалась причудливыми тенями сонных деревьев и все пристальнее смотрела на меня. Около самого ее парадного, пронзенный догадкой, я вдруг остановился и слишком испытывающе глянул на нее --- она даже чуть отшатнулась от меня:
--- Что с тобой?
--- Почему же ты не надела черное платье?
--- Мало ли... Что? --- она растерялась; глаза ее забегали и в них отразилось лихорадочное волнение; дыхание ее стало сбивчиво.
--- А ведь твой недавний визави был одет в серый костюм и, насколько я смог разглядеть, держал букет роз.
--- Ты?!--- с каким-то детским восторгом выкрикнула она.
Может быть, с минуту мы неотрывно смотрели друг другу в глаза и внезапно расхохотались сквозь слезы: