Весной все расцветает и распускается, особенно женщины легкого поведения и притворные дамы. Этой порой подлунный мир становится щедрым в своем очередном обновлении на краски, свежесть и вдохновение. Едва возникшее, уже погибнув, но еще вполне не появившись, пугает весной все живое и все мертвое своей неподвластностью этим формам материи, ужасает неустойчивой временностью, находясь в "точке Бога", где нет ничего и все пребывает.
Жадность возникает в человеке от стремления везти свою жизнь кратчайшим путем, чтобы ее было легче вести. В больших городах пороки заметны мало из-за полного собезразличия граждан; в безлюдных местах есть только простор ожидания порока; и совсем не так в селеньицах и деревеньках, где люди врачуют друг друга неусыпным вниманием, которое хоть и сродни скуке, но очень полезно и не позволяет человеку рассыпаться.
Но что нам люди! Сейчас мы летим с лебединой стаей за солнечной колесницей. Под нами и позади нас остаются обитаемые и пустые земли, чьи-то судьбы и нелепые случайности. Вот показалось крохотное поселение с аккуратными домиками и безукоризненно прямыми улочками. И летели бы мы дальше, если б не услышали доносящиеся оттуда возгласы туземцев. Там происходили события, которые всякий здравомыслящий ум посчитал бы досужей выдумкой. И даже десятки свидетелей не смогли бы убедить его в обратном! В городке с неофициальным названием "Заслуженный отдых", упорядоченно застроенном домами пенсионеров, некто Брыль восстал из мертвых.
Прощайте, блаженные лебеди! Нельзя вам быть долго с людьми! Или пух повыщипают, или запачкаетесь... Кубарем несемся вниз. Под ногами потрескивают ветки могучих сосен, а взгляд рвется в небо. "Курлы! Курлы!" - вдалеке горизонта растворяется лебяжья песнь песней...
Однажды Василь Петрович Брыль проснулся раньше обычного. Живот пучила съеденная перед сном квашеная капуста. Он одел теплую, до колен длинную сорочку и пошел к колодцу. Отсюда все и началось...
Был он стариком скрытным, а значит, не делился собой и своим имуществом с другими. Выпросить у него копейку взаймы было так же невозможно, что и признать действительным факт рождения Адама и Евы в семье до неприличия разговорчивых обезьян, к тому же страдавших бесплодием. Местные ходили к нему одалживаться скорее за веселым настроением. Прямо отказывать Брылю было почему-то неловко, а может и совестно. Он для каждого случая сочинял уморительную теорию, обосновывая ее примерами историческими, экономическими и всегда закруглял мысль неизменной концовкой: "Следовательно, я не могу вам этого дать, потому что вы не должны это брать!" Откуда и отчего в нем развилась патологическая жадность нам неизвестно. Мы знаем только, что когда-то судьба улыбнулась ему благородной возможностью подставить другу плечо, но он подставил ногу. Так получилось. Вот и все из его сумрачного прошлого.
В дачном городке о Брыле расхаживала поговорка: "Он так жаден, что даже со своей мочой расстается неохотно и с сожалением, чуть не рыдая!"
Однако со временем то, что нас забавляло, вдруг начинает нас бесить, надоедает до отвращения, выворачивает кишки от одного воспоминания, рвет, кромсает, пронизывает сознание ярой ненавистью.
...Василь Петрович уронил ведро в колодец. Когда он собрался наполнить его - заверещала соседка. Неожиданный, хлесткий звук, будто обухом, ударил по всему телу. Он успел заметить торопко ковылявшую прочь старушку. Казалось, что она зачем-то чертит в воздухе круг по часовой стрелке. Но она крестилась. Еще он услышал ее низкое, утробное причитание: "Раскопался! Мертвец раскопался!" Брыль хмыкнул и пошел за другим ведром. Во дворе, по ту сторону изгороди, его поджидал групповой портрет: застывшая соседка и еще две бабушки с глазами во все лицо. "Здорово, девочки! - помахал им Василь Петрович не занятой рукой. - Чего уставились, как кот на молоко? Или я помолодел?". "Ой, батюшки!" - взвизгнули живые мощи дамского пола и неуклюже поскакали врассыпную, спотыкаясь и подбрасывая вверх качающиеся руки. "Дуры полоумные, -- буркнул в усы Василь Петрович. - Уже труха сыплется, а они в школьниц играют!"
Он позавтракал на веранде, наплоил брюки и вышел прогуляться в свет. К его удивлению, парадная улочка была пуста. Из-за оконных занавесей мелькали пугливые взгляды. На встречу Брылю семенил подслеповатый Павел Петрович. Его шажки были так коротки, точно он плывет по воздуху.
--Как здоровье, Петропалыч?
--Твоими молитвами... -- сказал старичок и запнулся, крякнул и остолбенел.
--Что с тобой?
--Не может быть! - у него затряслась челюсть; несколько раз он протер лацканом пиджака толстые стекла в широкой оправе.
Павел Петрович молча развернулся и пошел, как-то обреченно ссутулившись и смешно булькая словами:
--Началось! Надо с бражкой "завязывать", а то скоро и черти покажутся.
Василь Петрович догнал его и резко одернул за плечо.
--Ай! Исчезни!
--Постой! Да остановись ты! Что с тобой?
--Оставь меня! - взмолился Павел Петрович, не оборачиваясь. - Я на твоих похоронах плакал и хорошее слово про тебя сказал! Пропади, пожалуйста, откуда взялся!
--Чудак человек! Это же я, Брыль!
Он упал.
--Брыль! Брыль!
--Давай встать помогу.
--Не касайся!
--Прекратить истерику! - скомандовал Василь Петрович. - Объясняй что за эпидемия! Поколочу!
--Так ведь тебя... мы тебя... вчера похоронили!
--Взбесился, старый! Вот же я, живой и невредимый!
--И за что мне такое наказание? - в поисках зрительных стекол Павел Петрович механически шарил вокруг себя.
--Ты на них сидишь!
--Правда, сижу!
--Ну, теперь видишь - живой я, с тобой, дураком, разговариваю.
С конца улочки послышались возгласы. Василь Петрович отвлекся на них, всматриваясь в приближавшуюся толпу. Когда он повернулся помочь Павлу Петровичу - того и след простыл.
--Идиот! - прошипел ему вдогонку Василь Петрович.
Через минуту перед ним выросла грядка возбужденных людей, с редисковыми лицами, вооруженных, как во времена крестьянских смут: серпами и молотами.
--В чем дело, господа-товарищи?
--Этот упырь еще и разговаривает! - прозвучал чей-то робкий голос из последних рядов.
--Чесноком его мори!
--А я кол выточил осиновый!
--И солнца не боится, нехристь!
--Успокойтесь! Галина Ивановна, хоть ты объясни, -- обратился Василь Петрович к даме в несуразном пенсне.
Она отшатнулась.
--Не подходи! Стой, где стоишь! Добром прошу, -- пригрозила она, выставив перед собой кол.
--В наш край пробралась бешенная собака? Бывает, кусают, но чтобы всех сразу!..
--А ты не скалься, оползень!
--И под живого не рисуйся!
--Ведь мы тебя похоронили вчера. Врач из области приезжал, подписал свидетельство о смерти. - В руках Галины Ивановны появилась какая-то бумаженция с круглой печатью. - Не тебе нас пытать: что случилось!
--Абсурд! По вам психушка рыдает!
--А ты на кладбище сходи, на могилке своей сам порыдай!
Василь Петрович отыскал взглядом в толпе голубоглазого старца:
--Савелий, и ты с ними? Ты же три университета превозмог! Образованный человек!
--Факт неоспоримый - хоронили!
--Кому же ты сейчас врешь в глаза?
Савелий пожал плечами:
--Лгать не обучен, -- и спрятал свою мягкотелую интеллигентность позади пролетарских плеч.
--Вы все больны! Поголовно бредите!
Внезапно Василя Петровича осенила счастливая мысль.
--Я вам докажу! Потом со стыда сгорите! - крикнул он со страшной злостью в голосе и попытался раскусить до крови палец.
От долгих трудов на земле кожа задубела, а старые зубы шатались во все стороны и тверже творога ничего не терзали во рту. Опыт провалился с треском обеспокоенных в деснах корней.
--Проклятье! - Василю Петровичу захотелось позвать маму и заплакать. - Никому не позволю обижать старого человека! Фарисеи! Дождетесь, устрою вам новый Иерихон своей глоткой! Вы меня с ума не сведете! Не таких переваривал! А ну, расступись, бесноватые!
Во рту у него появился солоноватый привкус.
--Кровь! - обрадовался Василь Петрович и заплакал. - Живой! Живой, сволочи!
Он побежал в лес, задыхаясь и растирая левую грудь. Возмущение буквально душило его. Какая-то детская, неисцелимая обида дурманила ум. "Негодяи! Отбросы!" - сплевывал он кровь. Впрочем, вы прочли "причесанные" слова. Брыль мог изъясняться двумя стилями: высоким пиитическим или варьируемой комбинацией из трех букв. Во взведенном состоянии витиеватость ему претила и он склонялся высказываться предельно коротко, чтобы быть точно понятым всеми слоями населения.
Уже смеркалось. Не помня себя, Василь Петрович оказался поблизости кладбища. Низкие воротца поскрипывали на ветру. Он тяжело опустился на надломленное дерево. Разболелась голова, сознание тошнило: "А вдруг?.. Нет, чушь! Быть не может!.. Сволочи!.. Что же я вчера делал? Надо вспомнить... Подонки!" Гнев так обострился в нем, что он, казалось, мог нащупать его раскалившиеся очертания. Само собой начало складываться письмо прокурору. "Уважаемый господин прокурор! Довожу до вашего сведения, что в дачном городке... городке дачного типа... что в месте моего жительства... проживания... мной вскрыт жидомасонский заговор, целью которого есть... который нацелен... который имеет своей целью сводить добропорядочных пенсионеров... людей... лишать граждан душевного... делать из заслуженных пенсионеров... чертов казенный язык!..самое важное, только главное... вскрыт жидомасонский заговор!.. так... он дьявольски... этот низкий и подлый заговор дьявольски хитер... дьявольски... рассчитан на то... русского человека пытаются убедить, что он мертв, тогда как он жив... не так... этот жидомасонский заговор включает в себя околпачивание... одурачивание... внушают русскому человеку, что он мертв с целью дьявольского... мерзкого порабощения русского народа и чтобы русские... чтобы наши люди стали рабами, потому что мертвые не устают... фу-ты, занесло!.. заговор... масонский жидо заговор... нет... гипнотизируют русского человека, чтобы он считал, что он мертвый и работал без отдыха, чтобы они богатели..."
Над головой Василя Петровича застрекотал филин. Брыль вструснул головой. Ночь обняла его незаметно. Стало прохладно сидеть. "Заслуженный отдых" не спал. Слышались обрезки восклицаний: "...й, ...иль!.. иль!.. ...е ...ы-ы-ы!!!" Василь Петрович вскочил. Ноздри вздулись пузырями кипящей воды, но глаза украсились солеными бусинками, взгляд оттаял. Он жадно смотрел на мерцающие в свете факелов и фонарей фигуры и твердил: "Отбросы! Свиньи!" Рот его скривился, но Василь Петрович вдруг понял, что это была улыбка, очень радушная улыбка. "Какие мерзавцы!" - нежно и с любовью сказал Брыль и расплакался.