Голос этой женщины в телефонной трубке подтверждал логическое умозаключение: чем чаще слы-шишь определенный голос, тем легче тебе удостовериться, что это один и тот же человек. Как бы я ни ухитрялся менять номер собственного телефона, особа дамского происхождения не уставала созваниваться со мной. Побоявшись, что уклоняясь от беседы с ней, в духе моем возникнет паталогическая боязнь телефонного общения, я выбросил белый флаг согласия. Устал я вздрагивать при звонке телефона.
-- Мы должны встретиться!
-- Кто вы?
-- Это при встрече.
-- У вас моложавый голосок! Ответьте прямо: я ваш отец?
-- О, нет! Мы ровесники.
-- Но теперь генетика делает такие успехи! Я мог бы стать вашим отцом, едва родившись.
-- К моему счастью, я не ваша дочь!
-- Зачем же вы преследуете мой покой?
-- Это при встрече.
-- Не интригуйте!
-- Я не интриганка!
-- Когда?
-- Что?
-- Когда вы хотите увидеться?
-- При встрече!
-- К-о-г-д-а?
-- Ваши условия!
-- Немедленно!
-- Я буду у вас через полчаса.
-- Очень уж медленное "немедленно"!
-- Но вы откроете мне дверь?
-- Слово человека, который хотел бы никогда ее не открывать!
-- Я лечу!
-- Не обожгите крылья!
-- Ждите!
Кто она? Что ей во мне? Мой возраст и моя внешность никак не могли сделать из меня вожделенный объект для дамского глаза и сердца. Правда, некоторые женщины влюбляются в мужской интеллект (не знаю, что под этим подразумевается?) Но я выступил в печати только с тремя рассказами, которые остались незамечены критикой. Да и сами рассказы были слабы и "малооперившиеся" Могло ли мне польстить: критика немлила, а какая-то женщинка узрела во мне эдакое нечто, которое уровняло бы ее с женами Достоевского или Булгакова?? Жена гения так же счастлива, что и посудомойка, обзавевшаяся резиновыми перчатками -- удобно жить! Бетховен, Гаусс, Шопенгауэр -- они-то знали, что представляют собой нетленных гениев! Я -- ? У меня не было окружения, в котором бы я мог почувствовать собственную непреходящесть. Писатель пописывает, читатель, вероятно, почитывает. Сознание мое отторгало мысль, что кто-либо может подумать обо мне как о гении. Слишком уж обыкновенно и пошло складывалась моя жизнь. Дьявольский это соблазн: считать себя видной фигурой, основываясь на звонках случайных по-читателей. Людям нужны идеалы, им необходимо ощущать присутствие героя, чтобы признавая его таковым, можно было бы чувствовать свою сопричастность к вечному...
В простор квартиры внесся противный звон задверного заискивания -- впустите! "Вероятно, напрашивается моя телефонная мадемуазель!" Бульварная пресса рекомендует отвечать на нежданный звонок в дверь низким, сиплым голосом и разухабистыми ругательствами. Мне было плевать: я даже хотел, может быть, чтоб меня тюкнули по голове кувалдой и очистили мое захудалое жилище от всяческих предметов, к которым я настолько привык, что искренне желал бы избавиться от них.
-- Это я вам звонила!
Передо мной стояла женщина, на которую я устремил бы свою мужскую природу только после 250-ти граммов дурманящего алкоголя... Друзей от женщин мы отличаем после подпития: если целуешься, но не тащешь в кровать -- с тобой друг!
-- Входите и... Я с нетерпением слушаю вас!
-- Я мать троих детей, отец которых был алкаш и подлец!
-- Но это не я?
-- Разумеется, не вы!.. Я присяду... Спасибо... У меня нет средств обеспечить детям беззаботное будущее...
-- Боюсь, мой банковский счет мало поможет вашим сиротам.
-- Это не то! Я прочла ваши рассказы...
-- И-и-и?
-- Вы талант!.. Не скромничайте! Вас непременно заметят, это вопрос нескольких месяцев...
-- Тронут.
-- Не трогайтесь, у меня к вам практический интерес!
-- Слушаю.
-- Вы не женаты?
-- Еще не окольцован.
-- Слава Богу! -- воскликнула она.
-- Вы противетесь браку?
-- Что? Нет!
-- Но...
-- У меня филологическое образование. И утверждаю: вами увлекутся в скором времени.
-- Не пойму, к чему прилагается ваша лесть?
-- Вы станете известны; газеты наперебой кинутся брать у вас интервью...
-- Допустим.
-- Но вы не женаты!
-- Это противозаконно?
-- Вам сколько лет, простите?
-- Тридцать пять... без четырех месяцев.
-- И вы не чувствуете неудобства?
-- Дьявол мне в глотку, если чувствую!
-- Поэтому я и пришла. Вы гений и вам невдомек обывательское мнение толпы! Мужчине тридцать пять лет, а он не женат! У него нет детей... у вас же нет детей?
-- Нет. Но в потенции...
-- Я это предугадывала... Сейчас вы думаете, что пишите, потому что пишите. Но когда вас начнут печатать -- вы поймете, что ваше слово востребываемо! Волна интереса подымет вас над массой и каждый шажок вашей жизни будет обсуждаться в обществе...
-- Не пойму вашей мысли.
-- Господи, до чего тупы мужчины! Ответьте, что подумает о вас обыватель?
-- Да что же?
-- Взрослый мужчина тридцати пяти лет, без жены, без детей... Неужели не понимаете мысли?
-- Ни чуть-чуть!
-- Все гении -- недоумки! Это же так очевидно: люди будут думать о вас, что вы пользуете проституток или... прости Господи, что вы вообще холодны к женщинам.
-- Но у меня есть любимая женщина!
-- Какая нелепица! Обыватель не прощает знаменитым людям внебрачные связи. Вас заклюют недоброжелатели!
Бить женщин я считаю ниже своего достоинства и непозволительным актом трусости, проявлением не-мужского в мужчине, поэтому я лишь спросил:
-- Чего вы добиваетесь от меня?
-- Наконец-то блеснула искра разума! Я предлагаю вам признать себя отцом моих детей!
-- Такая малость?
-- Я не жду любви ко мне, поймите, я знаю, что вижу в зеркале! Но, призная моих детей как своих, в глазах толпы вы окажетесь настоящим мужчиной, отцом четырех детей!
-- Вы говорили, у вас трое.
-- Мой четвертенький незаконорожденный. Какая вам разница! Три, четыре! Обыкновенные люди любят узнавать о слезах знаменитостей.
-- Дайте перевести дух!.. Вскоре я намереваюсь обзавестись семьей.
-- Вскоре? -- закричала она. -- Не смешите меня! Вы никогда не решитесь на это! Эгоизм гения не потерпит растворения в другом человеке.
-- Какого черта! Что вы мне внушаете!
-- Молчите! Вы не знаете самого себя! Когда вас станут печатать, семья будет вам обузой в творчестве.
Я не позволяю себе бить женщин; я только грозно спрашиваю:
-- Чего вам надобно, барыня???
-- Я вам сказала!
-- Если я признаю ваших детей, вы оставите меня навсегда, до гроба моего?
-- О, да, до гроба... вашего!
-- И что вы ждете выиграть?
-- Будущее моим детям!
-- Каким образом?
-- К детям знаменитостей окружающие относятся с потаенным уважением. Ваша фамилия откроет моим птенчикам слепящее будущее; ваше "отцовство" лишит вас нападок прессы.
Я вдруг задумываюсь. Женюсь ли я на Ольге? О такой женщине я мечтал последних два дня. Однако мысль о женитьбе, обжигая, действительно гнетет меня. Я рефлексирую и выдавливаю из себя второе "я", отвлеченно слушая внутренний диалог.
" -- Я чувствую, что глубоко во мне таится комплекс вины!
-- Как вы это чувствуете?
-- Не знаю. Мне кажется, мое подсознание говорит об этом.
-- Э-ка хватили! А что же ваше сознание думает о комплексе вины?
-- Ничего не думает! В своем сознании я не имею комплексов.
-- Почему же вы решили, что в вас скрыто такое вредное ощущение?
-- Я уже объяснял вам -- мое подсознание вышептывает мне содержание моих глубин..."
-- Соглашайтесь же! -- визитерка возвращает меня в реальность.
Когда я растерян, мне хочется убить женщину. Ход мысли рефлексирующего мужчины: избить женщину легче, чем боксера -- боксеру избить легче меня, чем женщину. Поэтому я не могу ударить женщину.
-- Я согласен! Вы меня доконали! Согласен! Уходите.
-- С радостью!
Она подает мне заготовленную бумагу, суть которой недвусмысленна -- письменно я признаюсь в отцовстве... чужих мне детей. Какая-то скверная феноменология! Разве не идет молва в народе -- отец тот, кто воспитал. Своим именем я давал и воспитание и будущее...
Слава Аллаху, Христу и Митре -- она уходит. Я один. Один телом, но не мыслями. В мыслях моих слишком много меня и женщин.
Я заставляю себя забыть этот гнусный эпизод моей жизни. Я встречаюсь с Оленькой, но ее женское начало требует от меня свития семейного гнездышка. Не могу! Мне очень часто надо быть наедине с самим собой. Любимый человек отнимает бесконечную часть тебя самого. Я откладываю жениться на Оленьке. Она не медлит жениться на моем друге. Я не ревную. Мое положение глупо. Я желаю ей счастья и нахожу в моем друге заместителя меня самого. Это слабость, возведенная в ранг подлости. Грязная мужская метафизика. Я люблю Оленьку, однако счастлив, что кто-то другой полюбил ее...
И пишу рассказы. Шедевры не создают, их признают за таковые.
Печатаюсь.
Моя фамилия на языках, но я не люблю мелькать в обществе.
В газетах пишут, что я разведен и у меня трое детей, не считая четвертого, внебрачного, который то ли мой, то ли не моей жены. Я словно бы бельмо на глазу общества: к моей персоне накрепко привязывают имена двух женщин, которых я совсем не знал, но которые утверждают, что имеют от меня детей. На меня наседают журналисты: по скромным подсчетам, мой воплощенный генофонд составляет уже двадцать четыре дитятки. Моя мама счастлива обилием внуков и неустанно выспрашивает, где живут мои дети. Я не могу ответить, но не хочу разочаровывать мать, потому что мои дети -- ее внуки -- рождаются на страницах газет.