Совсем еще не так давно ресторан был заветным местом, посещение которого 
почиталось едва ли не за священнодействие. Теперь же ресторан -- это всего лишь 
удобный способ вытрусить из себя сколь угодно много денег, не опасаясь 
назойливых прилипаний налогового инспектора. И если раньше правила обращения со 
столовыми предметами никак не могли быть признаком хорошего тона (потому что 
по-иному просто не умели кормить собственное пузо!), -- ныне весь этот, неглупо 
придуманный, застольный этикет является диковенной игрой в благородство, 
некоторым даже отдохновенным разнообразием в неустанном поедании пищи 
непосредственно руками где-нибудь на собственной кухне. Впрочем, выносить 
обобщающие суждения из своего опыта никто, кроме разве сумасшедшего, себе не 
должен позволять, а потому немедля же условимся: вы еще ничего не читали, а я не 
писал... 
   
   *** 
   
   В зале полуночного ресторана "Авос", около внутренних дверей, появился 
невысокого росточка человек, примерзший от нерешительности на своем месте у 
входа и стеснительно осматривавшийся по сторонам. Звали человека совершенно 
безыскусно --- Тимур Робертович. Постояв этак застывшей натурной моделью, он, 
наконец, приметил себе столик, почесал затылок, что-то неразборчиво пробормотал 
и двинулся в усмотренном направлении. За столиком же, однако, к которому подошел 
Тимур Робертович, уже вовсю орудовал вилкой здоровенный детина, выделявшийся над 
всеми, точно слон в муравейнике. 
   -- Позвольте составить вам общество,-- широко улыбаясь сказал Тимур 
Робертович. 
   Едва не подавившись фрикаделькой из супа, здоровяк удивленными глазами обвел 
полупустой зал. 
   -- Тебе места мало? -- не церемонясь сказал он.-- Ступай себе с богом, 
человек... 
   -- Вынужден просить вас вовторое... 
   -- Да? и чем ты вынужден? 
   -- Обстоятельствами. 
   -- Я не подаю. 
   -- Нет, что вы, зачем! Мне совсем другое... 
   -- Располагайся,-- и бычья шея кивнула головой, указав на свободный стул, 
приставленный под самый край стола. 
   -- Позвольте отрек... меня зовут Тимур Робертович. 
   -- Вова,-- сквозь жующий рот лениво произнес здоровяк, с любопытством, 
впрочем, глянув на взволнованного Тимура Робертовича. 
   Поиграв мимической мускулатурой для отыскания сосредоточенного выражения 
лица, навязыватель общества проронил вдруг такие слова: 
   -- На дворе, в открытых пространствах, нестерпимо нарождается весенняя жажда 
вечного воссоздания девственной новизны, а люди что? Позамыкались в панцирях 
своего страха перед манящей бесконечностью проявлений жизни... 
   -- Это ты мне и хотел сообщить? -- Вова никак не хотел слушать 
отвратительную до приторности напыщенность, выспренности не любил. 
   -- Нет, я, собственно, о другом. Но всякий серьезный разговор, уж так я 
устроен, должен проистекать из прелюдии... 
   -- И фуги... 
   -- Остроумно... из прелюдии, в которой настолько заговариваешь собеседника 
дырявыми пустяками, чтоб он хорошо понял и почувствовал, что все эти, 
захлебывающиеся в самих себе, слова не что другое, как только сиюминутная боязнь 
высказаться "без шелухи". 
   -- Прелюдия закончена? 
   -- Не уверен...-- замялся Тимур Робертович. 
   -- Может, выпьешь? Это подсобит... 
   -- Пожалуй... 
   Тимур Робертович подозвал разносщицу. 
   -- Девушка, будьте любезны. 
   -- Что будете заказывать? -- спросила та, скукоженно, будто морщась от 
солнца, улыбаясь. 
   -- Парочку эклеров и графин водки. 
   -- Эклеров, простите, нету. 
   -- А заварные пирожные есть? 
   -- Сколько угодно и с разным вкусом. 
   -- Милочка, но эклер и заварное пирожное, по сути,-- одно и то же. 
   -- В меню указано "заварные пирожные", то их и спрашивайте...-- И она, 
презрительно фыркнув, отошла отдать заказ. 
   Вскоре, малосовместный союз водки и сладостей возник на столе... Опустошение 
первой стопки действительно придало Тимуру Робертовичу развязной решимости. 
   --- Но это так! обсуждение некоторых предметов требует чрезвычайной 
щепетильности и выборности слов. 
   -- Послушай,-- чуть подался вперед Вова, как бы даже ужаленный внезапной 
догадкой,-- ты, по случаю, не из этих ли будешь, не из любителей мужских 
прелестей? 
   -- Как? -- осекся Тимур Робертович, но, быстро сообразив вопрос, тут же 
весело расхохотался и даже до красноты.--- Умориться можно! Я к ним, к этим то 
есть любителям, имею такое же точно отношение, как, скажем, лось к лососю... 
   -- Смех смехом,-- облегченно сказал Вова,-- но что еще мне оставалось 
подумать? 
   -- Сейчас, сейчас... Сперва ответь мне, свободный ли ты человек? -- Тимур 
Робертович как-то естественно и само собой выскользнул из учтивых ВЫсот в удел 
панибратской простоТЫ. 
   -- Однако! -- промычал Вова. 
   -- Вот именно: вопрос! Но вряд ли, чтоб ты был свободен. Совершенно 
свободных людей не предусмотрено в Проекте Творения. Каждый чем-либо скован, 
пусть и внутренне. И уже сама только природа человека делает его рабом самого 
себя. 
   -- А это еще почему? 
   -- Ну, всякие там мелкие и что пожирнее желаньица, хотения всякие и тому 
остальные акты нашей мятущейся, под час, воли, принуждают нас заниматься 
противоположными нашему прямому предназначению делами. Иными словами, наша воля 
частенько, если и не всегда, увязает в рутине обстоятельств, задыхаясь в своем 
сущностном стремлении к свободе... 
   -- Какие речи! -- громыхнул Вова.-- А вот я ни в какую не хочу 
отказываться от своих желаний, без них мне скука!.. И потом, кто может знать 
свое предназначение, да еще и прямое?! Может быть, моим прямым предназначением 
было родится собакой, а я не смог! К тому же, что означает "свободная воля"? Что 
там ни будь, но я не согласен упрощать смысл свободы до отсутствия обыденной 
суеты! Для меня нет ни одного такого дела, которым бы я тяготился. Ни одного! 
   Но Тимур Робертович уже проглотил наживку вдохновения и разумные сомнения 
Вовы из виду упустил: 
   -- И как же, спрашивал я себя, каким образом избавиться мне от несвободы 
воли? -- продолжил он.-- Как выхватить волю из наброшенной на нее удавки 
опостылевших дел?.. 
   -- Да что же, черт побери, это за "опостылевшие дела" такие? Хождение в 
ватерклозет, может быть? Да ты просто неудачник, доложу тебе! 
   -- Нет, нет, не перебивай меня, а то совсем перепутаюсь, ведь я же толкую о 
высших материях... 
   -- Ах вот как, о высших? 
   --- О высших, да, и не нахожу повода для твоего сарказма. Разумеется, я ни в 
коем случае не свожу понятие свободы до похлебки житейских мелочей, это чтоб 
тебе было известно. Подразумеваю же я всецело только терзания воли внутри нас... 
Тонкий вопросец, ей-богу!.. Долго я об этом думал, исследовал, и труд мой 
вознаградился. Меня осенило простое решение! Чтоб почувствоваться свободным, 
понял я, должно иметь раба и рабом быть. Когда раб --- ты сам, ноющие раны на 
твоей воле искореняются, т.к. рабство есть ее привычным состоянием... Но следует 
тоже учесть, что подолгу кормить свою волю рабством небезопасно, она может 
взбунтоваться и тогда ты погиб! И поэтому, будучи рабом, ты должен быть 
господином. А чтоб уравновесить эти две крайности, отдаваться в рабство 
необходимо человеку, несоизмеримо в чем-нибудь ничтожнее тебя самого. При этом 
ты хорошо будешь осознавать, что твое унижение есть не более чем своеобразная 
пытка, бутафорская казнь, искупление твоей истинной несвободы внутри самого 
тебя, что твое уничижение явится как бы раскрепощением в тебе раба и даже 
вдохнет в тебя нечто вроде покоя. И тогда раб соединится с господином и воля 
обретет-таки собственный смысл... Но что же должен будет ощущать человек, 
которому ты рабствуешь? Он, этот человек, осознавая и твердо понимая собственную 
никчемность перед своим рабом, обязательно испытает не чувство превосходства, 
нет, но скорее чувство неловкости, вины, и это чувство покажется ему обратной 
стороной того же рабства, ведь господин своего раба --- сам уже раб этого 
раба... 
   -- Абсурд какой-то! 
   -- Увы, но это так. И это единственный путь, ведущий собственную волю обоих 
на свободу... 
   -- Обожди-ка,-- остепеняюще витиеватого глашатая, поднял Вова руку.--
Пусть же все это правда, о чем ты сказал. Но я никак в толк не возьму -- при 
чем здесь я? 
   -- То есть как это "при чем"? Ты и должен стать моим рабом! То, на чем я 
ношу шляпу, такой же величины, что и твой кулак. Это же превосходно! 
   -- Что? 
   -- А то! ты же можешь раздавить меня, как мокрицу!.. Поэтому я и подошел 
именно к тебе. Неужели ты никогда не мечтал унизиться перед более слабым? Ведь 
это такое блаженство! как это очищает собственную ущербность!.. 
   -- Ерундизм чистой воды! 
   -- Ты ничего не понял! -- взвизгнул охмелевший Тимур Робертович, сглотнув 
очередную стопку водки носом, отчего дико закашлялся.-- Изводить себя в ничто 
-- даже полезно, пойми же это хорошенько! И самому тебе будет крайне приятно, 
что ты унижаешься и унижаешься, в сущности, перед собой и ни перед кем другим! И 
это соразмерит в тебе раба и господина, ведь когда ты будешь раб -- господин 
внутри тебя останется доволен этим. Уразумел, наконец? Не для себя же прошу, для 
тебя стараюсь! Ну же, будь моим рабом! Будь моим рабом! Будь... 
   Тимур Робертович с каким-то ожесточением даже взялся одергивать лацканы 
вовиного пиджака, так что этот не на шутку забеспокоился от такого кипучего 
оборота событий. 
   -- Эпилептик хренов! -- полушепотом повторял Вова, соскребая с себя пальцы 
Тимура Робертовича.-- Угомонись уже, люди же смотрят... У меня от твоих бредней 
расстроилось пищеварение, даже изжога подступила... 
   Но эта мягкая грубость ничуть не охладила распылившегося Тимура Робертыча. 
Напротив, он даже начал вулканировать. 
   -- Тише, тише,-- уже с отеческой тревегой успокаивал Вова ражного.-- 
Предположим, я соглашусь, но только предположим. И в чем выразится это мое... 
это растление? 
   -- Проще простого! -- воспрянул Тимур Робертович.-- Но к чему такие 
коробящие слова,-- растление!.. Раз в день или хотя бы раз в неделю, не суть 
важно, по восемь минут кряду -- и только по восемь, я все просчитал! -- ты 
будешь стоять передо мной на коленях. По началу, я даже могу завязывать себе 
глаза, чтоб ты свыкся и, что гораздо важнее, сроднился со своим околением... 
   -- Чтэ-э? -- вовины ноздри раздулись угрожающим образом, из них даже, 
казалось, клубами повалил клокочущий пар гневливой задиристости.-- Дать бы тебе 
промеж глаз, да мараться недосуг,-- чеканно сказал он, невероятным напряжением 
собственной, наконец-то свободной воли сдерживая пляску смерти своих 
оскалившихся кулаков. 
   -- Я понял, понял, можете не продолжать. Сейчас же ухожу!.. 
   Тимур Робертович поднялся из-за стола. Взгляд его блуждал по залу в каких-то 
раздумчивых порысках. Не глядя на Вову, он тихо, но чтоб тот мог услышать, 
сказал: 
   -- Как это водится у рыб в икривую пору, 
   "Не так, то этак",-- говорят,-- "на нерест поплыву". Не так, то этак... 
   -- Плыви, плыви, рыбка, ищи свою судьбу... 
   Постояв, может быть, с минуту, Тимур Робертович решительно направился к 
столику, за которым скучал маленький, тщедушный мужичонок, которого и можно было 
потому назвать мужчиной, что он не был женщиной. Рядом с этим позорищем рода 
мужского, Тимур Робертович смотрелся колоссом.