Неделя стояла между Петром Свиридовичем и днем, в который его сердце обещало и готовилось пробить примерно в одиннадцать миллиардов - четыреста шестьдесят четыре миллиона - девятьсот шестидесяти тысячный раз. Безвозмездное и преданное труженичество рабствующего императора человеческого организма!!! Но Боже, задумывался ли кто-нибудь как одиноко узнику-сердцу во мраке грудной клетки!?
Весть о долгожительствующем Петре Свиридовиче плющом обвилась по всей стране. Удивительное почему: под натиском ультраправых националистов, выдавливавших соки податливости из Министерства по Чрезвычайным Ситуациям - в недрах этого учреждения завулканировало решение выпустить памятную медаль ко дню рождения Петра Свиридовича. К нему отправили чиновника с эскизами медалей и поручением ближе узнать о жизни сенсационного старика. Первые минуты беседы Петр Свиридович не мог поверить словам пришельца и все ждал, когда тот набросится на него и станет избивать, требуя выложить из закромов деньги или фамильные драгоценности. Ни тем, ни другим Петр Свиридович не владел, но очень боялся побоев и смерти. С каждым прожитым годом страх конца вырастал в нем троекратно. Существовал он на нищенский пенсион (пережил двух пожилых женщин, приносивших ему деньги!) , потому что всю жизнь плевал на деньги, а плевки доставались его желаниям.
--Уф! - пыхтел чиновник. - Говорю вам уже в шестое: это не шутка. Медаль появится ко дню вашего рождения.
Это был молодой человек лет тридцати. А впрочем, перед возрастом Петра Свиридовича Геннадий Николаевич представлялся едва родившимся сосунком.
--Расскажите о себе как можно пространнее, -- и он выжидающе развернул большой блокнот.
--Я не умею о себе говорить! Да это и немыслимо. Человек не тождественен самому себе; в каждое мгновение он отличен от себя-в-другой-момент. Кстати, это размышление имеет замечательное продолжение: умирает ничтожная часть нас самих, совсем не перечеркивающая продолжение существования нас-прошлых, бывших до смерти. Нет в природе двух одинаковых вещей!
--Интересно, -- сказал Геннадий Николаевич, ничего не записав. Он ждал другого рассказа. - Скоро вам исполнится сто двадцать шесть лет... и не выговоришь такую пропасть числительных!
--Не сглазили бы...
--В таком возрасте, вероятно, жизнь раскрывается сполна для откровений?!
--Бывало. Например, я точно знаю, что перед самой смертью какого-нибудь человека, в самый последний его вздох со всего света к нему слетаются проклятые души и, в толкучке, бросаются в него, чтобы сызнова испытать удовольствие смерти тела.
--Откуда вы знаете? - удивился Геннадий Николаевич, с опаской оглянувшись по сторонам.
--Поживете с мое - поймете, что подлинное знание необъяснимо. Знаешь и точка! Подлинное знание - это естина.
--Что???
--Естина. В отличие от истины, естина схватывает форму и содержание совокупно, не замечая их различий. Естина - то, что есть.
--Мудрено! - произнес Геннадий Николаевич, раздраженно черкая в упрямо не заполняющемся блокноте. - Хотя бы полслова о ваших привычках.
--Каждое утро слушаю свадебный марш.
--Воспоминания молодости?
--Нет! Женюсь на жизни!
--Вы любили?
--Вот уж не знаю что сказать. Бог не дал мне этого блага. Иногда казалось - люблю эту женщину! Да горе от ума: задумываюсь о наших с ней отношениях...
--И?
--И понимаю: любовь есть временное перемирие двух диких племен. Чистота отношений пропадает, когда уже втемяшил себе, что лучшего партнера Бог тебе не даст. И так все, вроде бы, хорошо, если б не подлая мысль: всего тебя используют в угоду обоюдного потребсоюза. Словом, человек всегда одинок и рождаться надо сиротой. Ведь близкие люди от сатаны: что бы они ни сделали, вынужденно приходится занимать их сторону...
В Геннадии Николаевиче вдруг установился счет 5:0 в пользу скверного расположения духа. Он боялся, что не справится с пустячным заданием министерства и не знал как изловчиться выбить старика из философского седла. Наконец, решил тушить пламя огнем.
--Можете ли вы согласиться, что наша жизнь - чей-то сон.
--Если человеческая жизнь - чей-то сон, то... видит его сумасшедший, а сам человек - красивая метафора бессмысленности.
--Существует рецепт вашего долголетия?
--Безусловно! Рецепт в его отсутствии. Возьми, разбуди меня ночью, спроси: в каком месяце родился? - не отвечу! Не помню себя минуту назад. Может, оттого и живу. Один генетик заметил: чтобы долго жить, нужно уметь выбрать себе родителей.
--Вы пребываете в гармонии?
--В человеке все должно быть прекрасно: и душа, и одежда и скелет. Было бы слишком смело утверждение, что я прибыл в гармонию и пребываю в ней. Но не могу сказать и обратного.
--Столько лет вы еще в поиске!!?
--Ошибка современного человека: он верит в "непреходящие" истины. Из этого следует остервенелое пристрастие к истории: мы помним, значит вспомнят и нас. Это наивное полагание - наивысшая шутка смертности! Для человека, умеющего жить тысячу лет, история - это его жизнь! Для нас - череда чужих смертей. Пока человек не научится жить тысячу лет - порядка на земле не жди.
--Вредные привычки имеете?
--Не водку пью - лакаю благодать!
Не пивом запиваю, а нектаром!
Но как подумаю, что это не задаром -
Романтика берется пропадать, -- выразительно продекламировал Петр Свиридович и рассмеялся. - Пью и курю! Можете поставить этот девиз на медали. Еще одна моя вредная привычка - я чересчур привязан к своему телу.
--Вы философ!
--Ха-ха! Философия - это я!
Петр Свиридович достал из допотопного шкафчика графин с прозрачной жидкостью.
--Водка?
--Она, моя сладенькая. Вам налить?
--До знакомства с вами я избегал выпивать даже чуть-чуть, а теперь... налейте! - решительно сказал Геннадий Николаевич.
--Хороша! - посмаковал Петр Свиридович. - Уверен, вы никогда не задумывались почему покойных поминают водкой!
--Правда, почему?
--Э-ле-мен-тар-но! Посредством разрушения собственной печени сивушными маслами живой будто приоткрывает завесу чужой смерти, видит ее воочию и кратковременно приобщается к ней.
--У вас что не рассуждение, то о смерти!
--Только о ней и думаю! Только о ней!
--А о жизни? Думаете вы о жизни?
--О чем?
--О жизни.
--О ч-е-м? - глаза старика запросились наружу, он испугался.
--О жизни, -- Геннадий Николаевич не понимал замешательства визави.
--Никогда не думал! - трясся Петр Свиридович, покрываясь испариной. - Боже, никогда!
--Что с вами? Я только в шутку хотел спросить: неужели за сто двадцать шесть лет жизнь может не наскучить?
Лицо старика ужасно преобразилось, во взгляде не умещалось внезапное осознание какой-то режущей мысли, догадки. Казалось, он ослеп от прозрения --глаза потускнели, разбились, теряя вытекающую из них жизнь. Он собрался что-то сказать, схватясь руками за голову, но только широко раскрыл рот, смешно крякнул и мгновенно умер.
Узнав о смерти Петра Свиридовича, министр, топнув ногой, воскликнул: "Какой безответственный старик!" и медаль похерили.