Петренко покупал много не необходимых или совсем бесполезных вещей, но всегда дешевых.
--Зачем? - с каждой покупкой возраздражалась жена его, Иринушка.
--Ты ничего не понимаешь в законах бытия! - провозглашал он свысока, посмеиваясь над женской неспособностью мыслить широко, обобщающе.
--Купил бы хоть раз стоящую вещь! На тебя смотреть без слез нельзя - за нищего сойдешь! Перед людьми стыдно!
--Свари кофе и не суйся, куда женщине не втиснуться!
--Ишь, какая цаца! А не позволите ли, ваше мудрейшество, слегка ошпарить вас этим самым кофе, чтобы вы отвлеклись от великих мыслей!?
--Шути, шути, шутница вавилонская.
--Нет, Петренко, пообещай, что перестанешь тащить в дом всякую копеечную дрянь! Ну какой в этом прок?
--Неужели тебе не ясно?
Она вздохнула, повела плечами, выразив таким образом утвердительную расписку непонимания.
--Но ведь это же так просто! Это ведь... Да ведь некоторые интеллектуальные истины постигаются большим количеством чувственных переживаний. Понимаешь?
Жена пристально посмотрела в его блестевшие, бегающие глаза, сощурилась и сказала, будто плюнула:
--Ты и сам в толк не возьмешь, на что слова тратишь!
--Ущербный ум! - брякнул он ей в ответ.
--Имбицил начитанный!
Это не было ссорой. Так они не редко заканчивали коротание вечеров, а совместная жизнь превращала самую напряженную перебранку в своеобразное дыхательное упражнение ради упражнения. Петренко и хотел бы, да не мог обижаться на жену - ее аргументы были непреодолимы: он действительно туманно представлял смысл своего пристрастия к собирательству безделиц. Разобраться помог случай. В какой-то телепередаче он услыхал выражение, от которого, осмыслив, даже вспотел. Картавый старичок маленького роста долго говорил с экрана на языке, очень похожем на русский, и между прочим упомянул некий закон превращения количества в качество. Это была философская программа, в которой с общей точки зрения рассматривался вопрос увеличения числа гениев с приростом населения. С этого дня Петренко внутренне приосанился - его неосмысленное доселе увлечение обрело под собой незыблемый научный грунт.
Странное дело! Жена больше не вставляла шпильки в чудачества супруга. Он очень изменился, стал каким-то значительным, важным. Вероятно, это импонировало ее подсознанию: да убоится жена мужа своего.
Однако муж, которого да убоится его жена, оказался слишком глуп, чтобы почувствовать внезапную почтительность к нему жены. Если раньше он приносил в дом всякую дребедень без слов, как бы стесняясь, -- теперь взял моду обязательно похвастаться перед носом жены какой-нибудь "беспрецедентной штучкой".
--Ты только погляди, какой редкий шпунтик я купил! Это, скорее всего, с довоенной швейной машинки. И практически даром!
Подобные излияния счастья стали ей противны. Она снова ошиблась в нем! Продолжала стоически молчать, но только для того, чтобы приберечь нервы для генерального сражения. Повод к нему вызрел внутри семьи, а побуждающие соки шли извне - ее сослуживец, вдовец, отчаянно искал свою половину, умеющую готовить, гладить и стирать носки: покойная жена слишком приучила его к уютной жизни сорокапятилетнего ребенка.
Петренко продолжал захламлять квартиру; любил часами перебирать свои чудесные приобретения и, кажется, получал определенно больше удовольствия от общения с неживой материей, предпочитая ее материи одушевленной и законно прописанной с ним на одной жилплощади.
Гром ударил внезапно. Однажды, переодевшись в халат и взявшись разглядывать свои сокровища, Петренко обнаружил, что они сильно поредели. Скандал взорвался мгновенно. Да, это она выбросила всю эту "чепуху и пылесборник" и рада этому безмерно. А он-то, он думал, что его жизнь, наконец, наполнилась счастьем - любимое занятие, понимающая жена. Ей надоело терпеть этот клинический инфантилизм. Истеричка! Глупец! Как мог ты забыть, что женщина простит все, кроме невнимания к себе! Он, видите ли, думал, что она счастлива! Эгоист! Боже, какая притворщица!..
Из вышеописанного вполне разумеется, что в доме была сыграна симфония бьющейся посуды. Точнее - судя по количеству осколков - счет был 3:2. Но вот в чью пользу - этого наверное сказать нельзя: кричали оба попеременно, а уж кто и сколько тарелок хватил об пол - соседские гадалки. В этой беспримерной битве, вскрывшей тупым лезвием взаимные набрякшие обиды и подозрения, Иринушка сыграла диссонансный аккорд - вышвырнула вещевые остатки мужниной страстишки с балкона. "Я вам, падлы, покидаюсь!" -- громыхнул снизу разъяренный фальцет. Пауза в одну шестнадцатую: ой, я и не подумала, что во дворе могут люди ходить. Сброс тормозов: подлец, я ухожу! Щас прямо зарыдаю! Вон отсюда! И уйду! И не вернешься? И не подумаю! Ты думать не способна! Показатель моего интеллекта - мой уход от тебя! Проваливай! Не надейся отхапать всю квартиру - мой адвокат постарается! Прокурор о тебе постарается!
Применяю недюжинный литературный прием и безвозвратность разрыва супругов описываю звучным образом: Дверь захлопнулась.
Она ушла. Он остался. Они разошлись навсегда. Она ничего не потеряла: я имею в виду пространственную перестановку мужа на сослуживца. А что касается сравнения отдельных деталей оставленного и новоприставленного -- это слишком интимный вопрос, ничего не можем сказать. Она грустила о бывшей семейной жизни каких-нибудь три-полгода дней. Затем начала грустить, что поспешила, не осталась одинокой. Ей достался ленивый увалень с привнесенным покойной женой нарциссизмом.
Он проиграл ей в привлекательности - ни с кем не сошелся. Свое собирательство забросил - стало неинтересно. Поскучал без нее один день и вдруг понял, что теперь совершенно свободен! СОВЕРШЕННО! Он не превратился в заброшенного, замусоленного холостяка с уходом жены. Был все так же аккуратен и с каждым днем больше и больше упивался свободой.
В пятницу его чуть паралич не разбил, так рассмеялся оттого, что абстрактный философский закон затронул его самого действительно! Количество перешло в счастливое качество!!!