| . |
Любопытное конопатое лицо Сеньки просунулось между ржавыми прутьями подслеповатого окошечка подвала:
- Никита? Ась, Никита? Там ты, ли чё ли?
- Нет, тут, - ворчливо отозвался Никита Кожемяка, нехотя отрываясь от починки издевательски скалящего зубы сапога.
- И верно - не соврал десятник, - подивился, покачал головой дружинник, и тут же продолжил: - А за что ж тебя, Никитушка, в этот раз-то?..
- А ты быдто не знаешь, - не отрывая сконфуженного взгляда от едко ухмыляющейся мелкими гвоздиками обуви, буркнул богатырь.
- Да откуль мне знать-то, только вечор из дозора вернулись, и сразу с утра тебя вот караулить поставили! - жалобно воззвал к справедливости Сенька.
- Да как всегда всё началось-то, - смущенно пожал плечами Никита и принялся вертеть ехидный чобот так и эдак, словно позабыв, что хотел с ним делать. - За то, что змея заломал, пожаловал мне царь наш батюшка ведро водки. Пошел я на куфню, за ведром-то, значит, да бес меня попутал - пока повар не видел, прихватил с блюда осетра копченого. Здоровый, аршина полтора, ядреный. Как раз под это дело сгодился бы без остатка. Ну, решил далеко не ходить, на заднем дворе присел, ковшик с колодца взял, выпил с устатку по первой, ну по второй, по третьей, после четвертой думал закусить... Да рукой-то хвать, где рыба лежала, а кошка любимая царевнина, Малашка, уже вперед меня ее за башку цап - и потащила, только хвост по траве волочится! Да ходко так побежала-то!.. Ну, я за четвертой скоренько пятую опрокинул - и за ней. Я ведь, когда выпью, нервный становлюсь - не подходи! Это все знают. Даже волкодав царев вон, Шарик, ни слова ни говоря, из ошейника выскочил и прямо к царевне в горницу через окошко сиганул. А она его, лапушка, к грудям прижала, гладит, на ушко шепчет - успокаивает, значит. Ну, а мне некогда имям объяснять, что не со зла это я. Цепь евойную вместе с ошейником оторвал от будки - и за кошарой той вдогонку. Ну, думаю, удавлю подлюгу! А она как хвостом почуяла: со двора припустила - только пятки мелькают, а осетра не выпускает, зараза! Ей бы, дуре, оставить его - так и греха бы не было, так нет!.. Глупое животное. Все равно же догнал, хоть и на берегу только! Шарькин ошейник на шее затянул, и задавил бы в сердцах, принял грех на душу, да тут меня за палец кухарка Дуська укусила. Откуда ведь взялась! Я даже опешил слегка. А она, как тоже поняла, чего сделала, коромысло обломанное отшвырнула, осетра цап - и белкой на дерево взлетела, в ветках притаилась. Только косья висят, да хвост рыбный торчит. И кошатина, на сколько цепи хватило, вверх улезла и орет дурным голосом. Тут меня смех разобрал, на том бы все и кончилось, ну, извинился потом конешно бы, да откуда ни возьмись, повар примчался, и ну обзываться, ну грозить, кулачонками махать - сам старикашка с валенок, а злости в нем - с каланчу. Откуда в людях такое берется?.. Ну, да я уж знаю, как с ним разговаривать - сгреб его за бороду, раскрутил... Кто ж его знал, что она у него с прошлого раза еще не отросла, а эта - накладная?! Ну, оторвался он на пятом круге, полетел... Конешно... А тут ребята ваши подоспели, человек тридцать-сорок, из дозора как раз шли. Пошто, говорят, нарушаешь? А я после энтого повара совсем сам не свой стал. Накатило на меня. Отломил тогда я с дерева сук и загнал их, сердешных, в воду по самое некуда... Ну, извинюсь потом, конешно. А тут, пока суть да дело, кошка-оглоедка из ошейника вывернулась, хвост рыбный оторвала, проглотка, и деру! А ведь это из-за нее, подлюги ненужной, вся свистопляска-то пошла-завертелась! Столько людей хороших через ее мошенство чуть не обидел! Ну, осерчал я тут на нее по новой... конешно... Плюнул, рукава закатал, и попер за ней, как лось какой, через лес напролом. У скотного двора обоз встретил - с квашеной капустой, солеными огурцами и водкой. Лошади чевой-то испугались, понесли, бочки раскатились, какие разбились, какие ограду проломили. Увидав, какой груз полезный погиб, я совсем расстроился. Животина на что бессмысленная, а завидя меня, такого нервного, в лес сразу подалась. Стук, грохот, крики... Говорят, казначей наш подумал, что нашествие началось, заперся в сокровищнице и начал золотые червонцы глотать. Тысяч шесть осилил, на седьмой живот прихватило... Ну, а я - за скотиной тем временем, значит. Ловить же надо, разбегуться... В смысле, еще больше. А потом гляжу - и кошка тут, впереди чешет, и - в лесников дом. Заскочила в дверь, выскочила в окно - и я за ней. Ну, вынес плечом дверь, рама на шее застряла... конешно... Хоть сваи целые остались - спасибо... Лесничиха во дворе возникать пыталась - я ей ступу на голову нахлобучил. До колен. Попалась, старая, под горячую руку. Ну, извинюсь потом, конешно... А за кошкой тогда я на дорогу выскочил, зыркнул направо-налево - карета едет, охраны кругом понатыкано... Да и пусть бы они себе ехали, что ли мне жалко, да только эта скотина в окно кареты - шасть! Ну, я, само знамо, за ней. Солдаты не пускали, конешно... Потом успокоились. Кони разбежались. Из кареты мужика выволок, пытать стал, где кошка, да ему чевой-то нехорошо стало, слова по-человечески сказать не может, лопочет только как дитя малое. Ну, огрел я его чудок, чтоб в чуйства пришел - так он, видать, непривычный, совсем замолчал...
- Это царь суседней державы к нашему в гости ехал, - любезно разъяснил Сенька.
- А-а. Ну, тогда извинюсь потом, конешно, - решил Никита. - А я-то думал, пошто меня тут уже второй день держат, не впервой вроде ведь...
- Да не в царе том дело, - отмахнулся Семен. - Тут к нам другой гость приезжал, как раз когда ты вернулся. То ли жизнеописатель, то ли летописец называется. Большой человек. Царь Макар наш перед ним уж и так, и сяк. Чтоб в историю попасть, то есть. А тут ты чудесить пошел. Только дьяк Афонька, который при госте ходил, своим языком без костей тебя и спас - завтра, поди, уже выпустят. На войну. А летописцу у нас тут понравилось. Складно так про все прописал. На площади глашатай читал, сеструха рассказывала. Даже начало запомнила. "У Лукоморья дуб зеленый..."
| . |