После кризиса, осенью 98 потеряв все, что только мог потерять тридцатилетний мужик, я зарабатывал себе на жизнь частным извозом. Шок , вызванный невозвратными долгами постепенно проходил ,а нервозность ухода из семьи была еще слишком свежей ,чтобы смениться тоской и жалостью. Внутри меня вертикально перемещалась взвесь одиночества, ненужной свободы и чувства бесконечной ущербности перед миром, который жил по своим, непонятным теперь законам и мог вполне обходится без моего участия. Иногда она сгущалась в мысль о тихом суициде, и я обдумывал способы как спрятать свое тело, чтобы не доставлять хлопот знавшим и когда-то любившим меня людям. Иногда эта взвесь поднималась выше, и ее пронизывал неяркий, чуть теплый свет осеннего полдня. Этот теплый свет можно было бы назвать надеждой, если бы я знал на что нужно надеяться .Скорее, это был просто физический свет заменявший мне тогда душевную метафизику. Впрочем, тогдашние дни редко бывали освещены подобным образом, и, говоря серьезно, от самоубийства меня спасал только белый пес Моби -мы ушли вместе с Бакунинской квартиры. Преданное и мало послушное существо было тем единственным, что еще зависело от меня в мире. А может быть, я зависел от него, потому что, принадлежа миру, Моби служил медиумом между нами.Иногда, жертвуя местами на заднем сиденье, я брал собаку-медиума с собой, и мы вместе кружили по ночному городу, высматривая голосующих прохожих. Почти никто не отказывался, увидев сзади здоровенного белого пса. Как- то раз я засадил к нему на заднее сиденье двух низкорослых индусов, и те всю дорогу торжественно молчали, наверное, приняв мою псину за священную белую корову.
Но в тот вечер я уехал один - по-настоящему нужны были деньги. Исколесил уже весь город по всем мыслимым и немыслимым траекториям: вокзалы, театры, неоновый центр и темные дворы на окраинах. Мои бывшие братья торопились домой, на свадьбы, похороны, к детям и любовницам, или уже никуда не торопились и уставшие от алкоголя тихо засыпали, уткнувшись в запотевшее стекло. Так суетился и успокаивался город, по которому двигался сумасшедший водитель, не знавший что ему делать с самим собой. В прочем ,уже была пора возвращаться , гулять собаку и заканчивать день. И это было как раз то, что я разучился делать. Дни ,словно бильярдные шары с грохотом летели на стол и не падали в лузы ,скапливаясь у бортов белыми гроздьями .Однажды мне удалось даже заметить пальцы ,нагло выпиравшие из лузы навстречу позавчерашнему дню .Но это, скорее всего, был глюк .Или сон .Я пытался разобраться в этом ,поворачивая на стрелку Васильевского острова.
Женская фигурка у ростральной колоны с поднятой рукой…Красная "восьмерка" слизывает ее с мокрого асфальта …
-Только мне на одну минуту заскочить на факультет, а потом уже на Варшавскую..
-Да, конечно.
-Сейчас направо.
-Какой факультет? Истфак? Я учился на философском лет… назад.
-Правда?
Ее не было минут пять...
-Извините, я думала, вы меня не дождетесь, спасибо....
-Пожалуйста, может быть, зайдем в кафе, интересно, изменилось ли что - нибудь с тех пор.
-Давайте, если вы не торопитесь...
Она выбрала стол у окна, пока я нес чашки крепкого университетского кофе -интеллектуального афродизиака студентов всех времен и народов. Потом мы познакомились, увы, сейчас я не могу вспомнить как ее звали, и ни одно придуманное имя ей не походит.
Наконец, после того как она откинула стеганную ромбами куртку на спинку стула я смог как следует рассмотреть ее: короткие светлые волосы "каре",черные свитер, небольшая грудь, нежные руки с голубым маникюром. "Ничего девушка" ,-подумал во мне тот ,кто еще не думал о суициде .
-Ну-с , и чему же нынче учат поколение Х,- безразлично -заинтересованным голосом спросили мы.
-Разному, я вообще учусь на вечернем ,а днем работаю. А чем вы занимаетесь?
-Езжу по осени, воспитываю собаку и читаю книги - улыбаясь в ее карие глаза, говорю я.
-Здорово, а у меня ни на что не хватает времени, -отвечает она не особенно заметив романтичность набросанного мной образа.
-Да, в вашем возрасте обычно слишком много дел. Но потом их становится еще больше - остроумничаем уже мы оба.
-А затем они вообще заканчиваются, и если бы не собака, черт знает, чем можно было бы еще заниматься в этой жизни - вдруг брякнул во мне тот, кого суицид завораживал больше, чем туго натянутый свитер на ее груди. Фраза неожиданно оказалась услышанной. Она подняла карие глаза и тот, кто не собирался умирать перехватывает инициативу: "У меня аргентинский дог, настоящий охотник на ягуаров. Мы никак не можем их найти в городе, и он скучает без дела".
-Бедный дог,- говорит она.
-Да,очень бедный,-подтверждает во мне уже неизвестно кто.
Потом мы говорили об университете ,Земфире ,сексуальных меньшинствах и еще о чем-то важном и не очень,о чем говорят в кафе два полуслучайно встретившихся человека.
Ну, что пора вас везти … - наконец сказал я, подумав о запертой собаке.
Большой и мокрый город успел опустеть и через двадцать минут мы уже подъезжали к ее дому на Варшавской.
-Зайдем ко мне - я тоже варю вкусный кофе?- предложила она то ли из вежливости, то ли от того что я был легким собеседником и ей хотелось еще поболтать о всякой всячине, но в этом жесте не было какой-то специфически женской симпатии к моей персоне или, быть может, она только ожидалась, так что по -прежнему эта была встреча просто двух людей, а не мужчины и женщины.
Мы поднялись по грязной лестнице в ее квартиру, где она жила, скорее всего. с отцом-пьяницей. На маленькой кухне , в углу на старом диванчике лежала скрипка.
-?
-Да, я учусь играть.
Снова сигареты, не очень вкусный кофе, мои монологи о писателях и собаках. Она терпеливо дождалась, пока во мне выговорится тот, кого ее внезапное появление так встревожило. Медленно подняла скрипку, и откинув на нее светлое "каре" сыграла несколько нот. И задумчиво глядя на свое отражение в темном окне, тихо объявила: "Брамс…". И я никогда не слышавший скрипку так близко, да еще при таких обстоятельствах почувствовал, что начинается нечто невероятное: я стал тонуть в неожиданно сильных и нежных звуках, волнами набегавших на меня. И они уносили меня навстречу миру, стремительно открывавшемуся передо мной невообразимыми перспективами, смывая во мне все что было не мной. Я пришел в себя позже, чем окончилась мелодия, увидев что скрипка молча лежит на диване. И чтобы как -то выйти из внезапно наступившей тишины, я потянулся поцеловать ее. Она не отстранилась. Просто позволила это сделать.
Но, когда я попытался обнять ее слишком интимно, высвободилась из моих рук : "Нет ,я не хочу так быстро. Знаешь, все вокруг так быстро. Я не успеваю жить…Мне приснился сегодня сон. Будто я играю в пул и мне нужно ударить кием по шару, но как только я прицеливаюсь по нему он сам катится в лузу, за ним второй , третий ,все. Я высыпаю шары в треугольник, но все повторяется снова.
-А у меня наоборот - говорю я .
-Что наоборот?
-Нет, ничего. Мне пора ехать…
-Да..
Уже у двери,доставая из шкафа мои ботинки ,она вдруг сказала : "Подожди, они грязные" и достав щетку, стала их чистить.
-Что ты делаешь?
-Ничего, просто они грязные у тебя.
Молча смотрю на это священнодействие.
-Теперь все хорошо, можешь идти.
В начищенных ботинках и со съехавшей крышей ,завожу мотор и медленно возвращаюсь домой, с трудом узнавая город, в котором еще три часа назад знал чуть ли не каждый дом.
…В ту ночь мне снился дивный сон: двое мужчин играли в бильярд. Один из низ был с пустыми глазницами, в черном смокинге. Во всю спину у него белела странная буква "Ц". Другой имел вполне земной облик и выигрывал уже третью партию подряд. Шары закатывались в лузы как заговоренные. За его спиной тонкая светловолосая девушка играла на скрипке сонату Брамса.