Пернатые
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
Десятиклассник Генка Воробьёв на летних каникулах работает на животноводческой ферме. Жизнь Генки полна труда и приключений.
|
ПЕРНАТЫЕ
Рассказ
1
- Привет, Пернатые! - заведующий молочно-товарной фермой Григорий Петрович Ковригин вылез из возка, подошёл к костру.
Пернатые - это мы: я и конь Ворон. Ну, конь Ворон понятно, почему Пернатый. И моя фамилия Воробьёв, зовут Геннадий Павлович, тоже, значит, Пернатый. Я на Вороне пасу совхозных коров, вот поэтому мы здесь, у костра.
- Завтра пусть гонит скот Колька Зайчик, а ты, Геннадий, вывезешь навоз с фермы.
Колька Зайчик - это мой напарник, мужчина лет под пятьдесят, с детскими привычками, потому и Зайчик, и потому Колька, хотя на самом деле он Зайцев Николай Андреевич. Однако в деревне лучше знают, как и к кому обращаться, как и кого называть.
Начальник достал прутиком запеченную в костре картофелину, съел второпях, обжигаясь.
- Это к тому, что вдруг вечером ты, Геннадий, не зайдёшь на ферму, и тебя никто не предупредит насчёт навоза.
- Ладно, - отвечаю.
А что ещё я мог сказать? У меня есть выбор? Это у начальства есть выбор, а у меня, пастуха, нет: или пасти, или вывозить из коровника навоз. Вот и весь мой выбор. И так всё лето, до школы.
Я уже который год летом на каникулах работаю на ферме то пастухом, то подсобным рабочим "куда пошлют". Нет, конечно, у меня есть выбор. Можно было пойти с ребятами в полеводческую бригаду, работы там невпроворот. Да почему-то не хочу его делать, выбор этот. Привык и к коровам, и к навозу - не смейтесь! - и к навозу привык. Но особые отношения сложились у меня с конём, с Вороном. Мы, мне кажется, не можем жить друг без друга. Не удивляйтесь, это так.
Как себя помню, так помню и Ворона. Так получилось, что каждый год, начиная с восьми лет, мы с Вороном всё лето вместе. Правда, я и потом прихожу на конюшню в гости к нему, проведаю. Он знает, что приду, и ждёт меня. Мне так кажется, что ждёт, я так хочу.
Это конюх наш дед Тихон говорил, что Ворон родился спустя четыре года после меня. Значит, через две недели шестнадцать лет мне, а коню - одиннадцать, двенадцатый. Он же, конюх, и назвал нас Пернатыми. Так теперь зовут все в деревне. Но, повторяю, не обижаюсь. А что? Так оно и есть - Пернатые мы, и никуда от этого не деться: Ворон и Воробей.
Завфермой уехал, и мы остались в поле одни: я - Геннадий Воробьёв, конь Ворон, стадо коров из ста двадцати голов и бык Гитлер. Почему Гитлер? Потому что злой, дурной и сильный. У меня с этой вражеской силой никак не получается наладить контакт. Он не хочет. Я, может быть, хочу, страстно желаю жить с Гитлером в мире и согласии, а вот он, скотина, ни в какую! Стоит только отвернуться от него, так и норовит, вражина, поддеть меня на свои огромные, изогнутые, торчащие вперёд рога. Только быть на рогах у Гитлера уже я не хочу.
Важно в такие моменты вовремя ухватить быка за большое медное кольцо в носу, и всё! Можно даже поставить его на колени, дёргая за это кольцо, не прикладывая особых усилий. Для того-то и закольцевали Гитлера.
Пока мне удавалось усмирять быка, но всё равно не очень приятно. А если не успеешь схватить за кольцо? Страшно даже подумать, что будет потом. Тогда придётся надеяться на свои быстрые ноги. Начнётся такая коррида, что испанские тореадоры отдыхают!
А вот второй Пернатый Гитлера не боится. Я лично был свидетелем, когда Ворон мирно щипал траву, а этот недобитый фашист искал приключения на свою голову и, представьте себе, нашёл!
Неосмотрительно близко подошёл к коню, дико взревел, поддев передними ногами гору земли, двинулся на Ворона. Но тот, не будь дураком, так въехал задними копытами в лобешник Гитлеру, что бык потом долго ещё стоял, мотал дурной башкой, не мог понять - что это было?
Да-а, зрелище ещё то, когда бычара получает между рог! Не так часто такое случается видеть. Зато к коню бык подходит теперь с опаской. Оказывается, даже Гитлеры уважают грубую физическую силу.
Казалось бы, во-о-он сколько у тебя барышень, целых сто двадцать штук, ухаживай, ублажай; травы - завались; воды - пей, хоть лопни; график работы - скользящий, по мере поступления, чего тебе ещё надо? Ни я, ни Ворон не посягаем на твой гарем. Так куда там! Так и норовит нарваться на неприятность. Я, конечно, въехать ему копытом в лоб не могу, но несколько раз на колени ставил. Вроде как смирится, не лезет больше. Но тут же забывает, сволочь, опять прёт напролом. Бык, одним словом. Что с него возьмёшь?
Если честно, не единожды делал попытки наладить отношения с Гитлером, подписать, так сказать, пакт о ненападении, заключить сепаратный мир. Предлагал корочки хлеба, пучок сочной травы, даже чесал ему за ухом, когда бык стоял привязанным в стойле. И что вы думаете? Неблагодарная скотина! Хлеб и траву сожрёт, почёсывание за ухом воспримет как должное, но стоит только на свободе протянуть к нему руку, подойти ближе, всё! Глаза и так навыкате, а тут ещё кровью нальются, морду вниз, копытами землю роет и прёт на тебя, как танк! Точно, танк. Зоотехник Василий Григорьевич как-то говорил, что у Гитлера вес больше тонны. Кто же сможет устоять под таким напором?
Правда, коровы могут! Такая туша как взвалиться на какую-нибудь тёлочку, а та хоть бы что! Стоит! Вот загадка!
Спросил у Василия Григорьевича, мол, как так получается? Почему корова терпит, не падает под таким весом? На что он глубокомысленно и слишком уж запутанно изрёк:
- Корова - она баба. А баба всё сдюжит и всегда верх над мужиком держит, хотя сама и снизу.
Потом немного подумал и добавил:
- Баба - она такая особь, Геннадий, что может из любого Гитлера верёвки вить. А вообще, парень, мышь копны не боится.
Я тогда не сразу понял, что к чему, а когда до меня дошло, покраснел даже. Ну и скажет же Василий Григорьевич!
Нашего зоотехника я уважаю, хороший мужик, плохому не научит. Ему сейчас за пятьдесят. В Отечественную войну командовал ротой разведки, брал Прагу уже после дня победы. Герой, одним словом. А вот жена им крутит, как ей вздумается. Все в деревне говорят, что мужа под пятой держит. Жалко человека, жаль мужика.
А с Вороном мы дружим. Нет, бывает, что и ссоримся, но больше всё-таки дружим. Вот только что перед приездом Григория Петровича мы с ним летали. Да-да! Не удивляйтесь, ле-та-ли! Что значит - как? Обыкновенно, как Иванушка-дурачок из сказки: сел на лошадку и полетел! Вот так и мы с конём.
Сидишь в седле, конь травку щиплет, хвостом мотает, оводов да слепней отгоняет. А ты в это время у него на спине летаешь.
То, бывает, зависнешь над выпасами, смотришь на стадо с высоты вместе с аистами. А то можешь улететь за моря-океаны или над Москвой пролетишь. Иногда над Африкой паришь, не то в джунгли к папуасам. Ну-у, это уже зависит от моей фантазии или оттого, какую книгу я читаю.
На сегодня у меня рассказы Джека Лондона. Поэтому приезд заведующего фермой прервал наш полёт над северным безмолвием, вернул из мороза по Фаренгейту на Юкатане к коровам на тёплый по Цельсию берег речки Деснянки. А то мы с Ситкой Чарли, одним из героев Лондона, ещё каких делов наделали бы!
И что удивительно, в такие минуты Ворон ведёт себя совершенно по-иному, если бы я просто сидел в седле или ехал. Не мотает головой, не бьёт под брюхо ногой, отгоняя с живота надоедливых оводов и слепней. Даже лишний раз не стеганёт хвостом себя. Стоит смирно, в худшем случае, тихонько перемещается, не отрывая морды от травы. И никаких резких движений! Совершенно не мешает летать, а, напротив, помогает. А может быть, летает вместе со мной? Книгу-то я читаю вслух, просто конь сказать не может, что летает.
Вообще-то, я с Вороном разговариваю, как с человеком, и он меня понимает. Ещё не было случая, чтобы не понял. Разве что если обидится, тогда не понимает. Вернее, делает вид, что не понимает. А так он лошадка очень умная, но - хитрая и немножко ленивая. Я уже изучил все его повадки, подвохи, хитрости. Правда, и он мои тоже.
Вот так и работаем вместе, в паре, сосуществуем в одном пространстве и одном времени.
Выпасы ограничиваются с одной стороны пшеничным полем, с другой - болотом. Одна корова отбилась от стада, постепенно приближается к пшенице. И, зараза, тоже хитрит, делает вид, что хватает траву, а сама быстренько так удаляется от стада. Надо догнать и вернуть обратно.
Дергаю Ворона за узду, говорю ему:
- Видишь, уходит брында. Обмануть хочет. Но-о, пошли, отгоним.
И что вы думаете? Этот конь, лодырь этот, повернул голову в мою сторону, скосил своим плутоватым глазом-яблоком на меня и ни с места! Ни в какую! Даже когда я стал пинать его босыми пятками в бока, не сдвинулся, так и остался стоять, всем своим видом говоря:
- Ну чего ко мне пристал? Что, самому лень пройтись, размять ноги? Сколько можно сидеть? И так уже под седлом спина взопрела, а тут для тебя ещё скачи.
И как я ни упражнялся, так и не пошёл! Пришлось слезть, взять кнут и бежать за коровой. А Ворон так и остался на месте. Мало того, стал кататься по земле. И это под седлом-то! А там приторочена моя сумка с харчами! Что ж он делает! Помнёт ведь!
Отогнал корову, опрометью бегу к коню, снимаю сумку, а там - каша! Ну, скажите, как можно есть раздавленные яйца, хлеб и кусок сала, что превратились в одно грязное, несъедобное месиво? Омлет по-вороньи или по-лошадиному?
- Ну, что ты наделал? - говорю, чуть не плача. - Я ведь ещё не ел, в отличие от тебя. Ты-то травы налопался, а что мне прикажешь есть? Траву жрать с тобой вместе?
А он стоит, хлопает своими невинными глазищами и ухмыляется!
- Подними башку, Пернатый! Посмотри на солнце! Ещё только полдень, до вечера - о-го-го сколько времени! А есть что? Я же голодный!
И на самом деле, не щипать же мне траву вместе с конём. Да-а, так друзья не поступают.
- Эх ты, - говорю. - Я к нему по-человечески, а он? Как враг. Это друга-то своего оставить без еды! Эх, Пернатый, Пернатый, всё, - продолжаю воспитательную беседу, - я на тебя в обиде, не подходи ко мне.
И правда, отошёл от коня, оставил его в покое, сел у костра, роюсь прутиком в кострище, надеясь найти печёную картошку. Но Григорий Петрович, видимо, проголодался больше, чем я. Нет картошки, как я ни искал. Не-ту! Хотя я и бросал в костёр штук пять. Да-а, дела-а-а! И что за невезучий день?
Обхватил голову руками, сижу, обижаюсь на всех и вся, слышу, Ворон тихонько подходит, подхалим этакий, сопит за спиной: мириться пришёл, чувствует вину свою, бессовестный Пернатый.
Но я не из тех, кто быстро обиды забывает, прощает разным летучим коням. Отодвигаюсь дальше и снова замираю.
Опять слышу, продолжает сопеть, тихонько трогает плечо губами и стоит, ждёт, что я буду делать. А я снова отодвигаюсь. Он опять подходит, но на этот раз толкает мордой в спину, приглашает поиграть, хитрован. Думает меня взять на этом. Ну что ж, будь по-твоему! В ссоре да уступит умнейший!
Изворачиваюсь, перекатываясь через спину, толкаю босой ногой коню в скулу, тут же подхватываюсь на ноги, отбегаю в сторону. Ворон прижал уши, наклонил голову к земле, пошёл на меня. Я расставляю руки, двигаюсь на него и в какой-то момент начинаем кружиться вокруг костра друг против друга, делая неожиданные выпады в сторону противника. Наконец, я не выдерживаю, хохочу, отбегаю вперёд. Ворон бросается за мной, обходит сбоку, останавливается, приглашая следовать за ним. Я делаю попытку выполнить его приглашение, он отпрыгивает в сторону и, призывно заржав, начинает нарезать круги вокруг стада. Кто ж за ним угонится?
Я стою на месте, любуюсь конём, а он как будто понимает это, старается понравиться, выставляет себя в лучшем свете. Вот Ворон выгнул шею, чуть-чуть наклонив голову к земле и вбок, пошёл, пошёл намётом, плавно перемещаясь по лугу, вдруг срывается с места, переходит на галоп, гордо неся поднятую голову. И снова пошёл иноходью, высоко и по-театральному изящно выбрасывая ноги.
Красивый конь, что тут скажешь! Артист! Чёрный, как смоль, с длинной гривой, мягкой, плавных очертаний спиной, с длинным, до щиколоток, пушистым хвостом, что веером развевается на ветру. Красавец! Ах, чертяка! Хоро-о-ош, ох, и хоро-о-ош! Стою, любуюсь.
И тоже поддаюсь игривому настроению: от избытка чувств начинаю выделываться, плясать, выкидывать коленца, забыв о том, что обеда у меня не будет. Да-а, соловей песнями не сыт. Падаю на траву, тяжёло дыша. Устал и есть хочется. Надо что-то придумать.
- Перна-а-атый! - кричу. - Как насчёт в деревню за обедом?
Коровы к этому времени легли, дремлют. Даже Гитлер спит стоя. Полчаса как минимум в нашем распоряжении есть. Можно спокойно успеть, если мой напарник не заартачится. Нет, чувствует вину и старается исправиться. Подбегает ко мне и застывает памятником, замирает изваянием, только боками водит.
Мама говорит, что все люди как люди садятся на коня, а её сын влетает, как чёрт. Вот и сейчас я чёртом влетел в седло, не касаясь стремян, и ещё через мгновение мы несёмся, стелемся по-над землёй в сторону деревни. Держусь за луку седла, привстав немного в стременах, полностью доверился другу. И он не подводит! Вытянув шею и чуть наклонив голову в сторону, Ворон буквально парит, летит, едва касаясь копытами земли. Может, если захочет! И прошу заметить, без понукания! Это он так свой грех замаливает, исправляется, задабривает меня. Прощаю! Я не гордый!
Ритмичный топот копыт глухо раздаётся по дороге. Лети-и-им!
Не проходит и нескольких минут, как мы останавливаемся у моего дома. Вот тебе раз! Эт-т-то что за привидение?
Со двора соседки бабушки Сони выходит некое создание девичьего рода в коротеньких шортиках, с длинными, распущенными, светлыми волосами. Обтягивающая кофточка с глубоким вырезом на груди ярко и контрастно подчёркивает талию и выпуклые, притягательные достоинства незнакомки. Артистка! Её стройные красивые ножки в невиданных для нашей деревни греческих плетёнках направляются в мою сторону.
Видно, что-то со мной произошло не то, потому как миленькое создание остановилось и удивлённо смотрит на меня. Что на меня смотреть? Я же не поплавок!
Чувствую, что пора закрыть рот, там точно не картинная галерея, а не могу! Спасает Ворон: громко, презрительно фыркнув, поворачивает меня в обратную сторону, подставляя для обозрения свой шикарный круп, тем самым избавив своего друга и наездника от позорного показа полости рта.
- Здравствуйте! Куда же вы? - все знакомые мне доселе птичьи голоса меркнут, не идут ни в какое сравнение с чарующим голоском незнакомки.
Поворачиваюсь в седле. Сейчас и я смог рассмотреть её лицо, нет-нет: лицо, морда, харя, рожа - это у меня и Ворона с Гитлером, а у неё - личико!
Тонкие, слегка подведённые бровки удивлённо взметнулись вверх. Яркие, чуточку припухлые губки застыли в милой улыбке. А глаза? Нет, о них и не стоит говорить! О них надо писать стихи, слагать баллады, для них необходимо исполнять серенады! Голубые, манящие, зовущие, с поволокой, глубокие - нет, не могу! Не хватает запасов пастушьих слов и знаний не хватает!
- Ты - Геннадий? А я так сразу и не узнала.
Всё! Узнал и я. Так это же Лена, Ленка, внучка бабушки Сони! Она живёт в городе, приезжала сюда последний раз года четыре-пять назад. Моя ровесница, одногодка. Мы с ней играли когда-то в детстве. Тогда была пигалицей, угловатым, нескладным человечком неопределённого рода-племени. А теперь?!
- Здравствуй, Лена, - пришлось спешиться.
Стою перед городским совершенством прямой противоположностью: босые, немного в цыпках ноги; закатанные до колен не первой свежести штаны; выцветшая, неопределённого цвета рубашка с завязанным узелком на животе; выгоревшие на солнце растрёпанные волосы и облезлый от загара нос - не Ален Делон, далеко не он. Чувствую, шкурой чувствую свою схожесть с макакой, а ещё больше - с шимпанзе или гориллой, особенно усиливают сходство длинные, висящие вдоль туловища руки, которым не могу найти места. И потому волнуюсь. Спасибо, ростом выше Ленки на голову да и телосложение у меня крепкое. Хоть это радует. Мама говорит, что я как дубок молодой. Ну, ей виднее, на что похож её непутёвый сын.
- Здравствуй, Геннадий, - и протягивает в мою сторону руку.
Как назло, ладошки мои вспотели, да и лоб покрылся испариной. С чего бы это? Не могу сообразить, догадаться, а руки сами собой уже потёрлись о штаны, схватили в себя, поглотили нежную ручку городской гостьи. Осталось только поднести к губам и поцеловать. Нет уж, дудки! Телячьи нежности не про нас!
- П-п-привет, Лена, - покраснел, засмущался, и сам себя ненавижу и презираю до коликов в боку.
Куда подевались и моя начитанность, и присущая мне смелость, и непосредственность в общении с нашими девчонками? Отупел мгновенно, лишился дара речи! Руки-то мои никак не схожи с её нежными ручками: большие, загрубевшие, в мозолях. Стыдобище, а не руки, лапищи. И ногти обкусаны, а не аккуратно срезаны и обработаны маникюрной пилочкой, и под ними грязь.
Хорошо, Ворон не видит моего позора, отошёл в сторону, воспитанный, в отличие от меня. А то бы оборжался от смеха, глядя на растерявшегося друга. Это он умеет посмеяться надо мной при случае, знаю его, подлого.
- Ой, я так рада, так рада, что тебя встретила! - щебечет, щебечет, а я развесил уши, слушаю. Слава богу, рот закрыл.
- Бабушка в таком восторге от тебя, Геннадий, так нахваливает! Говорит, что ты - умница!
- Вот ещё, - отвечаю, а сам где-то глубоко-глубоко в душе начинаю нравиться себе. Доводилось слышать или читать, что тщеславие - грех, но, видимо, и мне не чуждо согрешить. - Пасти коров - большого ума не надо, - говорю. - Какой уж тут молодец среди овец?
Скромничаю. Зачем же развенчивать у населения миф о собственной персоне?
А она как будто не замечает моего потрясённого состояния, уже вцепилась под руку, прижалась своим горячим бочком к моему дрожащему и продолжает щебетать.
Вроде как и приятно и неудобно за свой вид, и стесняюсь, и радуюсь, и в голове какая-то каша - вот так ситуация. Легче Гитлера на колени поставить, чем с девчонкой пройтись. Чувствую, она меня за кольцо ухватила, подчинила себе, сейчас начнёт ставить на колени. Ноги-то мои уже подгибаются, и в носу засвербило. Но я же не бык!
- Как девятый класс окончила? - более глупого вопроса задать нельзя было в тот момент, а я спросил.
- Нормально, - её глаза если не повылезли из орбит, то собрались туда, точно. - Ты, как всегда, на отлично?
- Ну-у, четвёрок нет, - а сам думаю: "Так тебе и надо, придурок! Разве об этом с красивой девчонкой говорить надо? Ты что, идиот, книг не читал?"
Вижу, у неё пропал интерес ко мне, как к личности. Бабушка Соня как-то говорила, что внучка от рук отбилась, учиться не хочет. А тут я на больной мозоль....
Отпустила руку, чуточку наклонилась в сторону, отстранилась, оценила трезво мой внешний вид. Еле заметная презрительная ухмылка коснулась очаровательного личика.
- Да-а, скучища у вас в деревне, - мне показалось, что даже зевнула на последнем слове.
Ну и меня заело!
- А ты, что, - говорю, - ждёшь, что тебя здесь развлекать станут, да? Давай на руках перед тобой пройдусь, посмотришь, похохочешь, а? От нас цирк только что уехал, ты опоздала.
- А клоун остался, да? - и смотрит на меня этак презрительно, как на ноль без палочки.
- Ага, - отвечаю. - Попросили задержаться, тебя рассмешить. Приходи ко мне в поле, познакомлю с Гитлером, обхохочешься, такой весёлый парень.
- А почему Гитлер?
Вот наивная!
- Потому что смешной, потому что комик он.
- Сегодня не могу. Можно- завтра? Позагораем, - и опять смотрит своими... своими... вобщем, смотрит тем, чем смотреть положено.
Назвать эти приборы видения глазами язык не поворачивается, настолько они красивы, очаровательны и далее все известные в русском языке восхитительные прилагательные по списку.
- Нет, завтра я буду улучшать санитарно-гигиеническую обстановку на ферме.
- Как это? Ты ещё работаешь и врачом? - часть личика округлилась, ротик приоткрылся, обнажив ровненькие беленькие зубки. - Геннадий, в таком случае ты и правда гений!
- Да, - говорю, - гениальный врач. Навоз буду вывозить с фермы.
- Фи-и-и! Как грубо и не смешно, - скривила губки и смотрит этак брезгливо.
- Зато тяжело, запашисто и правда, - добиваю девчонку с чувством злорадства.
Понимаю, разговор пошёл не в ту сторону и не так как надо: пора прекращать, не то расстанемся врагами. А она такая красивенькая! Потом ведь сожалеть буду.
Так, а где мой Пернатый Боливар? Кручу головой, Ворона рядом нет. Неужели сбежал? Вот предатель! Он всегда так: если мой собеседник ему не понравился, уходит от меня самостоятельно и без разрешения.
А-а, вот он где!
По улице к дому идёт ещё одна моя соседка, что напротив, одноклассница Люда Селезнёва. Я её зову тоже Пернатой. Тяпка на плече, значит, свёклу в поле полола, на обед пришла.
Так вот. Мой Ворон полетел ей навстречу! Сейчас целоваться будут! Точно! Конь остановился посреди улицы, как вкопанный, вытянул свою морду, губами шлёпает, шлёпает и хвостом машет, машет от радости, как жеребёнок-стригунок. Тьфу! Смотреть противно! А она, она, Людка-то?! Губки трубочкой и целует эту скотину! В губы! Нет, чтобы со мно... Ой! О чём это я? Как-то чмокнул её неделю назад в щёчку, главное - нечаянно, случайно, так она такую оплеуху отвесила, Гитлер бы не устоял! Винтом от неё пошёл! А с Вороном - пожалте! С удовольствием! Ещё бы взасос!
- Фи-и! Как не эстетично, - прощебетала рядом гостья из города.
Значит, она тоже по достоинству оценила предательство и коварство моего друга.
- Привет, Ген! - это так ко мне обращается Людка. То ли сокращённо от "Геннадий", то ли "ген" - какая-то молекула в организме. Скорее - второе. Она точно не в восторге от меня и считает чем-то маленьким, недостойным её внимания. Это, конечно, меня задевает.
Горожанку не замечает. Ленка тоже делает вид, что с Людкой не знакома, хотя это далеко не так. В контрах ещё с детства. Причина? Да кто их знает, этих баб! Наверное, Василий Григорьевич Токарев, зоотехник, специалист по женщинам, дал бы исчерпывающий ответ, а я пока не могу, тяму не хватает.
А сейчас девчонки окинули друг друга таким испепеляющим взглядом, что даже я понял: материализуйся взгляд, ни от одной не осталось бы и мокрого места.
- Да-а, женская душа - потёмки, - сказал бы мой наставник по жизни Василий Григорьевич.
Лучше не скажешь. Однако пора и к делу.
- Воро-о-о-он! - зову товарища. - Кончай влюбляться, пора и на работу!
А он проводил свою любовь до калитки, позволил заплести косичку в гриве и теперь стоит там, делает вид, что не слышит. Вот, гад! Это ему не нравится Ленка, поэтому не подходит, я же его знаю! А Людку - уважает и любит. Он ей предан. И за что? Они же не так часто встречаются, общаются. А смотри ты! Взаимная любовь. Вот так Пернатые!
- До вечера, - прощаюсь с гостьей. - Извини, дела.
Не скажешь ведь ей, что коню ты не понравилась: засмеёт и обидится. Да и законы гостеприимства не рекомендуют этого делать. Подумает, крыша поехала у меня. Кстати, и будет недалека от истины.
Дело в том, что, по словам чересчур наблюдательного зоотехника, я неровно дышу и чирю крылом при виде Людки Селезнёвой. И вдруг сегодня заметил сам за собой: что-то сбиваться стало дыхание от общения и с Ленкой. К чему бы это?
Забежал домой, наспех перекусил, схватил пару кусочков сахара. Это - в качестве отступного Ворону за общение с посторонними, неугодными ему людьми.
Обратно мой верный конь доставил не так быстро, в некоторых местах даже не бежал, а еле переставлял ноги, трюхал, ёкая лошадиной требухой. Обиделся. И даже два кусочка сахара не помогли, не сгладили его впечатления от гостьи из города.
Успели вовремя: Гитлер пытался увести стадо на ферму раньше времени, но мы ему помешали, за что были обруганы недовольным бычьим рёвом. Однако сила и правда были на нашей стороне, а наручные часы имелись только у меня, пришлось ему, вражине, смириться, согласиться с нашими убедительными доводами.
2
Вывозить навоз с фермы - занятие не только нелёгкое, но и неприятное. Понятно, что здесь не цветочная оранжерея, но тем не менее... надо!
Самая большая механизация на нашем коровнике - женские руки и совковая лопата. Доярки из-под коров выгребают, вычищают, складывают кучи в проходе между рядами. Потом из шланга поливают то место, где стоит скот, смывают начисто, вот и всё: коровы и доярки своё дело сделали. Осталась наша с Вороном работа: вывести эти кучи в поле, где делают компост. Всего каких-то десяток куч, каждая из которых по полтонны весом как минимум. Однако за день надо успеть. Глаза боятся, руки делают - это как раз к сегодняшнему случаю. С десяток ходок придётся сделать.
На ногах - резиновые сапоги, в руках - совковая лопата, Ворон с телегой стоит рядом с кучей, и - пошла писать губерния!
Ферма в это время пуста: я, конь и оно - нас трое.
Коровник находится на горушке, на самой вершине. Важно выехать из ворот, под горку телега должна катиться сама. Но не тут-то было! Прямо по курсу огромная, радиусом метров в десять, лужа. Топкая, вязкая. Я Ворону не завидую и потому предоставляю ему право самостоятельно выбрать маршрут.
Можно объехать вокруг, но это дольше и тоже не асфальт, а месиво. Так что, конь сам выбирает, где ему лучше. Закрепив вожжи за телегу, почти полностью отпускаю чересседельник, чтобы хомут не давил горло коню, отхожу в сторону, говорю:
- Думай, Пернатый, думай. Теперь болеть твоей голове.
Ворон мгновение смотрит на меня, презрительно качает головой и решительно направляется в лужу. Обегаю вокруг, смотрю, как тяжело, надсадно тащит воз мой друг. Вытянулся в струнку, каждая мышца, каждая жилочка, каждая вена с артерией на его воронёной шкуре проступили, выпирают. Кони Клодта отдыхают! Глаза налились кровью, ноги по колено в жиже, телега чуть выше ступиц в ней же плывёт, не катится, а он идёт, идёт, тащит на себе, только тяжело, со свистом дышит. В таких случаях мне его жаль до слёз, стараюсь не говорить ни слова, чтобы не отвлекать.
Вот вытащил на сухое место, на твердь и стоит, отдыхает, тяжело поводит боками да слегка подрагивает мышцами от усталости. Я тоже стою, молчу. А что тут скажешь? Только что он бездельничал, я работал, сейчас поменялись местами. Мне тоже пять тонн лопатой загрузить, а потом разгрузить не так-то просто: до десяти тонн к концу дня вырастают. Учитывая разность в весовых категориях, ещё вопрос, кому из нас труднее?
Не понукаю, жду. Отдохнул маленько, скосил на меня глазищи, безысходно вздохнул, обречённо направился в поле. Умный коняшка, что ни говори. А что? И он понимает, что другого выбора у нас нет: надо работать.
Разгрузились и по новому заходу. Так весь день с перерывом на обед. Лирики никакой: навоз и работа, труд и навоз. Цветов, оваций мы с Вороном не ждём. Вот так и живём - работая, и работаем - живя.
Во время такой работы как-то не приходят на ум стихи о безоблачном отдыхе, о цветках-лютиках. Хотя если быть до конца честным, когда руки к концу рабочего дня дрожат от усталости, не держат лопату, ноги подкашиваются и верный конь смотрит на тебя как на врага лошадиного народа, вот тогда хочется заматериться на весь белый свет, плюнуть на всё и уйти, уйти, куда глаза глядят, только чтобы не видеть и этих куч, и самого себя. Бывает, чего уж скрывать. Но мы с Вороном понимаем, что производное от ты, конь и оно называется тяжёлым крестьянским трудом, и потому не ропщем. А если и злимся, то только про себя, не на показ.
А тут гостья из города: мол, скучно у вас в деревне. Предложу ей при случае прийти на ферму, подоить коров двадцать вручную, группу одну, потом убрать за ними. Интересно, о каких развлечениях она подумает? И придут ли они, развлечения эти, на ум после такой работы? Отдохнуть бы.
Ладно, кесарю кесарево, как сказал бы наш зоотехник, а ты, Геннадий, бери побольше, бросай подальше. Пока летит - отдыхай и в том же духе продолжай. Философ, однако, доморощенный, Сократ с Диогеном в одном флаконе.
Людка Селезнёва иногда подменяет свою маму, доит коров, и что-то я не слышал из её уст о развлечениях, настолько устаёт. Правда, и не жаловалась на трудности. Хотя этой Пернатой хватало после дойки ещё и меня отругать, проконтролировать. Считает своей обязанностью быть моим покровителем и внеклассным учителем. У неё привычка такая ещё с детства: как села со мной за одну парту в первом классе, так и до сих пор сидит, сдвинуть невозможно. Ладно, пусть бы сидела, мне не жалко, привык уже. Так моду взяла проверять меня на каждом шагу и по каждому предмету. Выдам тайну: если я получал на уроке четвёрку или, не дай бог, тройку - у Людки начиналась если не истерика, то что-то близкое к потере сознания. Поедом ест меня, шагу шагнуть не даст, пока не исправлю. Потом только успокоится. Видите ли, она утверждает и уверена, что я, оболтус этакий, способен окончить школу с золотой медалью. Блажен, кто верует. Правда, я и сам не против таких перспектив. Ладно, остался ещё год, и - прощай, школа! А потом? Я знаю, что потом. Сельхозинститут и точка! И снова домой, в нашу деревню! Василий Григорьевич говорит, что к тому времени он уйдёт на пенсию и уступит мне своё место. Не знаю, не знаю!
А пока надо возить навоз. Вот такая она, философия жизни Пернатых в деревне.
Пришёл с речки, искупался, сейчас сижу на лавочке у дома, отдыхаю. Рабочий день закончился, хорошо!
А вот и оно, привидение городское. Что-то подозрительно начинает стучать моё волевое каменное сердце. С чего это вдруг? Такая открытая эта Ленка, что прямо невмоготу сидеть рядом с ней. А запахи, какие запахи источает! После моих рабочих эти так будоражат, что с ума сойти можно. И кажется такой домашней, доступной, что, дай мне волю, зацеловал бы всю с ног до головы!
И она как будто дразнит меня, села ещё плотнее, прижалась.
- Можно, я к тебе в поле приду завтра? - спрашивает.
- Можно, - говорю, - конечно, можно. Поле большое, всем места хватит. Мы с Гитлером уступим тебе берег речной в случае чего: можешь на отмели побарахтаться в воде вместе с коровами.
Говорю, несу какую-то чушь, а сам мечтаю, чтобы пришла. Вот идиот! И ещё чувствую, что крышу мою сносит, прямо срывает, а я и поделать ничего не могу. Умом понимаю, что надо остановиться, встряхнуть себя за волосы, а что-то подсказывает: делай, Геннадий, делай, продолжай, не тормози. А там - как карта ляжет. Тьфу, что ж это со мной происходит?
- Погуляем вечером? - шепчет на ухо, и шёпот такой жаркий, томный, что отвечаю утвердительно.
- Да, - тоже шепчу и от предчувствия в горле пересыхать начало, першить.
А рука моя нашла её руку, сжала тихонько.
- Совхоз, - меня понесло, - по случаю твоего приезда закупил пони. Ну, это коники такие маленькие, недоросли.
- Зачем? - и сама вся наивность и простота: бери голыми руками.
- Как зачем? Тебя катать, веселить, - всё плотнее прижимаюсь, начинаю чувствовать каждую клеточку гостьи, учащённый стук городского сердечка, а сам суматошно перебираю в памяти места, где бы нам уединиться.
- Что, так и будем на виду у всей деревни сидеть, как в телевизоре? - она тоже поняла моё состояние, прочитала мысли.
- А давай ... - у меня созрел гениальный план. Но закончить не успел, не суждено было претвориться плану в жизнь.
Потому что, как всегда и совершенно некстати, Василий Григорьевич, гуру мой, подъехал на велосипеде, слазит, ставит к забору, садится рядом со мной.
- У тебя, красавица, - говорит, - в городе есть велосипед? - к соседке городской обратился.
И это-то вместо приветствия? Где же наше гостеприимство, воспитанность, чувство такта? Неужели старшее поколение не училось в школе? Воистину, пришёл и всё опошлил.
Ленка моя опешила.
- Нет, - отвечает. - Ставить негде. Мы на пятом этаже в двухкомнатной квартире живём, дом без лифта.
- Всё понятно. Возьми мой велосипед, покатайся.
Сам поднимается, берёт девчонку за руку, в добровольно-принудительном порядке помогает сесть на велосипед, даже подтолкнул. Уехала, виляя заманчиво одним местом в коротеньких штанишках.
- Ты, Казанова, поговорки народные знаешь? - это уже ко мне.
- Так. Немного.
А сам ничего понять не могу, сижу, рот разинув, слушаю.
- Только сорока на блестящее кидается, знаешь это?
Киваю головой, соглашаясь, а что к чему - не понимаю.
- Сейчас я тебе несколько поговорок скажу, а ты выбери ту, что тебе ближе.
Закинул руки за голову, прижался спиной к забору и начал:
- "Ворону видно по полёту, а доброго молодца - по соплям". Запомни эту, она - главная, уж больно тебе подходит, про тебя она, родимого.
Я заёрзал на лавочке, даже злиться начал.
- Успокойся, Геннадий. Слушай дальше. "Лицом к лицу - лица не увидать. Большое видится на расстоянии".
- Дядя Вася, к чему всё это? - не выдержал я.
- А к тому, Геннадий Павлович, что дурак ты, как есть - ду-рак! Ду-ра-чок!
Отвесил мне щелбан по лбу и ушёл внезапно, как и появился. Даже не стал дожидаться велосипеда.
- Привет, Ген, - Людка вышла с вёдрами, направилась к колодцу. - Что, дураков учат?
- Ты к чему это, Пернатая? Вы что, сговорились все сегодня меня учить?
Не удостоила ответом, ушла, гордо неся голову. А тут и мама появилась на улице, стала загонять в дом, как маленького.
- Тебе, сынок, вставать завтра рано в четыре часа утра, не забывай. Иди, отдохни.
- Нет уж, дудки! - сам себе думаю.
Поднялся, пошёл за Людкой к колодцу. Она уже возвращается, несёт два ведра воды, торопится.
Забрал вёдра, спрашиваю:
- Вы чего сегодня на меня ополчились?
- А ты и не понимаешь? Взрослеть надо, Ген, взрос-леть! Вёдра поставь на веранде и иди уже, ждёт.
И так это презрительно сказала, с такой издевкой, с такой подковыркой, что захотелось назло ей остаться здесь, даже лечь на старый диван, что стоит в углу веранды, и уснуть.
Что и сделал. Но не успел смежить глаза, как тут же эта Пернатая соседка, этот оруженосец верный, мой контролёр и эталон в поведении и жизни выплеснул на меня ведро холодной воды!
- Ты что?! - кричу. - Совсем уже? Полежать нельзя?
- Вон! - и руку одну в бок, другую вытянула в сторону двери. - Вон! У тебя есть где и с кем лежать!
И глазёнками гневно так сверкает.
- Ну и чёрт с вами! - ору. - С ума все посходили! Заполошные!
Выскочил из дома, побежал к себе, забрался на сеновал и тут же уснул назло всем.
Ленка пришла ближе к обеду, когда мы с Вороном уже и полетали, и вздремнули несколько раз.
- Прокати на лошади, - а сама подходит и тянет руки ко мне.
Только, было, я собрался поднять это произведение человеческого искусства к себе в седло, так конь стал пятиться, прижал уши, оскалил зубы, вот-вот бросится на девчонку.
- Стоять, Пернатый! Не видишь? Здесь дама!
Не понял меня, продолжает пятиться и скалиться. Тут уж я не выдержал, резко дёрнул узду: всё ж таки человек - царь природы, а не кони Вороны, и не к тебе пришла такая очаровательная девчонка, а ко мне.
- Стоять, сказал!
Усадил-таки Ленку к себе на руки в седло, она прижалась, дрожит вся.
- Ой, как страшно!
Тронул коня, а он скосил глаза на меня, посмотрел с таким презрением, что я готов был свалиться с седла.
- Но-но, поехали, Пернатый! Ещё чего не хватало!
И он пошёл, понурив голову. Нет, не пошёл, а побрёл обречённо, как на казнь, на бойню. Обиделся, значит. Но ничего, не в первый раз.
Идёт шагом, еле переставляя ноги. А нам быстрее и не надо. Вот она, у меня в руках жарко дышит и губки рядом с моими. Обняла за шею, прижалась. А запахи! Запахи! Схожу с ума!
Сколько мы целовались, не помню. Пришёл в себя, стоим у околицы. Ворон встал как вкопанный и ни с места! Что я только не делал, ни в какую! Стоит, как будто приковал его кто. Пришлось слезть с седла, снять даму.
Едва ноги Ленки коснулись земли, как в то же мгновение конь отскочил в сторону и рванул от нас обратно в поле.
А меня? Там же стадо без присмотра! Как же я?
- Всё, пока, пока, - попрощался не по-джельтменски в спешке, сам бросился за конём.
А он отбежал немного и встал.
- Стой, Пернатый! Друзей не бросают! - кричу.
Ворон как будто ждёт, но стоит мне подойти к нему ближе, как тут же бросается убегать. Обиделся, точно обиделся, значит, не даст поймать себя. Я его знаю, но надежды не теряю, бегу вслед, прошу, умоляю остановиться.
- Воронок, дорогой, но так друзья не поступают, - пытаюсь ещё увещевать, надавить на дружбу, разжалобить. - Пернатый Пернатого в беде не оставляет! Свои своих не сдают!
Не тут-то было! Уходит. Ну и чёрт с тобой!
- Ты не Ворон, - кричу. - Ты - Гитлер! Пособник Гитлера. Сателлит! Муссолини! Фашист недобитый! Ты - ощипанная ворона! Бычара!
Кричу, чуть не плача, но в ответ ни жалости, ни понимания.
- Иди, скачи к своему другу, - ору вдогонку коню. - Целуйся с Гитлером, фашист проклятый, предатель, изменник! Плачет по тебе военный трибунал!
При последних словах Ворон взбрыкнул и галопом пустился в поле к стаду.
- Врагу-у не сдаётся наш гордый "Варя-аг", поща-ады никто-о не жела-а-ет! - запел я. А что ещё прикажете делать?
Так в тот день и не подошёл ко мне Ворон, даже не позволил взять сумку с обедом, что приторочена к седлу. Остался голодным. Да-а, друг называется.
Домой стадо возвращалось следующим порядком: первым шёл Гитлер, за ним, вытянувшись клином, коровы; за коровами брёл я, а где-то вдалеке позади всех обиженно, но гордо вышагивал Ворон.
- Что, Пернатые, опять поссорились? - конюх дед Тихон понимающе улыбнулся, похлопал меня по плечу.
- Да-а, - устало махнул я рукой.
- Ладно, так и быть, сам сниму седло, расседлаю. Иди уж, Пернатый, чисти пёрышки. Завтра помиритесь. Не впервой.
Хорошо бы помириться, но это зависит не только от меня. Для полноценного мира необходимо обоюдное согласие сторон, а у нас пока полный раздрай и непонимание. Ладно, прав дедушка Тихон, не впервой.
Людка сегодня дежурила вместо мамы и помогала выгонять коров на пастбище. Это обязанность дежурной помочь выгнать скот из фермы в прогон.
Я не видел, когда и как напал на неё Гитлер. Услышал только истошный крик и всё понял. Когда подбежал, девчонка бездыханно лежала на земле, а Гитлер рядом с ней рыл копытами землю, готовился к новому нападению на жертву.
Изо всей силы, с оттяжкой опоясал бычью тушу кнутом, в тот же миг он бросился на меня. Успел выставить руку, пытаясь ухватить за кольцо, но не тут-то было: пальцы только царапнули морду быка, скользнули мимо, и в то же мгновение почувствовал, что невидимая сила отрывает меня от земли. Не успел сгруппироваться, как тяжело, с придыханием грохнулся на неё же, родимую земельку. Дыхание перехватило, попытался, было, отползти или подняться, как снова оказался в воздухе вопреки желанию.
Смог встать на четвереньки и увидел несущегося во весь опор Ворона. С разгона, изо всей силы, всей массой протаранил Гитлера, опрокинув того на землю и сам тут же отскочил в сторону, принялся добивать лежащего на боку противника копытами задних ног. Издав утробный рёв, бычара вскочил, бросился наутёк.
Я кинулся к Людке, рядом с ней уже стоял мой верный, мой преданный друг и товарищ Ворон без седла и уздечки: к этому времени мы ещё не успели помириться после вчерашней ссоры.
Распростёртые руки, бледное лицо, кровь из-под спортивных брюк на голени - моей Людке, моей Пернатой подружке плохо!
Легонько бью по щекам.
- Что со мной? Где я? - глаза открылись, слабая улыбка коснулась уголка рта. - Что это было?
И вдруг без перехода застонала, лицо исказила гримаса боли.
- Больно, как мне больно, - произнесла с трудом и из глаз хлынули слёзы.
- Только не плачь, не плачь, - умолял я, стоя на коленях. - Только не плачь, я... мы сейчас... сейчас, родная моя, любимая, сейчас!
Просунул руки, поднял свою Людку, мою Людочку, Людмилку, держу на руках.
Как же сесть нам на Ворона? Нужно в больницу, срочно в больницу.
- Ворон, Воронок, - прошу, умоляю уже коня. - Ложись! Лежать! Ложись, конёк мой родной! Мы же с тобой учили это, ты умеешь, умеешь, вспомни, Пернатый!
И он лёг! Мой верный Боливар лёг! Пернатый понял меня! Он понял нас! Свои своих в беде не бросают!
- Вставай, вставай, Ворон, пошёл, вставай, родной мой! - уже сидя на спине, трогаю холку коня, стучу по шее.
И он бережно, аккуратно встал, а потом и пошёл. Пошёл сначала медленно, но с каждым мгновением, с каждой секундой убыстряя шаг.
- Аккуратно, аккуратненько, Воронок, - прошу коня. - Быстрее, быстрее!
И он понял, что я без седла, что мне неудобно сидеть самому да ещё держать на руках Людку. Пошёл иноходью, мягко переставляя ноги, плавно и бережно неся на себе своих друзей.
- Родная моя, любимая! - я прижимал свою бесценную ношу, целовал мокрые глаза, щёки, лоб.
- Ты только не плачь, не плачь, родная моя, - успевал шептать. - Слышишь, не плачь! Я не позволю, чтобы ты плакала, я заберу твою боль! Я же тебя люблю! Люблю!
- Говори, говори, не переставай, говори, любимый!