Альба Георг : другие произведения.

Копьё судьбы-2

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

  
   Руди читает о сверхчеловеке. Обмен мнениями с соседом. Отбой.
   Пащенко записывает в тетради. Что есть Свастика? Монастырь бона. Кто такой Шенраб? Жены тибетских царей.
   Свет желтой лампы. Привилегия быть отравителем. Разговор с супругой. Спать пора.
   Разговор у костра о вопросах мироздания. Что такое Вселенная?
   "Человек - это канат..." Призрак в мантии. Чудесная книга. Штудирование текста.
  
  
   "Я учу вас о сверхчеловеке. Человек есть нечто, что должно превзойти. Что сделали вы, чтобы превзойти его?
   Все существа до сих пор создавали что-нибудь выше себя; а вы хотите быть отливом этой великой волны и скорее вернуться к состоянию зверя, чем превзойти человека?" - Руди с волнением перевернул страницу - такого ранее не читать приходилось. - "Что такое обезьяна в отношении человека? Посмешище или мучительный позор. И тем же самым должен быть человек для сверхчеловека.
   Вы совершили путь от червя к человеку, но многое в вас еще осталось от червя. Некогда были вы обезьяной, и даже теперь еще человек больше обезьяны, чем иная из них.
   Даже мудрейший среди вас есть только разлад и помесь растения и призрака. Но разве я велю вам стать призраком или растением?" - Мудрено, подумал Руди, но интереса не утратил и зевать не начал. - "Сверхчеловек - смысл земли! Пусть ваша воля говорит: да будет сверхчеловек смыслом земли!
   Я заклинаю вас, братья мои, оставайтесь верны земле и не верьте тем, кто говорит вам о надземных надеждах! Они отравители - все равно, знают ли они это или нет. Они презирают жизнь, эти умирающие и сами себя отравившие, от которых устала земля".- Рудольф почувствовал, что начинает уставать, и украдкой посмотрел на соседа. Тот читал лежа. Лицо закрывала книга. На обложке красовались большие золотые буквы: "Зарождение расы", а чуть повыше черным и помельче - имя автора: "Бульвер-Литтон".
   - Не спишь? - окликнул Рудольф.
   -Нет.
   -Интересно?
   -Да... Не мешай!
   -Только спрошу: кто этот Бульвер-Литтон?
   -Член Общества Розенкрейцеров.
   -Англичанин?.
   - Он наш, посвященный! - Адольф демонстративно - хватит, мол, донимать - повернулся спиной, не отрываясь от чтива.
   "Слово "врил" означает особый вид энергии, лишь бесконечно малая часть которой используется в повседневной жизни. Тот, кто становится хозяином "врил", становится хозяином своей судьбы и всего мира. Постижение "врил" развивает сверхчувственные способности человека. К этому и должны быть направлены все наши усилия. Мир переменится. Властители выйдут из-под земель. Если у нас не будет с ними союза, если мы тоже не будем властителями, то окажемся в числе рабов, в навозе, который послужит удобрением для того, чтобы цвели новые города".
   -Отбой! - раздался зычный голос в коридоре. - Всем спать!
   Окошечко в двери открылось и оттуда донеслось грозное:
   -А вам отдельное приглашение? Прекращайте читать или - в карцер за нарушение внутреннего распорядка!
  

* * *

   "Нам пришлось немного отклониться от основного маршрута и отправиться в небольшое местечко Даланджи, расположенное в горах Симлы, - записал Пащенко в походной тетради. - Отклонились, чтобы осмотреть монастырь, построенный беженцами из Тибета. Той небольшой группой, что исповедовала добуддийскую веру. "Бон-по" - так называемая "черная вера". Эти почитатели Богов Свастики несут в себе загадку. С одной стороны они являются колдунами-шаманами, извращающими буддизм, но с другой - в их учениях сквозят какие-то полузабытые знаки почитания огня и природы".
   -Свастика, это тот самый значок, что встречается и у египтян? - спросил Кондиайн, чертя на песке паукообразный символ.
   -Насчет египтян не знаю, - ответил Андрей Николаевич, - но, говорят, что и немецкие национал-социалисты тоже начинают его использовать.
   - Что означает этот "паук-крестовик"? - спросил Шандеревский.
   - Всего лишь - круговорот солнца, хоть и выглядит угрожающе, - пояснил проводник,
  
   Монастырь бона стоит на вершине невысокой горы, а внизу к нему лепятся аккуратные домики и квадратики полей тибетской колонии. Монастырь внешне походит на буддийский. Только Свастика, украшающая вход, закручена влево.
   Вошли внутрь. В храмовом зале вместо Будды на алтаре восседает учитель реформированного бона Шенраб. Боги Свастики, похожие на тантрических "Богов страха", скалятся яростно и непримиримо.
   -Кто такой этот Шенраб и почему он восседает вместо Будды? - спросил Пащенко любезного ламу, вызвавшегося стать гидом.
   -Шенраб Миво родом из Шанг-Шунга, что в Западном Тибете. Бон в течение всего времени своего развития заимствовал от буддизма очень многое, а буддизм в свою очередь взял многое от бона.
   -Сам черт ногу сломит, - пробурчал себе под нос Андрей Николаевич, поблагодарив любезного ламу. Остальные члены экспедиции с увлечением разглядывали убранство храма. Видя заинтересованность гостей, лама заворковал снова:
   -Первый царь Тибета правил в 127 году до нашей эры, но только в У11 веке Тибет сформировался как государство, которое и возглавил царь Сонгзен Гампо. С его правления начался период завоеваний, который длился три века. Короли Непала и императоры Китая предлагали своих дочерей в жены тибетским царям. - Заметив вопросительные взгляды слушателей, лама ответил:
   - Женитьба на непальских и китайских принцессах имела большое значение, поскольку жены царей способствовали распространению буддизма.
  

* * *

  
   Свет желтой настольной лампы ласкал листы пухлой рукописи. Перо периодически постукивало о дно чернильницы, намекая, что не мешало бы долить чернил. Уменьшенное отражение лампы пряталось в стеклах очков седобородого художника, а он все записывал, записывал, записывал...
   "Вероятно, самым странным верованием, встреченным здесь, является убеждение в том, что тот, кто отравит человека высокого положения, получает всю удачу и привилегии его жертвы. Откуда и как такая извращенная идея могла возникнуть, невозможно даже и представить себе. Наряду с этим говорят, что здесь есть семьи, которые собирают секретные рецепты ядов и имеют особые привилегии быть отравителями. Когда вы слышите о случаях гибели людей от неизвестных болезней, то узнайте, не применялась ли эта странная практика. Тибетцы дружески советуют вам быть осторожными с едой в незнакомых домах. Иногда, в знак особого уважения, пищу присылают вам домой. Вы должны проявить величайшую осторожность. Действительно, во все времена в этих местах больше всего надо быть осторожным с пищей, так как помимо яда вы можете получить испорченные продукты. Сухое мясо часто несвежее. Кукуруза и ячмень могут быть смешаны с маленькими камушками и всякого рода грязью. Хлеб бывает плохо выпечен".
   - Это ты правильно подметил, что "хлеб бывает плохо выпечен", - сказала Елена Ивановна, тихо подойдя и обняв сзади мужа за плечи.
   - Ах, это ты, матушка! Не заметил, как ты...
   - Я и вижу! Так увлечен, что тебе хоть потоп!
   - Тема острая, дорогая. Как хлеб плохо пекут, как травят почем зря.
   - Ужасно! Часто вспоминаю нашу домработницу, царство ей небесное, которая так тихо входила в комнату и так же выходила.
   - Как ты сейчас?
   - Я серьезно говорю. Она всегда казалась здоровой и ни на что не жаловалась.
   - Ее отравили?
   - Конечно.
   - За что?
   - Вероятно, знала больше, чем должна была. Или не преднамеренно вызвала чью-то месть. А наш старый слуга, китаец, как волновался, когда мы были приглашены к амбаню на обед. Помнишь?
   - Помню, он все твердил: "Вам лучше там не есть! Амбань - злой человек!"
   - А помнишь, как на одном из визитов несколько приглашенных лиц так и не притронулись к еде в течение всего официального обеда?
   - Они уж слишком! Другие ели, и мы в том числе, и ничего.
   - Считай, нам повезло. А помнишь, когда прислали почетные подношения в виде разных кушаний? Слуга наш спросил с тревогой: "Вы собираетесь это есть? Немедленно - на помойку!"
   - И действительно, там отравилось потом несколько бездомных собак. Я думаю, англичане науськивают тибетских лам против нас, чтобы помешать осуществить наш план.
   - Да Бог с ними, с этими англичанами... Пойдем, батюшка, спать. Я за этим и пришла. Позвать тебя. Ты на часы не смотришь?
   - А который?
   - За полночь перевалило.
   - Иду, матушка, иду! - зашелестел супруг складываемыми листами и задул лампу.
  

* * *

   Снова привал. Опустился вечер, вернее тот предсумеречный час, когда предметы не отбрасывают теней и кажутся застывшими в прозрачном воздухе. У костра двое. Кондиайн и Пащенко. Остальные спят.
   Разговор касаетя непосредственно научных тем. И более того. Вопросов мироздания...
   - На мой взгляд, Вселенная единственна, - говорит Александр Борисович, чувствуя свое неоспоримое преимущество в астрономии. - Ее определяющим свойством является неограниченность. Этим свойством обладает только Вселенная и не обладает никакая ее часть. А неограниченный объект может быть только один. Если система, внутри которой мы находимся, не имеет границ, она определена единственным образом.
   - Но всякая физическая модель относительна, - возражает Пащенко. - И она не может исключить возможности существования других миров. Более того, действительность наверняка должна быть устроена богаче, противоречивее и диалектичнее любой модели.
   - Видишь ли, все сведения, которыми мы располагаем, я подразделяю на три класса: эмпирические, физико-теоретические и более общие. В данном случае, а именно в вопросе о Вселенной, я придерживаюсь совокупности основных физических теорий и рассматриваю только те возможности, которые допускают их. То же, о чем говоришь ты, - это возможности еще не доказанные. Они относятся к проблемам третьего класса. Но, разумеется, разрабатывая космологию, необходимо помнить, что наши модели могут в чем-то и не соответствовать действительности, что они могут оказаться верными, так сказать, "с точностью до наоборот". Да, в каких-то пунктах все может оказаться не так...
   - Ну, и что из этого?
   - В чем-то наши теории все-таки достоверны. Если придерживаться иной позиции, нельзя было бы работать.
   - Значит, - "завелся" Андрей Николаевич, - значит ли это, что Вселенная, которую рисуют современные физические теории, совпадает с реальной Вселенной?
   - Я принимаю эту гипотезу, отчетливо сознавая, что на самом деле может быть не так... более того, зная, что это наверняка не так. Но ведь пользуемся же мы механикой Ньютона, хотя она, строго говоря, заведомо неверна.
   - Разумеется, работать следует так, как ты говоришь, - согласился Пащенко, - но это не означает, что мы не вправе высказывать определенные суждения на том уровне, который ты называешь "более общим", я бы его назвал мета-уровнем.
   - Более того, опыт истории науки показывает, что физические теории, не будучи абсолютно правильными, тем не менее, позволяют продвигаться вперед до границ своей применимости, как если бы они были абсолютно правильными. Они сплошь и рядом дают верные результаты и даже за границами своей применимости.
   Андрей Николаевич потер лоб и медленно произнес:
   - До-пу-стим... Но вернемся к главному вопросу: что же все-таки такое Вселенная?
   - Можно сказать, что Вселенная - это предмет изучения астрономии: астрономия - наука о Вселенной. Но астрономия, как и любая конкретная наука, изучает материальный мир со стороны некоторых, данную науку интересующих, аспектов. Таким образом, Вселенная - это материальный мир, рассматриваемый со стороны его астрономических аспектов.
   - Но не кажется ли тебе, - не сдавался Андрей Николаевич, - что таким образом получается порочный логический круг? Ведь Вселенная - это для астрономии основное понятие, и потому в рамках самой астрономии его просто нельзя определить?
   - Ты совершенно прав! Для того чтобы определить понятие Вселенной, необходимо выйти за рамки астрономии и воспользоваться более общим понятием - материи...
   - Так что же такое Вселенная? - наступал Пащенко.
   - Нам придется обратиться к одному из самых поразительных, на мой взгляд, эмпирических фактов - к факту существования в мире последовательности структурных образований разных масштабов и различной степени сложности - от элементарных частиц до Метагалактики. - Александр Борисович сильно возбудился и часто дышал. - Эту последовательность иногда называют структурно- масштабной лестницей. Ступенями ее служат элементарные частицы и атомные ядра, атомы и молекулы, макроскопические тела, космические тела, такие системы космических тел, как планеты, кратные звезды, звездные скопления и ассоциации, галактики, кратные системы, группы и скопления галактик, сверхгалактики. Метагалактика, часть которой занимает всю область пространства, охваченную современными астрономическими наблюдениями.
   - А каково место человека в этом?.
   - Человек, с чисто физической точки зрения, занимает на структурно-масштабной лестнице определенное место. Он принадлежит к классу макроскопических объектов, а Земля, на которой он живет, - к классу космических.
   - Это понятно. Мы, похоже, воду в ступе толчем... Может быть, лишь посещение Шамбалы прольет свет на эти вопросы?
   - Может, - согласился астрофизик. - Будем надеяться.
   Беседа временно затихла. Друзья закурили. А Вселенная, сверкая мириадами звезд на необъятном небосводе, казалось, тихо потешалась над так мало знающими о ней человеками.
  

* * *

   - Человек - это канат, натянутый между животным и сверхчеловеком, канат над пропастью, - зычный голос раздавался под низкими сводами камеры. - В человеке важно, что он мост, а не цель! В человеке можно любить только то, что он переход и гибель!
   Руди проснулся первым и в страхе уставился на говорящего. Откуда этот третий взялся в двухместной камере? Может подселили? Но он не в арестантской робе, а в мантии. Да и на тюремщика не похож. Огромного роста, голова упирается в потолок, лица не видно.
   - Я люблю тех, кто не умеет жить иначе, как чтобы погибнуть, ибо идут они по мосту.
   - Ади, проснись! - затряс плечо сокамерника Руди. Молодой капрал открыл глаза, не понимая, чего от него хотят. - Вон, смотри, у двери! - Руди дрожащей рукой указал на пришельца.
   - Я люблю великих ненавистников, ибо они великие почитатели и стрелы тоски по другому берегу. Я люблю тех, кто не ищет за звездами основания, чтобы погибнуть и сделаться жертвою, а приносит себя в жертву земле, чтобы земля некогда стала землею сверхчеловека.
   - Атлант! - вскрикнул Адольф, узнав в незнакомце того, кто привиделся ему в музее.
   - Я люблю тех, - продолжал призрак, - кто живет для познания, и кто хочет познавать, чтобы когда-нибудь жил сверхчеловек, Ибо так хочет он своей гибели!
   - Какие странные слова! - дрожал всем телом, Руди.
   - Я люблю того, кто трудится и изобретает, чтобы построить жилище для сверхчеловека и приготовить к приходу его Землю, животных и растения: ибо так хочет он своей гибели!.
   - Почему он все о гибели? - недоумевал, насмерть перепуганный, Руди.
   - Это иносказательно, - пояснил Адольф, почему-то не испытывая ни малейшего страха, а напротив, обрадовавшись, будто встретил давнего друга.
   - Я люблю того, кто любит свою добродетель, ибо добродетель есть воля к гибели и стрела тоски. Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело быть духом своей добродетели: ибо так, подобно духу, проходит он по мосту.
   - Что расшумелись? - послышался под дверью грубый голос тюремщика. - А ну, спать! Что за разговоры в три ночи? Или по карцеру соскучились? - Раздался угрожающий стук в железную дверь.
   Видение исчезло. Лампочка под потолком, укутанная в защитную сетку, освещала отхожее место и двух перепуганных узников. Глазок в двери открылся и наблюдавший, убедившись, что заключенные лежат по местам, более примирительно рявкнул:
   - То-то ... ишь расшумелись среди ночи! - Глазок закрылся, послышались удаляющиеся шаги и позвякивание ключей.
   - Руди, открой свою книжку! Там найдешь то, что говорил нам гость, - сказал Адольф и интригующе подмигнул - страха не было в его глазах.
   - Откуда ты знаешь?
   - Знаю! Посмотри четвертую главу.
   Руди стал листать и, найдя, возликовал:
   - Да, точно! Здесь то самое, что он говорил! Вот: "Я люблю того, кто не бережет для себя ни капли духа, но хочет всецело..." и так далее. Откуда ты знал?
   - Я это читал раньше.
   - Значит, призрак из книги вышел? - Руди зашелестел страницами, словно ища то место, откуда мог "вылезти" пришелец.
   - Во всяком случае, я думаю, что любая книга - это больше, чем бумага, испещренная буквами! Что там дальше написано?
   - Дальше: "Я люблю того, кто из своей добродетели делает свое тяготение и свою напасть, - ибо так хочет он ради своей добродетели еще жить и не жить более".
   - Правильная мысль! Читай дальше.
   - "Я люблю того, кто не хочет иметь слишком много добродетелей. Одна добродетель есть больше добродетель, чем две, ибо в большей мере есть тот узел, на котором держится напасть". Не пойму...
   - Наверное, в том смысле, что "лучшее - враг хорошего".
   - Понятно.
   - Давай дальше, пока тюремщик не слышит.
   - Дальше, - понизил голос Руди, - вот что: "Я люблю того, чья душа расточается, кто не хочет благодарности и не воздает ее, - ибо он постоянно дарит и не хочет беречь себя". Это вроде понятно! А что он все время - "люблю да люблю"?
   - С одной стороны это литературный прием, с другой - этими словами "Он" призывает нас быть такими, какими нужно "Ему".
   - Почему, все-таки, Он явился к нам?
   - Наверное, потому что ты, я заметил, стал редко открывать эту книгу - вот он и явился, чтобы напомнить... -
   - Пожалуй, ты прав, - я давно к ней не прикасался.
   - Ну, давай спать, а то он снова явится, но по иному поводу...
   - По какому?
   - Потому, что не спим... и нам карцера не избежать.
   - Ты о ком?
   - О тюремщике.
   - А я думал - о сверхчеловеке!
   - Он, хоть сверхчеловек, но тюремщика испугался и исчез... Не приставай больше с дурацкими вопросами!- Адольф, укрывшись одеялом с головой, повернулся к стенке. - Спокойной ночи.
  
   В гулком коридоре, и в правду, послышались возвращающиеся тяжелые шаги. Кованые сапоги, соприкасаясь с каменными плитами, рождали неповторимую "музыку тюрьмы", ожидавшую своего нового Моцарта, который запечатлел бы ее в нотах и назвал бы чем-то вроде "Маленькой ночной тюремной серенады".
  

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

  
  
   Предгорья Канченджанги. Монастырь Гангток. Ромашки, васильки и резные наличники. Раздолье ветров. Ступы и менгиры. Каменная дверь.
   Система исчисления. Об Америке. Всесилие "Форда". Сплетня Бенуа.
   Группа всадников. Явление Великого Держителя. Далай-лама продолжает рассказ. Беседа с его Преосвященством. Подарки от Советского правительства. Шифровка из Москвы.
  
   Клубы тумана, то сгущались и становились синими, то слабели и меркли. Похожие на волны призрачного моря, они передвигались, вздымаясь и сникая. Ветер, бушевавший где-то наверху, рвал их в клочья и разбрасывал по небу. Но они, казалось, вновь возвращались, чтобы принять участие в каком-то таинственном, невидимом глазу волшебстве. И волшебство это, подчиненное странным своим закономерностям, меняло формы призрачного моря, разгоняло синие облака тумана и вызывало откуда-то миражи с резкими, непохожими на волны, очертаниями.
   В полнеба, увенчанный сверкающими пиками, встал хребет Канченджанга. Он вознесся над предгорьями и долиной во всей своей непостижимой красоте искрящихся снегов, графически резких очертаний вершин и синих разломов, бегущих от этих снегов в бесконечность предгорий. Клубы тумана иссякли, наконец, сползли куда-то вниз и обессиленными волнами бились о подножие гигантского восьмитысячника...
  
   Монастырь Гангток вырос перед путниками как заблудившийся призрак. Но по мере приближения, его призрачность становилась реальностью. Тихие улочки, ярко раскрашенные дома с узорными рамами окон и резными наличниками. Между домами на зеленых лужайках растут ромашки и васильки.
   - Как у нас в России, - улыбается Пащенко, увидев знакомые растения.
   - А вон и розы, - указывает Шандеревский на куст в одном из ухоженных двориков.
   Мерно ехали по городу. На перекрестках узких улиц то и дело попадаются легкие павильончики с изогнутыми китайскими крышами. В густых кронах деревьев мелькают ярко раскрашенные птицы.
   - В рай попали, - восхищается Кондиайн. - И птицы чудесные кругом на ветвях!
   Синий дымок благовоний поднимается над курильницами, и звонят, божественно тренькая, колокольчики старинных святилищ.
   - В местных монастырях нет той мощи и суровости, что у ладакских, - указывает проводник на легкие, изящные, напоминающие игрушечные, домики.
   - Какие яркие росписи, какая тонкая резьба оконных переплетов! - не перестает восхищаться Пащенко, разглядывая дома.
  
   От Гангтока по руслу реки Ранчита дорога ведет и к другим монастырям, к Пемаянцзе, Ташидингу и Сангачелингу, приближаясь к цели путешествия.
   На вершине горы, где находится монастырь Пемаянцзе, раздолье ветров. Терзаемые ими кроны деревьев раскачиваются, не зная покоя.
   Отряд двигается мимо к знаменитому Ташидингу по дороге, огороженной как забором рядами сложенных из грубых камней ступ. Тут на каждом шагу возвышаются и менгиры. Безмолвные свидетели минувших эпох, молчат о своих тайнах.
   - По легенде, - говорит Василий, - Ташидинг основан в ХУ11 веке, когда здесь появился лама, пришедший из далеких мест, из-за горы Канченджанга. Сюда буддизм проник поздно. Наиболее почитаемый здесь культ -Бог Канченджанги. Его чтут как хранителя сокровищ и тайн священной горы.
   - Как в этих местах по части пещер? - спросил проводника Андрей Николаевич.
   - Их много. Говорят, ходы идут прямо под гору. Подземные ходы ведут к прекрасной долине. Есть одна каменная дверь, которая никогда не открывается...
   - Почему?
   - Срок не настал.
   - Покажешь ее?
   - Если удастся отыскать.
   - Может, это и есть вход в Шамбалу?
   - Может.
   - А правда, что из этих пещер выходят иногда неизвестные люди и направляются в города?
   - Говорят.
   - И эти люди расплачиваются за покупки странными древними монетами, которых давно нет в обиходе... Правда?
   - Правда. Сам не видал, но слышал. Люди Шамбалы иногда появляются в нашем мире. Бывает, они приносят и драгоценные подарки. Даже сам правитель Шамбалы иногда появляется в человеческом обличье.
   - Где появляется?
   - Чаще всего в монастырях. И сообщает монахам свои пророчества.
   - Вот бы нам увидеть его!
  

* * *

   "Известно, - записывал Николай Константинович, - что наша, почти совершенная система исчисления, первоначально открыта индусами и завезена в Европу арабами, от которых она и получила свое название. Мир также обязан десятичной системой индусам, которые научили ей сначала арабов.
   Алгебра была развитой наукой при древних индусах. Индусские математики развили тригонометрию. Великая работа Бхаскара "Лилавати" показала глубокое понимание того, что сейчас называется "высшей математикой". Но мы не удивляемся, потому что знаем - даже Пифагор получил ключи мудрости из Индии. В этой стране, лежащей в окрестностях Гималаев, столетия назад высокий разум спустился до дна земли и поднялся, касаясь тончайших энергий. На каждом склоне, на каждой вершине, на каждом дереве обнаруживаются целебные растения. Прогулка по гималайским склонам и долинам потрясает. Природа ждет, полная даров. Приходи, исцеляйся!"
   Перо "поклевало" в чернильнице (чернил стало еще меньше, -забывается долить) и повело рассказ об ином.
   "Что такое Америка? Это далекая-предалекая страна, взятая из волшебной сказке, где возможно все. Где для колбас требуется больше кишок, чем имеется их у всех овец монголов. Где нужна шерсть со всего мира. Где люди двигаются, говорят, и пишут при помощи машин. Где люди не считают деньги на счетах, а машины сами делают это.
   В песках Хотана длиннобородый мусульманин спрашивает: "Ну, скажите мне, может ли "Форд" проехать здесь по старой китайской дороге?" В Кашгаре люди добиваются: "Нельзя ли старый участок леса вспахать с помощью "Форда"?" А калмыки задают вопрос: "Ездит ли "Форд" быстрее, чем их лошади?" А седобородые староверы на Алтае мечтают: "О, если бы мы могли иметь "Форд" здесь?"
   Перо снова "клюнуло", касаясь дна чернильницы, но к бумаге не притронулось (капля повисла, высыхая). Неожиданное воспоминание отвлекло...
   " В 1918 году был забавный случай: считали, что я застрял в Сибири, хотя меня даже не было там в это время. Пропели "реквиемы" и написали "некрологи". Конечно, во время нашего далекого путешествия можно представить, как много ходило ложных истолкований. Мне показали вырезку интервью с Александром Бенуа. Даже его ввели в заблуждение, и он повторил парижскую сплетню. В то время, когда согласно интервью Бенуа, я находился в Лхасе, я на самом деле шел по Алтаю!"
   Перо, "клюнув", прикоснулось к листу, и строчки побежали. Буквы жались одна к другой, толкались, наступали на пятки. Мысль опережала руку.
  

* * *

   Вечерняя служба закончилась, и ламы, приняв свой скудный ужин, удалились на покой. На равнину и горы вдали спустилась ночь. Кончив свои дела, монастырский служка стоял у входа в храм, прислушиваясь к тишине. Через какое-то время он понял, - скачут где-то всадники. Топот копыт приближался. Вскоре группа всадников въехала в ворота и, не покидая седел, направилась к главному храму. Служка успел заметить, что кафтаны гостей были шиты золотом, а низко надвинутые шапки скрывали лица. Самый высокий из них ехал впереди кавалькады. Они спешились у входа в храм, и высокий первым вошел в него. Внезапно помещение осветилось, - лампы самопроизвольно вспыхнули. Служка, не веря своим глазам, вбежал вслед за гостями.
   - "Позови лам!" - властно приказал ему Высокий.
   Служка бросился выполнять.
   Когда собрались растерянные ламы, Высокий прошел к трону Богдогегена и снял шапку. Ламы увидели перед собой Великого Держителя, Ригден-Джапо, владыку заповедной Шамбалы. Ламы пали ниц, но он нетерпеливым жестом поднял их и начал говорить:
   - Поистине, много золота в земле и много алмазов и рубинов в горах. И каждый жаждет обладать ими. И сколько людей пытается добыть их. Так же, как эти люди не могут найти сокровища, так и человек не в состоянии достичь Шамбалы без зова. Вы слышали о ядовитых потоках, обтекающих горы? Вы видели людей, умирающих от газов, когда они подходили к нам близко? Вы видели, как животные и люди начинают дрожать, приближаясь к некоторым местностям? Многие пытаются достичь Шамбалы не позванными. Некоторые из них исчезли навсегда. Только немногие из них достигают Святого места, и лишь тогда, когда их Карма готова!
   Никому, не давая опомниться, пришелец легким и гибким движением поднялся с трона и вышел из храма. Лампы разом погасли, всадники стремительно унеслись из ворот и исчезли в ночи. Монастырь вновь погрузился в тишину...
   - Я вам неспроста рассказал об этом. - Далай-лама устало посмотрел на путешественников. - Вы должны себе отдавать отчет в том, куда стремитесь и, что риск велик!
   - Да, мы понимаем, - сказал Андрей Николаевич.
   - Среди высоких гор есть неизвестные, защищенные со всех сторон долины, - продолжал лама. - Горячие источники питают богатую растительность. Многие редкие растения и лекарственные травы могут расти на этой необычной почве. Возможно, вы видели, бьющие из земли горячие ключи?
   - Да, просвещенный.
   - Возможно, вы слышали, что лишь в двух днях пути отсюда есть долина с деревьями, травой и теплой водой?
   - Да, слышали.
   - Но кто может знать все лабиринты этих гор? На камнях не различишь следы человека. Не прочесть мысли людей. А кто может, тот хранит молчание! Возможно, вы встречали многих путешественников, молча бредущих по пустыне в холод и зной к своей цели?
   - Встречали.
   - Не думайте, что если одежда их проста, то странник незначителен. Если его глаза полузакрыты, не считайте, что его взгляд не остер. Невозможно сразу распознать, откуда приближается сила. - Закончив тираду, Далай-лама спросил по-будничному: - А не расстреляли ли там у вас моего наместника?
   - Кого, ваше Преосвященство? - сразу не понял Пащенко.
   - Агвана Доржиева.
   - Нет. Он жив,здоров, и кланяется вам.
   - Говорят, что и калмыкам, моим единоверцам, тяжело живется? - продолжал наступать Далай-лама.
   - Что вы, что вы, ваше Преосвященство! Это все нелепые слухи, - вступил в разговор Василий. - Я знаю хорошо судьбу своего народа.
   Далай-лама, казалось, пропустил мимо ушей последнюю реплику, мельком глянув на калмыка-кавалериста, и снова, напустив на себя торжественность, заговорил о высоком: - Только обращаясь непосредственно к Благословенному Ригден-Джапо, вы сможете достичь чего-то. А враги Шамбалы погибнут!
   Не зная, что на это ответить Андрей Николаевич с мольбой во взоре посмотрел на коллег. Кондиайн, и Шандеревский сидели, как воду в рот набрали, и, похоже, не собирались принимать участия в разговоре. Тогда, ничего лучше не придумав, Пащенко спросил по-простому: - Отчего погибнут?
   - Их разрушит их собственное низкое честолюбие, - воодушевился Святейший. - А сам Ригден-Джапо милосерден и оказывает лишь помощь.
   - Какова эта помощь? - продолжил Пащенко в том же ключе, понимая, что вопрос нелеп, но язык не слушался и молол сам по себе.
   - Многие катаклизмы необходимы и имеют свою цель. - Казалось, что ламе нужны были вопросы лишь как поводы для высказываний, а не для ответов. - Именно тогда, когда ограниченное человеческое мышление убеждено, что все рухнуло, и все надежды погибли, творящая рука Правителя посылает свой мощный луч.
   - Святейший, почему Ваши служители иногда утверждают, что Шамбала находится далеко за океаном, когда она в действительности находится где-то рядом? Вот и Чома де Кереш даже упоминает место, приводя доказательства, - прекрасную долину, где происходило посвящение Будды? - спросил калмык-кавалерист, показав глубокое знание вопроса,
   - Человек, о котором ты упомянул, сошел с ума, потому что прикоснулся к Великому из любопытства, не понимая его глубочайшего значения. Опасно играть с огнем, хотя огонь может быть величайшей пользой для человечества. Возможно, вы слышали, - лама окинул взором притихших гостей, - как некоторые путешественники пытались проникнуть в заповедную зону и как проводники отказывались сопровождать их, говоря: " Лучше убей нас!" Даже эти простые люди понимали, что к таким возвышенным вопросам можно прикасаться только с величайшим почтением.
   - Как же тогда быть? - вдруг, обретя дар речи, печально спросил астрофизик.
   - Ждите в ревностном труде до тех пор, пока Вестник Шамбалы не придет сам, и не скажет: "Калагийя!" Вы, жители Запада, мечтаете достичь высочайших пиков в своих тяжелых ботинках, но мы поднимаемся на те высоты и даже на более высокие без всякого труда.
   - Каким образом? - ожил и Шандеревский.
   - Все было указано в Калачкаре, но только немногие постигли опыт тонкого тела. Вы, на Западе, с помощью своих ограниченных аппаратов можете слышать звуки на больших расстояниях. Но задолго до этого Миларепа без всякого аппарата мог слышать высшие голоса.
   - Правда ли, что Миларепа, - снова проявил осведомленность калмык-кавалерист, - в юности не был духовным человеком и даже убил семью своего дяди? Как же он после этого сумел стать духовным?
   - Ты прав, мой единоверец! В юности Миларепа не только убил эту семью, но свершил и много других преступлений. Но пути
Духа неисповедимы! Западные миссионеры донесли сюда историю о Святом Франциске, который в юности совершил много преступлений, и его жизнь была не чистой. Как же, в таком случае, он смог за одну жизнь достичь такого совершенства, принесшего ему славу одного из наиболее возвышенных святых? - Лама распалился, и, казалось, не собирался умолкать. - Миссионеры так же говорят об одном и том же Христе, но нападают друг на друга. Я уверен, что Исса дал одно учение. Тогда, как же этот великий символ имеет различные секты, которые враждуют? Ритуалы, совершенные одними христианами, не признаются другими. Значит, у европейцев должно быть много противостоящих друг другу Христов? Да, вот ты сам, - лама повернулся к Василию. - Кавалерист-красноармеец, убивший не мало врагов, таких же, как мы, людей, пришел ко мне. Значит, остался буддистом, хотя и многогрешен?
   - Да, - смущенно опустил голову проводник, пораженный проницательностью ламы - "Откуда он узнал, что я убил многих? Что красноармеец-кавалерист положим, видно по форме, и догадаться не трудно. А вот, что убивал... Как же на фронте не убивать?"
   - Мы считаем, что только знанием Духа можно установить, что есть Подлинное! - выпалил Кондиайн и мысленно себя похвали ("А что? Здорово сказал!")
   Далай-лама промолчал, очевидно, отдыхая после длинного монолога.
   - Где расположено место рождения знака Огня? - наконец, нашелся, что спросить Шендеревский, ранее где-то вычитавший про этот знак.
   - Место рождения знака Огня, Свастики, находится за Канченджангой. - Святейший указал рукой куда-то себе за спину. Присутствующие машинально повернули головы и уперлись взглядами в цветастый ковер на стене.
  
   Аудиенция подходила к концу, и гости из СССР поднесли наместнику Будды подарки от Советского правительства: сто аршин парчи, золотые часы с монограммой "РСФСР", серебряный чайный сервиз и, наконец, чудесную машину - небольшой радиотелеграфный аппарат, чтобы лама мог общаться с "Красной Шамбалой" и слушать, разносившиеся на весь мир слова: "Говорит Москва".
   Вместе с подарками вручили и официальное послание за подписью заместителя Георгия Васильевича Чичерина - Карахана.
  
   Прием, продолжавшийся почти шесть часов, окончен. Каких-то особенных результатов он не принес. Далай-лама явно не спешил разрывать договоры с Великобританией, тем более что британцы поставляли Тибету оружие и военных советников для войны с Китаем.
   Свой отчет о посещении дворца в Потале экспедиция на следующий день отправила по радиоволнам в Москву, и вскоре оттуда не замедлила придти шифровка: "Немедленно возвращайтесь".
  
  
  

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

  
   Легенда о "Туле". Общество "Туле" и его участие в политической жизни. Общество "Врил".
   Австриец становится главой партии и обзаводится новыми друзьями. Подвиг начальника охраны. Речь на обеде.
   Рерих о долине Кулу.
   "Военный" совет: возвращаться или нет?
   Рерих снова пишет.
   Репрессии начались. Показания Бокия. Ликвидация Тибетско-монгольской миссии. Судьба личного врача. Допрос Глеба Ивановича. "Взрыв Кремля привиделся".
  
   Название "Туле" восходит к ариософии. Термин произошел от наименования самой северной земли, открытой Пифеем около 300 года до нашей эры. Легенда о Туле восходит к истокам германских преданий. Речь, по-видимому, идет об исчезнувшем острове где-то на Крайнем Севере - то ли в Гренландии, то ли в Лабрадоре. Подобно Атлантиде, Туле является магическим центром исчезнувшей цивилизации, как предполагаемый аванпост немецких беженцев. Эта страна играла значительную роль в арманистской доктрине (руна "Ар" означает "Ариан" - солнце, орел). Таким образом, в самом названии есть указание на оккультную ориентацию.
   Общество "Туле" создано в Мюнхене, как филиал Тевтонского рыцарского Ордена, штаб-квартира которого находится в Берлине. Основатель общества - барон Рудольф фон Зеботтендорф. Мистическая фигура воскресающего орла стала воинственным символом арийцев.
   Члены Общества "Туле" принимают деятельное участие в сопротивлении коммунистическому правительству республики Бавария. Они просачиваются в армейские подразделения, проводят в них агитационную работу и запасаются оружием. Некоторых из них даже арестовали и расстреляли. После ликвидации очагов ноябрьской революции Общество Туле преобразовалось в одну из наиболее влиятельных групп в Баварии. Поэтому именно к его членам обратился за поддержкой молодой австриец... Время столь благоприятно, что тайные общества возникали одно за другим, быстро росли и развивались.
   Доктрина мирового льда явилась основанием для возникновения общества "Врил" в Берлине конца 20х годов. Во главе встал Карл Хаусхофер, а идеолог Ганс Гербигер. В его учениках ходил бывший капрал. Главной задачей организации стало осуществление исследований происхождения арийцев и изучение способов, посредством которых магические способности благородной расы могут быть возрождены. Чтобы ее представители стали проводниками сверхчеловеческих сил. Члены Общества проводят долгие часы в безмолвном созерцании листьев и почек растений или разрезанного пополам яблока. Посвященный должен активизировать растительные процессы усилием своей воли и концентрацией своей энергии.
  
   После освобождения из крепости Ландсберг - отсидеть полный срок так и не пришлось - отставной капрал и его друг Руди начинают стремительно расти в глазах своих однопартийцев. Теперь они герои, "пострадавшие за веру". Австриец становится главой партии и обзаводится личной охраной, чтобы снова не угодить в темницу, а Рудольф - его правой рукой. Появляются и новые друзья-товарищи. Среди них молодой и бойкий Генрих, бывший студент Мюнхенского Технического Института, учившийся на сельскохозяйственном факультете. Его капрал делает начальником личной охраны.
   - Что ты нашел в этом тщедушном очкарике? - смеется Руди, плохо скрывая ревность. - Тоже мне, "штурмовик!" Ему только "потешным полком" командовать...
   - Не скажи, - возражает Адольф. - Он ввел в отряде строжайшую дисциплину и увеличил численность!
   А вскоре начальник охраны и на деле доказал свою преданность вождю партии. Когда неизвестный совершил покушение в саду дома Геринга, Гиммлер находился рядом с шефом. Получил ранение в руку и закричал в восторге: "Благодарю судьбу, что позволила спасти жизнь фюрера!"
   - Видишь, Рудольф, - заметил спасенный лидер. - А ты считал, что Генрих не достоин своего поста!
   - Виноват. Придется изменить мнение, - пристыдился Гесс.
   - Наш фюрер преисполнен всех добродетелей, он отрубил все ветви и уничтожил все корни Древа Зла мечом Мудрости! - вещал раненый начальник охраны на торжественном обеде. - Он рассеял тьму светом разума и разогнал туман невежества, в который было погружено человечество. Каждое государство нуждается в элите. В Германии такая элита - мы! Но мы сможем действовать эффективно только тогда, когда наши члены будут соответствовать современным социальным требованиям, обретут военный дух, получат подлинное германское воспитание, будут обладать благородной внешностью и соответствовать по расовому признаку.
   - Он мой "Игнатий Лойола!" - восхищался Генрихом фюрер.
   Близился 33й год!
  

* * *

   "Наше знакомство с настоящей долиной Кулу стало очень приятным. Широкая и не очень быстрая Биас похожа на лососевую реку. Огромные рощи ольховых деревьев, окаймляющие берега, широкие открытые склоны холмов, незнакомые горцы, исхоженные тропы и дороги, время от времени попадающиеся ярмарочные торговцы из Тибета и Лахула - все это очень интересно нам.
   Река Биас пересечена рядом прекрасных мостов, так что мы могли пройти по любому берегу. Вид прекрасен как с одного, так и с другого берега.
   Во время одной из наших экскурсий мы прошли через два или три очень известных в Кулу фруктовых сада, но не смогли рассмотреть их как следует, однако сделали это позже. Красочность долины Кулу почти невозможно выразить словами. Я, как художник, должен сделать это по-своему. Но повторяю, что цвета Кулу особые, и их богатство и блеск создают ее необычное очарование и характер. Сейчас глубокий сентябрь, пышные краски осени тронули верхние склоны, и лес внизу своими темными тонами еще ярче подчеркивает богатство зелени после дождей.
   Крестьяне здесь, возможно, не очень искусны в работе, но они, несомненно, выращивают богатые урожаи. Поля так же хорошо орошены. Почва очень хороша и щедро вознаграждает даже самое небольшое к себе внимание. Но жители не хотят улучшать свое положение, хотя могут получить все, что требуется при минимуме усилий.
   Случайно ли или благодаря чувству прекрасного, строители храмов в Кулу очень редко ошибались в выборе места. Храмы почти всегда хорошо расположены. После храма две тысячи футов подъема ведут к главной долине Хамта. Тропа петляет по прекрасным лесам и открытым полянам, углубляется в траву, полную цветов даже в такое позднее время".
   "Хватит на сегодня, - подумал Николай Константинович и потеребил свою мягкую бороду. - Для кого пишу? Кто будет читать? Скажут: зачем старик бумагу изводит? Лучше бы рисовал. А, может, кто все-таки прочтет?"
   С этими печальными, но трезвыми мыслями художник поднялся в спальню. Легкое посвистывание свидетельствовало - супруга видит сны.
  

* * *

   - Что скажете на это? - спросил в сердцах Шандеревский и полез за папиросами. - Возвращаться?
   - Нас Яков просветил на сей счет, сказав про "новую метлу", - ответил Пащенко и нервно полез за своими. - А дальше сами решайте!
   - Раз приказано, значит, надо возвращаться, - решительно заявил проводник-кавалерист, отмахиваясь от выпускаемого товарищами дыма (все закурили одновременно) - Им там, в Москве, виднее! Ну, и зачадили...
   - Ты и возвращайся, - выпустил сизое облако в сторону Василия Кондиайн. - Я лучше здесь останусь, чем там садиться в тюрьму или становиться к стенке.
   - Думаю, надо возвращаться, - сощурился Шандеревский (дым попал в глаз). - Мы ни в чем перед Советами не провинились. Да и здесь я, юрист, - пришей кобыле хвост!
   - Правильно, Петр Сергеич! - подержал калмык-кавалерист, закашлявшись и отмахиваясь от настырного дыма. - Как не возвращаться? Предательство выйдет. Срам и только!
   - Вот и возвращайтесь вдвоем, а мы с Алексан Борисычем останемся, - принял "соломоново" решение Андрей Николаевич, чиркая отсыревшими спичками и, пытаясь зажечь, внезапно потухшую папиросу. - Как раз поровну! Не обидно будет.
   - Что мы там скажем? Спросят, где остальные? И что нам сказать? - забубнил Шандеревский и глубоко затянулся.
   - Ну... скажите, что, мол, "они" оказались несознательным элементом... подверглись вражеской пропаганде... Да мало ли что! - стал выписывать папиросой круги в воздухе Кондиайн.
   - Придумайте что-нибудь, какая разница! - поддержал предложение коллеги Пащенко, выпуская голубые кольца.
   - Ну, и ну... - печально затоптал окурок Шандеревский. - Что нас там ждет? И узнать ничего в этой глуши нельзя... Хотя я, по правде говоря, устал лазать по этим камням в поисках "синей птицы". Будь, что будет!
   - Чему быть, того не миновать,- заметил проводник. - Мы честны пред Советской властью! Так чего бояться?
   - Скажите, они, мол, проникли все-таки в Шамбалу. Да там и пропали, - осенило Пащенко, докурившего папиросу..
   - Вот-вот! Лучшая причина, - поддержал Кондиайн. - Пропали и все тут. Взятки гладки! А на нет и суда нет.
   - Так нам и поверят, - усомнился Шандеревский, волнуясь и закуривая следующую. - Почему, скажут, вы не пропали вместе с ними? Э-э-э, братцы, там теперь благодушных романтиков не осталось. Одни трезвомыслящие! И сказкам вряд ли поверят.
   - Тогда не знаю, - развел руками Пащенко и, выбросив подальше окурок, хитро подмигнул. - Лучше давайте, организуем прощальный ужин.
   - Жаль, выпить нечего, - заныл Кондиайн. - Василий, может, ты бы пошарил у местных лам. Говорят - они тоже люди, и выпить не прочь, - подал дельную мысль Шандеревский.
   - А что! - согласился проводник. - Попробую...
  

* * *

   "По всему Сиккиму снова дудят огромные трубы. Торжественный великий день. Со всех концов собирается множество людей в удивительных и разнообразных одеждах. Вот сиккимцы в своих коротких красных одеяниях, в конических, украшенных перьями шляпах. Вот рассудительные бутанцы, поразительно похожие на басков или венгров. Здесь стоят и жители Кама в красных тюрбанах. Можно увидеть маленькие круглые шапки храбрых непальских гуркхов. Тут и люди из Лхасы в длинной, похожей на китайскую, одежде. Застенчивые тихие ленга. Много шерпов. Представлены все типы горцев из всех уголков.
   Начинается танец воинов, напоминающий танцы кяманчей Аризоны. Мечи рассекают воздух, ружья стреляют. Предаются и давнему развлечению - стрельбе из лука. Далеко стоят мишени, но горцы не забыли благородное искусство и попадают точно в цель.
   Раздается песня: "Я могу поймать рыбу без сетей, я могу проскакать по всему миру без лошадей; никто не может противиться моему мечу; мой щит - самый крепкий!"
   Воины продолжают танцевать. Все идут в храм. Трубы ревут, барабаны бьют, толпа кричит и свистит.
   Выходит хранитель в огромной красно-золотой маске с коротким копьем в руке. Он совершает магические круги медленного танца вокруг святого источника. После нескольких кругов уходит в храм через низкую дверь. Представление заканчивается. Трубы, гонги и цимбалы умолкают. Двери храма закрываются. Сей обряд - почитание Канченджанги, за которой находятся менгиры великого культа Солнца. Там и расположено место рождения Свастики, знака Огня. Сейчас, в день Агни Йоги, элемент Огня выходит в Дух".
   Николай Константинович без устали заполнял бисерным почерком новые страницы, не глядя на циферблат часов, чья часовая стрелка немым укором перевалила далеко за полночь.
   "Один человек с научной миссией отправился в Индию. Неожиданно в пути отстал от каравана. Много времени спустя, пришла весть, что он находится в Шамбале. Многие староверы из далекого Алтая и Саян уходили на поиски так называемого Беловодья, да так и не вернулись. Другой достойный последователь Учения отправился в Шамбалу раньше положенного срока. Его карма не исчерпана, и земное задание не закончено. Один из Учителей встретил его в горах и отправил обратно, закончить земную миссию.
   Многое знать о Шамбале само по себе есть поток очищения... Многие люди в течение жизни не раз сталкивались с азарами и кутхумпа, или снежными людьми. Сейчас азары перестали появляться в городах. Они скрываются в горах. Очень высокие, с длинными волосами и бородами, внешне похожие на индийцев. Однажды, идя вдоль Брахмапутры, мы увидели азара и попытались, его догнать. Но он быстро обогнул скалу и исчез. На том месте не обнаружилось пещеры или отверстия - лишь небольшая ступа. Он в ней и исчез - не хотел, чтобы его беспокоили. Снежные люди редко теперь появляются. Обычный человек, в силу своего невежества, принимает их за привидения".
  

* * *

   Одной из первых полетела "буйная головушка" Яшки-сумасброда, сболтнувшего про свою встречу с Троцким; вслед за ней - голова и его приятеля-поэта, осмелившегося сочинить каверзный стишок про "кремлевского горца"; а вот и Глеб Бокий дает признательные показания:
   "...конкретного плана совершения террористического акта у нас не имелось. Возможность совершения, по крайней мере, лично мной связывалась с теми исследованиями. Их проводил, наводивший нас на мысль о терроре, Пащенко. Он занимался производством взрыва на расстоянии при разложении атома. Наводя нас на мысль о терроре, он говорил, что его исследования в случае успеха дадут нам в руки могучую силу. Приводил в пример аналогичные работы Капицы, которые якобы позволят ему взорвать Кремль. Полагая, что успех исследований Пащенко действительно может дать нам в руки могучее средство - в том числе и взрыв Кремля - мы оборудовали для Пащенко лабораторию, где он производил опыты".
  
   Вскоре ленинградское НКВД ликвидирует Тибетско-монгольскую миссию, признанную "контрреволюционной". Представитель Далай-Ламы бежит в Закавказье, но и там его найдут, арестуют и препроводят в Верхнеудинск на Алтай. После первого допроса с пристрастием он оказывается в лазарете, где умирает.
   Личный врач Елены Ивановны, посетивший Россию с целью навестить родственников, тоже загремит в лагерь с ярлыком шпиона, где и растворится...
  
   - Как называлась работа Пащенко? - спросил следователь Глеба Ивановича.
   - "Введение в методику экспериментальных воздействий объемного энергополя".
   - Ишь ты! Язык сломаешь. Пока "поле" оставим...
  
   Допрос вел сам Николай Ежов, новый глава НКВД. "Новая метла" мела по-новому и дочиста!
  
   - Говорят, этот ваш Пащенко изобрел аппарат? - продолжал дознаватель. - Расскажите подробней об устройстве.
   - При помощи этого аппарата возможно на любом расстоянии произвести взрыв невероятной силы.
   - Взрыв? Так, так...
   - На любом расстоянии и где угодно! За морями, за долами... Таких взрывов можно произвести сколько угодно. Для подготовки нужно лишь несколько минут.
   - Дальше! Устройство?
   - Я сам ровно ничего не смыслю в технических материях, так что даже, если бы я этого и желал, то не мог бы объяснить устройство данной машины.
   - Где изобретатель?
   - Далеко отсюда. В Тибете.
   - Ах, это тот самый! - Ежов нажал незаметную кнопку на столе. Дверь кабинета распахнулась, вошел помощник. - Что слышно о тибетской экспедиции?
   - Вернулась, но не в полном составе.
   - Как?
   - Только двое! Шандеревский и Хомутов. Мы с ними работаем.
   - А этот Пащенко?
   - Он и радист Кондиайн остались.
   - Почему?
   - Не захотели, - смущенно сказал помощник и покосился на Бокия.
   - Опасность почувствовали? - злорадно ухмыльнулся Ежов.
   - Наверное.
   - Ты не уходи, помоги мне беседовать с Глебом Иванычем, - Ежов сделал вошедшему пригласительный жест, и снова обратился к Бокию: - Как эта штука работает? Принцип действия?
   - Насколько я понимаю, - бойко заговорил подследственный, - два луча или две волны при скрещивании вызывают взрыв в радиусе сотни километров. Необходимо только заставить их скреститься в выбранной точке. Вот и все!
   - Где спрятан аппарат?
   - Не могу сказать! Тайна.
   - Это приказ товарища Сталина! - Слегка топнул сапогом Николай Иванович. - Какая еще тайна?
   Глеб Иванович набрал в грудь воздух и гордо заявил: - Что мне Сталин? Меня Ленин на этот пост поставил!
   - Ну-ка, прочисть ему уши! - бросил Ежов помощнику. - Он вопрос, наверное, не расслышал?
   Помощник с большим рвением приступил к своим обязанностям. Под градом ударов Бокий свалился со стула и потерял сознание.
   - Сходи за водой. Надо привести эту гниду в чувство.
  
   Когда помощник скрылся за дверью, где-то снаружи, с улицы, отдаленно бухнуло с невероятной силой. Николай Иванович от неожиданности вздрогнул. "Нервы ни к черту. С этой контрой все здоровье уйдет!" Кинулся к двери. "Матушки! Что это?" В дверях стоял помощник с графином в руках.
   - Пороховой склад взорвался! А? Помощник, поставив графин на стол, кинулся к окну и отдернул тяжелую штору. Несмотря на день, работали при завешенных окнах и электричестве, чтобы подследственные не имели понятия о времени.
   - Взгляните сюда, Николай Иваныч! - закричал помощник, указывая в сторону Кремля. - Боже мой!
   -Ничего не вижу: туман или дым, пыль!
   - Да вон. Смотрите! Верхушка Спасской башни отлетела!
   - Как? Не может быть!
   - Какой страшный взрыв! На улице паника. Ах, смотрите...
   - Отойдите от окна, - опомнился Ежов и потащил за рукав гимнастерки помощника. - Не смейте смотреть! Убирайтесь!! Это военная тайна!!!
  
   Глеб Иванович пришел в себя и содрогнулся. "Какой ужас - взрыв Кремля привиделся!"
   - Вам дурно? - ласково спросил склонившийся над Бокием маленький человечек в военной форме. - Фоменко, плесните на гражданина подследственного.
   Помощник с большим рвением льет из графина на голову лежавшего.
   - Не надо, не надо! (Вода неприятно проникла за воротник.) Я пришел в себя. - Глеб Иванович снова уселся на стул.
   - Тогда продолжим, - довольно улыбнулся Николай Иванович, потирая маленькие, почти детские, ручки и расхаживая в хромовых сапожках по мягкому - во весь кабинет - персидскому ковру. Шторы на окнах плотно задернуты. Яркий свет настольной лампы бьет в лицо подследственного, создавая резь в уставших без сна глазах. Спать упорно не дают, чтобы быстрей сломить.
  
  

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

  
   "Наследие предков". Доклад Виллигута.
   Рерих снова пишет. Христианство и буддизм. "Четьи минеи".
   Глеб Иванович предается горьким размышлениям.
   Беседа ученых. Пространственно-временные измерения и причинно-следственные связи.
   Немецкий "Распутин". Исследования археологов из "Аненербе". "Тибетское Общество" в Берлине и Мюнхене. Доклад Хаусхофера. Две ветви знания. Предложение организовать экспедицию в Тибет.
   Глеб Иванович снова вспоминает.
  
   - Задачи нашего общества - изучать все, что касается духа, деяний, традиций и наследия нордической расы. Поэтому и называться мы будем - "Немецкое общество по изучению древней германской истории и наследия предков", - профессор Фридрих Хильшер закончил и сел на место.
   -Название слишком длинное! - подал реплику Рихард Дарре. - Я предлагаю сократить. Ну, скажем, - "Наследие предков".
   - Как угодно, господа, - не стал спорить Хильшер.
   Присутствующие зааплодировали, соглашаясь с предложенным.
   - Теперь, господа, предлагаю избрать секретаря-управляющего, - предложил Хильшер. - Рекомендую на этот пост бывшего своего ученика, а ныне штандартенфюрера Эс-Эс Вольфрама Сиверса.
   Седобородый человек, под два метра ростом поднялся со своего места, кланяясь и окидывая присутствующих пронизывающим, "мефистофельским", взглядом. Кандидатура явно соответствовала посту и одобрена единогласно.
   - Сейчас слово для доклада предоставляется нашему уважаемому коллеге Карлу Виллигуту, - Хильшер поманил к трибуне известного ясновидца и мага. - Прошу любить и жаловать!
   -Когда на небе жило три солнца, - начал бойко докладчик, - а земля населялась гигантами, карликами и другими таинственными существами, тогда и зародилась древняя германская история. Это случилось около 228000 лет до нашей эры.
   Выступавший сделал паузу и посмотрел на слушателей. Огромная цифра произвела внушительное впечатление. Притихли.
   - То было время наступления "второй Бозо-культуры" и основания города Голуар. Последующие тысячелетия ознаменовались многочисленными племенными конфликтами и массовыми переселениями на сказочные континенты. Около 12500 года нашей эры была провозглашена ирминистская религия Криста. Она стала универсальной верой германцев до тех пор, пока ее авторитет не подорвали отколовшиеся вотанисты. В 9600 году до нашей эры в непрерывной борьбе двух религий наступил апогей. Балдур-Крестос, священный пророк, ускользнул в Азию, и религиозные конфликты продолжались всё последующие тысячелетие. Вотанисты разрушили священный ирминистский центр в Голуаре в 1200 году до нашей эры, но ирминисты построили новый храм в Экстернштайне. Но и его захватили вотанисты в 460 году до нашей эры. Затем, окончательно разграбленный, он попал в руки Шарлеманя во время его кампании против языческих саксонцев в 1Х веке уже нашей эры...
   В своем повествовании докладчик большую роль отвел предкам, мудрым королям, ведущим свой род от Бога воздуха и Бога воды, когда Земля еще не населили мифические племена и легендарные существа. Он сообщил, что его род управлял королевством в Бургеланде. Когда Шарлемань преследовал язычников по всей Германии, предкам Виллигута удалось избежать плена франков и бежать на Восток. Там предки основали город Вильну, ставшую центром готской империи.
  

* * *

   "...во время нашего визита в Раваласар мы встречали многочисленных тибетских пилигримов, которые говорили, что идут в Захор, указывая при этом на княжество Манди. Среди жителей Тибета живет предание о спрятанных книгах в Манди. Один высокий лама из Непала поведал, где спрятаны книги. К сожалению, он полностью забыл название места. Мои вопросы о месте были бесполезны, поскольку ни ламы, ни тибетские миряне не могли или не хотели сказать, где спрятаны книги. Я могу предположить лишь единственный путь найти истину. Денежная награда должна быть им предложена, чтобы побудить их найти книги".
   Николай Константинович полюбовался горным пейзажем за окном, мирно спавшем в ночи, подзарядился энергией - величественные вершины способствовали вдохновению, - и перо вновь понеслось по белым бумажным полям.
   "Христианство и буддизм, казалось бы, разделены многими перегородками, но народная мудрость не признает эти деления. С доброжелательностью нации говорят об Иссе, лучшем из сынов человеческих. Самые разные народы почитают мудрость Моисея, и имя Будды произносится в христианских церквах.
   В православной церкви, в старых описаниях "Житий святых" вы найдете детальное описание жизни Иосафата, сына царя Индии. Вы начинаете понимать, что Иосаф, или Иосафат, в неправильном арабском произношении, есть Бодхисаттва. Вы начинаете изучать это длинное повествование, прикрытое вуалью христианской интерпретации, и узнаете эпизоды из жизни Будды.
   Не поддаваясь никакой личной концепции, обратимся к нескольким дословным отрывкам из старинной "Четьи минеи": "На Востоке есть очень большая и обширная страна, называемая Индией, где обитают разные народы. И страна затмевает богатством и обилием все другие страны, и ее границы достигают Персии. Эта страна однажды была просвещена святым Фомой, апостолом, но полностью не перестала поклоняться идолам, потому что многие были такими заблуждающимися язычниками, что не могли принять учение о спасении и продолжали придерживаться своей соблазнительной дьявольщины. Со временем ересь так распространилась, что язычников стало намного больше, чем правоверных".
   Николай Константинович взглянул на часы, - снова перевалило за полночь. "Пойду быстрей сам, а то Матушка спустится опять с упреком: почему полуночничаешь?"
  
  

* * *

  
  
   Глеб Иванович окровавленный, с переломанным носом, лежал на каменном полу камеры, и холод камней казался даже приятным его измученному побоями телу. Ушибленные места ныли и горели. На теле, не ни одного живого места, куда не достал бы свинцовый кулак или кованый сапог следователя.
   " Видел бы меня сейчас мой предок Федор Бокий-Печихвостский, владимирский третейский судья. Да, да, тот самый, о ком упоминает Иван Грозный в своей переписке с Андреем Курбским".
   Глеб Иванович потрогал разбитую губу. Во рту недостает передних зубов и солоновато от крови.
   " Видел бы прадед, математик Михаил Васильевич Остроградский! Да, если бы и отец видел - позор! Действительный статский советник, ученый и преподаватель, автор учебника "Основания химии", по которому училось не одно поколение гимназистов... Увидев меня в таком виде, наверное, в обморок бы упал! А Брат Борис, пошедший по стопам отца и окончивший Петербургский горный институт! А сестра Наталья, историк, преподававшая в Сорбонне... Увидели бы они меня сегодняшнего. Что бы с ними стало? Эх-эх... Казалось, блестящая карьера ожидала и меня. Все начиналось вполне благопристойно. Реальное училище, вслед за братом поступление в Горный кадетский корпус имени Екатерины Второй (так тогда именовался Горный институт)... Но вот, едва став студентом, я стал и членом "Союза борьбы за освобождение рабочего класса". И пошло-поехало. Впрочем, и братец тут сыграл роль искусителя. Как-то он меня и сестру пригласил принять участие в демонстрации студентов. Кажется, 1898й год. Произошло столкновение с полицией. Нас троих арестовали в числе многих других. Меня избили, но полегче, чем сейчас... Ой, больно вздохнуть! Не сломано ли ребро? Вот гады!!... Папенька ходатайствовал о нашем освобождении. И нас выпустили. Но его больное сердце не выдержало позора. Скончался через пару дней. Нас потрясло свалившееся горе. Борис посчитал себя главным виновником смерти отца, и отошел от политики. Я, наоборот, окончательно стал на путь революционера, мечтая за отца отомстить. С 1900 года стал членом РСДРП, а в 1902-м был сослан в Восточную Сибирь за подготовку очередной демонстрации. В 1904-м я уже в составе Петербургского комитета РСДРП, а в апреле 1905-го снова арест... Четверть века прошло, а все помню, как сегодня... Амнистирован вскоре по октябрьскому манифесту, но в 1906-м - снова под стражу по делу "Сорока четырех" (Комитет боевых дружин). Кажется, арестовывали 12 раз. Полтора года просидел в одиночке; два с половиной - провел в сибирской ссылке. Тогда от побоев у меня начался травматический туберкулез. А сейчас опять побои. За что боролся - на то и напоролся!"
   -Номер семнадцатый, на выход! - заорал вертухай, прервав поток воспоминаний. - К следователю! Пошевеливайся!
  

* * *

   - Остались мы теперь вдвоем, - отхлебнул Андрей Николаевич из своей, видавшей виды, с потрескавшейся эмалью, кружки.
   - Слава Богу, - откликнулся Александр Борисович, закончивший чаепитие и доставая папиросы. - Жаль, конечно, товарищей. Что там теперь с ними?
   -Их никто ни неволил. Сами приняли решение, - еще раз отхлебнул и стал грызть сухарь Пащенко. - Так что, вернемся, как говорится, к "нашим баранам"... Ты говоришь, что различные вселенные - это лишь различные модели, теоретические схемы?
   -Существует мнение... - Кондиайн прикурил от вынутой из костра веточки, - согласно которому... - выпустил первый клуб дыма, - различные теоретические вселенные... - глаза, ярче огонька папиросы, вспыхнули "вселенским" светом, - это в действительности реальные различные космические системы, иначе говоря, в самом деле, различные вселенные.
   Пащенко допил, закончил с сухарем, поставил кружку и тоже полез за папиросами.
   -Каждая из них... - затянулся Кондиайн и пустил синие струйки из носа, - представляет собой неограниченную физическую систему, в которой мы живем, и которая включает в себя всю охваченную астрономическими наблюдениями область. Но, если система, внутри которой мы находимся, не имеет границ, она единственна. - Пащенко притих и слушал, попыхивая. - Здесь мы и касаемся главного пункта наших разногласий: совокупностью этих двух признаков, неограниченностью системы и нашим присутствием в ней обладает только Вселенная и не обладает никакая ее часть.
   -Но, все-таки, надо расставить все точки над "и" - заметил слушатель. - Значит ли это, что вообще не может существовать никаких других неограниченных вселенных, вселенных, в которых мы не живем?
   -Если существуют иные, - глаза вспыхнули пуще прежнего, а папироса погасла, - до настоящего времени ограниченные вселенные, которые в будущем сольются с нашей Вселенной, то мы вправе рассматривать все эти вселенные как части одной неограниченной Вселенной. Если же эти вселенные всегда останутся изолированными друг от друга, то мы не сможем ничего о них узнать, даже проверить самый факт их существования. Таким образом, эти воображаемые вселенные не могут служить предметом научного исследования.
   -При любых обстоятельствах? - уточнил Андрей Николаевич.
   -Так обстоит дело, если не допускать, что, кроме четырех пространственно-временных измерений, существует хотя бы еще пятое. Пятое измерение вводится в некоторых вариантах единой гравитационно-электромагнитной теории "поля". Хотя, однако, как правило, этому вспомогательному пятому измерению не приписывается реальное существование. - Пащенко бросил свою недокуренную папиросу в костер, а Кондиайн вновь потянулся за веточкой, чтобы разжечь потухшую, - Если же допустить такой случай, при котором пятое измерение существует столь же реально, как и четвертое пространственно-временное, тогда можно будет представить себе различные пространственно-временные вселенные, существующие в пятимерном мире и никогда не имеющие между собой пространственно-временных контактов.
   -А то, с чем мы столкнулись в той пещере, с отстойником мировой памяти, не есть ли пример пятого измерения и возможности контакта с ним? -
   - Наверное. В таком случае возникают новые виды взаимоотношений. - - Какие это виды?
   -Один из них состоит в том, что причинно-следственные связи могут оказаться возможными через пятое измерение. Но поскольку эти связи могут быть только материальными, они будут нарушать изолированность различных вселенных и, следовательно, объединят их все в одну Вселенную.
   -А другой вид?
   -Другой? - Кондиайн бурно задымил, волнуясь. - Причинно-следственные связи могут отсутствовать, но пятимерная теория свяжет логически факт существования множества "вселенных" с какими-то реальными свойствами каждой из них, в том числе и той, в которой мы живем. И тогда обнаружение этих свойств в нашей Вселенной будет служить доказательством существования других вселенных.
   -Очень, Лексан Борисыч, витиевато выражаешься, - подковырнул Пащенко, с обидой сознавая полное превосходство коллеги в космогонических теориях.
   - Как могу.
  

* * *

   Карл Мария Виллигут оказывал большое влияние на вождей Третьего Рейха, и в частности, - на рейхсфюрера Гиммлера. За это и получил прозвище "Распутин". Он утверждал, что обладает памятью доисторических времен и является последним хранителем древних германских традиций. Ему верили и к мнению его прислушивались.
   Гиммлер с одобрения фюрера не жалел средств на все, что связано с деятельностью общества "Аненербе". От научной стороны, касающейся изобретения и внедрения нового оружия, до изучения практики оккультизма и сопутствующих явлений.
   Особое место в исследованиях археологов из "Аненербе" занимали поиски древнего города Аркаима.
   После того как поблизости от Аркаима с самолетов обнаружили развалины еще двадцати древних городов, расположенных в виде буддистской свастики, стало возможным говорить о "государстве Аркаим". Аркаимцы, предположительно, высокие светловолосые и светлоглазые людьми с продолговатыми головами. Классические представители нордической расы.
   -О таких предках мы могли только мечтать! - воскликнул фюрер в ответ на сообщения о найденных при раскопках подтверждений вымученных в кабинетах теорий о происхождении германцев.
   Другое излюбленное направление деятельности общества - организация экспедиций в труднодоступные районы земного шара для установления контактов с представителями древних цивилизаций. Прежде всего, наибольший интерес представлял Тибет.
   В середине 20х годов в Берлине и Мюнхене появились колонии тибетцев и даже учредили некое "Тибетское Общество". Карл Хаусхофер частенько посещал его. Общество "Врил" к тому времени плавно вошло в состав "Аненербе". По инициативе Хаусхофера поставили вопрос об осуществлении экспедиций в Гималаи, с целью найти подтверждения легендам о существовании двух центров древней цивилизации, переживших гибель мифической Атлантиды (Шамбале и Агарти). Хаусхофер вещал на заседании общества: - После катастрофы Учителя высокой цивилизации, обладатели знаний, сыны внешнего разума, поселились в огромных по протяженности пещерах под Гималаями. Они разделились на две ветви: правую и левую. Правая - назвалась "Агарти", что значит "Скрытое место добра". Ее члены предались созерцания, не вмешиваясь в мирские дела. Левая - стала именоваться "Шамбалой", а ее участники стали управлять стихиями и человеческими массами.
  
   Предложение организовать экспедицию встретило полную поддержку руководства Третьего Рейха, начиная с Гиммлера и кончая самим фюрером. Обнаружение в Гималаях таинственных пещер, где якобы укрылись представители высокой цивилизации атлантов, прародителей ариев, давно привлекало внимание стоявших у власти.
   Осуществление задуманного поручили штурмбанфюреру Эс-эс Эрнсту Шефнеру, сыну известного ученого-археолога Пауля Шефнера, погибшего при невыясненных обстоятельствах на раскопках в Ливии.

* * *

   Глеба Ивановича в полубессознательном состоянии ввели в камеру и бросили на каменный пол. Тело ломило, и кровохарканье началось как в младые годы. Не снова ли травматический туберкулез? Он так и лежал, не в силах подняться и переместиться на койку. Потирал ушибленные места, а в голове, в воспаленном мозгу вновь события минувшего проносились бешеным вихрем ...
   1906-й год. Полиция снова арестовывает студента Горного института, создавшего под прикрытием бесплатной столовой для учащихся большевистскую явку. Друг Пашка Мокиевский, будущий врач, теософ и гипнотизер, вносит залог, и молодого революционера выпускают.
   "Он настолько привязался ко мне, что даже ввел меня в тайную ложу, членом которой состоял сам. Называлась она "Мартинисты". Я тогда находился на самой низшей ступени посвящения, и многих членов, конечно, не знал. Павел мне похвалился, что из занятия посещает известный художник Рерих, но до личного знакомства с ним тогда дело не дошло... Годы 14 и 15-й оказались более трудными. Правительство принимало более жесткие меры к подпольщикам. Провалы участились. В ответ на это подпольщики ужесточили партийную дисциплину, ввели строжайшую конспирацию... Именно тогда у меня и проявились те способности, благодаря которым я впоследствии стал руководителем спецотдела ВЧК. В то время я изобрел свой первый шифр! Им в руки попали мои тетради, заполненные математическими формулами. Так я излагал дневник наших подпольных дел. Лучшие шифровальщики охранки ломали головы над "формулами", но раскрыть секрета так и не смогли. "Это ведь шифр?" - спрашивал следователь. "Это задачки по математике", - отвечал я, усмехаясь... В декабре 16-го я вошел в состав Русского бюро ЦК РСДРП, а сразу после падения самодержавия возглавил Отдел Сношений с провинцией. В 17-м я уже член Петербургского военно-революционного комитета и один из руководителей восстания. В 18-м, в период наступления немецких войск, мне поручается оборона Петроградской ЧеКа. После убийства Урицкого становлюсь председателем. Это рост! Затем посылают в особые отделы Восточного и Туркестанского фронтов..."

  

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

  
   Царевич Иосаф. "Нет ли другой жизни после смерти?"
   Продолжение ученой беседы. "Вселенная есть материальный мир..." Модель Вселенной.
   Допрос. "Русское братство". Масоны.
   Немецкая экспедиция в Тибет.
   Допрос Шандеревского. Степени посвящения в масоны.
   Калмык-кавалерист пишет Сталину.
   Глеб Иванович вспоминает. Служба криптографии.
   Научные статьи Пащенко и устройство агрегата. Снова о моделях Вселенной.
  
   - Велико желание мое узнать о том, что всегда отягощает мой разум
   горем и печалью, - сказал царевич Иосаф отцу.
   - Скажи мне, дорогое дитя, что это за печаль? - участливо спросил отец.
   - Каковы причины моего заточения здесь? Почему ты держишь меня в этом дворце?
   - Я не хочу, мой сын, чтобы ты видел что-нибудь, что может вызвать печаль в твоем сердце и таким образом лишить тебя счастья. Я хочу, чтобы ты жил здесь всю свою жизнь в беззаботных удовольствиях, окруженный радостью и счастьем.
   - Тогда знай, отец, - отвечал пылко юноша, - тюремное заключение не приносит ни радости, ни удовольствия, а только такое страдание и отчаяние, что еда и питье кажутся отравленными. Я хочу видеть все, что есть за этими воротами, и поэтому, если ты не хочешь, чтобы я умер от печали, то позволь пойти туда, куда я хочу. И пусть моя душа радуется лицезрением того, что до сих пор я не видел.
   - Пусть будет по-твоему, - согласился мудрый отец и повелел: - Подать лучших лошадей и все приготовить в полном блеске, как того заслуживает царевич.
   Царевич отправился в странствия, и однажды, увидев прокаженного и слепого, спросил слугу: - Кто это и почему они такие?
   - Это человеческие страдания, которые обычно поражают людей из-за слабости натуры и из-за немощного сложения, - ответили ему.
   -Такое случается с каждым человеком?
   - Нет, не с каждым, но с теми, чье здоровье разрушено избытком мирских благ.
   - Если это не случается со всеми людьми, то те, с которыми происходят такие несчастья, знают заранее или такое происходит внезапно и неожиданно?
   - Кто из нас может знать будущее? - ответили вопросом на вопрос.
  
   Через некоторое время царевич встретил на пути больного немощного старика и, ужаснувшись его видом, спросил своих сопровождавших: - Кто это и почему он такой?
   - Он очень старый, и силы покинули его, а тело стало слабым, поэтому он оказался в жалком положении.
   - Что случится с ним дальше?
   - Ничего, смерть заберет его.
   - Такое может случиться с каждым или это случается с некоторыми из нас?
   - Если смерть не забрала нас в наши молодые годы, то невозможно после долгих лет жизни избежать такого состояния.
   - В каком возрасте люди становятся такими как он? И если смерть ждет каждого из нас без исключения, то разве нет возможности избежать ее и спастись от этого несчастья?
   - В возрасте восьмидесяти или ста лет люди слабеют, становятся немощными и умирают, и не может быть по-другому, для человека смерть естественна и ее приход неизбежен.
   - Если это так, то наша жизнь горька и полна скорби, и кто может веселиться и избегать печали, когда он всегда ждет смерти, которая не только неизбежна, но также и неожиданна.
  
   Царевич вернулся очень грустным во дворец, непрерывно думая о смерти и повторяя про себя: "Если все должны умереть, я также должен умереть, когда... и даже не знаю когда... И после моей смерти кто будет помнить меня? И после долгих веков все уйдет в небытие... Нет ли другой жизни после смерти и нет ли другого мира?"
  
   Николай Константинович решил сделать передышку и отложил перо. Часы пробили "два". Он спешно задул лампу и стал подниматься по скрипучей лестнице. "Надеюсь, от скрипа не проснется? У нее сейчас самый сон. А то не сдобровать!"
  

* * *

   - Не является ли расчленение структурно-масштабной лестницы по местоположению на ней человека расчленением по чисто случайному признаку? - спросил Пащенко. Они снова сидели у костра и дымили папиросами. Вверху простирался утканный жирными звездами ковер. Луны не было. Откуда-то вечерний ветерок доносил звук одинокого колокольчика, сообщая о близости укрывшегося в сгущавшейся мгле монастыря.
   - Любая наука непосредственно связана с человеком, - бодро ответил Кондиайн, - нечеловеческих наук не бывает! Но существуют на этой лестнице и другие границы, не зависящие от человека.
   - Ты о чем?
   - Объясняю! В области атомного ядра преобладают сильные взаимодействия. Область атомов и молекул - область электромагнитных взаимодействий. А в области космических объектов преобладающую роль играют гравитационные взаимодействия. И заметь, граница, определяемая положением человека, как раз и есть граница между царством гравитации и негравитационными взаимодействиями.
   - Что из этого?
   - Пользуясь этим обстоятельством, можно дать еще одно определение Вселенной, эквивалентное первому.
   - Интересно, какое?
   - Вселенная есть материальный мир, изучаемый со стороны тех его масштабов, для которых преобладают гравитационные взаимодействия.
   - А гравитация, с современной точки зрения, есть проявление геометрических свойств пространства? - догадался Андрей Николаевич.
   - Да! - звонко подтвердил Александр Борисович, довольный понятливостью собеседника.
   - А что ты думаешь о модели Вселенной? - Пащенко, хоть и хотелось спать, но бодрился, так как доискаться истины хотелось не меньше.
   - Модель - это теоретическая схема, которая дает распределение масс, их движение и геометрические свойства пространства в рамках одного из решений основных уравнений. - Астрофизик немного помолчал, внимательно посмотрев на коллегу, - не клюет ли носом? - (Тот внимательно слушал) и добавил: - Говоря о моделях, я всегда отмечаю основной парадокс. Поскольку Вселенная - единственна, то моделей должно быть либо ноль, либо одна. Мы на данной стадии развития науки имеем множество моделей.
   - Возможно, это порок существующей теории?
   - Очень может быть, что будущая общая физическая теория, которая объединит существующие основные физические теории, вообще не будет иметь системы дифференциальных уравнений.
   - Не исключено, - добавил Пащенко, - что вместо них будет найден алгоритм, позволяющий получать все, что необходимо для описания свойств Вселенной.
   - Да, ты прав, Андрей! - согласился Кондиайн и, подняв глаза к небу, заинтересовался ярчайшим созвездием причудливой формы. - Вон, смотри...
  

* * *

   - Говорите, говорите! - следователь направил пронзительный свет настольной лампы на окровавленное лицо допрашиваемого. Рядом за столом сидел писарь, занося показания на листы желтой грубой бумаги.
   - Передо мной возникали вопросы: как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в звероподобную толпу? - отвечал Глеб Иванович, щурясь от безжалостного света. - Как преодолеть острую вражду между простыми людьми и людьми просвещенными? Как разрешить это противоречие? В своей мистической самонадеянности я полагал, что ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти, этом конспиративном очаге, где сохраняются остатки знаний и опыта того общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное.
   Не поспевавший писарь с мольбой посмотрел на следователя, - тот взревел: - Говорите медленней!
   - Хорошо, хорошо, - согласился допрашиваемый и покорно сбавил темп. - А поскольку это так, необходимо было выяснить пути в Шамбалу и установить с ней связь. Главными для этого могли быть люди, свободные от привязанности к вещам, собственности, личного обогащения, свободные от эгоизма, достигшие высокого нравственного совершенства.
   - Ищь, чего захотели, - пробурчал следователь, играя массивным серебряным портсигаром. - Ну, дальше, дальше!
   - Стало быть, надо определить платформу, на которой люди разных мировоззрений могли бы заглушить свои временные социальные противоречия и подняться до понимания важности вопроса. - Следователь, снова хмыкнув, достал папиросу и постучал ею по краю портсигара, прежде чем отправить в рот. Затем потянулся за зажигалкой. - Отсюда основными положениями "Русского братства" и являются: отрицание классовой борьбы,...
   - Ах ты, контра! - проворчал следователь и чиркнул зажигалкой.
   - ... открытый доступ в организацию лиц без различия их классовой, политической и религиозной принадлежности, признание иерархии и уважение религиозных культов.
   - А что вы нам можете рассказать о масонах? - следователь, прикурив, пустил кольца дыма и от удовольствия потянулся. - Вы с ними тоже связаны.
   - Их идеалы во многом совпадают с коммунистическими, - быстро ответил Бокий, и покосился на писаря, - поспевает ли? - тот старательно сопел, скрипя пером.
   - В чем? - гаркнул следователь, отправив папиросу в уголок рта, и смачно сплюнув в пепельницу.
   - Прежде всего, - пятиконечная звезда. Она почитаема в масонстве, как символ гармонично развитой человеческой личности, победившей свои страсти и нейтрализовавшей крайности добра и зла. - Из-за распухшей губы Глебу Ивановичу трудно говорить, и он делает героические усилия над собой. - Масоны призывают к братству и самоопределению угнетенных народов, как и коммунисты. - Язык скользит по деснам, в которых отсутствуют передние зубы, и облизывает вздувшуюся губу. - Они называют себя гражданами мира. Еще они - против частной собственности...
   - Какие, оказывается, масоны хорошие, а я и не знал, - улыбнулся следователь и стряхнул с папиросы пепел, прикрыв им наполовину немой укор плевка. - Хватит на сегодня. Увести! - В дверях вырос богатырь-красноармеец и решительно шагнул к вжавшемуся в стул Глебу Ивановичу.
  

* * *

   Экспедиция в Тибет, в которой принял участие молодой исследователь Эрнст Шефнер, состоялась в начале 30-х годов. Отряд отправился с территории Непала, где разбили основной лагерь-базу. В столице Непала пробыли несколько дней, покупая лошадей и яков, делая запасы продовольствия и нанимая проводников.
   Двинулись в путь горными тропами, которые часто пересекались бурными потоками. Преодолевать их приходилось с большим трудом. Чтобы переправиться через реку, текущую в узкой расщелине, протягивались два каната. На противоположных берегах сооружались два штифта. При вращении штифтов один канат шел в одну сторону, другой - в другую. К этим тросам крепился груз, вьючные животные или человек, и за несколько мгновений пролетал над страшной пропастью. Приходилось переправлять лошадей вплавь. Не все они могли преодолеть стремительное течение.
   Очень сложно разговорить тибетских монахов и добиться от них чего- либо путного. Дойдя до знаменитого монастыря Лабран, Шефнер имел беседу с монахом, который соблазнился за солидную сумму показать исследователям вход в одну из пещер.
  

* * *

   - Для чего существовали слова, знаки и прикосновения в ложе? - задал очередной вопрос следователь.
   Шандеревский, помня о свернутой скуле, поспешил ответить, как можно полнее и понятней:
   - Во-первых, - старинный обычай, когда эти внешние знаки служили для распознавания между собой членов общества. Во-вторых, они позволяли по первому прикосновения узнавать, какой степени данный масон одного с ним ордена. Опознавательные знаки и проходные слова в различных организациях различны, прикосновение ученической и товарищеской степеней варьируются в различных союзах, а мастерское прикосновение почти везде общее.
   - Как производился процесс посвящения?
   - Для ученической и товарищеской степени ритуал посвящения одинаковый. В товарищеской степени лишь число посвящений с трех увеличивается до пяти. В мастерской - ритуал особый, причем посвящаемый кладется в гроб и символически переживает смерть. Кроме того, при посвящении каждому сообщается особая походка, соответствующая каждой степени. Он обязан ее продемонстрировать, когда об этом попросят старшие члены.
   - Зачем применяются посвящения? Какой смысл и значение они имеют?
   Писарь в углу заполнял протоколы. Яркий свет настольной лампы бил в глаза. Скула ныла, болела и поясница от ударов по почкам. Это другой кабинет, другой писарь и другой следователь. Не те, что "работали" с Глебом Ивановичем. Но суть таже.
   - Посвящение - это традиционный пережиток старины. Это, прежде всего, воздействие на психику посвящаемого. Оно помогает ему расшифровать некоторые символы. В последнее время ритуал посвящения упростился.
   - Взаимоотношение вашего общества с политикой? - спросил следователь скучающим тоном, подавив зевоту.
   - Всякие разговоры о политике в ложе запрещены. Члена не спрашивают о его политических убеждениях. Вновь вступившему предъявляются требования незапятнанного прошлого в смысле этики и морали. А так же в гражданском смысле. Не состоял ли под судом? Запрещается участие в противоправительственных заговорах и прочее в том же духе...
   - Связано ли "Единое Трудовое Содружество" с заграничными или другими обществами в СССР?
   - С заграницей не связано и никаких взаимоотношений не имеет.
   - А вы лично? - следователь снова поборол зевоту.
   - У меня лично никаких связей с заграничными обществами, в смысле переписки, не имеются.
   - А в стране?
   - Только с "Русским Братством".
   - Это, где Бокий? - наконец, зевнул следователь и прикрыл рот, чтобы подследственный не видел.
   - Да, - подтвердил Шандеревский и подумал: "Его клонит в сон от моих показаний".
  

* * *

   "Товарищ Сталин! Обращаюсь к Вам, как к одному из руководителей Советской политики и Секретарю Центрального Комитета ВКПб".
   Василий поплевал на огрызок химического карандаша и вновь склонился над посланием, напрягая, отвыкшие от интеллектуального труда, извилины.
   "Позвольте мне, бывшему кавалеристу, участнику Гражданской, совершенно независимо разговаривать с Вами. Не подумайте, что жалуюсь! Но не могу не спросить. По какому праву меня, Красного командира, здесь избивают всем, чем попало? И руками, и ногами, и стулом, и табуреткой, и чернильным прибором запускают, и вообще всем, что только ни попадется под руку! Чем я заслужил такое обращение? Я никакой не враг народа, а напротив, всем сердцем и душой предан Советской Власти и лично Вам..."
   Кавалерист задумался: о чем же еще? Сваливать все на Пащенко, Кондиайна и Шандеревского? Но это, наверное, не очень порядочно, хотя впрочем...
   Тягостные размышления прервал истошный крик в коридоре.
   - Иисус Христос, - орал кто-то фистулой, - первый масоном! Его также можно назвать и первым большевиком!! Вообще он самозванец!!! - Голос удалялся. Кого-то повели на допрос, а может с допроса. - Мы чтим Бога как архитектора Вселенной! Мы, масоны, - скорее большевики, чем христиане...
   Кавалерист снова склонился над клочком бумаги и старательно вывел корявые буквы: "Дорогой, товарищ Сталин, я вынужден..."
  

* * *

   Глеб Иванович лежал на койке (отбой дан), потирая ушибленные места, и вспоминая свои былые достижения и заслуги.
   "Ведь я столько для них сделал, почему сейчас так со мной обошлись?"
  
   Сразу после прихода к власти большевистское правительство столкнулось с проблемой сохранения тайны при передаче оперативной информации. Но ни государство, ни армия не имели надежных шифров. Созданием службы криптографов и занялся наш герой. Он подбирал людей самых разных и порой весьма странных, специально разыскивая их. Работала у него одна пожилая старорежимная дама. Редко появлялась в отделе. Работал и старый сотрудник Охранки в чине полковника. Он у себя на Шпалерной расшифровывал тайную переписку Ленина. Работал изобретатель-химик Евгений Гопиус.
   В то время самым трудным в шифровальном деле считалось уничтожение шифровальных книг. Заметание следов. Книги толстые и громоздкие. Требовалось сделать так, чтобы в случае провала они не достались противнику. На море с этим делом проще. Морские шифровальные книги имели свинцовый переплет. В момент опасности радист их бросал за борт.
   Гопиус придумал специальную бумагу. Стоило лишь в нужный момент поднести к ней зажженную папиросу, как она мгновенно вспыхивала и превращалась в пепел.
   Личный состав Спецотдела проходил по гласному и негласному штату. К негласному относились криптографы и переводчики. К гласному - секретари, машинистки, курьеры. Круг вопросов, которыми занимались подразделения, весьма широк. От изобретений всевозможных приспособлений для радиослежки до исследований солнечной активности, земного магнетизма и проведения различных научных экспедиций. Здесь изучалось все, имеющее хоть какой-то оттенок таинственности. От оккультных наук до "снежного человека".
   "Черт послал мне этого Пащенко, - горько подумал Глеб Иванович. - Если бы не знакомство с ним и с его идиотскими теориями, может, все сложилось бы иначе..."
  

* * *

  
   - Мне тогда удалось опубликовать много своих статей: "Загадки жизни", "Передача мысли на расстоянии", "Опыты с мозговыми лучами", "Гипноз животных" и другие, - похвалился Андрей Николаевич. - Журнал "Природа и люди" был щедр ко мне в те годы...
   - Можешь подробней объяснить устройство твоего агрегата? - попросил, слегка зевнув, Кондиайн.
   - Охотно, - согласился Пащенко, не заметив проявления сонливости коллеги. - Слышал о таком приборе - "стенметр" Жуара?
   - Слышал, - соврал для приличия Александр Борисович и подумал: "Ну, надеюсь, он мне простит эту маленькую ложь".
   - Так вот, - начал бурно жестикулировать рассказчик, - я, располагая самым дешевым насосом, сумел построить разновидность этого прибора. Внутри стеклянного колпака подвешивается шелковая нить, на конце которой укрепляется в равновесии тонкая сухая соломинка, служащая стрелкой-указателем. На конце соломинки распущен тончайший кусочек гигроскопической ваты. - Пащенко на пальцах показал размер кусочка. - Диск насоса посыпан мелко толченой солью. - Потер пальцами, показывая как бы, что мельчит соль. - Отверстие насоса защищают кусочком картона с проделанными в нем дырочками. Разреживать воздух нужно осторожно. После этого аппарат готов к действию. Сосредоточив взгляд на клочке ваты, стрелку можно повернуть взглядом.
   - И получилось? - спросил астрофизик недоверчиво.
   - Конечно. Есть много свидетелей. - Выпятил с гордостью грудь Пащенко, но тут же заскромничал: - Да хватит о моем приборе! Меня не оставляет мысль о Вселенной... Мы с тобой так и не договорили.
   - Тема, сам понимаешь, неисчерпаемая, - воодушевился Александр Борисович и немедленно распрощался с сонливостью. - Если хочешь, можем продолжить.
   - Как, все же, с этими моделями?
   - На мой взгляд, в изучении Вселенной следует различать два различных уровня, - убежденно начал Кондиайн, вскочив на любимого конька и натянув поводья.- Первый уровень: фундаментальные схемы, на которых конструируется абстрактный объект - Вселенная. Не реальная, а теоретическая. Именно ее мы и изучаем. Этот объект обладает рядом определенных свойств и подчиняется общей теории относительности.
   - Ох, уж это новейшее изобретение! - Пащенко за что-то недолюбливал Эйнштейна, сам не зная, за что. - Все носятся с этим как с писаной торбой!
   - А без нее ничего не объяснишь! - недовольно сморщился Кондиайн. - Гениальная догадка Эйнштейна открывает новые пути. Так вот! Уровень фундаментальных схем не предопределяет никаких конкретных моделей Вселенной, никаких конкретных ее параметров.
   - А как тогда быть? - теперь близок к зевоте Пащенко, но вовремя отвернулся.
   - Они возникают на другом уровне. На уровне частных схем. Таким образом, снимается главный парадокс...
   - Моделей много, а Вселенная одна? - перебил Пащенко, нарочито подчеркивая свою заинтересованность в обсуждении скучной темы.
   - Ты догадлив. Парадокса более не существует, так как основная теория дает один абстрактный объект - одну Вселенную.
   - Но на уровне частных схем для него возможно множество моделей? - нашелся вновь, что спросить Андрей Николаевич.
   -Да. Именно так! - Кондиайн любовался собой, представив, что выступает на солидном научном симпозиуме, а не сидит у догорающего костра где-то в затерянном уголке далекой Азии. Коллега заменяет собой толпу восхищенных ученых.
   - Выходит, что природа сложнее любой модели, в том числе и общепризнанной? - снова спросил Андрей Николаевич, подложив веточку в огонь, в качестве отвлекающего маневра - "Чтобы не подумал, что мне не интересно".
   - Разумеется, - поежился от вечерней прохлады Александр Борисович и придвинулся к огню. - Никакая модель не способна охватить всего многообразия процессов, связей, отношений даже в сравнительно узкой ограниченной области. Так, что же говорить о Вселенной...
   - Раз не способна, то идем спать, - поднялся Пащенко и направился к палатке. Кондиайн покорно поплелся за ним.
  
  
  
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

  
   Слова наставника царевича Иосафата. "Драгоценный камень есть чудесный Свет Духа, открывающий глаза разума". "Богатые дают бедным, а не..." Разлука с Учителем.
   Шефнер и его спутники спускаются в пещеру. "Созерцатели". В сердце тайны. Запись в дневнике.
   Сон Иосафата. Место отдыха добродетельных.
   Шандеревский пишет на имя секретаря ЦК ВКПб. Если бы Коминтерн принял масонскую личину! Узник погружается в сон. Видение Распутина и иже с ним. Откуда хрусталь и дамы в камере? Блондинка Аннушка. "Правильно жить надоть!"
   Непальская гостиница. Разговор горничных. Состав немецкой экспедиции. Беседа. Традиции Непала.
  
   - Я говорил тебе раньше, что мудрые отшельники, которые жили и размышляли здесь над вопросами жизни и смерти, - обратился наставник к царевичу, - убиты твоим отцом или изгнаны.Хотя, я слышал, что в пустыне Сенаридия живет мудрый монах по имени Варлаам... Говорят, у него есть какой-то волшебный камень.
   - Так вели немедленно разыскать этого монаха и доставить его сюда! - затопал ногами царевич.
   Просьба выполнена. Мудрого старца отыскали и привели во дворец. Варлаам вошел в палаты царевича и, поклонившись, приветствовал его мудрой и приятной речью.
   - Садись, - повелел царевич, - и покажи мне камень, о котором ходят легенды.
   - Все, что вам сказали обо мне справедливо, так как неприлично мне говорить неправду Вашему Высочеству. Но я не могу открыть вам великую тайну камня до того, как узнаю ваши мысли. Ибо Бог сказал мне: "Вот вышел сеятель, и когда сеял, некоторые семена упали на каменистое место, где мало земли. Они не взошли, потому что земля неглубока. Некоторые упали в колючки. Колючки выросли и задушили их. Но другие упали в добрую почву и принесли плоды".
   - Что это значит? - не терпелось царевичу.
   - Если я найду в твоем сердце добрую и плодородную почву, то не буду колебаться, а посею божественное зерно и открою тебе великую тайну. Но если почва камениста или полна сорняков, то лучше не портить сбереженные зерна и не позволять птицам и зверям уничтожать их.
   - У меня, о почтенный, - отвечал Иосаф, - огромное желание услышать о новых, достойных мирах. В моем сердце горит огонь, который побуждает меня получить знание о важных и существенных вещах.
   - Драгоценный камень, которым обладаю я, - сказал Варлаам, - есть чудесный Свет Духа, который открывает глаза разума.
   - Как только твои слова достигли моих ушей, нежный свет наполнил мое сердце и тяжелое покрывало печали превратилось ни во что. Научи меня мудрости жизни!
   Варлаам поведал царевичу об унынье смерти и радости воскрешения, о вечной жизни, о прекрасных последствиях добрых дел и о страданиях грешников, объяснил пустоту и непостоянство этого мира, рассказал о подвижничестве и одинокой жизни монахов в пустыне.
   - Какие одежды вы носите в пустыне, какая у вас пища, и откуда вы ее берете? - спросил, очарованный монахом царевич.
   - Мы собираем фрукты и коренья. Если верующий приносит хлеб, принимаем его как посланный Богом. Наша одежда это шерсть, шкуры овец и коз. Одна и та же зимой и летом.
   - Возьми меня с собой в отшельническую жизнь, - захныкал Иосаф.
   - Не проси меня об этом, потому что гнев твоего отца падет на всех нас. Лучше оставайся здесь, совершенствуя знания Великой Истины. Позже, когда пожелает Бог, придешь ко мне. Верю, что в этой жизни и в будущей, будем жить вместе.
   - Если высшая воля такова, то остаюсь. Возьми с собой золота для своих собратьев в пустыне. Чтобы обрести еду и одежду.
   - Богатые дают бедным, а не бедные богатым, - возразил Варлаам. - Как ты можешь дать нам, богатым, когда сам беден? Даже последний из наших братьев несравненно богаче, чем ты. Я надеюсь, скоро поймешь эти истинные богатства! Но, когда станешь богат на этом пути, ты станешь скупым и замкнутым.
   - Я не совсем тебя понимаю, Учитель, - потупился царевич.
   -Тот, кто отказывается от всех земных благ, получает небесное богатство. Самый малый небесный дар более ценен, чем все богатства мира. Золото часто является причиной греха. Поэтому мы не держим его. А ты хочешь, чтобы я принес моим собратьям змея, которого мы победили.
  
   Иосаф с трудом перенес разлуку с Учителем и горько плакал. Он просил Варлаама дать ему свое рубище как подарок на память. Старик отдал царевичу лохмотья. Тот ценил их больше, чем пурпурные царские одежды.
  

* * *

   Согнувшись, вслед за монахом, Шефнер и его спутники спускались в черную дыру по неровным, сглаженным временем ступенькам. Монах спускался легко и уверенно. Видно, часто наведывался сюда. Немцы шли, цепляясь за шероховатые стены, освещая путь тусклыми фонариками и осторожно передвигая ноги. Этот узкий лаз находился недалеко от монастыря и вел вглубь горы. Ступеньки разной высоты и размера, что сильно затрудняло продвижение. Вскоре начался узкий коридор, по которому пришлось пробираться пригнув голову и на полусогнутых ногах.
   Вдруг затхлую атмосферу подземелья прорезало дуновение свежего воздуха. Холодная струя, происхождение которой непонятно, освежила легкие путешественников и облегчила продвижение. Вскоре вдалеке замелькал и рыжий огонек.
   На голой, источающей слезы подземной влаги, стене зияли небольшие черные дыры, куда можно было просунуть руку.
   - Это кельи тех, кто избрал для себя полный отход от мира, - пояснил монах-проводник. - Когда душа покидает кого-нибудь из этих безмолвных святых, то монахи-служки узнают об этом лишь по нетронутой чашке с едой, да и то не сразу, потому что "созерцатели" зачастую помногу дней не притрагиваются к пище.
   Пламя красноватым светом освещало стены и своды, но во мраке оставались углы и неясные контуры.
   - Мы находимся в сердце тайны, на пороге нового мира, о существовании которого лишь подозревали, - восторженно заметил Шефнер. - Хотелось бы дойти до конца, где дневной свет никогда не пронизывает темноту.
   - Царство вечного мрака, - произнес помощник.
   - Да, безмолвие, уединение, мрак! Эти слова иногда действуют как заклинание, - согласился Шефнер. - Может, мы здесь встретим людей, которые "знают все", как писал о них первый европеец, побывавший тут, Апполоний Тианский?
   - Может, и встретим. Будем надеяться. Возможно, что и сам Пресвитер Иоанн нашел себе успокоение под сводами этих пещер, - предположил помощник.
   - Новый Завет повествует о восточных магах, пришедших в Вавилон, которые смогли заранее узнать время и место рождения Господа нашего. Не отсюда ли те провидцы? - сам себя спросил Шефнер. Помощник с монахом ушли далеко, и лишь два слабых огонька от их фонариков маячили впереди.
   Позднее Шефнер записал в дневнике: "Существование древней общины Стражей Человечества, скрытой в Тибете как воображаемая Шангри-Ла, без сомнения кое-кому может показаться слишком фантастическим. Между тем то, что нам удалось увидеть, обнаруживает огромное сходство легенд с действительностью.
  

* * *

   Однажды Иосаф, долго молясь со слезами на глазах, устал и заснул на полу. Ему привиделось, что идет он по большому полю, покрытому прекрасными и благоуханными цветами. Кругом множество великолепных деревьев с неизвестными и странными фруктами, приятными на вид. Попробуйте нас, казалось, призывали спелые плоды. Листья на деревьях мягко раскачивались от легкого дуновения, а воздух напоен тонким ароматом. Под деревьями виднелись алтари из чистого золота, украшенные драгоценными камнями и жемчугом, сверкающими особенно ярко. Потом он заметил ложе с покрывалами несказанной красоты и блеска. В центре тек родник, чистые и приятные воды которого ласкали взгляд. Иосаф прошел через эти "Елисейские поля" и оказался в городе, сверкавшем особым ярким светом. Все стены из чистого золота и драгоценных камней, невиданных доселе. А колонны и ворота из цельного жемчуга. Свет обильными лучами изливался с высоты и наполнял улицы. Крылатые и блестящие воины шли и пели нежные песни, которых никогда не слышало ухо человеческое.
   - Это место отдыха добродетельных. Здесь ты видишь тех, кто в своей жизни чтил Бога, - услышал над собой Иосаф чей-то голос. - Посмотрел? Теперь возвращайся к себе!
   - Я прошу, не забирайте у меня неописуемую радость и позвольте мне пожить в каком-нибудь уголке этого прекрасного города! - взмолился царевич.
   - Сейчас ты не можешь остаться здесь, - ответил голос, - но по твоим героическим делам и стремлениям ты в нужное время войдешь сюда. Если только приложишь усилия. Те, кто стараются, обладают небесным царством...
  

* * *

   "... теперь хочу указать, - писал Шандеревский на имя секретаря ЦК ВКПб, - на красное масонство не только, как на объединение коммунистически мыслящих. Но как на форму и маскировку, которую мог бы принять Коминтерн. Ни для кого не секрет, что Коминтерн является главным камнем преткновения для заключения соглашений с Англией, Францией и Америкой. И, следовательно, задерживается экономическое возрождение СССР. Между тем, если бы Коминтерн перелицовать по образцу масонства. То есть придать ему внешние формы. Ни Лига Наций, ни кто другой, ничего не осмелились бы возразить против его существования как масонской организации. Особенно Франция и Америка, где имеются целые ложи с социалистическим большинством и где правительство, большею частью, состоит тоже из масонов.
   Принятие Коминтерном масонской личины совсем несложно и коснется лишь внешности. Каждая национальная секция его могла бы образовать отдельную ложу-мастерскую, а представители их сформировали бы генеральную ложу". - Петр Сергеич остановился поразмыслить, - покусал кончик карандаша, почесал за ухом, посмотрел на тусклую лампочку над головой и, послюнявив химический огрызок, продолжил. - "Я удивляюсь, как рабоче-крестьянскому правительству раньше не пришло в голову воспользоваться этой профессиональной организацией, захваченной буржуазией. Конечно, реформировав ее и очистив, согласно духу и заветам Ленина". - Упомянуть имя вождя, это хорошо! Придает весомости! - "Тем более что Советская власть взяла масонские символы: пятиконечная звезда, молоток и серп". - Эх, хорошо выходит! - "Наконец, сама пропаганда ленинизма, благодаря масонской конспирации и дисциплине, могла бы вестись успешнее. Особенно в странах Востока, где так склонны ко всему таинственному". - Петр Сергеевич снова остановился и покосился на дверь. Вертухай, наверное, наблюдает в глазок, чем я здесь занимаюсь. Пощупал больную скулу - опухоль вроде спадает - и вновь склонился над листком. "Все, что пишу, только отдельные мысли. Мне хотелось бы этими строками лишь дать толчок..." - Глаза слипались. В перерывах между допросами спать практически не давали. - "А может быть, это Вас заинтересует? Тогда я готов служить своими знаниями и опытом в этой области, в качестве советчика-консультанта. Или как Вы найдете удобным..." - Веки сомкнулись, огрызок выпал из ослабевших пальцев и покатился; на краю стола он на мгновение "задумался", но все-таки свалился на каменный пол...
  
   Дважды ранее виденный мужичонка в нарядной голубой расшитой шелками рубашке, плисовых штанах и лакированных сапогах стоял вновь перед Петром Сергеевичем.
   "На следователя не похож, - мелькнуло в голове. - на тюремщика - тоже... Да, это опять он!"
   Ослепительно сверкнул хрусталь на столе. Откуда он в лубянской камере? Как сквозь радугу призрачных лучей Шандеревский увидел веселые лица, сидевших за столом.
   - Принимайте гостя! - указал на Шендеревского Григорий Ефимович. - Он мне больно полюбился! - Затем подвел Петра Сергеевича к столу. Усадил в пустое кресло. Сам сел рядом. "Откуда в камере кресло? Да и Распутин здоровяк, а этот - мелкота, но лицом похож!" За столом находились дамы. Человек десять. "Кто их сюда, в тюрьму, пустил? На заключенных не похожи".
   - Аннушку знашь? - тихонько шепнул Шандеревскому Григорий Ефимович и подмигнул своей соседке. То была высокая полная блондинка, одетая как-то слишком просто и даже безвкусно. Лицо некрасивое, с чувственным ярко-малиновым ртом и неестественно блестевшими большими голубыми глазами. Лицо ее постоянно менялось (Узник пристально вгляделся). Оно ускользающее, двойственное, обманное. Тайное сладострастие и какое-то ненасытное беспокойство сменялось в нем с почти аскетической суровостью.
   "Такого лица больше в жизни не видел. А ее за что посадили?"
   - Вот, - сказал Григорий Ефимович, прожевывая огурец (стол завален едой), - вчера пришла она ко мне. - Он кивнул на блондинку. - Она, вишь, в церкву не ходит, а вот сюда, в тюрьму, пришла...
   "Так, значит, все-таки здесь тюрьма?"
   - О вере мы с ней говорили, и никак убедить ее не мог, - проглотил остаток огурца Григорий Ефимович.
   - В чем? - робко спросил Петр Сергеевич, решив больше не ломать голову над тем, что все это значит, а смириться и принять участие в "представлении".
   - Я причащаться посылал. Не идет, така супротивна! Я сам не очень попов хвалю... много есть в них неправды... Ну, а без церквы не проживешь!
   - Хорошо, что вы к нам пришли, - сказала блондинка Аннушка, ласково глядя на Шандеревского. Остальные дамы согласно закивали.
   " Разве я к ним пришел, а не они - ко мне?"
   - Вот походите к нам с недельку, - продолжала Аннушка, - и вам вся жизнь станет яснее...
   - Не торопись больно, - перебил даму Григорий Ефимович, - ему не недельку, а года три впаяют!
   "Откуда он это может знать?"
   - Я рад, что ты пришел! - Он приблизил свое лицо к лицу Петра Сергеевича и хитро прищурился. - Коли от кого на сердце сладость, значит, тот человек хорош! Вот как ты. А от кого - скука делается, ну, значит, подлюка! Понимашь?
   За столом внезапно стихло, слышалось лишь где-то с боку наливание вина в бокал и хруст поедаемого яблока.
   - Только вот правильно жить надоть, - заключил Григорий Ефимович. - Любить надоть, прощать да в церкву ходить!
   "Раньше ведь и в тюрьмах церкви были", - подумал с сожалением Шандеревский.
   - Уж научить церковь прощению бы, - раздалось чье-то меццо-сопрано с края стола. - Анафему вот когда провозглашают, то в особенности хорошо прощение.
   - Меня тоже всегда анафема смущает, Григорий Ефимыч, - поддержало контральто с другого конца.
   - Ну, ее, анахтиему енту! - нехотя отозвался Распутин, причмокивая чай из блюдца. - Мы до другого раза оставим. Ну, ее!
   В комнату (камеру) вошел еще кто-то.
   - Почему спите? - услышал Петр Сергеевич над ухом. - Встать! Не положено по уставу днем спать.
  

* * *

  
   Пащенко и Кондиайн жили в небольшой гостинице, находившейся всего в получасе ходьбы от городских ворот. Ее просторный, отделанный деревом холл украшали позолоченные райские птицы, фигурки Будд, стоящих на лотосе и большое панно, на котором красовалась белая, с красным узором посередине Потала.
   В гостиничном ресторане подавали пряные, приправленные имбирем, традиционные непальские блюда, а в коридоре днем и ночью дымилась курильница. Молодые горничные в синих крестьянских сари, сидя на лестничных ступеньках, оживленно сплетничали или вполголоса напевали грустные и задумчивые мелодии.
   - Ты видела, сколько немцев поселилось? - спросила одна другую.
   - Человек семь. Кто это?
   - Кажется, ученые.
   - А женщина тоже с ними?
   Да. Есть и женщина.
   - Что им здесь нужно?
   - Говорят, приехали Шамбалу искать.
   - Шамбалу? Вот дураки! Кто их туда впустит?
   - Пускай, пускай поищут! Главное, чтобы деньги исправно платили.
   - Тут еще двое русских живут. Видела?
   - Да. Они тоже за Шамбалой приехали?
   - Кажется, и они.
   - И что им всем она далась? Стоило ехать так далеко... Неужели у них там, у себя, так плохо и скучно?
   - Смотри, смотри! Немцы, идут.
   Отряд Шефнера возвращался в отель после очередной вылазки в горы. Женщина, действительно, являлась членом экспедиции. Ева Шмаймюллер, молодой тибетолог, давно мечтала посетить эти края. Двое мужчин-ученых тоже участники дерзкой затеи: Карл Винерт, геофизик и Бруно Бергер, антрополог. Остальные члены отряда: Эрнст Краузе, кинооператор и Эдмон Гир, технический работник. Не считая руководителя, Эрнста Шефнера, два радиста и переводчик из местных по имени Каранихи.
   - Здесь каждый живет в том отрезке времени, который находит приемлемым для себя, - сказал Шефнер, взглянув на часы (время обедать), - а город обеспечивает для этого полный набор соответствующих реалий.
   - Вы правы, - согласился Карл Винерт. - На одной улочке уживаются современный госпиталь и лекарский дацан, аптеки с патентованной фармакологией и тибетская лавка, торгующая травами.
   - А на центральной площади, что делается! - включился в разговор Бруно Бергер. - Бродячие коровы, бритоголовые монахи, горцы в тулупах, арабы с овощами и шумный базар, где к вашим услугам все, что хотите. Выбор огромен!
   - Тут каждый волен вести себя так, как ему заблагорассудится, - присоединилась к беседующим Ева. - Можно вести жизнь богатого европейца или неимущего крестьянина, сидящего на снегу. Их образ жизни за последнюю тысячу лет так и не изменился.
  
   Многое удивляло в Непале иностранцев. Здесь как в миниатюре повторялись многие литургии древних обрядов и обычаев. Под навесом горели погребальные костры, на галечной отмели совершали ритуальное омовение сотни людей. Впрочем, и на эти определяющие моменты индуизма Непал накладывал свое ласково-смягчающее влияние. Ритуальные купания сопровождались беззаботным смехом, шутками и жизнерадостной возней. Даже последний в человеческой жизни обряд не носил жесткого, безжалостного оттенка спешки и деловитости.
  

* * *

  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

  
   Иосаф уходит в пустыню. Песня-молитва старовера с Алтая.
   Друзья "моют кости" Рериху. Разговор переключается на немцев.
   Очередной допрос Глеба Ивановича. Куда расходовались народные деньги.
   "Опять что ли тот же сон вижу?" Охранник нарезает торт.
   Кондиайн и Пащенко на скале. Монастырский двор и "глаза лотоса". Воспоминание о Москве.
   В Кулу работается хорошо. Каждодневная жизнь есть Пранаяма. Тематика картин и знамя Рериха.
   Адольф просыпается пророком. Как лучше вести войны. Клаузевиц и Людендорф. Скольжение мысли.
  
   "На сороковой день после смерти отца Иосаф созвал в его память всех сановников, министров и начальников армий и открыл им великую тайну, что намеревается покинуть земное царство и все в этом мире. Хочет уйти в пустыню, чтобы вести жизнь монаха. Все опечалились и заплакали. Они любили его за щедрость, гуманность и милосердие. Просили Иосафа не покидать их. Ночью он отдал приказ совету и всем начальникам. И оставив этот приказ в своей спальне, тайно ушел в пустыню. Утром распространилась новость о его уходе. Люди угнетены и встревожены. Многие плакали. Потом жители города решили искать царевича. И, действительно, нашли его около сухого ручья, простершего руки к небесам в молитве.
   "Вернись во дворец!" - просили пришельцы, рыдая и падая на колени.
   "Не причиняйте мне печали и оставьте меня в покое! Мое решение окончательно", - ответил Иосаф и ушел еще дальше в пустыню.
   Горько плача, люди вернулись домой, но несколько человек следовали за ним до захода солнца, пока опустившаяся темнота не скрыла его от них.
   В пустыне Иосаф вел суровую жизнь. Еда скудная, и даже трава сухая, а земля давала мало плодов. Но его духовные достижения росли. И снова он увидел сон. Опять идет через прекрасное поле, а впереди сверкающий город. Когда подошел к воротам, его встретили ангелы. Они несли две гирлянды неописуемой красоты.
   "Чьи венки?" - спросил Иосаф.
   "Твои. Один за спасение многих душ, а другой за то, что оставил земное царство и начал духовную жизнь".
   Во всех церквах с тех пор упоминается имя святого индийского царевича Иосафа. Так последователи Христа молятся, приближаясь к Благословенному Будде".
  
   Николай Константинович припомнил, как на Алтае местный старовер пел не то песню, не то молитву. И приписал в конце рукописи:
   "А прими меня, пустыня тишайшая!
   А и как же приму я тебя, царевича?
   Нет у меня, у пустыни, ни дворцов, ни палат.
   А и не нужно мне ни палат, ни дворцов!"
  

* * *

   Письма и газеты в гостиницу приносит бегун-почтарь. Он трубит в рожок, и все узнают о его прибытии. "Нью-Йорк Таймс" доходит сюда через месяц. Долго идут посылки и книги. Известия из Лондона и Парижа поступают с большим опозданием.
   - Снова пишут об этом Рерихе, - сказал Пащенко, отложив газету. - Скажу откровенно, мне лично его мессианство не по душе. И главным образом потому, что оно, с моей точки зрения, мешает ему, как художнику, исполнять главную миссию. Эти его лозунги - "мир и благоволение" и прочее - вызывают почтение, но не более того. Мне не верится, что можно этим чего-то достичь. Я вообще не верю ни в какие конференции, пакты и лиги!
   - Он утверждает - искусство оказывает на мир благотворное действие! Кто с этим спорит? - заговорил Кондиайн. - Хотя я ощущаю протест, когда в деятельности его, как художника и мыслителя, видят целительное средство против всех мировых ужасов и грехов.
   - Мне кажется, - снова сказал Андрей Николаевич, - всем его работам, хотя я, конечно, не такой знаток его творчества, присущ один недостаток...
   - Какой?
   - Импровизация.
   - Считаешь это недостатком?
   - В большинстве случаев все у него - поверхностные схемы, удачные выдумки, подобия откровений и видений... Это не органические образования, живущие собственной жизнью. Это не вечные и не великие создания человеческого духа!
   - Да, на его произведения приятно смотреть. Ими любуешься. Во многие из них вложено чудесное чувство природы...
   - Особенно хороши его ранние русские пейзажи, - перебил Пащенко.
   - ... в них трогательная меланхолия и искренность, - продолжил Кондиайн, - но ни одна его картина не является той цельностью, которой являются иные фрески Рафаэля, иные полотна Рембрандта.
   - В газете Бенуа пишет о нем... - Пащенко зашелестел страницами, - "... гордыне Рериха нет пределов, главной движущей силой его является тщеславие". Лихо сказано! Не правда ли?
   - Порой художники весьма нетерпимы друг к другу, - согласился Кондиайн. - Мне сдается, что "мессианство" Рериха явилось, пожалуй, помехой заложенному в нем творческому началу. Живет ли в нем дух гордыни, не нам судить.
   - Кто его или что натолкнуло на мировую проповедь? - Пащенко отбросил газету. - Неизвестно. Но в результате этого получилось, как пишет Бенуа, "метание, не дающее сосредоточиться, и которое так вредно для художественного созревания".
   - Если бы вместо всех этих "циклов"... - почувствовал себя на миг искусствоведом Кондиайн, но, вспомнив, что - астрофизик, вовремя осекся. "Зачем лезть туда, в чем не очень разбираешься?"
   - Ты прав! - Пащенко понял с полуслова, не считая себя в искусстве профаном - в юности даже пробовал писать маслом и акварелью - и продолжил с жаром. - Тогда бы не надо говорить о его картинах как о священных книгах. И без объяснения они говорили бы сами за себя!
   - Бенуа еще пишет, - теперь заглянул в газету Кондиайн, - "человека не переделаешь, и он остается таким, каким его выпустит из своих рук мать-природа..."
   - Не переделаешь, так не переделаешь! Хватит о нем, - неожиданно утих в Пащенко критик-обличитель. - Поговорим о немцах, что живут с нами на одном этаже. Что о них думаешь?
   - Из обрывков разговоров я понял, - это ученые, приехавшие сюда с той же целью, что и мы.
   - Как считаешь? Может, нам следует вступить с ними в контакт?
   - Почему бы нет? Мы, я думаю, можем быть друг другу в чем-то полезны.
   - Может, нам удастся влиться в их экспедицию?
   - Это было бы весьма кстати!
  

* * *

   - Я вижу мир как огромную систему, из которой, посредством манипуляций с человеческой психикой, возможно черпать самую тайную и интимную информацию, - признался Глеб Иванович следователю.
   - А цель, которую вы ставили перед лабораторией?
   - Научиться телепатически, читать мысли противника или "снимать" информацию с мозга посредством взгляда.
   - Научились?
   - Пока нет.
   - Значит, проще сказать: проедали государственные деньги, занимаясь чепухой для отвода глаз. Так?
   - Нет, не...
   - А в ухо еще хочешь?
   - Так, так, - поспешил согласиться Глеб Иванович. Распухшее ухо от накануне полученного удара способствовало сговорчивости.
   - Кем у вас этот Пащенко?
   - Он занимался вопросом получения секретных сведений путем телепатии. А также - экспертом по психологии и парапсихологии.
   - Что значит "пара... психологии?" Вроде две их?
   - Нет одна. Так называется разновидность психологии, занимающаяся...
   - Пишется отдельно? - подал голос писарь.
   - Вместе, - пояснил Бокий.
   - Чем еще занимался Пащенко?
   - Также вопросами привлечения на сторону Советской власти различных оккультных организаций. Он составил проект воззвания к мистическим сектам и объединениям, включавшим послания к тибетским и монгольским ламам, к хасидам, суфийским и дервишским орденам.
   - Н а кой черт нам нужен весь этот сброд?
   - Как, на кой черт?
   - Вот на что расходовалась трудовая копеечка! Вот куда шли народные деньги!
   - Вы не понимаете, товарищ...
   - Опять перечишь? А если в ухо?
   - Да, да, вы правы... Мы зря расходовали народные деньги... -
   - То-то же! Подписывай протокол... Увести!
  

* * *

  
   - Вот солнышко-то как нынче светит радостно, - указал на тусклую лампочку под потолком Григорий Ефимович, - это оно для тебя светит.
   "Я, похоже, от бессонницы с ума начинаю сходить", - подумал с тревогой Шандеревский, а гнусный голос продолжал:
   - Знашь, так всегда бывает! Кому вера-то есть, вот и солнце тоже светит. Ходи в церкву, ходи!
   "Да, где эту "церкву" взять? Опять, что ли тот же сон вижу?"
   - Вот она, - указал Распутин на Аннушку, - была баба умна, в Бога верила, в церкву ходила, и вдруг словно что ее, подлюку, ужалило, сворожило в сторону... Да, ну вас всех! Не дают чаю толком попить! - Григорий Ефимович припал губами к граненому стакану, причмокивая.
   Раздался скрип открываемой двери и на пороге камеры вырос охранник. Вопреки уставу, он улыбался и, более того, держал в руках огромный шоколадный торт. Шандеревский перекрестился, чего давно не делал: "Изыди, сатана! Что за бред? Теряю рассудок?". Но не помогло, и видение не исчезало.
   - Какое вкусненькое принес мил человек! - обрадовался Распутин и поманил вошедшего. - Подь сюды, подь сюды! Вот на стол ставь. Сейчас отведаем... Нарезать бы только.
   Охранник послушно вынул из ножен на поясе, полагавшийся ему по должности штык-кинжал и аккуратно нарезал. После чего, вежливо поклонившись, вышел.
   "Ну, и ну!"
   - Кушай, голуба моя, - ткнул куском в рот Шандеревскому Распутин. - Не побрезгуй, отведай! Чай, вещица-то вкусная!

* * *

   Солнце лениво ласкало скалистую местность, неторопливо уплывал в золотистую даль слоистый голубоватый дымок. Все дышало спокойствием и таинственным ожиданием чего-то...
   Кондиайн и Пащенко, взобравшись на скалу, увидели белую стену и причудливую, словно вырезанную ровным уголком, крышу храма. Лишь с этого места и можно наблюдать за жизнью запретной для иноверцев обители. То, что скрывалось за мощными стенами, где мелодично звенели серебряные колокольчики, ухали барабаны, и струился кадильный дым, как на ладони. Толпы босоногих паломников заполняли двор, оставляя свою обувь за воротами. Сюда, к древнейшему святилищу верующие стекались со всех окрестных мест. Очень хорошо видны знаменитые ступы. Одетые камнем и гладко оштукатуренные их полусферы венчают ступенчатые четырехугольные башни, на гранях которых нарисованы "глаза лотоса", инкрустированные перламутром. Они даже в сумерках и пасмурные дни видны издалека.
   - Что означает завиток на лбу? - спросил Кондиайн, указывая на ближайшую ступу.
   - Это изображение магического "третьего глаза". А завиток чуть пониже изображает нос.
   - Тот, который как знак вопроса?
   - Да.
   -... я снова Москву вспоминаю, - немного помолчав, промолвил Александр Борисович. - Как там бывало: лишь первые числа ноября, а вьюга февральская. Снега по колено, и ноги еле двигаются. Ветер продувает насквозь.
   - Как здесь!
   - Здесь теплый, а там холодно, страшно холодно! Зуб на зуб не попадает.
   - Ты мне описываешь, словно я из Африки, и ничего подобного не видел...
   - Причем из Африки? Вспоминаю! ...чуть заметные, неясные контуры домов, и как-то странно, совсем не освещая, в воздухе висят мутные пятна фонарей...
   - ... а снег все сыплется, - в тон продолжил Пащенко, - сыплется без конца.
   - Сыплется, сыплется... Ах, как безумно хотелось тогда лета, солнца, какой угодно жары! Но только не того адского холода. Холода везде: на улице, дома, на службе.
   - Мороз не люб тебе?
   -Люб, но в умеренных дозах!
   - А я всегда любил первый снег, - зажмурился от приятного воспоминания Андрей Николаевич. - Помню, как рвался я скорее в гимназию, чтобы пробежаться по рыхлому снежку. Торопил маму достать поскорее все теплое! Боже, с каким восторгом одевал давно знакомые мне вещи! Как будто в ноябре они более ценны, чем в феврале или марте. Потом с годами эти восторги уменьшились. И теплые варежки не казались особенно привлекательными.
   - А мне вспомнилось, как праздновалось 2-х летие Октябрьской революции. Погода стояла прекрасная. Тихий морозный день. Природа как бы готовила для праздника этот день. "Сегодня большевистский праздник! У нас на воротах флаг красный вывесили!" - кричали мы, мальчишки. "Не большевистский, а Советский!" - поправляли взрослые. Мы пытались петь революционные песни и плясали. Кто во что горазд! Кто парами, кто кучей, кто вился вьюном. Ох, и шумели! Весело было... Взрослые нам гостинцы приготовили...
   - Ты у себя в Питере так веселился? А я москвич в полном смысле слова. Не только родился в Москве, но и в течение долгого времени жил, пока рос-подрастал. А сейчас меня занесла нелегкая ...
  

* * *

   В Кулу работается хорошо. Сотни новых полотен создано там. Летят белые птицы, скачут красные кони, желтеют одежды лам. Неподвижны фигуры отшельников, погруженных в созерцание. Уходит под землю таинственный народ. Темнеют бесконечные ряды пещер. Улыбаются огромные изваяния Майтрейи. Мотивы Ладака, Монголии, Китая, Тибета, Индии возникают все в новых вариантах, бесконечно повторяющих постоянные и любимые темы Рериха: бессмертная природа; бессмертное человечество; бессмертное искусство. Множится и количество литературных трудов. Если в руках не кисть, то перо. Пишет книгу, отдыхает от живописи, и наоборот.
  
   "Каждое дерево поднялось из земли, а спустя некоторое время выросло и стало плодоносить. Иначе не было бы развития. В мире нет ни одной вещи, которая полностью исчезла бы. Всякая вещь происходит и получает развитие от некой другой вещи.
   То, что находится впереди, оставь! То, что находится позади, оставь! То, что находится посреди, оставь! Оправляйся по ту сторону становления. Когда душа полностью освободится, она избавится от рождения и старости. Если человек может избавиться от прошлых, настоящих и будущих страстей, то тем самым избавится и от страданий.
   Наша каждодневная жизнь есть Пранаяма совершенствования. Не будет действенна эта пранаяма, если вы проведете ее в полном осознании. Совершенный ремесленник неотделим от художника, даже если он начнет складывать рисунки паркета. Из совершенства работы рождается чудо. Работа протекает в постоянной радости, потому что работник ощущает великую гордость совершенства. Велико несчастье прикасаться к работе без любви к ней, с единственным желанием поскорее от нее отвязаться. Работающий в сердечном увлечении не чувствует усталости".
  
   В его картинах, созданных в Кулу, живут не только прославленные мудрецы и святые, но множество безымянных гуру, отшельников, лам. Они легко преодолевают пропасти и стремнины, недоступные простому смертному. Они застыли в созерцании на скалах. Они сидят, скрестив ноги, в ледяных водах горных озер, удерживаясь на поверхности воды. Они еле видны в темных пещерах - недвижно сидящие у входа. Но они не только отрешенные от мира, но и помощники ему.
   Над увитым плющом двухэтажным каменным домом полощется белое знамя. В тихую погоду оно мягко провисает. В ветреную - распрямляется. И тогда отчетливо видна на белом алая окружность с тремя красными кружками в ней.
   -Что за флаг? - спрашивают несведущие.
   - Знамя Рериха, - отвечают им.
  

* * *

   Он проснулся задолго до зари и припоминал, что приснилось...
   "Что так напугало меня? Отчего проснулся? Кажется, какой-то ребенок подходил ко мне с зеркалом".
   "Посмотри на себя", - сказал ребенок.
   "Посмотрев в зеркало, я вскрикнул, и сердце мое содрогнулось. Ибо не себя увидел, а рожу дьявола и язвительную усмешку его. Поистине, слишком хорошо понимаю я знамения снов и предостережение их. Мое учение в опасности, сорная трава хочет называться пшеницею! Мои враги стали сильны и исказили образ моего видения мира. Утеряны для и друзья. Настал час искать утерянных мною!"
   С этими мыслями Адольф вскочил с ложа. Но не как испуганный, а скорее как пророк, на которого снизошел дух.
   "Что случилось со мной? Разве я не преобразился? Разве не пришло ко мне блаженство, как бурный вихрь? Безумно мое счастье, и, безумное, будет оно говорить: слишком оно еще юно... Я ранен своим счастьем. Все страждущие должны быть моими врачами! К моим друзьям могу я вновь вернуться, а также - к моим врагам! Моя нетерпеливая любовь изливается через край в бурных потоках, бежит с высот в долины на восток и на запад. С молчаливых гор и грозовых туч страдания с шумом спускается моя душа в долины. Слишком долго тосковал я и смотрел вдаль. Слишком долго принадлежал одиночеству. Так разучился молчанию. Новыми путями иду, новая речь приходит ко мне. Устал я, подобно всем созидающим, от старых щелкающих языков. Не хочет мой дух больше ходить на истоптанных подошвах".
   Остатки сновидений окончательно исчезли. Мысли, потеряв романтическую окраску, коснулись прагматических вещей.
   "Все наши действительные войны мы будем вести до начала военных действий. Как добиться морального поражения противника еще до того, как начнется война, - вот вопрос, который меня интересует. Тот, кто побывал на фронте, будет стремиться воздерживаться от всякого кровопролития, если этого можно избежать. Хотя мой уважаемый Клаузевиц считал, что "кровавое разрешение кризиса, стремление к уничтожению неприятельских вооруженных сил - первородный сын войны. Лишь крупные бои общего характера дают крупные результаты. Кровь всегда является их оплатой. Мы и слышать не хотим о тех полководцах, которые будто бы побеждали без пролития человеческой крови". Я считаю сам, что народ убивает только тогда, когда он не может достигнуть своей цели другим путем. Есть более широкая стратегия, вооруженная психологическим оружием. Зачем мне деморализовывать противника военными средствами, если я смогу это сделать лучше и дешевле другим путем? Наша стратегия состоит в том, чтобы разгромить противника изнутри, завоевать противника, используя его самого.
   "Политическое намерение, - считал Клаузевиц, - является целью, война - только средство, и никогда нельзя мыслить средство без цели".
   "Это положение устарело, - возражал ему Людендорф. - Принцип тотальной войны требует, чтобы в военное время нация все свои усилия направляла на войну, а в мирное время - на подготовку следующей войны. Война является высшим выражением воли нации к жизни, и поэтому политика должна быть подчинена интересам войны".
   Мысль Адольфа снова скользнула в сторону: "Слишком медленно течет для меня всякая речь. В твою колесницу я прыгаю, буря! И даже тебя я хочу хлестать своей злобой! И когда я хочу сесть на своего самого дикого коня, мое копье помогает мне всего лучше. Копье свое, копье Лонгина, я бросаю в моих врагов. Благодарю моих врагов, что могу, наконец, метнуть в них его!"
  
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

  
   Снова родственник Шандеревского и снова - об Эрмитаже. Распутин и Аннушка. Винные сокровища под Эрмитажем. Назойливые ласки Аннушки. Рассказ родственника. Просьба узника.
   В ожидании кофе и мороженного. Рассказ Эрнста Шефнера. Человек, повернувший судьбу Германии. Разговор с фюрером. Кондиайн и Пащенко знакомятся с немцами. Разговор с науки переходит на литературу. О Толстом и Достоевском. По примеру пакта "Рибентроп-Молотов". "Война и мир". Достоевский и его "Бесы". Немного о любви.
  
   - Послушай, что расскажу, - темная грузная фигура склонилась над лежавшим на нарах Шандеревским.
   - Это вы? - уточнил Петр Сергеич, хотя сразу догадался, что перед ним родственник.
   -Да, я. Слушай! - родственник быстро заговорил. - В начале той зимы Эрмитаж пережил новую и очень серьезную опасность. Под частью здания, которая выходит на Неву, находился громадный царский погреб, наполненный десятками тысяч бутылок всевозможных вин: от столовых, до самых высоких марок. При эвакуации наиболее старые и ценные вывезли под видом архива в Москву. В эту категорию вошли столетние бутылки коньяка, мадеры и венгерских вин...
   - Отстань! - кричал неизвестно откуда снова взявшийся в камере Распутин, отбиваясь от повисшей на его шее Аннушки.
   - Дорогусенький, сосудик благостный, сокровище мое! - душила мужичка в объятиях полная сил дама.
   - Отстань, сволочь, сука, стерва! Отпусти! - кричал полузадушенный Григорий Ефимович. Наконец, оторвав ее руки от своей шеи, он отбросил даму со всего размаху в угол камеры, туда, где благоухала параша; и весь красный, взъерошенный, задыхаясь от злости, крикнул: - Всегда до греха доведешь, сила окаянная! Паскуда!
   - ... вывезенные вина, - продолжал ровным голосом прерванный родственник, словно и не случалось только что рядом никакого непотребства, - лишь незначительная часть. В погребе остался громадный склад, за который в начале революции некие иностранные фирмы предлагали 18 миллионов рублей.
   - Если бы хоть бутылочку с собой прихватили, - мечтательно прожурчал Шандеревский, представляя во рту божественный вкус. - Это вышло бы очень кстати.
   - Да, как же, мой дорогой? Это ведь давно было! - беспомощно развел руками смотритель музея. - Существование такого винного богатства под зданием, хранящим несметные художественные и исторические сокровища, меня всегда тревожило, а со времени беспорядков не давало спать! Я много раз обращал внимание властей на необходимость особенно тщательного его охранения. Все, как будто, сознавали опасность такой близости, но мер к ее устранению принять или не умели, или не хотели. - Родственник примостился на краешке лежанки и продолжал: - При расшатанности дисциплины, при разнузданности солдат, охранение ими лакомой влаги представляло мало гарантий. А вывоз всего этого запаса бутылок в другое место, при крайней скудности перевозных средств, тоже казался мало осуществимым. Не говоря об опасности нападения на транспорт и привлечения внимания толпы к новым винным складам... С начала ноября по всему городу то здесь, то там громили винные лавки...
  
   Тяжело дыша, Аннушка добралась до нар, где лежал Петр Сергеевич и сидел его родственник. Обняв лежавшего за шею и, потеснив ошарашенного родственника, заговорила страстно: - Все же ты мой! Мой! Мой!
   Шандеревский, понимая, что дама "ошиблась адресом", уклонялся от отдававших винным духом поцелуев. А Григорий Ефимович снова громко закричал: - Ненавижу тебя, сволочь! Убил бы! Всю морду избил бы!
   - А я счастливая! - воскликнула Аннушка. - Я тебя ничуточки не боюсь! За меня Петр Сергеич заступится!
   - Ну, уж извольте, сударыня! - не галантно отстранился от принудительных ласк заключенный.
   Дама, вдруг вскочив, кинулась на Распутина и ухитрилась вновь повиснуть на шее, вопя во всю глотку: - Я счастлива, счастлива! Ты меня любишь, дьявол ты эдакий?
   - Совсем спьянилась баба, - заворчал узник, повернувшись к родственнику и как бы ища его поддержки. Но тот никак не отреагировал, будто бы ничего не видя и не слыша...
   - Ах ты, стерва! - зарычал Распутин и толкнул приставальщицу так, что она снова оказалась распростертой на полу возле отхожего места.
   "Какая гадость", - подумал Шандеревский и отвернулся к стене, чтобы не видеть мерзкой картины. Ласковый голос родственника снова запел над ухом: - Подходя однажды к Эрмитажу, со стороны Миллионной, я увидел, что он оцеплен вооруженными матросами, и подумал, было: не пришли ли нас всех арестовывать? Но увидел, как из ворот со стороны Зимней Канавки выносили тело полураздетого солдата. Грабитель утонул в разлитом вине. На льду Канавки валялась масса побитых бутылок. Лужи красного вина выступали на снегу кровавыми пятнами.
   - Что вы говорите? - ужаснулся Петр Сергеевич. - Неужели такое?
   - Благодаря имевшемуся у меня от дворцового коменданта пропуску, - продолжал родственник, - мне удалось пройти через кордон моряков на службу. Там я узнал от дежурных служителей, что ночью солдаты, по-видимому, соседи-преображенцы, разбили двери погреба, завладели бутылками, которые выносили на улицу или тут же били. К первым погромщикам присоединялись новые. Между всеми происходили постоянные драки. Вызванный караул тоже стал бить бутылки. Вылитого вина всех сортов стояло в погребе выше полуаршинна от пола. Караульные и сами не прочь выпить... В проезде между Эрмитажем и Миллионной поставили броневой автомобиль, чтоб препятствовать грабежу. Но грабители, взяв несколько бутылок в погребе, давали пару-другую прислуге броневика в виде пропускного свидетельства. А остальное беспрепятственно выносилось.
   - Ну, бей, бей, бей! - причитала дама, подползая к Григорию Ефимовичу и хватая его за сапоги. Все выше и выше поднимался ее голос. Такое блаженство было в нем и в этих протянутых пухлых руках, что Шендеревскому невольно стало жутко: "А вдруг это перестало быть действительностью, потому что в здравом уме и твердой памяти нельзя присутствовать при подобном бедламе, да еще в тюремной камере. Если это не сумасшедший дом, то тогда, что же? Где тюремщик? Неужели не слышит? Да, ведь он сам торт нам нарезал... А следователь? Почему так долго не вызывает?"
   - Всю ночь пьянствовавшими солдатами, - прервал размышления узника ровный голос родственника, - производилась на набережной беспорядочная стрельба, приводившая в ужас весь околоток.
   "Куда же подевался Тибет? - снова больно стрельнул вопрос в голове Петра Сергеевича, и выстрелил ответ: - Я давно вернулся, и меня арестовали..."
   - Наконец, злачное место удалось страже оцепить, - продолжал сотрудник Эрмитажа, и даже Распутин с Аннушкой, притихнув, слушали его рассказ. - В погреб опустили шланги от паровых пожарных насосов и вино выкачивали в реку.
   - Как жаль вино, - всхлипнул Григорий Ефимович и угрюмо посмотрел на Аннушку, точно она всему причиной.
   " Как там, в Тибетских пещерах, где накапливается память истории?" - снова тревожно екнуло в голове узника.
  
   Аннушка совсем успокоилась. То ли от рассказа сотрудника Эрмитажа, то ли сама по себе. И продолжала лежать на каменном полу, изредка всхлипывая и нежно поглаживая холодные камни, словно щеку любимого Гришеньки.
   Распутин, заметив эти проявления нежности, прорычал не громко: - Дождешься ты у меня, - оторву башку, кобыла бешена! Сгинула бы с глаз долой! Опостылела, сука...
   - За что вы ее так поносите? - вступился неожиданно для самого себя Петр Сергеевич.
   - Между тем, - продолжал вещать родственный голос, - кучки матросов и солдат рыскали по окрестным домам, разыскивая и разбивая частные погреба. В то время как я зашел на свою старую квартиру, раздался у входных дверей резкий звонок, и перепуганная прислуга прибежала сказать, что ломятся матросы, участвовавшие в разгроме наших комнат. Когда швейцар открыл дверь, они бросились в подвал, требуя указать, где находится погреб. И остановились, между прочим, у запертой двери, за которой сохранялось у нас вино. На требование отпереть, швейцар спокойно ответил, что за нею кладовая ненужных вещей, а ключ находится у экономки, которой дома нет.
   - Григорий Ефимыч, хоть бы вы вступились за моего родственника, - расчувствовавшись рассказом, попросил Шандеревский.
   - Матросы пригрозили "выпустить кишки", - продолжал жаловаться служитель музея.
   - Я бы вмешался, да она мешает, - покосился мужичок на лежавшую на полу. - Хватает за руки, за ноги, на шее виснет... Как я могу вмешаться?
  

* * *

   Члены немецкой экспедиции в количестве шести человек ожидали десерта, сидя за просторным столом в гостиничном ресторане. Дожидаясь, кто кофе, кто мороженого, кто сока, беседовали. Сигарный и сигаретный дым образовывал причудливые облака над их головами.
   - Эрнст, расскажи, как ты у фюрера на приеме был? - попросила Ева.
   - Не раз рассказывал.
   - Ну, еще, пожалуйста! - Ева сделала капризное лицо.
   - Расскажи, расскажи! Тем более, дама просит, - подхватили остальные.
   - Я не знал о ставке фюрера, как и большинство смертных, ничего, кроме того, что находилась она в Восточной Пруссии... Через полтора часа после взлета с берлинского аэродрома мы начали снижаться. В неясном свете сумерек я различил на берегу озера большой аэродром. Наш "Юнкерс" коснулся колесами земли и, пробежав по бетонной полосе, остановился. Меня и моего адъютанта ждал темный "Мерседес". "Оберштурмфюрер Шефнер? - осведомился унтер-офицер. - У меня приказ немедленно доставить вас в ставку". По прекрасной дороге, проложенной через лес, мы вскоре достигли первого пояса безопасности - охраняемого шлагбаума. Унтер-офицер передал мне пропуск, который я должен был предъявить вместе с личными документами офицеру поста. Он записал мое имя в журнал, я расписался, шлагбаум поднялся, и мы снова поехали. Теперь дорога стала немного уже. Мы пересекли березовый лес, переехали железнодорожные пути и достигли второго поста...
   - Кому кофе, кому сок, кому мороженое? - Официант с огромным подносом закружился вокруг стола, точно "Юнкерс", заходящий на посадку.
   - Мороженое мне! - заволновалась Ева.
   Шефнер сделал маленький глоток - слишком горячо - и продолжил:
   - Снова проверка документов. Я вышел из машины, офицер опять записал мое имя, потом попросил подождать и стал звонить по телефону. Затем он спросил, знаю ли я, кто меня вызывает. Я, естественно, чувствуя себя неловко, ответил, что не имею ни малейшего понятия. "Вас вызвал Главный штаб ставки фюрера, которая расположена в Чайном домике", - сказал тогда он, явно находясь под впечатлением того, что услышал с другого конца провода. Я не знал, что и подумать. Даже это уточнение ничего мне не говорило. Какого черта мне делать в Главном штабе фюрера? Подумаешь, в Тибет собираюсь! Озадаченный и изрядно заинтригованный, я снова сел в машину.
   - Страшновато было? - спросил Карл Винерт.
   - Не без того... Через несколько метров мы проехали нечто вроде портала - единственного входа на обширную территорию, окруженную высоким забором из колючей проволоки. Можно подумать, что мы оказались в старинном парке, обустроенном с большим вкусом, с березовыми рощами, прорезанными капризно переплетающимися тропинками. Вскоре я смог различить несколько строений, на первый взгляд расположенных без всякого порядка. На крышах некоторых строений росла трава, и даже небольшие деревца. Над другими зданиями и подъездными дорогами натянута маскировочная сеть, скрывавшая ставку сверху. С воздуха местность должна казаться, вероятно, заросшей лесом и необитаемой.
   - Долго добирались? - спросил Бруно Бергер, явно утомленный пространной вступительной частью.
   - Совсем стемнело, когда мы, наконец, остановились перед этим "Чайным домиком", - чуть ускорил речь Шефнер. - Простое деревянное одноэтажное строение, состоящее из двух крыльев, соединенных чем-то вроде закрытого перехода. Мы вошли в просторный вестибюль, меблированный удобными креслами и несколькими столами. Пол застелен толстым ковром. Меня встретил капитан СС и представил другим офицерам, находившимся в помещении. "Господа, - объявил капитан, - я провожу вас к фюреру. Следуйте за мной!" Безотчетный страх парализовал мои ноги. Спустя несколько мгновений я должен, в первый раз в жизни, предстать перед самим... - Шефнер замешкался, по-видимому, снова ощутив прилив того страха.
   - Фюрер Великой Германии и главнокомандующий вооруженными силами Рейха! - выпалил Эрнст Краузе и поежился, представляя себя на месте рассказчика.
   - Действительно, событие так событие! - нервно приподнялся из-за стола Эдмон Гир, потянувшись за пепельницей, и нечаянно опрокинув чашку с остатками кофе. - По скатерти пополз причудливый коричневый узор, напоминавший свастику. - Извините, господа!
   - Только бы прошло все нормально, и не вести себя как последний дурак, думал я, следуя за офицером, - продолжал Шефнер. - Мы вошли в другое здание, тоже деревянное, и оказались снова в просторном вестибюле, похожим на тот, что был в "Чайном домике".
   - Почему дом "Чайный"? - спросила Ева, "колдуя" над вазочкой с мороженным.
   - Не знаю. Так все называли... Затем прошли в большую комнату. Посередине стоял массивный стол, покрытый картами. Перед камином находился маленький столик и вокруг - несколько кресел. На бюро, расположенном между двумя окнами, я заметил частокол остро заточенных карандашей.
   - Ведь именно там и вырабатывались величайшие решения нашей эпохи, - заметила Ева, отодвинув пустую вазочку.
   - Прямо перед нами распахнулась дверь. Все повернули головы... И вот он, человек, который больше, чем любой другой государственный деятель, решительно повернул судьбу Германии, - Шефнер запнулся (комок подступил к горлу). - Я почувствовал себя солдатом, внезапно представшим перед своим главнокомандующим. Подойдя размеренным шагом, фюрер приветствовал нас, вскинув руку тем характерным жестом, который мы так хорошо знаем по газетным фотографиям.
   Сидевшие за обеденным столом машинально воспроизвели жест приветствия и даже поднялись со своих мест, вызвав этим внимание к себе остальных посетителей ресторана. Входившие в тот момент Кондиайн и Пащенко стали свидетелями необычного зрелища.
   - Что-то празднуют фашисты проклятые, - зло покосился в их сторону Кондиайн.
   - Зачем так? - сказал Пащенко. Ведь мы теперь с ними подписали пакт о ненападении... Разве не читал в газетах?
   - Читал, но все равно неприятно.
   Коллеги прошли в глубину зала в поисках свободных мест, а за "немецким столом" Шефнер продолжал рассказ:
   - Одет он очень просто: мундир офицера вермахта без знаков различия, белая сорочка и черный галстук. На левой стороне мундира я различил Железный Крест первого класса - награду Великой войны - и черную нашивку за ранение.
   - Какой у него голос? - спросила Ева.
   - В нем мягкая и немного протяжная интонация, которая придавала некий шарм его австрийскому акценту.
   - У него какой-то особенный тембр? - снова спросила Ева. Вслед за ней заговорил как бы с укором Карл Винерт:
   - Этот человек, которого слушают миллионы, который стал олицетворять собой идеал прусского духа, не может избавиться от акцента, хотя давно и не живет на родине.
   - Так сохранил ли он в себе что-нибудь от миролюбивой приветливости австрийцев? - спросил уроженец Вены Краузе.
   - Когда он подошел ко мне и протянул руку, - продолжал Шефнер, - меня сверлила лишь одна мысль: "Не изображать из себя чрезмерной угодливости!" Несмотря на волнение, мне удалось кивнуть головой почти идеально с точки зрения военной этики. Коротко и сухо. Фюрер смотрел мне прямо в глаза своим знаменитым взглядом, наполненным непреодолимой силой. Затем он отступил на шаг и резко задал первый вопрос: "Вы сын знаменитого ученого Пауля Шефнера?" Я утвердительно кивнул. "Ваш отец много сделал во славу Германской науки. Надеюсь, вы достойно продолжите его дело. Мы поручаем вам ответственное задание. Дело чрезвычайной важности! Бывали вы раньше в Тибете?" Я отрицательно покачал головой... Далее мы подробно говорили о целях и задачах предстоящей экспедиции. Не буду повторяться...
   - Какого он роста? - спросил коротышка антрополог, всегда придававшей этой теме болезненное значение.
   - Роста ниже среднего, - утешил Бергера рассказчик. - Плечи немного сутулые... Жесты короткие и сдержанные... "Еще один важный пункт, - сказал мне снова фюрер. - Вы должны сохранять чрезвычайную секретность. Кроме вас только еще пять человек будут знать об операции - члены вашей экспедиции"...
   - Извините, господа, - сказал по-немецки подошедший к столу Кондиайн. - Мы с другом, - он указал и на Пащенко - знаем, что вы научная экспедиция...
   "Вот тебе и секретность!" - больно кольнуло в голове Шефнера.
   - Мы члены Советской экспедиции, - продолжил тоже по-немецки Пащенко, - и хотели бы познакомиться с коллегами.
   - Раз наши страны подписали "Пакт о ненападении", почему бы и нам не заключить нечто подобное, - приветливо улыбнулась Ева. - Присаживайтесь, господа!
  
   Разговор за столом, начавшись с науки, плавно перешел на литературу. Немцы оказались весьма подкованы в этом вопросе. И даже хорошо знали, кто такие Толстой и Достоевский, чем приятно удивили русских.
   - Ваш Толстой для России, - говорил со знанием дела Шефнер, - то же, что Гейне для Германии, с его самонедоверием и самоотрицанием. Для обоих характерны: анти-национализм, анти-патриотизм, некоторая революционность и космополитизм. Но наш Гейне оправдывал это своим инородчеством, а ваш Толстой...
   - Наш Толстой - "зеркало русской революции", как считал Ленин, - пояснил Пащенко.
   - В наши, более национально-здоровые, времена, - продолжал немец, - Гейне постепенно выходит из моды. А ваш Толстой?
   - По-прежнему актуален. Его успеху, в числе прочих причин, способствовало и впечатление от него, как от "чудо-старика", аналогичное впечатлению от вундеркиндов... С его смертью интерес к нему, правда, надо признать, слегка уменьшился, но...
   - Он был, конечно, славолюбив, - продолжил мысль Пащенко Кондиайн. - Все эти неисчислимые портреты, бюсты, интервью, юбилеи и прочее...
   - Мне кажется, он оправдал слова Вольтера: "Дайте мне славу на один день, - и я буду, знаменит всю жизнь!" - блеснула эрудицией Ева. - Слава романтика обеспечила ему успех, как философу.
   - А как вам его вегетарианство? - спросил Пащенко, стараясь спустить планку с "высоких материй" до интересов желудка и понимая, что в ресторане более подходит беседовать о "хлебе насущном".
   - Наш Великий фюрер тоже не ест мяса! - выпалил, по-видимому, гордясь земляком, Краузе. - Жаль, киноаппарата нет под рукой, а то бы запечатлел нашу интернациональную компанию!
   - Как доказательство для Абвера? - пошутил Бергер.
   - Или для НКВД, - поддержал шутку Кондиайн. - Ведь создавать совместную экспедицию не поручали ни вам, ни нам. Не так ли?
   - Но пакт "Рибентроп-Молотов" подал нам пример, - заметил Эдмон Гир. - В случае чего, наши обе стороны могут на него сослаться.
   Заулыбались и сомкнули бокалы, выпив за дружбу между народами.
   - Германия и СССР - дружба навек! - провозгласил геофизик Винерт, и все стали дружно скандировать лозунг, чокаясь и радостно улыбаясь.
   Посетители показывали пальцами и шептались. Шумная компания привлекала всеобщее внимание. Засуетились и официанты, выполняя новые заказы. Вино полилось рекой как в подвалах Эрмитажа. Голоса за "немецким" столом становились громче и громче.
   - Господа, кто читал "Войну и мир"? - решил благоразумно увести разговор от политики Андрей Николаевич.
   - Я читала! - похвалилась раскрасневшаяся Ева. - Но в романе есть мир, а войны нет! Он, в сущности, изобразил не 1812-й год, а свою эпоху; там лишь внешняя канва...
   - Ну, это, наверное, и хорошо! - обрадовался, что тема заинтересовала, Пащенко. - Лучше, когда мир!
   - Его отрицание войны, пресловутое "непротивление" и его "буддизм", наконец, не проистекали ли, прежде всего, от его бессознательной боязни самого себя? - дал теме неожиданный поворот Кондиайн.
   Не все беседующие поняли, куда клонится вопрос. Возникла пауза, которую нарушил, показав эрудицию, Эрнст Шефнер:
   - Он, то призывает учиться у природы, как и его учитель Руссо, то - верить в человека!
   - Толстой не знал глубин страсти, а вот ваш Достоевский, в этом смысле... - увлеченно начала Ева, но не договорила. Ее поддержал пространной репликой Бергер: - У нас отмечался его юбилей в 21м году. В Германии сравнивали Достоевского и Данте, как двух писателей, вполне воплотивших свой век. Они, каждый по-своему, отметили два мировых начала: у Данте - Бог, у Достоевского - человек.
   - Исключительный успех Достоевского в Европе, и особенно у нас в Германии объясняется его связью с западноевропейским миром, - сказал Краузе, продолжая мысленно жалеть, что нет под рукой кинокамеры (Интересный вышел бы репортаж!). - Дух Византии чужд европейскому духу; так же он чужд и Достоевскому!
   - А для нас Достоевский важен еще и тем, - снова заговорил Кондиайн, - что первый разгадал в русской Революции начало свершения судеб России. Этого до него не видели даже самые зоркие, как Константин Леонтьев, например!
   - Да, его "Бесы" - роман о вашей революции, - согласился Эдмон Гир. - Я читал его с большим увлечением.
   - Жаль, что, не смотря на всю страсть, Достоевский не знает любви, - печально заметила Ева. - Она у него заменена сладострастием, которое он наивно принимает за любовь. Как жаль...
   - Вопрос пола у него, в сущности, элементарен, - согласился с дамой Пащенко. - Его пресловутое "паучье сладострастие" - не более, как простая чувственность. Его "любовь" - купеческий разгул, старческая похотливость. Нет и задачи личной, настоящей любви как у Пушкина, Лермонтова, Тургенева! Достоевский в любви не более как аскет.
  
   Литературный диспут продолжался некоторое время, имея крен в русскую сторону. Немецких писателей почему-то не трогали. Казалось, что каждая сторона хотела очаровать другую. И это явно получалось к взаимному удовольствию. Русские с интересом рассматривали и слушали общительную немку, отвыкнув за долгие месяцы странствий от женского общества. Ева с нескрываемым интересом наблюдала за пылкими славянами. В ее глазах плясали озорные огоньки. Официанты молча трудились, регулярно унося пустые бутылки и принося полные.
  
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

  
  
   "Этого не может быть!" Произошло фантастическое событие! Город в панике...
   Почему больше не вызывают на допрос? Конный праздник в манеже.
   Лето в деревне. "Записки" Н. И. Пирогова.
   Спуск в колодец. Проворная Ева. Пропасть или продолжение пещеры?
   "Способ трубочистов". Шефнер продолжает рассказывать. "А какие у него глаза?" "Чайный домик" наяву. Видение Гиммлера. Все исчезает. Подъем на поверхность. Объяснение феномена.
   Распутин вновь в камере, но без дам, вкачестве доверенного лица суда. История чудесного спасения. Вопиющая безграмотность "доверенного лица" и его внезапное исчезновение.
  
  
   "Не может быть! Это обман зрения! - мучительно сверлило в голове Глеба Ивановича. Невидимое сверло вонзалось в лоб и с мерзким жужжанием врезалось глубже в мозг. - Половина Спасской башни... Ай, да Пащенко! Какой аппарат сварганил!"
   - Пришли времена бед и великих потрясений, - лился взволнованный голос диктора из репродуктора.
   - Пожарные части помчались и милиция принимает меры, - говорил чей-то уверенный тенор.
   - Отдан приказ саперам, - утешал спокойный бас.
   "Товарищи, прекратите бесполезную суету, - хотел произнести Глеб Иванович, но сверло достигло языка. Он не поворачивался. - Свершилось и ничем горю не поможешь".
   - Взрывом выбило стекла, многих убило осколками! - орал новый голос.
   - Понимаете ли вы, идиот, что случилось?! Кремль, святыня... а его взорвали, - объяснял, одновременно укоряя, кто-то кому-то.
   "Поделом сволочам! - прорвалось сквозь жужжание в мозгу. - Жаль, Усатого не задело".
   - В городе паника, шум, гам... - защебетали снова. - Говорят, это не взрыв, а вулканическое извержение!
   - Откуда в Москве вулканы? - засомневался кто-то. - Сколько живу, ни одного не припомню...
   - Произошло фантастическое событие! - кричал женский голос.
   - Дай мне, Боже, силу и мудрость, укрепи меня и наставь в трудный час, - молился, стоя на коленях в углу перед портретом Ильича, красный командир. - Если поможешь, гадом буду, сорву с себя все нашивки!
   - Кто причастен к национальной катастрофе? - спрашивал полный человек из-под стола, куда спрятался на всякий случай. - Или, может, кто догадывается о причинах?
   - Замолчите или я вас пристрелю! - грубо ответили толстяку.
   "Я знаю причину, - силился пояснить Глеб Иванович. - Вот он я, здесь! Неужели вы не видите?"
   - У меня семья, дети и жена снова в положении, - рьяно бил поклоны красный командир. Ильич с портрета лишь лукаво щурился и делал ручкой точно живой: ничего, мол, ничего! Знаем вас...
   - Молчать! - рявкнули поблизости. - Вот они происки мировой буржуазии! Видны, как на ладони! До Кремля теперь добрались, негодяи!
   "Вряд ли смогу им чем-нибудь помочь?" - сокрушенно подумал Бокий и с радостью отметил, что несносное "сверло" сбавило обороты, и не так больно.
  

* * *

   "Почему не вызывают на допрос? - с обидой думал Шандеревский, ковыряя взглядом равнодушные плиты стены. - И тюремщик теперь не запрещает лежать. Наверное, моя судьба решена? Временно и оставили в покое до оглашения приговора... А я, можно сказать, привык к допросам и чуть ли не полюбил их... И Григорий Ефимович со своими дамами меня позабыл. Давно не являлся. Ну он, ладно! Человек, в общем, посторонний. А вот родственничку должно быть совестно. Совсем забыл меня..."
   Мысль неожиданно скользнула куда-то вглубь, и высветился 1915-й год.
   ... брат первым окончил институт. Кажется, Лесной. И после объявления войны поступил в Николаевское кавалерийское училище. Помню, как-то он достал мне билет на конный праздник в Манеже. Долго я любовался военными играми юнкеров, рубкой чучел в немецких касках, скачкой и каруселью в исторических мундирах. Недалеко от меня, помню, сидели три дамы. По их пылающим лицам видно, что эстетическое чувство борется в них с греховным... Помню, как посетили мы с братом военный лазарет при Психоневрологическом институте, в офицерском отделении. Запомнилось, что среди больных был стрелок из Сибири; рослый, плечистый, успевший убить на фронте нескольких немцев. "Угрызений совести, конечно, нет?" - спросил его брат. "Не скажите, - отвечал больной. - Долго мне снился один молодой немец в каске. Я его наповал сразил. Он только взмахнул руками и как сноп... А еще, прямо на глазах, снаряд сразил офицера - остались только подошвы и пенсне!"
   Капризная мысль снова куда-то сиганула. Вспомнилось лето, проведенное в деревне. Вспомнилась Глашка...
   ... пошел я в сад, где работали девки. Они окапывали яблони. День был жаркий и тихий. Кругом белоснежные ветви. Все в цвету. "Ой, хозяин идет!" - с притворным испугом закричала одна из работниц и более рьяно начала шуровать лопатой. Остальные тоже сделали вид, что упорно трудятся. Лишь одна, по имени Глашка, - я знал, что нравлюсь ей, - ничуть не смутившись, спросила развязным тоном: "А ли только встали? Смотрите, дела не проспите!" Остальные прыснули, фыркнули, сдерживая смех. "Какое дело могу проспать? - спросил я, решив поддержать игривость Глашки. - Нет у меня никаких дел!" "Так вам и поверила!" - ответила девица и подбоченилась. Остальные снова прыснули со смеху. "А за тебя, говорят, сватается кто-то? - решил я пойти в наступление. - А ты будто ерепенишься и отказала жениху. Правда? Богатый жених?" "Богат, да дурковат! В голове рано смеркается!" Девки, не выдержав, залились хохотом. Работа пошла побоку. "У меня, может, о ком другом думки", - продолжала Глашка и зарумянилась. "Ну, ты лишнее не болтай, - вдруг посерьезнела одна из подружек, - а то по селу слава пойдет". "Тебя не спросила!" - огрызнулась Глашка и стала серьезной. "О ком, о другом?" - спросил я. "Так я вам и признаюсь! Ждите! - Глашка бросила лопату, решив, видно, передохнуть. - Я в вашего деда пастуха влюбилась. Ха-ха-ха!" "Да из него песок сыпется, - возразил я. - Не верю тебе, Глафира!" "Пойдемте со мной в шалаш отдохнуть, тогда и поверите, - неожиданно предложила девица. - Вот правду и скажу..." Эх, жаль я тогда не пошел с ней, дурак! Струхнул что ли: а что люди скажут? Как, если дома узнают? Эх, дурак, дурак - упустил момент..."
   Мысль куда-то вновь шарахнулась и будто зашелестела страницами книги...
   "Записки" Пирогова, нашего великого хирурга о своей жизни. Не помню, как эта книженция попала мне в руки, - то ли брат дал - мол, просветись, - то ли в библиотеке взял... Ученый описывает разные свои переезды и встречи. Пишет об университетском товарище. Тот оказался женатым недавно на совершенно молоденькой женщине. Так вот, товарищ сообщил Пирогову, что очень любит свою жену и доволен ее характером, но чувствует себя изможденным от ее постоянного желания совокупляться. И действительно, товарищ, в свои тридцать с небольшим, выглядел уставшим, осунувшимся, и тянул на все пятьдесят с гаком. Ученый из этого делает научный вывод, что..."
   Страшный стук в дверь прервал сладкие размышления.
   - Номер ...надцатый, на выход!
   "Наконец, вспомнили обо мне", - обрадовался заключенный и вскочил с лежанки.
  

* * *

   В колодец сбросили лестницу, закрепленную за ствол поваленного дерева. Снарядились и приготовились к спуску. Ева готова раньше всех. Ее обвязали страхующей веревкой.
   - Предоставляем тебе, как бывалому спелеологу, честь спуститься первой, - сказал Шефнер, пока она прилаживала ремешок каски и зажигала фонарь.
   Через несколько минут она достигла дна колодца и дала свистком сигнал поднимать веревку, от которой освободилась.
   Наклонившись над краем колодца, все некоторое время наблюдали, как Ева пробиралась по его неровному и покатому дну. Вскоре она исчезла из виду. Следовательно, колодец имел продолжение. Тогда спустился Шефнер, достиг дна, освободился от веревки и тоже исчез. Пропасть шла дальше. Следующим спустился Карл Винерт. На дне колодца оказалась большая груда щебня и крутой спуск, уходивший под низкий свод. Согнувшись вдвое, Карл шел по щебню, сыпавшемуся из-под ног. На пути заметил несколько костей какого-то животного. И вдруг перед ним открылся красивый зал с очень высоким сводом. В кромешной тьме Винерт услышал доносившийся с другого конца зала шум передвигаемых камней.
   - Алло! Ева, Эрнст! Где вы?
   - Это ты, Карл? Мы работаем.
   Ева втиснулась в узкий проход. Он почти забит камнями, но в нем чувствовался сильный поток воздуха.
   В несколько шагов Карл пересек зал, перелез через груду камней, обвалившихся с потолка, и увидел Эрнста. Тот стоял на коленях, согнувшись у входа в узкий лаз, и вытаскивал оттуда камни. Что касается Евы, то ее не видно, но слышно, как она возится в норе, разгребая камни, и с трудом пробирается дальше. Пытаться заменить ее, бесполезно. Она трудилась с пылом и остервенением спелеолога-исследователя, чувствующего, что за узким лазом последует расширение и продолжение пропасти. Один верный признак поддерживал и ободрял Еву - сильный нисходящий поток воздуха. Карл и Эрнст настаивали, чтобы ее заменить. Но она утверждала, что никто, кроме нее, не сможет протиснуться в лаз. Вдобавок, она различала впереди расширение, где можно пролезть свободно. И действительно, немного погодя ей удалось выбраться из каменной трубы. Карл и Эрнст услышали, как она продвигалась дальше не ползком, а во весь рост. Поскольку мужчины не обладали гибкостью молодой женщины, им пришлось расширить лаз, заваленный породой. Только тогда смогли, наконец, последовать за Евой.
   Но что впереди? Пропасть или продолжение пещеры? Определить трудно. Имелись признаки и того и другого. Входной вертикальный колодец присущ пропасти, а зал, переходящий в узкий проход, - пещере. Теперь перед исследователями - одновременно пропасть и пещера.
   Продолжали продвигаться вперед между стенами расщелины, почти между параллельными стенами, расположенными достаточно близко. Этот способ продвижения, "способ трубочистов", как принято называть у альпинистов, состоит в том, что человек, расставив ноги и руки, упирается в стены ладонями и ступнями. Если проход суживается, то приходится упираться в скалу не только вытянутыми руками, но и всем телом - плечами, бедрами и коленями. Эти гимнастические упражнения, зависящие от конфигурации расщелины, достаточно сложны и крайне разнообразны. Но всегда интуитивны и обычно нравятся настоящим скалолазам.
   Расщелина, где Карл и Эрнст присоединились к Еве, тесная, извилистая и очень высокая. Не даже видно потолка. Что, впрочем, случается под землей довольно часто. Они молча продолжали продвигаться по ней на разных уровнях, чтобы составить наиболее полное представление об этом ходе.
   Эрнст, спустившись как можно ниже, на глубине около тридцати метров добрался до груды камней, намертво зажатых в расщелине. Карл с Евой пробирались друг против друга, примерно держась горизонтали, пока не добрались до места, где стены раздвинулись на несколько метров. Здесь пришлось остановиться. Дальше продвигаться "способом трубочистов" невозможно. Пещера значительно расширилась. Впереди зияла черная пустота.
   - Слышите, что-то вроде шелеста? - спросила Ева. - Похоже на ручей или водопад где-то внизу.
   Прислушались и заметили эти неопределенные звуки. Первая разведка колодца убедила, что здесь есть кое-что заслуживающее внимания и что его стоит исследовать до дна. Решили этим заняться, но на следующий день. Сейчас, слегка передохнув, решено возвращаться. Расположились на камнях. Свет электрических ламп освещал мрачные стены.
   - Эрнст, ты так нам в прошлый раз и недорассказал о своем визите к фюреру, - вспомнила Ева. - Чем дело кончилось?
   - Дорасскажи, - присоединился к просьбе Карл. - Тогда эти русские помешали, а сейчас никто и ни что не помешает, надеюсь...
   - Чем кончилось? Энергичным рукопожатием, которое мне показалось очень долгим. Его глаза непрерывно буравили меня. Даже когда я направился к двери, то чувствовал взгляд на своей спине. Переступая порог, я еще раз вскинул руку в приветствии. Это позволило убедиться, что я не ошибся. Он не отводил от меня взгляда до последнего момента. За дверью ждал адъютант. Пока он вел меня к "Чайному домику", я думал о великом событии, которое только что пережил.
   - Какие у него глаза? - спросила Ева. - Серые? Карие?
   - Странно, но я не могу вспомнить! А ведь, казалось, так долго ощущал его взгляд на себе... Цвет глаз? Кажется, серо-карий, но не уверен.
   - Как так? Почему не запомнил? - удивилась тибетолог.
   - Его взгляд невыносимой силы как у гипнотизера!
   - Может, так оно и есть?
   - Я заметил, что выражение его глаз за все время беседы почти не менялось.
   - Наверное, он хорошо владеет собой и прекрасно может контролировать свои эмоции? - предположил Карл.
   - Еще бы! Вождь, лидер нации! А как иначе! - воскликнула молодая женщина.
   - Он излучал ту огромную, сконцентрированную в нем, энергию, что было заметно с первого взгляда, - продолжал Шефнер
   Вдруг рассказчик и слушатели заметили - вокруг них что-то происходит: своды пещеры словно затуманились, блеснуло нечто, наподобие молнии, отчего как бы судорога прошла по телу; обстановка таяла, вернее менялась на глазах. Это никакая не пещера, а вестибюль того самого "Чайного домика". Шефнер увидел самого себя как бы со стороны.
   Шефнер-призрак быстро закуривает сигарету и, волнуясь, жадно затягивается. Шефнер реальный, сидя на камне, наблюдает за своим двойником, словно на киноэкране: вот и адъютант появился. "Не желаете чего-нибудь?" - спрашивает "экранный" адъютант. "Если чашечку кофе", - отвечает двойник. Адъютант удаляется. Настоящий Шефнер почувствовал, что голоден, но увлекательное зрелище мгновенно притупило чувство. А адъютант несет поднос с плотным ужином, ставит на появившийся из воздуха маленький столик и уходит. "Экранный" Шефнер едва успевает поднести чашку ко рту и полюбопытствовать, что там под салфеткой на подносе так вкусно пахнет, как адъютант снова возвращается. "Генерал Штудент ожидает вас в соседней комнате, господин оберштурмфюрер". - Адъютант открывает дверь. Тот ("экранный") входит в небольшой кабинет и представляется генералу, полноватому человеку с жизнерадостным выражением лица; глубокий шрам пересекает генеральский лоб, напоминая о тяжелом ранении в Первую Мировую. "Фюрер только что объяснил мне мою задачу", - говорит двойник. Генерал открывает рот, но в дверь стучат, и входит сам шеф СС. Они с генералом обмениваются дружескими приветствиями. "Знакомьтесь, Эрнст Шефнер, оберштурмфюрер, ему поручено возглавить экспедицию в Тибет", - представляет генерал. "Знаю, знаю!" - Следует короткое рукопожатие. - "Садитесь". Старомодное пенсне блестит на носу призрака. Выражение его неподвижного лица не выдает ни одной мысли, хотя их теснится нимало в голове этого всесильного человека. Он, вежливо улыбаясь, начинает обрисовывать политическую обстановку в Тибете. "Да, так оно и было на самом деле",- подтверждает про себя реальный Шефнер, наблюдая действия на "экране". - "Я тогда достал блокнот, вечное перо и стал делать пометки. Ага, вот и он достает!" "Вы с ума сошли! - сердится шеф СС. - Это должно остаться в строжайшей тайне! Запомните, черт возьми!" Двойник немедленно убирает блокнот и ручку - начало неудачное - сразу замечание. Гиммлер демонстративно теряет интерес к молодому офицеру, начиная обсуждать какие-то вопросы с генералом. "Мне можно идти, господа?" - улучив момент, спрашивает "экранный" Шефнер. "Да, свободны!" - в один голос говорят оба начальника. Двойник в коридоре, и снова закуривает от волнения. Реальный Шефнер, переживая за себя, тоже лезет за сигаретами. Двойник делает пару затяжек. Дверь резко отворяется. "Опять эти проклятые сигареты! - пенсне бешено прыгает на носу. - Вы разве не можете, хотя бы несколько часов не курить? Вижу, вы не тот человек, который нужен для тибетской миссии!" Испепелив взглядом дрожащего офицера, призрак Гиммлера исчезает... исчезает и видение "Чайного домика". Эрнст (настоящий) нервно курит, постепенно приходя в себя. Все, как на Яву! Что за чертовщина? Сигаретный дым поднимается к высокому потолку пещеры. Карл и Ева сидят с выпученными глазами.
   - Что это было? Я весь твой рассказ видела!
   - И я все видел, - говорит испуганно Карл. - И Гиммлера с его знаменитым пенсне!
   - Я тоже видел все, что происходило со мной как в кино! - нервно затаптывает окурок Эрнст. - Наверное, пещера обладает какими-то таинственными свойствами... Иначе, как объяснить чудо?
   - Надо немедленно возвращаться, пока с нами не случилось чего-то худшего! - засуетилась Ева. - Там, наверху, наверное, решили, что мы погибли.
  
   На поверхность поднимались гораздо проворнее, чем опускались. То ли подгоняемые страхом, вызванным необычным видением, то ли волнуясь за своих товарищей наверху. Но выскочили на свет божий достаточно быстро.
  
   - Где вы были так долго? Мы решили, что приключилось несчастье! Не знали, что и думать! - Коллеги перебивали друг друга, ощупывая и трогая вернувшихся. Все ли у них цело и невредимо?
   - Там нам привиделось нечто! - не могла себя больше сдерживать Ева и расплакалась. - Я до сих пор напугана!
   - Какое видение?
   - Эрнст рассказывал о своем визите туда... - захлебывалась Ева - Понятно куда? - Пащенко и Кондиайн переглянулись. Куда? - И вдруг все это предстало воочию! - Ева размазала слезы по щеке. - Что это такое, а-а-а?
   - Не пугайтесь, - все понял Пащенко (конечно, важно узнать, о чем рассказывал Эрнст, но лучше не спрашивать, чтобы не вызвать подозрения) и успокоил даму. - И с нами приключалось такое в подобной пещере.
   - Это массовый гипноз? - не могла успокоиться Ева.
   - Как нам объяснил один знающий человек, этот феномен есть "копилка мировой памяти", - пришел на помощь другу Кондиайн и стал подробно рассказывать, в чем дело. Немцы слушали раскрыв рты. Те, кто были в пещере, внимали серьезно, а те, кто не опускался под землю, сдерживали скептические улыбки.
  

* * *

  
   - Как зовут судью? - спросил Шандеревский Распутина, снова, но без дамского общества, посетившего его.
   - Этого сказать не имею права, - ответил строго Григорий Ефимович и почему-то загрустил, ковыряя в носу.
   Узник с удивлением заметил, что гость стал говорить, на сей раз, достаточно грамотно. "Куда делись простонародные обороты? Да он ли это?" Сомнений нет! Точно он. Такого ни с кем не перепутаешь! "А где дамы? Они привносили какую-то теплоту в суровый тюремный быт".
   - Вы, Григорий Ефимыч, теперь, стало быть, доверенное лицо в суде? - почувствовал шестым чувством заключенный новую "роль" гостя.
   Мужичок кивнул, всем видом показывая, что он очень доволен нынешним своим положением, и спросил участливо: - Давайте начистоту! Вы хотите узнать что-то о суде?
   - Да. А это, извините, официальная ваша должность?
   - Нет, но люди на таких неофициальных должностях часто бывают куда влиятельнее официальных служащих.
   Гость стал заправлять непокорную рубашку в штаны. Та не желала заправляться, а обычный пояс или кушак почему-то отсутствовали.
   - Можно, Петр Сергеич, я воспользуюсь вашей парашей? - смущенно спросил Григорий Ефимович, решительно направляясь в угол и доставая нужное из штанов.
   - Пожалуйста! - с некоторым опозданием разрешил опешивший хозяин. Мощная струя зашумела.
   - Ох, спасибочки! - облегченно крякнул гость, теперь, помимо рубахи, пряча в атласные штаны и внушительных размеров детородный орган. - Вот таперича можно-с и поговорить!
   Шандеревский с огорчением отметил в речи гостя вновь появившиеся "варваризмы". Что за "таперича" такое?
   - Вы ведь не виновны? - спросило мечтательно "доверенное лицо", вяло улыбаясь.
   - Конечно! Совершенно невиновен! - бодро привстал с лежанки узник, заподозрив в улыбке гостя чуть ли не сигнал к освобождению. Сердце забилось в трепетной надеже. Наконец справедливость восторжествует?
   - Вот как? - почему-то удивился Григорий Ефимович и поспешно свернул преждевременную улыбку. - Если вы невиновны, то дело обстоит очень просто... - Интонация конца фразы какая-то промежуточная: и не вопрос, и не утверждение.
   "Ну, хорошо хоть, что он снова грамотно выражается", - обрадовался узник и попытался прояснить: - Чем моя невиновность упрощает дело?
   - Плохо, что в вашем деле много всяких тонкостей, в которых может запутаться суд, - снова, вяло улыбаясь, заговорило "доверенное лицо".
   - Каких?
   - Всякие там общества, ордена, масонские ложи... Черт ногу сломит!
   - Что поделать...
   - Обычно в этой "горе" или "куче" прокурор выуживает тягчайшую вину и вытаскивает ее на свет. - Интонации делались более неприятными.
   - Какую вину, если я...? - начал и запнулся узник, остановленный протестующим движением руки.
   - Понятно: невиновны, невиновны! Я вот тоже не был ни в чем виновен, а меня все-таки в полынье утопили. До этого Феликс выпустил целую обойму!
   - Так вы, выходит, спаслись? - обрадовался Петр Сергеевич нашедшемуся объяснению странного появления в камере давно "покойного" персонажа.
   - Как видишь, голуба моя! Так я им, подлецам, и дался! Вылез, обсушился... ну, когда они уехали, решив, что я утоп... пули выковырял, травами подлечился и вновь цел и невредим. Ух, мерзавцы! - Бывший утопленник в подтверждении своей необычной живучести прошелся по камере вприсядку, хлопая себя по голенищам сапог, как заправский танцор. И, ничуть не запыхавшись, снова повел речь: - Я верю, что ты не виновен, голуба моя, да вот суд ...
   - Будет ли вообще суд? Ведь обычно без суда: к стенке - и пожалте бриться!
   - Брить не будут, - понял в буквальном смысле застреленный и утопленный. - А вот суд обязательно состоится. Какжность без его?
   "Опять безграмотность!" - Петра Сергеевича, казалось, в данный момент больше занимала не собственная судьба, а правильность русской речи.
   - Конечно, возможно, вы осведомлены о суде, как в прошлом юрист, больше меня, - продолжил Григорий, вновь демонстрируя завидную грамотность и осведомленность. - Но, согласитесь, легкомысленных обвинений не бывает! И если судьи выдвинули обвинение, значит, они твердо уверены. И в этом их трудно переубедить.
   - Я, как юрист, знаю, бывает и "шемякин суд", - грустно пошутил узник.
   - Вам все шутковать, Петр Сергеич! - голос Распутина, казалось, потеплел. - Переубедить их просто невозможно.
   - Посетитель, на выход! - загремел за дверью заржавленный голос. - Свидание окончено!
   - Не поминайте лихом! Я еще наведаюсь, - стало прощаться "доверенное лицо" и мгновенно как бы растворилось в воздухе.
   "Значит, все-таки это галлюцинация", - тревожно подумал узник, и стал биться головой о железную дверь, истошно вопя: - Врача! Мне плохо! Помогите!
   - А кому сейчас хорошо? - нашелся тюремщик. - Я тебе дам врача, сука! - Негнущийся голос, звеня ключами, угрожающе приближался. - Щас я тебя быстро вылечу, контра!
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

  
   Рассказ Каранахи. О черном камне. "Укрощение" змеи. "Троны Сулеймана". Летательная машина.
   Разговор со следователем. Предложение закурить. Рытье канала или расстрел. Судьба Блюмкина. "Только добро переводите!" Девять граммов не дают стареть!
   Снова спуск в пещеру. Ручей. Глубокий колодец.
   Пащенко беседует с антропологом. "Телефонная станция". Центр удовольствия и причуды подсознания. Приход Евы.
   Винерт и Кондиайн беседуют. Резерфордовская модель атома. Аналогия с планетными системами.
   Разговор перед зеркалом.
  
   - Некогда огромный город стоял на этом месте. Жители богаты и благоденствуют в легкой жизни. Но ведь даже серебро чернеет, если оно не в действии. Так, собранные богатства не получали должного назначения. В золоте забывались благие основы жизни. Но живет справедливость, и все нечестивое будет уничтожено, когда истощится великое терпение. В криках ужаса и в пламени неожиданно погрузился в землю греховный город. Вода наполнила эту гигантскую расселину. Прошли долгие времена. Ушло озеро и покрылось солью. Остались эти места безжизненными навеки. Все места, где произошла несправедливость, останутся безжизненными. - Проводник Каранахи умолк и окинул взглядом притихших слушателей. Потом неожиданно спросил:
   - Может быть, ночью вы видели что-то странное?
   Сидевшие у костра члены экспедиции переглянулись. Кажется, никто ничего особенного не видел. Спали крепко и безмятежно. Раньше проводник был молчалив, - слово не вытянешь, - а сейчас разговорился, хотя никто и не просил его ничего рассказывать.
   - Не есть ли это история Атлантиды? - шепнула на ухо Пащенко Ева.
   - Она находилась совсем в другом месте, - удивленно поднял брови Андрей Николаевич.
   - Несколько жителей этого города, - продолжал увлеченно Каранахи, - конечно, лучшие - спаслись. Неизвестный пастух пришел с гор и предупредил их о грядущем несчастье. И они ушли в горные пещеры, возле одной из которых мы находимся.
   Вдали поднимались белые сверкающие вершины Гималаев. Лагерь расположился в этих местах уже как несколько дней. Первое посещение пещеры ожидаемых результатов не принесло. Готовились ко второму.
   - Видите Джомолунгму? - указал проводник в даль. - Никто не взошел на это священное сокровище снегов. Многие, кто пытался, погибли. Эта вершина суждена для Матери Мира. Она должна быть чиста, нетронута и девственна. Только Она сама, Великая Матерь, может быть там... - Лицо Каранахи сияло неземным огнем. Сказав эти пламенные слова, он, казалось, переполнился великим и священным чувством, и все в нем самом затрепетало. Он явно ждал вопросов, и они последовали.
   - А что за легенда о черном камне? - спросил Шефнер. - Расскажи, если знаешь!
   - В незапамятные времена из других миров упал чудесный камень. Индусы зовут его Чинтамани, тибетцы и монголы - Норбуы Ринчопе. И с тех пор часть этого камня блуждает по земле, возвещая Новую Эру и великие мировые события.
   - Метеорит? - предположил астрофизик и посмотрел на немецкого коллегу.
   - Похоже, - ответил геофизик, поддержав ответным взглядом русского.
   - Камень этот черен, необуздан, пахуч и зовется Началом Мира, - продолжал проводник. - Он шевелится, как одухотворенный.
   - Камень-изгнанник! - заговорил антрополог. - Не есть ли это блуждающий камень рыцаря Вольфрама фон Эшенбаха?
   - Когда камень горяч, камень дрожит, когда камень изменяет свой цвет, - этими явлениями он предсказывает владельцу будущее и дает ему возможность знать врагов, опасности или счастливые события, - увлеченно распространялся Каранахи.
   - Кто камнем владеет? - спросил кинооператор и подумал: "Эх, хорошо бы его на пленке запечатлеть!"
   - Черный камень скитается по земле. Известно, что и китайский император и Тамерлан владели им. Знающие люди говорят, что владели им и Соломон, и Акбар.
   - Из рук в руки переходил? - заинтересовался кинооператор. - Где сейчас?
   - Украшает башню владельца Шамбалы Ригден-Джапо.
   - Смотрите, змея! - взвизгнула Ева и вскочила, указывая в близлежащие кусты. - Какая страшная! Серая с черными и рыжими пятнами!
   Всполошились и бросились, куда указывала, дрожа всем телом, тибетолог. В кустах слышалось легкое шевеленье и шипенье.
   - Кто не боится змей, тот должен схватить ее за хвост и сильно встряхнуть, - бросился к рептилии Каранахи. - Вот так! - Он действительно схватил ее за хвост и встряхнул, отчего несчастная стала твердой как палка. После этого отважный проводник отбросил змею далеко от себя.
   - Вы укротитель! - восторгалась счастливая Ева. - Факир!
   - Пустяки, фройлен, - заскромничал герой.
   - Помните библейский жезл Моисея? - сказал антрополог. - Моисей произвел чудо - жезл обратился в змею. Может быть, он тоже привел ее в каталепсию?
   - Вы упомянули Моисея, а я вспомнил Сулеймана, - сказал "укротитель". - Помните, нам часто встречались некие странные развалины на вершинах гор, и не раз? Они называются "троном Сулеймана".
   - По вашему - Сулейман, по нашему - Соломон... Но как может быть, что по всей Азии, всюду имеются троны Соломона? - усомнился антрополог. - Мы видели подобное и в Шринагаре, и около Кашгара, и где только не видели...
   - Конечно, много тронов великого Сулеймана, - согласился проводник. - Он был мудр и могуч. Он также имел летательную машину и посещал многие страны.
   Слушатели недоуменно переглянулись, готовые рассмеяться. Уж не Геринга ли с его "люфтваффе" имеет в виду Каранахи? Но, чтобы не огорчать рассказчика, подавили внезапную веселость.
   - Глупые люди думают, что он летал на ковре. Но ученые знают, что царь имел особую машину, - продолжал серьезно Каранахи.
   - Мы, хоть и ученые, а не знали! - все-таки рассмеялась Ева.
   - Эта машина не могла летать очень высоко. Но все-таки двигалась по воздуху, - закончил проводник.
   - Я на "Юнкерсе" летал тоже не очень высоко, - улыбнулся Шефнер, - но все-таки по воздуху тоже.
  

* * *

  
   - Хотел бы знать, сколько еще терпеть? - дерзко выкрикнул Глеб Иванович. Допрос длился довольно долго. Подследственный изрядно устал. Им вдруг овладело бесстрашное равнодушие к своей судьбе. Будь что будет! Чего их бояться?
   - Здесь вопросы задаю я! - грубо рявкнул следователь, но, неожиданно смягчившись, доверительно и тихо добавил: - Сам не знаю. Меня тоже извещают в последний момент. Я много раз жаловался...
   "Что с ним? Что за нежные признания?" - удивился Бокий и, вопреки запрету, снова спросил: - Я ведь не из любопытства... У меня множество начатых и прерванных работ, поэтому...
   -У кого их нет, - перебил следователь, но не грубо, а даже с некоторым, как показалось узнику, сочувствием.- Все, что могу вам сообщить, это, что со дня на день ожидается прибытие вашего подельника, члена масонской ложи "Русское Братство".
   - Кого имеете в виду?
   - Мокиевского Павла Васильевича. - В голосе следователя снова послышались грозные прежние нотки. - Вы забываетесь и опять спрашиваете, а допрашиваю здесь я!
   - Извините.
   - Хотите закурить? - вновь смягчился следователь и полез в карман.
   - Не откажусь.
   - Вот новые выпустили в честь великой стройки, "Беломор" называются. Угощайтесь! - следователь пододвинул пачку.
   Глеб Иванович после долгих усилий - пальцы дрожали и не слушались, - робко извлек одну. Следователь любезно поднес зажигалку и сказал ласково:
   - Если понравятся, то туда и отправим. Там рабочие руки, ой, как нужны! Там еще копать и копать. Только углубят, а он снова мелеет.
   Бокий закашлялся. Давно таких крепких не пробовал.
   - Не понравились? - притворно всплеснул руками следователь и, лихо послав свою изжеванную папиросу в угол рта, смачно сплюнул на пол, растерев сапогом. - Значит, рыть канал не пошлем. Радуйтесь!
   - Что тогда? - насторожился Бокий и затянулся повторно. На сей раз прошло успешно. Как и положено, выпустил дым.
   - Тогда проще дело, - сосредоточенно гонял папиросу из угла в угол рта следователь и нервно постукивал зажигалкой по столу, словно не решаясь сказать. Наконец, энергично ткнув размокшую папиросу в переполненную окурками массивную мраморную пепельницу, пропел нарочито тонким голосом: - Ра-а-ас-стре-е-ел.
   - Что? - Глеб Иванович хотел снова закашляться, но сдержался и, вынув изо рта папиросу, рассеяно посмотрел на нее, не зная что с ней дальше делать: продолжать дымить или погасить? Чтобы не злить следователя, решил продолжить. От долгого воздержания в голове образовалось легкое кружение, а услышанное слово его усугубило. Губы самопроизвольно пролепетали, как запоздавшее эхо: - Расстрел?
   - Да, батенька, - с сочувствием в голосе подтвердил следователь. - Зачем вам мучиться на стройке, стоя по колено в ледяной воде. Копают ведь круглый год. Лучше уж сразу - бац, и порядок!
   - А зачем вызвали Мокиевского? - забеспокоился Глеб Иванович.
   - Снова задаете вопросы! - следователь повысил голос, но тут же вновь смягчился. - Так и быть, прощу вам. Я сегодня добрый! Жену отвез вчера в родильный дом, а сегодня с утречка с Васькой Трепаевым тяпнули по маленькой в честь грядущего события.
   - Трепаев, не помощник ли Блюмкина? - воспользовавшись добротой следователя, спросил Бокий.
   - Он самый. Василий вовремя проявил классовое чутье и выявил контру!
   - В ком?
   - В Блюмкине вашем!
   - И что с Яковом?
   - Давно привели в исполнение... Не надо с Троцким шуры-муры водить и готовить покушение на товарища Сталина. Вот!
   - Какой ужас! А я то ничего и не знал! - Глеб Иванович теребил в пальцах погасшую папиросу.
   - Кладите, - пододвинул пепельницу следователь. - Не докурили. Только добро переводите.
   - Извините. Давно не курил. Голова закружилась. - Бокий сунул папиросу в "братскую могилу" окурков, грозившую вывалиться на стол.
   - Какой вы неженка, Глеб Иваныч!- сказал следователь, вставая и потягиваясь, словно со сна. - Так что, Блюмкина вашего в расход пустили, а Мокиевский скоро прибудет.
   - Откуда? - дернулся на стуле арестант, тоже желая встать и, забыв, что привязан.
   - Много будете знать, гражданин Бокий, скоро состаритесь! Правда, мы не предоставим вам такую возможность. Девять граммов свинца не дают никому стареть.
  

* * *

   На следующий день исследователи снова оказались в той же расщелине. Разыскав путь вниз, по которому двигались в прошлый раз, сползли на дно того места, где постигло видение. Решили основательней осмотреть пещеру. На сей раз спускались медленнее. Нагруженым рулонами веревочных лестниц и рюкзаками спускаться значительно тяжелее.
   После сложной эквилибристики на шатких и скользких глыбах спустились дальше по каменной осыпи и очутились перед обширной горизонтальной галереей, вызвавшей молчаливое восхищение.
   Узкие лазы, завалы и расщелины, где человеку приходится протискиваться и ползти, извиваясь как змея, остались позади. Здесь, в большом зале, наконец, можно двигаться свободно. Два хода вели в разные стороны.
   - Куда идти, направо или налево? - растерялся Шефнер.
   - Справа слышится легкий шум, - сказал Пащенко.
   - Это тот самый поток, что я слышала вчера, - сказала Ева и предложила двигаться направо.
   Молча согласились и пошли за ней. Вскоре обнаружили русло высохшего ручья. Немного дальше встретилось несколько луж в маленьких бассейнах, остатки потока, струившегося здесь совсем недавно. Еще дальше струйки воды пробирались между камнями, просачиваясь сквозь наносы. И, наконец, показался выступ в несколько метров высотой, откуда ручеек стекал маленьким водопадом.
   - Такой маленький, а столько шума, - разочаровалась Ева и попробовала зачерпнуть воды. - Какая ледяная!
   - Он так мал, что легче услышать, чем увидеть, - пошутил Шефнер. - Куда дальше?
   Коридор продолжался по другую сторону маленького водопада. Взобрались на невысокий откос, чтобы определить, куда ручей вдет. Шли то по каменистой береговой кромке, то по руслу. Вскоре подошли к краю крутого спуска глубиной около десяти метров, размотали веревочную лестницу и по ней спустились вниз. Под ногами - нагромождение камней. Снова очутились в огромном и гулком зале, где две тонкие струйки воды падали с высоты сводов. Перескакивая с глыбы на глыбу, исследователи с изумлением заметили, что между этими нагромождениями застрявших и как бы повисших над бездной скал зияют провалы и трещины. Камни, брошенные в пустоту, падали по вертикали на значительную глубину. Кому-то пришла идея бросить в провал зажженную бумагу. Огненный факел, кружась, поплыл вниз, осветив колодец огромного диаметра. Но в то же время, огонь осветил камни снизу, и все с ужасом обнаружили, что находятся на вершине свода из беспорядочно нагроможденных глыб, висящих над пустотой. Непонятно, на чем все это держится? Как возникло это естественное сооружение и долго ли простоит?
   Бумага потухла, не достигнув дна пропасти. Камни, брошенные в пустоту, указывали наличие вертикального колодца глубиной в тридцать-сорок метров. Далее начинался склон, от которого камни отскакивали и летели рикошетом еще ниже.
  

* * *

   - Открытия последних лет в области физиологии человеческого мозга заставляют нас во многом изменить представление о нем, - обратился Пащенко к Бергеру, видя в его лице заинтересованного собеседника. - Мы больше не можем считать это вместилище сознания, осуществляющее непроизвольный контроль над организмом, всего лишь сложной телефонной станцией, устанавливающей связь между чувствами, мышцами и железами.
   - "Телефонная станция" - хорошее сравнение! - похвалил антрополог.
   - Мы спорим о том, что означает "душа", и неохотно тратим время на поиски анатомического места ее обитания. Но больше и больше убеждаемся в том, что в нашем мозговом аппарате скрываются некие таинственные чувства, для которых еще не найдены специальные органы.
   - Возможно, позже докажут, что почти все эти непонятные чувства связаны с "центром удовольствия"? - предположил Бруно. - Недавно этот центр локализовали в мозгу с помощью электрического раздражения глубинных различных его областей.
   - Возможно. Обнаружившие центр, теперь, наверное, опасаются последствий для человеческого рода.
   - В том смысле, что злые люди воспользуются самостимуляторами, раздражающими указанную часть мозга?
   - Все может быть.
   - Эти открытия, - продолжал Пащенко, - очевидно, уходят корнями в седую древность, начиная с того времени, когда Христос произнес в Нагорной проповеди...
   - Вы имеете в виду: "Блаженны алчущие и жаждущие"?
   - Разумеется.
   - Однако мы должны допустить, что неопределимые внутренние силы действительно существуют, называем ли мы их страстными желаниями, вожделениями, голодом, безудержными стремлениями к чему-либо, страстями или аппетитом.
   - Согласен. Наше чувство голода, каким бы расплывчатым и туманным оно ни было, подходит под это описание.
   - Значит, то относится и к нашему подсознательному желанию оказаться в безопасности, найти себе друзей или подругу и помечтать?
   - Вот вы где, господа! - внезапно подошла Ева. Слыша последние слова, спросила:
   - Кто хочет найти подругу и помечтать? Вы, Андрей, или ты, Бруно?
   - Оба! - засмеялся Пащенко.
   - Ну, тогда продолжим наше продвижение, - хватит отдыхать! Что скажете про колодец?
   - Может, это не просто колодец, а вход в Шамбалу? - предположил Бруно.
  

* * *

   - В 1913-м году Гейгер и Марсден из наблюдений за альфа-частицами, отклонявшимися на большие углы, обнаружили, что в то время как подавляющее большинство альфа-частиц претерпевает малые отклонения, очень незначительная часть из них не только сильно отклоняется, но в некоторых случаях буквально отскакивает от алюминиевой фольги. Если бы положительно заряженные частицы имели такие же размеры, как и атом... - Кондиайн почему-то остановился, не договорив.
   - Ранее это и предполагалось, - воспользовался паузой Винерт.
   - ... то тогда, - продолжил Кондиайн, - альфа-частицы каждый раз встречали бы на своем пути положительные частицы фольги.
   - Но в этом случае, - перебил геофизик, - отражение было бы частым или, наоборот, альфа-частицы всегда проходили бы сквозь фольгу, если допустить, что положительные частицы, в буквальном смысле, могут проникать друг сквозь друга.
   - Реальная картина рассеяния доказывает, - забубнил русский, - что положительные частицы атома весьма малы по сравнению с ядром атома и редко сталкиваются друг с другом. Итак, атом напоминает крошечную Солнечную систему, в центре которой размещено тяжелое положительно заряженное ядро, а вокруг - наподобие планет, вращаются электроны.
   - Модель Резерфорда, как двуликий Янус, стоит на меже классической и современной физики. Картина, которую она дает... - Немец умолк и задумался.
   - Астрономы ХУ111 столетия не без причины страшились видения столкновения солнечных систем. После такого столкновения системы вряд ли остались без изменения.
   - Трудно даже вообразить такое! - ужаснулся немец. - Строго дискретные атомные состояния настолько чужды картине вращающегося вокруг Земли и постепенно тормозящегося в разреженной атмосфере спутника, что поневоле возникает вопрос: а может ли втиснуться в рамки резерфордовой модели хоть крупица истины?
   - Невозможно даже представить себе, в каком направлении следует приемлемым образом изменять наглядную картину крошечной планетной системы для того, чтобы она содержала в себе дискретные состояния, - согласился с коллегой Кондиайн.

* * *

   - Бури грозят мне бедой, - говорил вслух Адольф, глядя в зеркало. - Настигнет ли меня моя буря, от которой я погибну, как погиб некогда Оливер Кромвель, настигнутый своей бурей? Или я погасну, как та свеча, которая устояла против ветра, но, устав от себя, ощутила пресыщенье и потухла? Или, наконец: может быть, лучше задуть себя, чтобы не "прогореть"?
   Погладил, прижавшуюся к ноге большую овчарку.
   - Я дал своей боли имя - зову ее "собакой"! Она такая же верная, такая же настырная и бесцеремонная, такая же занятная и такая же умная как все собаки. Могу прикрикнуть на нее и выместить на ней свое скверное настроение. Так поступают и другие со своими собаками, слугами и женами.
   Овчарка улеглась у ног.
   - Хотел бы завести себе собственного льва и собственного орла, чтобы в любой момент по разным знамениям и приметам можно было бы определить, насколько, во мне прибавилось или убавилось силы. Неужели сегодня, когда я смотрю на них сверху вниз, я должен бояться их?
   Адольф подошел к письменному столу, полистал лежавшие книги, взял в руки.
   "Ошибка наша заключалась не в том, что мы зашли слишком далеко по пути неограниченного насилия, не обращая внимания на последствия, а в том, что мы недостаточно энергично применяли его. И прав Людендорф, критикуя Клаузевица! В этом и была причина поражения в 1914 году. Преследуя цель подготовить страну к войне, создать нечто вроде сверх Спарты, Людендорф считает основной задачей обеспечить "физическое единство народа". Я согласен с ним. Для этого он предлагает внедрить национализм как религию, и согласно этому все женщины должны считать своим благороднейшим долгом, рожать сыновей, которые возьмут на себя бремя тотальной войны, а все мужчины - развивать свои способности для достижения этой же цели, то есть, размножать и размножаться. Другие рецепты, что предлагает Людендорф для обеспечения "физического единства", тоже весьма полезны - подавлять всякого, кто может высказать или хотя бы придерживаться взглядов, идущих вразрез с взглядами верховного командования."
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

  
   Снова в пещере. Забыли провизию. Учение Германа Вирта. Второе посещение фюрера. Теория полой Земли. Антрополог продолжает рассказ.
   Записка подследственного. О явлении телепатии. "Агент или объект?" Ему про Фому, а он про Ерему.
   Близорукость заставляет писать чуть ли не носом. Верный пес у ног. Проявление дионисийской мощи. Что такое романтика? О чем думал Клаузевиц? Удары по гражданскому населению. Бог и человек в дионисийстве.
   Вновь о войне.
   Приход родственника и появление Распутина. О Ятманове и Луначарском. Реплики Распутина. "Товарищ Раиса" и Великие Князья. Время свидания вышло.
  
   Только преодолев метров двести очень трудного пути, - продвигаться приходилось в узкой расщелине, на дне которой протекал ручей то спокойный, то быстрый и пересеченный водопадами - заметили, что позабыли захватить мешок с продуктами.
   - Где закуска? - спросила Ева, когда сделали остановку. - Кто нес мешок с едой?
   Выяснилось довольно быстро. Мешок остался на дне колодца у подножия лестницы. Никто и не подумал его взять. С виновником, а им оказался Карл Винерт, который должен был нести провизию, обошлись без церемоний. Потребовали, чтобы вернулся обратно и принес продукты. Но, поразмыслив, сообразили, что узкая расщелина не совсем подходящее место для остановки, а ниже путь мог больше осложниться. Решили вернуться ко дну колодца, где можно перекусить хоть с какими-то удобствами. Так и сделали. При этом сильно потревожили тех, кто расположился наверху колодца и настроился на долгие часы ожидания. Услыхав о преждевременном возвращении, друзья из группы "поддержки" заволновались. Они подумали, что отряд столкнулся с непредвиденными препятствиями или что произошел какой-то несчастный случай.
   После недолгих объяснений и взаимных укоров приступили к трапезе, после которой, расположившись поудобнее среди камней, предались отдыху. Кто задремал, кто лежал и думал, кто неизвестно что...
   Антрополог азартно объяснял Кондиайну и Пащенко суть учения Германа Вирта, одного из идеологов "Аненербе":
   -Да, действительно, первые люди возникли на юге, в Гондване, стране ночи, хаоса и диких верований, не имеющих ничего общего с истинной религией. У них сплошь "третья" группа крови. Сохранились их останки, которые иногда находят современные археологи. Но в то же время на Крайнем Севере существовала Арктогея - огромный остров или целый континент.
   Там, в стране солнца, разума, порядка, уравновешенных инстинктов, тоже появился первобытный человек. Он получил истинную веру от Сына Божьего, проявления космического Бога. У жителей этой страны "первая" группа крови.
   Кондиайн и Пащенко слушали, не перебивая. Берегер продолжал вещать. (Расовая теория его любимый конек.)
   -Вообще для подтверждения собственных гипотез Вирт довольно широко использует научные открытия нашего времени. Он не ссылается на застывшие догмы и ортодоксальную христианскую религию... Год в Арктике, считает Вирт, делится на две равные части, что полностью соответствует духу нордического человека. Там возник, считает он, праязык и всеобъемлющая истинная вера, которая объясняла все - от микрокосмоса до бесконечных просторов Вселенной. То есть понятия, которые люди нашего времени только начинают осваивать. Останки первых людей, кроманьонцев, не сохранились из-за того, что они, возможно, сжигали усопших, как это делают в Северной Индии, или отдавали их на съедение грифам, как это делается в Тибете и частично в Индии...
   Под монотонное бормотание антрополога и завораживающее журчание ручья Шефнер, сидевший поодаль, вспомнил о своем втором посещении фюрера.
   - Ева, хочешь послушать, что было дальше в той истории? Я ведь тогда недорассказал.
   - Как ты был в ставке? - откликнулась Ева, рывшаяся в рюкзаке. (Губная помада куда-то завалилась, а женщине и в пещере нужно оставаться привлекательной, тем более, в таком большом мужском коллективе.) Наконец, тюбик отыскался. - Охотно послушаю!
   -И мы хотим, - оживились Винерт с Гиром, занимавшиеся ничего не деланием, если не считать делом взаимную стрижку ногтей на левых руках - самому у себя не удобно.
   - Садитесь поближе! - Эрнст поправил кобуру, которую не снимал даже ночью. Мало ли что может случиться в этих таинственных пещерах? Если не сверхчеловек, так зверь какой объявится.
  
   Отряд как бы разделился на две аудитории. Одна - Пащенко и Кондиайн - слушала Бергера. Вторая - Ева, Винерт и Гир - приготовились внимать Шефнеру. Остальные - радисты и проводник - занимались своими делами.
  
   -Нас привели в ту же комнату, где меня представили фюреру несколько ранее. На этот раз все кресла перед камином заняты. И я имел возможность познакомиться практически со всем руководством рейха. Слева от фюрера сидел Риббентроп, справа - фельдмаршал Кейтль, за ним - генерал Йодль. Мне указали на следующее кресло. Слева от Риббентропа сидел Гиммлер, за ним - генерал Штудент и гросс-адмирал Дениц. Между Деницем и мной расположилась в кресле массивная фигура рейхсмаршала Германа Геринга. Генерал Штудент коротко представил меня, затем предоставил мне слово. Сначала я страшно волновался. Взгляды этих восьми гигантов так меня сковывали, что я забыл даже о записях, заготовленных по этому случаю. Постепенно, однако, я обрел свою обычную уверенность. По возможности, ясно и коротко представил в деталях все этапы подготовки экспедиции. Когда закончил - беглый взгляд на часы подсказал мне, что говорил больше получаса, - фюрер решительным жестом пожал мою руку и заговорил сам: "Многие представители германского флота и авиации, и я к ним присоединяюсь, верят в теорию полой Земли. Вы, надеюсь, слышали об этой концепции?" Я согласно кивнул. Фюрер посмотрел в сторону Гиммлера и жестом предложил ему продолжить. "Мы все живем внутри шара, - с жаром начал шеф СС, и пенсне радостно запрыгало. - Он образовался в массе камня, который тянется бесконечно далеко. Небо находится в центре этого шара и представляет собой массу синеватого газа с точками сверкающего света, которые мы принимаем за звезды. Есть только солнце и облака, но бесконечно меньшие, чем утверждают астрономы-ортодоксы. Этим Вселенная ограничивается. Мы одиноки во Вселенной, и мы заключены в камень, как в клетку". "Благодарю вас, рейхсфюрер! - остановил Гитлер. - Дальше продолжу сам. Так вот, оберштурмфюрер, второй целью вашей экспедиции должно быть научное обоснование и доказательство этой идеи". Я съежился в кресле: что за бред? Как такое докажешь? Слишком взволнованный, я смог только склонить голову, не найдя слов для ответа. Довольный Гитлер отпустил меня, перед тем еще раз дружески пожав руку. "Вам удастся! Непременно удастся!" Он сказал таким уверенным тоном, что его уверенность проникла в меня как электрический заряд, и это подтверждало то, что я не раз слышал о почти гипнотической силе убеждения фюрера.
   Шефнер полез за сигаретами, достал, щелкнул зажигалкой, выпустил кольца дыма.
   -Да, задачка не из легких - доказать, что земля полая, - покачала головой Ева, закончив наведение марафета перед карманным зеркальцем, и убрала все хозяйство в маленькую замшевую сумочку, которую, в свою очередь отправила в боковой карман рюкзака, чтобы больше не терять. - Как я вам?
   - Ты не отразима! - загоготали мужчины, забыв на миг об оставленных за тридевять земель женах.
  
   -Согласно Вирту, - продолжал рассказ антрополог, - Север имеет направление от Света к Тьме. - Кондиайн и Пащенко молча слушали, хотя и слова Шефнера, вешавшего по соседству, были отчетливо слышно: и там и здесь интересно, и уши разрывались на два "фронта". - Арктогея вначале замерзла, а затем затонула. Арии вынуждены были двигаться на юг, часть из них задержалась в северных районах континента, который, в свою очередь, в эпоху палеолита, раскололся на Антарктиду и на грандиозный массив - Евразию. Первая волна ариев прошла в Европу, Иран и покатилась дальше на Восток, до Китая и Японии. Кожа людей из-за климатического воздействия и оттого, что они смешивались с местным населением, пожелтела. Тот факт, что кровь некоторых самураев относится к "первой" группе, по мнению Вирта, доказывает их арийское происхождение.
  

* * *

   "Государственная власть должна знать о состоянии Солнца в любой данный момент. Перед тем, как вынести то или иное решение, правительству необходимо справиться о состоянии светила: светел, чист ли его лик или омрачен пятнами? Солнце - великий военно-политический показатель! Его показания безошибочны и универсальны. Поэтому государственная власть должна равняться по его стрелкам. Дипломатия - по месячной, стратегия - по суточной. Военачальники перед каждым боем должны знать о том, что делается на Солнце..."
   Следователь, не дочитав записки, выразительно посмотрел на Глеба Ивановича: - Оккультизм, да и только! И как, гражданин Бокий, такое вам, советскому человеку, приходит в голову?
   - Отвергать возможность телепатии, - значит, идти против физического понимания жизни, - бормотал подследственный, уставившись в одну точку, словно не слыша следователя.
   - Вы о чем? Про вашу писульку говорю!
   - Группа Пащенко состояла всего из пяти научных сотрудников: физиологов, врача-гипнолога и инженера-физика, - продолжал Бокий, игнорируя обращенные к нему вопросы. - За рабочую гипотезу мы решили принять электромагнитную теорию "мозгового радио". Изготовили металлические камеры...
   - Как нравится ваша камера? - улыбаясь, вклинился, следователь.
   - ... потом опыты проводились вне камер. Выяснилось, что разницы нет никакой, - продолжал тараторить узник.
   - Если нет разницы, может, вас вообще выпустить? - снова пошутил следователь, сидя нога на ногу, и покачивая отполированным как зеркало хромовым сапогом. Бокий, не реагируя на задевания, исступленно продолжал:
   - Явление телепатии фиксировалось одинаково в камере и вне.
   - Значит, железные стенки не являются препятствием для излучения? - спросил следователь подчеркнуто серьезно.
   - Получается, да! - вдруг отреагировал Глеб Иванович. - Приходится признать, что действительно существует некий физический агент... - Следователь, услыхав класово-вредное слово, непроизвольно вздрогнул, - ...устанавливающий взаимодействие двух организмов между собой.
   - Чьей разведки агент? - нахмурился следователь и глянул на писаря: не пропусти, мол, ничего!
   - Чисто оптическая картина действия экранов, отражения этого агента...
   - Какого?! - не выдержал и закричал следователь. Резко сменив позу, теперь обеими руками облокотился о стол и вперил в классового врага сверлящий взгляд.
   - ... от зеркал и дифракционные явления, заставляют думать, что этим агентом является...
   "Наконец сознается, гад!" - снова откинулся на спинку стула следователь.
   - ... электромагнитное излучение, одна из волн которого лежит в области одной и восьми десятых миллиметра...
   - Стойте, стойте! Что вы несете? Какие миллиметры? Какой страны агент, я вас спрашиваю! - следователь перевалился через стол и потянулся к узнику, начав не на шутку серчать. "Вот до чего моя доброта доводит: с ним по-хорошему, а он!... Что, сволочь этакая, себе позволяет? Прямо-таки издевается надо мной. Сменщик придет, - обязательно пожалуюсь. Пусть хоть он ему кузькину мать покажет!"
   - С точки зрения физики, - продолжал Бокий, уставившись в пол и не замечая враждебных проявлений чекиста, - самым существенным является факт, что поведение объекта дает четкую...
   - Так кто: агент или объект? Не выводите меня из себя!
   -... оптическую картину, которую можно объяснить только наличием лучистой энергии. Указанные опыты не оставляют у нас сомнения в наличии излучения, исходящего из организма человека.
  
   Дверь внезапно открылась, и вошел долгожданный "другой" следователь, тоже занимавшийся Глебом Ивановичем. Этот "другой", как и положено, в отличие от относительно доброго своего коллеги, более грубый и хамоватый.
   - И как он? - громогласно спросил вошедший и слегка споткнулся о складку ковра. - Понастелили, б...!
   - Симулирует сумасшествие. Я ему про Фому, он про Ерему!
   - Наверное, с ним цацкаешься? Вот он и ерепенится!.. Эй ты, контра, в ухо хочешь?
   - Я вас внимательно слушаю, - вытянулась в струнку и рефлексивно прикрыла ухо рукой "контра".
   - Видал, какой сразу шелковый стал! - "Другой" следователь подошел к Глебу и Ивановичу и как бы дружески потрепал его по щеке. Бедняга вдавился в стул, ожидая бурного рукоприкладства, но привычной оплеухи почему-то не последовало.
   - Ну, ты, и мастер! - горестно и вместе с тем восхищенно вздохнул "прежний" следователь, вставая из-за стола и сдавая вахту. - Мне еще учиться, учиться и учиться...
  

* * *

  
   "С каким энтузиазмом я поначалу относился к современному миру, как непростительно я заблуждался, безмерно преувеличивая его ценность, а главное - с какой надеждой я взирал на него".
   Адольф низко склонился над столом. Рука с пером быстро скользила по бумаге. Прогрессировавшая близорукость заставляла писать чуть ли не носом. А носить очки лидеру нации не к лицу. Вот и приходится требовать, чтобы донесения и доклады писались нарочито крупными буквами. Да хорошо, что и печатную машинку сделали специальную, уникальную в своем роде, с особо крупным шрифтом.
   "Я полагал, что философский пессимизм Х1Х века есть признак более могучей мысли, более дерзновенной отваги, более полнокровной жизни, чем это было свойственно веку ХУ111-му. Оттого трагический путь познания казался мне особой роскошью нашей культуры, самым великолепным, благородным, дерзким видом расточительства, роскошью, которая, однако, позволительна там, где есть несметные богатства".
   Верный пес лежал у ног, согревая их, и мирно посапывал. Стрелки каминных часов настойчиво клонились вправо, давно преодолев полуночный рубеж.
   "Подобным образом я воспринимал и немецкую музыку! Как проявление дионисийской мощи немецкой души. В ней слышался мне гул землетрясения, когда могучая, веками сдерживаемая первородная сила вырывается на волю из-под спуда, сметая все на своем пути, сотрясая до самых основ все то, что именуется культурой. Сейчас мне совершенно ясно, что тогда я не заметил главного, того, что составляет сущность немецкого пессимизма, равно как и немецкой музыки, - романтики. Что такое романтика? Всякое искусство, всякую философию можно рассматривать как самое простое целительное средство, полезное для всякой жизни, в муках прибивающей себе дорогу, ибо и то и другое невозможно без страдания и страдальцев. Но существует два вида страдальцев. Одни страдают от переизбытка жизненных сил, им нужно дионисическое искусство, равно как и трагическое видение и понимание жизни. Другие страдают от недостатка жизненных сил, в искусстве и познании. Они ищут покоя, тишины, штиля, отдохновения от самих себя. Но в то же время нужно опьянять себя, и будоражить, оглушать, и доводить до исступления. Именно на этой противоречивости желаний последних и зиждется вся романтика искусств и разных путей познания. Она всегда отличала Шопенгауэра, равно как и Рихарда Вагнера, если приводить примеры наиболее известных и ярких романтиков, которых я раньше понимал неверно. Но они от этого нисколько не проиграли".
   Адольф поставил точку. Рука устала, глаза - тоже. Пес по-прежнему сопел, согревая ноги. Мысль, отдыхая от прежней темы, перескочила на другую...
   "Клаузевиц думал только об уничтожении вражеских армий в сражении. С точки зрения Людендорфа это оставалось "неизменным принципом", в то время как я думаю, что истинной целью военного руководителя является добиться капитуляции вражеских армий без сражения. Представления Людендорфа о том, каким путем будет вестись следующая война, было лишь воспроизведением в увеличенном масштабе тех наступлений, блестяще начинавшихся, но безрезультатно заканчивавшихся, которые он проводил в 18-м году. Для него наступление, по-прежнему, представляло собою сражение, в котором продвижение пехоты вперед обеспечивается огнем артиллерии,
пулеметов, минометов и поддерживается танками до тех пор, пока пехота не уничтожит противника в рукопашном бою".
   Часы ворчали на позднее время и на свой вечный труд, изредка позвякивая и постанывая уставшей пружиной. Но дело выполняли исправно, не стремясь ни назад, ни вперед. Прислуга не забывала вовремя заводить.
   "...Что касается вопроса об ударах непосредственно по гражданскому населению, то, как я помню, Людендорф говорил, что придет время, когда эскадрильи бомбардировщиков будут бомбить города без всякого снисхождения. Но на полях сражений, он считал, военно-воздушные силы должны применяться в первую очередь против армии противника. Только после разгрома армии противника самолеты могут быть направлены против стратегического тыла вражеского государства...".
   Пес поскуливал, видя дурной сон. Еще немного допишу, и... Часы пробили очередную четверть.
   "В дионисийстве Бог и Человек, обладая неисчерпаемыми запасами жизненной энергии, могут себе позволить не только спокойно взирать на ужасы и мрачные деяния, но и самим вершить злодейства, без удержу все разрушать, крушить и отрицать, словно им дозволен всякий злой, бессмысленный неблаговидный поступок. Ведь благодаря избытку животворных, животных сил они способны любую пустыню обратить в цветущий плодоносный сад. И наоборот, - последнему страдальцу, в коем жизненные силы почти иссякли, нужны кротость, миролюбивость, благожелательность, как в мыслях, так и в поступках. И, если можно - совсем другой Бог! Такой, который стал бы утешением больному, спасителем. А логика, и отвлеченная ясность бытия? Логика успокаивает, вызывает доверие. Короче говоря, ему нужен какой-нибудь теплый уголок, где он не знал бы страха, где он попал бы в оптимистическую струю. Так постепенно я научился понимать Эпикура, который явил собою полную противоположность дионисическому пессимисту..."
   Мысль вновь, устав философствовать, метнулась к войне.
   "Цель большой стратегии состоит в том, чтобы вскрыть и использовать слабые места в способности противника организовать вооруженное сопротивление. Стратегия должна быть направлена на то, чтобы поразить противника там, где он менее всего защищен. Нанести удар туда, где противник силен, значит ослабить себя неизмеримо больше, чем оправдывает успех. Чтобы удар произвел наибольший эффект, надо нанести его по слабому месту. Поэтому более благоразумно и выгодно обезоружить противника, чем пытаться уничтожить его в тяжелой борьбе".
  

* * *

   - Я снова к вам, уважаемый Петр Сергеич! - хранитель Эрмитажа вырос посреди камеры.
   - А, дорогой родственничек! Очень рад, очень рад! Что расскажете, на сей раз? А то у меня тут тоска зеленая! - Шандеревский пододвинулся на койке и сделал пригласительный жест. - Присаживайтесь! Как говорится: в тесноте, да не в обиде!
   - Ничего, ничего, не беспокойтесь! - сделал родственник отстраняющий жест. - Я постою... А рассказ мой все про одно, про свою службу в музее.
   - Слушаю, слушаю.
   - Никакого официального акта признания Советского правительства от нас не потребовалось... - начал рассказчик торжественно.
   - Какие вы счастливые! -откликнулся слушатель.
   - ... но зато вводился строгий порядок установления смет, прохождения и утверждения соответствующими комиссариатами.
   - А как же вы думали?
   - Над всеми художественными и учеными учреждениями поставлен комиссаром Луначарский.
   - Анатоль Василич?
   - Он самый. Его помощником специально по Эрмитажу назначили Ятманова.
   - Кто такой?
   - По происхождению из иконописцев, расписывавший когда-то под руководством Бенуа новый Варшавский Православный собор.
   - Помню, помню! - соврал слушатель для поддержания разговора. "Ведь начнешь доискиваться, кто таков, и заминка выйдет - он начнет долго объяснять. А зачем нам заминки?"
   - Человек он от природы очень неглупый, но малоразвитый и некультурный, но и не лишенный апломба. - Сотрудник музея расстегнул стеснявшую его жилетку и бросил взгляд под потолок, ища форточку, - в камере достаточно жарко и душно, - но никакой форточки на положенном месте не наблюдалось. - У вас не проветривают? Просто душегубка!
   - Где там проветривать, раз окон нет? - сокрушенно развел руками узник. - Я привык в духоте!
   - Можно и мне послушать? - возник из темного угла Григорий Ефимович и, не спросясь, примостился на нарах у ног Шандеревского.
   - Отчего нельзя? Слушайте и вы, - профессор, страдая от жары, ослабил галстук и расстегнул ворот сорочки.
   - Пар костей не ломит, - заметил Григорий Ефимович и, положив ногу на ногу, приготовился внимать.
   -Говорил этот Ятманов, как человек неинтеллигентный, употреблял, например, часто слово "лаболатория" к вящему удовольствию людей более грамотных.
   - А как надоть? - спросил Распутин и смущенно покраснел.
   "Неужели пристыдился?" - удивился Шандеревский и сказал резко: - Как "надоть", так "надоть"! Не "надоть" перебивать!
   - Извинямс! - сжался в комочек пристыженный.
   - Лицо у Ятманова бритое, - эрмитажевец обмахивался ладонью, хотя мало помогало, - а волосы так стрижены, что казались париком. Одевался он в дешевенький, штатский костюм с ярким галстуком. Производил впечатление человека осторожного, работающего на большевиков, но с оглядкой и далеко не всегда откровенно ...
   - Эх, сволочь! - буркнул Григорий Ефимович и поглядел на Шандеревского: поддержи, мол.
   - Значит, не совсем сволочь, раз с оглядкой работал на большевиков! - не поддержал Петр Сергеич.
   - По-видимому, он имел значительное, по крайней мере, вначале, влияние на Луначарского. - Эрмитажевец перестал обмахиваться, начиная мало помалу адаптироваться.
   - Луначарский, с Луны, что ли свалился? - снова ляпнул глупость Григорий Ефимович, очевидно посчитав, что пошутил.
   - Вы опять за свое! - лягнул его Шандеревский.
   - С Луны не свалился, но был демагогом чистейшей воды, человеком мало убежденным в проповедуемых им же самим коммунистических теориях, и лишь легко увлекаемым собственными словами. На него невозможно положиться! Он часто говорил одно, а поступал по-другому, сообразуясь только с обстоятельствами и наперекор исповедуемым убеждениям.
   - А каков из себя, этот ваш "с Луны"?
   Собиравшийся лягнуть Распутина - чтобы не мешал, - Шандеревский отменил намерение, рассудив, что узнать о внешности Наркома интересно и ему.
   - Наружность его вполне прилична, манеры - не без изысканности. Одевается тщательно и носит на мизинце кольцо с рубином.
   - Ишь ты! - присвистнул Григорий Ефимович. И, на сей раз, получил ногой в бок. - Че деретесь, Петр Сергеич? Спросить ничего нельзя... - Он потер ушибленное место и пригрозил: - А то баб своих позову на помощь!
   - Его маленькие бегающие глазки, - не обращал внимания на помехи профессор, - производили отталкивающее впечатление и невольно вселяли к нему недоверие и антипатию. Следует, однако, за ним признать ту заслугу, что он нимало способствовал спасению и сохранению многих художественных и исторических сокровищ, в особенности находившихся в частном владении. При нем в то время секретарем состояла очень красивая молодая девушка "товарищ Раиса",...
   - Баба?! - забывшись, снова выкрикнул Распутин.
   - Дочь профессора, примкнувшего к большевикам, - добавил рассказчик.
   - Полюбовница, что ль ихняя?
   - Вы снова стали малограмотно выражаться, Григорий Ефимыч, - укорил Шандеревский, решив заменить экстро-ординарное, но безрезультатное "лягание" более традиционным увещеванием. - Перебивать все время не хорошо!
   - В гимназиях ваших не обучались!- огрызнулся Распутин. - Я не перебиваю!
   - Так, что с "товарищем Раисой?" - переспросил Шандеревский, решив не обижаться на хама.
   - Луначарский женат, - продолжал профессор, - но это ему не мешало ценить женскую красоту.
   - Молодец! Наш человек! - крякнул и хлопнул себя по коленке Григорий Ефимович, окончательно распоясавшись.
   - Его приемная всегда полна самым разнообразным народом. Рядом с растрепанными "товарищами" можно встретить людей светского общества, хлопочущих о своих личных делах и художественных достояниях. Иногда - бывших сановников. В приемной я раз столкнулся с двумя Великими Князьями.
   - Как? Не может быть! - снова не удержался Распутин.
   - Это после вашей смерти, Григорий Ефимович, - съязвил Шандеревский.
   - Я бессмертен, - парировал с обидой в голосе Распутин. - Каких князей встретили?
   - Сергея Михайловича и Николая Михайловича, - спокойно сообщил профессор, ничуть не удивленный странной перепалкой слушателей.
   - Зачем они приперлись к этому "лунатику"?
   "Пожалуй, я преждевременно перестал лягаться", - с сожалением подумал Петр Сеергеевич и приготовил ногу на случай новой гнусной реплики.
   - Они озабочены спасением Михайловского Дворца на набережной с музеем памяти их отца. Жутко видеть этих двух представителей старого царского рода в роли скромных просителей перед новыми властителями из хамоватых разночинцев.
   - Какой позор! Был бы жив, я бы этого не допустил! - вознегодовал Григорий Ефимович.
   "Впрочем, возмущение по делу! Да и самокритично признает свою смерть". - Отметил, как положительное, Шандеревский, и приготовленную ногу убрал. - "За это лягать не стоит".
   - Ждать Луначарского в его приемной приходилось всегда очень долго и иногда - ловить прямо на лету. Он все время ездил из учреждения в учреждение, с одного агитационного митинга на другой. Всюду опаздывал и не успевал никому и ничему уделить необходимое время. - Упомянув про время, профессор достал из кармашка сюртука пузатые золотые часы на цепочке, щелкнул крышкой, взглянул на циферблат и пробормотал себе под нос, качая головой: - Мне пора...
   - Про Ятманова совсем забыли, - напомнил Петр Сергеевич. - Все Луначарский, да Луначарский!
   - Да, вы правы! Забыл, забыл, виноват! - засмущался родственник и, пряча часы, добавил стыдливо: - Сейчас не успею. Оставим до следующего раза.
   - Вы спешите?
   - Да, вот на пропуске часы свидания указаны, - показал профессор клочок бумаги. - Время вышло, так что...
   - Я думал, что вы, как привидение, здесь на правах свободного посещения, что ли... Так сказать, свободный художник!
   - Что вы! Если бы! - воскликнул родственник и растворился в душном, спертом воздухе.
   - Вот это фокус! - изумился Шандеревский. - Куда делся? И зачем пропуск, коль таким образом... - Волшебное появление родственника в камере, почему-то так не впечатляло, воспринимаясь, как само собой разумеющееся - ну появился и появился! - а внезапное исчезновение необыкновенно удивляло и даже пугало: "Вдруг и сам так исчезну в один миг? Жуть!"
   - А я к вам без всяких пропусков, - горделиво заявил Распутин, ничуть не удивившись исчезновению рассказчика, и понизил голос: - Вы только тюремщику не говорите. Ладно? - Шандеревский кивнул. Мол, чего уж там, после таких чудес! - Если не против, еще у вас побуду. Хорошо-с?
   - Да будьте, сколько влезет! - равнодушно отмахнулся узник, ища глазами испарившегося родственника. - Как он так? Фьють, и как не бывало! С ума, что ли схожу и впрямь... Или это какие-то новейшие разработки, оставшихся на свободе коллег?
   - Не обращайте внимания, лучше посмотрите, как у вас тут уютненько, - мечтательно закатил глаза Григорий Ефимович, и втянул носом воздух, будто находился в райском саду (из параши шел сильный "аромат"). - Вот только дамочек не хватает. Коль пожелаете, мы енто дело щас мигом устроим, а?!
   - Валяйте! Мне все равно... - Шандеревский решил больше не ломать голову над неразрешимым, смириться, ничему не удивляться и все воспринимать, если не как дурной сон, то, как данность.
  
  
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

  
   Рассказ Николая Константиновича о блуждающей голове. Статья из газеты. Упразднение кладбища Данилова монастыря. Сгоревший ужин. Вскрытие могил. Прах Хомякова и его жены. Скелет Языкова. Могила Гоголя. Вскрытие склепа. Скелет без черепа. Рерих рассказывает легенду. Три черепа в Бахрушинском музее. "Чувство смерти - основное в Гоголе". Отец припоминает и цитирует классика, остальные отгадывают: откуда это? Святослав производит литературный разбор. Повторное сгорание ужина.
   Стихийный диспут на привале. Примеры и доказательства полости Земли. Древняя подземная раса. Реликты мезозойской эры.
   Про Ятманова. "Что вы там про вино?" Товарищ Киммель. "Зови своих баб!" Дуня приносит миску ухи. Как же есть без ложки?
  
   -Вспоминаю, как в Урге нам рассказывали поразительные истории о блуждании головы Дже-ламы, - сказал Николай Константинович и, повернувшись к Елене Ивановне, добавил: - Матушка, не слушай эти ужасы!
   - Пойду, пойду. Ужин надо готовить, - согласилась Елена Ивановна и покинула гостиную.
   - Дже-лама давно убит, но шайки его, говорят, не совсем рассеялись, - заметил Святослав.
   - И что голова? - спросил Юрий.
   - Она сохранялась в спирту, - продолжал отец, - и множество нашлось охотников завладеть диковинкой. "Сокровище" бесконечно переходило из рук в руки и, наконец, исчезло.
   - Откуда он взялся этот, как его? - снова спросил Юрий.
   - Он окончил юридический факультет русского университета, затем долгое время пробыл в Тибете, оставаясь в лучших отношениях с Далай-ламой. После сделался монгольским князем. Получил титул, сидел в русской тюрьме. Освободила его революция. Затем он из князя обернулся великим разбойником пустыни.
   - Говорят, они грабили большие караваны, - заговорил Святослав, - забирали в плен много народу, и эти сотни невольных рабов трудились над сооружением стен и башен города Дже-ламы, который тот заложил на глухом перепутье центральной Гоби.
   - Много, что говорится! - согласился отец. - Говорится, в каких битвах Дже-Лама б победил, какими сверхъестественными силами владел, как отдавал он самые ужасающие приказы. Как, следуя приказу его, уши, носы и руки непослушных немедленно отрубались, а живые свидетели его жестокости для устрашения других отпускались на волю.
   - Кто его обезглавил? - спросил Юрий.
   - Это покрыто тайной. Во всяком случае, мне неизвестно.
   - Кстати, о головах или черепах! - вспомнил Святослав и стал перебирать стопку газет, лежавших на столике. - Мне попалась одна примечательная статейка. Сейчас, сейчас... Где она?
   - В газете? - переспросил отец.
   - Да, в полученной из России совсем недавно. Забыл вам сказать, а это настоящая сенсация! Где газета?.. Ага, вот! Наконец, нашел! Слушайте! Это невероятно!! - Святослав зашелестел страницами, складывая газету пополам. - Статейка называется "Вскрытие могил Данилова монастыря". Автор, некто... Лидин.
   - Какое святотатство! - воскликнула Елена Ивановна, снова вошедшая и услышавшая название. - Что большевики себе позволяют!?
   - Матушка, тебе, наверное, и это не нужно слушать, - замахал руками Рерих. - Иди, иди себе... Как ужин?
   - А я хочу послушать! - уперлась хозяйка. - Мне интересно, до какого кощунства, варварства и богохульства докатились наши соотечественники. Читай, Слава!
   - "Правительством принято решение упразднить кладбище Данилова монастыря, а на его территории организовать приемник для несовершеннолетних правонарушителей".
   - Какой ужас! Вы только подумайте!
   - "В связи с этим, было принято решение о перенесении праха некоторых выдающихся людей, захороненных там".
   - Ну, видишь, матушка, всего лишь перезахоронение, - примирительно заметил отец. - А вовсе не осквернение могил.
   - А упразднение, это что? Да, где это видано? В какой стране?
   - Читай, Слава, читай. Сейчас матушка успокоится. - Художник потянул носом воздух и ехидно констатировал: - А с кухни горелым запахло, между прочим.
   - Ах, господи! Ну, вас с этими могилами! - Матушка ринулась вон и через несколько мгновений послышалось шипенье, заливаемой сковороды и вопли сожаления о сгоревшем ужине.
   - Теперь можно спокойно продолжать, - удовлетворенно потер руки глава семейства. - Ужин откладывается на неопределенное время.
   - Не впервой, не привыкать! - весело переглянулись сыновья, и Святослав вновь зашелестел страницами.
   "Первой вскрыта могила Хомякова. Огромный цинковый гроб частично обветшал и распался. Внутри него находился второй гроб, дубовый. Его верхние доски прогнили. Вся фигура Хомякова сохранилась почти в том же виде, в каком его похоронили 71 год назад. Верхняя часть черепа с густой шапкой волос уцелела. Сохранившийся казакин или коричневая славянофильская поддевка, завершавшаяся брюками, вправленными в высокие сапоги, заключала в себе весь остов скелета. Одеяние оказалось такой прочности и в такой сохранности, что останки подняли за плечи и ноги целиком, ничего не нарушив, переложили в другой гроб. В изголовье Хомякова стояла чашечка севрского фарфора с голубыми незабудками. Видимо, оставшаяся после соборования. Рядом с прахом Хомякова находился и прах его жены Екатерины Михайловны, родной сестры поэта Языкова, умершей за 8 лет до смерти Хомякова. В волосах, полностью сохранившихся в виде прически, красовался черепаховый гребень".
   - У кого черепаховый гребень? - появилась вновь Елена Ивановна.
   - У жены Хомякова, - ответил сын.
   - А что с ней?
   - В могиле лежит, - улыбнулся супруг.
   - Фу, какой ужас!
   - Матушка, а кухарке снова расчет? - подковырнул глава семьи.
   - А как же? Снова все сожгла, непутевая! Готовьтесь, ужин скоро! - обнадежила и вновь упорхнула хозяйка.
   - Вот так каждый раз, - покачал головой супруг. - У самой сгорит, а кухарке расчет! Читай дальше...
   -"От Языкова, похороненного под одним памятником с его другом и родственником Дмитрием Александровичем Валуевым, остались только разрозненные кости скелета и череп с очень здоровыми, крепкими зубами. Скелет пришлось доставать по частям, а археологу - восстанавливать его в новом гробу в анатомическом порядке".
   - Мадам просила узнать: сюда подавать или пройдете в столовую? - спросила, войдя, заплаканная кухарка.
   - Попроси матушку повременить, - ласково ответил глава семьи. - Дочитаем и в столовую пойдем.
   -"Могилу Гоголя вскрывали почти целый день. Она оказалась на значительно большей глубине, чем обычные захоронения. Начав раскапывать, натолкнулись на кирпичный склеп необычной прочности, но замурованного отверстия в нем не обнаружили. Тогда стали раскапывать в поперечном направлении с таким расчетом, чтобы раскопка приходилась на восток (именно головой к востоку, по православному обряду, предавали земле покойника). Только к вечеру б обнаружили боковой придел склепа, через который в основной склеп, очевидно, свое время вдвинули гроб".
   - Значит, и до Гоголя добрались, - заворчала Елена Ивановна, незаметно войдя и тихо сев на краешек стула. - И мертвым от них покоя нет... Ну, и власть, прости Господи!
   - "Работа по вскрытию склепа затянулась. Начинались сумерки, когда могилу, наконец, вскрыли". Внимание! Самое интересное! - Святослав поднял вверх палец. - "Верхние доски гроба прогнили, но боковые с сохранившейся фольгой, металлическими углами и ручками, с голубовато-лиловым позументом, уцелели. Вот что представлял собой прах Гоголя! Черепа в гробу не оказалось..." - Чтец сделал выразительную паузу и посмотрел на окружающих.
   - Батюшки, - перекрестилась Елена Ивановна.
   - "...останки начинались с шейных позвонков. Остов скелета заключен в хорошо сохранившийся сюртук табачного цвета. Под сюртуком уцелело даже белье с костяными пуговицами. На ногах башмаки, тоже полностью сохранившиеся. Только дратва, соединяющая подошву с верхом, прогнила на носках, и кожа несколько завернулась кверху, обнажая кости стопы. Башмаки на очень высоких каблуках, приблизительно 4-5 см. Это дает безусловное основание предполагать, что Гоголь был невысокого роста. Когда и при каких обстоятельствах исчез череп, остается загадкой. При начале вскрытия могилы, на малой глубине, значительно выше склепа с замурованным гробом, обнаружили череп. Но археологи признали его принадлежавшим молодому человеку". Вот так-то! - Святослав отложил газету и с видом победителя посмотрел на слушателей.
   - Куда перезахоранивают? - спросила Елена Ивановна и, словно испугавшись своего вопроса, мелко перекрестилась.
   - На Новодевичье, - снова заглянул в заметку Святослав.
   - Хорошо, что не на Ваганьково, - потеплела матушка и перестала креститься.
   - Куда подевался череп? - спросил Юрий.
   - Мне в свое время приходилось слышать такую легенду: - заговорил Николай Константинович. - В 1909 году, когда при установке памятника Гоголю на Пречистинском бульваре в Москве, производилась реставрация его могилы, Бахрушин подговорил, будто бы монахов Данилова монастыря добыть для него череп Гоголя и что, действительно, в Бахрушинском театральном музее имеются три неизвестно кому принадлежавшие черепа. Один из них по предположению - череп Щепкина, другой - Гоголя, о третьем ничего не известно. Есть ли в действительности в музее такие черепа, - не знаю, но легенду эту я слышал лично, - к сожалению, не помню от кого.
   - Вполне похоже на правду, - сказал Юрий. - Не черти, в самом деле, голову писателя похитили?
   - Что ты говоришь, побойся Бога! Какие черти? - вспыхнула матушка.
   - Сдается мне, что это неспроста произошло, - задумчиво произнес Святослав. - Чувство смерти - основное в Гоголе. Этим чувством он поверяет жизнь, и потому она так мелка и пошла в его глазах. Отсюда и его негодование на людей. Они для него лишь - "мертвые души", потому что не видят смерти. Это чувство - источник всего его творчества. Контраст жизни и смерти всегда перед его глазами.
   - "Шумит, гремит конец Киева! Есаул Горобец празднует свадьбу своего сына, - начал цитировать Николай Константинович. - Наехало много людей к есаулу в гости. В старину любили хорошенько поесть, еще лучше любили попить, а еще лучше любили повеселиться. Приехал на гнедом коне своем и запорожец Микитка прямо с разгульной попойки с Перешляя поля, где поил он семь дней и семь ночей королевских шляхтичей красным вином. Приехал и названный брат есаула, Данило Бурульбаш с молодою женою Катериною и годовым сыном другого берега Днепра, где, промеж двумя горами, его хутор. Дивились гости белому лицу пани Катерины..." Ну, и так далее. Откуда это?
   -"Тарас Бульба?" - спросил Юрий.
   - Нет, ошибаешься.
   - "Вечера на хуторе?.." - неуверенно предположила Елена Ивановна.
   - Что ты, матушка!
   - "Страшная месть!" - выпалил Святослав.
   - Молодец! - похвалил отец.
   - Что ты, батюшка, на ночь, глядя, такую страхоту вспомнил? - заохала Елена Ивановна.
   - Барыня, ужин подавать или как? - раздался женский голос в дверях.
   - Погоди, погоди! Поставь на маленький огонь, - отмахнулась хозяйка.
   - Гоголю не интересна действительность, - продолжил Святослав. - Ему нужен мир не таким, каким его создал Бог, а каким он пересоздается им самим. Здесь и рождается его демонизм.
   - "Тихо светит по всему миру, - снова припомнил что-то отец. - То месяц показался из-за горы. Будто дамасскою дорогою и белою как снег кисеею покрыл он гористый берег Днепра, и тень ушла еще далее в чащу сосен. Посереди Днепра плывет долбленый челн. Сидят впереди два хлопца. Черные казацкие шапки набекрень. И под веслами как будто от огнива огонь летят брызги во все стороны..." Ну, и так далее. А это откуда?
   - "Сорочинская ярмарка?" - поспешил спросить Юрий.
   - Нет, сын мой!
   - "Майская ночь?" - неуверенно спросила Елена Ивановна.
   - Нет, матушка!
   - Опять "Страшная месть!" - уверенно заявил Святослав и, одобренный подтверждением отца, продолжил разбор творчества писателя: - В "Портрете", самой автобиографической своей повести он дает заранее объяснение случившейся с ним позднее "катастрофы". Он нарисовал "антихриста" и сам испугался!
   - А вот эти строчки я с детства помню, - снова заговорил отец. - "Хутор пана Данилы между двумя горами, в узкой долине, сбегающей к Днепру. Невысокие у него хоромы. Хата на вид как у простых казаков. И в ней одна светлица. Но есть где поместиться там и ему, и жене его, и старой прислужнице, и десяти отборным молодцам". А это откуда?
   - Ты, батюшка, нас совсем замучил своей викториной! - недовольно пробурчала Елена Ивановна. - Что с тобой? Ты, как в ударе...
   - И это оттуда же! - победно выкрикнул Святослав.
   - Молодец! Хорошо знаешь классика, - похвалил отец.
   - Гоголь - великий гипнотизер! - продолжил Святослав, похоже, тоже, войдя в раж. - Его искусство по своим внешним приемам есть, прежде всего, искусство гипноза, и в этом смысле характерна его связь с театром. Юрий с нетерпением и тоской поглядывал на брата - ну, его и понесло, не остановишь, - у самого в желудке раздавались отчаянные мольбы об ужине, но неудобно прерывать столь интересную литературную беседу. ("Почему матушка не зовет есть?") Юрий с последней надеждой посмотрел на мать.
   Ноздри Елены Ивановны как-то беспокойно задрожали, а вслед за ней и ноздри остальных откликнулись на резкий запах, внезапно проникший с кухни. Опять пахло горелым.
   - Сейчас будет настоящая "страшная месть"! - сказала отец, видя, как хозяйка подобно тигрице ринулась из комнаты. - Я велела на маленьком огне... - донеслись истеричные вопли. - А она опять сожгла!
  

* * *

   Диспут возник на очередном привале как-то стихийно. Каждый хотел высказать все, что знает по данному вопросу. Обстановка особой таинственности, связанная с долгим пребыванием под землей, способствовала излиянию красноречия участников экспедиции.
   - Возможность того, что Земля может оказаться полой, что внутрь можно попасть через дыры на Северном и Южном полюсах, что на невообразимых глубинах ждут своего часа тайны сверх цивилизаций, издавна будоражит воображение многих ученых, - открыл дискуссию Шефнер.
   - Как гласят древние легенды, вавилонский Гильгамеш в поисках бессмертия нанес визит прародителю Утнапиштиму, для чего спустился в недра Земли, - сказал антрополог.
   - А греческий Орфей пытался вызволить Эвридику из подземного ада, - воскликнула Ева.
   - Египетские фараоны поддерживали связь с подземным царством через засекреченную систему тоннелей, открытых под пирамидами, - сказал геофизик.
   - Инки, спасаясь от алчных испанцев, прятали свои сокровища во "внутренней Земле", как они называли подземный мир, - высказался кинооператор, скучавший по кинокамере, оставшейся там наверху.
   - Наконец, буддисты издавна верят, что миллионы людей населяют подземный рай Агарти, - заметил технический работник Эдмон Гир, обязанности которого широки и неопределенны, но про Агарти он от кого-то слышал.
   Когда кто хотел, высказались и воцарилась краткая пауза, Шефнер снова взял слово:
   - Как ни странно, широкие научные круги оказались не готовы к появлению теории полой Земли, хотя еще в ХУ111 веке Эдмунд Галлей, открыватель кометы, названной его именем, также считал Землю пустой и даже полагал, что в ее недрах находятся еще три планеты.
   - Это было давно, господа, - вступил в разговор Кондиайн, - а вот свидетельства более поздние. В 20-х годах прошлого века в Америке вышла книга, которая называлась, если мне не изменяет память, "Теория Симса о концентрических сферах, доказывающая, что Земля полая, обитаема изнутри и имеет широкие отверстия в полярных областях". К Симсу примкнул и некто Тид, построивший на основе этой теории целую религию, где утверждал, что внутренние области Земли заселили десять пропавших родов израилевых.
   Пащенко ревниво посмотрел на коллегу: и все-то он знает!
   - А читали "Путешествие к центру Земли"? - нарушила Ева наивным вопросом серьезность атмосферы.
   - Это фантастика, - улыбнулся Шефнер. - Если мы здесь начнем перечислять развлекательные книги, то далеко уйдем от важности проблемы.
   - Есть мир, расположенный на внутренней поверхности Земли и освещенный внутренним солнцем, где живет древняя подземная раса, царившая на Земле сто пятьдесят миллионов лет назад, - с серьезной убежденностью заговорил Каранахи. - Укрывшись в недрах планеты, они изобрели летательные аппараты и двигатели, работающие на еще неизвестной нам энергии. Они также освоили путешествие во времени и покорили силы телепатии.
   - Могу вас поправить. Они покинули поверхность Земли лишь двенадцать тысячелетий назад! - Антрополог достал бумагу и карандаш, собираясь делать подсчеты. - Они были рабами цивилизации лемурийской "расы господ"". На вид - неказистые, человекообразные существа...
   - Кто-нибудь видел их? - Женское любопытство Евы вполне понятно и объяснимо.
   - Встречи с ними опасны для людей, - предостерег проводник с прежней серьезностью, как будто представитель древней расы напрашивался на знакомство. - Это обычно кончается психическим потрясением - потерей памяти и так далее...
   - Ужасно! - зажмурилась Ева. - Не хотела бы встретиться с ними.
   - Дамы и господа, - обратился торжественно Шефнер и посмотрел на, сидевших в некотором отдалении от основной группы, Пащенко и Кондиайна, - Эти легенды имеют к нам, немцам, самое прямое отношение, и пусть наши русские коллеги не обижаются. Как считают, например, представители "Ложи Света", членом которой я состою, древняя арийская раса, населявшая потерянный мир Туле, исчезла на далеком севере, спасаясь от всемирного потопа. Но планирует возвратиться на поверхность и поработить пришедшее в интеллектуальный упадок человечество.
   "Что он несет? - с горечью подумал Пащенко. - С этими расистами, пожалуй, каши не сваришь..." "А я их считал серьезными учеными!" - с сожалением подумал Кондиайн.
   - Теория о том, что Земля находится в одном из углов кривизны пространства, - начал горячиться и размахивать руками Винерт, - и что человечество на самом деле населяет внутреннюю поверхность сферы с маленьким солнцем в центре и крошечными звездочками вокруг него, вполне заслуживает внимания и нуждается лишь в научных подтверждениях. - Он чертил руками в воздухе сферу и показывал большим и указательным пальцами размеры звездочек, то сжимая, то расширяя пальцы.
   "Вот, оказывается, и убеждать никого не надо! - радостно отметил Шефнер. - Все принимают "полую" теорию".
   - Не могу себе ясно представить жизнь в подземном мире, - растерянно посмотрела на коллег Ева. - Нелегко постичь особенности этой необыкновенной среды, столь непохожей на ту обстановку, в которой мы живем. Наверное, чтобы лучше познать ее, нужно представить себе состояние человека, который родился и прожил глубоко под землей, в пещере, и никогда не выходил на поверхность. Такой человек, думаю, живущий в абсолютной тьме, не нуждался бы в органах зрения.
   - А подземное солнце? - спросил кто-то.
   - Пока сталкиваемся лишь с мраком и непроглядной тьмой, хотя есть единственное достоинство - неизменная температура. Постоянно около плюс десять градусов Цельсия, - отчеканил Шефнер.
   - Не чередуются времена года, не поют птицы, не воют звери. - Ева загибала пальцы, перечисляя недостатки. - Вечное царство безмолвия.
   Антрополог, продолжая чертить в блокноте, высказался более оптимистично:
   - Однако в пещерах есть жизнь! И мы легко сможем убедиться, что обитатели пещер нисколько не страдают, ибо они приспособлены к этим условиям. Большая часть их это реликты мезозойской эры!
   - Как? - ветерок недоверия повеял над слушателями. - Куда хватил!
   - Им насчитывается примерно двести миллионов лет, и можно справедливо назвать этих представителей пещерной фауны живыми ископаемыми, - обрадовался, что произвел эффект, антрополог.
   - Двести миллионов? - присвистнул кто-то.
   - Цифра явно завышена, - подал голос Кондиайн. - Конец мезозойской эры отстоит от нас примерно на 60 миллионов лет.
   "И это он знает!" - завистливо подумал Пащенко.
  

* * *

   - Вы хотели про Ятманова? Слушайте! - сказал профессор Эрмитажа, вновь возникнув в камере, и поправив что-то на своем мясистом носу, помнившем давно утерянное пенсне. - Ятманов первое время совершенно не вмешивался в дела Эрмитажа, удовлетворяясь изредка посылкой официальных сообщений или запросов, на которые мы вначале не обращали даже внимания. Служителей, и меня в том числе, он старался подтолкнуть на самодеятельность, советуя взять управление учреждения в свои руки. В первый раз я встретился с ним в нашем Средневековым Отделении, где во время разгрома царского погреба произвели попытку ограбления. Вор, по-видимому, искал только вино...
   - Что вы там про вино? - Григорий Ефимович, неожиданно возникший из стены, аккуратно, но бесцеремонно снова примостился у ног Шандеревского. - Извинямс за опоздание! Охрана придралась. Зачем, мол, сквозь стену? Иди через дверь. А я им: "Какое ваше собачье дело?"
   - Тише, тише, успокойтесь, а то снова лягну! - вспомнил узник о единственной эффективной мере воздействия.
   - Вскрыв ящик со старинными вещами, вор не воспользовался даже золотыми предметами, заключавшимися в нем, - продолжал "перебитый" пришествием Распутина профессор.
   - Дурак, что не воспользовался! - эмоционально отреагировал Григорий Ефимович и заерзал на нарах, раскачивая их.
   - Опять начинается? - Шандеревский угрожающе занес ногу, и Распутин успокоился.
   - Управление Эрмитажа сочло необходимым сообщить о случившемся коменданту Дворца. Который пришел на место покушения в сопровождении Ятманова и маленького невзрачного солдата, оказавшегося, как я позже узнал, товарищем Киммелем. Тоже комиссаром по художественной части.
   - Латыш? - Петр Сергеевич очень благоволил к латышским стрелкам, сам не зная почему.
   -Да. Этот латыш на заседаниях комиссии по охране художественных сокровищ и выработке реформ музеев особенно злобно потом нападал на эрмитажную администрацию.
   - Латыш да плохиш, - пошутил Григорий Ефимович, опасливо косясь на "ногу возмездия".
   - Ятманов осмотрел следы взлома, предполагаемый путь проникновения грабителя и на этом окончил посещение. Немного спустя, когда служебные отношения окончательно установились, я отправился к нему в Зимний дворец. - Родственник говорил быстро, почти без пауз, периодически доставая из карманчика жилетки пузатую золотую луковицу и сверяя показания стрелок с цифрами на картонке пропуска.
   - Не волнуйсь, прафестыр! В случае чаво, продлю время свиданки! - небрежно бросил Распутин, и вяло почесал давно тосковавший по мылу и мочалке бок. Недолгое пребывание в ледяной воде после утопления за мытье нельзя считать.
   - Придя к Ятманову, я сказал, что, может быть, в ближайшем будущем мне придется съездить на юг, - продолжал профессор, оставив в покое часы. - Что если комиссар, почему-либо считает невозможным дать отпуск, то пусть меня уволят. Сам в отставку не подам и места своего покидать не намерен, так как считаю себя обязанным продолжать охрану вверенных мне еще царским правительством сокровищ мирового значения.
   - Правильно! Неча ихней власти бояться!
   Шандеревский мысленно разделял здравую оценку Григория Ефимовича, поэтому "дамоклов меч" в ход не пустил.
   - Выслушав меня, Ятманов отвечал, что он вполне понимает мою точку зрения. Никто, мол, не собирается увольнять меня из сотрудников, что я в сфере моей деятельности...
   - Скучно про вашего Ятманова, - истошно и с вывертом зевнул Петр Сергеич, не сумев себя обуздать, чем доставил радость охочему до всякого хамства Распутину. - В прошлый раз про Луначарского показалось значительно веселей!
   - Да, про "лунатика" веселей было! - поддержал Григорий Ефимович, гадко посмеиваясь.
   - Сами захотели про Ятманова, - растерялся профессор.
   - Хотели, а теперь расхотели! - Петр Сергеич почувствовал, что какой-то игривый бесенок вселился в него. Язык говорит против воли, да и вдруг захотелось чего-то эдакого. "Неужели от Распутина хамством заразился?" - Григорь Ефимч, зови своих баб, как обещал! - Узник махнул рукой и задорно хлопнул по плечу Распутина. - Будь, что будет!
   - Хорошо-с! Это мигом! У нас не заржавеет! - мужичок вскочил с койки и хлопнул в ладоши. - Ду-у-унька, неси!
   Дверь открылась без привычного, выворачивающего душу скрипа, будто смазали, наконец, заржавевшие петли, и полная женщина внесла огромную миску дымящейся ухи.
   - Вот сюды, сюды, ставь на столик! - взял на себя функции метрдотеля Распутин, пододвигая стол.
   Желудок узника возликовал. Давно не вкушал подобного гастрономического излишества, а то и разврата. В тюрьме, чтобы уху давали!? Глаза метнулись, ища ложку, а железы - по Павлову - отчаянно заработали, наполнив рот слюной.
   - Чё одна? - кисло сморщился Григорий Ефимович. - Где остальные?
   Дунька не ответила, будто не слыша.
   - Ложки у вас не будет? - обратился узник к даме, давясь слюной и не узнавая своего голоса (умопомрачительный аромат ухи разрывал ноздри).
   - Бабы щас подойдут, а ложки нетусь, - ответила Дуся и потупила взор, отчего-то застеснявшись.
   - Как без ложки? - огорчился узник, в пустом желудке которого творилось безумство.
   - Ищь, каки мы нежные! - злорадствовал Распутин. - Коль голод не тетка, то можно-с и ручонкой! Аль не культурно, по-вашему?
   В узнике боролись противоречивые чувства. Нельзя опускаться до животного и хлебать через край как собака. Но соблазн слишком велик.
   - Ой! - отдернул руку, прикоснувшись к миске, Петр Сергеевич. - Горячая как кипяток!
   - Обожглись маненько? Неженка! Подуйте на пальчики и облизните. Вот берите с меня пример... - Григорий Ефимович запустил пятерню в миску и, ничуть не обжигаясь, энергично отправил в рот порцию. За ней - следующую. Содержимое быстро таяло, а то, что не попадало в рот, просачиваясь сквозь пальцы, текло по бороде, попадая на одежду. От такого зрелища даже Дуня выпучила глаза, а Петр Сергеевич обомлел. "Не опускаться же до такого? Мало того, что без ложки, да еще и без хлеба!" Он в сердцах бухнулся на койку и от соблазна отвернулся к стенке, упершись взором в знакомые узоры грубой каменной кладки.
  
  
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

  
   Приход "адвоката". Безглазая улыбка. "А других и не заслуживаете!" "Я тоже коммунист!" Юрист-кавалерист предлагает свои услуги. Зефир шоколада не слаще. "Вы адвокат или очередной следователь?" Кремль помаленьку восстанавливают. Маленький колокольчик.
   Главнокомандующий выступает с докладом. "Чем сильнее сжимается снег, тем он становится плотнее..." В горле действительно пересохло. Шквал аплодисментов.
   Вновь дискуссия о Гоголе. О его гипнотизерстве и утрированной "мужественности". Достается мимоходом и Толстому.
   Снова дамы в камере и ссорятся из-за Григория Ефимовича. Дуня приносит печеную рыбу. Ольга Владимировна. "Колыбельная" родственника. Кольцо с рубином на мизинце. "На службе не пьем-с!" Строгановский Дворец и "аристократия пролетариата". Да здравствует пролетарское искусство!
  
  
   Дверь в камеру, судорожно дернувшись, распахнулась, и голос из коридора известил: - К вам адвокат!
   "Разве мне положен адвокат?" - усомнился Глеб Иванович и, взглянув на вошедшего, укрепился в своем сомнении.
   "Адвокат" монголист лицом, крив ногами, одет в гимнастерку и галифе. На кривых ногах нечищеные сапоги. Явно, из кавалеристов. И всем своим некультурным видом никак не тянул на юриста.
   "Однако смиримся и возрадуемся тому, что Бог послал!" - Бокий вопрошающе посмотрел на сомнительного работника юстиции.
   - Я к вам пришел, - вымолвил после долгой вступительной паузы вошедший и сделал скорбное лицо.
   - Вижу, что не прилетели! - огрызнулся узник, не ожидая ничего хорошего от незваного гостя.
   - Я Василий Кикеев-Хомутов или, если больше нравится, Хомутов-Кикеев.
   - Очень приятно! А я Бокий Глеб Иванович.
   - И мне приятно! - глаза в улыбке исчезли с лица, став тонюсенькими щелочками.
   "Знакома эта безглазая улыбка, где-то ее видел". - Не член ли вы экспедиции товарища Пащенко?
   - Так точно! Был членом...
   - Так, какой тогда вы адвокат? Вы, если мне память не изменяет, не то проводник, не то охранник.
   - Был! А теперь - адвокат!
   - Как так? Когда успели получить юридическое образование?
   - Не получал. Меня партия назначила к вам защитником, а раз я коммунист, то отказаться не могу.
   - Логика убийственная. И что теперь?
   - На что жалуетесь, Глеб Иванович?
   - На то, что мне вот таких, с позволения сказать, "адвокатов" присылают!
   - А других и не заслуживаете! - вошедший перестал улыбаться и вернул глаза на прежние места.
   - Почему не заслуживаю?.
   - Потому что вы классовый враг! - "Адвокат" посерьезнел, поправил широкий армейский ремень и, на сколько мог, округлил глаза, но к европейскому стандарту так и не приблизился.
   - Какой я враг? Я тоже коммунист!
   - Может, и были когда, а сейчас - враг!
   - Почему? - спросил Бокий и подумал: "Имею дело с непреклонностью и упорством попугая, намертво заучившего несколько бранных слов".
   - Так что к вашим услугам! - "юрист", словно чистя перышки, оправил замызганную гимнастерку, снял и сдул с нее соринки-пылинки.
   - С какого насеста сорвались и прилетели ко мне?
   - Ни с какого! А если будете оскорблять, следователя позову! Притом второго, злого. Того, что в ухо может засветить!
   "Откуда знает про следователей?" - насторожился Глеб Иванович и, вспомнив про болезненные оплеухи, сменил тон: - Васенька, да я шучу! Не обижайтесь.
   - То-то, - потеплел и кавалерист. - Так спрашивайте, пока я добрый!
   - Меня казнят?
   - Ну, зачем так грубо? - глаза снова собрались прятаться в назревавшей улыбке. - Лучше спросить: расстреляют?
   - Зефир шоколада не слаще, - попытался улыбнуться приговоренный.
   - Не скажите, не скажите, - мягко возразил Кикеев-Хомутов, не дав улыбке на лице развиться до глазопоглощающей стадии. - Разве халва слаще меда?
   - Кому как, - ответил уклончиво Бокий, понимая, что лучше его не злить и спросил ласково: - Так ваша фамилия Кнутов?
   - Какой Кнутов?! - брызнул гневно слюной кавалерист. - Хомутов! Кикеев-Хомутов или Хомутов-Кикеев! Даже фамилию, ваше благородие, запомнить не можете, а еще на помилование надеетесь...
   - Извините, ради Бога! ("Почему "благородием" назвал? Значит, не считает своим?) А разве помилование возможно? - Неверие в счастливый исход схлестнулось в душе осужденного с последней надеждой.
   - Если замолвлю словечко, то, может, и...
   - Неужели? - Надежда, подставив ножку неверию, собралась разложить врага не обе лопатки.
   - Устройство адской машины этого Пащенко не хотите выдать следователю?
   - Почему не хочу? ("И все-то ему известно!") Я не знаю устройства! Ведь не я изобрел. - Казавшееся коснувшимся своими лопатками ковра неверие, лихо вывернулось и стало валить с ног вновь обессилившую надежду. "Я умираю последней!" - кричала та, отчаянно сопротивляясь.
   - И даже после того, как взорвали Спасскую башню, не хотите?
   - Взорвали? Башню? Я думал, это сон... Неужели?
   - Какой, к чертовой матери, сон? Ровно половину снесло этим "мозговым лучом"... А не хотите сознаться!
   - Так вы кто? Адвокат или очередной следователь? - пошел в наступление Глеб Иванович. - Почему вместо того, чтобы защищать, допрашиваете?!
   - То и другое! Раз я коммунист, то могу быть и тем и этим поочередно. Как партия прикажет.
   - Новое в юриспруденции? - Теперь неверье торжествовало полную победу над разложенной на обе лопатки надеждой.
   - Вы вашей, этой "ю-рис-пру"..., Как ее там? Хоть пруд прудите, а если я словечко не замолвлю, как бывший красный командир, не избежать вам...
   - Давайте переменим тему, умоляю вас! - решил прекратить никчемную перепалку воспитанный Глеб Иванович. - Лучше расскажите, что там на воле?
   - Ну, что на воле... Кремль помаленьку восстанавливают, пожар всюду потушили, в окрестных домах стекла в окнах вставили... Ну, что еще?.. Спасская стоит в лесах, как украшенная новогодняя елка. Вот... Значит, судьбами Родины заинтересовались? Похвально! Может, еще и ... раскаиваетесь? А?
   - В чем? - заупрямился в подследственном бывалый революционер-подпольщик. - Я ни в чем не виноват!
   - Ах, так? Опять за свое? Только хотел вам предложить подать прошение, которое мы с вами сейчас вместе и составили бы, а вы снова: не виноват... Эх, Иван Глебыч, Иван Глебыч!
   - Глеб Иваныч, - строго поправил Бокий.
   - Теперь это не имеет значения... Кстати, и вы мое имя спутали. Я не обижался... С какого бока не посмотри - выходите вы у нас однобокий, кривобокий, Бокий... Бокий Иван Глебыч! - "Адвокат" наглел на глазах.
   - Я протестую! Что вы себе позволяете?
   Кавалерист в ответ достал из нагрудного кармана гимнастерки маленький колокольчик и затрезвонил, поглядывая на дверь. Колокольчик хоть и маленький, но звонкий и, наверняка, слышен в коридоре.
   "Наверное, садиста-следователя зовет?" - с ужасом подумал Глеб Иванович и сжался в комок. А в обреченном ухе часто-часто запрыгал пульс в предчувствии рукоприкладства. Предположение подтверждалось приближавшимися тяжелыми шагами и воеподобным: "Иду-у-у... Иду-у-у..."
  
  

* * *

  
   - Стратег должен добиваться того, чтобы парализовать противника, а не стремиться уничтожить его физически. Убить человека в бою - это значит всего-навсего уменьшить армию только на одного солдата, в то время как живой, но лишенный присутствия духа человек является носителем страха, способным вызвать эпидемию паники. Воздействие на психологию командира может свести на нет боеспособность его войск. - Докладчик перевел дыхание. Приятный рокот одобрения прокатился по рядам офицеров, слушавших своего главнокомандующего. Стоявший на трибуне хрустальный графин с водой назойливо предлагал себя и свое содержимое, но не к лицу лидеру нации публично промачивать горло, демонстрируя слабость связок - пусть считают, что горло у оратора никогда не пересыхает, язык не устает, связки железные, а мысль неистощима! - Психологическое воздействие на правительство страны может оказаться достаточным, чтобы лишить это правительство всех имеющихся в его распоряжении ресурсов, и тогда меч выпадает из его парализованной руки.
   Снова рокот одобрения - фраза эффектна. Трибун бросил в зал взгляд близоруких глаз: первый и второй ряды различимы, а дальше - смутно. Только не нужно щуриться, чтобы не заподозрили, что вождь видит недалеко...
   - Анализ войн показывает, что в то время как номинальная сила страны характеризуется численностью населения и количеством ресурсов, ее реальная величина определяется состоянием внутренних органов и нервной системой - стабильностью управления, моральным духом и снабжением. Прямое давление всегда ведет к усилению сопротивления противника, так происходит со снегом: чем сильнее сжимается снег, тем он становится плотнее и тем медленнее тает.
   И это удачное сравнение вызвало шквал аплодисментов. Оратор удовлетворенно посмотрел в зал и поднял руку. Тишина мгновенно восстановилась.
   - Как в политике, так и в стратегии, или, иначе, как в дипломатической стратегии, так и военной стратегии, непрямые действия являются наиболее эффективным средством нарушения психологической и физической устойчивости противника, создавая, таким образом, условия для его разгрома.
   В горле действительно пересохло. Графин-искуситель сверкал хрустальными гранями. Не поддаваться! Ни за что, ни глотка!
   - Подлинной целью стратегии является уменьшить возможности сопротивления. Отсюда вытекает другая аксиома: чтобы обеспечить достижение той или иной цели, необходимо иметь несколько целей. Наступлением, ведущимся против одного пункта, должна создаваться угроза другому пункту, на который в случае необходимости должен быть перенесен удар. Только при наличии такой гибкости выбора объекта, стратегия может быть приспособлена к неожиданным изменениям в обстановке... Я закончил, господа офицеры! Какие будут вопросы?
   Шквал аплодисментов заглушил последние слова. Восторженные глаза и лица сияли, пылали, горели! Молодые и не очень офицеры вне себя от восторга: "Каков гений! Каков стратег! С таким лидером Германия будет править всем миром!" Расходились ошеломленные...
   "Красота сверхчеловека приблизилась ко мне", - подумал фюрер и ощутил, как захватывает дух от этой мысли.
  

* * *

   Дискуссия о Гоголе продолжилась и на следующий день. Так сильно оказалось впечатление от прочитанной заметки, что никак не могли успокоиться. Исчезновение черепа всех ужасно возбудило, а дважды сгораемый ужин и увольнение очередной кухарки тоже каким-то демоническим образом связывалось с Гоголем.
   Святослав оказался наиболее рьяным критиком и сыпал аргументами направо налево.
   - Гоголь старается подчинить себе читателя, а не убедить его, а еще менее и объяснить что-либо.
   - Лев Толстой подозревал, что Гоголь не очень умен, - решил пожурить классика и Николай Константинович. - Если это и верно, то неважно! Для творческой задачи Гоголя нужен не ум, а то душевное свойство, которое обычно плохо уживается с умом. Воля.
   - Вот я и говорю, - продолжал Святослав. - Он действует не на сознание, а именно на волевую сторону. Отсюда и нагромождение односторонностей, как главный художественный прием. Что отмечается всеми критиками. Это у него как "блестящий шарик" гипнотизера.
   - О гипнотизере никто не спрашивает, умен ли он! - поддержал хорошее сравнение отец. - Во всяком случае, это в нем второстепенно. Достаточно у Гоголя нужной ему силы, если, глядя на клетку со слоном, люди повторяли пол столетия, что там сидит буйвол. Только потому, что Гоголь написал на клетке: "буйвол".
   - Все о нем? - вошел в комнату Юрий. - Мне тоже кажется, что душа Гоголя как готический кафедрал, полный мрака и волшебных лучей. Да и лицо его "готического стиля".
   - А в языке есть что-то католическое. Точно раскрашенный воск, - согласился брат.
   - Как не критикуйте, украинские повести - это серебристое сияние лунной ночи, - Николай Константинович зажмурился, собираясь цитировать, но властный голос Елены Ивановны, занимавшейся рукоделием и до того молча слушавшей, пресек намерение мужа:
   - Женщина у него является всегда лишь в отношении к ней мужчины. Ее собственный мир для него не существует. Этой утрированной "мужественностью" он совершенно противоположен "женственности" Толстого.
   - Ты права, матушка, - подтвердил отец и "подлил масло в огонь". - Любовь у него - то небесно-голубая лирика, то жесткая карикатура, как женские лица в "Ревизоре".
   - Толстого я, кстати, тоже недолюбливаю и есть за что! - Матушка с утра в дурном настроении то ли из-за вчерашних "пожаров" на кухне, то ли из-за того, что рукоделие не ладилось. Нитка часто рвалась. - Он начал, как граф, а кончил, как босяк и "пролетарий". В этой его личной эволюции заранее предопределилась эволюция и всей нашей страны, ставшей из барской и европейской - варварской и национально-оторванной от других.
   - "Ревизор" - русская комедия масок, чистое "зрелище смеха", а вовсе не картина быта и нравов! - попытался вернуть разговор в гоголевское русло Святослав.
   - Толстой близок к нам с вами тем, что у него тоже своя заветная страна вне России. Это Индия! - прошелся по Льву Николаевичу и Николай Константинович.
   Юрий посмотрел на циферблат больших настенных часов: маятник, сохраняя достоинство, спокойно прохаживался туда-сюда, а стрелки, нарушая все приличия, липли к полудню, подавая сигнал, что пора бы и к обеду готовиться.
   - Никак проголодался? - поймала выразительный взгляд сына матушка. - Скоро будем накрывать на стол. Немного потерпи!
  

* * *

   Дамы сидели с виду спокойно, только лица их то бледнели, то краснели, и нестерпимым возбуждением горели их влажные глаза. Шандеревский наблюдал за гостями с лежанки. Последствия "демьяновой ухи" давали о себе знать - голод и обида не проходили. Одна дама, пятясь от наступавшего на нее Распутина, дошла до лежанки и повалилась на нее, прижавшись к узнику, словно ища защиты. Распутин отступил и сел, отдуваясь, на табурет и, вытирая потное лицо рукавом нежно-голубой шелковой рубашки, что-то ворчал. Ткань сразу пожелтела.
   - Как вам не совестно, Ольга Владимировна, - обратилась одна из дам сидевших за столом к той, что прижималась к Шандеревскому. - Когда вас нет, мы сидим спокойно и слушаем Григория Ефимовича, а как только вы являетесь, мы все начинаем дрожать. Ссора, крик! За этими воплями мы и слов Григория Ефимовича не слышим.
   - А кто из вас делает что-нибудь ради него? - воскликнула та, которую обвиняли. - Кто любит его как я и душу отдаст за него?!
   "Откуда берется в камере длинный стол, за которым они сидят? - недоумевал Петр Сергеич. - Тюремщик что ли приносит? И куда он потом девается? Опять уносит? Я ни разу и не заметил. Или, когда я сплю?"
   - Петр Сергеич, неча лежать, тоже участвуйте в представлении! - призвал узника Распутин и повернулся к дамам: - Ух, я вас сейчас! В дверях появилась крупнотелая Дуня. Та, что приносила уху.
   - Вот печеная рыба, - сказала она почему-то обреченным голосом и протянула поднос.
   Соседка Шандеревского взяла кусок. Потянувшийся Петр Сергеевич получил по рукам.
   - Нельзя! Тем более узнику без тарелки и вилки! - сердито сказала соседка. - Где вы воспитывались, мосье?
   - А как же вы сами голыми руками?
   - Я давно стою над предрассудками, а вам еще рано!
   - Почему мне рано? - Желудочный сок неуправляемо выделялся. Узник проглотил слюну.
   Дуня тем временем поставила поднос на стол, и дамы, забыв приличия, опустошили его. Никаких тарелок, ножей и вилок, а тем более салфеток, и в помине не было. Все делалось голыми руками.
   "Экая простота нравов, а ведь одеты изысканно, - пожалуй, все они светские..."
   Тем временем поедание печеной рыбы вошло в свою заключительную фазу. Обглодав все до основания, дамы стали кидаться рыбными скелетиками, башками и костями. Попутно вытирая жирные пальцы о платья свое и соседки. Заливистый смех щекотал мрачные потолки и стены. Григорий Ефимович, равнодушно взирая на веселящийся гарем, периодически чесал за ухом, участия в трапезе не принимая.
   - Эх, сейчас бы винца отведать, - вздохнула Ольга Владимировна и покосилась на остальных женщин: не осудят ли? - Дунь, принесла бы!
   Григорий Ефимович с проворством фехтовальщика сунул возмечтавшей под нос фигуру из трех пальцев. - Не получишь! Дунька, не смей!
   - Почему вы ко мне так жестоки? - глаза Ольги Владимировны налились слезами.
   - Он ко всем одинаковый, - подбоченилась та, что вначале обвиняла Ольгу Владимировну. - И нечего себя считать избранной. Может нам пива или водки хочется, но мы молчим?
   "О чем они?" - погружался в тяжелый голодный сон Петр Сергеевич и, как приятную колыбельную, услыхал над ухом ласковый голос родственника:
   - Выслушав нас, Луначарский заявил, что, несомненно, музеи являются особым типом учреждений и что, несмотря на общее стремление к демократизации, подводить их под общий строй других не приходится, а следует выработать компромиссную форму...
   - И я с вами хочу в Эрмитаж! - раздался где-то вдалеке скрипящий голос Распутина. - Возьмите меня с собой!
   - ... удовлетворяющую, как принципу, так и практике. Ученому персоналу нечего беспокоиться, что его поставят в зависимость от некультурных элементов, - сосредоточенно вещал родственник.
   Петр Сергеевич чувствовал, что похрапывает, но одновременно и слышал голос родственника. "То ли сплю, то ли нет?" Голос постепенно перестал узнаваться, что повлекло за собой превращение рассказчика в того, о ком он говорил. Шандеревский вдруг увидел и услышал, как " кольцо с рубином на мизинце" расхаживает по камере и говорит: - Я прошу всех сотрудников музея поработать над новыми формами. И вам, Петр Сергеич, хватит лежать! Тоже примите участие!
   - Я ему предлагал, - наябедничал Распутин, подобострастно глядя на Луначарского.
   - Сам я, - продолжал нарком, - мечтаю о создании своего рода художественного парламента из четырехсот выборных членов, одна половина коих состояла бы из специалистов, а другая - из представителей пролетариата.
   - Правильно! - заорал Распутин так, что дамы вздрогнули.
   - Вот вы, Петр Сергеич, возглавите первую половину, а вы, Григорий Ефимович, - вторую!
   - Правильно, правильно! - подхватил женский "хор".
   - Давайте в честь этого хряпнем по маленькой, Анатоль Василич! - предложил Распутин.
   - Что вы, что вы, дорогой мой! - блеснул рубином мизинец. - На службе не пьем-с!
   - Ну, хоть опосля, - несколько осклабился будущий глава пролетарской части художественного парламента и махнул рукой. - Дунька, тащи вино и стаканы!
   "А ведь сам осадил Ольгу Владимировну, когда она вина захотела", - с осуждением подумал Петр Сергеевич и покосился на соседку, которая теребила в руках носовой платок, спокойно и ровно дышала, вздымая пышный бюст, и как бы случайно задевая грудью его плечо. От этого прикосновения по телу разбегались мелкие острые иголки. "Заигрывает что ли со мной? Но не надо никак реагировать, что бы, не дай Бог, он не заметил и не заревновал".
   Девка проворно бросилась "за кулисы", громко хлопнув окованной дверью. Дамы за столом оживились, приводя себя в порядок. В волосах пышных причесок у многих торчали подобно драгоценным украшениям рыбные хвосты, ребра, головы и даже целые скелеты.
   - Управлять музеями низшие служащие не должны претендовать, - развивал свою мысль Луначарский, - хотя и на мою поддержку авторитета интеллигентной части служащих рассчитывать не надо.
   - Это как? - спросил узник, решив принять участие в "представлении". Ольга Владимировна "нечаянно" продолжала наваливаться грудью.
   - Агитация среди служителей при поддержке со стороны элементов близких комиссариату будет продолжаться без ослабления и приведет к выработке новых форм внутреннего управления с более демократическим характером.
   - Ничего не пойму, - потупился узник. - "Тяжело соображаю на голодный желудок, да и эта трется, возбуждая меня". - Он слегка отодвинулся от дамы, но тут же заметил, что она незаметно снова придвинулась к нему.
   - А что скажете об охране Строгановского Дворца у Полицейского моста? - вдруг проявил необыкновенную осведомленность Распутин. - Там теперь клуб кронштадских моряков.
   - Я знаю об этом. Собственники дворца хлопотали об освобождении его от постояльцев и ограждении заключающихся в нем сокровищ.
   - Все-таки Расстрели строил, - гордо заметил Распутин: мол, мы и не то еще знаем, не лыком шиты, вы не смотрите, что я мужик!
   - Соглашусь с тем, что здание не следовало бы занимать ни под какие посторонние учреждения, однако, выселить матросов будет сложно. Они ведь тоже желают жить и дышать культурной, художественной атмосферой. Их можно назвать "аристократией пролетариата", оказавшей исключительные услуги революции.
   "Тоже мне, аристократия, - с горечью подумал Шандеревский и пожалел, что не был так настойчив по части ухи и рыбы. - Надо брать пример с матросов, - захватили дворец и силой и ничего. Хватать нужно было нагло плошку и поднос, и ни с кем не делиться, - был бы сыт!" Назойливая соседка наседала. Он снова отодвинулся, а она придвинулась. "Это ведь она меня била по рукам, нельзя мол, а теперь сама лезет, гадина!"
   - Вот поэтому они достойны особенного к себе внимания и заботы, - закончил Луначарский.
   "Ну, и эстет, ну, и демагог! - с ненавистью посмотрел узник на Анатолия Васильевича. - Какая жалость: ни рыбы, ни ухи так и не попробовал!" Теплое прикосновение продолжало возбуждать, хотя узник и оказался на самом краю лежанки. Отступать дальше некуда.
   - У всех еще на памяти кронштадские зверства, - снова пискнул выскочка
Распутин.
   Настроение Петра Сергеевича окончательно испортилось. Боясь свалиться с койки, хоть прикосновение и приятно, он нетерпеливо ждал появления Дуни, нервно поглядывая на дверь. Только принятие внутрь могло теперь как-то выправить, накренившийся и давший течь, дредноут его духа.
   "Кольцо с рубином" открыло рот, но не успело ничего сказать. В дверях выросла дылда Дуняша. Поднос в ее руках искрился несколькими разновеликими бутылками и хрустальными бокалами.
   - Ставь сюды, дура! - скомандовал просиявший Григорий Ефимович, и, указывая на стол, в предвкушении потер шершавые, мозолистые, мужицкие руки. - Рекомендую херес из погребов их Императорского Величества! - Григорий Ефимович с завидной ловкостью и мастерством, изяществом и грацией, стал разливать искряще-журчащую жидкость по бокалам. - А цвет какой! Ваш рубин меркнет.
   Анатолий Васильевич перестал ломаться, держа двумя пальцами, оттопырив окольцованный мизинец, неприлично до краев наполненный фужер.
   - Да здравствует пролетарское искусство! - провозгласил Нарком.
   "Кто так через край наливает? Эх, мужлан неотесанный!" - возмутился про себя Шандеревский, тоже держа в руке переполненный бокал и, роняя капли на себя и на постель. - "Пить на голодный желудок - быстро опьянею. Но может, оно и лучше, чтобы не ломать голову над тем, когда и как снова исчез этот проклятый родственник, и как быть с домоганиями соседки?" И Ольгу Владимировну не обошли вниманием, отчего она вроде успокоилась, держа в руке бокал и перестав тереться грудью о плечо.
   У каждой дамы в руке блестело хрусталем, - Григорий Ефимович виртуозно обслужил всех. - И они оживленно ворковали, предвкушая удовольствие.
   - Чокаться не будем! - великодушно разрешил Распутин, окончательно взяв на себя функции распорядителя. Затем бодро опрокинул емкость и, смачно крякнув, стал рукой что-то ловить в воздухе. - Огурчик, огурчик хочу малосоленький... Ах, стерва Дунька, не принесла чем закусить, али сама не знашь!
  
  

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

  
   "У, калмык, проклятый..." "А где же Шендеревский?" "Я из народа, поэтому мне веры больше!" Юрист - профессия буржуазная.
Разговор ученых. "...в глазах Москвы мы являемся предателями". "Что же нам делать?"
   "Мы ничего не консервируем..." Он был в тевтонских рыцарских доспехах... Краткая беседа Учителя с учеником.
   О химических средствах подавления воли и Женевской конвенции. "Конвейер" и гипноз. Никудышные спички. Далекий друг Адька. Мысленный монолог заядлого курильщика трубки.
   Парадоксы путешествия во времени. Геофизик делает "ход конем". Отправиться в эпоху Иисуса. "Петля времени". Бедный убиенный дедушка! Дальше по дну ручья. Саркофаги из черного дерева. Таинственный голос под сводами.
  
  
   Кикеев-Хомутов повадился ходить в гости к Глебу Ивановичу. На том, что "адвокат", гость больше не настаивал. Заходил просто так, запросто, как к закадычному, если не другу, то знакомому. Но о деле поговорить, никогда не забывал. Бокий ни другом, ни товарищем его не считал и каждый раз чертыхался: "У, калмык, проклятый, опять приперся!" Вот и сейчас...
   - Быстрое оправдание или долгая волокита казни - выбирайте! - провозгласил адвокатствующий кавалерист с порога. - От вас зависит, что выбрать. Если пожелаете первого, то сейчас составим поручительство в том, что вы чистосердечно раскаиваетесь и просите помиловать в связи с приближающимися Октябрьскими праздниками?
   - Что октябрь на носу?
   - Да, Глеб Иваныч.
   - Сколько я здесь сижу?
   - Долго, долго... Так будем составлять?
   - Но я ни в чем не виновен!
   - Опять за свое! С вами по-хорошему, а вы?
   - Чем приставать ко мне с глупостями, лучше скажите, чем окончилась экспедиция в Тибет? И почему вы здесь, а не там?
   - Ничем не окончилась, - развел руками кавалерист. - Нас отозвали.
   - Всех?
   - Отозвали всех, но вернулись только Шандеревский и я, как наиболее сознательные.
   - А остальные?
   - Остались.
   - А где Шандеревский?
   - Недалеко, сидит по соседству. Тоже в камере.
   - Почему вы не в камере?
   - Выпустили, сочтя невиновным.
   - Вас сочли невиновным, а я, выходит, виноват? - обида подступила к горлу, и узник побагровел.
   - Вы - другое дело!
   - Почему? Какая наглость!
   - Вы руководитель, да еще и с сомнительным происхождением. Вы ведь до революции кем были? - заговорил "адвокат" игриво.
   - Как кем? И до, и во время - студентом, потом вступил в РСДРП, подпольщиком был... - У Глеба Ивановича бурлило внутри: "Да как он смеет?"
   - Все равно корни у вас буржуазные. Ваш батюшка и дед кем были? Ась?... Чего молчите? Я из народа, поэтому мне веры больше! Понятно?
   "И про деда, и про отца все ему известно... Откуда? Видите ли он из народа...Вот нахал!" - - А Шендеревский чем провинился?
   - И он классово сомнительный элемент, тем более юрист!
   - Это буржуазная профессия, по-вашему? "А ведь и вправду, Петр Сергеич в прошлом - юрист... И это он знает! Откуда такая осведомленность у бывшего кавалериста?"
   - Самая, что ни на есть!
   - Вы себя тоже, не далее как вчера, адвокатом величали! А, как известно, адвокат имеет прямое отношение к юриспруденции и, стало быть, это буржуазная профес...
   - Опять вы со своей "пруди-пруденцией-антиллигенцией", - перебил наглый калмык. - Ну, вас! Пошел я... Раз не хотите, чтобы помогал, не надо. Вам же хуже! - Кавалерист обиженно хлопнул дверью. Засов услужливо и ржаво заскрипел. - Тюремщик, будучи наготове, следил в глазок за происходящим. Цокот удалявшихся подковок на сапогах мнимого адвоката больно отозвался в израненной душе бывшего руководителя спецотдела ОГПУ.
  

* * *

   - Если периодическая электродвижущая сила, возникает в определенном месте пространства, то непременно создает в окружающей воздушной среде переменное электромагнитное поле. Оно распространяется со скоростью света. Мы, следовательно, ожидаем, что всякий наш двигательный или чувствующий акт, рождающийся в мозгу, должен передаваться и в окружающую среду в виде электромагнитной волны, - сказал Пащенко и победно посмотрел на насупившегося Кондиайна.
   - Все хочешь уловить во внешнем пространстве мысль в виде электромагнитной волны? - усомнился коллега. - Это, конечно, одна из интереснейших задач физики, но...
   - Что "но"? Согласен, можно указать на огромные трудности нахождения этих волн. Потребуется ряд лет напряженной работы, чтобы непосредственно открыть эти явления на опыте. Но, во всяком случае, необходимость их предсказывается ионной теорией возбуждения.
   - Мне кажется, я ранее слышал от тебя эти слова. Сейчас ты скажешь, что "приняв во внимание основной ритм колебаний электрического потенциала мозга, от 10 до 50 герц, и с учетом скорости распространения электромагнитных колебаний, 300 тысяч километров в секунду, рассчитаем предполагаемую длину излучения". Так?
   - Да.
   - Вот видишь, я все запомнил.
   - Молодец!
   - Молодец не молодец, а, что твердишь одно и тоже - это точно!
   - Потому, что ты свой. Мне больше не с кем поделиться. Не буду же я немцам выкладывать свои секретные разработки?
   - Раз мы по первому требованию не вернулись, да еще и с немцами сдружились, то, наверняка, в глазах Москвы являемся предателями.
   - Ты так считаешь?
   - К тому же, требования вернуться повторялись! Я получал не раз эти шифровки, пока рация не вышла из строя.
   - Ты мне не говорил.
   - Говорил. Ты забыл.
   - Эх, как бы я хотел вернуться! Да опасно. Чует мое сердце, что ничего хорошего нас там ждать не может.
   - Вот то-то и оно!
   - Что нам делать?
   - Ничего не делать. Поступать по обстановке. Пока обстоятельства благоприятные и слава Богу!
   - Так и будем по пещерам лазать? - Пащенко ковырнул прутиком нос своего ботинка, собиравшегося в ближайшее время "просить каши".
   - А что? Чем плохо? - У Кондиайна обувь оказалась почему-то менее изношенной. - Тихо, спокойно, ветра нет, температура постоянная... Только темно и сыро... Но не может быть все идеальным?
   - Ты думаешь, мы что-нибудь найдем? - Андрей Николаевич в гневе отшвырнул прутик.
   - Если не что-нибудь, то кого-нибудь - точно! Да и куда нам спешить?
   - Ты оптимист!
  

* * *

   "Мы ничего не консервируем! Мы нисколько не мечтаем о прошлом! Нас не назовешь либералами! Мы не работаем на благо прогресса! Наш слух не раздражают базарные вопли сирен, предсказывающих будущее! Все то, о чем они поют, - "равноправие", "свобода общества", "общество без господ и холопов", - нисколько не привлекает нас! Нам ясно: ничего хорошего нет в том, что на земле будет построено царство справедливости и всеобщего согласия. Ибо оно при всех тех условиях было бы царством всеобщего оболванивания и китайщины. Мы радостно приветствуем всех, кто, как мы, любит опасность, войну, приключения! Кто не идет ни на какие уступки и соглашения, кто не дает себя умиротворить и оскопить! Мы причисляем самих себя к завоевателям! Мы размышляем о необходимости создания нового порядка и нового рабства, - ибо всякому усилению и возвышению типа "человек" сопутствует новый вид порабощения". - Адольф поставил точку и, почувствовав на своем плече чье-то тяжелое и холодное прикосновение, повернул голову. Рядом стоял тот самый, виденный в австрийском музее. Он в тевтонских рыцарских доспехах, голова упирается в потолок, лицо скрывает забрало шлема.
   - Вы согласны с тем, что я здесь пишу? - заискивающе, точно провинившийся школяр, спросил Адольф.
   - Да, мой ученик! Я рад, что ты встал на верный путь. Но не сходи с него.
   - Благодарю, мой господин, - промолвил "ученик", подавляя внутреннюю дрожь. - Могу я продолжать, Учитель?
   - Продолжай, сын мой!
  
   Адольф поднял перо, одновременно почувствовав облегчение на плече. Тяжелую длань сняли. Послышался металлический лязг удаляющейся грузной поступи. "Куда он пошел?" Адольф повернулся и увидел в огромном, во всю стену до потолка, зеркале фигуру исполинского рыцаря. Отражение есть, но самого объекта нет. Кабинет пуст. "Отражение" повернуло голову в шлеме и, прежде чем скрыться в глубине стекла, промычало: "Помни о копье Лонгина".
  

* * *

   - Так у вас есть химические средства для подавления воли?
   - Так точно.
   - Знаете, что их нэльзя применять?
   - Женевская конвенция?
   - Успокойтесь. Мы ее нэ подписали. Но, все равно, надо так вести дела, чтобы комар носа нэ подточил. Ведь процессы будут открытыми, нагрянут иностранные корреспонденты, да еще и писатель этот собирается приехать...Фейхт...Вагнер, что ли. Панэмаете, какая штука?
   - Так точно. Наш следственный арсенал - это последнее слово химии и фармакологии!
   - Ну, харашо. Вот только до меня дошли слухи, что ломку ребер и носов, топтанье каблуками, зубодробительство и тушение папирос о тела подследственных тоже примэняете?
   - Никак нет. Наговоры!
   - То-то же... А то вдруг подпишем эту конвенцию и с проверками нагрянут... А "конвэйер" применяете?
   - Без него в нашем деле никак нельзя. Следователи меняются, а арестанту не дают спать. И через две недели он как миленький!
   - А с ума нэ сходят?
   - Случается.
   - А гипноз примэняете?
   - А как же? Есть у нас специалист. Орнальдо его фамилия.
   - Иностранец?
   - Нет. Это псевдоним! На самом деле он Смирнов.
   - И, что он?
   - Как-то проводя сеанс в Ленинграде в Таврическом саду, усыпил сразу полсотни зрителей.
   - Нэужели?
   - Истинная правда.
   - Ну, харашо, харашо!
   - Разрешите идти?
   - Идите.
   Гость щелкнул каблуками и бесшумно поплыл по вязкому ворсистому ковру в сторону массивной дубовой двери. Хозяин кабинета потянулся за пачкой папирос. Достал одну, расковырял, табак ссыпал в трубку. Вторая папироса разделила судьбу первой, а за ней третья и четвертая - тоже. Хоть папиросный табак мелок и его можно много в трубку вогнать, но сейчас он сыпался через край. Курильщик, собрав его в щепотку, снова сунул в трубку, и стал трамбовать большим закопченным пальцем. Затем отправил трубку в рот и чиркнул спичкой, но та погасла. Вторая тоже закапризничала и, не дав пламени, лишь шибанула в нос вонючей серой. Третья, наконец, отозвалась огоньком, но недолгим, предательски обожгла палец и погасла. "Что за спички выпускают, вашу мать! - горестно подумал курильщик и достал четвертую, которая, вопреки ожиданиям, сжалилась и позволила собой раскурить любимую трубку. "Позвонить, что ли прямо сейчас Наркому, чтобы приняли меры? Дрыхнет, навэрное, сволочь, а ведь врэмя еще детское - всего три ночи. Я вот работаю! Они же знают, что пока у мэня в окне свет, никто не имеет право спать". Приятный ароматный дымок ласково проник в носоглотку, отчего и гнев начал помаленьку утихать. "Ладно, нэ буду звонить..." Мечтательный дым кольцами поплыл к высокому потолку. "А как там мой Адька поживает, интэресно? Он ведь, нэ в пример мне, нэ курит, стервец, да и, говорят, что и мясо-то нэ ест, сукин сын. А если бы я его пригласил погостить к нам на Кавказ? Чтобы он делал: отказывался бы и от мяса и вина, позоря меня? Вот бы удивил всех, и мне бы было стыдно за нэго. Что за мужчина без шашлыка в одной руке и рога, наполненного до краев, в другой? Но, несмотря на это, симпатичен он, черт, мне и сам нэ пойму почему! Только ему, пожалуй, одному я и могу доверять... Хорошо, что и пакт мы вовремя с ним заключили". Дымок гулял в горле и легких, вырывался из ноздрей, кружился кольцами вокруг головы, образуя нимб, резвился и игрался, заполняя весь кабинет. "Мы бы с Адькой весь мир перэкроили! То, что нэ удалось пока ни одному полководцу, - ни Цезарю, ни Македонскому, ни Бонапарту - удалось бы нам! И, глядишь, Индия у наших ног..." При слове "Индия" мягкие сапожки, взволновано зашагали по ковру, утопая в ворсе, как в водах Ганга. От окно - к письменному столу, от стола - к двери и назад. Туда-сюда, туда-сюда. "Хитер, однако, Адька! Вот за это я его и уважаю. А как быстро к власти пришел? Везунчик, да и только! Я вон, как долго карабкался, пока в люди вышел, а он - фьють - и "в дамках". Везунчик, везунчик... Хотя, вряд ли он мэня перехитрит, молокосос! Но все же... Лихо он с Европой управляется. С Польшей заключил десятилетний пакт о не нападении. Цель и дураку понятна! Обезопасить свой восточный фланг. Затем отбросил все ограничения в вооружении, наложенные Версальским договором, и ввел войска в Рейнскую демилитаризованную область. Главы государств "скушали" и это. Как воду в рот набрали. Теперь начал замаскированную войну, поддерживая совместно с Италией намерения генерала Франко свергнуть испанское республиканское правительство. Ну, вот - дудки! Я ему, прохвосту, это нэ позволю! Тайно начнем поддерживать испанцев. Но и, нэ смотря на это, Адька мнэ все равно симпатичен!"
   Думалось долго и о многом - огромная страна на плечах. Чем не атлант, подпирающий небесный свод? Трубка давно погасла, а в окно, сквозь неплотно прикрытые шторы - чтобы видно, что вождь не спит - заглядывало испуганное утро: разрешат ли ему наступить или еще немного обождать? Курильщик заметил уснувшую трубку, выбил пепел, наковырял новых папирос, взял коробок. Спички снова закапризничали и, не желая погибать в собственном пламени, защищались клубами серы. "Задам наркому легкой промышленности!" Прекратил неравную борьбу, - может, оно и к лучшему - хватит курить! Вон Адька какой волевой, как себя в руках держит! А я? Надо беречь организм! Если и нэ для себя, то для народа. Люди меня так любят, так любят..." Скупая слеза навернулась, - стало себя очень жалко. "Пожалуй, пойду, прилягу на диван. Нэ раздеваясь, пару часиков вздремну, а потом и задам жару наркому. Вон и рассвет заглядывает, а я все на ногах. Нэ щажу себя совсем".
   Бледное утро, заметив, что вождь, наконец, угомонился, осмелело. И стало, не опасаясь последствий, робко, но настойчиво, проникать в просторный, насквозь пропахший "Герцеговиной Флор" кабинет.
  

* * *

  
   - Парадокс путешествия во времени касается путешественника, который возвращается в прошлое и, желая того или нет, препятствует рождению человека, который должен стать его дедушкой, - говорил антрополог, довольный неопровержимой логикой своих доказательств. - Как он мог вернуться обратно во времени, если вообще не появлялся на свет?
   Слушатели засмеялись, покоренные разумной аргументацией ученого и ждали новых перлов научной мысли.
   - Наличие этого парадокса есть доказательство невозможности путешествия во времени. События непреложно следуют за причинами, их вызвавшими, а не наоборот.
   - Совершенно верно, - согласился Шефнер, чистивший в этот момент свой верный "Вальтер". - Пуля вылетает после взрыва пороха, а не до него!
   - Верно, верно! Результаты скачек и время победителя становятся известными лишь после их завершения, а не в момент приема ставок! - захлопала в ладоши, любившая верховую езду, Ева.
   - Вы оба правы: и с пулей и со скачками, - подытожил Краузе. - Разорившийся после забега игрок не мог пустить себе пулю в лоб до скачек.
   Снова рассмеялись, довольные тем, как убедительно они разложили на обе лопатки фантазера геофизика. Но тот, явно не желая себя признать побежденным, сделал неожиданный "ход конем":
   - Предположим, дедушка мог одновременно быть как рожденным, так и не рожденным.
   - Как это? Такое трудно представить! - раздался недовольный галдеж. - И рожденный и не рожденный? Чушь!
   - А все же, - не сдавался Карл Винерт, - точно так и его внук мог существовать и не существовать.
   - Не очень понятно! Галиматья! Объясни!
   - Объясняю! Эффекты, связанные с путешествием во времени, заложены в структуре взаимосвязи пространства и времени. Визит в прошлое не мог изменить настоящее потому, что оно стало свершившейся историей.
   Все умолкли, переваривая услышанное.
   - Я слышал такую историю, вернее сказку, - нарушил молчание кинооператор. - Один религиозно одержимый человек на машине времени отправляется в эпоху Иисуса, чтобы увидеть сцену распятия.
   - Какова марка машины? - засмеялся Шефнер, убирая в кобуру начищенный "Вальтер". - "Опель" или "Мерседес"?
   - Дослушайте до конца! - нервно повысил голос рассказчик. - Его "машина времени" разбилась и не подлежала ремонту.
   - Тогда это не "Мерседес", - продолжал ерничать Шефнер. - Он бы не подвел!
   - Следов Иисуса, описанных в Евангелиях, обнаружить не удалось. Но по мере того, как наш герой рассказывал окружавшим его чужакам о Христе и спрашивал о нем, он в глазах этих людей сам оказывался в роли Иисуса, участвуя в сценах, напоминавших библейские, вплоть до распятия.
   - И его распяли? - испугалась Ева.
   - Конца истории не знаю, а говорю об этом, как о примере, так называемой "петли времени", которая замкнулась и наползла на себя, как змея, захватывающая собственный хвост.
   - Спасибо, коллега, за убедительный пример, - обрадовался геофизик. - Такое решение парадокса рассматривает время как нечто, зафиксированное в более фундаментальной структуре, а нас - лишь как актеров, играющих предопределенные роли на подмостках пространства-времени. Это доказывает существование параллельных вселенных и пронизывающих друг друга невзаимодействующих миров - с бесконечным множеством вариаций.
   - Если вы вернетесь в прошлое и убьете своего дедушку, то, что будет? - разволновалась Ева.
   - То мир попадет в параллельную реальность, в которой ваш дедушка будет убит неким самозванцем, - попытался утешить сердобольного тибетолога геофизик. - А вы, вернувшись в свое время, не заметите изменений в истории, поскольку вновь окажитесь в своей реальности пространства-времени, параллельно той ветви, в которой ваш дедушка убит!
   - Тогда еще ничего, - успокоилась Ева. - Только непонятно, в связи с этим, что за видение недавнего прошлого явилось нам?
   - Я ранее говорил, что эти пещеры обладают чудесным свойством, - начал Андрей Николаевич. - Они являются отстойниками, накопителями, кладовыми - как угодно - всех более или менее значительных событий мировой истории, неким архивом, где все это хранится, как... - Пащенко умолк, ища сравнения.
   - Как на кинопленке, - подсказал находчивый кинооператор.
   - Вот именно, - согласился Андрей Николаевич.
   - Получается, нам не нужно путешествовать в прошлое, - догадалась Ева, - оно само здесь проходит перед нами.
   - Выходит, что так, - подтвердил Пащенко.
   - А как можно вызвать это явление? - не унималась тибетолог.
   - Раз оно случалось, вспомните, что ему сопутствовало. Была ли обстановка особенной?
   - Ничего особенного. Обстановка обычная. Лишь ручей шумел, - задумалась Ева, припоминая. - Эрнст, расскажи нам еще что-нибудь! Вдруг снова такое случится.
   - Как-нибудь в другой раз, дорогая, а сейчас нам нужно продолжить путь и не будем расслабляться. - Шефнер поднялся, приглашая и остальных последовать его примеру.
  
   Пройдя несколько десятков метров по галечному дну, по которому струился ручей, заметили, что дно стало уходить из-под ног, а потолок все понижался. Дальше пришлось идти, согнувшись вдвое, затем потолок спустился до самой поверхности ручья, образуя заполненный водой сток. Возможность открытия новой пещеры подстрекала идти вперед. Своды, насколько видел глаз, шли параллельно воде и оставляли лишь узкий воздушный промежуток. Жажда проникнуть в неизвестное увлекала, но возникал вопрос: куда приведут продолжавшиеся один за другим коридоры с неизменно текшей по ним водой? В некоторых узких местах, где приходилось протискиваться между сталактитами, казалось, что пещера кончалась, но фонари освещали впереди все новые и новые перспективы.
   Когда счет времени и пройденного расстояния утратили, пещера вдруг кончилась тупиком. Попытка найти выход в обширном гроте оказалась тщетной, но нашлось кое-что другое.
   Посередине грота стояли три саркофага из черного дерева, украшенные гравюрами и любопытными надписями. Они были закрыты. Все столпились вокруг находок, заглянули внутрь. От ужаса и очарования перехватило дух.
   Три обнаженных тела, покрытых золотом, лежали в саркофагах. Каждая их черточка старательно воспроизведена в золоте.
   - Какие огромные, - ужаснулась Ева. - Настоящие великаны!
   - Женщина и двое мужчин, - определил антрополог и, достав рулетку, стал производить обмеры. - Женщина в длину - больше трех метров, а мужчины: один - почти четыре метра, другой - около пяти!
   - Какие у них огромные головы! - продолжала ужасаться тибетолог.
   - Головы сходятся конусом кверху, маленькие рты, узкие губы, узкая челюсть, - констатировал антрополог, понимая, что настал его "момент истины", - носы длинные, а глаза не раскосые, а прямые и глубоко посажены.
   - Может быть, это и есть наши предки, древние арии? - воскликнул Шефнер. - Не зря мы карабкались сюда так долго!
   - Держи вспышку повыше! Так, так, - командовал Эрнст Краузе Эдмону Гиру, ища наивыгодный ракурс для съемки. - Это непременно надо запечатлеть для истории!
   - Ну! - толкнул Кондийн в бок Пащенко. - Вот и нашли! Не что-то, а кого-то, как я и говорил.
   - Сюда, сюда! - позвал, рассматривавший крышку одного из саркофагов. Карл Винерт. - Здесь выгравирована карта неба с очень странным расположением звезд!
   - Ну-ка, ну-ка! - бросился Кондиайн к коллеге. - Разрешите и мне посмотреть!
   - Смотрите, дети Земли, - вдруг зазвучал под сводами низкий мужской голос. - Они жили как Боги в нашей стране в те времена, когда здесь не было гор. Они обрабатывали нашу землю, когда моря омывали эти берега и когда иные звезды сверкали в нашем небе. Смотрите хорошенько! Не каждому доводится видеть их!
   Переглянулись: чей и откуда голос? Голос такой мощный, точно усиленный громкоговорителем, и кто может здесь говорить на чистом баварском диалекте? Чувство безотчетного страха и неимоверной усталости охватило людей. Шефнер выхватил из кобуры верный "Вальтер", но в кого стрелять? Снова повисла гробовая тишина, лишь только где-то вдали журчал вечный ручей.
  
  
  
  

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

  
   Второе рождение. Исчезновение пещеры. Река в хаосе камней и робкая радуга.
   Всякое может случиться даже с Богами. Контракты с Богами. "Юмористические рассказы". "Сказка о золотом петушке". Бог Нарамсиху. Что видели слуги лунной ночью. Явление Богини.
   Яков Иванович Смирнов и его "шехерезада". Узник, слушая про латыша, делает приседания. Появление Распутина. О Великом Князе. Стук в дверь. Утешитель. Как нож в масло. Распутин снимает сапоги и начинает рассказывать о себе.
  
   Шефнеру и его спутникам показалось, что родились вновь, когда они, наконец, возвратились на поверхность после долгого блуждания в каменных лабиринтах.
   Разноголосица звуков окружающей природы хлынула в их забитые тишиной уши. Треск мелких веток под копытами коней тонул в отдаленных громовых раскатах, а шум долгожданного дождя ласкал души утомленных путешественников.
   Им казалось, посетив таинственную пещеру, они поняли все о себе и о мире. Но вскоре это стерлось в их памяти. Как будто бы и не было. Как исчез и сам вход в подземное убежище гигантов. Как ни искали, так больше и не нашли. А на проявленных фотоснимках оказались какие-то неопределенные белые пятна и никаких саркофагов.... Но в глубинах душ, все-таки, осталось новое и небывалое ощущение взлета и подъема, ранее незнакомое многим.
  
   На четвертые сутки после долгих и бесплодных странствий, экспедиция пересекла очередной труднопроходимый участок и вышла к реке, слепо метавшейся в каменном хаосе.
   Над туманным ущельем, там, где терялся последний изгиб, дрожала робкая радуга. Горы, заслонявшие пол неба, поднимались прерывистыми уступами. Сразу за песчано-галечным мысом и лесистыми сопками на другом берегу темнели, напоминавшие своими острыми вершинами клинопись, хребты. Их самые дальние и почти бесплотные ярусы незаметно перерастали в совершенно неправдоподобную, лишенную каких-либо проблесков и теневых складок завесу. И только вершина, вознесенная над встающим где-то по ту сторону гряды солнцем, слепила глаза хрустальным блеском.
   Невесомая водяная пыль приятно освежала. Несмотря на довольно высокую влажность, дышалось легко. Шум бегущей воды, разлетающейся от столкновения с валунами, и рокот катящейся гальки сливались в однообразную убаюкивающую мелодию. Поток, растекаясь пенными прядями, снова терялся в кромешном мраке пещер.

* * *

   Николай Константинович снова предался "сизифовому труду", и излишне сильно, надавив на перо, поставил первую кляксу. Чертыхнулся. Несмотря на наличие самописок, по старинке предпочитал перьевую ручку. " Во время нашего путешествия, мы слышали многое об обычаях по отношению к Богам. Мы слышали, как китайцы наказывают своих Богов. Видели, как они топят их в реке, отсекают им руки и ноги, лишают других достоинств. Самоеды или намазывают своих Богов жиром или порют их. Всякое может случиться даже с Богами. Но законный договор, который заключается с Богом в долине Кулу, это что-то новое. В Библии читаем о договорах, заключенных с Богами. Конечно, это делалось без документов о доходах в пользу правительства. Но здесь, в долине Кулу, Боги очень близки к жизни и действуют в соответствии с сегодняшними законами страны.
   Передо мной договор между частным лицом и Богом Джамму, касающийся водоснабжения. Таких письменных контрактов с Богами я никогда до этого не видел. Все становится современным, и даже Боги подписывают контракты на бумаге с марками".
   - Отец, ты теперь юмористические рассказы, пишешь? - заглянул через плечо Юрий.
   - Зачем? Никакого юмора. Все истинная правда!
   - Смешно. Договоры с Богами?
   - Разве т не знаешь? Существуют не только договоры с Богами, но даже есть волшебная сказка о "золотом петушке". Слышал?
   - Нет.
   - Тогда слушай! - Николай Константинович взял в руку какую-то бумагу с печатями. - Вот передо мной еще один документ. "О продаже старинной крепости". А в нем есть пункт о том, что предыдущий владелец оставляет за собой право на четвертую часть "золотого петуха", захороненного в этой земле.
   - Правда?
   - Истинная, правда! Вот и выходит настоящая "Сказка о золотом петушке". Если бы был жив наш дорогой и любимый Николай Андреич, то я непременно попросил бы его написать продолжение своей оперы "Золотой петушок" вот на этот сюжет.
   - Забавно, забавно! - Юрий сел на стул рядом с отцом, понимая, что охочий до воспоминаний родитель, так быстро от себя не отпустит, и сам решил подзадорить его: - А помнишь, местный жрец рассказывал нам, что видел, и не раз, Бога, покровителя этой долины?
   - Бога Нарамсимху? - Отец опустил бронзовую крышку чернильницы (Зачем добру испаряться или сохнуть?). - Помню, да и Святослав мне рассказывал, что видел как-то ночью нечто подобное. Святослав, где ты? - позвал отец, и, видя, что сын не идет, обратился к Юрию: - Иди, сходи за ним! Он, верно, чем-то увлечен и не слышит...
   Юрий быстро обернулся и возвратился с братом, оттиравшем ветошью руки от краски.
   - Это не я видел, - сказал Святослав, - а слуги, и они мне рассказывали.
   - Что они видели? - переспросил отец.
   - Они видели лунной ночью, как высокая, величественная фигура с длинным посохом спустилась с горы и исчезла прямо перед их глазами. Один из них также сказал, как подобная фигура заходила к нему в комнату ночью, когда он лежал в постели. Она прикоснулась к нему, он испугался, и видение исчезло. А еще один слуга говорил, что он как-то ночью возвращался домой и встретил покровителя этих мест, самого Нарамсиху. Тот, якобы, спросил: "Почему ты идешь так поздно, когда все спят?"
   - Встречи все безобидные. "Почему идешь так поздно?" - засмеялся Юрий, пододвигая стул Святославу, - садись, мол, - разговор будет долгим. -Божеству больше делать нечего, как только задавать глупые вопросы: почему да откуда?
   - Раз здесь с Богами обращаются столь бесцеремонно, заключая с ними хозяйственные сделки, - сказал весело отец, - то, похоже, что и Боги настроены также прозаически и ведут себя соответственно.
   - А мне рассказывали, что видели явления Богини! - включилась в разговор и матушка, как всегда бесшумно подошедшая к беседующим. - Она предстала как маленький ребенок - девочкой лет семи, одетой в прекрасные одежды.
   - И что? Тоже кого-то напугала или спросила "который час?" - продолжал веселиться Юрий.
   - Напрасно смеешься! Мне жена нашего соседа плантатора тоже рассказывала, как однажды ночью она была разбужена шумом в соседней комнате, и на пороге появилась белая фигура среднего роста. Соседка очень испугалась, а фигура исчезла, произведя такой шум, что две служанки, спавшие в соседней комнате, тоже испугались и проснулись.
   - А мне, не помню, кто и рассказывал, как по площади бежала собака, преследуемая прозрачной фигурой, - сказал серьезным тоном Николай Константинович.
   - Собака, чем призраку не угодила? - недоверчиво спросил Юрий, сдерживая улыбку.
   - Может, жрет много? - перешел на веселый лад и Святослав.
   Матушка с укором посмотрела на сыновей и погасила общую назревавшую веселость: - А вообще, если кто хочет увидеть божество, надо подняться в горы к одному из священных озер. Постясь и молясь, пожить там некоторое время. - Матушка перекрестилась и пошла по своим хозяйственным делам.
   - Зачем подниматься так высоко, да еще мучить себя постом, если "они" сами спускаются и даже за бездомными собаками гоняются? - опять съерничал Юрий.
   - Вечно в тебе живет дух противоречия, - недовольно пробурчал отец, и склонился над рукописью, давая понять, что беседа окончена.
  

* * *

   - Это я! Яков Иванович Смирнов, смотритель Средневекового отдела, - тряс за плечо Шандеревского родственник. - Просыпайтесь! Я пришел, чтобы продолжить свою "шехерезаду".
   - С какого "заду?" - не понял спросонья Петр Сергеевич и приоткрыл, украшенный начавшем желтеть синяком, глаз. - А, это вы! Извините, не узнал.
   - Да, не "с заду! Вы не расслышали. Мою "эрмитажезиаду", если угодно... Желаете продолжения?
   - Конечно! - бодро, точно от ушата холодной воды, вскочил узник и стал тереть красные воспаленные глаза. - Не сразу понял, о чем вы... Про Эрмитаж? Разумеется, желаю продолжения!
   - Так вот, Киммель...
   - Латыш?
   - Совершенно верно. Так вот, этот латыш как-то сказал: "Эрмитаж, очевидно, не хочет следовать общему порыву обновления России, желает коснеть в старых рамках и не имеет, похоже, намерения вступить на широкий путь развития. Словом, не желает участвовать в созидании нового строя..." И так далее.
   - Что это он? - спросил Петр Сергеевич, делая вымученные приседания. Понуждал себя к упражнениям, чтобы суставы не дервенели и мышцы не делались дряблыми. Хотя пару раз назойливый Распутин не давал ему такой возможности. При нем и сам стеснялся. Все-таки он человек посторонний и вздорный. А при родственнике можно. Он как бы свой. И Петр Сергеевич отчаянно скрипел и щелкал коленными чашечками.
   Родственник снисходительно наблюдал за "спортсменом" и продолжал свою "песнь":
   - Я ему в ответ: "Эрмитаж должен руководствоваться известными рамками, хотя и довольно неопределенно намеченными. Несмотря на категорические требования экономии, мы увеличили смету почти в три раза".
   - Фу ты, устал! - выдохнул "спортсмен", кряхтя, садясь на нары и делая скучное лицо. - Может, не надо про смету, а?
   - Я как было! По порядку...
   - По порядку не интересно. Извините! Выбирайте наиболее занятные места. Про Анатоль Василича интересно...
   - Да, про кольцо с рубином куда антересней, чем про енту смету! - поддержал появившийся из ниоткуда Григорий Ефимович. Присел на табурет, а не на лежанку, очевидно, памятуя о ляганиях.
   - Могу немного рассказать о Великом Князе Георгии Михайловиче, моем бывшем начальнике, расстрелянном большевиками...
   - Расскажите, - согласились в "унисон" узник и Распутин.
   - Великий князь никогда деятельного участия в политике не принимал. Все его помыслы главным образом сосредотачивались... - родственник умолк, прерванный сильным стуком в дверь. Стук повторился, но никто не входил, словно дожидаясь приглашения.
   - Кто там? - спросил узник испуганно - "Тюремщик бы не стал ждать, чтобы разрешили войти. Значит, не он... А кто?"
   - Здесь живет, извиняюсь, содержится Глеб Иваныч Бокий? - спросило, просунувшись в окошечко для раздачи пищи, скуластое восточное лицо.
   - В соседней камере! - бросил всезнающий Распутин.
   - Спасибочки! - Окошечко захлопнулось.
   - Мне знаком этот голос! И лицо, - встрепенулся узник. - Постойте, постойте... Сейчас вспомню!
   - Не мучайтесь, - пришел на помощь Распутин. - Это бывший ваш товарищ по экспедиции калмык-кавалерист Кикеев-Хомутов! - Григорий Ефимович деланно раскланялся как фокусник на арене цирка, ожидающий заслуженных оваций.
   - Кикеев-Хомутов? Хомутов-Кикеев? - Шандеревский словно проснулся. - Ну, да ... мы ведь с ним... как же это я?
   - Вот-вот! - Распутин расхаживал по камере, рисуясь перед родственником, как новым лицом, - узник слегка поднадоел. - Хомутов-Момутов! Он самый!
   - Разве он на свободе? Почему гуляет по тюрьме? Нас вместе взяли под стражу...
   - Вы сидите, а он отмазался, - пояснил Распутин. - И более того! Сейчас здесь ж адвокатом подрабатывает. Ну, при тюрьме, значит, чтобы со стороны никого не звать.
   - Какой из него, из кавалериста, адвокат?
   - А что такого? Разве нельзя?- защитил социально близкого Григорий Ефимович. - Я здесь тоже подрабатываю!
   - А вы кем? "Как же, наверное, я болен, что мне видится подобная чертовщина!"
   - Как кем? - с обидой переспросил Григорий. - Вашим утешителем! Али не заметно?
   - Понятненько, - решил ничему не удивляться узник. - Все вы здесь заодно!
   - Может, я пойду, коль не интересен мой рассказ? - напомнил о себе родственник и, поднявшись со стула, разгладил рукой помявшийся сюртук.
   - Иди, батюшка, с Богом, иди, - разрешил Григорий. - Не до тебя сейчас. Ты извини, мил человек... Давай пропуск подмахну.
   - Ах, сейчас! Где он? - стал выворачивать карманы и хлопать себя по бокам сотрудник Эрмитажа. - Неужто потерял? Как теперь быть? Не выпустят... - Родственник побледнел.
   - Испугались, - злорадно прошипел Шандеревский. - А каково мне тут?
   - Как так, не выпустят? - весело спросил Григорий и указал на глухую каменную стену. - Вы, батенька, сквозь нее. Неча скрозь дверь!
   - Это как же-с? - растерялся, не привыкший к подобным экстровагантностям, профессор. - Головой, что ли в нее?
   - А так. Оченно просто. Щас я вам пособлю. - Григорий Ефимович, взяв за плечи профессора, развернул его лицом к стене и, сказав "Гоп!", дал под зад коленом, отчего "эрмитажный сотрудник" очень органично, без всякого шума и крика, без треска ломаемых костей и крови, вошел в каменную кладку и был таков.
   - Как нож в масло, говорят в таких случаях, - удовлетворенно потер руки "фокусник" и поклонился в пояс.
   - Где вы этому научились? - замер в восхищении узник. - И как вам такие штуки удаются или мне все это только кажется? - В голове вихрем завертелось: "Вот, если бы попросить, чтобы и меня также. Пинок под зад - и на воле! Наверное, так сразу не удобно просить... Вдруг откажет? Тогда последняя надежда рухнет. Подожду..."
   - Я еще, голуба моя, и не то могу, - заскромничал Распутин. - Хотите, теперь я вам что-нибудь расскажу, а то все родственник да родственник?
   - Хочу, хочу! - чуть ли не захлопал в ладоши, покоренный могуществом божьего мужичка, узник. - Расскажите о себе!
   - Это можно-с. - Григорий поудобней уселся на табурете и вытянул ноги в сапогах. Узник почувствовал резкий запах ваксы, - сапоги действительно зеркально блестели. - Эх, жаль, что у вас тут русской печки нет или, на худой конец, камина. Люблю смотреть на огонек да маслы свои греть!
   - Если вы попросите, может, и соорудят? Я не раз просил, но бесполезно! Говорят: кто ты такой, чтобы в тюрьме да с камином?
   - Хрен с ним! - стянул сапог с правой ноги Григорий Ефимович. - Дров и угля не напасешься!
   - Садитесь сюда ко мне на лежанку, - подобрел Петр Сергеевич. - Больше лягаться не буду!
   - Не будете? - недоверчиво переспросил Распутин и, стянув сапог и с левой ноги, примостился возле успевшего лечь Шандеревского. В нос узнику ударил резкий запах портянок, перебивший запах ваксы, показавшийся теперь чуть ли не ароматом розы.
   - Вы, говорят из Сибири? - спросил для отвода глаз Петр Сергеевич, сам, прикрывая пальцами ноздри, как будто ковыряя в носу. Но помогало мало. Портяночный дух кружил голову. "Зачем его позвал на постель? Вот, дурак! Теперь задохнешься. Спросить что ли: сапоги-то чистите, а портянки не меняете? Нет, так резко нельзя - обидится! Буду терпеть... Наверное, это следователи ему велели, как замену мне пытки".
   - Из Сибири, из Сибири! - Распутин размотал портянки и повесил их для просушки на табурет. Бледные, с синими набухшими венами, голые ноги бывшего утопленника издавали отчаянный аромат. Узник прикрыл ладонью и нос и рот, да и глаза за одно, делая вид, что спасается от света лампочки под потолком. Номер удался! Стало чуть получше. А Распутин, казалось, ничего не подозревая начал свой рассказ:
   - Семья наша была крепкого достатка. Отец вел артель отхожего промысла. Баржи по реке Тугре гнал. Я сызмальства стал ямщиком на почтовых тройках и гонял по тракту Тюмень-Тобольск.
   - И не холодно было?
   - А я подростком научился водку хлестать, ею и согревался. Так что гонял себе по морозу. Ух, было время! - Распутин неожиданно стал клевать носом, будто бы и вправду опрокинул стакан.
   - Не спите, не спите! - затормошил Шандеревский. - Нельзя спать на морозе пьяному! Можете замерзнуть на смерть!
   - ... а в двадцать женился, - продолжил Григорий Ефимович, смахнув ложные хмель и сон. - Жена Прасковья родила сына Дмитрия, и дочерей Матрену и Варвару. В селе нашем меня не любили. Сельская община даже обратилась к властям, чтобы выселить меня куда подальше.
   - За что?
   - Считали, ворую! То коней, то муку, то дрова. Слыл также драчуном и сквернословом. Насчет драк - верно: часто с братом дрался и даже с отцом родным.
   - И выселили?
   - Да.
   - Куда?
   - В Петербург выселили! - Распутин похохатывал, давясь смехом. - Не ожидали? Шучу, шучу... Я сам ушел! Стал странником. Бродил по монастырям и приходам, ночевал, где попало. Много походил из конца в конец по России-матушке. Даже до Нового Афона дошел... И стал постепенно "божьим человеком".
   Теперь слушатель сладко посвистывал и делал через одинаковые отрезки времени пыхтящее: пу-у-уф!
   - Вот черт, попросил рассказывать, а сам дрыхнет! - "Божий человек" обиделся и покинул камеру тем же незамысловатым способом, что и сотрудник Эрмитажа. С той только разницей, что профессор получил пинок, а сейчас дело обошлось без этого ускорителя. Да и как сам себе дашь ногой под зад? Спокойно вошел в стену, и был таков. Сапоги и портянки улетели вслед.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   214
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"