Авгуровский Максим Львович : другие произведения.

Тобиан Ройс (фронтовые записки)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Друзья, хотел бы прочесть ваши отзывы и критические заметки. Оценивая, прошу учесть один момент: это мое первое произведение, первый опыт. Осознаю, что текст сыроват, ну уж очень хочется узнать ваше мнение. Вашему вниманию я представляю две главы повести, посвященной событиям времен Первой мировой войны. Остальное выложу в самое ближайшее время. Заранее благодарю!
  
   Тобиан Ройс
   Пролог
  За последние несколько дней место дислокации нашей роты, пять раз подвергалось вражеским артобстрелам, благо, блиндажи, сконструированные еще до начала войны, являли собой надежную защиту от снарядов 107 - мм орудий, находившихся на вооружении у неприятеля на нашем участке фронта. Жизнь солдата во все времена изобиловала различными трудностями, помимо, непосредственно, боевых: вылазки, атаки, оборона, взятие укреплений и прочее, эти трудности были сопряжены и с повседневной жизнью, пропитанной окопной пылью и сыростью, с ее болезнями и недоеданием. Нам нередко доводилось познавать все тяготы и страдания, причиняемые голодом и холодом, но если с холодом можно было справиться, разведя костер или плотнее прижавшись друг к другу, то голод наравне с неприятелем, был вторым по свирепости врагом, после тифа. Тиф косил наши ряды похлеще русских пулеметов, заполняя штабелями мертвецов санитарные повозки, нехватка которых особенно остро ощущалась в эпидемический пик, по этой причине сотни тел разлагались в непосредственной близости от наших позиций. Сладковатый, тошнотворный трупный смрад, был такой силы, что на ночь приходилось оставлять позиции, и уходить ко второй линии укреплений.
   Полгода назад от тифа умер мой друг, с которым мы дружили со второго класса, Герхард в предсмертной агонии бил себя в грудь и просил позвать мать, мы успокаивали его, как могли, тогда я впервые увидел, как смерть приходит за человеком. Белки его глаз налились кровью, взгляд был молящим, и в то же время отрешенным и пустым. Он будто смирился с постигшей его участью. Похоронили мы его близ деревушки Дукхайм, в яме выкопанной наспех. Помню, лейтенант Киркхофф спросил у присутствующих, был ли Герхард протестантом или был католиком. "Он был католиком", - ответил я. "Ясно", - прошептал Киркхофф. Он же прочитал заупокойную молитву, после чего мы, понурив головы побрели в казармы.
  К удивлению участников процессии, я не остался у могилы, как это водилось в мирное время. Сказать по правде, я всегда был далек от подобного рода сентиментальностей. Умер - похорони, позаботься о саване, о религиозно - оккультных моментах. Разумеется, если человек был верующим, а все остальное - глупость. Тем паче, что в условиях постоянной опасности, царствующей на фронте, чувства, характерные людям на гражданке, здесь притупляются. Ты делаешь ровно столько, сколько от тебя требует солдатский долг и устав, не больше, ни меньше! Потеря друга не наложила на мое сознание никакого отпечатка.
  Единственным, по - настоящему сложным моментом для меня стало написание письма матери Герхарда, тетушку Хельгу я знал сызмальства, и прекрасно понимал, насколько известие о кончине сына расстроит и надломит ее жизненные силы, поэтому я попытался хоть как - то сгладить в описании ужас предсмертных мгновений, без которого (так уж было заведено) не отправлялась ни одно фронтовое извещение. Письмо я закончил такими словами: " ....Ваш сын не мучился, и тихо и безболезненно отошел в мир иной, я находился рядом с ним до самого конца". Написать правду у меня бы рука не поднялась. Дописав письмо, я почему - то улыбнулся, хотя мог и заплакать. В тот момент сердце мое словно вырывалось из груди, оно будто обливалось слезами убитых горем матерей, стенающих у надгробья своих чад, в тот момент моя хваленная стойкость начала трещать по швам, а обломки ее проваливаться в бездну смятения и безысходности. Затхлый воздух блиндажа начал спирать дыхание. Я выбежал наружу....
   Два месяца спустя мне сообщили, что фрау Хельга так и не прочла моего письма, она скончалась в один день с Герхардом....
  I.
   За игрой в карты, кости и нарды, мы с товарищами любили полемизировать на философские и политические темы, которые практически всегда, в итоге, перетекали в русло рассуждений о войне. "Мы для них точки и бездушные черточки на штабных картах, ничего белее" - говорил Хельмут, "Не гневи бога, мы деремся за правое дело"- отвечал Филипп, "Надобно бы сюда штабных крыс за шкирку приволочь и в окопной жиже обвалять" - мычал Бастиан, уплетая тушенную свинину в жестяной банке. "Да причем тут штабисты, генералы! Они такие же пленники сложившейся ситуации, исполнители, попавшие в путы берлинских бюрократов и банкиров, как и мы, они, быть может, этой войны по более твоего не желают" - со свойственной ему неторопливостью, говорил майор Оливер Факхаер, пожалую, самый толковый и ученый малый в нашей роте. Он, видавший виды вояка, мог определить человека по двум - трем фразам. Однажды он сказал об одном новоприбывшем лейтенанте, впоследствии, переведенном в другую роту: "в первой же атаке этот смарчок труханет, да еще так, что мы из - за него проблем не оберемся". Так почти оно и вышло, майор Факхаер будто в воду глядел, после отражения атаки русских, мы должны были контратаковать, лейтенанту Кюрхеру отводилась роль подрывника огневой точки противника, но он от страха так растерялся, что метнул гранату в сторону своих укреплений, слава Богу, никто не пострадал. Его потом в госпитале несколько дней приводили в себя. У бедняги случился нервный срыв, по утверждению ротного лекаря, первый подобный случай в его фронтовой практике. Он так орал, рыдал, рвался домой к матери и сестре, что нам поочередно приходилось дежурить подле него.
   В начале августа 1915 года нашу роту перебросили на 70 километров южнее по линии фронта, на помощь австрийцам. Удивительное дело, Австро - Венгрия, наш верный и главный союзник, империя, чья военная слава уходит корнями в средневековье, не могла вести не только наступательные операции, она и обороняться без нашей помощи была не в состоянии. Еще до того, как меня призвали на фронт, мне доводилось слышать разговоры о том, что вступить в войну австрийцев подтолкнули мы, что они, зная свою слабость, пытались настоять на отсрочке начала боевых действий, хотели выиграть время для подготовки, но Кайзер и его окружение не дали им этой возможности, сославшись на то, что, мол, и враги потратят драгоценное время на усиление своих армий. Не знаю, кто был прав, им, наверное, виднее...... казалось мне.... Мое дело простое - ходить в атаку, удерживать позиции, а если будет необходимо - положить жизнь к алтарю нашей победы. (Боже, каким же я был глупцом). Но, говоря без обиняков, уже тогда в мою голову начали прокрадываться сомнения относительно целесообразности войны, ее практической необходимости. Мне кажется, война нужна узкому кругу власть имущих, и ведется она во вред обычным людям, будь то немцам или русским, французам или австрийцам. Что нам делить, за что убивать друг друга? До войны я имел довольно смутное представление о России, мои познания об этой стране ограничивались тем, что на уроках истории нам рассказывал наш учитель Стефан фон Шуглер. Но никакой неприязни, а уже тем более желания убивать русских, я не испытывал. Да и сейчас не испытываю.
   Вечером 6 августа наша рота была расквартирована в деревне со странным названием "Мом", вдоль южного ее окончания протекала речушка, название которой мы так и не установили (на картах она получила обозначение z - 1). Этот месяц, вопреки ожиданиям и прогнозам из штаба, выдался на удивление спокойным. Я даже вознамерился научиться плавать. В связи с этим нашу роту захлестнула волна ажиотажа, каждый хотел сделаться моим личным инструктором по плаванию, конкуренция была такой, что пришлось тянуть жребий, дабы избежать свар и ругани, самым везучим оказался закадычный друг моего двоюродного брата, Бренд Линк. Батальоны и роты в первые месяцы войны формировались, преимущественно, по территориальному принципу, по этой причине, каждый так или иначе был знаком друг с другом. Поэтому, у нас царила атмосфера братства, взаимовыручки, но медаль, как известно, имеет и оборотную сторону: каждый день ты рисковал потерять кого-то из друзей, или своей погибелью сам стать причиной их печали. Ну да ладно, пока нам ничего не угрожало, мы пребывали в прекрасном расположении духа, проблем с подвозом провианта не было, многие из нас прибавили в весе и отъели щеки. Мое обучение плаванию застопорилось на начальном этапе, во - первых, глубина реки была такова, что в ней можно было оттачивать лишь навыки быстрой стирки мундира, во - вторых, что уже не имело принципиального значения, Бренд сам не умел плавать, и мог, как говорил мне брат некоторое время спустя, утонуть даже в ложке супа. "А зачем ты вызвался меня учить, коли сам не умеешь плавать?", - спрашивал я его в недоумении. "Я не хотел, это - жребий". Зная тугоумие этого малого, я не стал продолжать допрос, ограничившись лишь тем, что пожал плечами. Вечером, вдоволь наевшись и влив в себя изрядное количество рому, кто - то из нас принимался за игру в карты или кости, подполковник Карнелиус Шарнхорст травил байки, собрав вокруг себя аудиторию из числа новоприбывших, а кто -то (например, я) любил, вскарабкаться на один из огромных стогов сена, разбросанных в бескрайнем поле и лежать, глядя на звезды, предаваясь приятным воспоминаниям и мечтаниям. Однажды Курт, наш посыльный, или "Младшой", как мы его обычно называли, стырил у кого -то папироску и отправился к одному из стогов, через минут десять часть поля близ "Мома" озарилась от пламени, поднявшегося на метров шесть ввысь: горел стог. По испуганному выражению лица и тяжелому дыханию Курта, мы поняли, кто виновник. Как выяснилось позже, этот раздолбай уснул с папиросой в зубах, а проснулся тогда, когда его лицо обдало пламенем, напрочь лишив его ресниц и бровей. В тот же вечер Курту досталось от полкового штабиста (подполковника Тимо Айкферхофф), который справедливо заметил, что подобная безалаберность могла привести к фатальным последствиям. Айкхеркхофф был абсолютно прав, да что тут говорить, мы костры разводили только при крайней необходимости: для разогрева и приготовления пищи, старались тщательно их замаскировывать, обкладывая кирпичом само пламя, и рассевая дым подручными средствами, дабы не выдать своих позиций, а тут - стреляй, не промахнешься... Курт, это такой типичный недотепа, проблематик, причиняющий неудобства себе и всем окружающим. Как - то раз ночью мы его послали что - нибудь слямзить с цейхгауза, но дело, неожиданно, приняло пугающий оборот. Этот полоумный умудрился заплутать и приблизился вплотную к русским позициям, с коих по нему был открыт шквальный огонь, тихая безмятежная ночь была разорвана клокотанием пулеметов в клочья. Что самое удивительное, он вернулся в роту без единой царапины, встретили мы его коллективным вздохом. "Послали человека за баварскими колбасками, а по его дурости нас русским свинцом угостили" - Сказал, насуплевшись, Бастиан. Перестрелка продлилась до рассвета, разумеется, той ночью о сне никто и не думал, утром, до завтрака каждый из нас наградил "Младшого" увесистым подзатыльником и парой неласковых. И все же, как бы мы не бранили и не подтрунивали над Куртом, каждый из нас видел в нем младшего брата, и все старались оградить его от всякого рода опасностей, поджидавших солдат на фронте. Ходить в атаку ему позволили лишь через два месяца после прибытия на фронт.
   20 сентября 1915 года мне исполнилось двадцать лет, юбилей, позабытый в сумятице, царившей в те дни. Наверное, я и не вспомнил бы о нем, если бы не брат. "Тобиан, поздравляю тебя, ну что, сегодня вечером налакаемся!" - устное поздравление он дополнил дружеским толчком в бок. В 19:00 мы условились собраться у небольшого моста, перекинутого понтонерами через реку, накануне днем. Каждый прихватил с собой съестные припасы, раздобытые в течение дня: Факхаер нес за пазухой две бутылки бургундского и новенькую упаковку сигар, Ламм раздобыл через повара три килограмма конской колбасы, Кюгенслиг, Цхегль, "Младшой" и Линк несли с собой сундук, доверху набитый консервами и шоколадом, с уложенными в его углах двумя литровыми бутылками рома. "Этот день, Тобиан, ты не забудешь никогда" - ухмыляясь проговорил Линк.
  На правом берегу реки, в метрах четырехсот от берега, раскинулся сосновый лесок, который был выбран нами в качестве места праздничной трапезы. Природа, солнце, тишина! Вопли, стенания, разрывы, ужасы войны, все было позабыто. Мы бегали по полю, словно дети. Бастиан решил, что нужно увековечить тот день, вырезанной перочинным ножом на сосновом стволе датой и попросил каждого оставить под ней наши инициалы.
  Единственным омрачившим наш праздник моментом явилось отсутствие стаканов, о кухонной утвари обязался позаботиться Курт, но, как это бывало и до этого, не сделал ровным счетом ничего из того, что ему было поручено. Ну, зачем - то, притащил четыре салфетницы и два бутыля с уксусом. На вопрос, на кой черт оно нам нужно, он невозмутимо ответил: "на всякий случай, мало ли что". "Вот и будешь закусывать уксус своими салфетницами" - сказал, словно судья огласил приговор, Филипп.
   В тот вечер ребята подарили мне новенькие сапоги, пожалуй, лучшего подарка и придумать было сложно. Мои уже к тому времени до того износились и натирали так, что ноги стерлись в кровь. "Огромное, огромнейшее спасибо, откуда раздобыли?", - с не наигранным интересом осведомился я. "Хех, дело не хитрое, просто нужно уметь с людьми столковываться" - вытягивая пробку штопором, зарычал Факхаер. В тот же самый момент Линк криками "получила, жестянка тварская" праздновал открытие говяжьей консервы. Когда мы закончили практически все приготовления, то уселись вкруг, дожидаясь пока колбаса, нанизанная на железные прутья, прожариться до золотистой корки. А пока Бастиан Цхегль предложил нам сыграть в двадцать одно, после чего, мы два с половиной часа травили анекдоты и вспоминали различные забавные эпизоды из нашей жизни, не забывая при этом о еде и выпивке. "Живот лопнет, все, хватит, довольно. Остановите его" - схватившись за правый бок кричал Бренд. "Пущай продолжает" - протестовал Хельмут, вытирая слезы, катившиеся по щекам, грязным рукавом. "...Клянусь вам, так дело и обстояло. Клянусь честью офицера, я ни словом не приукрасил сказанное" - кричал Курт, которому, судя по его раздосадованной физиономии, казалось, (собственно говоря, так оно и было) что никто ему не верит. "Вот малец заливает, это ж какого офицера ты честь ставишь на кон, иль себя в пьяном угаре в офицеры определил" - отрезая кусок колбасы, ехидно заметил Факхаер. Тем вечером наши хмельные головы еще не единожды накрывались волнами безудержного коллективного смеха. Дошло до того, что ближе к полуночи, уже немного отрезвев, мы решили вести себя тише. Первым взывать к нашему разуму начал Хельмут: "Господа, чуточку тише, мало ли что"-, видимо, пытаясь придать убедительности и серьезности своим словам, он подносил к нашим носам указательный палец и шипел: "тсссс". Окунувшись в речку, мы направились в казарму, по дороге распевая старинную баварскую песню "Ich habe".
   Затянувшееся затишье, несколько дней спустя, нарушила канонада 125-ти мм пушек. Русские, по собранным нашей разведкой данным, собирались в ночь с 25 на 26 сентября прорвать нашу линию обороны и занять Краков, находившийся в двадцати километрах западнее Мома. Нам пришлось в ускоренном темпе готовиться предстоящей неприятельской атаке. Я, Филипп, Хельмут и Курт весь день занимались тем, что набивали мешки песком и глиной, окаймляя ими окопы, замуровывая окна блиндажей и штабного домика. Вечером того же дня орудия умолкли, внезапно воцарившаяся тишина действовала на нас более гнетуще, нежели нескончаемые разрывы снарядов. Она была предвестником скорой битвы. Все прекрасно понимали: до атаки остались считанные часы, а то и минуты. Та картина до сих пор всплывает в моей памяти в мельчайших подробностях, словно я переношусь на семь месяцев назад и наблюдаю за происходящим со стороны: Факхаер, в свойственной ему манере, пытается приободрить новобранцев - "Наша Родина требует от нас подвига, непоколебимого мужества и стойкости. Я уверен в вас, ребята! Зададим русскому медведю жару". Потом он каждому из сидевших вдоль стен блиндажа дал по папироске, кого-то потрепал за голову. Подошел ко мне и молча обнял. Я еле сдержал слезы.
   Русские ринулись в атаку стремительно, от топота их ног земля будто вибрировала, сквозь пелену мрака можно было разглядеть шеренги темных фигур, они словно призраки, приближались к нам, не издавая не единого звука. Сигнальные ракеты, пущенные в воздух с наших позиций, помогли нам лучше разглядеть масштабы надвигавшейся опасности. "Без приказа не стрелять", "Один патрон на одного русского" ....., отовсюду доносились офицерские приказы - наставления. Бой завязался упорный и кровавый. Расстреляв патроны солдаты, бросались друг на друга со штыками, саперными лопатками, ножами, а кто - то вообще с булыжником в руках, как, например, Кюгининг. Он получил легкое ранение в ногу в рукопашной схватке, падая, Филипп обхватил руками своего обидчика, и они рухнули наземь вместе, где и продолжили смертельную схватку, против двухметрового русского офицера у Кюгининга шансов практически не было, но, по счастливой случайности, или по воле Провидения, в тот момент, когда он уже смирился с тем, что придется отдать богу душу, рукой он нащупал булыжник и, собрав остатки сил в правой руке, с размаху снес русскому полголовы.
  Через полтора часа, видимо, осознав безрезультатность попыток прорвать нашу оборону, враг стал отходить. К нашему большому удивлению, приказа о контратаке так и не последовало. Всю оставшуюся ночь и дообеденное время мы провели в ожидании, но враг, по - всей видимости, понес такие потери, что был деморализован и лишен всякой надежды на благоприятный исход новой попытки. А еще через день, русские оставили свои старые позиции и отступили на несколько километров в тыл. Объяснение этому нашлось лишь по прошествии пары дней. Оказалось, что в их рядах начала свирепствовать дизентерия и холера, а из - за заболоченной местности, подвоз лекарств и продовольствия стал практически невозможен. Образовавшуюся "буферную зону" солдаты нашего полка использовали как место для стрельбищ, или, когда позволяла обстановка, как место для прогулок.
   В начале октября Бастиан и я получили увольнительные на сутки. Не теряя ни минуты, мы на санитарном грузовике, направились в Краков. От одной мысли пожить день мирной, беззаботной жизнью душа наполнялась счастьем и негой. Еще в дороге мы договорились по прибытии, первым делом где - нибудь плотно отобедать, Бастиан даже сказал, что знает одно прекрасное местечко (он прочитал о нем в каком - то греческом путеводителе).
   "Вот закончится война, я непременно сюда приеду, а может и насовсем останусь" - говорил Бастиан, рассматривая городскую ратушу. Будучи безупречно подкованным в архитектурном деле, Бастиан с удовольствием посвящал меня, правда сказать, вопреки моему желанию, во все премудрости строительства, подойдя к одному трехэтажному дому, располагавшегося вдоль набережной Вислы, он начал - "Пражский кирпич, этому дому ...", - задумавшись он вскоре продолжил, - "лет сто, не меньше, сейчас глину после обжигания шлифуют, а тут кирпич шероховатый". Это продолжалось еще около часа. Он меня водил за руку, как ребенка от дома к дому, от моста к мосту. В какой - то момент мне в голову пришла мысль, что о первоначальной цели нашего приезда можно забыть. Но потом, встряхнув с себя эти сомнения и непонятно откуда проистекающую покорность, я сказал: "Бастиан, время идет, если мы хотим осуществить задуманное, то нельзя терять ни минуты. Мы сюда не на стены таращиться приехали!". Последнюю фразу я сказал с напускной злостью. Мои нехитрые слова подействовали на него магически.
   Перекусив в офицерской харчевне "Кryształ gęś"("Хрустальный гусь"), тут же попутно узнав адрес городского публичного дома, мы направились в самое на тот момент заветное для нас место. Публичный дом "София" был типичным для Центральной Европы борделем, с фасадом, выкрашенным в розовый цвет, с окнами, обрамленными белыми архивольтами. Внутри было ужасно душно, грязно и шумно. У входа нас встретил насупленный старик, с видом настолько важным и степенным, что нам на мгновенье показалось, будто мы ошиблись дверью и вошли в какое - нибудь казенное учреждение.
   - Подождите пару минут в гостиной, к вам сейчас спустятся - сказал старик и позвонил в колокольчик.
  - А у вас случаем бар не предусмотрен, мы заплатим, деньги - не проблема - спросил Цхегль, разглядывая репродукцию Ван Гога.
   - У нас есть все что требуется джентльменам. Что именно изволите заказать?
   - Две бутылки шотландского бренди. И, если есть, Что-нибудь из фруктов и две плитки шоколада ... - после секундной паузы Бастиан зачем - то добавил - шоколад для дам.
   - Исполним -с - тихо произнес старик, записывая наш заказ в пожеванный блокнот.
   Выбрав барышень по вкусу, мы с Бастианом разошлись по своим комнатам. Не вдаваясь в интимные подробности того вечера, скажу, это, пожалуй, был самый блаженный вечер в моей жизни. И, как признался Цхегль, ему тоже до этого не доводилось познавать ничего подобного. Девушку, подарившую мне столько удовольствия, звали Хелен, эта тельная двадцатилетняя, зеленоглазая шатенка, была настолько обворожительна в своем бежевом пеньюаре, что я пообещал ей непременно прийти еще раз, во что бы мне это не встало.
   До конца увольнительной оставалось 12 часов, погода была по-летнему теплой, осеннее небо утопало в звездах.
  "Может пойдем на танцы?" - спросил у меня Бастиан.
   Я не умел танцевать, да и не особо любил это дело, как по мне, танец, это ничто иное, как глупое дрыганье телом под звуки музыки, но в тот момент это было и не важно, я не колеблясь согласился: "Ты еще спрашиваешь, конечно идем!"
   Отгуляв ту ночь, как последнюю, наутро мы уставшие, но счастливые отправились на извозчике в роту.
   "Эх, жаль, что парней с нами не было, ну ничего, даст Бог, как - нибудь все вместе съездим, а может и в самой Праге погуляем" - сказал, будто не нарочно проговорил свои мысли в слух, Бастиан.
  Я поддержал его двумя кивками.
  По приезду нас тут же окружили ребята. "Смотрите какие они довольные, сразу видно - времени зря не теряли" - кричал, направляясь к нам, Ламм. "А какое амбре, вы что пили, керосин?" - подшучивал Оливер. Весь вечер прошел подобным образом: мы рассказывали, а над нами подтрунивали ...
  
  II
   Ноябрь выдался крайне дождливым. Солнце не показывалось две недели. Обезумевшие от голода крысы сновали туда и сюда, в те дни они были нашим главным врагом. Что только мы не придумывали дабы положить конец этому нашествию: мы их жгли, рубили лопатами, травили, кидали на места их скоплений массивные стальные листы, даже попросили доставить к нам в расположение кошек, от которых, как показало время, было больше проблем, нежели пользы. Когда "кошачий план" провалился окончательно, перед нами замаячила новая проблема: как избавится от прожорливых троглодитов, оккупировавших окрестные склады и полевую кухню. Были случаи, когда представителей семейства кошачьих попросту убивали, но, к счастью, они были единичны, и подвергались всеобщему осуждению. Что касается меня, то я с раннего детства испытывал любовь и уважение к кошкам (я не оговорился, именно уважение! Ибо их натуре, в отличии от тех же собак, чужды любые проявления угодничества и рабской покорности). В детстве у меня был кот "Шульц", я его подобрал возле колбасной лавки недалеко от дома. Этот одноглазый, с перебитыми иксообразными задними лапами серый комок, по истечении месяца завоевал сердца всех членов нашей семьи. Мне хорошо врезалась в память его манера сидеть у миски молча и лишь взглядом намекать о кормежке. И представляете, этот гаденыш ел только с ополощенной миски, если по недогляду (а за это отвечала Марта, моя сестра) еду накладывали в немытую миску, то Шульц демонстративно подымал хвост трубой и удалялся под отцовский письменный стол. Мог сидеть там хоть весь день. Так уж устроено матушкой - природой, кошачий век недолог, на восьмом году жизни Шульц заболел чумкой и издох. В моем портсигаре хранятся две семейные фотографии, свернутые вдвое, на одной из них на руках у Марты запечатлен Шульц. В тот момент, когда я в очередной раз рассматривал ее, а мой мозг напрягался в попытках воссоздать в деталях тот теплый и счастливый августовский день 1911 года, меня окликнул, голосом, преисполненным тревоги и злости, Оливер:
  "Тобиас, приказ штаба: на сборы 3 часа, вечером нас перебрасывают под Горлице"
  - Как перебрасывают? Опять?!
  - Да. Знаю, знаю, мне самому это осточертело... Не война, а дьявол знает, что.
  - Остальные в курсе?
  - Все, кроме Бастиана. Он отправился с интендантом в цейхгауз. Как вернется, если увидишь его, скажи, чтобы пулей ко мне, ему письмо из дому пришло.
  - Конечно, непременно.
  Сбор скарба начался под аккомпанемент ото всюду доносящихся ругательств и проклятий. В четыре часа мы четырехрядовыми шеренгами двигались к железнодорожному вокзалу. Туман опустился на землю почти осязаемым облаком, накрапывал ледяной дождь. Шматки грязи, из - под сапог впереди идущего Хельмута, то и дело попадали в меня.
  - Хельмут, нельзя ли поосторожней. Ты мне всю шинель изгадил! - Пробурчал я со злостью.
   На что он мне ничего не ответил, но зашагал аккуратнее. Погрузка началась синхронно. За минут десять четыре с половиной тысячи солдат погрузились в товарняк. Наш вагон, видавший виды деревянный короб на колесах, с ситообразными стенами и прямоугольным отверстием для справления нужды в левом переднем углу, стал на несколько часов игорным домом. До самого Горлице ребята, не теряя ни минуты, играли в кости и карты. По прибытии на вокзал нашей роте было велено незамедлительно направиться к месту предполагаемого боя. На рекогносцировку Оливер взял меня и Филиппа, нас сопровождали два австрийских офицера. Рыжебородый, косящий на левый глаз, драгунский капитан. И кряжистый, с лоснящимся лицом и в грязном мундире майор.
   Внешний вид союзных офицеров, особенно майора Ципитешая, У нас вызвал отвращенное недоумение. Особенно жестко такая неопрятность была воспринята Факхаером:
  - Таким не место на фронте. Они позорят честь мундира. Скажите мне, какой мало - мальски уважающий себя солдат захочет воевать под начальством этих свиней? Немудрено, что они терпят поражение за поражением. Без нашей помощи, совсем скоро, эхо русских речей будет разноситься по Собору Святого Стефана.
  Этой тирадой он разразился, когда австрийцы, откозыряв, покинули нас.
  Ну, а до того, как это произошло, мы занялись, непосредственно, рекогносцировкой местности. Территория изобиловала холмами, с северо - востока, упираясь в небольшую скалистую гряду, лежало полесье. Буки, кедры, под ногами лениво шелестит промокшая листва, змеится ручей, вода, которого, по заверениям австрийцев, не пригодна для питья, так как в ней превышена допустимая норма какого - то химического элемента, вызывающего спазмы в животе. В полутора километрах по прямой на юге от него, находилась еловая роща, так же вполне пригодная для сооружения огневых точек. По расчету Оливера, в момент наступления русских, мы должны будем подпустить их как можно ближе к своим позициями, и перекрестным пулеметным огнем постараемся отрезать передовые подразделения неприятеля от тыла. Для этой цели в обеих рощах было установлено по 6 "Максимов", к которым прилагался внушительный патронаж.
   Тем же днем нашу роту расквартировали в здании школы. Одноэтажное, барачного типа сооружение, с длинным сквозным коридором и комнатами (классами), располагавшимися по правой стороне от парадного входа. Вечером было решено устроить небольшую пирушку. В картину всеобщего оживления и воодушевления, царившего вокруг, не вписывалась угрюмая физиономия Бастиана. Он сидел, понурив голову, запустив руки в волосы. Помню, как я тут же вспомнил о письме из дому, о котором говорил майор. Неужели, что - то случилось, неужели стряслась беда с кем - нибудь из его близких? - подумал я, и сел подле него.
  - Бастина, что с тобой? Что случилось? Я слышал, ты вчера получил письмо .....
   Не дав докончить мне начатое, он, уткнув свое лицо в мое плечо, сквозь слезы начал изливать душу:
  - Малыш умер. Тобиан, мой ребенок умер. Мальчик, его больше нет. Ганс умер. Он умер, умер..... умер...
  Потом последовал глухой продолжительный рев, слезы отчаяния, струями лившиеся у него из глаз, оставили внушительный мокрый след на моей гимнастерке. Я старался его успокоить. Да только как это сделать?! Как утешить отца, потерявшего свое дитя? Потерявшего частицу себя! В таких случаях слова бессмысленны, они не несут успокоения, а лишь разжигают пламя душевной скорби сильнее. Не знаю, прошла минута, час или два. Мы сидели обнявшись, в таком положении, по - видимому, нас принял в свои объятия Морфей. Уже смеркалось и в окно заглядывала первая звезда, когда меня разбудил толчком Младшой:
  - Ну что, идете? Все уже собрались и ждут вас.
  Протерев глаза и высвободив руку из - под головы Бастиана, я жестом руки попросил Курта выйти из комнаты, и сам последовал за ним.
   - У Бастиана горе - сын умер.... Считаю, мы должны проявить солидарность и поддержать нашего друга в беде. Собери наших, сегодня обойдемся без шнапса. - сказал я, будучи уверенным в том, что мои слова найдут отклик в сердцах ребят.
  А разве могло быть иначе?
   - Бедняга, а то я смотрю он со вчерашнего дня сам не свой. Конечно, конечно, сейчас же поставлю всех в известность.
  Остаток дня мы провели вместе, в атмосфере братской близости, и скорбного безмолвия. Окинув нас взглядом, Бастиан просипел:
   - Спасибо за поддержку, спасибо - слова заглушались плачем - вы мне, как братья, вы - мои братья. - Продолжил он.
  - Да ты чего, мы - одна семья... Твое горе - наше горе. - Сказал, похлопав Бастиана по колену, Хельмут.
   В те минуты наши сердца коробила общая боль. Чуть успокоившись, кто - то, не помню кто, попросил, фотографию Ганса. Все по очереди любовались этим большеглазым, пухленьким херувимчиком, в белом комбинезоне.
   - Эта фотография сделана в июле 1914, в День рождения Ганса, в Кельне. - Произнес с выдыханием и всхлипывая Бастиан, и уткнулся лицом в подушку.
  На следующее утро Цхегль уже практически ничем не напоминал себя вчерашнего. Он решил жить дальше. Он возжелал, это было видно по его глазам, и понятно по его словам, вернуться домой живым и увидеть могилу сына, понянчиться двумя младшими малютками ( двухлетней Кирой, и трехлетним Вайгелем).
   Утром 6 - го декабря нашу казарму начало сотрясать взрывными волнами, с потолка посыпалась штукатурка, звон падающих наземь стекол отдавался в наших ушах. Мы ошпаренными соскочили с кроватей и двинулись на позиции.
   В том бою каждый из нас проявил себя настоящим воином, впервые я так уверенно смотрел в глаза снующей повсюду смерти. Нужно отдать справедливость русским, они умеют драться и не ведают страха. Сражение продолжалось целый день.К вечеру неприятельский натиск начал ослабевать. С наступлением сумерек все стихло. Нахлынувшая будто невесть откуда почти осязаемая тьма, затушевала наши позиции, накрыв их темно - синим саваном ...
  Мою голень прошила насквозь шрапнель, кость осталась не тронутой. Из двусторонней ранки сочилась кровь, струи которой пересекались пятью сантиметрами ниже. Санитар, седой с пышными, закрученными к верху усами, австриец лет 60, обработал рану и наложил повязку. Я поблагодарил его и угостил табаком.
   "Вот и прошел еще один день, преодолено еще одно препятствие на пути к возвращению домой. Милый дом... Сердце наполняется нетерпением при мыслях о нем. Тоска по дому греет, наполняет живительной силой". - Думал я, ночью после боя, постепенно погружаясь в сон.
   Утро следующего дня преподнесло неприятный сюрприз в виде мокрого снега и пронизывающего до костей северного ветра. В наспех заделанные накануне вечером окна, задувал ветер и влетали снежинки, которые в мгновение ока превращались в мокрые пятнышки на темном деревянном полу. Заспанные солдаты хаотичным потоком хлынули в умывальню. Столпотворение было неимоверное, стоял ужасный гвалт. За место у крана шла настоящая война. Один из наших, рядовой саперно - пехотной роты, затеял драку с австрийцем. По итогам расследования, проведенной дисциплинарной комиссией в тот же день, обоих отправили на гауптвахту.
   Кормили нас отменно: на завтрак каждому полагалась каша и кусок жаренной свинины с морковной подливой, чай, два ломтя белого хлеба, и четыре куска сахара.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"