переплавлялись через Днепр, накрепко привязавшись к бревнам, бочкам и ко всему, что не могло утонуть, как форсировали его уже при наступлении и как с отбитого у врага плацдарма его тяжелораненого, привязав к крылу самолета, увезли в тыл. Всех раненых забрать сразу не представлялось возможным, забирали только офицеров. Отцу повезло, что на нем была офицерская гимнастерка и портупея. Ночью в спешке не разобрались. Вспоминал, как возвращаясь из разведки, в тумане попали под перекрестный огонь, на нейтральной полосе. Каждая из сторон думая, что это враг, пыталась их уничтожить. Двое суток лежали в залитой кровью земле, среди трупов людей, не поднимая голов, ночью вмерзая, а днем отмораживаясь бушлатами от перемешанной с водой и грязью гниющей крови, пока туман не рассеялся, а наши не убедились, что это тоже свои. Рассказывал, как при наступлении отбили у немцев винный завод. Завод был разрушен, и вино залило какой - то бассейн или огромную, открытую емкость. Бойцы штрафного батальона, наступавшие первыми, стоя в вине по колено, пили и набирали его в каски и фляжки, про запас. Заградотряд расстрелял всех. Их трупы так и остались плавать в вине перед глазами наступающих войск. Похоронили отца в 1985 г. на Армавирском кладбище, где позднее с ним рядом, похоронили и мою мать. Чаще всего летом, в гости к бабушке и сестрам, в отпуск приезжала старшая сестра матери, тетя Надя с мужем Семеном Ивановичем Шангиным. Постоянно они проживали в Приморском поселке городского типа, недалеко от Баку. Детей у них не было. Тетя Надя, в отличие от моей матери, была хоть и не очень образованной, но была женщина с фасоном. Прекрасно одевалась, следила за модой и за собой. Она часто упрекала мать за то, что родила нас с сестрой, не имея мужа. В душе же, особенно когда мы подросли, она завидовала ей. Умерла она в душевном одиночестве и была похоронена на кладбище, где жила. Дядя Семен приезжал в Армавир после ее смерти и говорил, что делать ему в поселке нечего, что собирается уехать к своему брату в Архангельск. Письма писать он не любил, поэтому о его дальнейшей судьбе мы ничего не знаем. Но тогда за столом у бабушки они были еще достаточно молоды. Дядя Семен щедро угощал нас детей конфетами и всегда привозил подарки. В Великую Отечественную войну он был десантником. Ходил в разведку и за языками .Высокий, крепкого телосложения красавец, десантник, конечно же не мог не понравится, тете Наде. Ордена и медали на его груди говорили только одно - герой. Героической была у него и работа. Всю жизнь он работал монтажником - высотником. Строил заводы в г. Сумгаите, Карадаге, Приморском, и даже сахарный завод под Армавиром в с. Малоросейка. Когда он там работал, и они с женой Надей снимали там часть дома, они приглашали погостить нас детей. Был и я, мне там очень понравилось, до сей поры помню огромные фруктовые сады и обросший камышом пруд. Купались с местной детворой, сколько хотели. Забот не было, сбегал в магазинчик за хлебом и гуляй, не хочу. В гости к ним ездили по очереди, всех племянников разом принять они не могли, как впрочем и в Баку. Тетя страдала мигренью, высоким давлением и чем - то еще. В Приморском мне нравилось еще больше. Прекрасный и очень уютный поселок, с фонтаном в центре площади, вокруг которого стояли сделанные из розового туфа одноэтажные дома, в одном из которых жили Шангины. Утопающие в зелени улицы, запах моря и цветущей олеандры, мне не забыть никогда. Море и шикарный пляж, в трехстах метах от калитки. Там я первый раз в жизни увидел море и даже негра, к моему великому удивлению, тоже загорающего на песке. Первый раз ездил я, когда мне было лет10, второй, когда исполнилось 13 лет. Удивляло море и волны, а главное огромные корабли и баржи. Дядя Семен водил меня в порт, катал на лодке, знакомил со своими друзьями. У него было много друзей, один из которых работал спасателем на пляже, и который познакомил меня со своими младшими братьями, а те уж со всеми кого знали они. Заботами как я уже говорил, меня не загружали. С удовольствием ломал ветки вербы для кроликов, поливал молодые деревья граната и инжира. Как- то раз, наломал веток олеандры, не зная, что они ядовиты, несколько кроликов подохло, но меня не ругали, хотя нрав у дядьки был крутой. В этом я убедился однажды, когда меня послали в магазин за хлебом. Продавец на просьбу продать мне белый хлеб долго возмущался на азербайджанском языке, но хлеб так и не дал. Белый хлеб продавался только для местных жителей, а приехавшим на пляж отдыха, продавался серый хлеб, мне надо было объяснить, что я племянник Семена, но я не понимал, что он говорит и ушел обиженный. После рабочей смены д. Семен "объяснил" продавцу и он запомнил, что его племянника обижать нельзя. За прямой и крутой нрав он иногда задерживался на несколько суток милицией, но чаще сходило с рук, как ветерану ВОВ и кавалеру боевых наград. Тетя Надя, рассказывала как то, приехав в отпуск. Забилась общая канализация, идущая от всех дворов. Меры по ее очистке никто не принимал, все надеялись на кого- то. Лезть в засорившийся, вонючий, колодец, желающих не было. Дядя Семен с соседским парнем решил очистить колодец при условии, что каждый двор выставит за работу им по бутылке водки. Когда спиртное принесли, работа закипела. Канализацию прочистили, и все жители облегченно вздохнули, но рано. Обмывшись с товарищем после грязной работы в фонтане и приняв по 150 г. для начала, они начали учить, не боятся грязи собравшихся посмотреть на работу, соседских мужиков. Слово за слова, окунули нескольких мужиков головой в колодец. Скандал, конечно, не обошлось без мордобоя, приехала милиция, зачинщиков забрали, но потом отпустили под поручительство администрации завода и соседей. Вот такой был муж у тети Нади, вспыхивал мгновенно, не любил обмана, говорить за глаза, всегда за правду, справедливость и первый в бой. Досталось как то и моему отцу, замахнувшемуся на мать, за праздничным столом. После чего их отношения практически прекратились, надолго. Тетя Маруся Зверева (24.09.1930-15.01.2006г.), младшая сестра моей матери, всеми любимая, молодая, красивая, веселая, любила танцевать и петь, как и все в нашей родне. Вышла замуж в тоже время, когда моя мать встречалась с Шевкоплясом, но семья сложилась. Родила мужу сына Александра(1951г. р), а еще через пять лет, дочь Валентину(03.08.1955г.р.). Валечку, как самую маленькую среди сестер и братьев нашей родни, мы прозвали тогда "Пендачком". Младшим зятем бабушки, мужем тети Маруси, был Зверев Виктор Михайлович(01.01.1927- 01.10.1985г.). Это был образец после военной молодежи. На войне он естественно по молодости лет не был. Закончив восьмилетку, пошел работать на завод. По вечерам, после работы, учился в школе рабочей молодежи. Вступил в комсомол и на совесть выполнял задачи, поставленные еще В.И.Лениным молодежи: "Учиться, Учится и еще раз Учиться...". В послевоенные годы, когда промышленность развивалась огромными темпами, эти задачи были актуальны для комсомола, как никогда. Он был не просто комсомольцем, он был передовиком производства, новатором и рационализатором. Сколько я помню, у них в квартире всегда стояла чертежная доска, с какими- то чертежами и много технической литературы. После школы поступил на заочное отделение в институт, был принят в члены КПСС и постепенно рос от бригадира в мастера, а затем стал начальником цеха, на военном ремонтном заводе в г. Армавире. Вся наша родня гордилась Виктором Михайловичем. Любые вопросы решались, только посовещавшись с ним. А с кем еще, как не с ним, членом партии, инженером, умным, рассудительным и уважаемым человеком. За праздничным столом его место было во главе стола, он разливал бабушкину бражку и принесенную с собой и гостями водку, по старшинству. Произносил первый и важный тост, соответственно событию, его места в масштабе страны, с партийной точки зрения. Надо отдать должное ему, что от родни не шарахался и все праздники государственные, народные и церковные отмечал с ними, чем особенно радовал бабушку Агафью Ивановну. Тетя Маша не только гордилась своим мужем и любила его, она старалась обеспечить ему уют и условия для работы, взяв на себя заботы по дому и детям. Забот у нее хватало, если учесть, что сын Александр долгое время находился на лечении в больницах и санаториях. Учиться по примеру мужа, не стремилась, но зато чистюля была необыкновенная. В квартире у нее всегда был порядок и блеск Хорошо это или не очень не мне судить, знаю только, что она заметно стала отставать по уровню знаний и кругозору от мужа, а ревность с ее стороны только способствовала распаду семьи. Годовая командировка его в Ирак, как лучшего специалиста, знакомство с интересной женщиной - инженером, завершили свое дело. Вскоре он развелся с тетей Марусей и уехал с новой женой к новому месту работы и, хотя к тому времени дети уже были большими, про них никогда не забывал. Помогал им постоянно и делом и советом. Думаю, мои двоюродные брат и сестра, не в обиде на него, а брат когда вырос и окончил техникум, после не сложившегося брака, уехал к нему жить. Там на Украине женился и живет, по сей день. Сестра Валя, окончив школу, поступила в Московский фармацевтический институт. Окончив который, вышла замуж и продолжает жить в Москве, часто навещая родню в Армавире и брата в г. Каневе Черкасской области на Украине. В Армавире, от первого брака ее брата, живет дочь Светлана и внук, которых она не забывает. Сама же тетя Мария, какое- то время еще на что - то надеялась, а потом до конца жизни помнила, любила и злилась, на своего Виктора. Не сразу, но все, же вышла замуж, думаю не случайно, тоже за Виктора. Второй муж был чем - то похож на первого, скорее ростом и осанкой, был другим человеком, но не плохим. Работал он сталеваром на одном из Армавирских заводов, был вдовцом и имел самостоятельно живших взрослых детей. Вместе прожили они много лет, только похоронив его, она уехала жить в Москву, к своей дочери. Сгорбившись к старости, она всегда шутила, любила и понимала юмор, была обаятельной женщиной, которой и останется в моей памяти. Умерла она в возрасте-- лет в Москве, где и покоится ее прах. Как я уже говорил, за столом собиралась не только родные сестры с мужьями, но и двоюродные сестры и братья. Они приводили с собой своих детей, которые являлись нам с сестрой, троюродными братьями и сестрами. Роднила родню Красниковых и Гнездиловых, сестра моего родного деда, Федосья и ее муж Порфирий. Предполагаю, что все началось с Алтая, где две большие семьи Красниковых и Гнездиловых проживали в начале 19-го века и породнились. Не легкие времена, выпавшие на их жизнь, заставляли держаться вместе. С Алтайского края они переехали на Дон, а затем и на Кубань, где и бросили свои корни. Жили они недалеко друг от друга, в одном районе города, виделись часто. В семье Гнездиловых было три сына и дочь. Сыновей звали - Петр, Василий и Леонид по старшинству, а дочь - Валентиной. Об этой семье, я знаю еще меньше чем о своей, но все же, кое- что, знаю. Чаще всех, в гости к бабушке и сестрам, заходила тетя Валя Соколенко (Гнездилова) (1929-1980 г.), с мужем. Красивая, статная она пела и танцевала не уставая. С их приходом задор, доброта и веселье заполняло все вокруг с новой силой. Муж ее Соколенко Алексей Алексеевич(1919 г.р.) - фронтовик, войну закончил в звании старшего лейтенанта по связи, под стать жене был труженик и весельчак. После войны женился, и вместе с Валентиной построились на берегу р. Кубань. Дом был большой, высокий хоть и саманный, но на фундаменте и покрытый черепицей. Вокруг дома разбил большой прекрасный сад и огород. Гордился сделанным, постоянно приглашал в гости. Не без хвастовства все показывал и угощал, угощал. В доме у себя, он показывал вмазанный в стену, для своей Вали, кусок зеркала и говорил, что по тем временам другого они себе не могли позволить. С особой гордостью показывал свой подвал, где он хранил сделанное им вино, разлитое по годам, хранившееся в деревянных небольших бочках и стеклянных бутылях. Для пробы наливал все вина подряд, а понравившееся подавал к столу и давал с собой, в придачу нагрузив ягодой и фруктами из своего сада. Сидя за столом, запевал всегда громко, слегка закрыв глаза, а подпевала ему, тут же вскочившая из- за стола, жена Валя. Она пританцовывала на воронежский лад, прихлопывая руками и пристукивая ногами. Жили они между собой душа в душу. Из детей у них был сын Леонид(1950 г.р.) и дочь Надя, лет на пять старше нас сестрой. Надежда была в мать рослая и красивая. Женихов вокруг нее было всегда, хоть отбавляй, они ей в конечном итоге и загубили жизнь. Отец не мог запомнить бесконечно меняющихся ее мужей, и когда она приводила знакомить очередного ухажера, он говорил: " Садитесь, кушайте, а задержитесь тогда и познакомимся ". Предполагаю, что на свободе они долго не задерживались. Украл, выпил, опять в тюрьму... Задержался только внук Ленька, который недалеко ушел от родителя. Когда подрос, за воровство или хулиганство, отсидел в тюрьме, где подхватил туберкулез и до конца жизни бабушки сидел у нее на иждивении, не понятно чем занимаясь. Забегая вперед, скажу, что концу жизни Соколенко Валентине не позавидуешь. После смерти мужа она поддалась на уговоры своего сына продать отцовский дом, чтобы разделиться и он мог закончить строительство своего дома. Сын Ленька был парень хваткий. После службы в армии, купил в х. Вольном, под Армавиром, земельный участок, женился и строился капитально. Двухэтажный коттедж с хозяйственными пристройками садом и огородом надо было заканчивать. Зарплаты и выручки от продажи урожая с сада и огорода, которым он торговал по примеру своих родителей, ему не хватало. Мать согласилась и дом продали. Матери он купил в заброшенном хуторе полуразвалившуюся хату, без электричества и полом помазанным глиной. Сестре в другом хуторе, не намного лучше, но хоть с электрическим освещением. Не знаю как жила там его родная сестра, но его мать, заезжая к моей матери в Армавир, плакала, проклинала сына и себя, жаловалась на холод и голод, просила продукты и деньги на обратную дорогу и уезжала, прощаясь навсегда. Рассказывала, что внук отбирает и пропивает ее пенсию, а дочери Надьке не до них, она догуливает свою молодость. Тетя Валя Соколенко умерла от голода, объевшись сырых кукурузных зерен. Сын - Соколенко Леонид Алексеевич, сегодня торгует яблоками на базаре. Его часто видит моя сестра. Внешне он, очень похож на своего отца. При встрече с моей сестрой, рассказывал, что живет хорошо. Дети учатся в институтах, а он помогает им. У него с женой Татьяной Степановной (Кучеренко) 1953 г. р., есть дочь Наталья(1971 г.р.) и сын Игорь(1981 г.р.) Порадовался бы за него отец, да слава богу, не дожил. Младшим в семье деда Порфирия, был сын Алексей Порфирьевич Гнездилов (1931 - 1967 г.) которого я практически не знал и не видел, но по рассказам родни знаю, что ходил он по тем временам в авторитетах. Тюрьма для него была вторым домом. Не знаю от кого, но был у него сын Ленька, его я видел, когда он вернулся после службы в армии в форме сержанта. От родни слышал, что он за что- то сидел в тюрьме, но вовремя одумался, женился и уехал подальше от отца и деда с бабкой, у которых он практически рос и воспитывался. Сыновья Гнездиловых жили в одном дворе с отцом и матерью, сделав пристройки к их хате. Только позднее от них отделился средний из сыновей - Василий Порфирьевич Гнездилов (1929 г.р.) который не пример младшему своему брату был степенным и уважаемым человеком. Недалеко от родителей он построил прекрасный большой кирпичный дом, в который и переехал со своей семьей. Его жена тетя Галя родила ему пятерых детей, которые выросли, выучились и обзавелись своими семьями. Из всех их детей я знал только Николая, Аню и еще Олю, остальные были младше меня и я их не запомнил. Надеюсь, что их знает моя сестра, которая поддерживает отношения и перезванивается с Аней. Николая я видел последний раз, когда его провожали в армию и даже помню девушку, которая обещала его ждать. Знаю, что дождалась, она вышла за него замуж, вместе они построили дом в Старой станице под Армавиром, живут и приглашают в гости. Его сестра Аня окончила юридический техникум, затем институт и преподавала юридическое право в техникуме, в котором когда то училась сама. Вышла замуж, и со своей семьей продолжает жить в Армавире. Много лет назад я был у них в гостях, они жили тогда в военном городке Армавирского училища летчиков, помню ее мужа, который тогда служил в этом училище, а вот про детей ничего не помню. Хотелось бы увидеться еще раз, а возможно и всем вместе заехать в гости к ее брату Николаю, но когда это сбудется и сбудется ли вообще, не знаю. О старшем сыне деда Порфирия - Петре Порфирьевиче Гнездилове (1922 - 1981 г.), я вообще практически не слышал, кроме того, что он был. Думаю, что жил он, где то далеко и редко приезжал в Армавир, а если и приезжал, то в разное со мной время. Сам я тоже помню только то, что происходило до поступления в военное училище и немного того, что перепало мне счастье видеть и слышать в редкие наезды, во время отпусков, домой. Я умышленно прервал воспоминания о младшем сыне дедушки Порфирия - Леониде потому, что его судьба неразрывно связана с трагической судьбой стариков Гнездиловых. Расскажу то, что узнал, когда то от родни. Возвратился Леонид после очередного тюремно срока домой, и как всегда ничем ни занимался, а только пьянствовал. Однажды, напившись пьяным, стал требовать денег у своих стариков, те естественно не дали и выпроводили его за двери, проспаться. Ленька в дикой ярости решил забрать деньги силой. Он взломал железной монтировкой двери и кинулся в хату. Первой ему на пути встала его родная мать, которой он и раскроил ударом той же монтировки череп. Мать здесь же упала, заливаясь кровью. Поняв, что сотворил, он кинулся бежать. Дед хотя был стар, но за себя, а тем более за любимую им Федосею постоять мог, кинулся догонять сына. И когда дед понял, что не догонит в надвигающихся сумраках убегающего за железнодорожную насыпь обидчика, он ловким движением, как в первую мировую войну выходя из немецкого плена, выхватил из голенища сапога нож и метнул его в спину своего сына. Ножом он владел прекрасно, и как то показал нам, когда мы играли в ножички с братьями, как это надо делать. С десяти шагов, нож точно вошел в середину абрикосового дерева. Сын его упал замертво, сразу за насыпью Бабушку Федосью долго лечили, но все обошлось. Кожа на голове срослась, а глубокие шрамы под волосами, почти не было видно. Прожила она после этого недолго, и вскоре умерла. Умерла не от полученных ран, я думаю скорее от тоски по мужу, которого за убийство сына осудили. Срок дали небольшой, но горе, страдания, дали о себе знать. Умер он в тюрьме, в возрасте 80-ти лет, пробыв в заключении около двух лет. Мне особенно жалко этих стариков к тому же родного деда я не знал и дедушка Порфирий был для меня единственным. Мне жаль, что я совсем мало знаю о них. Я, например не знаю, почему они православные от рождения периодически "уходили" в баптисты. В это время они вели какой - то потаенный образ жизни и как моя бабушка их не приглашала в гости, заходили редко, за стол не садились, не говоря уже за песни. В святом углу вместо православной иконы, однажды видел, висела рамка с нарисованными в горшке цветами и надписью "с нами бог". Моя бабушка в этих случаях говорила: "Опять в баптисты подались". Но веселому их нраву, было скучно в баптистах, они бросали это дело и вновь их голоса звонко звучали по выходным и праздникам. Что связывало их с сектой, не знаю, возможно, когда то, в тяжелое время, баптисты оказали им помощь, да они не могли от них отвязаться, только сдается мне, что грешили этим делом не только старики, но и семьи их детей, хотя утверждать не буду. Ходили ли они в церковь, я не знаю, но то, что я ходил к старикам "христославить", помню, бабушка посылала с кутьей, а вот чтоб они молились или носили нательный крест, тогда я об этом не думал. Я тоже не носил крестик, хотя меня крестили. Моими крестными родителями были дядя Леня Соколенко и тетя Маруся Зверева. Когда пришло время, в той же церкви где и меня, крестили моего сына Сергея, а крестными у него были, моя сестра Люда и уже сын моего крестного отца, тоже Соколенко, но Леонид Алексеевич. Крестили почти всех и всегда, но кресты носили только те, кто это мог себе позволить или заставили обстоятельства. Когда маленький был, я не носил чтобы не потерять, потом, потому что за это ругали в школе, комсомоле, партии, а когда уже перестали ругать, не ношу по привычке, как и никогда не крещусь, бывая в церквях. Как говорится "ради бога" не подумайте, что я осуждаю, кого то, или призываю к православию - нет. К церковным обрядам я отношусь с уважением и думаю, что много тысяч лет назад это были осмысленные и необходимые действия, но с веками их смысл был утерян, они стали данью уважения к нашим предкам, частью вековых народных традиций, во всяком случае, для меня. К самой православной церкви, как и ко всем религиям, я отношусь, как к политическим партиям и их доктринам, призванным держать народ в нравственной узде, побуждая своих верующих при необходимости, на те или иные действия и поступки, во благо тех, кто знает истину. Мою точку зрения многие не разделят и не надо, но если даже те не многие которые поддержали ее и потом спросили бы у меня совет, я бы ответил, не кривя душой: " Верьте, Верьте, если это помогает вам жить. Верьте, потому что без Веры, Надежды и Любви - человек обречен на смерть". Однажды и в моей жизни был случай, который и до сей поры вызывает во мне непонятные чувства. Было это в 2005 году. Наша внучка-Сашенька, как всегда, летом гостила у нас в Пензе. Как и все маленькие дети крутилась и кувыркалась на детской площадке, во дворе. Домой прибежала испуганная. Обломилось ушко серебряного крестика, висевшего на суровой ниточке, еще с крещения ее на Байконуре. Крестик она подобрала и держала в ладони, показывая его нам с бабушкой. Мы не суеверные люди, но такая примета, ничего хорошего не сулила. Это почему - то сразу запало мне в голову. Успокаивая ее, я пообещал, что на следующий день починим крестик, а пока пусть спокойно играет с детьми во дворе. Утром внучка напомнила мне об обещанном посещении ювелира. Ремонт занял не более получаса. Надев крестик на шею, мы старались забыть о случившемся, хотя плохое предчувствие осталось у нас всех. Уже к вечеру предчувствие дало о себе знать, у внучки поднялась температура и ее постоянно рвало. Ночью скорая помощь отвезла всех нас в одну, а затем в другую больницу. Диагноз врачи установить не могли. Положили в инфекционную больницу, что на улице Красной. Условия содержания в ней больных - ужасны. Любой, поступивший в нее человек, получал возможность мгновенно приобрести букет инфекционных болезней. Бог миловал. Проведя в больнице сутки, их выписали, так и не установив точного диагноза. Что это было, не знает точно даже бабушка - Алла, которая имеет медицинское образование и огромный опыт практической работы. В больнице, они с бабушкой, провели, ровно столько же часов, сколько внучка ходила без крестика. Решили не гневить бога, заменить крестик. Бабушка-Алла здесь же предложила свой золотой крестик, который она носила редко, по эстетическим причинам. Окрестив его в церкви, священник сам надел его на шею внучке. Внучка была счастлива, а мы почувствовали какое-то моральное облегчение. Бабушке купили другой, с цепочкой, в соответствии с современной модой и она не снимает его уже никогда. Кстати, Аллочку, мы окрестили 30 мая 1998 года, когда отдыхали в Зеленогорске, под С-Питербургом (Териоки). Храм Казанской иконы Божьей Матери очень понравился нам своим внешним видом, что и натолкнуло меня на мысль окрестить свою жену. Крестик купили там же в храме. Обряд крещения взрослых людей был прост и короток. Где- то минут через двадцать она превратилась из мирского человека в дитя Божие, покинув широкий путь и перейдя на узкий, пройдя величайший жизненный переворот, возможный в этом мире, как сказано в памятке Новопросвещенному. Обряд крещения был для нее настолько неожиданным и неординарным событием, что она вышла из храма мокрой от пота, покрасневшей от возбуждения, на что я заметил ей: " это так вышла из тебя нечистая сила". Событие сие, конечно, отметили с друзьями по дому отдыха. Так я избавился от нехристя в свой семье, а она стала первым крещеным человеком, среди сестер и братьев, в роду. Вот такие разные, но родные мне люди, собирались за праздничными столами моего детства, и никто из них не знал, как сбудутся их судьбы, и хорошо, что это не дано знать, ни кому из нас, простых смертных. Как мы теперь знаем, они сложились по - разному, а тогда, сидя за столом у моей бабушки, большой дружной и единой семьей, дедушка Порфирий громко запевал свою любимую: Поеду я в город, город Николай Захожу в гостиницу -самою Китай (и все подхватывали...) Раз, два, три, еще раз три люли Захожу в гостиницу -самою Китай
Крикнул на шестерку, дай мне половой, Дай ты мне бутылку с белой головой Раз, два, три, еще раз три люли, Дай ты мне бутылку, с белой головой. Дай ты мне закуски, дай ты мне вина, Дай ты мне Марусю - котору люблю я. Раз, два, три, еще раз три люли, Дай ты мне Марусю - котору люблю я. Что же я наделал, что я натворил, Лето проработал - за ночь все пропил. Раз, два, три, еще раз три люли Лето проработал - за ночь все пропил Кольца заложила, серьги продала. За тебя мой милый, за пиво отдала Раз, два, три, еще раз три люли, За тебя мой милый, за пиво отдала.
Эти слова, любимой песни моего деда, Красникова Гаврила Васильевича, я записал полностью, так как не встречал их в сборниках народных песен. Но пели они и известные сегодня, песни: т. н. "По диким степям Забайкалья, где золото роют в горах..." "У Муромской дороги, стояли две сосны..." "..На побывку едет молодой моряк...." " Мыла Марусенька белые ножки...." " Степь, да степь кругом, путь далек, лежит.." "Черный ворон, что ты кружишь над моею больной головой..." " Шумел камыш, деревья гнулись..." Знали и пели множество и других песен. Пели, может и не совсем правильно, но всегда с душой и чувствовалось, что за каждой песней у каждого из них было, что- то свое, личное, давно пережитое, но оставившее след на всю жизнь. Приятно было смотреть и слушать, сидя в уголке на бабушкином сундуке. Где то подсознательно я уже тогда понимал, что такое счастье вечно длится не может. Постепенно друг за другом ушли из жизни наши старички. Листочками вдоль дорог разбросала жизнь детей, внуков и кружатся они, гонимые ветрами, все дальше и дальше от родных стволовых корней. Последней из стариков ушла из жизни моя бабушка, Красникова (Старкова) Агафья Ивановна (1885 - 1979 г.), прожив 94 года. Последние два года, когда стало ей тяжело колоть дрова, топить печь, на зиму переходила жить к своей младшей дочери Марии, но как только на улице становилось тепло, возвращалась к себе, в родную ей хату. Хозяйство, нажитое всей ее жизнью, она бросить не могла. Заболела она, на последнем месяце жизни получив воспаление легких. После сильного ветра побежала посмотреть, не задрал ли ветер рубероид на крыше. Полезла на крышу чинить и простудилась. Болела не долго, ее организм не перенес простуду. Похоронили ее на Армавирском городском кладбище, о чем узнал я из письма своей матери, служа на Байконуре. Родную всем нам, бабушкину хату, продали за бесценок соседу, разделив деньги поровну между сестрами и их детьми. За эти деньги мать купила мне демисезонное пальто и привезла его мне на Байконур, а по уму надо было, кому то там строится. Осталось бы память и замечательный сад, в котором могли бы сегодня играть наши внуки. Тем не менее, светлая память о ней осталась и живет в сердцах, всех кто ее знал, в песнях, которые пели, затем ее дочери и которые поем мы с Аллой, когда на душе становится совсем грустно. Надеюсь, что придет время, эти песни запоют наши внуки. Моя жена Алла знает много песен, замечательно поет, но первое ее впечатление о моей родне, до сей поры трогает ее душу. Она часто вспоминает, как выпив из маленьких стаканов водку, мамины сестры, выйдя из-за стола запели пританцовывая на воронежский лад песню. Она ее запомнила, а приехав на Байконур, записал Вот слова этой песни: Я в лесу бывал, березы рубал Я в лесу бывал, березы рубал Березы, березы, березы рубал Березы, березы, березы, рубал Березы рубал, на возы складал Березы рубал, на возы складал Березы, березы, березы складал Березы, березы, березы складал. На возы складал, в город отправлял. Березы, березы, в город отправлял Березы, березы в город отправлял. Когда сестры пели, Алла видела, как помолодели их лица, а глаза наполнились радостью. Не остался безучастным свидетелем этой песни и мой сын Сережа, который сидел у своей матери на коленях. Поддавшись общей радости, он незаметно для нее хватанул глоток водки из ее рюмки и заорал, в намерении подпеть взрослым. Его, естественно, уложили спать. Он этого не помнит, ему в первый наш приезд в Армавир, было всего год и три месяца, зато все присутствующие запомнили его и в очередной приезд к бабушке Дусе его окрестили в церкви. Все это случилось позднее, когда я был уже офицером, а 1968 году жизнь для меня только начиналась. Документы для поступления в Ставропольское высшее военное училище связи уже были поданы. Ждали выпуска в школе. Родители справили мне на заказ моднейший костюм, без воротника, с двумя разрезами на пиджаке по бокам. Купили голубого цвета нейлоновую рубашку и туфли. В полном наряде я стоял на пороге новой жизни. До этого у меня были на выход, только одни брюки и пуловер, которые я гладил два раза в день, для школы и перед тем как пойти вечером погулять. Однажды по пути в школу меня окатил грязью проходивший автобус, занятия пришлось пропустить, что в старших классах я уже себе не позволял, в школе было интересно, понимал, что она уже уходит навсегда. Выпускной прошел весело. Танцевать я не умел, как не умею и сейчас, но куда было деваться, если девчонок больше чем парней. Распив в подворотне одну на всех бутылку плодово-ягодного вина, танцевали по очереди со всеми одноклассницами, чтобы никого не обидеть. Рассвет нового дня встречали на мосту через Кубань, куда собирались выпускники со школ всего города, собираются и сейчас, а потом разлетаются по всему свету, причем многие навсегда. Через несколько дней я уже стоял в строю, познавая азы воинского мастерства и готовясь к принятию воинской присяги, на верность своей Советской Родине и своему народу. 1-го августа 1968 г. я произнес слова клятвы, стал курсантом и с этого дня, начался отсчет моей 30-летней службы в Вооруженных силах. Курсантские годы проходили быстро, и как водится, поэтапно: 1-ый - курс - "без вины виноватые..." 2-ой - курс - "веселые ребята.." 3-ий - курс - "у них тоже есть Родина.." 4-ый - курс - "Господа курсанты.." Каждый год обучения менял наше мировоззрение, а следовательно, одни проблемы, заботы и радости сменяли другие. Усердием не отличался, старался разумно совмещать необходимое и приятное. Все трудности и радости тех дней смело разделял с друзьями. Четыре года казарменного положения, это даже хорошо, было время на размышления, созревание и подготовку к жизни. Курсантская среда - не солдатская, разные приоритеты, цели и устремления. Знания, умение и даже поступки офицеров - преподавателей пропускали не только через головы, но и сердца. Достоинство и честь, блеск и шик были в почете. Можно, к примеру, носить головной убор или сапоги по уставу, а можно и не нарушая его, но с шиком и удалью. Этому тоже учились, как и многому другому, хорошему и не очень, но не на занятиях, а в повседневной жизни, от офицеров и своих товарищей. Учебная программа, как и весь уклад курсантской жизни, были насыщены, многое зависело от преподавателей. У одних можно было подремать или написать письма, а у других писали и слушали лекции на одном дыхании, записывая лекционный материал вместе с шутками и анекдотами. В основном офицеры- преподаватели были асы в своем деле, их мастерство и умение мы позднее понесли с собой в войска. В конце первого курса, на занятиях по общевойсковой тактике наш взвод отрабатывал тему- "отделение, взвод в наступлении". Бегали в штыковую атаку лениво и с неохотой. Преподаватель, подполковник фронтовик, лишившийся в войну половины легких и обеих пяток, показал нам на личном примере, как надо это делать, его пример я пронес через всю свою службу, обучая подчиненных. Он построил взвод в одну шеренгу с интервалом четыре шага, с оружием в положении для атаки и предупредил, чтобы не дергались, когда он пойдет на нас в штыковую атаку, сквозь строй. "В атаку на противника надо ходить так", сказал он, "Оружие со штыком наперевес, намертво зажав его руками, слегка нагнувшись вперед, лицо свирепо, передвигаясь с пятки на носок, лечу на врага". Сказав это, он с диким криком кинулся на взвод, с расстояния тридцати шагов. Не долетел он еще до взвода, как тот в панике разлетелся. Во время перекура мы между собой пытались оправдываться, говорили, что он мог случайно задеть нас штыком, но пришли к выводу, что нет ничего лучше, чем фронтовая школа. Подсев к нам он рассказал, как он в первый раз сцепился с немецким солдатом в рукопашной схватке. Немец оказался крепким и тяжелым, навалился на него всей своей массой, ни руками ни ногами он сделать ничего не мог, как и немец, которого он крепко держал. Тогда он вцепился зубами ему в глотку и грыз ее до тех пор, пока на зубах не заскрежетали шейные позвонки. Немец, заливая его кровью, обмяк. Отплевываясь, он вылез из- под него, но навсегда запомнил вкус крови и радость остаться в живых. Первый курс был самым тяжелым не только для меня, для всех, потому, что мы еще привыкали к службе и впервые реально сталкивались со всеми ее тяготами и лишениями. Запомнился марш-бросок в летних лагерях под х. Грушовый, вблизи Ставрополя. К десяти часам утра, выкопав окопы и компандеры, нас построили для марш-броска с полной выкладкой. Жара стояла ужасная. Получили задачу на марш, уточнили по карте маршрут движения, ориентиры и контрольные точки и услышали команду, которую больше всего не хотели услышать: "Защитный комплект в рукава, надеть. Газы". Шли и бежали, лесом и полем. Пот не просто бежал с нас, заливая глаза, а литрами сливался в защитный комплект. Задача была не просто пробежать, но и прийти в конечную точку в составе взвода и роты. В конце маршрута нас встретили дети, из ближайшего пионерского лагеря, с цветами и оркестром. Откуда они взялись на нашу голову, не знаю, но пришлось превозмочь самих себя, собраться и последние метры даже пробежать, не показав смертельную усталость. Прежде чем повалиться на прибрежный песок водохранилища, надо было еще правильно и в нормативное время, снять эти проклятые защитные комплекты. Мы их сняли и ужаснулись, потеряв через пот влагу, выглядели скелетами с впалыми щеками и ввалившимися глазами. Немного обсохнув и отдышавшись, пошли к долгожданной воде. Далеко от берега не заходили, падали в воду, зайдя чуть выше колена. Легли и поняли, что тело не тонет, оно постепенно набухает от воды, как губка и уж затем погружается в воду. Такой усталости, а затем и радости, которая всегда приходит после тяжелых нагрузок или после преодоления чего- то невозможного, я не испытывал еще долго. В последние годы моей службы подобный экстрим не только не приветствовался, он запрещался, и на то были веские основания. Когда я учился, еще служили офицеры - фронтовики, знающие, что необходимо знать и уметь, чтобы выполнить долг и остаться в живых, к тому же здоровье и молодость курсантов были на лицо. В память о тех летних лагерных сборах у меня хранится настоящая конская подкова "на счастье", которую я подобрал возле скважины с водой под х. Грушовый, куда мы подошли наполнить фляги после марш-броска. Надеюсь, что она еще долго будет приносить "счастье" моим внукам. В училище готовили из нас не только профессионалов, но и прививали уважение к искусству. Нас водили на всевозможные выставки и концерты. Актовый зал училища постоянно предоставлялся для прослушивания и цензуры всех приезжающих в Ставрополь концертных групп. Для одних прослушивание, для курсантов - бесплатный концерт звезд эстрады. Запомнились и учено- ознакомительные выступления оркестра и ансамбля училища под руководством майора Осиновского. Они не только исполняли известные музыкальные произведения, но и рассказывали о них подробно, с музыкальными зарисовками, а также о каждом музыкальном инструменте, его особенностях и месте в оркестрах. Среди военнослужащих оркестра и ансамбля были лауреаты конкурсов и просто одаренные дети - сироты, носившие военную форму, а на занятия ходившие в обычную школу. Когда его подчиненные исполняли классические произведения, Осиновского представляли как композитора. Он написал много музыкальных произведений для ансамбля и духового оркестра, а также марши. Все доступные формы воспитания, в сочетании с повседневным укладом курсантской жизни, формировали из нас офицеров, преданных своей Родине, своему народу и, конечно же, Коммунистической партии, как организующей и направляющей силе нашего общества. Стенная печать, боевые листки, комсомольские собрания все это было, но не выпячивалось над другими средствами и формами воспитания. Все было в меру. На кафедре Марксизма-Ленинизма, как и на всех других кафедрах, боролись за успеваемость, не нажимая на психику, не ставя свои предметы над остальными науками. Начальник этой кафедры после сдачи экзамена говорил: "Я хочу тоже есть, хлеб с маслом " и этим было все сказано. Я полностью согласен с офицерами училища, которые говорили, что училище даст знания, которые помогут вам на первое время адаптироваться в войсках и послужат основой к дальнейшему самосовершенству, а какие знания, навыки, для вас станут важнее, подскажет жизнь.
Позднее, проходя службу в войсках, я понял до какого маразма можно довести предметы, изучаемые на этой кафедре и силу партийного влияния, если без ума и вопреки здравому смыслу, поставить их над всем, а проповедников, организующих и направляющих эту силу, над всеми. И тогда и сейчас я прекрасно понимаю, какую роль и место занимает политико-моральное воспитание и состояние, в боевой готовности войск, но когда это состояние приобретает конкретный образ - "заградотряда" и подталкивает тебя в спину, любой уважающий себя человек задумается, с какой стороны враг. Предугадывая вопрос, а чем же мы занимались в свободное время и выходные, отвечаю. Как и все солдаты в армии - писали письма и даже в часы самоподготовки. Писали письма и вели даже коллективную переписку, если случалось, приходило письмо от девушки "на деревню дедушке". Такие письма и ответы на них, зачитывались на построении роты, после вечерней поверки, где каждый предлагал свое, а поручали ответ какому- то одному подразделению. Знакомились всегда и при любой возможности. Иногда нас специально для знакомств, приглашали старосты групп на чай, в институты и училища. Часто, на таких вечерах нам специально подавали на стол чайнички с вином. Помешивая такой чай, чайной ложечкой, быстро находили общие интересы. Наш курсовой офицер, возможно, пил такой же чай, но виду не подавал. Когда повзрослели, знакомились уже с "выкрутасами". В конце третьего курса, мы ехали на войсковую стажировку, в рабочем поезде от Тулы до Козельска и конечно маялись, от скуки. На одной из остановок в наш вагон подсела девушка и, устроившись на скамейке, принялась за книгу. Два наших курсанта, до этого дремавшие у окна, вдруг начали вести "заумную беседу", называя друг друга только по имени и отчеству, подчеркнуто уважительно. Несли всякую ахинею: "Уважаемый И.И., бесспорно, я согласен с вами и нашим уважаемым академиком В. И. Преображенским, который в своей работе " О...." писал (вставляется любая чушь), но последняя статья профессора И.П. Охмана, утверждает обратное...(снова вставляется любая чушь)". "Смею вам возразить уважаемый П.П. Возможно, вы еще не успели, ознакомится, со статьей - доктора наук А. Ж.. Дальского, в последнем журнале "(любой научно-технический журнал)" эксперименты которого превзошли все наши ожидания", вставлял другой собеседник. Создавая видимость увлекательной беседы, один из них, как бы невзначай, заметив девушку, говорил: " Уважаемый П.П. , мы оказывается не одни, с нами дама, позвольте вас просить продолжить, если вы не возражаете, наш спор в другой раз. Позвольте откланяться. Честь имею". После чего они вставали и галантно преставились девушке, целуя ей руку, не забывая прищелкнуть каблуками. Заметив "крылышки" на эмблемах наших связистов, девушка, желая поддержать разговор, говорила, что они, наверное, летчики и возможно даже будущие космонавты. Наши друзья, скромно опустив глаза, отвечали, что они "простые военные пчеловоды". После удивления, они начинали приоткрывать ей страшную военную и даже государственную тайну. Только ей и по Большому секрету. Рассказывали, что это удивительные, специально обученные и специально вооруженные Пчелы, способные вести все виды разведки, уничтожать одиночного противника в любой части света и даже как пыльцу, переносить взрывчатку, химическое оружие и даже ядерное. Их пчелы способны, как в улей, носить атомы урана во вражеские укрытия, а когда потребуется, по команде, взорвать их. Что касается массовых, боестолкновений, то для этого используются Осы, но не просто - осы, а боевые Осы специально обученные, опять же, экипированные и вооруженные, для этих целей. Наводя тень на плетень, они долго бы продвигались к заветному телефонному номеру или адресу, если бы не курсант из соседнего отсека, который подошел к девушке и произнес: "Вы, наверное, устали от них. Разрешите пригласить Вас к чаю" и увел девушку к себе за столик, к которому присоединились и наши Фантазеры. Годы учебы пролетели быстро. Расставаться с училищем не хотелось, но на второй год, как в средней школе, не оставляли. Офицерские погоны мне вручил маршал войск связи Пересыпкин И.Т., в ВОВ - нарком связи СССР. Горжусь этим и поныне. Распределение получил в Тюра-Там, т.е. Байконур. Тюра-Там - "тюрьма там", считалось не лучшим распределением. Многим хотелось служить в средней полосе России, поближе к родному дому. Меня же тянуло посмотреть на передний край дерзновенного штурма космоса, к тому же я уже знал, что там имеется приличный городок под названием "Ленинск", в котором есть все необходимое для жизни молодого офицера. Провожали меня к месту службы, как и положено, всей родней. Обнялся напоследок с друзьями и был таков. Это не Ставрополь, где взял такси и через час дома, это Казахстан двое суток поездом. Родной город и все, что с ним было связано, остались навсегда в прошлом. Конечно же, я периодически приезжал на время отпусков домой, один и с семьей, но это был уже не мой город, в нем проходила не моя жизнь. Моей Родиной на долгие годы стал Байконур и город Ленинск. С целью осмотреться и как то устроиться, на станцию Тюра-Там я прибыл на два дня раньше указанного в предписании срока. Естественно меня никто не встречал, хотя для встречи выпускников училищ выделялся автобус и офицер от отдела кадров. До отдела кадров космодрома добрался самостоятельно, первым утренним, автобусом. С началом рабочего дня, в отделе кадров мне сменили предписание и указали войсковую часть, где предстояло проходить службу. В часть я добрался мотовозом, к концу рабочего дня. Мотовозами на Байконуре называли поезда, которые перевозили людей к месту работы и обратно в город. Командир части поручил заместителю начальника узла связи устроить меня в общежитие и уехал домой. Получив койку в общежитии и осмотревшись вокруг, до меня стали отчетливо доходить слова - "Тюрьма-Там". До города Ленинска больше шестидесяти километров. На площадке, где я поселился, кроме расположений нескольких войсковых частей с их техническими объектами, трех общежитий для холостяков, столовых и дома офицеров, в котором три раза в неделю перед танцами показывали кинофильмы, больше ничего не было. В связи с большой удаленностью от города женатые офицеры и командование части приезжали на службу, в расположение части поздно и уезжали рано. Большую часть суток воинскими частями командовали дежурные по частям, да вечные ответственные за выполнение распорядка дня, офицеры- холостяки, живущие на площадке. Проходили дни, затем пошли недели, мое личное дело в часть не приходило, к работам по специальности я не допускался, денежное довольствие не выплачивали, а когда закончились деньги, то и платить в столовой мне стало нечем. У живущих со мной офицеров, деньги не задерживались, но с питанием они помогли. Они познакомили меня со своими военторговскими девчонками, работающими в столовых, после чего те кормили меня вместе с ними бесплатно и от души. Конечно, хотелось поехать посмотреть город, встретится с однокурсниками, но как поедешь, если в карманах, как и на душе, пусто. Я уже начал привыкать к жизни при части, если бы к концу второго месяца, случайно не встретился с вновь назначенным командиром своей части, который и пообещал разобраться. Оказалось, что в спешке мне выписали предписание в другую часть. В войсковой части, куда пришло мое личное дело, уже оформили уголовное дело, о не прибытии офицера к месту службы. Другими словами, проходя службу в одной части, в другой я находился в розыске, как уклонист от службы. Чтобы не придать делу скандальный ход, через час меня пожарным автомобилем, доставили к месту моей службы. Так стараясь приехать на службу пораньше, я опоздал в часть на два месяца. Войсковая часть, в которую меня доставили, коренным образом отличалось от первой. Это был боевой полк, в составе ракетной бригады стратегического назначения, несущий постоянное боевое дежурство. Устав и порядок чувствовался даже в мелочах. В опытно-испытательной части, в которой я проболтался до этого, порядок был, но отсутствие постоянной боевой работы, обыденность и скука расхолаживали офицерский состав. Даже не представляю, как могла сложиться моя служба, судьба, останься я в прежней части. Я благодарен судьбе, что на этапе моего становления, как офицера, мне выпало счастье служить в боевом полку, где боевой дух, дисциплина и порядок делают свое благородное дело. К командованию Расчетом боевого обеспечения приступил сразу. В расчет входили солдаты и сержанты четырех разных специальностей - радисты, телефонисты, специалисты засекреченной телефонной связи и электрики-водопроводчики. Все они заступали на боевое дежурство в составе боевых групп полка. Как командир отдельного подразделения я находился в непосредственном подчинении командира полка, начальника штаба и начальника связи, а в порядке внутренней службы подчинялся командиру роты, в расположении казармы которого размещался мой расчет. Большие начальники они как всегда рядом и далеко, а вот с офицерами роты, особенно с командиром роты, мы подружились. У них я учился правильно проводить занятия, вести журнал, писать расписание занятий и всему, что было необходимо. Чтобы помочь мне быстро освоится, командир роты приглашал меня на все занятия, которые он лично проводил со своими офицерами или сержантами. Приглашал даже на разносы, которые устраивал своим подчиненным, при этом проводил он их особенно доходчиво и красочно, чтобы было понятно мне, я мог чему - то научиться и сделать правильные выводы. Постоянно предлагал мне интересные статьи, книги и журналы, которые считал необходимо прочитать и знать молодому офицеру. Дружили мы на службе и в быту, так что обучение продолжалось, практически не прерываясь. Вскоре это положительно сказалось на моих успехах, успехах моих подчиненных и на порядке в казарме в целом. Уже через месяц службы в полку начальник штаба части утверждая мое расписание занятий, услышав от меня четкие ответы на поставленные им вопросы и ссылки на руководящие документы, подписал его и сказал, что за меня он теперь будет спокоен. До этого он красным карандашом ставил вопросы, ждал от меня объяснений, не услышав вразумительных ответов, возвращал переписывать. Я не понимал, и бегал к ротному за помощью, оказалось надо просто хорошо знать руководящие документы и со знанием дела отстаивать свое мнение. За все годы службы в ВС. я больше не встречал начальников штабов, которые бы могли безукоризненным знанием руководящих документов, приказов и директив, заставить проверяющих начальников согласится с ними или поверить, что перед ними то, что они и хотят видеть. Такой мастер своего дела, конечно же, долго не мог оставаться незамеченным начальниками, с должности начальника штаба полка он ушел на должность начальника штаба бригады, а затем начальником штаба гражданской обороны Белоруссии. Это произошло позднее, а пока он учил, а мы учились у него науке побеждать. С такими наставниками уже через год я чувствовал себя на службе, как рыба в воде. Освоил смежную специальность и как положено всем в полку, заступал на боевое дежурство со своими солдатами и сержантами, подменяя офицеров боевых групп пуска. Во время моего отсутствия в подразделении, меня подменяли мои сержанты, на которых к тому времени, я мог полностью положиться, во всем, как на себя. Чтобы в подразделении не чувствовалось частое и порой длительное отсутствие начальника расчета, я поставил дела в расчете по структуре полка, дополнив обязанности своих командиров отделений своими обязанностями, условно назначив своего первого заместителя, начальника штаба и заместителя по общевойсковой подготовке и спорту. Все, что знал и умел я сам, старался передать своим заместителям. Распределение обязанностей позволяло сержантам находить время для качественной подготовки к занятиям, вести документацию подразделения, а мне контролировать состояние дел и помогать каждому из них персонально. Полная отдача сил, с моей стороны, не прошла незамеченной, со стороны подчиненных. Не хвастаясь, скажу, что командовать подразделением, где начальник служит примером для подчиненных во всем, а его слово больше, чем закон для них, огромное удовольствие. Вскоре я и мой расчет навсегда стали отличниками боевой и политической подготовки и блистали всегда и во всем. Поощрения использовал, в полном объеме дисциплинарного устава и даже превышая его. Например, я по договоренности с командиром роты и начальником штаба, водил их в составе роты на ночные и дневные стрельбы, метание боевых гранат, а то и просто на тактические занятия, где они могли в полную силу почувствовать себя настоящими солдатами. Дело в том, что программа боевой подготовки моего подразделения, несущего боевое дежурство на командном пункте полка, отличалось от программы общевойсковой подготовки роты, а кому же не хотелось в молодые годы побрякать оружием. В свою очередь сержанты и солдаты расчета проявляли заботу обо мне и даже опекали меня в мелочах. Мать одного солдата даже связала для меня, по его просьбе, теплые шерстяные носки, чтобы в хромовых сапогах у командира не мерзли ноги, и передала их в посылке сыну, вместе с письмом для меня. Не хочу, чтобы сложилось впечатление идеализации событий и службы того далекого времени, но скажу, что во всей своей дальнейшей службе, я старался ниже не опускать планку, поднятую мной, лейтенантом, в боевом расчете. Однажды я со своим расчетом задержался с началом политических занятий, сдавали оружие и хим. защиту после утреннего тренажа на плацу в оружейную комнату. На улице шел мелкий моросящий дождь, необходимо было все сдаваемое протирать от влаги, а это требовало времени. Задержка была незначительной, минут на пять не более, да и причина вполне уважительная, но только не для проверяющего - секретаря комитета комсомола полка, старшего лейтенанта Квашина, который устроил мне разнос на глазах подчиненных, в учебном классе. С его слов выходило, что я никто иной как - враг, а действия мои направлены, в конечном итоге, против Коммунистической партии, Советского правительства, основы - основ воспитания воинов. В общем "гундел" из-за пяти минут, минут десять, прежде чем я его не попросил убраться и начал занятия. В те годы попросить выйти и не мешать проведению занятия, освобожденного представителя комсомола, ставленника самой партии, в лице партийного аппарата полка, мягко говоря, ничего хорошего не обещало. Я старался не показать своего волнения, но подчиненные понимали, их командиру - несдобровать. Политработники загрызут его стаей, даже командир полка не поможет. Выручили сержанты. Один из сержантов, занимающейся в моей группе политической подготовкой, техник боевой группы пуска, не входивший по штату в расчет, был секретарем первичной комсомольской организации управления части, чтобы поддержать меня произнес: "Товарищ лейтенант, а вы не волнуйтесь, он давно беспартийный..., не может быть секретарем комсомола полка...". В доказательство своих слов, он достал из металлической шкатулки ведомости уплаты взносов, за несколько лет. Они должны уничтожатся периодически, но никто не требовал этого, а он решил оставить, и пояснил: " что здесь Квашин болел, затем не было у него денег на взносы, а потом кода долг уже был большим, просто перестал платить, подумав, что ему все простительно...". Не думал секретарь комсомола полка, что сержант срочной службы окажется толковым и напрасно. Ведомости, любезно переданные мне, я спрятал в свой шкаф, под замок. В перерыве занятий рассказал о случившемся своему другу - командиру роты капитану Федькову Н.Ф. Федьков сразу понял, какая бомба у меня в руках и посоветовал, если собираюсь сцепиться в схватке, для начала переложить документы к нему в сейф, а уж потом докладывать командиру полка. Командир полка обязательно вызовет, так как секретарь комсомола полка, скорее всего, уже доложил о результатах проверки политзанятий замполиту, а тот в свою очередь командиру полка. Не успели закончиться политзанятия, как передали, командир полка вызывает к себе, срочно. Провожали меня все молча, с надеждой и тревогой, как в бой. Командир части давно привык к конфликтам возникающими между политработниками и офицерами полка и вызвал, чтобы побыстрее загладить конфликт. Не оправдываясь, в задержке занятия, я доложил командиру о том, что секретарь комсомола полка не оплативший взносы более трех месяцев, год назад автоматически выбыл из комсомола, в соответствии с Уставом ВЛКСМ. Доложил так же о том, что ведомости уплаты взносов я изъял, и они находятся у меня. Вызванному, заместителю по политической части, я все повторил, и даже потребовал: - "долой негодяя, опорочившего комсомол...". Командир меня не отпускал, и мне пришлось больше часа сидеть у него в кабинете. Как мне рассказали потом, почти час, секретарь партийной организации и пропагандист полка переворачивали кверху дном мой класс, искали какие- то документы, не обнаружив их, понуро побрели в штаб полка. Пока сидел, в кабинет командира, зашел его заместитель по ракетному вооружению подписать срочную бумагу и спросил у меня, почему не на занятиях. Узнав от командира о причине, здесь же выдал анекдот в тему: "Это же надо, я всю жизнь на руководящих партийных должностях, а она сволочь заложила, что беспартийный". "Будет повод избавиться, хоть от одного придурка.." - продолжил он и скрылся за дверью. Он, как и все офицеры полка, не любил партийных работников, а Анатолия Квашина вообще считал не нормальным за то, что тот под формой носил свинцовый пояс для тренировки своего тела. Выйдя от командира меня больше никто не вызывал и ни о чем не спрашивал. В этот день, анекдот про жену партийного работника, вновь стал популярным. На следующий день наш проверяющий уже стоял в строю соседней части в качестве техника, каких - то систем технической ракетной базы, а через год был уволен из рядов ВС. как психически не здоровый. Надо отдать должное командованию бригады того далекого 1974 года - никакой реакции не последовало. Забыли о случившемся сразу и не вспоминали никогда. По тем временам это был Поступок. Как показала дальнейшая жизнь, он был в моей жизни первым, но не последним в борьбе за справедливость и светлое будущее человечества. Я и сегодня считаю, что будь партийные руководители примером во всем и всегда, для рядовых коммунистов и народа, СССР - как страна, существовала и процветала бы. Я готовился к вступлению кандидатом в члены КПСС. Верил в торжество Коммунизма, в справедливость и светлое будущее. Все порочащее партию, относил к не порядочности отдельных ее аппаратчиков. В своем комсомольском билете, в далеком 1975 г., я сам написал слова, которые долгие годы были моими искренними убеждениями: "Советский офицер- это уже коммунист. Но офицер - коммунист это несравненно большее. Офицером-коммунистом можно стать лишь тогда, когда голова твоя, руки и ноги твои, будут работать в такт с сердцем, выстукивающим Марсельезу. С комсомольского учета я был снят в 1978 году. К этому времени я женился, у нас родился сын Сергей(23.04.75г. р.), ростом 57 сантиметров и весом 4 килограмма 150 грамм. О его рождении я узнал, будучи на боевом дежурстве. Моя жена Алла, когда пришло время, пошла в родильный дом, откуда мне и сообщили по линии командных пунктов. Жизнь налаживалась и шла своим чередом. Командование космодрома, успешно решая свои задачи, ракетную бригаду особо не беспокоило, ограничиваясь плановыми проверками. Все изменилось сразу и вдруг, когда нас передали в подчинение Оренбургской армии ракетных войск стратегического назначения. Потом нас неоднократно принимали назад и передавали обратно, мы привыкли, но тогда это было впервые. В бригаде популярными стали слова известного автора на известную песню: Меж бескрайних степей затерялося, небольшая ракетная часть, Горе горькое по свету шлялося и на нас невзначай набрело..... Уже на строевом смотре мы узнали, что наша бригада отстала от армии, на десять лет. Потом каждые два года, при приеме - передаче, мы отставали от принимающей стороны, так же на десять лет. Мы даже не могли подсчитать, в каком каменном веке мы жили. Оренбургская армия за дело взялась круто, одни проверки сменялись другими. В один из дней нам довели, что едут и не просто едут, а наводить железной рукой порядок, в вопросах быта и службы войск. Это называлось тогда - практическое оказание помощи на местах. Готовилась вся бригада дни и ночи. Сверяли с Уставами жилые городки, ритуалы, бытовые и служебные помещения, даже мысли военнослужащих. Наш командир и его замы с линейками обследовали каждый сантиметр казармы. Только в ночь перед проверкой разрешили уехать домой офицерам, оставив на страже порядка только командира роты, капитана Федькова Н.Ф. Утром следующего дня подойдя к казарме, мы ахнули. В казарме полным ходом шел ремонт, а весь личный состав роты и моего расчета, аккуратно разместился в палаточном городке, за казармой. Времени на расспросы не было надо проводить занятия, к тому же к казарме двигалась группа, сопровождаемая командиром полка. Трудно сказать, что подумал командир, который развернулся и молча, пошел назад в штаб, а сопровождал и показывал казарму только ротный. Федьков показывал, рассказывал о планах, записывал мысли проверяющих, целиком и полностью соглашался с ними. Как только комиссия покинула казарму, я кинулся к ротному с вопросами. Николай Филипыч объяснил: " знаешь Миша, когда у лопаты сотня недостатков, ее лучше выбросить, останется одно, нет лопаты. Оставшись вечером один и размышляя о цели проверки, я принял решение. Время пересилить людей еще было, а погода позволяла". Я боготворил ротного и сказал: " при твоем уме и хватке, давно пора ходить тебе в каракулевой шапке". Останется ли у него голова к вечеру, оставалось ждать до вечера, когда подведут итоги первого дня проверки. Не уезжая домой, ждали возвращения командира. Поздно вечером в казарму влетел командир, крепко пожимая руку ротного, говорил: " Мог же, мог же, хотя бы меня, предупредить..". Потом он рассказал нам, что произошло на подведении итогов, и как перед этим, ему угрожающе показывал кулак командир бригады. А события разворачивались следующим образом. Начал подведение, зам. командующего армией, словами о том, что командование бригады, командиры частей полностью самоустранились от решения вопросов быта солдат и сержантов. Солдаты живут в условиях хуже, чем скот, у них в армии, на хозяйственных дворах. Пришла пора развернуть командиров лицами к солдатам. Самостоятельно работать и думать, разучились, ждут кнута, правда не все, есть один полк который, не дожидаясь нашего приезда, работает над этими вопросами. Генерал поднял, похвалил и поставил в пример всем, нашего командира полка, к удивлению командиров всей бригады и еще большему удивлению самого командира нашего полка. Идя на подведение итогов, он думал только об одном, что не видать теперь уж никогда ему папахи, как своих ушей. А тут вдруг такой поворот. После такого успеха он естественно бежал, нет, не бежал, а летел в казарму, где ждал его любимый ротный командир. В штабе его возвращения так же ожидали его заместители. Все дружно и весело возвращались домой, набившись в командирский Уазик. И никто из них даже не предполагал, что самое интересное они увидят утром следующего дня. С самого подъема, во всех казармах бригады кипела работа. Вылетали окна и двери, разрушались стены, личный состав перебирался в палатки. Всем пообещали материалы и деньги и даже сказали, что покажут альбом с образцами всех помещений казармы. Комиссия уехала, пообещав через месяц вернуться, для проверки устранения недостатков. Командование нашей части было в недоумении и не знало, что делать. Совместно было принято решение, подождать прибытие материалов и денег. Через неделю ротный вернул личный состав из палаток в казарму, развесив все по своим местам, на старые гвозди, которые не выдергивали из стен. Подошло время прибытия комиссии по устранению недостатков. Обошли, посмотрели и сами вздрогнули. На дворе дожди по ночам заморозки, а здесь целые части живут в летних палатках и ждут чего то, от армии. Доложили командующему и вот он уже здесь со своим замом, и проводит разбор полетов. "Не надо на дядю надеяться, ждать манную с небес, а кто вам что- то обещал, у того и спрашивайте. Три дня вам сроку, люди должны жить в казармах", так примерно он говорил на совете командования, и опять же неожиданно для всех, привел в пример нашего командира, который, не дожидаясь кнута, сделал ремонт казармы, в казарме у него чистота и порядок, сделано без дорогих материалов, просто и со вкусом, а главное у него твердый уставной порядок во всем. С подполковника Лемешинского П.З. надо брать пример. Петр Зосимович после таких слов, почувствовал как тепло и уютно будет ему в папахе. В скором времени командир получил долгожданную папаху, а потом на каждом разводе говорил, что уши мерзнут и давать ее