Аннотация: Как ни странно, но воспоминания об убогости жизни спустя какое-то время тоже вызывают иной раз какую-то необъяснимую ностальгию...
Старик - это я. По крайней мере, старуха стоит на этом насмерть. Может, она и права, ибо не смотря на оставшиеся до старости умозрительные лет двадцать, к мо-лодым утехам меня как-то не тянет, что старухой было сразу и с неудовольствием замечено. Судя по отдельным ее репликам, бабка она довольно скабрезная, любящая в силу своего возраста хотя бы понаблюдать за разгульной молодой жизнью.
Впервые со старухой встретился я на кухне. Маленькая, высохшая до состояния сморщенного яблока, она восседала у подоконника на протертом стуле и сверлила меня злобным птичьим глазом.
- Ты что, жить здесь будешь, или как?, - проскрипела она неожиданно громким и неприязненным голосом.
- Жить буду или что, - ответствовал я, как можно миролюбивей.
Я был наслышан о ней и раньше, но действительность превзошла все ожидания, почерпнутые из сторонних рассказов. Уже через минуту я понял, что она совершен-но безумна. То есть, в том, что и как можно съесть или куда надо идти, дабы по-пасть в свою комнату, она прекрасно разбирается. Однако, все, что выходит за рам-ки комнаты, кухни и коридора между ними, старуха воспринимает, как таящую в себе массу угроз "вражескую территорию". А, как следствие этого, видит враждеб-ность во всем, что может проходить, пробегать или проползать где-то поблизости, включая кошку.
- ...А тут старик, ишь ты! Кошку стережет! Вчера Америку показывали! Я к уча-стковому пойду, я их отсюда выгоню! Это же надо - он сидит там и кошку стере-жет... Я к участковому сегодня ходила, только не было его. Но пойду, расскажу всем, - слышал я следующим утром доносящийся с кухни визгливый голос старухи. А приоткрыв дверь увидел, что у нее есть и слушатели в лице маленькой черноволо-сой женщины и зажатого у нее под мышкой черного бульдога. Женщина посмотрела на меня, и на положенное "с добрым утром" резко отвернулась. Старуха тоже мед-ленно отворотилась к окну и принялась там что-то усердно высматривать. Обе за-молчали.
Когда намаявшись с прочисткой стока, мытьем ванны и окатившись холодным душем я вернулся на кухню, соседки с монголоподобным животным уже не было. Поэтому я предложил старухе чаю или кофе на выбор, неожиданной реакцией на что был довольно энергичный, справленный убогим матом пассаж, смысл которого заключался в том, что сейчас приедет милиция.
- Я тебе устрою! Я те щас устрою, ... твою мать!, - орала старуха. Ишь ты, пова-дились тут мне грязь разводить! А я - мой за ними, говно убирай! Я те устрою щас!!!
Старуха привстала и двинулась в мою сторону.
- Так... Тихо!, - неожиданно для самого себя гаркнул я. Заткнись, старая! Кинь кости на стул и чтобы - ша! ...
Старуха неожиданно улыбнулась, и по ее виду было нетрудно догадаться, что она удовлетворена. Через пару секунд она снова смотрела в окно, а я поставив на плиту чайник, механически ушагал через коридор в свою комнату.
С того памятного утра началась у меня совершенно новая, давно забытая жизнь в общей квартире старого дома в центре Москвы, похожая на то, с чего я когда-то много лет назад начинал. Правда, тогда соседи были иными - осетинский винодел Шурик с женой, и очаровательный бабник Вася, который здорово сдал после того, как женился на племяннице Шурика - Джульетте. В том доме на Грузинской царили благожелательность и уют. Поэтому в сожительстве со старухой именно теперь, по прошествии многих лет, я не мог не усматривать проявления какого-то особого смысла: нынче мне абсолютно все равно, кто присутствует по соседству - славный человек или стихийное бедствие. Более того, исполненная движения жизнь уже приучила меня всегда чувствовать себя в одиночестве, что гораздо логичней куль-тивировать в обществе выжившей из ума одержимой коммунистки восьмидесяти с лишком лет, нежели вызывать неловкие ощущения у добрых и здравых людей.
В несусветную рань через пару дней меня разбудил истошный бабкин голос. Не-вольно прислушавшись, я разобрал довольно странный текст: "Милиция!... Это ми-лиция? А, милиция... Жарко. Я сегодня всю ночь не спала - так жарко было, что дышать нечем... Это внизу кур жарют! У них там печка всю ночь горит. Вы приез-жайте, надо их арестовать, разобраться! ... Приедете, а? А-а-а ...".
До девяти, когда мне было пора уходить, милиция еще не приехала. Поэтому, о дальнейшем развитии событий я узнал позже, от той самой соседки с бульдогом. Прибывший по вызову наряд, состоял из двух молодых парней с автоматами. Ста-руха открыла им дверь и стала громко рассказывать о том, какая в Москве стоит жа-ра, о том, что внизу - прямо под ее комнатой - есть печка, где круглые сутки "кур жарют". Что они, демократы, делают это специально, чтобы ее со света сжить. И, что надо во всем разобраться. Парни помолчали, переглянулись и сказав: "Ладно, разберемся...", - загрохотали сапогами вниз по лестнице.
Следующую ночь старуха спала сном младенца. Ее не было ни слышно, ни видно вплоть до следующего вечера, когда все повторилось с самого начала. Опять "жари-ли кур" внизу, отчего "наверху" было нечем дышать.
Худо-бедно, но старуха, проведшая - по рассказам ее бывших соседей - в кварти-ре, чуть ли не безвыходно, много лет, как-то к этому приспособилась. Наверное, это не требовало от нее особых усилий, потому что было своеобразным выходом. Осо-бенно в последние, уже несоветские полтора десятилетия.
Во время войны старухина сестра, в отличие от нее самой, оставшейся работать в Москве, ушла на фронт. Там попала в плен, побывала в лагерях для остербайтеров, откуда была распределена на работу в Германии. После победы она вернулась до-мой. А сравнительно недавно получила от германской стороны солидную денежную сумму в качестве компенсации за плен. Старуха, служившая всю жизнь коммуни-стической идее официанткой, сидела целыми днями на табуретке у окна, проклина-ла свою более "удачливую" сестру и плакала от бессильной зависти к ее нынешне-му достатку.
Когда-то, еще в сталинские времена, по соседству со старухой жила еврейская се-мья, которую однажды ночью навсегда увезли на "черном воронке". Вспоминать об этом она избегает, отнекивается: ничего, мол, я не знаю, и не знала, что у них там. Однако, слыша постоянные старухины звонки по каждому поводу в милицию и зная, как нередки были в те годы такие устранения нежелательных конкурентов по жилому пространству, как сообщения "куда следует" о своих подозрениях, я поду-мал отчего-то, что дело тут вполне могло быть и нечисто. Тем более, что старуха часто не отдавала себе отчета в том, что не только делает, но и рассказывает многое уже чисто инстинктивно, вспоминая что-то из своего прошлого.
***
Проходили день за днем, сменялись недели. Старуха время от времени успокаи-валась, и старику удавалось попадать в ванную не только по ночам, когда она затво-рялась там наглухо и могла часами сыпать проклятья из-за обшарпанной двери, но и днем. Это было намного удобней, потому что именно днем давали относительно горячую воду, и можно было хоть как-то постирать копившееся тряпье. Тем не ме-нее, каждая очередная серия водных процедур начиналась с кропотливого извлече-ния из стока следов старухиной активности - обрывков половой тряпки, пучков во-лос и непременно мелких клочков размокшей бумаги, в происхождении которой яв-но присутствовала какая-то старушечья тайна. Иногда в голове у старика даже мелькало подозрение, что старуха постепенно уничтожает некий компромат - архив ВКПБ или частную переписку врагов народа. Но, расправив однажды несколько мокрых клочков, и обнаружив, что они совершенно чистые, он погрузился в уныние и окончательно решил больше на эту тему голову не ломать.
Кошка, которую старик стерег неспроста, оттрубила пару недель всевозможных вариации на тему любовных призывов и затихла, что стало причиной душевного об-легчения у всех, кому приводилось слушать ее бесплатные круглосуточные концер-ты. Правда, что касается старика, то ненадолго: обретя успокоение, хитрое живот-ное обернулось существом донельзя вредным и саркастичным. Оно повадилось, на-пример, нежно, но и настойчиво тереться об исключительно неустойчивые предме-ты, вроде вазочки или большой незакрытой пластиковой бутылки с водой, в резуль-тате чего старику приходилось в зависимости от обстоятельств либо выгребать из-под дивана осколки, либо закидывать миниатюрное наводнение всеми попавшимися под руку тряпками и салфетками. Похоже, что кошку это откровенно забавляло, по-тому что она изящно присаживалась в полуметре от района ассенизации и подчерк-нуто внимательно наблюдала за ходом работ, изредка поднимая на старика разум-ные кроткие глаза, в которых светилось сочувственное понимание.
Сменив знойную городскую духоту, за окнами гонял неожиданно холодный ве-тер. Он забивал под одежду и в щели окон сырую промозглую морось и старуха ста-ла мерзнуть. Не помогали даже печки для жаренья кур, которые исправно работали внизу в кафе, по причине чего милиция в период похолодания отдыхала. А старуха пару дней молча расхаживала, шарила по углам, с какой-то непонятной целью во-рошила распиханные по-за ящиками тряпки и прочую ветошь, вынимала, долго при-глядывалась куда-то туда, откуда их извлекла, затем снова заталкивала на место. Только на третий день, придя, вероятно, к какому-то окончательному заключению, старуха начала постоянно появляться у двери комнаты, где жила кошка, прислуши-ваться к щели у разболтанного замка. Будучи застигнутой в столь пикантной позе, она резко ушаркивала к себе, сопровождая поспешное бегство криками: "А мне за-чем это? Мне это ни к чему! Какое мое дело?!..." А после того, как исчезала за сво-ей дверью, содержание вещания менялось, и из-за стенки доносилось уже: "Я с ва-ми со всеми разберусь! Вот, милиция приедет... Димка, вот, приедет! Я у вас все двери поломаю, все пообрываю! Стрелять таких надо, сволочи!..."
С наступлением дождливой погоды напомнили о себе коммунальщики. Как-то ранним утром прямо перед дверью подъезда появилась яма. Она ежедневно прирас-тала в обе стороны метра на два и вскоре превратилась в опоясывающий выход ров, на дне которого, в грязной жиже угадывались изломы труб и куски дробленного бе-тонного перекрытия. По утрам, в редкие перерывы от дождя, на укрытых газетами и картонными ящиками кусках асфальта вокруг раскопа, сидели и курили сами бла-гоустроители в замызганных оранжевых жилетах. Одновременно, во всем доме от-ключили воду. Отключили как бы не совсем - только с утра до вечера, но исчезала тонкая струйка именно в то время, когда большинство жильцов просыпалось. А прорываясь снова уже к вечеру, водица представляла собой вонючую коричневую струю, которую надо было сливать не менее часа общими усилиями всех жильцов.
Похолодание было в самом разгаре, когда однажды, уже приготовившись куда-то идти, старик неожиданно наткнулся на старуху в коридоре.
- Ты там свой холодильник выключи!, - размашисто показывая по обыкновению, как именно это надо сделать, прокричала она. Старику, как всегда, надо бы молча пройти мимо, и совершенно неуместный вопрос "Какой еще холодильник? Что, снова что-то показалось?". был непростительной ошибкой. Старухе только того и было надо:
- Я те устрою! Он там холодильник включил и дует мне под дверь - по всему до-му сквозняки сделал!
- Да, посмотри сама - где тут холодильник, - распахнул я дверь.
- Мне это не надо - смотреть еще! Это не мое дело! Какое мое дело?! Мне это не надо!..., - зарядила она, потом часто засучила к себе, захлопнулась и разразилась призывами милиции и угрозами все переломать.
Старик вышел под дождь. В яме перед подъездом плавал картонный ящик, на бо-ку которого было написано наискось "Добро пожаловать в ...", а дальше прилипла какая-то дрянь ...
***
Приходящая иногда в гости соседская собачка, как полагается, во многом походи-ла на своих хозяев. Иногда, молча глядящая исподлобья, она напоминала соседку, а иной раз вела себя гораздо активней, что обнаруживало ее сходство с хозяином. Правда, если сам сосед ограничивался исключительно неразборчивой бранью и без-зубыми угрозами всем, кто шарахался, встречая его в подъезде с бульдогом на по-водке, то у самого животного зубы были, и оно пускало их в ход при первой же воз-можности. До тех пор, пока приземистое кривоногое чудо довольствовалось беспеч-ностью квартиросьемщиков нерусской внешности, старуха, оповещаемая соседкой об очередной жертве, всякий раз радостно смеялась беззубым ртом, выкрикивая, так, мол, им, жидам, и надо - "а то ходють тут всякие абрамычи". Вероятно, в от-ношении собачки у старухи была своя незамысловатая теория, которой она при ка-ждом удобном случае делилась ею с окружающими. Смысл концепции, как можно было догадаться, в том, что "собака жидов чуить". Она их, то есть, "жидов и черно-жопых потому и кусаить, что не любить нерусских". Все это, как правило, излага-лось на кухне, независимо от того, слушал кто-либо старуху или нет.
Но однажды приключился конфуз: бульдог, которого заходящая время от времени соседка всегда крепко зажимала под мышкой, каким-то чудом извернулся и сумел-таки, подлец, тяпнуть застигнутую врасплох старуху.
Несколько дней она скрывалась от позора в своей комнате, оставляя лишь следы потайных посещений толчка и кухни. Примечательно, что в обоих местах общего пользования, она умудрилась без свидетелей свернуть пару кранов, после чего го-родская канализация получила круглосуточный поток чистой воды на кухне, а слив унитаза, напротив, приказал долго жить. Оставалась ванна, которую старик еже-нощно травил жидкой хлоркой, пытаясь вернуть относительную белизну ее корич-невому из-за многолетних наслоений лону. Но и несчастная ванна, как выяснилось однажды, не избежала аморального надругательства.
Старуха, похоже, страдала боязнью покойников. Поэтому, избегая скончавшегося унитаза, она приспособилась справлять малую и большую нужду в соседнем поме-щении. И все бы ничего, так как старуха присноровилась посещать для этих целей "помоечное" устройство тогда, когда никого дома не было и остаточные явления, вроде непонятных запахов или отпечатков на кафеле списывались на общую гни-лость ветхого строения. Но, как-то раз, старуху разобрало далеко заполночь, когда старик еще не спал.
Прогрохотав по коридору, "по типу" никто не заметит, она ненадолго уединилась в ванной и скоро вернулась в свой затвор, не догадавшись со сна хотя бы сполос-нуть результаты своего творчества. После чего старику пришлось поменять распи-сание ежедневной санобработки, производя ее самым кардинальным образом как можно чаще.
Какое-то время оскорбленная собакой старуха еще продолжала скрываться от по-сторонних взглядов. Но по прошествии пары недель стала потихоньку-полегоньку изредка показываться тенью на приоткрытой двери, за которой она, недоступная чужому глазу, стояла и прислушивалась к тому, что творится во внешнем мире. По-том начала выглядывать вполголовы и, наконец, решилась на присутствие на кухне, где обнаруживалась лишь у окна, за которым во что-то подолгу и пристально вгля-дывалась. В такие минуты старуху можно было созерцать исключительно со спины. Но делать это было небезопасно, так как заподозрив, что за ней могут наблюдать, она начинала, медленно красться в сторону подозрительного объекта, пристально вглядываясь и прихватив то, что оказывалось под рукой. Таким предметом мог быть кухонный нож, сковородка или грязная тряпка, которыми старуха начинала энер-гично размахивать во все стороны, как только попадала с кухни в полутемный ко-ридор. Если ей при этом так и не удавалось никого поразить, то лишь потому, что старик вовремя скрывался от греха подальше, а кошка испускала откуда-то из под ног пронзительный вредный крик, и старуха, пошатнувшись от неожиданности, спа-салась бегством.
Кошка, не смотря на то, что сохранила подростковую тягу к шкоде и молодую прыть, была уже старой и умной. Наверняка понимая, что старуха слегка подслепо-вата и сознавая выгодность при сем своей черной шерсти, она бесшумно расхажива-ла по коридору вдоль стен, чтобы в случае опасности во мгновение ока стать неви-димой в ближайшем затенении. Старику иногда казалось, что старухе существова-ние кошки представляется даже сомнительным, потому что при обнаружении иной раз маленького черного зверька, старуха всем своим видом выражала крайнюю за-думчивость, похожую на старание вспомнить нечто давно забытое. А очнувшись, долго и безуспешно разыскивала свою химеру по темным углам.
Было бы несправедливо считать, что старуха совсем утратила способность к ка-кому-либо прогрессу. В отношении всяческих каверз и порождения новых мифов, так или иначе связанных с квартирой и теми явлениями, что находились в зоне ее внимания, соперников ей было не найти. Как-то в старухиных беседах с самой со-бой ожила в виде рефрена случайно ухваченная тема о том, что у старика есть некое вредоносное приспособление - то ли холодильник, то ли вентилятор, которое он имеет обыкновение включать, чтобы старуху извести. Несколько попыток предъя-вить ей отсутствие подобной аппаратуры не только не увенчались успехом, но и еще больше утвердили старуху в ее подозрениях. Дело в том, что в одном из углов длин-ной комнаты старика, под самым потолком висела появившаяся неизвестно откуда огромная карнавальная маска, изображающая что-то среднее между дьяволом и очень пожилым сатиром. Черный провал рта под огромным кривым носом, что за-печатлелся, похоже, в старухиной памяти, почему-то немедленно был связан ею с вентилятором, соплом, холодильником и прочей чертовщиной одновременно. Вы-яснилось это случайно, когда старику рассказал об "открытии" старухи сосед. И вы-зывавшие до той поры недоумение громкие старухины сообщения о том, что "там у него второй сидит - он и дует", стали гораздо понятней.
***
Внизу, за свинцовыми от времени стеклами окон, затихая лишь на ночь, бурлит пешая Москва. Рядом - Белорусский, и представить, насколько плотна здесь жизнь, нетрудно. Огромное количество цветов круглый год, шум толпы вперемежку с виз-гом носящихся автомобилей, отдающие эхом вокзальные объявления, ленивая и упитанная милиция, многочисленные бомжи, которые греются по утрам у входа в метро. Толстенная полусонная баба неприветливо глядит сквозь стекла того, что должно было бы означать fust food. Насчет "fust", впрочем, сомнений быть не мо-жет, насчет этого - всегда пожалуйста. Но, вот, "food" гораздо уместней было бы заменить на "decayed". Разумеется, через дефис, потому что всяческие пирожки под названиями "с мясом" и "с рыбой", начинены одной и той же желеобразной дурно пахнущей массой. Москвичи, кроме бомжей, их не берут. А те, кто пересаживается с поезда на поезд, неизменно прихватывают к пирожкам бутылку водки, которую можно купить тут же рядом, прямо из рюкзака у крепкого краснорожего мужика - так не отравишься.
Я иду вдоль киосков, высматривая газету, и впервые встречаю старуху вне квар-тирного коридора. Она бойко шлепает по пыльному асфальту, опираясь на толстен-ную палку, и неотрывно вглядывается куда-то вдаль. На локте у нее старинная вы-цветшая капроновая авоська с кошельком внутри. Какая же она маленькая! Идя мелкими шажками по прямой, она вряд ли способна различать кого-то в отдельно-сти. Толпа для нее, наверное, похожа на огромный перистальтирующий кишечник, в котором она улавливает лишь основные течения. Прохожие, бегущие, как принято в Москве, сломя голову, автоматически огибают фигурку моей замечательной соседки с той же грацией, с которой умудряются не спотыкаться о разбросанные на дороге изуродованные картонные коробки. Но старуха ничего этого не замечает, и идет по своим делам до тех пор, пока у нее не спрашивает что-то такой же, как она старый дед. Несколько секунд она слушает его, опершись двумя руками о палку, потом ловко перехватывает ее где-то посередине и энергично замахивается, неразборчиво крича нечто, вроде "...я тебе!!! ...на хуй!!!". Старичок тут же испуганно отбегает, а старуха, не оглянувшись, невозмутимо продолжает свой путь.
А я, как почти что каждый день, снова спускаюсь в метро и долго еду вниз на эс-калаторе, с благодарностью вспоминая о случае, столкнувшем меня с моей непод-ражаемой соседкой.