Аннотация: Осенью листья клёна-момиджи становятся ярко-алыми; горные вершины остаются белоснежными всегда.
Братец Каэдэ был красив той особенной красотой, что более всего ценилась на Востоке в прежние времена... и, возможно, будет цениться в будущем - хрупкой и тонкой, выражающей не физическую силу, но чистоту и благородство духа.
Стройный и тонкий, как кленовое деревце, изящный, как оно же в своём осеннем убранстве - именно поэтому мы и звали его так.
Он умел играть на музыкальных инструментах, танцевать, рисовать цветной тушью прекрасные пейзажи - воздушные и будто бы парящие над листом бумаги, писать превосходным каллиграфическим почерком, а также вырезать из цветной и белой бумаги разные фигурки и картины, ажурные и фантастически детальные, несмотря на совсем небольшой размер.
Хромоножка, увидев последние, начал жутко стыдиться собственных поделок, которые казались ему, в сравнении с ними, тяжеловесными и грубо сделанными. Но всё равно ходил за братом, как привязанный, превозмогая усилившееся ощущение собственного несовершенства, и без того преследовавшее его всю жизнь, и восхищаясь братовыми талантами со всем жаром, на который он был способен.
Каэдэ с удовольствием занимался с ним - рисовал для него пейзажи, вырезал журавликов, диковинных существ и цветных драконов-повелителей стихий... Скоро вся комната Хромоножки была украшена этими бумажными фигурками, подвешенными к потолку и трепетавшими при каждом дуновении ветерка, так что казалось - они вот-вот взлетят.
Каждое лето Каэдэ уходил высоко в горы, чтобы провести всё лето в окружении лишь снежных вершин, звенящих ручьев, цветов, ласковых оленей да поющих ему цикад. Осенью, когда листья клёнов-момиджи становились ярко-алыми, он возвращался, и зиму проводил с людьми, перебираясь с места на место и чаруя всех своей красотой, изяществом и талантами. Однако нигде он не останавливался подолгу, ни с кем не заводил связей - возможно, благодаря этому и оставался в памяти людей чем-то прекрасным, но нездешним и мимолётным.
- Красота хороша лишь издалека, - однажды сказал он нам. - Людям нужен кто-то, кто очаровал бы их мелодиями горних миров и ушёл из их жизней, оставшись для них воспоминанием, прекрасным и ничем не омрачённым. Я стараюсь давать им это... Но мой собственный удел - одиночество, по крайней мере, до тех пор, пока я исполняю ту роль, которую выбрал для себя. Человек может быть свободен от несовершенств этого мира, лишь оставаясь наедине с природой, но не рядом с другим человеком.
Кому, как не нам, было это понимать... Поэтому мы радовались встречам с ним, происходившим весной и осенью, но не призывали его остаться с нами навсегда. Несколько недель он наслаждался вместе с нами багряными и золотыми красками осени и другими щедрыми её дарами, однако как только первый снег ложился на разноцветный ковёр из листьев, его незримо звало то, что он почитал своим долгом, и он спускался с гор в долины.
Он говорил, что появляется среди людских жилищ лишь зимой, поскольку чистота и белизна снега, а также свежесть морозного воздуха - это единственное, что порой помогает ему оставаться тем, кто он есть...
Весной, когда деревья зацветали, он вновь возвращался в тот дом, где мы нынче жили - на полпути между дольним миром и горными вершинами - уставший, в изодранной и грязной одежде, однако довольный тем, что исполнил то, что следовало. После этого он мог на целое лето отложить в сторону свои музыкальные инструменты и слиться в единое целое с природой, позабыв на время обо всём том, что омрачало его зрение и слух во время зимних странствий, и набираясь сил для нового путешествия.
Но перед этим он проводил с нами те несколько недель, когда весь мир наполнен особенно буйным весенним цветением, а земля и небо будто меняются местами - воздух становится нежно-зелёным из-за молодых кудрявых листочков, украшающих ветви деревьев, земля же - белоснежной от усыпавших её опавших лепестков.
Хромоножка был рад готовить купальню для того самого первого омовения, которое столь желанно для уставшего, измаравшегося с ног до головы путника, и потом, взяв брата за руку, сопровождать его туда.
- Абсолютный слух становится внизу редкостным мучением... - сказал однажды Каэдэ, рухнув в воду горячих источников и просидев там около двух часов, прежде чем он нашёл в себе силы произнести хоть слово.
- Я понимаю, - откликнулся Хромоножка, ждавший неподалёку, когда брат как следует отмоется. - Но мне бы всё равно хотелось хоть раз испытать, что это такое...
- Ну вот, теперь твоя душа снова чиста, - сказала чуть позже Данаэ, подавая Каэдэ цветочный чай.
Тот полулежал в плетёном кресле в блаженной истоме после купания, одетый в новую, свежую одежду. Открыв глаза и выпрямившись, он приподнял фарфоровую крышку с чашки и вдохнул терпкий аромат.
- Так-то оно так, да только Хромоножка всё равно лучше и чище меня... - вздохнул он. И, подумав, добавил: - В десять раз.
- А?! - встрепенулся тот, на границе сна расслышав собственное имя. Сидевший на травяной циновке у ног брата, он мастерил из кленовых ветвей подарок ему, да так и начал засыпать, сам разморенный исходившим от Каэдэ ощущением блаженства.
- Я говорю, что абсолютный слух тебе не нужен, - улыбнулся тот.
- Ну вот, - насупился Хромоножка. Потом махнул рукой: - Так ведь и всё равно нет его, что тут обсуждать. Я раньше и не думал о том, как это прекрасно - уметь создавать музыку, пока тебя не встретил...
- У каждого свой талант.
- Да... - Хромоножка покосился на поделку в своей руке. Порой он бывал ими доволен, но порой начинал безжалостно критиковать сам себя, и ничьи хвалебные слова тут не могли помочь, даже брата Каэдэ.
Вечером его комната украсилась новыми фигурками из бумаги, развешенными там и сям вместе с мелодично звеневшими колокольцами.
- О чём ты думаешь? - спросил Хромоножка брата, лёжа вместе с ним на расстеленном на полу матрасе и прильнув головой к его плечу. - О том, как вернёшься в горы отшельничать? Мне кажется, что ты уже наполовину там...
- Я всегда наполовину где-то, - с грустью ответил тот. - Только наполовину. - И перевёл разговор на другую тему: - Позаботься о моих музыкальных инструментах, пока меня не будет.
- Обязательно, - обещал Хромоножка.
С собою Каэдэ брал одну свирель, утверждая, что лишь её звук, радостный и чистый, по душе величественным горным вершинам, покрытым вечными снегами. Видно, во всех остальных инструментах слишком много человеческой души, а горы бывают суровы к ней - не каждую подпустят к себе, да и то прежде нашлют немалое количество испытаний. И всё-таки, в глубине их исполинских твёрдокаменных тел бьётся сердце, исполненное милосердия ко всем живущим - потому-то они и посылают вниз своих детей, таких, как Каэдэ.
Благодаря ему, мы особенно полюбили осень и весну. Но в жаркое, душное лето как будто почудится вдали мелодия свирели - прохладный ветерок, долетающий с гор...
Зимою же смотрим на снег и вспоминаем алые листья клёна - а где-то Каэдэ, одетый в одежды рубинового цвета, исполняет танец любви, посвящённый белоснежным горным чертогам.