В последнее время она часто приходила к этому дому. Стоило задуматься, позволить мыслям произвольно заскользить по событиям последних дней или утонуть в далеких воспоминаниях, как ноги сами приносили ее сюда. Вот и сегодня, она медленно бродила по опустевшему городу, разглядывала парящие в воздухе невесомые крошки-снежинки, выбирала ногой ровную пушистую поверхность, чтобы придавить сапожком, оставить на тротуаре недолговечный след, а когда остановилась, оказалась в тихом переулке недалеко от приземистого серого здания.
Дом старался не выделяться, маскировался в ровном ряду двухэтажных зданий - одинаково однообразных в своей скупой кубической форме, вместе с ними он упирался отштукатуренной стеной в широкий тротуар, и так же как они застенчиво отгораживался от дороги старыми тополями. Прятался, но скрыться не мог, его выдавал широкий фасад, которого вполне хватило бы на три обычных дома, а еще больше притягивала взгляд простая некрашеная дверь, встроенная над неудобной низкой ступенькой в середину стены, и металлическая вывеска на ней.
Как обычно Зина не стала подходить близко, она выключила плеер и остановилась на противоположной стороне дороги, укрывшись за толстым тополиным стволом. Здесь всегда было тихо и пусто. До центральной площади пешком не больше десяти минут, но даже в начале лета, когда город еще был полон народа, в этот переулок прохожие сворачивали редко. Лишь иногда раздавались торопливые шаги, которые, не доходя до серого здания, терялись в укрытых домами дворах, да время от времени небольшой компанией или поодиночке проходили те, у кого подошло назначенное время. Посетители сверяли вывеску с бумажным извещением, деловито распахивали тугую створку и быстро скрывались в сумеречном провале. Дверь скрипуче захлопывалась, и тишина снова накрывала пустую дорогу и скучные унылые дома.
Мобилизованные. Почему-то никто из них после распределительной комиссии не возвращался назад, в переулок. С обратной стороны здания был другой вход - служебный, и все прошедшие комиссию пользовались им. Они всегда останавливались во дворе, растерянно и жадно смотрели по сторонам, то ли здороваясь, то ли прощаясь, а потом расходились по тропинкам вдоль гаражей, смущенно улыбающиеся, побледневшие, баюкающие перебинтованную руку. Проходило две-три недели, им вручали повестку, и через день, ранним утром с легкой сумкой или рюкзаком на плече они уходили на вокзал. Провожать мобилизованных было не принято.
Долго ждать не пришлось, скоро в переулке послышались голоса, раздалось мягкое снежное похрустывание шагов, и к зданию распределительной комиссии подошла компания молодых людей - три парня и две девушки. Зина подумала, что внутрь войдет кто-то один, а остальные будут ждать товарища на улице, но парень, подошедший к крыльцу первым, длинный и нескладный, с непокрытой головой, подскочил к двери, галантно открыл ее перед девушками и с поклоном изобразил дурашливый приглашающий жест. Смех колыхнулся и тут же затих, лица пришедших посерьезнели, и друг за другом они скрылись внутри.
Редко бывает, когда знакомым назначают одно и то же время, а тут сразу пятеро, да еще и одного с ней возраста, ну, может быть, на год или на два старше. Зине захотелось посмотреть на них еще раз, увидеть, как они выйдут во двор, запомнить их лица и улыбки.
Для того чтобы пройти комиссию, требуется не меньше часа, но идти ей было некуда, и, сделав большой круг по чистым, засыпанным свежим ноябрьским снегом улицам, она свернула с соседнего переулка к заднему двору. От площадки перед служебным входом тремя извилистыми лучами разбегались протоптанные в снегу тропинки, которые через несколько десятков шагов терялись в проходах между гаражами и какими-то служебными будками. Зина не стала выходить на открытый двор, она облюбовала место за углом крайнего гаража, переключила плеер на радио, чтобы послушать новости, и стала ждать.
Довольно долго ничего не происходило, она успела слегка замерзнуть и соскучиться. Наконец хлопнула дверь, но вместо ожидаемой компании во двор вышел пожилой мужчина в коротком пальто и легкой матерчатой кепке. Как и все после комиссии, он неуверенно огляделся по сторонам, осторожно пристроил перебинтованную руку за отворот пальто и зашагал в Зинину сторону.
Деваться с узкой тропинки было некуда, уходить не хотелось. Она сдвинулась к краю, наступила одной ногой в снег и отвернулась. Мужчина протиснулся мимо, чуть-чуть толкнув ее плечом, и остановился. Пахнуло кислым запахом мужского пота и табака. Зина оглянулась, прохожий сердито смотрел на нее, над серыми ввалившимися глазами хмуро сдвинулись брови, бесцветные, плотно сжатые губы слегка шевельнулись. Она поспешно выдернула наушник.
--
Что вы говорите?
--
Как тебя зовут?
--
Зина Штормхель.
--
Почему ты не внутри? Боишься?
Мужчина хорошо видел ее руки, десять ровно подстриженных аккуратных ноготков, покрытых бесцветным лаком.
--
Я... У меня допуска нет. Понимаете, я тестирование не прошла, меня негодной признали, исключением.
Взгляд пожилого прохожего смягчился.
--
А, генетически отклоненная. Ждешь кого-нибудь? Родители? - он кивнул головой в сторону здания.
--
Нет, - Зина замотала головой, врать не хотелось, а объяснить в двух словах, зачем она дожидается незнакомых людей, было затруднительно.
Но мужчина расспрашивать не стал, лишь понимающе с улыбкой кивнул и повернулся уходить. Ссутулившийся, он показался Зине трогательно неухоженным и очень одиноким. Неожиданно для себя она его окликнула:
--
Подождите. Я новости сейчас слушала, - Зина покачала наушник от плеера. - Волну возле Бутурново задержали, по экспериментальной методике Гольцмана. Говорят "достигнут стабильный сдерживающий эффект".
Мужчина смотрел на нее и молча ждал.
--
Ну, понимаете, теперь эту методику по всему фронту собираются использовать. Правительство обещает, что Карлоград обязательно удержат.
Мужчина не шевелился.
--
И еще высоту Волны на нашей долготе установили, она оказалась даже ниже, чем в Норвегии, можно на самолете пролететь. Теперь экспедицию готовят. - Она слегка развела руками, показывая, что новости кончились.
Мужчина только вздохнул.
--
Удачи тебе, девочка.
Зина смотрела ему вслед и недоумевала, новости хорошие, - почему этот странный прохожий не обрадовался? Легкое настроение пропало, даже расхотелось встречать ушедшую на комиссию молодую компанию. Но она их все-таки дождалась, просто из-за того, что любое начатое дело надо обязательно доводить до конца, - так говорила мама.
До общежития было далеко, почти час быстрым шагом, а трамваи и автобусы не ходили с августа - водителей в городе не осталось, Зина успела основательно замерзнуть, прежде чем добралась до своей комнаты. Сбросив курточку и сапоги, она устроилась отогреваться у батареи. За окном стемнело, в пятнах света от уличных фонарей мельтешили подросшие за день снежинки. Наконец-то пришла зима.
Встретившийся ей сегодня дядька совершенно не был похож на ее отца - невысокого начинающего лысеть импозантного мужчину с тщательно ухоженной бородкой - и, тем не менее, чем-то его напоминал. Может быть, строгим и одновременно беспомощным взглядом?
Зине нравились их еще недавние семейные ужины, немного суетливые, но уютные. Мерное негромкое постукивание посуды, когда мама расставляла на кухонном столе тарелки и раскладывала ложки с вилками, проголодавшийся отец, каждые пять минут заглядывающий в дверь, пока его не пристраивали резать хлеб, она сама, мешающая в большой кастрюле, парящий заманчивым ароматом борщ и рассказывающая как прошел день, что случилось в школе, как дела у подруг и друзей. Отца мобилизовали в начале июля, он даже не узнал, сдала она вступительные экзамены, или нет, маму через месяц.
Накануне, июньским вечером она с отцом поругалась из-за Волны, так уж получилось. В новостях сообщили об эвакуации столицы, которую удерживали почти три недели. Теперь же объявили метод Иванова-Тарского неэффективным, требующим чересчур много ресурсов, и перенесли оборону на триста километров южнее. "Метод Катанги", - сказал диктор, - "по последним расчетам позволит сдержать наступление Волны на площади в два с половиной раза больше при том же самом числе мобилизованных". Зина считала, что столицу оставлять было нельзя, надо было идти на любые жертвы, но город удержать. Отец сначала над ней подшучивал, дразнил главным стратегом страны, а потом рассердился и стал доказывать, что в правительстве сидят не дураки, и они лучше понимают на какие жертвы идти можно, а что будет глупым растранжириванием сил. Они спорили, пока не вмешалась мама и не выгнала Зину в свою комнату готовиться к экзаменам, а отцу пригрозила отключить телевизор, если он не перестанет третировать дочь. Отец обиделся, но через час, после нового новостного выпуска зашел к ней и гордо сказал: "Ну, что я говорил! Волну задержали на линии шириной в триста двадцать километров. Скоро назад погонят".
На следующий день она пришла с выпускного экзамена по истории и с удивлением увидела всю семью в сборе. Отец с мамой сидели на кухне, все было готово к обеду, ждали только ее. "Что-то случилось?" - хотела спросить она и увидела перебинтованную руку папы. Перебинтован, собственно, был только средний палец, да сама кисть прихвачена двумя мотками, чтобы повязка не спадывала. Мама казалась усталой, а отец сидел гордый, только взгляд его был как у встреченного сегодня прохожего, суровый и беспомощный.
Обед прошел в молчании, и, в конце концов, отец не выдержал, запсиховал: "Что вы уныли? Очнитесь, новости послушайте. Сегодня началась подготовка к массовому отражению, так что скоро начнем двигать Волну обратно. Еще месяца два-три, ну, максимум полгода и я вернусь".
Отец ушел на вокзал, Зина сдала выпускные экзамены, прошла собеседование и поступила в институт, а потом мобилизовали маму. Жить одной в пустой квартире Зина не захотела, дождалась сентября и переселилась в институтское общежитие. Вместе с ней в девятиэтажной свечке жило двенадцать человек, такие же, как и она, - отклоненные. Занятий не было из-за отсутствия преподавателей и студентов. Начало отражения Волны все переносили и переносили, продолжали отрабатывать новые методы сдерживания и понемногу отходили к югу. Сейчас граница проходила всего в четырехстах километрах к северу от их города, по линии: Триполье, Карск, Луганск, Хромово.
В дверь постучали, и воспоминания испуганно спрятались, на пороге комнаты стоял Вадим, невысокий веснушчатый паренек, ее ровесник. Он учился в соседней школе, жил с ней в одном дворе, так что Зина его немного знала. Он тоже поступил в институт и, как и она, в начале сентября переселился в общежитие.
--
Зин, мы сегодня работающий магазин нашли, жратвы закупили полные сумки. Даже вино есть. Решили вот нашу удачу отпраздновать. Пойдешь?
--
А кто там у вас?
--
Да почти все, только Николаич с Леной Ивановной где-то гуляют, а так сегодня вся общага в нашей комнате.
--
Ладно, сейчас приду, - идти не очень хотелось, но отказывать без причины было неудобно. - А что за удачу празднуете? То, что магазин нашли?
--
Да нет, что под мобилизацию не попали.
--
Что? Извини, что ты сказал? - Зина медленно поднялась. - То есть нам повезло? А мои отец, мама они что, неудачники что ли, по-вашему?
Голос ее задрожал. Вадим понял не сразу, а потом пренебрежительно хмыкнул:
--
Зинка, у тебя явно крыша едет. Мы тут все неудачники, а наши предки - и твои, и мои, и вообще все, кто мобилизован, - неудачники полные и окончательные. У нас-то хоть надежда на эвакуацию осталась. А они все, волной накрылись.
--
Замолчи! - Зина, не глядя, шарила по столу, руки ее наткнулись на маникюрные ножнички, и она сжала их, порезавшись и не замечая выступившую между пальцев кровь. - Уходи.
Вадим попятился.
--
Так ты чего, не пойдешь? - он выскочил из комнаты. - Идиотка!
Хлопнула дверь, Зина опустилась на стул и заплакала. То, что Вадим сказал о мобилизованных, мог говорить только дикий, необразованный человек, который ни разу не смотрел телевизора, не слушал радио и не ходил в школу. Ни злиться, ни обижаться на таких было нельзя, но слезы все равно текли по щекам.
Эвакуацию объявили через неделю.
Белая равнина тянулась к расплывчатому горизонту и сливалась на юге с мутными, почти прозрачными горами. Колонна, в которой шла Зина - всего пятьдесят человек, уже в первый час вытянулась длинной цепочкой вяло шагающих друг за другом людей. Снега выпало немного, но идти, даже проваливаясь всего-то по щиколотку, было тяжело. Зина, как и многие другие, почти не снимала наушников, шагать под музыку казалось легче, даже если в ушах звучало одно и то же, по кругу, немного ободряли лишь сообщения диктора - Луганск пока удерживали. Детей в колонне не было.
Начальником отряда назначили пожилого гражданского, недавнего служащего мэрии. "Привал", "Подъем", "Пошли" - вот и все его команды, а чаще он просто махал рукой и шел впереди, первый утаптывал заметенную дорогу. На ночлег останавливались в брошенных селах. Общей кухни не было, за припасами никто не следил, каждый обходился тем, что взял с собой.
Вадима и других знакомых по общежитию с ними не было. Говорили, что еще две такие колонны ушли восточнее, и больше в городе людей не осталось. В начале пути никто толком не понимал, куда они направляются, но постепенно командующего ими мужчину расспросили - целью похода оказалось горное село, где они и будут ждать. По словам начальника, оборона города выстроена по точным расчетам, поэтому всех отклоненных надо было эвакуировать километров за двести, чтобы не было наводок на Волну.
Во второй день дорога пошла на подъем и запетляла вокруг поднимающихся все выше и выше холмов. Через два дня холмы превратились в горы, дорога сузилась до тропинки, у Зины закончилась еда, но есть, почему-то, совсем не хотелось. В этот вечер они заночевали прямо на дороге - перешли по шатающемуся мостику неглубокое ущелье с рокочущей внизу речкой и расположились на площадке под крутым склоном. А перед сном в новостях сообщили, что оборона против Волны усилена вдвое и перенесена в их город.
Утром строились долго, ночью подморозило, и люди почти не спали. Когда начальник, наконец, подал команду к выступлению, его никто не услышал, все смотрели назад, на пологий склон, по которому они вчера подошли к ущелью. Уже рассвело, и картина, меняющейся на глазах поверхности горы, завораживала. Невидимая огромная гребенка расчесывала гору, под ней исчезали кусты и низкие изогнутые деревья, шевелились и оседали торчащие из земли каменные глыбы. За шевелящейся границей оставалась ровная перемолотая поверхность, как будто присыпанная крупным серым гравием.
Смотрели молча, не в силах пошевелится. Никто не произнес вслух "Волна", но другого объяснения не было. Наваждение разрушил зазвучавший в наушниках голос диктора, и через минуту все задвигались, люди повернулись друг к другу, спеша поделиться услышанной новостью.
--
Новая тактика полностью доказала свою эффективность, Волна задержана.
--
Волна не просто задержана, она отодвинута от города на несколько километров!
--
Мобилизованные все прибывают!
--
Сейчас оборудование и мобилизованные разворачиваются по реке Тарве.
Зина облегченно улыбалась.
--
Граждане! - прокричал из головы колонны пожилой начальник. - Пойдемте, нам надо спешить, мы еще чересчур близко и можем помешать обороне.
Колонна выровнялась, и люди потянулись по тропе. Скоро самый последний из них скрылся за массивной скалой, закрывавшей поворот наверх. Шевелящаяся граница, на которую никто больше не оглянулся, докатилась до края ущелья, уронила мостик, затушила несмолкаемый рокот горного ручья, выбралась на противоположный берег, выровняв его, превратив в пологую рыхлую осыпь, и неспешно двинулась вслед за ушедшей колонной.