Аннотация: Типа рождественская сказка для взрослых
КАЧЕЛИ
Жизнь - это качели. То она вдруг взлетает на невероятную, захватывающую дух высоту, достигая той высшей точки, когда сердце съеживается от восторга и душа тонко звенит в ушах, то тотчас стремительно и неудержимо обрушивается в бездонную пропасть. Только в детстве эти взлеты и падения разделяют неуловимые мгновения, а во взрослой жизни годы, а то и целые десятилетия. И эту, кажется такую простую и ясную истину Рузи осознала слишком поздно.
Рузи - значит счастливая, хотя, с тем же успехом ее можно было наречь и Зебо - красавица. Счастливая красавица. Кто ж будет спорить, что такая необыкновенная комбинация ведет исключительно к взлету, в чем Рузи, собственно, ничуть не сомневалась с самого раннего детства, с того самого мига, как начала себя осознавать.
Она родилась в обычной, больше светской, чем религиозной семье. Ее отец руководил крупной электростанцией, а мать занималась домашним хозяйством. В доме, помимо нескольких обязательных изданий Корана, всегда было множество других книг, начиная с сугубо научных пособий по электротехнике, теснящихся на верхних полках шкафа вперемешку с произведениями мировой классики, и заканчивая легкомысленными любовными романами. Рано научившаяся читать и полюбившая это занятие Рузи, с попустительства не особо стремящихся контролировать ее досуг родителей, глотала все подряд.
Школа, пусть и исключительно женская, со строгими, даже жесткими правилами, оказалась для нее окном в большую жизнь. А престижный североамериканский университет, за обучение в котором не поскупился заплатить ее отец, так и вовсе сделала из Рузи поборницу демократических идей и ценностей западной цивилизации. Тем не менее, несмотря на открывшиеся после блистательного окончания учебы карьерные перспективы непосредственно в Америке, она все же предпочла вернуться на родину. Полученное Рузи образование и великолепное знание английского языка с ходу позволило ей занять престижную должность в государственной внешнеторговой организации.
Качели стремились в зенит, и от открывающихся перспектив перехватывало дух. Пяти лет не прошло, как двадцатисемилетнюю Рузи назначили руководителем одного из ведущих департаментов, после чего лишь одна ее подпись стала решать судьбу миллиардных контрактов.
Когда в первый раз она позволила себе слабость и согласилась на благодарность, Рузи толком и вспомнить уже не могла. А может и не хотела. То ли тогда, когда ей не хватало каких-то жалких пятнадцать тысяч долларов на последнюю модель "Мерседеса". Или когда подвернулся такой миленький танхаус, но выкупать престижные апартаменты нужно было срочно и обязательно за наличные. Рузи, еще в университете ухватившая глубинную суть бизнеса, рефлексировала не долго, и в последующие пять лет после своего назначения сумела построить целую систему мздоимства, приносившую ей немыслимый по меркам обычного обывателя доход. Качели достигли высшей точки.
...Арест оглушил Рузи. Буквально за пару дней до того она была на еженедельном докладе у руководителя организации и престарелый ловелас, откровенно пялясь на голые коленки, выглядывющие из-под провокационно короткой юбки, щуря без того узкие, масляно поблескивающие глазки, предложил ей освобождающуюся должность своего заместителя. Поэтому, когда в кабинет без стука вошли несколько человек в строгих костюмах и один из них выложил на стол ордер, Рузи показалось, что ее вдруг с головой погрузили в мутную ледяную воду. Не в силах сдержать дрожь в пальцах, она несколько бесконечных минут бессмысленно всматривалась в плывущие перед глазами строчки и, не сумев толком ничего разобрать, покорно царапнула золотым "паркером" корявую закорючку подписи. После чего ее, подхватив под локти твердыми, словно стальная арматура пальцами, как пушинку выдернули из кожаной ямы кресла, и замкнули на запястьях злобно рыкнувшие замками и тут же защемившие изнеженно-тонкую кожу кольца наручников.
Однако ни саднящая боль, ни мазнувшая по краю сознания картина съежившейся в тщетной попытке укрыться как за щитом за огромным монитором бледно-зеленой, со стеклянными от животного ужаса глазами секретарши и окаменевших подчиненных, помимо воли прикипевших ошеломленными взглядами к арестованной начальнице, еще секунду назад бывшей для них почти что богом, а теперь, в одно мгновенье низвергнутой в преисподнюю, не тронули Рузи. Ее переполнял, нет, совсем ни страх. У нее внутри клокотала едко-жгучая досада, которая словно разбавленная водой кислота ядовитыми испарениями застилала взгляд и мутила без того налитую горячо пульсирующей кровью голову. Та досада, что стискивает горло и заставляет ныть сердце от невозможности отмотать время назад, когда от неловкого движения локтя любимая чашка соскальзывает с края и с прощальным звоном взрывается мелкими осколками, или, когда лишь один неверный поворот руля приводит к появлению уродливой вмятины на полированном до блеска крыле только что купленной дорогущей машины. Не видя ничего вокруг себя, Рузи задыхалась, запоздало кляня себя за безмерную глупость и непомерную жадность.
Тюрьма же ее не ужаснула, а, скорее, раздавила. Особенно унизил Рузи личный досмотр, где ее догола раздели бесстрастные, будто роботы особы, другого определения этим облаченным в застиранные, несвежего вида белые халаты мужеподобным теткам она подобрать не смогла. Они же, цедя сквозь зубы односложные команды: "Сесть... встать... нагнись... раздвинь..." - подсвечивая маленькими, но ослепительно яркими фонариками заглянули во все естественные отверстия тела, а затем туповатой, откровенно рвущей волосы машинкой обрили пах и для острастки скребанули по и без того чистым подмышкам. Саднившее в самой глубине горла горькое осознание бессмысленности даже малейшей попытки сопротивления, окончательно укрепила замена ее делового костюма от кутюр на грубые штаны и куртку, почему-то не предусматривающие под собой наличие нижнего белья.
Вопреки ожиданиям Рузи поместили в небольшую одиночную камеру без окна, круглые сутки освещаемую мертвенным светом ртутной трубки. Поначалу она восприняла это одиночество за благо, потому как в глубине души реально опасалась встречи с сокамерницами, представляющимися ей сплошь матерыми уголовницами. Однако несколько дней полной изоляции, - появляющиеся три раза в сутки для кормления и досмотра надзирательницы, из которых невозможно было вытянуть и пары слов, не в счет, - очень сильно поколебали это мнение. Неизвестность и одиночество показались ей хуже самой изощренной пытки.
Первый допрос, на который Рузи, по ее более поздним прикидкам, так как точный счет времени, все еще находясь в прострации, она просто потеряла, вывели примерно через неделю, оказался обычной рутиной. Бледный робот, затянутый в облегающий костюм мышиного цвета, всего-навсего бесстрастно уточнил ее биографические данные и сообщил новость о том, что Рузи, в связи с особой тяжестью инкриминируемого ей преступления, имеет право на адвоката, с которым и встретится на следующий день. На этом, собственно, допрос и завершился.
Неожиданно светлым пятном в непроглядной серости существовании Рузи стала встреча с адвокатом, оказавшимся старинным другом отца и знавшим ее с пеленок. Отчаянно молодящийся старик с крашеными волосами, тщательно зачесанными на внушительную проплешину, на ходу расстегивая дорогущий клубный пиджак, чтобы не помять ненароком, все же решился обнять обмершую Рузи, и даже расчувствовавшись, раз-другой хлюпнул носом. Затем, протерев белоснежным носовым платком линзы очков в тонкой золоченой оправе, деловито разложил на исцарапанном пластиковом столе бумаги и начал что-то настойчиво втолковывать своей подзащитной. Однако так и не присевшая на вмурованный в бетонный пол металлический стул Рузи не слышала его. Она застыла у небольшого, густо зарешеченного окошка, сквозь которое, несмотря на покрывающий мутное стекло толстый слой пыли, просвечивал бледно-голубой отблеск осеннего неба, вся отдавшись неожиданно нахлынувшему пониманию бессмысленности творящейся вокруг суеты.
Человек странное существо. Как в конечном итоге оказывается, в глубине каждого присутствуют некие внутренние пружины, позволяющие не лишиться рассудка и выжить в самой тяжкой жизненной ситуации. Первые дни в заключении Рузи искренне полагала, что ее жизнь окончательно погублена. Но, шло время, и спертая атмосфера душной камеры не хуже концентрированной кислоты пожирала фальшивую позолоту прежнего феерического существования, заставляя молодой, полный силы организм, сопротивляться.
Обладавшая недюжинным аналитическим мышлением и отменной природной интуицией Рузи, - иначе, при всем своем великолепном образовании она никогда бы не сделала столь стремительной карьеры, - именно тогда, когда после серых бесконечных часов одиночки вдруг уцепилась взглядом за этот крошечный голубой клочок, с ледяной резкостью осознала никчемность любых потуг адвоката вытащить ее из этого ада. Втягивая едва ощутимые флюиды недостижимой свободы, сочащиеся сквозь грубо сваренные прутья решетки, Рузи, вместо несбыточных надежд на внезапное чудо, уже искала внутри себя ту твердость, которая должна была позволить ей вынести годы, а может и целые десятилетия, в преисподней узилища...
Вялотекущее следствие, по прикидкам Рузи тянулось уже месяца три. Похожие друг на друга, как под копирку допросы: "Сколько брала? У кого? Когда и за что? На что потратила? Сколько осталось и где хранится?.." Однако особым издевательством для нее стали очные ставки с взяткодателями, так же как и Рузи облаченными вместо элегантных костюмов, стоимостью в годовой доход рядового работяги, в тюремные робы. Когда-то лощеные мужчины, с высоты своего положения, надменно взиравшие сверху вниз на окружающих их микробов-людишек, теперь, вжав голову в плечи, робко заглядывая в стеклянные глаза бесстрастных роботов-следователей, взахлеб валили всю вину за случившееся на Рузи. А она же, ощущая себя участницей какой-то иррациональной постановки, не имеющей ничего общего с действительностью, механически соглашалась с их зачастую голословными обвинениями, потому как от едко горчащего внутри презрения к ним, не имела ни сил, ни желания спорить и оправдываться.
В какой-то момент Рузи с изумлением поймала себя на мазохистском удовлетворении жизнью в заточении. Для элементарного существования ей всего хватало с избытком: была еда, пусть и убийственная для гурмана, но вполне съедобная по меркам обычного человека, была крыша над головой и кровать, на которой еженедельно меняли белье, была возможность помыться и без особых проблем справить естественные надобности. А главное, не нужно было ежедневно и ежечасно биться за существование, даже во сне прокручивая комбинации, позволяющие оставаться на карьерном плаву и пополнять банковский счет, размер которого в ее прошлой жизни являлся единственным мерилом успеха.
О том, сколько лет заключения ей дадут, - а в том, что приговор будет обвинительным, Рузи ничуть не сомневалась, - она старалась не думать, также как и о том, какова будет ее жизнь среди других узниц, в обществе которых, рано или поздно ей придется оказаться. Где-то в самой глубине души она, хотя и содроганием ожидая как публичного позора, однако все же желала, чтобы скорее свершился суд, где, как твердо решила про себя Рузи, не будет оправдываться и твердо признает вину. И дело было даже не в том, что она хотела задобрить судей и тем самым облегчить свою участь. Нет, Рузи, за месяцы, проведенные в одиночке, осудила себя сама и готова была принять любой удел, чтобы искупить прежние грехи...
Против ожидания, видимо все же внутренне перегорев, оказавшись в зале суда, Рузи не испытала каких-то взрывных эмоций. Она не трепетала от волнения, ни сгорала от стыда, а лишь с первого же заседания не могла дождаться, когда на ее уже привычных руках замкнуться наручники и мрачно-серая машина для перевозки заключенных вернется в следственную тюрьму.
Суд оказался скучнейшим мероприятием, мало чем отличным от следствия. Те же вопросы, те же ответы, те же лица подельников, потому как свидетелей не было, если не считать за них экспертов-экономистов, нудно зачитывающих бесконечные акты бухгалтерских проверок.
После двух недель практически ежедневных заседаний настала очередь представителя прокуратуры зачитывать обвинительное заключение и тут, как гром среди ясного неба, прозвучало требование смертной казни всем обвиняемым. Услышав это, Рузи не поверила своим ушам и поначалу восприняла выступление прокурора как нелепую шутку, не обратив ни малейшего внимания на мгновенно посеревшее лицо обычно не по годам румяного адвоката. Она даже в ночь перед приговором напряженно пыталась представить пересылку и будущую исправительную колонию, где ей придется провести годы, зная о том, что прокуроры всегда стремятся озвучить максимальное наказание, предусмотренное санкцией статьи обвинения, и ничуть не сомневаясь в благоразумии судей, которые были просто обязаны проигнорировать столь абсурдное требования.
Председатель суда, неопределенного возраста, низкорослый, болезненно худой, с брезгливым выражением на изжелта-бледном лице несколько часов с перерывами невнятной скороговоркой зачитывал приговор, и когда все в зале уже извелись, утомившись стоя переминаться с ноги на ногу, наконец-то наступила кульминация. После перечисления внушительного списка статей Уголовного кодекса и фамилий всех обвиняемых, он, сделав театральную паузу, внезапно окрепшим голосом рявкнул: "Приговорить к смертной казни через повешение!", а через секунду обрезал последнюю нитку, связывающую смертников с миром живых: "Приговор окончательный и обжалованию не подлежит!"
В первый миг Рузи даже не испугалась. До нее просто не сразу дошел смысл сказанного. И лишь когда обреченно, словно попавший в смертельную петлю заяц, заверещал, забившись в истерике, один из приговоренных, а возле Рузи, будто из-под земли выросли два охранника, железной хваткой сковавшие руки, ее ноги вдруг ослабли и в глазах потемнело. Бесстрастные конвоиры, умело подхватив обмякшую Рузи, сноровисто потащили смертницу через служебный выход, на ходу защелкнув наручники на ее запястьях.
После оглашения приговора тюремное обитание Рузи круто изменилось, и предыдущее пребывание в узилище теперь вспоминалось ей почти райской жизнью. Со смертницы, переведенной в специальный режимный блок, и переодетой в ярко-алый комбинезон, ни днем, ни ночью не снимали ручные и ножные кандалы, связанные между собой звенящими при любом движении блестящими никелированными цепями. Смотровое отверстие в двери, или "волчок" на арестантском жаргоне, с противным скрипом открывалось каждые десять минут, и ледяной взгляд надзирательницы пристально шарил по крохотной камере, куда еле-еле втискивались стальная, намертво вмурованная в бетон кровать, облупленная раковина и стальной унитаз.
Однако в отличие от прежнего режима, при котором категорически запрещалось лежать на кровати от подъема до отбоя, смертникам подобная вольность разрешалась. Скорее всего, лишь потому, что в камере банально не нашлось места для табуретки. И теперь Рузи, кое-как приноровившаяся к больно впивающимся в тело оковам, сутки напролет валялась на продавленном матрасе, тщетно пытаясь осознать все произошедшее с ней.
Еще всего несколько дней назад ей мнилось, что она готова к любому, пусть даже самому страшному исходу. Но тогда в ее представлении этот ужас укладывался в немыслимые десять-двенадцать лет заключения, проведенных в каторжном труде среди убийц и воровок. А теперь же в голове Рузи никак не могла уложиться мысль о неминуемой скорой смерти. Ей продолжало казаться, что творящийся вокруг кошмар просто дурной сон. И стоит сделать лишь усилие, как она очнется в своей постели, изготовленной на заказ из красного дерева, глотнет прохладной воды из хрустального бокала, который, по заведенному ею правилу всегда оставляет на ночь прислуга, искренне поражаясь, с чего бы могла присниться такая чушь. Но вновь и вновь скребла по нервам задвижка "волчка" и показывающийся в нем стылый глаз возвращал Рузи в жуткую реальность.
Смертникам, само собой, не то чтобы не объявляли, а даже ни намекали на время исполнения приговора. Каждый час, минуту, секунду ждать оглушительного в мертвой тишине спецблока грохота отпираемой двери, за которой откроется путь в небытие - это само по себе было самой изощренной пыткой.
Однако Рузи, искренне полагавшей, что самое страшное в ее жизни уже свершилось, пришлось убедиться в обратном. Когда на пятый день пребывания в смертной камере лязгнул дверной засов, у узницы оборвалось сердце. Но вместо дюжих охранников в черных масках, которые, как представлялось Рузи, волокут обреченных на эшафот, вошла угрюмая надзирательница и приказала следовать за собой.
Неловко перебирая скованными ногами она с горем пополам доплелась до расположенного в конце длинного, ослепительно ярко освещенного коридора единственной двери без глазка. Там, внутри давно не ремонтированного, с облупившейся краской на скверно оштукатуренных стенах тесного помещения Рузи ждал адвокат.
Однако это был уже не тот румяный бодрячок, посредством косметики и пластической хирургии отчаянно сражающийся с все сильнее проявляющимися приметами почтенного возраста, а дряхлый старик с затравленным потухшим взглядом. А еще толком не обмятый траурно-черный костюм не по размеру, неловко сидевший на нем, лишь подчеркивал произошедшие неприятные изменения.
"Прям как на поминки вырядился", - невольно мелькнуло в голове у Рузи. Но вслух она ничего не произнесла, вдруг поддавшись внезапному душевному порыву и пожалев адвоката, так откровенно жалко съежившегося на вмурованном в пол единственном в камере стуле, и изо всех сил пытавшегося не столкнуться с ней глазами.
Когда Рузи ввели, старик попытался было подхватиться, чтобы уступить ей место, однако с видимым облегчением подчинился жесту, оставляющему его на месте. Рузи же, сразу наткнувшись взглядом на столь удивительное в камере крошечное, больше похожее на бойницу, окошко, прильнула к стене, пытаясь высмотреть сквозь переплетение ржавого железа спасительный клочок неба. И ей даже показалось, что она сумела уловить благословенный ультрамариновый отблеск.
Пытаясь окончательно удостовериться в своей удаче, Рузи, не отворачиваясь от стены, спросила: "Как там на свободе? Погода, какая?"
"А?.. Что?.. Погода?.. - оживившись, заерзал на стуле адвокат, никак не решавшийся заговорить первым. - Погода мерзкая. С самого утра беспросветно поливает".
Осознав свой самообман, Рузи ощутила такое опустошение и горечь, что к ее глазам обжигающей волной подкатили близкие слезы. По непонятной самой себе инерции узница все еще продолжала играть в твердость и, не желая демонстрировать явно уже бесполезному старику свою слабость, подавив рыдание, выдавила: "Зачем вы пришли?"
Так и не отвернувшись от щербатой стены и тайком промокая краешком грубого рукава горячую влагу в уголках глаз, она слышала, как, набираясь смелости, кряхтит за спиной адвокат. Наконец он решился:
- Рузи, девочка, поверь, я был бессилен. Твой отец дошел до генерального прокурора, но и тот не смог ничем помочь. Еще на стадии следствия, на самом верху было принято политическое решение провести показательный процесс... - тут он поперхнулся и долго не мог прокашляться, а затем продолжил, время от времени запинаясь, - мы пытались... мы надеялись заменить на пожизненное, а там уже как-нибудь... но, увы... увы... не случилось... не смогли... Прости ты меня, дурака старого, если сможешь, - Рузи вдруг услышала странный шум и, обернувшись, увидела, что старик стоит на коленях, а из-под его золотых очков ручьем льют слезы.
Путаясь в цепях Рузи неосознанно, одним порывом бросилась поднимать его ноги, а адвокат, обессилев от сотрясавшей его истерики, продолжал бормотать сквозь рыдания:
- Твой отец отдал безумные деньги за то, чтобы меня пустили сюда и только для того, чтобы я... я... - он, продолжая захлебываться слезами и с тяжким хрипом всасывая воздух в грудь, вдруг вывалил: - Они будут вешать вас перед камерами, и показывать это!.. Это в прямом эфире!.. На весь мир!!!
Когда через несколько бесконечных мгновений до Рузи дошел смысл сказанного, ее руки бессильно упали, а сама она закаменела, так и не шевельнувшись, пока охранники выводили из камеры вконец расклеившегося старика.
Удивительное существо человек. Казалось бы, ну какая разница, лишат тебя жизни прилюдно или тайно, финал-то все равно один. Однако одна лишь мысль о том, что вся страна увидит, как она будет беспомощно трепыхаться в петле, а по ярко-алым брюкам смертного комбинезона от паха вниз позорно поползет темное пятно горячей влаги, и после этого каждый встречный поперечный будет тыкать пальцем в родителей, превратив остаток их и без того непростой жизни в бесконечный кошмар, сводило Рузи с ума.
Она почти не спала и ничего не ела, не притрагиваясь к алюминиевым мискам, приносимым надзирательницами три раза в сутки. Но если сон смертницы администрацию блока смертников интересовал мало, то насчет еды ее очень скоро строго предупредил неожиданно появившийся в камере чиновник в белом халате, небрежно накинутом поверх мундира. Государственная пенитенциарная система обязана была представить обреченного на шоу под названием публичная казнь в полном здравии, и поэтому не допускала даже намека на голодовку, готовая кормить заартачившихся заключенных насильно.
Когда за Рузи пришли, она уже была готова самостоятельно свести счеты с жизнью, не в силах больше переносить пытку ожиданием, бессонными ночами всерьез придумывая приемы самоудушения цепями от кандалов. И только боязнь не успеть совершить самоубийство в короткие перерывы меж осмотрами камеры останавливала ее. Поэтому появление дюжих охранников, в отличие от серых надзирательниц непривычно затянутых в черное, Рузи восприняла с неожиданным внутренним облегчением.
Против ожидания не было никаких, предписываемых молвой церемоний, типа последней сигареты или прощального ужина из ближайшего ресторана. Старший наряда жестом приказал Рузи встать с кровати, тщательно проверил состояние кандалов, после чего ее вывели из камеры и, заключив в плотное каре, повели по длинной, крашеной в зеленое, залитой ослепительным светом галерее. За стальной дверью, которой она заканчивалась, открывался круглый зал с полукруглыми трибунами, занимающими половину пространства, и деревянными виселицами с уже подготовленными веревками, высящимися как раз напротив зрительских мест.
Рузи подвели к крайнему столбу, поставили точно посередине крышки квадратного люка, расположенного точно под поперечиной виселицы. Прежде чем ее голову покрыл черный, светонепроницаемый холщовый мешок, она с болезненным любопытством успела разглядеть уже установленные на трибунах телекамеры и прожектора, суетившихся вокруг них телевизионщиков, а также ухватить боковым зрением стоящих в окружении охранников остальных приговоренных.
Когда веревка, неприятно натянув мешок на лицо, чувствительно сдавила шею Рузи, больно надавив узлом на затылок, она замерла без единой мысли в тонко звенящей голове, ощущая только тяжкие удары бешено колотящегося сердца, отсчитывающего последние мгновения уходящей жизни.
Но тут вокруг смертницы пошла непонятная волна движения. Веревка вдруг ослабила давление, а затем и вовсе исчезла, сдернутая умелой рукой. Рузи, так и не освобожденную от мешка на голове, грубо рванули в сторону, затем в ее кожу чуть ниже локтя впилась игла шприца, инъекция из которого моментально погасила сознание.
...Рузи очнулась внезапно, словно неведомая сила выпихнула ее из бездонной прорвы ледяного омута. Какое-то время, тяжело дыша и сумбурно ощупывая руками одеяло, под которым лежала, она пыталась понять, где находится - на том, или этом свете. Когда же в голове слегка прояснилось, Рузи села в кровати и не без некоторого внутреннего содрогания, осмотрелась, ожидая увидеть все что угодно, но только не интерьер шикарной спальни, невольно оценивая смелое дизайнерское решение по оформлению помещения и внушительную даже по ее прежним меркам стоимость предметов обстановки.
Тут, наконец, ее голова окончательно очистилась от остатков мутящего разум тумана, и до Рузи дошло, что она обнажена, и более того, судя по ощущениям, отмыта от тюремной грязи дорогими косметическими средствами. И это открытие ее отнюдь не обрадовало. Все сходилось к тому, что в последние секунды перед казнью Рузи спасли исключительно для того, чтобы превратить в наложницы какого-то очень могущественного лица.
Пока чудом избежавшая мучительной смерти узница лихорадочно пыталась сообразить, что же ей теперь делать, дверь с легким скрипом отворилась и в комнату вошла облаченная в строгую униформу юная служанка. Не говоря ни слова, лишь приветливо улыбаясь, она достала из верхнего ящика резного комода красного дерева комплект кружевного белья, а из стоящего напротив кровати зеркального шкафа платье и, выложив все это на одеяло перед Рузи, жестом предложила одеться.
Как белье, так и платье, которое, по прикидкам Рузи было из последней коллекции французского кутюрье, той, чье представление она пропустила, будучи заключенной в блоке смертников, пришлось на удивление впору, словно по ней шили. Так и не обменявшись с безмолвной горничной ни единым словом, Рузи надела туфли, тоже оказавшиеся ей точно по размеру, причесалась перед огромным, во весь рост, зеркалом в раме из благородной бронзы, и вслед за ней вышла из спальни.
Пройдя галерей, украшенной часто развешанными по драпированным стенам картинами и мягко освещенной стилизованными под старинные газовые рожки светильниками, она оказалась в громадном зале, где возле невероятных размеров пылающего камина, куда, наверное, поместился бы целый бык, в кресле с высокой спинкой лицом к огню сидел человек. Прислуга перед входом нырнула в какую-то потайную дверь, и как только стук каблуков туфель по зеркально полированному мрамору пола оставшейся одной Рузи отразился от сводчатого потолка он встал и повернулся к ней.
Рузи невольно остановилась, с тревожным ожиданием всматриваясь в того, кто по одной понятной лишь ему прихоти, сумел спасти ей жизнь, буквальным образом вырвав из рук палачей. Как же могуществом должен был обладать этот человек, если при всех связях ее отца, имевших дружеские отношения со многими высшими правительственными чиновниками, тот не смог купить единственной дочери даже пожизненного заключения.
Между тем навстречу Рузи шагнул крепкий мужчина чуть выше среднего роста, возрастом слегка за сорок, с лицом решительного, знающего себе цену человека. Одет он был аскетически просто. Непритязательная темно-серая водолазка выгодно облегала его рельефный торс, а потертые джинсы и стоптанные кроссовки явно знали лучшие времена. Не доходя пары шагов до Рузи, он заговорил хорошем на английском языке, правда, с едва уловимым акцентом:
- Прошу прощения за мой домашний вид, но я не знал точно, когда вы проснетесь. А согласитесь, провести два дня в смокинге кого угодно сведет с ума.
- Если только вы не английский лорд, - не удержавшись, съязвила Рузи, все еще ощущающая себя не в своей тарелке и никак не могущая нащупать правильную линию поведения.
Ее собеседник довольно ухмыльнулся, оценив остроту, и ответил:
- Ну, что вы. Все гораздо проще. Я скромный бизнесмен, вовсе не имеющий голубых кровей.
- Тем не менее, - Рузи решила пойти ва-банк, стремясь как можно скорее разгадать все загадки, - при всей вашей скромности вы сумели каким-то волшебным образом буквально выдернуть меня из петли, чего не сумел сделать даже мой отец.
- Ничего удивительного, - небрежно махнул он рукой, - у него просто не хватило денег.
- И сколько же, позвольте полюбопытствовать, вы отдали за мое спасение? - голос Рузи предательски дрогнул, потому как под этим вопросом она подразумевала совсем другой: "И чем же я буду платить за это?"
- Ваше избавление обошлось мне в сумму, ну, скажем так, сравнимую с бюджетом небольшой страны, - небрежно ответил спаситель и тут же продолжил: - Если вы не против, то почему и как я это сделал, расскажу за завтраком. Ведь вы же не против подкрепиться?
Не дожидаясь ответа, он запросто взял Рузи за руку и повел к столу, сервированному поодаль от пышущего жаром камина, отодвинул стул и помог ей присесть, но сам, отойдя к своему краю, остался стоять.
- В этой суете я как-то запамятовал представиться, - хозяин замка, а иначе жилище этого таинственного миллионера, а скорее даже миллиардера и назвать было нельзя, слегка поклонился. - Меня зовут Олег, - и тут же заботливо добавил: - Да вы ешьте, ешьте, не стесняйтесь. За двое-то суток оголодали, небось.
Окинув взглядом плотно уставленный разносолами стол Рузи вдруг действительно ощутила приступ жуткого голода, однако, прежде чем отправить в рот первый кусок, все же не выдержала:
- Так я, получается, спала целых два дня?
Прежде чем ответить, Олег налил ей вина из небрежно протертой от пыли бутылки, обернутой белоснежной салфеткой, плеснул себе, а затем поднял бокал:
- Давайте-ка сначала выпьем за столь оригинальное знакомство, - и когда они сделали по глотку, продолжил: - А спали вы действительно долго. Рисковать было нельзя, и вам ввели серьезную дозу. Доставлять же вас сюда, как понимаете, пришлось контрабандой.
После всего, что произошло даже несколько глотков вина ударили в голову Рузи и развязали ей язык. Она откинула вилку, уперлась ладонями в столешницу и, подавшись вперед, отчаянно выкрикнула:
- И теперь что же, до конца жизни я ваша рабыня?!
В ответ спаситель неопределенно пожал плечами и односложно ответил:
- Нет.
- Тогда не понимаю! - продолжала наседать на него Рузи, и уже с истеричным всхлипом выдавила: - Зачем?.. Зачем?
Олег приподнялся на стуле, долил ей и себе вина, протянул бокал и, дождавшись, когда Рузи с легким мелодичным звоном прикоснется к нему своим бокалом, произнес:
- Как говорят у нас, у русских - за здоровье, - пригубил вина, дождался, пока она тоже сделает глоток и продолжил: - Я, как вы, наверное, догадались, человек, мягко говоря, не бедный. Не буду скрывать, мой путь к нынешнему положению праведным не назовешь. Когда-то положение о том, что цель оправдывает средства, казалось мне аксиомой. Однако чем дальше я живу, то, уж простите за банальность, все больше задумываюсь о душе и о том, что же останется после меня, кроме прошлых грехов. Поэтому, когда из новостного выпуска я случайно узнал о предстоящей публичной казни и увидел вашу фотографию на экране, то как-то сразу загорелся идеей вас спасти.
- К чему? - дерзко прервала его Рузи уже заметно заплетающимся языком. - Я же отверженная. Неисправимая преступница.
- Да бросьте, - в ответ отмахнулся Олег. - С кем не бывает. У нас про такое говорят - бес попутал. А уж убивать за подобный проступок, по-моему, однозначно перебор... Так вот, то ли мне, то ли вам здорово повезло, потому как у меня давние деловые интересы в вашей стране и, как следствие этого, обширный круг знакомств. Ваши чиновники, не примите, ради Бога как камень в ваш огород, чрезвычайно продажны, и за деньги можно решить практически любой вопрос, дело только в цене. Таким образом, я договорился, что прямую трансляцию казни за минуту до ее свершения прервут короткой рекламой. За эти секунды вас подменили другой смертницей, которую, собственно и повесили.
- Значит, - побледнела Рузи, - за меня убили невиновного?
- Ну что вы, - поспешил успокоить ее Олег, - я же говорю, вместо вас повесили совсем не агнца, а осужденную за отравление целой семьи. По этому поводу не стоит себя терзать, моя комбинация подарила ей еще целую лишнюю неделю жизни.
Все еще бледная Рузи подняла на него налитые слезами глаза и чуть слышно прошептала:
- А мои родители? Они же уверены, что меня уже нет в живых.
- Увы, - тяжело вздохнул ее спаситель. - Здесь я ничего не мог поделать. Одним из главных условий поставленных мне была полная секретность операции. Ваши родители, узнай они сейчас о вашем спасении, подверглись бы очень серьезной, я бы сказал смертельной опасности. Однако, - он выдержал паузу и ободряюще улыбнулся, - полагаю, что месяца так через два-три они согласятся навсегда переехать в Европу, и уже там вы сможете обрадовать их своим воскрешением.
Олег посмотрел в глаза замершей Рузи, накрыл ее мелко подрагивающую ладонь своей и негромко, но твердо заговорил:
- Я, безусловно, не Бог, и никогда им не стану. Но я счастлив, что сумел воспользоваться своим шансом и подарил вам, Рузи, жизнь. Вы ничего мне не должны и абсолютно свободны. Если вы пожелаете, я помогу вам и вашим родителям начать все сначала. Тем самым надеюсь, что искуплю хотя бы часть своих прежних грехов. Вы согласны принять мою посильную помощь?
Рузи, по лицу которой чертили светлые дорожки горячие слезы, смогла в ответ лишь кивнуть головой.