Чую, точно над девицей,
надругаются сейчас.
И полезут небылицы,
как случается у нас.

И клеймо налепят шлюхи,
в душу дружно наплюют,
только злые эти слухи,
её в пропасть и столкнут.

Нет, пока я жив не будет,
здесь того, что б было так,
что б ругались эти люди;
"мол, того хотела та".

Я к казачке подбежал,
и на руки её поднял,
И в объятиях её сжал,
нежно. Слышу, тихо стонет.

Упирается она, 
хочет вырваться из рук,
хотя, вроде не должна,
говорю ей; - я твой друг.

- Не пугайся, я не с этим,
- Честь твою не уроню;
Однозначно я заметил,
своё слово сохраню.

Я прижал её с любовью,
как ребёночка, тепло,
К бровке прикоснулся бровью,
 - Кто же сделал это зло?

Здесь как видно постарались,
над казачкой - мясники,
вижу почерк, расписались,
самозванцы-земляки.

И теперь не доверяет,
та казачка никому.
Хоть любви она не знает,
зато помнит что к чему.

- Детка, милая, чего ты?
Я ей снова говорю,
нежно льются эти ноты,
в очи светлые смотрю.

Мою искренность проверив,
успокоилась она.
Ласкам, нежностям поверив,
стала чуточку нежна.

Чувство словно разрешает,
обнимать её сильней.
И она мне не мешает,
был бы искренним я с ней.

Вокруг носа обвести бы,
план уродливой старухи.
От Гер-Францев унести бы,
и подальше от порнухи.

Этих Францев нету рядом,
но дыхание позади,
горячо, звериным смрадом,
жжёт в затылок уж поди.

И бежал я от греха,
нёс казачку на руках,
под ногами лишь труха,
прахом в нашенских степях.

Вижу полосы рекламы,
все не наши, где же я?
Здесь у нас уже как тама,
Где же Родина моя?

То ли Франция вокруг,
то ли Южная Корея,
Изменилось всё так вдруг,
прям Америка, а с нею...

Там, где полосы газет,
на страницах посветлее,
в обрамлении прочий свет,
где реклама по моднее.

Купят всё, хозяйство, дачу,
и машину, вместе с ней,
и животных, да в придачу,
и казачек по стройней.

Будто данью обложили,
наши семьи, всю страну,
опись к хатам приложили,
с волей тянут нас ко дну.

Только то не воля вовсе,
просто модные слова,
В ту газету взгляд свой бросил,
закружилась голова.

Вот, гляжу я объявления,
жирным шрифтом, где - "продам",
Это наши без сомнения,
фразы, троеточия там.  

Точно наши, вот опять,
фразы, фразы, троеточия,
в объявлениях продать,
нам осталось только точку.

Очень плохи там дела,
у меня того тем паче,
И не уж то верх взяла,
над тобой беда, казаче? 

Вольный ветер по степи,
птиц холодным воем гонит,
Боже, Ты нас укрепи,
чую, как лихая стонет.

На руках держу я бисер,
И не мечут жемчуг псам,
Под небесной этой высью,
Я не должен быть здесь сам.

И отчаявшись, вдруг крикнул,
как в лихие времена;
- Не обидьте! я воскликнул,
там где наша сторона.

- Не обидьте братцы, горе,
- стерва армию зовёт,
- я один, и в этом споре,
- Франц казачку отберёт.

Про монаха вы читали?
Как кричал он; - мужики?
Где монголы отнимали,
кобылицу у реки.

И когда монах взмолился;
- не обидьте, русичи!
Вдруг, весь город возмутился...
Ныне зло здесь на сечи.

Девок тихо отнимают,
манят в рабство, и зовут,
бездну раем представляют,
там их силой волокут.

И коростовые тётки,
гонят пленниц сотнями,
Обещают деньги, шмотки,
третью часть уж отняли.

Вот то золото, что пахнет,
мягким запахом, росой,
Вот цветок, что не зачахнет,
жемчуг, самый дорогой.

Светло-русая казачка,
и прекрасна, и мила,
пусть немножечко чудачкой,
и юродивой слыла.

Всё жь, красивее не сыщешь,
а юродство от того,
что бы выглядеть попыще,
это браво ничего.

Францы тянут руку братства,
фонды помощи дают,
а взамен, казачек в рабство,
на погибель их влекут.

- Мы поможем вам; как будто,
говорят про совесть, честь,
- Ваш гопак, под нашу дудку;
дудка - деньги, танец - лесть.

Только помощь от черта,
не бывает просто так.